Марта сделала шаг в сторону и осуждающе посмотрела на меня.
— Вы собираетесь отдать его Карлу! Но вы обещали...
— Дорогая, — сказал я устало. — Я не знаю, почему трачу время на разговоры с тобой. Ты просто никогда не слушаешь. Разумеется, я собираюсь отдать его Карлу. Я собираюсь отдать Карлу всех нас, да, именно так... Что это? Нет — там, у машины?
Я картинно замер, глядя за спину девушки. Марта обернулась, и я нанес ей короткий, аккуратный удар прямо в подбородок. Правда, такие действия хороши только на киноэкране. В жизни они могут привести к сломанным челюстям и зубам, не говоря уже о сбитых суставах пальцев. В данном случае, однако, все прошло благополучно. Я не очень сильно повредил руку да и Марте не причинил особого ущерба. Опустив тело рядом с лежащим без сознания шерифом, я скромно оправил платье, покачал головой, глядя на спустившуюся петлю на чулке, и выпрямился в лучах двух пар фар. Демонстративно я достал свой “спэшэл” калибра 0, 38 и аккуратно положил на грудь шерифа. Вытащив складной нож, который я ношу с собой (Карл должен помнить это), я присоединил его к пистолету.
Потом я сел рядом с дверью амбара на безопасном расстоянии от шерифа и оружия, лицом к слепящим огням, положив руки на колени, и замер в ожидании.
— Эрик, ты меня слышишь? — спустя некоторое время раздался шепот справа, от угла амбара.
— Слышу, Карл.
— Почему бы мне сейчас не застрелить тебя? Я предупредил Мака, когда заявил о своей отставке, что случится, если он пошлет кого-нибудь за мной.
— Нет, ты этого не сделал.
— Слушай, я сказал ему прямо.
— Ты сказал кому-то, но не Маку, — прервал я его. — Ты разговаривал с имитатором, предателем, работающим на парня по имени Леонард. Этот джентльмен взял под контроль все тайные операции с какими-то зловещими целями, которые еще предстоит определить. Страна летит к черту, учреждение, в котором ты проработал большую часть жизни, уничтожается, его руководитель скрывается, если еще не убит, а сверхсекретный агент Карл крадется по Оклахоме с дурацкой петлей из провода, изображая Безумного Мстителя! Какая глупость! Почему бы тебе не повзрослеть и не стать для разнообразия большим мальчиком вместо того, чтобы хандрить и рыдать из-за поломки такой красивой куколки.
Воцарилась долгая напряженная тишина.
— Ты ужасно рискуешь, Эрик.
— Мне приходится иметь дело с ужасными людьми.
— Ты на самом деле думаешь, что я поверю, что парень, с которым я говорил, был не Мак?
— Он не говорил тебе “сконтактироваться” с ним, если ты изменишь свое решение? Говорил, что дела “в настоящее время” в очень критическом состоянии и он желал бы, чтобы ты передумал? Черт, ты вообще-то слушал его? Или ты слушал, как истекает кровью твое паршивое разбитое сердце?
— Эрик, пошел ты...
— Я говорил людям, что ты профи, — презрительно усмехнулся я. — Никакой ты, к черту, не профи, Карл. Ты просто мягкотелый сентиментальный слюнтяй, который позволяет, чтобы его работа и его страна пошли псу под хвост — точнее, суке по имени Лав — в то время, как он приносит пачку глупых деревенских полицейских в жертву памяти своего священного отпрыска. Скажи мне, сколько, по-твоему, мертвецов хотела бы видеть Эмили на своей могиле?
Последовала еще одна долгая пауза.
— Лав? — спросил Карл. Это было равносильно взятию веса, рассеиванию туч. Я понял, что он мой. — Лав? Элен Лав, сенаторша из Вайоминга? Какое она имеет отношение к...
— Какая, черт возьми, тебе разница? — Сегодня вечером я был действительно агрессивен по отношению почти ко всем. Но это срабатывало. — Какая тебе разница? Ты же у нас Возмездие Инкорпорейтед. Отмщение Лимитед. Ты карающий меч, петля Немезиды.
Давай, давай. Вот жертва номер три, готовая и ожидающая тебя. Доставай свою проклятую струну от пианино. Я слышал, ты неплохо это делаешь. Ты почти начисто оторвал голову одному парню. Продемонстрируй нам свое искусство. Карл. Я всегда хотел увидеть душителя высшего класса в действии...
Марта рядом со мной зашевелилась. Я схватил ее за запястья и впился ногтями в кожу, чтобы заставить замолчать. Я услышал, как Карл подходит. Его фигура заслонила сияние фар. В руках у него что-то было. Он прошел мимо нас и остановился над бессознательным телом Раллингтона.
— Что ты ему дал?
— Ты знаешь что, — ответил я. — Он придет в себя через четыре часа — вернее, через три с половиной. Беспокоиться не о чем. У тебя есть время.
— Заткнись!
Мы опять надолго замолчали. Затем я услышал странный негромкий сдавленный вздох или всхлип и шуршащий звук. Карл бросил удавку на колени шерифа.
Потом постоял некоторое время, глядя вниз, и, не говоря ни слова, зашагал прочь. Марта пошевелилась, но я еще раз сжал ее запястья, и мы остались сидеть в ожидании. Он вернулся, неся что-то массивное и, судя по его походке, довольно тяжелое. Это был ребенок, связанный и с кляпом во рту.
— О`кей, мальчик!
— Да... — помедлив, Карл обратился к ребенку. — Тебе придется немного подождать. Твой папаша спит. Когда он проснется, то развяжет тебя, и вы оба сможете вернуться домой. Не пытайся освободиться сам. Ты не сможешь, только сильно поцарапаешься... Эрик!
— Я здесь.
— Возьми свои игрушки, если они тебе нужны. Пошли куда-нибудь, поговорим.
Глава 18
Глава 19
— Вы собираетесь отдать его Карлу! Но вы обещали...
— Дорогая, — сказал я устало. — Я не знаю, почему трачу время на разговоры с тобой. Ты просто никогда не слушаешь. Разумеется, я собираюсь отдать его Карлу. Я собираюсь отдать Карлу всех нас, да, именно так... Что это? Нет — там, у машины?
