Страница:
– Это не все, – сказала я.
– Этого я уже не понял, возлюбленная.
Он устроился в углу дивана. Они с Натэниелом жались друг к другу так, будто им уже случалось так сидеть. Хотя, думаю, такого не бывало.
– Он это делает ради меня.
Я обернулась ко второму вампиру, неподвижно сидящему в кресле.
– Объясни?
– Скажи ей, Байрон. Скажи, почему предлагаешь.
– А почему не стихами, Реквием? – спросил Байрон.
– Почто мне мучиться в темнице и в цепях, когда к свободе ключ – в моих руках?[4] – спросил Реквием.
– Так-то лучше, – ответил Байрон. – А ты никогда не думал с этим покончить, рыбонька? Тот факт, что Анита относится к тебе без обожания, тебя травмирует?
Реквием всего лишь глянул на него, но почему-то под этим взглядом Байрон поежился. Даже не знаю, от страха – или это была дрожь от чего-то иного. Впрочем, испугаться бы ему стоило: никогда я еще не видела у Реквиема такого холода во взоре.
– Чую, тут что-то у вас творится такое, что может повести к травмам. Поскольку моя работа – всех от такого защищать, прошу рассказать мне все как есть.
Байрон обернулся ко мне:
– Натэниелу боль необходима, Анита. Я тебе помогу ему ее дать, пока ты будешь с нами в кровати. Ты будешь присматривать, но грязную работу тебе делать не придется.
– Натэниел тебе рассказывал о своих проблемах?
– Я знаю, что это такое, Анита, – когда хочешь какого-то прикосновения и лишен его. Я столетиями был во власти мастеров, которым плевать было, чего я хочу или что мне нужно. Ты любишь Натэниела, и он любит тебя, но от неудовлетворенной нужды любовь в конце концов может прокиснуть, как молоко на жарком солнце.
– И эта твоя демонстрация – просто от доброты сердца. – Я голосом показала, как мало я в это верю.
– Он пытался тебе сказать, рыбонька, но ты не понимала.
– Не совсем уверена, что понимаю сейчас.
– Но ведь мое маленькое представление тебе помогло?
Хотела я сказать, что нет, но это была бы ложь, а вампиры обычно ложь чуют, так чего стараться?
– Неприятно это признавать, но ты прав, помогло. Больше так не делай, но ты сумел донести свою мысль.
– Правда? – спросил он, сползая по дивану и еще больше переплетаясь с Натэниелом.
Если тому и неловко было находиться с таком тесном переплетении с голым мужчиной, он этого не проявлял. Уточняю: голым мужчиной, который не из наших любимых. Неужто всего лишь рывок за волосы заставил его так полюбить Байрона? Так сильно ему было это нужно? Или я так сильно пренебрегала его потребностью?
Байрон ничего такого не делал, чего бы не хотела делать я. Ничего не сделал плохого. И что плохого, если Натэниел будет связан во время секса, который у нас и так бы был, без связывания? Что тут такого ужасного?
Я смотрела на двоих льнущих друг к другу мужчин, видела мирное довольство на лице Натэниела, и поняла, что была очень самоуверенной. Я полагала, что если придет конец нашим отношениям, то разорву их я. То есть это я его брошу за излишек требовательности, или излишек… чего-нибудь. Сейчас до меня вдруг дошло, что это он может меня бросить – просто за то, что я недостаточно внимательна к его нуждам, и от этой мысли несколько сжалось сердце. Я же его люблю, люблю по-настоящему. Не могу себе представить свою жизнь без него. Так, тогда на что я готова, чтобы его сохранить? Насколько далеко согласна пойти и нужна ли мне в этом помощь? Однажды у нас с Байроном уже был секс. Я питала от него ardeur. Может ли Байрон меня научить, как быть для Натэниела госпожой? Может, да, а может, и нет. Но его демонстрация одно доказала: мне нужен кто-то, кто мне покажет, как устроен Натэниел. Мне бы и в голову не пришло, что простой рывок за волосы с некоторой приложенной силой вызовет у него такую восхитительную реакцию.
– Как-то ты слишком глубоко задумалась, возлюбленная.
– О твоем маленьком шоу задумалась. Ведь ты же именно этого хотел?
– Я хотел тебя завести, но не вижу в твоих глазах, чтобы это случилось.
Настала его очередь хмуриться.
– Ее не так-то просто увлечь, – сказал Реквием.
– Она любит, когда двое мужчин сразу.
– Не любые двое мужчин, – возразил Реквием. – Точно так же, как и одиночный мужчина ей не каждый подойдет.
– Ребята, вы про меня говорите так, будто меня здесь нет. Мне это чертовски не нравится, чтобы вы знали.
– Прости, рыбонька. Я просто надеялся, что это зрелище – мы с Натэниелом – как-то на тебя подействует.
– Подействовало. Оно меня озадачило.
