Я остановился столь подробно на этом полете прежде всего, конечно, не для того, чтобы вступиться за Алексея Сергеевича Благовещенского, показавшего в тот день гораздо большее, чем сумели увидеть журналисты. Хочется сказать о другом: ведь в описании этого эпизода, столь доверчиво воспроизведенного курскими следопытами, проявилась не намного меньшая склонность к приблизительности, почти такое же небрежное отношение к фактам, такое же нежелание копнуть чуть поглубже — все, пусть в меньшем масштабе, но в принципе то же, что в повести Афанасия Кузнецова, вызвавшей справедливые претензии и справедливую отрицательную оценку со стороны курских следопытов.
Как-то в разговоре с друзьями я сказал, что, прочитав ряд художественно-документальных книг, кажется, могу дать определение этого жанра: художественно-документальная литература — это такая литература, в которой выдуманным персонажам присваиваются имена реально существующих людей. К сожалению, в этой шутке оказалось гораздо больше правды, чем я сам поначалу думал. Факты показывают, что работающие в художественно-документальном жанре авторы всегда активно стремятся к наивысшему доступному им художественному уровню всего, выходящего из-под их пера. И это, конечно, очень хорошо. Но в том, что касается второй ипостаси жанра — документальности, — отношение к всяческим огрехам куда более либеральное.
Примеров тому — множество. В одном уважаемом толстом журнале я как-то читал документальную повесть автора, много лет работающего лад авиационной темой. И прочитал там, в частности, что летчик С. П. Супрун участвовал в воздушной обороне Москвы, хотя в действительности он воевал на Западном фронте, проходившем еще далеко от столицы, и погиб 4 июля 1941 года, когда налеты фашистской авиации на Москву еще не начались. В той же повести летчик А. К. Серов назван дважды Героем Советского Союза, хотя он этого звания не имел, да и не мог иметь, ибо статут дважды и трижды Героев Советского Союза был введен лишь осенью 1939 года — через несколько месяцев после смерти Серова. Я намеренно привожу примеры не из сочинений откровенных халтурщиков (с них и спроса нет), а из произведения автора, как мне кажется, серьезно и уважительно относящегося к людям, о которых он рассказывает.
Несколько раз доводилось мне в личных разговорах обращать внимание авторов разных (в том числе и талантливо написанных) художественно-документальных произведений на допущенные в них фактические неточности. Их ответы поражали меня как своей неубедительностью, так и удивительным, почти текстуальным сходством.
— Это же не существенно... Это не более как частности, детали... Важно, чтобы книга была правдива в главном... — говорили они.
Так давайте же, дорогие товарищи, раз и навсегда договоримся: важны все-таки подобные «детали» или не важны?! Одно из двух.
Если не важны — не пользуйтесь ими! Не украшайте ими страницы своих сочинений!
Если же вы согласны, что без конкретных подробностей, фактов, имен документальной прозы нет, — относитесь к ним с должным уважением. Не путайте взлет с посадкой, Западный фронт с Московской зоной ПВО, Джибелли с Бочаровым... Не путайте то, что могло быть, с тем, что былона самом деле. Не путайте правдус правдоподобием. Или, если уж никак не можете не путать, — не претендуйте на принадлежность своего произведения к документальному жанру.
Несколько лет назад журнал «Вопросы литературы» провел нечто вроде анкеты среди писателей, работающих в этом жанре. В числе вопросов, заданных редакцией, был и такой: «Какова, на Ваш взгляд, возможная и допустимая степень художественного обобщения в документальном произведении? Насколько строго Вы в подобных произведениях придерживаетесь фактической основы?»
Никто из ответивших на этот вопрос не декларировал ничем не ограниченную свободу вымысла в произведениях данного жанра. Более того, в некоторых ответах четко мотивировалась обратная точка зрения. Так, например, Анатолий Аграновский сказал вполне недвусмысленно: «Очеркисту мешает, фантазию его ограничивает другое — этические соображения». Заметим: этические!..
Так что теория вопроса, можно считать, разработана.
Впрочем, писатели, откликнувшиеся (может быть, потому и откликнувшиеся) на анкету «Вопросов литературы», в большинстве своем и на практике последовательно придерживаются тех же принципов, которые заявляют теоретически.
Но некоторые иные авторы!.. Цену содеянного этими «иными» понимаешь до конца, только когда речь идет не в теории, не вообще, а о конкретных людях, которых мы знаем, уважаем, память которых глубоко чтим. Таких людей, как летчик Бочаров и его товарищи...