Я картинно замер, глядя за спину девушки. Марта обернулась, и я нанес ей короткий, аккуратный удар прямо в подбородок. Правда, такие действия хороши только на киноэкране. В жизни они могут привести к сломанным челюстям и зубам, не говоря уже о сбитых суставах пальцев. В данном случае, однако, все прошло благополучно. Я не очень сильно повредил руку да и Марте не причинил особого ущерба. Опустив тело рядом с лежащим без сознания шерифом, я скромно оправил платье, покачал головой, глядя на спустившуюся петлю на чулке, и выпрямился в лучах двух пар фар. Демонстративно я достал свой “спэшэл” калибра 0, 38 и аккуратно положил на грудь шерифа. Вытащив складной нож, который я ношу с собой (Карл должен помнить это), я присоединил его к пистолету.
Потом я сел рядом с дверью амбара на безопасном расстоянии от шерифа и оружия, лицом к слепящим огням, положив руки на колени, и замер в ожидании.
— Эрик, ты меня слышишь? — спустя некоторое время раздался шепот справа, от угла амбара.
— Слышу, Карл.
— Почему бы мне сейчас не застрелить тебя? Я предупредил Мака, когда заявил о своей отставке, что случится, если он пошлет кого-нибудь за мной.
— Нет, ты этого не сделал.
— Слушай, я сказал ему прямо.
— Ты сказал кому-то, но не Маку, — прервал я его. — Ты разговаривал с имитатором, предателем, работающим на парня по имени Леонард. Этот джентльмен взял под контроль все тайные операции с какими-то зловещими целями, которые еще предстоит определить. Страна летит к черту, учреждение, в котором ты проработал большую часть жизни, уничтожается, его руководитель скрывается, если еще не убит, а сверхсекретный агент Карл крадется по Оклахоме с дурацкой петлей из провода, изображая Безумного Мстителя! Какая глупость! Почему бы тебе не повзрослеть и не стать для разнообразия большим мальчиком вместо того, чтобы хандрить и рыдать из-за поломки такой красивой куколки.
Воцарилась долгая напряженная тишина.
— Ты ужасно рискуешь, Эрик.
— Мне приходится иметь дело с ужасными людьми.
— Ты на самом деле думаешь, что я поверю, что парень, с которым я говорил, был не Мак?
— Он не говорил тебе “сконтактироваться” с ним, если ты изменишь свое решение? Говорил, что дела “в настоящее время” в очень критическом состоянии и он желал бы, чтобы ты передумал? Черт, ты вообще-то слушал его? Или ты слушал, как истекает кровью твое паршивое разбитое сердце?
— Эрик, пошел ты...
— Я говорил людям, что ты профи, — презрительно усмехнулся я. — Никакой ты, к черту, не профи, Карл. Ты просто мягкотелый сентиментальный слюнтяй, который позволяет, чтобы его работа и его страна пошли псу под хвост — точнее, суке по имени Лав — в то время, как он приносит пачку глупых деревенских полицейских в жертву памяти своего священного отпрыска. Скажи мне, сколько, по-твоему, мертвецов хотела бы видеть Эмили на своей могиле?
Последовала еще одна долгая пауза.
— Лав? — спросил Карл. Это было равносильно взятию веса, рассеиванию туч. Я понял, что он мой. — Лав? Элен Лав, сенаторша из Вайоминга? Какое она имеет отношение к...
— Какая, черт возьми, тебе разница? — Сегодня вечером я был действительно агрессивен по отношению почти ко всем. Но это срабатывало. — Какая тебе разница? Ты же у нас Возмездие Инкорпорейтед. Отмщение Лимитед. Ты карающий меч, петля Немезиды.
Давай, давай. Вот жертва номер три, готовая и ожидающая тебя. Доставай свою проклятую струну от пианино. Я слышал, ты неплохо это делаешь. Ты почти начисто оторвал голову одному парню. Продемонстрируй нам свое искусство. Карл. Я всегда хотел увидеть душителя высшего класса в действии...
Марта рядом со мной зашевелилась. Я схватил ее за запястья и впился ногтями в кожу, чтобы заставить замолчать. Я услышал, как Карл подходит. Его фигура заслонила сияние фар. В руках у него что-то было. Он прошел мимо нас и остановился над бессознательным телом Раллингтона.
— Что ты ему дал?
— Ты знаешь что, — ответил я. — Он придет в себя через четыре часа — вернее, через три с половиной. Беспокоиться не о чем. У тебя есть время.
— Заткнись!
Мы опять надолго замолчали. Затем я услышал странный негромкий сдавленный вздох или всхлип и шуршащий звук. Карл бросил удавку на колени шерифа.
Потом постоял некоторое время, глядя вниз, и, не говоря ни слова, зашагал прочь. Марта пошевелилась, но я еще раз сжал ее запястья, и мы остались сидеть в ожидании. Он вернулся, неся что-то массивное и, судя по его походке, довольно тяжелое. Это был ребенок, связанный и с кляпом во рту.
— О`кей, мальчик!
— Да... — помедлив, Карл обратился к ребенку. — Тебе придется немного подождать. Твой папаша спит. Когда он проснется, то развяжет тебя, и вы оба сможете вернуться домой. Не пытайся освободиться сам. Ты не сможешь, только сильно поцарапаешься... Эрик!
— Я здесь.
— Возьми свои игрушки, если они тебе нужны. Пошли куда-нибудь, поговорим.
Глава 18
Карл присоединился к нам в Амарилло, задержавшись в дороге достаточно надолго, чтобы я начал беспокоиться, не передумал ли он вообще приезжать. Без сомнения, именно это он и намеревался сделать.
Однако наконец он приехал, размягченный и без извинений. До рассвета мы обсуждали, как действовать дальше. К этому времени девушка спала, свернувшись в клубок, на кровати у стены, а комната была пропитана дымом от сигар и засыпана пустыми бутылками от пива — Янссен уничтожил все, что я привез из Мексики в холодильнике лодки. Это меня не беспокоило. В отношении пива Карл был бездонной бочкой, чего нельзя было сказать обо мне.
— Еще что-нибудь тебе надо знать? — спросил я, когда мы наконец закончили и направились к двери.
— Смеешься? Конечно, есть еще миллион вещей, которые мне надо знать. Только ты не можешь мне сказать. — Он скорчил гримасу, взглянул на размочаленный огрызок своей последней сигары и раздавил его в пепельнице, стоявшей на маленьком столике около двери. — Но я запомнил имена, оба списка и дату. И то, что все должно носить благопристойный и случайный характер. Эрик, ты заметил кое-что в этих списках?
Я бросил через плечо якобы многозначительный взгляд на спящую девушку и произнес:
— Не загораживай проход и дай мне выйти вдохнуть свежего воздуха. — Я прошел мимо него и вышел из комнаты в теплый свет нового дня. Когда он, закрыв за собой дверь, присоединился ко мне, я сказал: — Мне, как, впрочем, и тебе, платят за то, что мы замечаем в списках разные интересные вещи. Но это отнюдь не означает, что мы можем говорить о замеченном перед Томом, Диком, Гарри или Мартой. Надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать.
