— Я думаю, это было в пятницу, — сказала она. — Да, я уверена, что это случилось в пятницу, в конце недели, в десять часов. У меня было свидание. Я встречалась с ним и в личном и в профессиональном плане. Они смеялись, — сказал она театральным тоном.
— Кто они?
— Я вошла в офис довольно рано. На самом деле я хотела опоздать, что бы показать ему.... Да, я хотела прийти на несколько минут позднее. Знаешь, чтобы не выглядела, что видеть его не такая уж сильная необходимость в моей жизни. Но когда я вышла из лифта, было все равно еще рано. Я не могла удержаться. Я встречалась с ним накануне вечером, но не могла сдержаться. Ты знаешь, как это бывает.
— Да, мне это известно. Могу догадаться.
— Приемная была пуста. Я собиралась войти, когда услышала их. Они говорили обо мне в смотровой комнате, Гарольд и медсестра, или секретарь в приемной — прекрасно сложенная маленькая блондинка в белой нейлоновой униформе — знаете тип человека прозрачного, одетая всегда в красное. Я всегда знала миссис Дарден такой, всегда ее так называл, обращался к ней, но теперь он называл ее Доти. Манера, в которой они разговаривали, ясно свидетельствовала об отношениях между ними. Они давно пришли к соглашению. Она была так уверенна в самой себе и в нем, что было совсем не завидно, не было ревности, к его деятельности. Кроме того, его работа только забавляла ее. Сказать тебе, что они говорили обо мне? Что он сказал?
— Нет, но судя потому, что вы запомнили это, не слишком много может сказать мужчина женщине с которой спит, а рассуждает с другой. Он практически должен сказать, поскольку единственная причина, заставляющая его иметь вторую женщину — это или деньги, или влияние, или смех.
— Смех! — Выдохнула Оливия. — Откуда это тебе известно? Они смеялись над веселой шуткой. Надо мной. Вещь, над которой хихикали вместе ожидая моего прихода, поэтому они могли приветствовать меня глядя серьезно и профессионально. Меня чуть не вытошнило, когда я подумала об этом, Коркоран. Я была такая дура. Все было так, как если бы я была загипнотизирована делать глупые вещи и не могла перебороть себя.... И затем слышать их смех. Я хотела убить его.
— Вместо чего, — сказал я. — Ты пошла к нам и сказала, что берешь сумасшедшее задание, от которого раннее отказалась. Мысль совместно с правительством Соединенных Штатов закрутить со мной головокружительную любовную историю и найти себе мужа, от которого могла бы избавиться после того, как он послужит твоим целям, внезапно стала реальной вещью. Это способ доказать доктору Гарольду Муни, что он ничуть вас не обидел. Способ доказать ему, что у тебя не единственная рыбка на крючке.
— Да, разумеется.
— Мой шеф недоумевал, что заставило тебя изменить свое мнение, — сказал я. — Я сам немного удивлен. Ты не выглядела, как некоторые, которые берутся за работу, только ради удовольствия. А теперь, тебе надо убираться отсюда, пока гостиница не проснулась.
Я включил свет и посмотрел на нее. Она привстала и торопливо натянула свои очаровательные трусики, на которых держала руку, роняя остальные вещи — подарок Муни — романтического любителя цветов и нижнего белья, как я успел догадаться. Мне хотелось знать, получала ли она некоторое извращенное удовлетворение надевать его интимный подарок, ложась в кровать с другим мужчиной. Ее голые плечи, почти квадратные и сильные, были гладкими и белыми.
— Не смотри на меня так! — Протестовала она, краснея.
Я улыбнулся:
— Посмотрите-ка какие мы скромные. А, что теперь ты собираешься делать?
— Мои волосы....
— Что ты собираешься делать, испортить весь эффект, после того, как мы преодолели все несчастья и добились подлинной искренности?
Она быстро перевела на меня взгляд. Затем улыбнулась.
— О, то, что мы проделали? Я не знаю.
— Значит, ты больше не хочешь выглядеть, как человек совершающий изыскания в Библиотеке Конгресса, док? Если красавчик Гарольд прячется где-нибудь поблизости в коридоре, тебе хочется подтвердить его темные подозрения, не так ли? Надень блузку, юбку, сунь ноги в свои туфли, собери все остальное в кучу и беги к лестнице. Позвони мне тотчас же, как войдешь в свой номер, так я буду знать, что у тебя все о'кей. Кафетерий открывается в шесть. Я встречу тебя там за завтраком.
Минуту или более спустя, она все еще стояла у двери довольно не уверена, колеблясь показать ли себя в таком виде — растрепанной и не полностью одетой. Смешная вещь — она выглядела молодо и очаровательно с ее строгой прической, завитушками обрамляющей ее лицо, с проступившим румянцем на щеках.
— Коркоран?
— Да.
— Хочу предупредить, что это непреднамеренно. Я имела намерения держать дистанцию. Пожалуйста, поверьте мне.
— Верю, — сказал я.
Если она хотела солгать ради спасения своего самоуважения, я не собирался с ней спорить: и может быть ей придется надеть красивые вещи под твидом ночью, даже если это покажется чем-то вроде совпадения.
— Видеть его, слышать его, как он пытается сказать мне о недоразумении этим гладким, покровительственным тоном. Я только хотела что-то сделать, чтобы стереть из памяти некоторые факты. Я надеюсь, что тебе не отвратительно.... Ты не оскорбился.
— Оскорбился? — Спросил я. — Не хитри, док.
Она посмотрела на испуганно, готовая убежать....
Две минуты спустя, зазвенел телефон, она в безопасности. Я принял ее рапорт и снова лег, глядя в потолок, в то время, как дневной свет заливал комнату. Она была не одна в своем желании стереть факты из памяти. Наконец, я усмехнулся своим мыслям и встал, чтобы побриться. Я наполовину побрился, когда зазвонил телефон. Я вернулся в спальню и снял трубку.
— Ты сегодня рановато, друг, — послышался голос местного представителя ФБР, дававший мне ранее инструкции, и которого я никогда не видел. — Вы уже поднялись?
— В чем дело?
— Если мне не разрешено спать, почему бы не спать кому-либо еще? Мне доверено передать рапорт относительно Гарольда Муни. Сведений нет.
— Нет?
— Ничего стоящего внимания. Бакалавр. Хопкинс. Чикаго. Частная практика. Проживает в Пенсаколе с пятьдесят девятого. Финансовое положение отличное. Он чист, как недавно выпавший снег. По крайней мере по предварительной проверке. Глубокая проверка еще не закончена. — Последовала пауза. — Поскольку в дело замешаны люди из национальной безопасности, моральные устои вас не интересуют? А может интересуют?
— Может быть.