Я далек от того, чтобы изображать результаты поисков курских следопытов как во всех отношениях бесспорные. Не все, что они пишут, одинаково доказательно. Есть среди высказываний людей, причастных к жизни В. Бочарова, и определенные противоречия, которые авторы очерка не смогли, а порой и не попытались объяснить.
«Все свидетельства, собранные нами, говорят о том, что в те дни на территории врага погиб только один наш летчик-истребитель. Им был Владимир Бочаров», — пишут авторы очерка.
Ну, а не истребитель? Разведчик? Бомбардировщик? Ведь никем не доказано, что в сброшенном на парашюте ящике были останки именно истребителя.
Но не будем придираться к курским комсомольцам за подобные частные разрывы в построенной ими логической цепи доказательств. В конце концов историческое исследование — дело очень сложное, требующее владения специальной методикой и глубоких профессиональных знаний.
Важнее другое. При самом критическом анализе содержания очерка «Хосе-Володя» обращает на себя внимание тот факт, что все сколько-нибудь спорное или, скажем лучше, не до конца доказанное в нем относится лишь к одному вопросу: чье изуродованное тело находилось в ящике, сброшенном 15 ноября 1936 года на парашюте над Мадридом? Был ли это Владимир Бочаров или кто-то другой из защитников республики? Иными словами — каковы были обстоятельства смерти Бочарова?
Но восстановленная курскими комсомольцами и рассказанная в очерке история его жизни(прежде всего, жизни!), до последнего боя включительно, бесспорна от начала до конца. Жизнь героя — вот что интересует нас в первую очередь!
Вот, еще совсем мальчиком, Володя попадает — видимо, в составе какой-то делегации — на прием к Сталину, чтобы вручить рапорт курских школьников. Случай сам по себе достаточно редкий. Но еще более примечательно то, что на вопросы Сталина, «как живут курские железнодорожники, как питаются рабочие, каково материальное положение в их семьях, каково настроение, — на все эти вопросы Володя рассказывал правду, ничего не приукрашивая, — рабочим тогда жилось нелегко». Мальчику, школьнику (да и не только мальчику) повести разговор со Сталиным в подобном ключе было не так-то просто. Для этого требовалось, по крайней мере, преодолеть тот установившийся оптимистический стиль, в котором в те времена было принято выдерживать всякого рода доклады и рапорты «наверх». Иными словами, требовалось ясное сознание своей ответственности перед людьми, которые его послали, требовалось определенное гражданское мужество. И наличие этого во все времена драгоценного качества — не последний штрих в портрете тогда еще совсем юного Володи Бочарова, нарисованном его молодыми земляками. Сочетание личного мужества с мужеством гражданским! Сочетание тем более привлекательное, что, к сожалению, встречается не всегда, когда, казалось бы, есть все основания его ожидать...
И в дальнейшем, став взрослым, Бочаров живет, так сказать, не по стандарту.
Читая биографии известных летчиков, мы, как правило, узнаем, что герой-пилот имярек чуть ли не с первого ознакомительного полета в летной школе поразил всех видавших виды воздушных волков своим летным дарованием. Слов нет, бывает, конечно, и так (хотя, разумеется, не с первого полета в буквальном смысле слова). Но бывает и иначе. У Бочарова случилось как раз иначе: уже после выпуска из школы, в строевой части «посадка у молодого летчика вначале плохо получалась». И тут в дело вступили упорство и любовь к своему делу. Оказалось, что они прекрасно компенсируют недобор мистических врожденных «летных талантов». И, честное слово, такой вариант выглядит ничуть не хуже ставшего почти стандартным в нашей литературе «пилота божьей милостью». А главное, отражает жизненную правду, которая дает множество свидетельств тому, что целеустремленная настойчивость — далеко не последняя составная часть того, что мы называем талантом.
Так личность В. Бочарова оказывается сотканной из таких черт, которым хочется подражать всегда, ежедневно, а не только в обстоятельствах чрезвычайных, которые, возможно, когда-то возникнут, а может быть, так за всю жизнь ни разу к человеку и не придут.
...Читая «Хосе-Володю», мы, кроме самого Владимира Бочарова, узнаем многих интересных и значительных людей — летчиков и военачальников А. С. Благовещенского, С. П. Денисова, И. А. Лакеева, Е. Д. Павлова.
Достаточно выслушать их рассказы, вникнуть в высказываемые ими соображения, представить себе все замеченное их наблюдательными глазами, чтобы понять: да, это — личности!
Именно их слова и мысли легли прежде всего в основу огромной работы, проделанной курскими комсомольцами, а также литератором, почему-то пожелавшим остаться неизвестным, который сумел без потерь донести результаты этой работы до читателя.