— Она крепко спит. Как бы то ни было, я полагал, что она его дочь. — Карл внимательно посмотрел на меня. — Может быть, мне в конце концов следовало бы узнать еще что-нибудь.
Я бросил на него взгляд: высокий мужчина, здоровый, в джинсах и яркой спортивной рубахе, из разреза которой выглядывала довольно волосатая грудь. Так получается, что мужчины тоже стали увлекаться демонстрациями груди, — я думаю, идет стирание граней между полами. Он был на пару дюймов ниже меня, но значительно крепче. На длинном лице с квадратным подбородком в раннем утреннем свете была заметна довольно густая щетина. Волосы были желтого цвета, вьющиеся, а глаза такие ярко-синие, что было почти больно в них смотреть.
— Благонадежность по наследству не передается. — Я небрежно повел плечами. — Даже Мак это вполне сознает. Он передал, что вся числовая информация, полученная через девушку, должна на всякий случай браться с поправочным коэффициентом минус два. Код — двойное отрицание. Уловил?
Голубые глаза пристально смотрели на меня:
— Уловил. Выбросить два. Лорна знает? Естественно, я бы не сказал ему о той части операции, за которую отвечал кто-то другой. Но я знал слишком много сложных дел, провалившихся из-за того, что какой-нибудь грядущий лидер, помешанный на безопасности, не доверял своим подчиненным фактов, которые позднее оказались жизненно важными. Однажды я убил женщину, потому что никто не доверял мне настолько, чтобы сказать, что она на нашей стороне, хотя я спрашивал. Как выяснилось позднее, она была двойным агентом, но в то время самочувствие мое оставляло желать лучшего.
Как бы то ни было, мне казалось, что в этих особых обстоятельствах любой, кто участвует в этом важном задании, имеет право почти на все факты, которыми я располагал.
— Лорна знает, — ответил я и продолжал, слегка привирая, — дело не в том, что Мак не доверяет своей дочери или я ей не доверяю. Причина в том, что она не прошла проверку, и мы не можем рисковать. А что касается твоих подозрений относительно списков имен, выскажи мне свои соображения, а я скажу, совпадают ли они с моими.
Карл кивнул.
— В моей связке пять пар имен. Пять городов. Нью-Орлеан, где я должен был быть. Чикаго. Бангор, Мэйн. Ноксвил, Теннесси. Майами. Все это восточнее Миссисипи. Интересно, правда?
— Мне тоже так показалось. Ни одного имени из Бостона, Нью-Йорка, Филадельфии или Балтимора, где вроде бы все должно сосредоточиваться.
— И ни единого имени из Вашингтона, где активность должна бить ключом. Что ж, я полагаю, если бы нас это касалось, то нам бы сообщили. У Мака есть одно хорошее качество: он обычно знает, что делает. По меньшей мере, я стараюсь придерживаться этой мысли. Однако лучше я поеду...
— Сначала два вопроса, — я жестом остановил его. — Удовлетвори мое любопытство. Я дал тебе Раллингтона. Почему ты его не взял?
Его глаза пронзили меня холодным синим пламенем.
— Ты прекрасно знаешь, почему я не сделал этого, — ты отдал мне его без сознания, и надо было ждать несколько часов, прежде чем он пришел бы в себя. Я хочу, чтобы любые свиньи, которых я убиваю, знали это. И ты на это рассчитывал — не притворяйся, что нет. Следующий вопрос.
— Почему именно провод? Он коротко усмехнулся, показав большие белые ровные зубы.
— Черт возьми, приятель, мне нравится огнестрельное оружие. И я не хочу унижать его стрельбой по гнусным мусорам. — Его усмешка исчезла так же внезапно, как и появилась. — Эти отрастившие животы подонки! Они выливают на головы доверчивых сограждан ушаты пропагандистского дерьма о том, что мир катится в тартарары, потому что все больше людей убивают разжиревших полицейских. Разве им никогда не приходит в голову, что это происходит потому, что все больше жирных полицейских убивают ни в чем не повинных людей? А, черт! Тебе не надо было напоминать мне об этом. Хочешь узнать кое-что интересное, Эрик? Я думал, полиция на нашей стороне. Во всяком случае, именно этому я пытался научить своего ребенка, когда ее мать умерла, и я должен был заменить обоих родителей. И вот полицейские, которым я научил доверять, пришли и выстрелили ей в спину, когда она пыталась найти убежище в спальне общежития девушек!
— Карл, это был несчастный случай! — но это прозвучало так же слабо, как в тот раз, когда Раллингтон говорил это мне.
— Несчастный случай, черт подери! — фыркнул он. — У полицейских не должно быть таких несчастных случаев! Если есть выбор между тем, чтобы рисковать жизнью невинного гражданина, и быть убитым самому, полицейский должен остаться на месте и умереть, будь он проклят! И у меня, и у тебя, Эрик, были между зубами капсулы с цианидом, и мы были готовы сделать смертельный укус, чтобы не ставить свою страну в неловкое положение. Покажи мне место в конституции, где написано, что мы должны отказаться от жизни ради нашей страны и нашего дела, а паршивый полицейский должен жить вечно!
Мне не стоило заводить его на эту тему. Я уже начал утомляться от темпераментных агентов: Лорны с ее отвратительной философией и Карла с его комплексом мести. Я мрачно изучал этого мощного блондина, надеясь, что в округе не сыщется дорожного полицейского, которому вдруг взбредет в голову остановить его за превышение скорости в течение ближайших двух дней. Это была бомба, установленная на взрыв при виде полицейского значка.
— Эрик, — позвал он.
— Да?
Бриллиантовые голубые глаза твердо смотрели на меня.
— Там ты вел себя довольно грубо. Ты это знаешь.
— Черт, я как будто подставлял свою шею, амиго. Я хотел встряхнуть тебя.
— Ты встряхнул меня, — холодно сказал он. — Может быть, я это забуду, а может быть, и нет.
Черт! Все это проклятое учреждение просто кишело примадоннами мужского и женского рода, считающими себя самыми крутыми и умными из всех, кто населял наш континент со времен саблезубых тигров. С этим можно было справиться только одним способом.
— О чем разговор? — пожал я плечами. — В любое время, когда нам больше нечего будет делать, я буду счастлив обсудить с тобой этот вопрос.
Снова, как неоновый фонарь, вспыхнула его усмешка.