Байрон засмеялся, и от этого лицо его стало моложе, мелькнуло тенью на нем, каким он мог быть в пятнадцать лет, когда его нашел вампир и сделал так, что шестнадцать ему уже никогда не будет.
– Озадачить – такой цели я перед собой не ставил.
Я пожала плечами:
– Ну, извини.
Он покачал головой:
– Ну, да. Я не действую на тебя в эту сторону.
– Как и я на тебя.
Он снова засмеялся:
– А секс был прекрасный.
– Но тебе бы больше понравилось, если бы это был Жан-Клод.
Что-то мелькнуло в его глазах, он даже посмотрел вниз, пряча их подчеркнуто жеманным жестом. Когда он снова поднял на меня взгляд, сам он прятался за улыбающейся пустотой.
– Жан-Клод любит тебя, рыбонька, что и объяснил мне с излишней ясностью.
Я собралась было спросить, что он имеет в виду, но тут открылась дверь и вошел вампир, чье имя только что было названо. Одежда его только выглядела темной в клубе – обычная для него черная. И она была черной, но обычной не была.
На нем был фрак, настоящий фрак с фалдами. Впрочем, если они из кожи, это все равно фрак? Ремни, похожие на шелковые подтяжки, змеились по голой коже его груди, и я смотрела на эту кожу, как мужчины смотрят на женскую грудь. Это на меня не похоже. В смысле, грудь у него прекрасна, но остановиться здесь и не поднять взгляда к лицу – это неправильно. Потому что, как бы ни была она красива, лицо у него все равно лучше. И я подняла голову, поглядела в лицо.
Черные кудри спадали ниже плеч, на шее бархотка с камеей, которую я ему подарила. До зовущего к поцелуям рта линия щеки была как крыло ласточки, вся – изящество, вся… Крыло ласточки? Что это еще за чертовщина? Никогда ничью линию подбородка так не описывала.
– Ma petite, все ли с тобой хорошо?
– Нет, – ответила я тихо. – Кажется, не все.
Он придвинулся ближе, мне пришлось задрать голову, чтобы встретить взгляд этой полночной синевы глаз. Как сегодня в кино, когда я увидела Натэниела – я была слишком заворожена, слишком увлечена им. Мне пришлось буквально закрыть глаза, чтобы меня его вид не отвлекал от слов, которые я хотела сказать:
– Мне кажется, кто-то на меня воздействует.
– Что ты имеешь в виду, ma petite?
– Ты хочешь сказать, это как сегодня в кино, – подсказал Натэниел. Откуда-то уже ближе, чем с дивана – подошел, наверное.
Я кивнула, все еще не открывая глаз.
Голос Жан-Клода прозвучал прямо передо мной:
– Так что сегодня было в кинотеатре?
Натэниел объяснил.
– Ей пришлось достать крест, и только тогда стало лучше, – закончил он.
– Но сейчас крест на мне, – возразила я.
– Он под блузкой. А тогда он был совсем на виду, – напомнил Натэниел.
– Это не должно иметь значения, если только этот вампир сейчас не с нами в одной комнате.
– Попробуй достать крест, – предложил Жан-Клод.
Я чуть приоткрыла глаза, посмотрела на него. Он все еще был умопомрачительно красив, но я уже могла думать.
– Это не должно было бы иметь значения, – сказала я. И посмотрела ему в лицо, в эти чудесные глаза. Всего лишь глаза – красивые, захватывающие – но не в буквальном смысле. – Опять прошло.
– А что тут происходит, рыбоньки? – спросил Байрон.
Он подошел к нам, глядя то на меня, то на Жан-Клода.
– Лизандро, оставь нас, – сказал Жан-Клод.
Лизандро, кажется, собрался возразить, но передумал. Он только спросил:
– Мне остаться за дверью или вернуться в клуб?
– За дверью, я думаю, – ответил Жан-Клод.
– А разве не стоит ориентировать наших охранников? – спросила я.
– Это дело не касается родере.
– Пока тебя не было, Лизандро выдвинул тезис, что если мы подвергаем их опасности, они имеют право знать причину.
Жан-Клод посмотрел на Лизандро – не самым дружелюбным взглядом.
– Действительно?
Лизандро ответил таким же твердым взглядом.
– Я говорил о выборе Анитой следующего подвластного зверя, но ничего о твоих приказах, Жан-Клод.
– Все, что касается ma petite, касается меня.
В его голос послышался намек на мурлычущее рычание.
Лизандро чуть переступил с ноги на ногу, выдохнул так, что это было заметно.
– Не хочу быть бестактным, но разве не хочешь ты, чтобы следующим она выбрала более сильного зверя? Такого, который укрепил бы твою власть.
Жан-Клод смотрел на него в упор, и Лизандро старался одновременно смотреть на вампира и не смотреть. У меня годы ушли на овладение этим фокусом, но хорошо, что сейчас он мне уже не нужен, потому что я набрала достаточно силы. Очень трудно держаться круто, когда не можешь смотреть противнику в глаза.