— Есть указание, что из всех практикующих медиков — он самый очаровательный парень, или очень-очень чувствительный. О медсестрах из его офиса собираются данные за период обучения, тут уж всем приходится трудиться. У нас имеются кое-какие сплетни об его отношениях с пациентками. Всего лишь сплетни.
— Я понял. А нет ли случайно каких-либо отклонений скажем, политического характера? Может все же что-нибудь отыщется?
— Вы послали мне хрустальный мяч, и я постараюсь его не упустить, — сказал голос по телефону. — Случайно? Да, случайность не исключается. Случай всегда может быть. Он может произойти с каждым, при тщательном исследовании. Но этот парень интересуется только деньгами и женщинами, на сколько я могу судить. Он не из людей интересующихся политикой. Материальные интересы иные, если вас интересует — потенциальный убийца.
Я сказал:
— После того, как вы изрезали множество мертвых тел в анатомичке, я не подумал бы, что живой не мог бы оказаться на их месте. И врачи имеют доступ ко всем лекарственным препаратом и знают некоторые способы, как устранить некоторые недоступные криминалисту факты. Мужчина, которого мы разыскиваем, не дурак и не солдат, бравирующий оружием.
— Нет, здесь есть убийца похлеще, — сказал голос.
— Кроче?
— Они разыскивали досье на него. Вы были правы, он профессионал, но они искали его совсем в других списках. Они искали некоего папашу Тоссинга и того кого он мог нанять, да, нанял он первостатейного пастуха, попавшегося под руку. Он приблудился к нему совсем из другого ранчо.
— В каком смысле?
— Держись, чтобы не упасть со стула, — сказал голос по телефону. — Кроче был нацистским штурмовиком в бригаде Рейнхарда Гейдриха. Грубый молодой человек с дубинкой, но его специальностью был пистолет. Он обожает маленький калибр — они бесшумные и точные. Не то, что вы ожидали от сырого физического лица, не так ли? Гейндрих глубоко верил в молодого Кроче, говорят здесь, и часто использовал его. После того, как британцы схватили палача, Кроче исчез. Ваше о нем сообщение — первое, за все послевоенное время. Все думали, что он умер.
— Значит, не умер, — сказал я. — Значит, он бывший штурмовик Гестапо. Эти бывшие нацисты до сих пор здесь собирают урожай, не так ли? Прошлым летом мне как раз надо было взять одного в Мехико — агента по имени Фон Закс, который собирался возродить там что-то вроде четвертого Рейха. Он был законченный сукин сын в фашистском стиле, но мачете он владел великолепно. — Я нахмурился. — Есть ли сведения о том, как Кроче стал работать на коммунистов, если он в самом деле на них работает?
— Ничего необычного. Много таких парней есть, которым все равно на кого работать, лишь бы платили. А Тоссинг нуждался в рабочей силе для исполнения его честолюбивых идей. Такой гунн, как Кроче, мог бы назначить свою собственную цену. Вашингтону больше нравится Кроче, чем Муни, друг. Они хотят, чтобы ты, как можно раньше начал свое шоу. Если Кроче последует за тобой, а другой — нет, уничтожь его.
— Понял. А, что если они оба последуют? Или никто из них?
— Не напрашивайся на выговор. Отправляйся в дорогу и покрепче закрепи зеркало. Смотри, что будет происходить сзади. Наблюдай сам. Этот субъект далеко не кролик, в три счета его не поймаешь и не задержишь.
— Да, и одного грубого слова не хватит, чтобы заставить его говорить.
— Об этом не беспокойся, если конечно нет такого желания. Ты предъяви тело, дыхание, а эксперты уж добьются своего. Они вынут из него все. Есть еще вопросы?
Я заколебался.
— Есть. Антуанетта Вайль. За ней следят?
— Она прикрыта. Сегодня утром, она еще не показывалась. А что?
— Так, — сказал я.
Я и сам не знал, зачем я задал этот вопрос. Тони в деле не участвовала, ведь я вверг ее в несчастье. Никто не поблагодарит меня за участие в судьбе девчонки, собственно девчонкой она и не являлась. Которя являлась не относящейся к делу помехой.
Глава 11
Глава 12
— Кто они?
— Я вошла в офис довольно рано. На самом деле я хотела опоздать, что бы показать ему.... Да, я хотела прийти на несколько минут позднее. Знаешь, чтобы не выглядела, что видеть его не такая уж сильная необходимость в моей жизни. Но когда я вышла из лифта, было все равно еще рано. Я не могла удержаться. Я встречалась с ним накануне вечером, но не могла сдержаться. Ты знаешь, как это бывает.
— Да, мне это известно. Могу догадаться.
— Приемная была пуста. Я собиралась войти, когда услышала их. Они говорили обо мне в смотровой комнате, Гарольд и медсестра, или секретарь в приемной — прекрасно сложенная маленькая блондинка в белой нейлоновой униформе — знаете тип человека прозрачного, одетая всегда в красное. Я всегда знала миссис Дарден такой, всегда ее так называл, обращался к ней, но теперь он называл ее Доти. Манера, в которой они разговаривали, ясно свидетельствовала об отношениях между ними. Они давно пришли к соглашению. Она была так уверенна в самой себе и в нем, что было совсем не завидно, не было ревности, к его деятельности. Кроме того, его работа только забавляла ее. Сказать тебе, что они говорили обо мне? Что он сказал?
— Нет, но судя потому, что вы запомнили это, не слишком много может сказать мужчина женщине с которой спит, а рассуждает с другой. Он практически должен сказать, поскольку единственная причина, заставляющая его иметь вторую женщину — это или деньги, или влияние, или смех.
— Смех! — Выдохнула Оливия. — Откуда это тебе известно? Они смеялись над веселой шуткой. Надо мной. Вещь, над которой хихикали вместе ожидая моего прихода, поэтому они могли приветствовать меня глядя серьезно и профессионально. Меня чуть не вытошнило, когда я подумала об этом, Коркоран. Я была такая дура. Все было так, как если бы я была загипнотизирована делать глупые вещи и не могла перебороть себя.... И затем слышать их смех. Я хотела убить его.
— Вместо чего, — сказал я. — Ты пошла к нам и сказала, что берешь сумасшедшее задание, от которого раннее отказалась. Мысль совместно с правительством Соединенных Штатов закрутить со мной головокружительную любовную историю и найти себе мужа, от которого могла бы избавиться после того, как он послужит твоим целям, внезапно стала реальной вещью. Это способ доказать доктору Гарольду Муни, что он ничуть вас не обидел. Способ доказать ему, что у тебя не единственная рыбка на крючке.
— Да, разумеется.