— Говорить так достаточно безопасно. Когда у нас будет столько времени? Скажи мне одну вещь: почему мы делаем это для него? Я уволился, хоть и сообщил об отставке другому человеку. Почему бы и тебе не послать его к черту? — Карл не стал ждать ответа, потому что у меня его все равно не было. Он взглянул в сторону двери мотеля. — Попрощайся за меня с дочкой Бордена. Не хочу будить ее. Попроси ее передать отцу мои искренние сожаления.
Была одна вещь, которую я взвалил на него, как и на Лорну. Это — ответственность, которая им была не нужна. Карл скорчил гримасу.
— Этот хладнокровный человек — паук, плетущий свою паршивую паутину интриг! — сказал он. — И ты сам тоже довольно паучистый, если вдуматься. Ауфвидерзеен, Эрик, может быть.
Мне это не понравилось. Мне вообще не нравилось, каким он был. Легче было иметь дело с нитроглицерином.
Но особенно мне не понравилось это ауфвидерзеен — если вы не очень сильны в немецком, это означает “пока не увидимся снова”. Если Карл действительно не предполагал увидеть меня снова, я надеялся, что он выполнит свою работу до того, как изобразит из себя камикадзе.
Я посмотрел, как он отъезжает, потом зашел в комнату, разбудил Марту и сказал, что она может доспать в машине. Когда наступила ночь, мы были далеко в Луизиане по пути во Флориду, и автомобильный приемник сообщил нам, что ужасный душитель из Форт Адамса, штат Оклахома, пожилой джентльмен по имени Харви Холлинсхэд, захваченный в результате усердных действий полиции из службы местного шерифа, умер от сердечного приступа в тюремной камере, признавшись в своих преступлениях.
Однако наконец он приехал, размягченный и без извинений. До рассвета мы обсуждали, как действовать дальше. К этому времени девушка спала, свернувшись в клубок, на кровати у стены, а комната была пропитана дымом от сигар и засыпана пустыми бутылками от пива — Янссен уничтожил все, что я привез из Мексики в холодильнике лодки. Это меня не беспокоило. В отношении пива Карл был бездонной бочкой, чего нельзя было сказать обо мне.
— Еще что-нибудь тебе надо знать? — спросил я, когда мы наконец закончили и направились к двери.
— Смеешься? Конечно, есть еще миллион вещей, которые мне надо знать. Только ты не можешь мне сказать. — Он скорчил гримасу, взглянул на размочаленный огрызок своей последней сигары и раздавил его в пепельнице, стоявшей на маленьком столике около двери. — Но я запомнил имена, оба списка и дату. И то, что все должно носить благопристойный и случайный характер. Эрик, ты заметил кое-что в этих списках?
Я бросил через плечо якобы многозначительный взгляд на спящую девушку и произнес:
— Не загораживай проход и дай мне выйти вдохнуть свежего воздуха. — Я прошел мимо него и вышел из комнаты в теплый свет нового дня. Когда он, закрыв за собой дверь, присоединился ко мне, я сказал: — Мне, как, впрочем, и тебе, платят за то, что мы замечаем в списках разные интересные вещи. Но это отнюдь не означает, что мы можем говорить о замеченном перед Томом, Диком, Гарри или Мартой. Надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать.
— Она крепко спит. Как бы то ни было, я полагал, что она его дочь. — Карл внимательно посмотрел на меня. — Может быть, мне в конце концов следовало бы узнать еще что-нибудь.
Я бросил на него взгляд: высокий мужчина, здоровый, в джинсах и яркой спортивной рубахе, из разреза которой выглядывала довольно волосатая грудь. Так получается, что мужчины тоже стали увлекаться демонстрациями груди, — я думаю, идет стирание граней между полами. Он был на пару дюймов ниже меня, но значительно крепче. На длинном лице с квадратным подбородком в раннем утреннем свете была заметна довольно густая щетина. Волосы были желтого цвета, вьющиеся, а глаза такие ярко-синие, что было почти больно в них смотреть.
— Благонадежность по наследству не передается. — Я небрежно повел плечами. — Даже Мак это вполне сознает. Он передал, что вся числовая информация, полученная через девушку, должна на всякий случай браться с поправочным коэффициентом минус два. Код — двойное отрицание. Уловил?
Голубые глаза пристально смотрели на меня:
— Уловил. Выбросить два. Лорна знает? Естественно, я бы не сказал ему о той части операции, за которую отвечал кто-то другой. Но я знал слишком много сложных дел, провалившихся из-за того, что какой-нибудь грядущий лидер, помешанный на безопасности, не доверял своим подчиненным фактов, которые позднее оказались жизненно важными. Однажды я убил женщину, потому что никто не доверял мне настолько, чтобы сказать, что она на нашей стороне, хотя я спрашивал. Как выяснилось позднее, она была двойным агентом, но в то время самочувствие мое оставляло желать лучшего.
Как бы то ни было, мне казалось, что в этих особых обстоятельствах любой, кто участвует в этом важном задании, имеет право почти на все факты, которыми я располагал.
— Лорна знает, — ответил я и продолжал, слегка привирая, — дело не в том, что Мак не доверяет своей дочери или я ей не доверяю. Причина в том, что она не прошла проверку, и мы не можем рисковать. А что касается твоих подозрений относительно списков имен, выскажи мне свои соображения, а я скажу, совпадают ли они с моими.
Карл кивнул.
— В моей связке пять пар имен. Пять городов. Нью-Орлеан, где я должен был быть. Чикаго. Бангор, Мэйн. Ноксвил, Теннесси. Майами. Все это восточнее Миссисипи. Интересно, правда?
— Мне тоже так показалось. Ни одного имени из Бостона, Нью-Йорка, Филадельфии или Балтимора, где вроде бы все должно сосредоточиваться.
— И ни единого имени из Вашингтона, где активность должна бить ключом. Что ж, я полагаю, если бы нас это касалось, то нам бы сообщили. У Мака есть одно хорошее качество: он обычно знает, что делает. По меньшей мере, я стараюсь придерживаться этой мысли. Однако лучше я поеду...
— Сначала два вопроса, — я жестом остановил его. — Удовлетвори мое любопытство. Я дал тебе Раллингтона. Почему ты его не взял?
Его глаза пронзили меня холодным синим пламенем.
— Ты прекрасно знаешь, почему я не сделал этого, — ты отдал мне его без сознания, и надо было ждать несколько часов, прежде чем он пришел бы в себя. Я хочу, чтобы любые свиньи, которых я убиваю, знали это. И ты на это рассчитывал — не притворяйся, что нет. Следующий вопрос.
— Почему именно провод? Он коротко усмехнулся, показав большие белые ровные зубы.