* * *
О природе и законах художественно-документального жанра велось немало споров. Но споров преимущественно теоретических — так сказать, о жанре вообще. А здесь, в очерке «Хосе-Володя», на наших главах происходит прямое столкновение так называемого авторского права на домыселс реальной жизнью, с вызывающими чувство глубокого уважения подлинными именами героев, погибших за правое дело. Мне трудно представить себе нормального человека, способного видеть в этих именах, в биографиях этих людей — до самого мелкого факта включительно — только материал, произвольно пользуясь которым, как деталями в детской игре «конструктор», литератор мог бы компоновать свое произведение.Как-то в разговоре с друзьями я сказал, что, прочитав ряд художественно-документальных книг, кажется, могу дать определение этого жанра: художественно-документальная литература — это такая литература, в которой выдуманным персонажам присваиваются имена реально существующих людей. К сожалению, в этой шутке оказалось гораздо больше правды, чем я сам поначалу думал. Факты показывают, что работающие в художественно-документальном жанре авторы всегда активно стремятся к наивысшему доступному им художественному уровню всего, выходящего из-под их пера. И это, конечно, очень хорошо. Но в том, что касается второй ипостаси жанра — документальности, — отношение к всяческим огрехам куда более либеральное.
Примеров тому — множество. В одном уважаемом толстом журнале я как-то читал документальную повесть автора, много лет работающего лад авиационной темой. И прочитал там, в частности, что летчик С. П. Супрун участвовал в воздушной обороне Москвы, хотя в действительности он воевал на Западном фронте, проходившем еще далеко от столицы, и погиб 4 июля 1941 года, когда налеты фашистской авиации на Москву еще не начались. В той же повести летчик А. К. Серов назван дважды Героем Советского Союза, хотя он этого звания не имел, да и не мог иметь, ибо статут дважды и трижды Героев Советского Союза был введен лишь осенью 1939 года — через несколько месяцев после смерти Серова. Я намеренно привожу примеры не из сочинений откровенных халтурщиков (с них и спроса нет), а из произведения автора, как мне кажется, серьезно и уважительно относящегося к людям, о которых он рассказывает.
Несколько раз доводилось мне в личных разговорах обращать внимание авторов разных (в том числе и талантливо написанных) художественно-документальных произведений на допущенные в них фактические неточности. Их ответы поражали меня как своей неубедительностью, так и удивительным, почти текстуальным сходством.
— Это же не существенно... Это не более как частности, детали... Важно, чтобы книга была правдива в главном... — говорили они.
Так давайте же, дорогие товарищи, раз и навсегда договоримся: важны все-таки подобные «детали» или не важны?! Одно из двух.
Если не важны — не пользуйтесь ими! Не украшайте ими страницы своих сочинений!
Если же вы согласны, что без конкретных подробностей, фактов, имен документальной прозы нет, — относитесь к ним с должным уважением. Не путайте взлет с посадкой, Западный фронт с Московской зоной ПВО, Джибелли с Бочаровым... Не путайте то, что могло быть, с тем, что былона самом деле. Не путайте правдус правдоподобием. Или, если уж никак не можете не путать, — не претендуйте на принадлежность своего произведения к документальному жанру.
Несколько лет назад журнал «Вопросы литературы» провел нечто вроде анкеты среди писателей, работающих в этом жанре. В числе вопросов, заданных редакцией, был и такой: «Какова, на Ваш взгляд, возможная и допустимая степень художественного обобщения в документальном произведении? Насколько строго Вы в подобных произведениях придерживаетесь фактической основы?»
Никто из ответивших на этот вопрос не декларировал ничем не ограниченную свободу вымысла в произведениях данного жанра. Более того, в некоторых ответах четко мотивировалась обратная точка зрения. Так, например, Анатолий Аграновский сказал вполне недвусмысленно: «Очеркисту мешает, фантазию его ограничивает другое — этические соображения». Заметим: этические!..
Так что теория вопроса, можно считать, разработана.
Впрочем, писатели, откликнувшиеся (может быть, потому и откликнувшиеся) на анкету «Вопросов литературы», в большинстве своем и на практике последовательно придерживаются тех же принципов, которые заявляют теоретически.
Но некоторые иные авторы!.. Цену содеянного этими «иными» понимаешь до конца, только когда речь идет не в теории, не вообще, а о конкретных людях, которых мы знаем, уважаем, память которых глубоко чтим. Таких людей, как летчик Бочаров и его товарищи...
Я далек от того, чтобы изображать результаты поисков курских следопытов как во всех отношениях бесспорные. Не все, что они пишут, одинаково доказательно. Есть среди высказываний людей, причастных к жизни В. Бочарова, и определенные противоречия, которые авторы очерка не смогли, а порой и не попытались объяснить.