— Мой шеф недоумевал, что заставило тебя изменить свое мнение, — сказал я. — Я сам немного удивлен. Ты не выглядела, как некоторые, которые берутся за работу, только ради удовольствия. А теперь, тебе надо убираться отсюда, пока гостиница не проснулась.
Я включил свет и посмотрел на нее. Она привстала и торопливо натянула свои очаровательные трусики, на которых держала руку, роняя остальные вещи — подарок Муни — романтического любителя цветов и нижнего белья, как я успел догадаться. Мне хотелось знать, получала ли она некоторое извращенное удовлетворение надевать его интимный подарок, ложась в кровать с другим мужчиной. Ее голые плечи, почти квадратные и сильные, были гладкими и белыми.
— Не смотри на меня так! — Протестовала она, краснея.
Я улыбнулся:
— Посмотрите-ка какие мы скромные. А, что теперь ты собираешься делать?
— Мои волосы....
— Что ты собираешься делать, испортить весь эффект, после того, как мы преодолели все несчастья и добились подлинной искренности?
Она быстро перевела на меня взгляд. Затем улыбнулась.
— О, то, что мы проделали? Я не знаю.
— Значит, ты больше не хочешь выглядеть, как человек совершающий изыскания в Библиотеке Конгресса, док? Если красавчик Гарольд прячется где-нибудь поблизости в коридоре, тебе хочется подтвердить его темные подозрения, не так ли? Надень блузку, юбку, сунь ноги в свои туфли, собери все остальное в кучу и беги к лестнице. Позвони мне тотчас же, как войдешь в свой номер, так я буду знать, что у тебя все о'кей. Кафетерий открывается в шесть. Я встречу тебя там за завтраком.
Минуту или более спустя, она все еще стояла у двери довольно не уверена, колеблясь показать ли себя в таком виде — растрепанной и не полностью одетой. Смешная вещь — она выглядела молодо и очаровательно с ее строгой прической, завитушками обрамляющей ее лицо, с проступившим румянцем на щеках.
— Коркоран?
— Да.
— Хочу предупредить, что это непреднамеренно. Я имела намерения держать дистанцию. Пожалуйста, поверьте мне.
— Верю, — сказал я.
Если она хотела солгать ради спасения своего самоуважения, я не собирался с ней спорить: и может быть ей придется надеть красивые вещи под твидом ночью, даже если это покажется чем-то вроде совпадения.
— Видеть его, слышать его, как он пытается сказать мне о недоразумении этим гладким, покровительственным тоном. Я только хотела что-то сделать, чтобы стереть из памяти некоторые факты. Я надеюсь, что тебе не отвратительно.... Ты не оскорбился.
— Оскорбился? — Спросил я. — Не хитри, док.
Она посмотрела на испуганно, готовая убежать....
Две минуты спустя, зазвенел телефон, она в безопасности. Я принял ее рапорт и снова лег, глядя в потолок, в то время, как дневной свет заливал комнату. Она была не одна в своем желании стереть факты из памяти. Наконец, я усмехнулся своим мыслям и встал, чтобы побриться. Я наполовину побрился, когда зазвонил телефон. Я вернулся в спальню и снял трубку.
— Ты сегодня рановато, друг, — послышался голос местного представителя ФБР, дававший мне ранее инструкции, и которого я никогда не видел. — Вы уже поднялись?
— В чем дело?
— Если мне не разрешено спать, почему бы не спать кому-либо еще? Мне доверено передать рапорт относительно Гарольда Муни. Сведений нет.
— Нет?
— Ничего стоящего внимания. Бакалавр. Хопкинс. Чикаго. Частная практика. Проживает в Пенсаколе с пятьдесят девятого. Финансовое положение отличное. Он чист, как недавно выпавший снег. По крайней мере по предварительной проверке. Глубокая проверка еще не закончена. — Последовала пауза. — Поскольку в дело замешаны люди из национальной безопасности, моральные устои вас не интересуют? А может интересуют?
— Может быть.
— Есть указание, что из всех практикующих медиков — он самый очаровательный парень, или очень-очень чувствительный. О медсестрах из его офиса собираются данные за период обучения, тут уж всем приходится трудиться. У нас имеются кое-какие сплетни об его отношениях с пациентками. Всего лишь сплетни.
— Я понял. А нет ли случайно каких-либо отклонений скажем, политического характера? Может все же что-нибудь отыщется?
— Вы послали мне хрустальный мяч, и я постараюсь его не упустить, — сказал голос по телефону. — Случайно? Да, случайность не исключается. Случай всегда может быть. Он может произойти с каждым, при тщательном исследовании. Но этот парень интересуется только деньгами и женщинами, на сколько я могу судить. Он не из людей интересующихся политикой. Материальные интересы иные, если вас интересует — потенциальный убийца.
Я сказал:
— После того, как вы изрезали множество мертвых тел в анатомичке, я не подумал бы, что живой не мог бы оказаться на их месте. И врачи имеют доступ ко всем лекарственным препаратом и знают некоторые способы, как устранить некоторые недоступные криминалисту факты. Мужчина, которого мы разыскиваем, не дурак и не солдат, бравирующий оружием.
— Нет, здесь есть убийца похлеще, — сказал голос.
— Кроче?
— Они разыскивали досье на него. Вы были правы, он профессионал, но они искали его совсем в других списках. Они искали некоего папашу Тоссинга и того кого он мог нанять, да, нанял он первостатейного пастуха, попавшегося под руку. Он приблудился к нему совсем из другого ранчо.
— В каком смысле?
— Держись, чтобы не упасть со стула, — сказал голос по телефону. — Кроче был нацистским штурмовиком в бригаде Рейнхарда Гейдриха. Грубый молодой человек с дубинкой, но его специальностью был пистолет. Он обожает маленький калибр — они бесшумные и точные. Не то, что вы ожидали от сырого физического лица, не так ли? Гейндрих глубоко верил в молодого Кроче, говорят здесь, и часто использовал его. После того, как британцы схватили палача, Кроче исчез. Ваше о нем сообщение — первое, за все послевоенное время. Все думали, что он умер.
— Значит, не умер, — сказал я. — Значит, он бывший штурмовик Гестапо. Эти бывшие нацисты до сих пор здесь собирают урожай, не так ли? Прошлым летом мне как раз надо было взять одного в Мехико — агента по имени Фон Закс, который собирался возродить там что-то вроде четвертого Рейха. Он был законченный сукин сын в фашистском стиле, но мачете он владел великолепно. — Я нахмурился. — Есть ли сведения о том, как Кроче стал работать на коммунистов, если он в самом деле на них работает?