— Черт возьми, приятель, мне нравится огнестрельное оружие. И я не хочу унижать его стрельбой по гнусным мусорам. — Его усмешка исчезла так же внезапно, как и появилась. — Эти отрастившие животы подонки! Они выливают на головы доверчивых сограждан ушаты пропагандистского дерьма о том, что мир катится в тартарары, потому что все больше людей убивают разжиревших полицейских. Разве им никогда не приходит в голову, что это происходит потому, что все больше жирных полицейских убивают ни в чем не повинных людей? А, черт! Тебе не надо было напоминать мне об этом. Хочешь узнать кое-что интересное, Эрик? Я думал, полиция на нашей стороне. Во всяком случае, именно этому я пытался научить своего ребенка, когда ее мать умерла, и я должен был заменить обоих родителей. И вот полицейские, которым я научил доверять, пришли и выстрелили ей в спину, когда она пыталась найти убежище в спальне общежития девушек!
— Карл, это был несчастный случай! — но это прозвучало так же слабо, как в тот раз, когда Раллингтон говорил это мне.
— Несчастный случай, черт подери! — фыркнул он. — У полицейских не должно быть таких несчастных случаев! Если есть выбор между тем, чтобы рисковать жизнью невинного гражданина, и быть убитым самому, полицейский должен остаться на месте и умереть, будь он проклят! И у меня, и у тебя, Эрик, были между зубами капсулы с цианидом, и мы были готовы сделать смертельный укус, чтобы не ставить свою страну в неловкое положение. Покажи мне место в конституции, где написано, что мы должны отказаться от жизни ради нашей страны и нашего дела, а паршивый полицейский должен жить вечно!
Мне не стоило заводить его на эту тему. Я уже начал утомляться от темпераментных агентов: Лорны с ее отвратительной философией и Карла с его комплексом мести. Я мрачно изучал этого мощного блондина, надеясь, что в округе не сыщется дорожного полицейского, которому вдруг взбредет в голову остановить его за превышение скорости в течение ближайших двух дней. Это была бомба, установленная на взрыв при виде полицейского значка.
— Эрик, — позвал он.
— Да?
Бриллиантовые голубые глаза твердо смотрели на меня.
— Там ты вел себя довольно грубо. Ты это знаешь.
— Черт, я как будто подставлял свою шею, амиго. Я хотел встряхнуть тебя.
— Ты встряхнул меня, — холодно сказал он. — Может быть, я это забуду, а может быть, и нет.
Черт! Все это проклятое учреждение просто кишело примадоннами мужского и женского рода, считающими себя самыми крутыми и умными из всех, кто населял наш континент со времен саблезубых тигров. С этим можно было справиться только одним способом.
— О чем разговор? — пожал я плечами. — В любое время, когда нам больше нечего будет делать, я буду счастлив обсудить с тобой этот вопрос.
Снова, как неоновый фонарь, вспыхнула его усмешка.
— Говорить так достаточно безопасно. Когда у нас будет столько времени? Скажи мне одну вещь: почему мы делаем это для него? Я уволился, хоть и сообщил об отставке другому человеку. Почему бы и тебе не послать его к черту? — Карл не стал ждать ответа, потому что у меня его все равно не было. Он взглянул в сторону двери мотеля. — Попрощайся за меня с дочкой Бордена. Не хочу будить ее. Попроси ее передать отцу мои искренние сожаления.
Была одна вещь, которую я взвалил на него, как и на Лорну. Это — ответственность, которая им была не нужна. Карл скорчил гримасу.
— Этот хладнокровный человек — паук, плетущий свою паршивую паутину интриг! — сказал он. — И ты сам тоже довольно паучистый, если вдуматься. Ауфвидерзеен, Эрик, может быть.
Мне это не понравилось. Мне вообще не нравилось, каким он был. Легче было иметь дело с нитроглицерином.
Но особенно мне не понравилось это ауфвидерзеен — если вы не очень сильны в немецком, это означает “пока не увидимся снова”. Если Карл действительно не предполагал увидеть меня снова, я надеялся, что он выполнит свою работу до того, как изобразит из себя камикадзе.
Я посмотрел, как он отъезжает, потом зашел в комнату, разбудил Марту и сказал, что она может доспать в машине. Когда наступила ночь, мы были далеко в Луизиане по пути во Флориду, и автомобильный приемник сообщил нам, что ужасный душитель из Форт Адамса, штат Оклахома, пожилой джентльмен по имени Харви Холлинсхэд, захваченный в результате усердных действий полиции из службы местного шерифа, умер от сердечного приступа в тюремной камере, признавшись в своих преступлениях.
Глава 19
У них в Техасе странные законы. Вероятно, им не нравится смотреть, как все машины едут по автостраде на одной и той же скорости. Я полагаю, что обитателям здешних мест стало скучно, когда команчи и кайова сошли с тропы войны, поэтому они решили сделать жизнь немного интереснее, ограничив скорость машин с прицепами, чтобы машины без прицепов могли как следует в них врезаться. По крайней мере, у меня была такая теория, пока я не выяснил в Луизиане, что и здесь действуют те же идиотские ограничения скорости, только хуже.
Думая об этих смехотворных дискриминационных ограничениях и отвратительных, забитых машинами дорогах (мне кажется, мы, обитатели Юго-Запада, несколько испорчены нашими пустынными скоростными магистралями), я понял, что ужасно напрягаюсь и раздражаюсь, а в таком состоянии машину не водят. В любом случае особой нужды торопиться не было. Было только одиннадцатое число. Во Флориде мне надо было быть только через несколько дней.
Поэтому я свернул к мотелю в Шривпорте почти сразу, как стемнело. Марта оставалась в машине, пока я еще раз не записал нас как мистера и миссис. Взяв багаж, я направился в предназначенную для нас комнату — на этот раз на первом этаже, — чувствуя, что она молча идет за мной.
Я не стал тратить усилий на попытки завязать разговор. Однажды я уже состоял в законном браке и знаю, что такое быть в собачьей конуре. Я был с ней с того момента, как мы услышали сообщение по радио о судьбе старого мистера Холлинсхэда.
Когда мы вошли в комнату, которая ничем не отличалась от любого другого двухместного номера в мотеле, я положил чемоданы на полку для багажа, достал виски, налил себе и пошел в ванную комнату разбавить его. Когда я вышел оттуда. Марта все еще стояла в дверях.
— Да, — холодно сказала она. — Думаю, вам сейчас нужно выпить! Немного, правда. Интересно, сколько, мистер Хелм?
Я усмехнулся.
— Для того чтобы утопить в спиртном мою совесть, хочешь ты сказать? Дорогая, ты мне льстишь. Эта хилая маленькая штучка испарилась много лет назад.