«Все свидетельства, собранные нами, говорят о том, что в те дни на территории врага погиб только один наш летчик-истребитель. Им был Владимир Бочаров», — пишут авторы очерка.
Ну, а не истребитель? Разведчик? Бомбардировщик? Ведь никем не доказано, что в сброшенном на парашюте ящике были останки именно истребителя.
Но не будем придираться к курским комсомольцам за подобные частные разрывы в построенной ими логической цепи доказательств. В конце концов историческое исследование — дело очень сложное, требующее владения специальной методикой и глубоких профессиональных знаний.
Важнее другое. При самом критическом анализе содержания очерка «Хосе-Володя» обращает на себя внимание тот факт, что все сколько-нибудь спорное или, скажем лучше, не до конца доказанное в нем относится лишь к одному вопросу: чье изуродованное тело находилось в ящике, сброшенном 15 ноября 1936 года на парашюте над Мадридом? Был ли это Владимир Бочаров или кто-то другой из защитников республики? Иными словами — каковы были обстоятельства смерти Бочарова?
Но восстановленная курскими комсомольцами и рассказанная в очерке история его жизни(прежде всего, жизни!), до последнего боя включительно, бесспорна от начала до конца. Жизнь героя — вот что интересует нас в первую очередь!
* * *
А жизнь Бочарова стоит того, чтобы рассказать о ней. Многое в ней обращает на себя внимание задолго до того, как он начал воевать в Испании, и даже до того, как стал настоящим летчиком.Вот, еще совсем мальчиком, Володя попадает — видимо, в составе какой-то делегации — на прием к Сталину, чтобы вручить рапорт курских школьников. Случай сам по себе достаточно редкий. Но еще более примечательно то, что на вопросы Сталина, «как живут курские железнодорожники, как питаются рабочие, каково материальное положение в их семьях, каково настроение, — на все эти вопросы Володя рассказывал правду, ничего не приукрашивая, — рабочим тогда жилось нелегко». Мальчику, школьнику (да и не только мальчику) повести разговор со Сталиным в подобном ключе было не так-то просто. Для этого требовалось, по крайней мере, преодолеть тот установившийся оптимистический стиль, в котором в те времена было принято выдерживать всякого рода доклады и рапорты «наверх». Иными словами, требовалось ясное сознание своей ответственности перед людьми, которые его послали, требовалось определенное гражданское мужество. И наличие этого во все времена драгоценного качества — не последний штрих в портрете тогда еще совсем юного Володи Бочарова, нарисованном его молодыми земляками. Сочетание личного мужества с мужеством гражданским! Сочетание тем более привлекательное, что, к сожалению, встречается не всегда, когда, казалось бы, есть все основания его ожидать...
И в дальнейшем, став взрослым, Бочаров живет, так сказать, не по стандарту.
Читая биографии известных летчиков, мы, как правило, узнаем, что герой-пилот имярек чуть ли не с первого ознакомительного полета в летной школе поразил всех видавших виды воздушных волков своим летным дарованием. Слов нет, бывает, конечно, и так (хотя, разумеется, не с первого полета в буквальном смысле слова). Но бывает и иначе. У Бочарова случилось как раз иначе: уже после выпуска из школы, в строевой части «посадка у молодого летчика вначале плохо получалась». И тут в дело вступили упорство и любовь к своему делу. Оказалось, что они прекрасно компенсируют недобор мистических врожденных «летных талантов». И, честное слово, такой вариант выглядит ничуть не хуже ставшего почти стандартным в нашей литературе «пилота божьей милостью». А главное, отражает жизненную правду, которая дает множество свидетельств тому, что целеустремленная настойчивость — далеко не последняя составная часть того, что мы называем талантом.
Так личность В. Бочарова оказывается сотканной из таких черт, которым хочется подражать всегда, ежедневно, а не только в обстоятельствах чрезвычайных, которые, возможно, когда-то возникнут, а может быть, так за всю жизнь ни разу к человеку и не придут.
...Читая «Хосе-Володю», мы, кроме самого Владимира Бочарова, узнаем многих интересных и значительных людей — летчиков и военачальников А. С. Благовещенского, С. П. Денисова, И. А. Лакеева, Е. Д. Павлова.
Достаточно выслушать их рассказы, вникнуть в высказываемые ими соображения, представить себе все замеченное их наблюдательными глазами, чтобы понять: да, это — личности!
Именно их слова и мысли легли прежде всего в основу огромной работы, проделанной курскими комсомольцами, а также литератором, почему-то пожелавшим остаться неизвестным, который сумел без потерь донести результаты этой работы до читателя.