— Ничего необычного. Много таких парней есть, которым все равно на кого работать, лишь бы платили. А Тоссинг нуждался в рабочей силе для исполнения его честолюбивых идей. Такой гунн, как Кроче, мог бы назначить свою собственную цену. Вашингтону больше нравится Кроче, чем Муни, друг. Они хотят, чтобы ты, как можно раньше начал свое шоу. Если Кроче последует за тобой, а другой — нет, уничтожь его.
— Понял. А, что если они оба последуют? Или никто из них?
— Не напрашивайся на выговор. Отправляйся в дорогу и покрепче закрепи зеркало. Смотри, что будет происходить сзади. Наблюдай сам. Этот субъект далеко не кролик, в три счета его не поймаешь и не задержишь.
— Да, и одного грубого слова не хватит, чтобы заставить его говорить.
— Об этом не беспокойся, если конечно нет такого желания. Ты предъяви тело, дыхание, а эксперты уж добьются своего. Они вынут из него все. Есть еще вопросы?
Я заколебался.
— Есть. Антуанетта Вайль. За ней следят?
— Она прикрыта. Сегодня утром, она еще не показывалась. А что?
— Так, — сказал я.
Я и сам не знал, зачем я задал этот вопрос. Тони в деле не участвовала, ведь я вверг ее в несчастье. Никто не поблагодарит меня за участие в судьбе девчонки, собственно девчонкой она и не являлась. Которя являлась не относящейся к делу помехой.
Глава 11
Кафетерий имел белый паркетный пол и выглядевшие старомодно столы и кресла, отсутствовали ниши и музыкальные аппараты. Я усадил Оливию за стол в углу, ведя себя так, будто встретил случайно у дверей.
В это утро она надела платье, отметил я. Неподходящее время для насмешек по моде свободное, мешковатое, что-то от халата, выглядевшее наверно приятно на женщине сложенной, как палка от швабры, которой Оливия не являлась. Платье сшитое из коричного джерси. Мне говорили, что вязанные платья очень удобны для путешествий. Я рад слышать, что оно на что-то годится. Похожее на декорацию, это платье выглядело назойливо, как репей на коленях.
Но это все-таки было платье и оно было не из твида. Произошли и другие изменения в ее внешности.
— Ради бога, — произнес я.
— В чем дело.... О!
Она слегка покраснела и выглядела пристыжено. Это была настоящая губная помада, розовая и совсем не безобразная. Она очень быстро переменилась, попудрила носик и все такое прочее. Перемены вызвали у меня смешное чувство. После всего, я полагаю, это было сделано для меня. Я совсем не испытывал потребности вести эту женщину к новому образу жизни.
Я чувствовал личную ответственность за прошедшие изменения. Я будто слышал голос Антуанетты: "Да, вы в самом деле нравитесь мне! Вы воссоздаете меня для новых чувств!"
"Просто доктор Оливия Мариасси — другая декорация", — твердил я про себя. В отличии от Тони, она знала чему служит, но в конечном счете, только один бог знает для чего я ее воссоздаю.
— Разглядывать человека не прилично, — заявила она. — Неприлично выставлять меня на посмешище.
— Кто выставляет на посмешище?
— Я думаю, что даже фиктивная невеста должна выглядеть привлекательно, — сказала она в свою защиту. — Мы ведь сегодня поженимся, не так ли? Разве не таков был план?
— План не изменился, — сказал я. — У нас есть приказ из Вашингтона исполнять его, как можно скорее. Они хотят отделить овец от козлищ, точнее говоря, овец от козла — в единственном числе. Того, кто последует за нами, нам вменяется в обязанность взять и быстро передать экипажу спасателей.
Она быстро взглянула на меня.
— Экипажу спасателей?
— Команде "Д", — поправился я, — команде для допроса. Экспертам. Это при условии, что мы не хотим их допрашивать сами.
Она слегка вздохнула.
— Это страшно, не так ли?
— Нисколько.
— Мне бы хотелось как-то иначе. Я не думаю, что мне было бы приятно вспоминать, что я участвовала в этом деле и помогла завлечь его в ловушку. Кто бы ни был из них. Не важно то, что его задача — убить меня — все это неприятно. А этот, Тоссинг, в самом деле так страшен? Каков он?
— Я никогда не встречал его, — сказал я. — Я полагаю, если ты встретишь его на улице, ты можешь подумать, что это Альберт Эйнштейн. Да, Эмиль — это своего ода гений. Относительно его значимости — не стоило бы задавать вопросов, док. Чего ты хочешь, длинную патриотическую речь о том, что жизнь невинных людей и судьбы целых наций зависят от того, что некто остановит Тоссинга во время?
Она вздохнула.
— Я знаю, с некоторыми вещами ты соглашаешься. Я не считаю себя счастливой тем, какой науке я посвятила все эти дни, но это отнюдь не изменит цели моих изысканий. — Она помолчала, потом сказала, не меняя тона, — говоря об овцах....
— Что?
— Говоря об овцах и козлищах, мы едины во мнении, мистер Коркоран. — Она смотрела куда-то позади меня. Она наклонилась и взяла мои руки в свои. — Поль, дорогой... — сказала она.
Мысль скользнула в моей голове.
— Ты — прелесть! — Воскликнул я, с обожанием глядя в ее глаза.
Затем появился Муни в своей роговой оправе и тяжелом твиде, он выглядел так, как если бы не спал целую ночь. Несмотря на его изнуренный вид, я отметил, что он был чисто выбрит. Я уловил запах какого-то мужского лосьона, когда поднялся из-за стола. Он быстро поднял руку.
— Пожалуйста! Я совсем не.... Я пришел, чтобы извиниться. Я не владел собой в прошлый вечер.
Я произнес агрессивно:
— Кем бы вы не были за мной причитается два удара сдачи.
Оливия по прежнему сжимала мою руку. Она потянула меня в сторону.
— Пожалуйста, дорогой. Такое приятное утро, пожалуйста не испорти его. Если Гарольд пришел извиниться, почему бы не позволить ему это?
Ее голос был нежен. Она улыбнулась Муни.
— Продолжай, Гарольд, извиняйся. Скажи Полю, что тебе очень жаль, что ты ударил его, когда он не смотрел на тебя.
Я сказал:
— Его ожидала бы более горькая участь, если бы он ударил меня, когда я видел его!
— Поль! Ты ужасно невежлив. Пожалуйста, дорогой.... Продолжай, Гарольд.
Она ласково улыбалась ему, все время, пока он что-то мямлил. Затем, она заставила нас пожать руки друг другу, как двух задиристых мальчишек. Затем, она попросила его сесть в кресло за нашим столом. Это был самый отвратительный завтрак, который я когда либо потреблял, но все это ее страшно радовало. Она прекрасно провела время, заставив его извиваться. Такова была одна из сторон ее характера, которую я не замечал раньше и дно это поднимал мне настроение. Девочку с таким количеством яду невозможно так легко уязвить, как я считал.