— Вы оставили его без сознания специально для полиции! Этого бедного старика! Я вздохнул.
— Неужели ты никогда не попытаешься быть последовательной, Борден? Сделай слабую попытку, пожалуйста, для меня. Этот бедный старик крался за человеком с винтовкой в руках, помнишь? Что касается меня, то я не вижу в этом ничего особенного, но ты ведь как будто осуждаешь такое поведение. Что ж, если это твое отношение, ради бога, придерживайся его! Не поступай так, как будто смерть сразу сделала из него святого мученика. — Марта ничего не ответила. Я поколебался, но потом решил, что нет никакого смысла ходить вокруг да около. Между нами было уже достаточно секретов, и мне совсем не нужны были лишние. — Ты переоцениваешь Раллингтона и его подчиненных. Нашли, черт возьми! Они не настолько умны и не настолько усердны. Я сказал им, где надо искать.
Ее глаза расширились.
— Вы сказали им? Но это... это отвратительно!
— Да? Я должен был оставить его на свободе, чтобы он убил этого милого шерифа, чью жизнь я пообещал тебе спасти? Я человек слова, Борден. Почему ты поднимаешь шум? Я сделал лишь то, о чем ты меня просила. Раллингтон жив и в безопасности, не так ли?
Я никогда ничего не обещал тебе относительно Холлинсхэда.
Она задохнулась от негодования:
— Если вы думаете, что можете возложить на меня ответственность за ваши...
— Ну, хорошо, хорошо, остынь, — я примирительно замахал руками. — Я, может быть, немного пошутил. Дело в том” что я хотел, чтобы все страсти в форт Адамсе улеглись и люди перестали задавать вопросы и вести расследования. Я не хочу, чтобы Раллингтон сидел на хвосте у Карла и, возможно, сорвал бы выполнение его задания. Шериф получил назад свою жизнь, деньги и сына, но он — полицейский, и он бы не успокоился до тех пор, пока на нем висели бы два нераскрытых убийства. Я это знал, поэтому заключил с ним сделку. Он отдал нужного мне Карла, а я дал нужный ответ. Это не совсем правильный ответ, но очень немногие об этом знают, а он горел желанием удовлетвориться им в данных обстоятельствах. Это сняло его с крючка и позволило мне отвязаться от него.
— А мистер Холлинсхэд попал за то, чего не совершал, и умер там. Или это не имеет значения?! Я устало зевнул:
— Почему ты никак не проснешься, моя малютка? Как сказала Лорна, у тебя действительно пунктик насчет смерти. Никто никогда не должен умирать в твоем маленьком сказочном мирке. Это замечательно, но в реальном мире все рано или поздно умирают. И иногда кто-то должен отвечать на вопрос, кто умрет сейчас, а кто проживет немного дольше.
— И вы тот, кто решает? — В ее голосе дрожало презрение. — Мэтт, вы действительно страдаете манией величия. Что заставляет вас думать, что вы имеете право...
— Тот факт, что я крался тише, чем старик слышал, дал мне это право, — резко ответил я. — Если бы он услышал, что я подкрадываюсь к нему, и первым бросился на меня, то выбирал бы он.
Скажи мне, Борден, а что ты сама сделала бы со старым джентльменом? И что я должен был с ним сделать? Он мог остаться на свободе и убивать или попасть в тюрьму и умереть. Я, конечно, не знал, что у него случится смертельный приступ, когда он попадет за решетку, но хорошо — скажем, я отвечаю за это. Если бы я оставил его на свободе, ему скорее всего удалось бы застрелить Раллингтона. Он хотел пожертвовать ради этого своей жизнью, а такого человека тяжело оставить. Так скажи, что бы ты с ним сделала на моем месте?
— Я, конечно, не обманула бы его, чтобы...
— Оставь это! Обмануть — значит злоупотребить доверием. Как я мог обмануть Холлинсхэда, если ничего ему не должен и ничего не обещал? И почему ты не сообщила полиции? Ты — добропорядочный гражданин, который осуждает убийство. Твое чувство долга и твоя совесть должны были заставить тебя галопом помчаться в полицию и предупредить их о потенциальном убийце, скрывающемся поблизости с заряженной винтовкой и огромным зубом на полицейских. Почему ты этого не сделала?
Марта опустила голову.
— Вы специально все запутываете!
— Прежде чем начать швыряться словами вроде “обманывать” и ставить меня в один ряд с Иудой, почему бы немного не подумать о самой жертве и о том, что он сам об этом думал? Создается впечатление, что мистер Холлинсхэд не чувствовал себя серьезно обманутым, не правда ли?
— Откуда вы знаете, что чувствовал старик перед смертью?
— Дьявол, он сам сказал нам! — ответил я. — Ты слышала сообщение по радио. Холлинсхэд сказал это громко и ясно. Он нарочно признался в двух убийствах, которых не совершал. Это была его маленькая хитрость по отношению к полицейским и одновременно послание мне.
— Не говорите глупостей! Они, должно быть, применили третью степень...
— О, бог ты мой! — воскликнул я с отвращением.
— А теперь в чем дело?
— Ни в чем. Абсолютно ни в чем, просто мне — нравится, как ты меняешь роли в зависимости от настроения. Теперь достойный оскорбленный страж порядка, жизнь которого ты хотела во что бы то ни стало спасти несколько часов назад, превращается в бандита с садистскими наклонностями, который выбивает признания из заключенных. А этот смелый и благородный джентльмен, по которому ты только что проливала потоки слез, вдруг превратился в трусливого и малодушного старого слюнтяя, поспешно подписывающего что угодно после пары минут допроса. Черт побери, он пробыл у них всего часть ночи, Борден. Я не исключаю, что наш друг шериф мог быть не очень-то мягок, но неужели ты в самом деле веришь, что кучка полицейских, вместе или по очереди, могла заставить этого старого упрямца с холмов Кентукки признаться в том, в чем он не собирался признаваться? Согласен, любой может со временем сломаться, но если Раллингтон может расколоть человека за пару часов — значит, у него есть приемы, которых не знало гитлеровское гестапо. Марта ошеломленно покачала головой.
— Тогда это совершенно бессмысленно! Если они не принудили его признаться, почему...
— Я тебе сказал почему! — перебил я. — Ты просто не хочешь слушать. Я тебе сказал, что Холлинсхэд положил на быков. Он послал мне сигнал. Старик говорил мне, где бы я ни был, что он остался в дураках, но не обижается. Чтобы доказать это, он снимает с меня подозрение, официально беря на себя ответственность за мои два убийства, — не забывай, он думает, что я Карл. Он, так сказать, пристыдил меня, воздав добром за зло. Старый джентльмен заставил меня быть в долгу перед ним. Он надеялся, что в ответ я сделаю небольшое дельце для него.