Наконец она оставила свое кресло и коснулась моей руки.
— Допивай кофе, дорогой. Я пойду наверх собирать багаж. — Она повернулась к Гарольду. — Почему бы тебе не пойти со мной, Гарольд и помочь мне. Мне нужно тебе кое-что сказать.
Я смотрел на них: они встали вместе. Будучи денверским грубым репитером, я даже не поднялся.
— Я иду следом, — сказал я.
Она наклонилась ко мне и поцеловала меня в губы.
— Не торопись, — сказала она улыбаясь, — и не ревнуй, дорогой. С Гарольдом я в безопасности, не так ли, Гарольд?
Гарольд не отвечал. Он был захвачен поцелуем и выражением нежности. Он уже отметил наличие губной помады и то, как она не могла оторвать от меня своей руки, вполне очевидно его единственным желанием было иметь возможность прыгать обеими ногами на моем поверженном теле прошлым вечером. Это явно читалось в нем; то ли потому, что он был страшно ревнив, то ли потому, что я был занят планами ничего общего не имевшими с любовью.
Я смотрел им вслед. Оливия что-то лепетала счастливое, заставляя его ожидать великих новостей, пока они не окажутся наедине. Она не имела никаких сомнений относительно природы его чувств и она отдаляла от него удар, объявив ему ближайшем ее замужестве и сказать ему, что ему не удалось ее уязвить. Совсем наоборот, он помог ей, как гадкому утенку познать себя, как лебедя в замужестве на таком изящном человеке — мужчине, как я.
Да, она должна была сказать это. Это была ее плата за помощь нам. Возможно, она даже стремилась насладится каждым моментом ее заявления. Но это также являлось чем-то вроде откровения и я думаю не кривя душой, что Оливия Мариасси не стала другой, во многом отличающейся от той холодной, замкнутой, ученой леди, с которой я начинал работать.
Официантка подала мне еще одну чашечку кофе, но видать, это утро довести до конца что-либо начатое не позволяло: ни побриться, ни позавтракать — по причине проклятого прибора, изобретенного Алексом Джи Беллом. Я едва успел отпить два глотка, когда в углу зазвонил телефон. Девушка, поднявшая трубку, оглядела зал, заметила меня, сидящего одиноко и подошла ко мне.
— Это вы мистер Коркоран? Вас просят ко внутреннему телефону.
Я быстро направился к телефону, но не настолько быстро, чтобы не понять, как я был не прав. Наступивший день и длительное отсутствие Кроче не встревожило меня. Я позволил Оливии пойти наверх без защиты, если не считать Муни, который мог оказаться кем угодно.
— Да, — сказал я в трубку. — Коркоран слушает.
— Поль? — Это был голос Оливии, но уже не с тем, радостным, светлым, капризным и насмешливым тоном, когда мы в последний раз с ней беседовали. — Поль, срочно поднимись в мой номер, пожалуйста!
— Иду.
Я предпочел подняться по лестнице, чтобы не ожидать лифта. У меня в руке был зажат нож, когда я приблизился к двери. Нож не был снабжен кнопкой, но имелся один способ открыть его быстро, одной рукой, — несомненное удобство. Я тяжело постучал в дверью и поспешно вошел в номер, едва дверь отворилась.
Я уберег себя от мелодрамы. Только два человека находились в комнате — Оливия и Муни. Именно она отворила мне дверь. На ее руках я заметил кровь. Он лежал на кровати, пиджак был снят и рукав на рубашке был закатан. Бледное лицо. Гостиничное полотенце лежало под рукой Гарольда, на которое капала кровь из пулевого ранения в бицепсе.
В это утро она надела платье, отметил я. Неподходящее время для насмешек по моде свободное, мешковатое, что-то от халата, выглядевшее наверно приятно на женщине сложенной, как палка от швабры, которой Оливия не являлась. Платье сшитое из коричного джерси. Мне говорили, что вязанные платья очень удобны для путешествий. Я рад слышать, что оно на что-то годится. Похожее на декорацию, это платье выглядело назойливо, как репей на коленях.
Но это все-таки было платье и оно было не из твида. Произошли и другие изменения в ее внешности.
— Ради бога, — произнес я.
— В чем дело.... О!
Она слегка покраснела и выглядела пристыжено. Это была настоящая губная помада, розовая и совсем не безобразная. Она очень быстро переменилась, попудрила носик и все такое прочее. Перемены вызвали у меня смешное чувство. После всего, я полагаю, это было сделано для меня. Я совсем не испытывал потребности вести эту женщину к новому образу жизни.
Я чувствовал личную ответственность за прошедшие изменения. Я будто слышал голос Антуанетты: "Да, вы в самом деле нравитесь мне! Вы воссоздаете меня для новых чувств!"
"Просто доктор Оливия Мариасси — другая декорация", — твердил я про себя. В отличии от Тони, она знала чему служит, но в конечном счете, только один бог знает для чего я ее воссоздаю.
— Разглядывать человека не прилично, — заявила она. — Неприлично выставлять меня на посмешище.
— Кто выставляет на посмешище?
— Я думаю, что даже фиктивная невеста должна выглядеть привлекательно, — сказала она в свою защиту. — Мы ведь сегодня поженимся, не так ли? Разве не таков был план?
— План не изменился, — сказал я. — У нас есть приказ из Вашингтона исполнять его, как можно скорее. Они хотят отделить овец от козлищ, точнее говоря, овец от козла — в единственном числе. Того, кто последует за нами, нам вменяется в обязанность взять и быстро передать экипажу спасателей.
Она быстро взглянула на меня.
— Экипажу спасателей?
— Команде "Д", — поправился я, — команде для допроса. Экспертам. Это при условии, что мы не хотим их допрашивать сами.
Она слегка вздохнула.
— Это страшно, не так ли?
— Нисколько.
— Мне бы хотелось как-то иначе. Я не думаю, что мне было бы приятно вспоминать, что я участвовала в этом деле и помогла завлечь его в ловушку. Кто бы ни был из них. Не важно то, что его задача — убить меня — все это неприятно. А этот, Тоссинг, в самом деле так страшен? Каков он?
— Я никогда не встречал его, — сказал я. — Я полагаю, если ты встретишь его на улице, ты можешь подумать, что это Альберт Эйнштейн. Да, Эмиль — это своего ода гений. Относительно его значимости — не стоило бы задавать вопросов, док. Чего ты хочешь, длинную патриотическую речь о том, что жизнь невинных людей и судьбы целых наций зависят от того, что некто остановит Тоссинга во время?
Она вздохнула.
— Я знаю, с некоторыми вещами ты соглашаешься. Я не считаю себя счастливой тем, какой науке я посвятила все эти дни, но это отнюдь не изменит цели моих изысканий. — Она помолчала, потом сказала, не меняя тона, — говоря об овцах....
— Что?
— Говоря об овцах и козлищах, мы едины во мнении, мистер Коркоран. — Она смотрела куда-то позади меня. Она наклонилась и взяла мои руки в свои. — Поль, дорогой... — сказала она.
Мысль скользнула в моей голове.
— Ты — прелесть! — Воскликнул я, с обожанием глядя в ее глаза.
Затем появился Муни в своей роговой оправе и тяжелом твиде, он выглядел так, как если бы не спал целую ночь. Несмотря на его изнуренный вид, я отметил, что он был чисто выбрит. Я уловил запах какого-то мужского лосьона, когда поднялся из-за стола. Он быстро поднял руку.
— Пожалуйста! Я совсем не.... Я пришел, чтобы извиниться. Я не владел собой в прошлый вечер.
Я произнес агрессивно:
— Кем бы вы не были за мной причитается два удара сдачи.
Оливия по прежнему сжимала мою руку. Она потянула меня в сторону.
— Пожалуйста, дорогой. Такое приятное утро, пожалуйста не испорти его. Если Гарольд пришел извиниться, почему бы не позволить ему это?
Ее голос был нежен. Она улыбнулась Муни.
— Продолжай, Гарольд, извиняйся. Скажи Полю, что тебе очень жаль, что ты ударил его, когда он не смотрел на тебя.
Я сказал:
— Его ожидала бы более горькая участь, если бы он ударил меня, когда я видел его!
— Поль! Ты ужасно невежлив. Пожалуйста, дорогой.... Продолжай, Гарольд.
Она ласково улыбалась ему, все время, пока он что-то мямлил. Затем, она заставила нас пожать руки друг другу, как двух задиристых мальчишек. Затем, она попросила его сесть в кресло за нашим столом. Это был самый отвратительный завтрак, который я когда либо потреблял, но все это ее страшно радовало. Она прекрасно провела время, заставив его извиваться. Такова была одна из сторон ее характера, которую я не замечал раньше и дно это поднимал мне настроение. Девочку с таким количеством яду невозможно так легко уязвить, как я считал.
Наконец она оставила свое кресло и коснулась моей руки.
— Допивай кофе, дорогой. Я пойду наверх собирать багаж. — Она повернулась к Гарольду. — Почему бы тебе не пойти со мной, Гарольд и помочь мне. Мне нужно тебе кое-что сказать.
Я смотрел на них: они встали вместе. Будучи денверским грубым репитером, я даже не поднялся.
— Я иду следом, — сказал я.
Она наклонилась ко мне и поцеловала меня в губы.
— Не торопись, — сказала она улыбаясь, — и не ревнуй, дорогой. С Гарольдом я в безопасности, не так ли, Гарольд?
Гарольд не отвечал. Он был захвачен поцелуем и выражением нежности. Он уже отметил наличие губной помады и то, как она не могла оторвать от меня своей руки, вполне очевидно его единственным желанием было иметь возможность прыгать обеими ногами на моем поверженном теле прошлым вечером. Это явно читалось в нем; то ли потому, что он был страшно ревнив, то ли потому, что я был занят планами ничего общего не имевшими с любовью.
Я смотрел им вслед. Оливия что-то лепетала счастливое, заставляя его ожидать великих новостей, пока они не окажутся наедине. Она не имела никаких сомнений относительно природы его чувств и она отдаляла от него удар, объявив ему ближайшем ее замужестве и сказать ему, что ему не удалось ее уязвить. Совсем наоборот, он помог ей, как гадкому утенку познать себя, как лебедя в замужестве на таком изящном человеке — мужчине, как я.
Да, она должна была сказать это. Это была ее плата за помощь нам. Возможно, она даже стремилась насладится каждым моментом ее заявления. Но это также являлось чем-то вроде откровения и я думаю не кривя душой, что Оливия Мариасси не стала другой, во многом отличающейся от той холодной, замкнутой, ученой леди, с которой я начинал работать.
Официантка подала мне еще одну чашечку кофе, но видать, это утро довести до конца что-либо начатое не позволяло: ни побриться, ни позавтракать — по причине проклятого прибора, изобретенного Алексом Джи Беллом. Я едва успел отпить два глотка, когда в углу зазвонил телефон. Девушка, поднявшая трубку, оглядела зал, заметила меня, сидящего одиноко и подошла ко мне.
— Это вы мистер Коркоран? Вас просят ко внутреннему телефону.
Я быстро направился к телефону, но не настолько быстро, чтобы не понять, как я был не прав. Наступивший день и длительное отсутствие Кроче не встревожило меня. Я позволил Оливии пойти наверх без защиты, если не считать Муни, который мог оказаться кем угодно.
— Да, — сказал я в трубку. — Коркоран слушает.
— Поль? — Это был голос Оливии, но уже не с тем, радостным, светлым, капризным и насмешливым тоном, когда мы в последний раз с ней беседовали. — Поль, срочно поднимись в мой номер, пожалуйста!
— Иду.
Я предпочел подняться по лестнице, чтобы не ожидать лифта. У меня в руке был зажат нож, когда я приблизился к двери. Нож не был снабжен кнопкой, но имелся один способ открыть его быстро, одной рукой, — несомненное удобство. Я тяжело постучал в дверью и поспешно вошел в номер, едва дверь отворилась.
Я уберег себя от мелодрамы. Только два человека находились в комнате — Оливия и Муни. Именно она отворила мне дверь. На ее руках я заметил кровь. Он лежал на кровати, пиджак был снят и рукав на рубашке был закатан. Бледное лицо. Гостиничное полотенце лежало под рукой Гарольда, на которое капала кровь из пулевого ранения в бицепсе.
Глава 12
Оливия поспешно закрыла дверь, оставив на рукоятке кровавые пятна.
Я сказал:
— Да он же тюфяк. Тебе не стоило стрелять в него.
Она рассерженно посмотрела на меня.
— Не хитри. Где бы я могла взять пистолет?
Я мог бы сказать ей. Один пистолет находился поблизости. Один пистоле я всегда носил в чемоданчике по ночам. Даже если предположить, что она могла воспользоваться им из мести или по другой причине, один выстрел из этой пушки переполошил бы весь отель. Выстрел почти напрочь бы оторвал руку Муни. В него видимо стреляли из мелкого калибра, значительно отличающегося от "38 Спешиал". Я вспомнил, что поблизости находился человек, который специализировался на мелких калибрах, согласно рапорту, полученному утром.
— Оливия!... — Это был голос Муни, слабый и испуганный.