Марта облизала губы:
— Что... что он хотел, чтобы вы сделали для него?
— Ты знаешь — что.
— Вы хотите сказать... он ожидал, что вы убьете за него шерифа? Но это же безумие!
— Ничего безумного в этом нет. Он думал, что я Карл. Своим признанием он отвлекал от меня полицейских, чтобы легче было совершить задуманное. Это был его вклад в дело возмездия. И вроде бы даже жалко, что он пропадает впустую. — Я внезапно усмехнулся. — О, только не надо вцепляться мне в горло, Борден. Я просто пошутил в своей обычной грубой манере. Я не могу стрелять в слуг закона, угождая жаждущему крови старому мстителю. Даже тому, кто сделал мне одолжение, сняв подозрение с Карла.
— Я рада, что вы сказали это, — ответила она колко. — Иначе, принимая во внимание вашу извращенную логику, я бы, конечно, поинтересовалась сама... Черт бы вас побрал!
— А теперь что не так?
— С тех пор, как я с вами, все наоборот. Вы все выворачиваете наизнанку. Мне кажется, что вы делаете это нарочно! — Она глубоко вздохнула. — Я думаю, что вы самый безжалостный и аморальный человек, которого я когда-либо встречала!
— Не надо обманывать себя, — парировал я. — В вашей семье есть один человек, который даст мне фору.
— Имеете в виду моего отца? — Не услышав ничего в ответ, Марта спустя некоторое время добавила: — Это несправедливо — использовать его против меня. Но вы вообще несправедливый человек, Мэтт.
— Справедливость — это для скаутов. А сейчас... От всех этих разговоров я чертовски проголодался.
Но только я начал отворачиваться, как девушка коснулась моей руки:
— Мэтт?
— Что?
В ее голосе слышались странные напряженные нотки.
— Вы думаете, что я просто отсталый ребенок? — Что-то изменилось в атмосфере комнаты. Я остановился и внимательно сверху вниз посмотрел на нее. Ее серые глаза заблестели, а губы, лишенные губной помады, чуть приоткрылись. Что ж, я должен был догадаться обо всем раньше, когда она назвала меня безжалостным и аморальным. Обычно это первый шаг. Второй, когда она говорит: “Не думаете ли вы, что я ребенок?” Третий, и последний, — когда вы говорите, что так не думаете.
Думая об этих смехотворных дискриминационных ограничениях и отвратительных, забитых машинами дорогах (мне кажется, мы, обитатели Юго-Запада, несколько испорчены нашими пустынными скоростными магистралями), я понял, что ужасно напрягаюсь и раздражаюсь, а в таком состоянии машину не водят. В любом случае особой нужды торопиться не было. Было только одиннадцатое число. Во Флориде мне надо было быть только через несколько дней.
Поэтому я свернул к мотелю в Шривпорте почти сразу, как стемнело. Марта оставалась в машине, пока я еще раз не записал нас как мистера и миссис. Взяв багаж, я направился в предназначенную для нас комнату — на этот раз на первом этаже, — чувствуя, что она молча идет за мной.
Я не стал тратить усилий на попытки завязать разговор. Однажды я уже состоял в законном браке и знаю, что такое быть в собачьей конуре. Я был с ней с того момента, как мы услышали сообщение по радио о судьбе старого мистера Холлинсхэда.
Когда мы вошли в комнату, которая ничем не отличалась от любого другого двухместного номера в мотеле, я положил чемоданы на полку для багажа, достал виски, налил себе и пошел в ванную комнату разбавить его. Когда я вышел оттуда. Марта все еще стояла в дверях.
— Да, — холодно сказала она. — Думаю, вам сейчас нужно выпить! Немного, правда. Интересно, сколько, мистер Хелм?
Я усмехнулся.
— Для того чтобы утопить в спиртном мою совесть, хочешь ты сказать? Дорогая, ты мне льстишь. Эта хилая маленькая штучка испарилась много лет назад.
— Вы оставили его без сознания специально для полиции! Этого бедного старика! Я вздохнул.
— Неужели ты никогда не попытаешься быть последовательной, Борден? Сделай слабую попытку, пожалуйста, для меня. Этот бедный старик крался за человеком с винтовкой в руках, помнишь? Что касается меня, то я не вижу в этом ничего особенного, но ты ведь как будто осуждаешь такое поведение. Что ж, если это твое отношение, ради бога, придерживайся его! Не поступай так, как будто смерть сразу сделала из него святого мученика. — Марта ничего не ответила. Я поколебался, но потом решил, что нет никакого смысла ходить вокруг да около. Между нами было уже достаточно секретов, и мне совсем не нужны были лишние. — Ты переоцениваешь Раллингтона и его подчиненных. Нашли, черт возьми! Они не настолько умны и не настолько усердны. Я сказал им, где надо искать.
Ее глаза расширились.
— Вы сказали им? Но это... это отвратительно!
— Да? Я должен был оставить его на свободе, чтобы он убил этого милого шерифа, чью жизнь я пообещал тебе спасти? Я человек слова, Борден. Почему ты поднимаешь шум? Я сделал лишь то, о чем ты меня просила. Раллингтон жив и в безопасности, не так ли?
Я никогда ничего не обещал тебе относительно Холлинсхэда.
Она задохнулась от негодования:
— Если вы думаете, что можете возложить на меня ответственность за ваши...
— Ну, хорошо, хорошо, остынь, — я примирительно замахал руками. — Я, может быть, немного пошутил. Дело в том” что я хотел, чтобы все страсти в форт Адамсе улеглись и люди перестали задавать вопросы и вести расследования. Я не хочу, чтобы Раллингтон сидел на хвосте у Карла и, возможно, сорвал бы выполнение его задания. Шериф получил назад свою жизнь, деньги и сына, но он — полицейский, и он бы не успокоился до тех пор, пока на нем висели бы два нераскрытых убийства. Я это знал, поэтому заключил с ним сделку. Он отдал нужного мне Карла, а я дал нужный ответ. Это не совсем правильный ответ, но очень немногие об этом знают, а он горел желанием удовлетвориться им в данных обстоятельствах. Это сняло его с крючка и позволило мне отвязаться от него.