— Ничего страшного, Гарольд. Ты совсем мало потерял крови. Позволь мне убрать ее. — Она повернулась ко мне. — Пожалуйста, помоги мне снять платье. Будь осторожен, мои руки запачканы. Мне хотелось бы запачкать платье. — Она ждала, когда я отстегну пояс, расстегну молнию, сниму платье с плеч и опущу мимо ее рук. Затем, она перешагнула его, когда я достаточно низко его опустил. — Повесь его на этот стул и подай мне сумочку из шкафчика, коричневую кожаную сумочку, — сказала она.
Я посмотрел на Муни.
— Не лучше ли ему сделать перевязку или что-то в этом роде?
— Подай сумочку, Поль. Позволь, я займусь им сама, — сказала она.
— Пожалуйста.
Она занималась своим делом, никакого сомнения на этот счет. Сегодня на ней не было того соблазнительного белья, только белые трусики без всяких кружев. Хотя выше всего было оголено, закрывалось это белым медицинским халатом. Между тем, я подал ей сумочку, Оливия сидела на краешке кровати, осматривая рану. Муни болезненно задышал и она рассерженно покачала головой.
— Не будь таким ребенком, Гарольд, — она взглянула на меня, когда я шагнул к ней. — Положи ее сюда и открой. Затем осторожно выполняй мои приказы....
— Секундочку! — Сказал я, вспомнив, что поскольку Муни касалось дело, я должен изображать законопослушного мужчину — по крайней мере в таких серьезных делах, как пистолетная рана. — Подожди секунду. Я не знаю, что здесь произошло, но не лучше ли нам обратиться в полицию?
— Здесь был мужчина, — прошептал Муни. — Крупный, лысый мужчина с оттопыренными ушами. Я бы узнал его везде. Он прятался в ванной.... Я выразил протест....
Оливия сказала, многозначительно посмотрев на меня:
— Все верно, Поль. Это какой-то бродяга. У меня не было времени, чтобы посмотреть, не пропало ли чего, да у меня и нет ничего, что стоило бы украсть. Понятия не имею, что он делал здесь, может просто бродил из номера в номер.
Говорила она холодно и деловито.... Она была хороша, должен сознаться. Может вчера вечером она чувствовала неловкость, но она быстро менялась.
— Понял, — сказал я, согласно своей роли, — а как все же насчет полицейских? Они любят, когда им сообщают о подобных вещах. Они знают свое дело.
Она посмотрела на мужчину, лежащего в кровати, и резко сказала:
— Я не думаю, чтобы Гарольду понравилось, что жители в Пенсаколе прочитают в газетах, что в него стреляли в моем номере, в отеле Нового Орлеана, не важно, как невинно ему удалось ко мне забрести.
Муни отрицательно замотал головой:
— Пожалуйста, не надо. Если мы можем избежать ненужной рекламы....
— Я в силах излечить эту рану, — заявила Оливия. — Теперь, открой мою сумочку, Поль, достань пузырек с перекисью водорода и тампоны. А теперь, приложите ко рту Гарольда полотенце, чтобы он мог зажать его зубами и не кричать. Мы сделаем все без анестезии, Гарольд чувствителен к боли, не так ли, Гарольд? Я полагаю, конечно, к своей собственной боли.
Ее лицо было сосредоточенно и только перекись пузырясь шипела соприкасаясь с окровавленными краями раны. Вообще-то, перекись не так болезненна, как йод или марганцовка, но смотреть на нее, как ее принимают другие, невольно думаешь, что тебя сжигают живьем. Вначале, Муни мужественно смотрел на эту процедуру, но потом он внезапно отвернул свое побледневшее лицо.
— Как мы ослабли, а лечение-то еще и не начиналось, — сказала Оливия спокойно. — А теперь рану надо прочистить внутри. К счастью, пуля прошла на сквозь, но она могла оставить при движении грязь, кусочки одежды.... Вы готовы, Поль?
Она произвела резкое движение. Я стоял наготове. Я сжимал скрученное полотенце обеими руками наподобие петли. Я сунул ему полотенце в рот, как только он его открыл, чтобы закричать и крепко его держал. Не в первый раз мне приходилось вставлять кляп парню, когда необходимо было его заставить молчать. К счастью, Муни потерял сознание, что облегчило работу всем присутствующим.
— Конечно, — сказала Оливия, обмотав бинтом тампоны, закрывающие входное и выходное отверстия раны. Она скорчила гримасу. — У меня такое чувство, будто я заколола свинью, что скажешь? — Голос ее был спокоен.
— Оставь, — сказал я, — меня ты не удивила, а он потерял сознание. Мне не нравится работать с жестокими людьми, док. Не позволяй своей мести повелевать твоими руками.
Она посмотрела на меня.
— Что ты хочешь сказать? — Спросила она невинно.
— Почему ты отказалась от анестезии? Я полагаю, у тебя бы нашлось что-нибудь, что можно было ему впрыснуть, чтобы облегчить ему боль.
Она отвернулась и направилась к двери ванной, по дороге оглянулась.
— Почему я должна облегчать ему боль, мой дорогой? — Спокойно спросила она. — Я привела его сюда, чтобы заставить его убраться. Он сам врач и, я полагаю, сам хорошо знает методику лечения. Я надеюсь, благопристойность ему не чужда и я поэтому прошу тебя сказать ему, чтобы он больше не пытался встретиться со мной снова. Слово "благопристойность" — я никогда с ним не ассоциировала!
Она вошла в ванную и закрыла за собой дверь.
Я протер все запачканные места: телефон и дверную ручку, на которой она оставила следы и связал в кучу все запачканные полотенца. Проблемы они не представляли. Каждый мог прихватить с собой гостиничное полотенце. Покончив с этим делом, я старательно огляделся и обнаружил то место, где пуля окончила свой полет — в пластмассовой обивке стены, предварительно, продырявив руку Муни. Я извлек пулю складным ножом, покрутил пальцами — двадцать второй калибр — и сунул в карман. Между тем, пациент начал болезненно крутиться. Я подошел к нему. Он открыл глаза и посмотрел на меня.
— К ее большому сожалению, она вынуждена сказать вам, чтобы вы удалились, покинули ее, — сказала я. — Наденьте пиджак и провожу вас в свой номер. Но вначале я хотел бы знать, что здесь произошло. Вы утверждаете, что мужчина находился в ванной?
Я сказал:
— Да он же тюфяк. Тебе не стоило стрелять в него.
Она рассерженно посмотрела на меня.
— Не хитри. Где бы я могла взять пистолет?