— А мистер Холлинсхэд попал за то, чего не совершал, и умер там. Или это не имеет значения?! Я устало зевнул:
— Почему ты никак не проснешься, моя малютка? Как сказала Лорна, у тебя действительно пунктик насчет смерти. Никто никогда не должен умирать в твоем маленьком сказочном мирке. Это замечательно, но в реальном мире все рано или поздно умирают. И иногда кто-то должен отвечать на вопрос, кто умрет сейчас, а кто проживет немного дольше.
— И вы тот, кто решает? — В ее голосе дрожало презрение. — Мэтт, вы действительно страдаете манией величия. Что заставляет вас думать, что вы имеете право...
— Тот факт, что я крался тише, чем старик слышал, дал мне это право, — резко ответил я. — Если бы он услышал, что я подкрадываюсь к нему, и первым бросился на меня, то выбирал бы он.
Скажи мне, Борден, а что ты сама сделала бы со старым джентльменом? И что я должен был с ним сделать? Он мог остаться на свободе и убивать или попасть в тюрьму и умереть. Я, конечно, не знал, что у него случится смертельный приступ, когда он попадет за решетку, но хорошо — скажем, я отвечаю за это. Если бы я оставил его на свободе, ему скорее всего удалось бы застрелить Раллингтона. Он хотел пожертвовать ради этого своей жизнью, а такого человека тяжело оставить. Так скажи, что бы ты с ним сделала на моем месте?
— Я, конечно, не обманула бы его, чтобы...
— Оставь это! Обмануть — значит злоупотребить доверием. Как я мог обмануть Холлинсхэда, если ничего ему не должен и ничего не обещал? И почему ты не сообщила полиции? Ты — добропорядочный гражданин, который осуждает убийство. Твое чувство долга и твоя совесть должны были заставить тебя галопом помчаться в полицию и предупредить их о потенциальном убийце, скрывающемся поблизости с заряженной винтовкой и огромным зубом на полицейских. Почему ты этого не сделала?
Марта опустила голову.
— Вы специально все запутываете!
— Прежде чем начать швыряться словами вроде “обманывать” и ставить меня в один ряд с Иудой, почему бы немного не подумать о самой жертве и о том, что он сам об этом думал? Создается впечатление, что мистер Холлинсхэд не чувствовал себя серьезно обманутым, не правда ли?
— Откуда вы знаете, что чувствовал старик перед смертью?
— Дьявол, он сам сказал нам! — ответил я. — Ты слышала сообщение по радио. Холлинсхэд сказал это громко и ясно. Он нарочно признался в двух убийствах, которых не совершал. Это была его маленькая хитрость по отношению к полицейским и одновременно послание мне.
— Не говорите глупостей! Они, должно быть, применили третью степень...
— О, бог ты мой! — воскликнул я с отвращением.
— А теперь в чем дело?
— Ни в чем. Абсолютно ни в чем, просто мне — нравится, как ты меняешь роли в зависимости от настроения. Теперь достойный оскорбленный страж порядка, жизнь которого ты хотела во что бы то ни стало спасти несколько часов назад, превращается в бандита с садистскими наклонностями, который выбивает признания из заключенных. А этот смелый и благородный джентльмен, по которому ты только что проливала потоки слез, вдруг превратился в трусливого и малодушного старого слюнтяя, поспешно подписывающего что угодно после пары минут допроса. Черт побери, он пробыл у них всего часть ночи, Борден. Я не исключаю, что наш друг шериф мог быть не очень-то мягок, но неужели ты в самом деле веришь, что кучка полицейских, вместе или по очереди, могла заставить этого старого упрямца с холмов Кентукки признаться в том, в чем он не собирался признаваться? Согласен, любой может со временем сломаться, но если Раллингтон может расколоть человека за пару часов — значит, у него есть приемы, которых не знало гитлеровское гестапо. Марта ошеломленно покачала головой.
— Тогда это совершенно бессмысленно! Если они не принудили его признаться, почему...
— Я тебе сказал почему! — перебил я. — Ты просто не хочешь слушать. Я тебе сказал, что Холлинсхэд положил на быков. Он послал мне сигнал. Старик говорил мне, где бы я ни был, что он остался в дураках, но не обижается. Чтобы доказать это, он снимает с меня подозрение, официально беря на себя ответственность за мои два убийства, — не забывай, он думает, что я Карл. Он, так сказать, пристыдил меня, воздав добром за зло. Старый джентльмен заставил меня быть в долгу перед ним. Он надеялся, что в ответ я сделаю небольшое дельце для него.
Марта облизала губы:
— Что... что он хотел, чтобы вы сделали для него?
— Ты знаешь — что.
— Вы хотите сказать... он ожидал, что вы убьете за него шерифа? Но это же безумие!
— Ничего безумного в этом нет. Он думал, что я Карл. Своим признанием он отвлекал от меня полицейских, чтобы легче было совершить задуманное. Это был его вклад в дело возмездия. И вроде бы даже жалко, что он пропадает впустую. — Я внезапно усмехнулся. — О, только не надо вцепляться мне в горло, Борден. Я просто пошутил в своей обычной грубой манере. Я не могу стрелять в слуг закона, угождая жаждущему крови старому мстителю. Даже тому, кто сделал мне одолжение, сняв подозрение с Карла.
— Я рада, что вы сказали это, — ответила она колко. — Иначе, принимая во внимание вашу извращенную логику, я бы, конечно, поинтересовалась сама... Черт бы вас побрал!
— А теперь что не так?
— С тех пор, как я с вами, все наоборот. Вы все выворачиваете наизнанку. Мне кажется, что вы делаете это нарочно! — Она глубоко вздохнула. — Я думаю, что вы самый безжалостный и аморальный человек, которого я когда-либо встречала!
— Не надо обманывать себя, — парировал я. — В вашей семье есть один человек, который даст мне фору.
— Имеете в виду моего отца? — Не услышав ничего в ответ, Марта спустя некоторое время добавила: — Это несправедливо — использовать его против меня. Но вы вообще несправедливый человек, Мэтт.
— Справедливость — это для скаутов. А сейчас... От всех этих разговоров я чертовски проголодался.
Но только я начал отворачиваться, как девушка коснулась моей руки:
— Мэтт?
— Что?
В ее голосе слышались странные напряженные нотки.
— Вы думаете, что я просто отсталый ребенок? — Что-то изменилось в атмосфере комнаты. Я остановился и внимательно сверху вниз посмотрел на нее. Ее серые глаза заблестели, а губы, лишенные губной помады, чуть приоткрылись. Что ж, я должен был догадаться обо всем раньше, когда она назвала меня безжалостным и аморальным. Обычно это первый шаг. Второй, когда она говорит: “Не думаете ли вы, что я ребенок?” Третий, и последний, — когда вы говорите, что так не думаете.