Я мог бы сказать ей. Один пистолет находился поблизости. Один пистоле я всегда носил в чемоданчике по ночам. Даже если предположить, что она могла воспользоваться им из мести или по другой причине, один выстрел из этой пушки переполошил бы весь отель. Выстрел почти напрочь бы оторвал руку Муни. В него видимо стреляли из мелкого калибра, значительно отличающегося от "38 Спешиал". Я вспомнил, что поблизости находился человек, который специализировался на мелких калибрах, согласно рапорту, полученному утром.
— Оливия!... — Это был голос Муни, слабый и испуганный.
— Ничего страшного, Гарольд. Ты совсем мало потерял крови. Позволь мне убрать ее. — Она повернулась ко мне. — Пожалуйста, помоги мне снять платье. Будь осторожен, мои руки запачканы. Мне хотелось бы запачкать платье. — Она ждала, когда я отстегну пояс, расстегну молнию, сниму платье с плеч и опущу мимо ее рук. Затем, она перешагнула его, когда я достаточно низко его опустил. — Повесь его на этот стул и подай мне сумочку из шкафчика, коричневую кожаную сумочку, — сказала она.
Я посмотрел на Муни.
— Не лучше ли ему сделать перевязку или что-то в этом роде?
— Подай сумочку, Поль. Позволь, я займусь им сама, — сказала она.
— Пожалуйста.
Она занималась своим делом, никакого сомнения на этот счет. Сегодня на ней не было того соблазнительного белья, только белые трусики без всяких кружев. Хотя выше всего было оголено, закрывалось это белым медицинским халатом. Между тем, я подал ей сумочку, Оливия сидела на краешке кровати, осматривая рану. Муни болезненно задышал и она рассерженно покачала головой.
— Не будь таким ребенком, Гарольд, — она взглянула на меня, когда я шагнул к ней. — Положи ее сюда и открой. Затем осторожно выполняй мои приказы....
— Секундочку! — Сказал я, вспомнив, что поскольку Муни касалось дело, я должен изображать законопослушного мужчину — по крайней мере в таких серьезных делах, как пистолетная рана. — Подожди секунду. Я не знаю, что здесь произошло, но не лучше ли нам обратиться в полицию?
— Здесь был мужчина, — прошептал Муни. — Крупный, лысый мужчина с оттопыренными ушами. Я бы узнал его везде. Он прятался в ванной.... Я выразил протест....
Оливия сказала, многозначительно посмотрев на меня:
— Все верно, Поль. Это какой-то бродяга. У меня не было времени, чтобы посмотреть, не пропало ли чего, да у меня и нет ничего, что стоило бы украсть. Понятия не имею, что он делал здесь, может просто бродил из номера в номер.
Говорила она холодно и деловито.... Она была хороша, должен сознаться. Может вчера вечером она чувствовала неловкость, но она быстро менялась.
— Понял, — сказал я, согласно своей роли, — а как все же насчет полицейских? Они любят, когда им сообщают о подобных вещах. Они знают свое дело.
Она посмотрела на мужчину, лежащего в кровати, и резко сказала:
— Я не думаю, чтобы Гарольду понравилось, что жители в Пенсаколе прочитают в газетах, что в него стреляли в моем номере, в отеле Нового Орлеана, не важно, как невинно ему удалось ко мне забрести.
Муни отрицательно замотал головой:
— Пожалуйста, не надо. Если мы можем избежать ненужной рекламы....
— Я в силах излечить эту рану, — заявила Оливия. — Теперь, открой мою сумочку, Поль, достань пузырек с перекисью водорода и тампоны. А теперь, приложите ко рту Гарольда полотенце, чтобы он мог зажать его зубами и не кричать. Мы сделаем все без анестезии, Гарольд чувствителен к боли, не так ли, Гарольд? Я полагаю, конечно, к своей собственной боли.
Ее лицо было сосредоточенно и только перекись пузырясь шипела соприкасаясь с окровавленными краями раны. Вообще-то, перекись не так болезненна, как йод или марганцовка, но смотреть на нее, как ее принимают другие, невольно думаешь, что тебя сжигают живьем. Вначале, Муни мужественно смотрел на эту процедуру, но потом он внезапно отвернул свое побледневшее лицо.
— Как мы ослабли, а лечение-то еще и не начиналось, — сказала Оливия спокойно. — А теперь рану надо прочистить внутри. К счастью, пуля прошла на сквозь, но она могла оставить при движении грязь, кусочки одежды.... Вы готовы, Поль?
Она произвела резкое движение. Я стоял наготове. Я сжимал скрученное полотенце обеими руками наподобие петли. Я сунул ему полотенце в рот, как только он его открыл, чтобы закричать и крепко его держал. Не в первый раз мне приходилось вставлять кляп парню, когда необходимо было его заставить молчать. К счастью, Муни потерял сознание, что облегчило работу всем присутствующим.
— Конечно, — сказала Оливия, обмотав бинтом тампоны, закрывающие входное и выходное отверстия раны. Она скорчила гримасу. — У меня такое чувство, будто я заколола свинью, что скажешь? — Голос ее был спокоен.
— Оставь, — сказал я, — меня ты не удивила, а он потерял сознание. Мне не нравится работать с жестокими людьми, док. Не позволяй своей мести повелевать твоими руками.
Она посмотрела на меня.
— Что ты хочешь сказать? — Спросила она невинно.
— Почему ты отказалась от анестезии? Я полагаю, у тебя бы нашлось что-нибудь, что можно было ему впрыснуть, чтобы облегчить ему боль.
Она отвернулась и направилась к двери ванной, по дороге оглянулась.
— Почему я должна облегчать ему боль, мой дорогой? — Спокойно спросила она. — Я привела его сюда, чтобы заставить его убраться. Он сам врач и, я полагаю, сам хорошо знает методику лечения. Я надеюсь, благопристойность ему не чужда и я поэтому прошу тебя сказать ему, чтобы он больше не пытался встретиться со мной снова. Слово "благопристойность" — я никогда с ним не ассоциировала!
Она вошла в ванную и закрыла за собой дверь.
Я протер все запачканные места: телефон и дверную ручку, на которой она оставила следы и связал в кучу все запачканные полотенца. Проблемы они не представляли. Каждый мог прихватить с собой гостиничное полотенце. Покончив с этим делом, я старательно огляделся и обнаружил то место, где пуля окончила свой полет — в пластмассовой обивке стены, предварительно, продырявив руку Муни. Я извлек пулю складным ножом, покрутил пальцами — двадцать второй калибр — и сунул в карман. Между тем, пациент начал болезненно крутиться. Я подошел к нему. Он открыл глаза и посмотрел на меня.
— К ее большому сожалению, она вынуждена сказать вам, чтобы вы удалились, покинули ее, — сказала я. — Наденьте пиджак и провожу вас в свой номер. Но вначале я хотел бы знать, что здесь произошло. Вы утверждаете, что мужчина находился в ванной?