– Моя сила как-то касается крыс? – спросил Жан-Клод.
– Да.
– Чем?
Очень недружелюбно прозвучало это простое слово.
– Твоя сила обеспечивает нашу безопасность. Крысолюды помнят, как жилось в Сент-Луисе, когда мастером города была Николаос. – Лизандро помрачнел и покачал головой. – Она не защищала никого и ничего, кроме вампиров. Ты же, Жан-Клод, заботишься о всем противоестественном населении города.
– Я думал, ты поймешь, что о таких вещах думает ma petite.
– Она – твой слуга-человек, – возразил Лизандро. – Ее действия – твои действия. Разве не считают вампиры, что слуга-человек – всего лишь продолжение своего мастера?
Жан-Клод моргнул и прошел дальше в комнату, по дороге взяв меня за руку.
– Приятное самодовольство. Но ты же знаешь, что ma petite – самостоятельная личность.
Его рука ощущалась в моей твердо, реально, и мир вдруг стал надежнее. От одного прикосновения его руки я вдруг будто пришла в себя.
– Не знаю, кто на меня воздействовал, но оно все еще здесь, – сказала я. – Чуть как-то выветрилось, но здесь.
– О чем ты говоришь, ma petite?
– Вот когда ты меня коснулся, я как-то собралась. А до того рассыпалась, оказывается, даже сама того не замечая.
Он притянул меня к себе, почти обнял. Я погладила масляную мягкость его кожаных лацканов.
– И вот так ты все еще собрана? – спросил он.
Я покачала головой.
– Попробуй прикосновение кожи к коже, – предложил Реквием.
Он не встал с кресла у стола. Мы подошли к нему ближе – ненамеренно. По крайней мере с моей стороны.
Я не выпускала руку Жан-Клода, но другую приложила к его голой груди. И момент прикосновения был хорош.
– Еще лучше, – сказала я и погладила гладкие, твердые мышцы груди. Провела пальцами по кресту шрама. Еще лучше.
– Почему ты не сказал нам с Байроном, Жан-Клод? – Реквием поднял на нас глаза, пытаясь сохранить непроницаемое лицо, но не совсем преуспев. Он сидел в вольной позе, откинувшись на спинку кресла, но глаза его выдавали: настороженные и напряженные.
– Ты такое уже видел? – спросила я.
– Однажды. – Голос его был спокойнее глаз.
– Когда? – спросила я.
Он посмотрел на Жан-Клода:
– Пусть крысолюд уйдет.
Жан-Клод кивнул:
– Лизандро, ты пока свободен. Если мы сможем тебе рассказать больше – расскажем.
Лизандро, уходя, глянул на меня – будто потом ему скорее расскажу я, чем остальные. И был прав.
8
– Этого я уже не понял, возлюбленная.
Он устроился в углу дивана. Они с Натэниелом жались друг к другу так, будто им уже случалось так сидеть. Хотя, думаю, такого не бывало.
– Он это делает ради меня.
Я обернулась ко второму вампиру, неподвижно сидящему в кресле.
– Объясни?
– Скажи ей, Байрон. Скажи, почему предлагаешь.
– А почему не стихами, Реквием? – спросил Байрон.
– Почто мне мучиться в темнице и в цепях, когда к свободе ключ – в моих руках?[4] – спросил Реквием.
– Так-то лучше, – ответил Байрон. – А ты никогда не думал с этим покончить, рыбонька? Тот факт, что Анита относится к тебе без обожания, тебя травмирует?
Реквием всего лишь глянул на него, но почему-то под этим взглядом Байрон поежился. Даже не знаю, от страха – или это была дрожь от чего-то иного. Впрочем, испугаться бы ему стоило: никогда я еще не видела у Реквиема такого холода во взоре.
– Чую, тут что-то у вас творится такое, что может повести к травмам. Поскольку моя работа – всех от такого защищать, прошу рассказать мне все как есть.
Байрон обернулся ко мне:
– Натэниелу боль необходима, Анита. Я тебе помогу ему ее дать, пока ты будешь с нами в кровати. Ты будешь присматривать, но грязную работу тебе делать не придется.
– Натэниел тебе рассказывал о своих проблемах?
– Я знаю, что это такое, Анита, – когда хочешь какого-то прикосновения и лишен его. Я столетиями был во власти мастеров, которым плевать было, чего я хочу или что мне нужно. Ты любишь Натэниела, и он любит тебя, но от неудовлетворенной нужды любовь в конце концов может прокиснуть, как молоко на жарком солнце.
– И эта твоя демонстрация – просто от доброты сердца. – Я голосом показала, как мало я в это верю.
– Он пытался тебе сказать, рыбонька, но ты не понимала.
– Не совсем уверена, что понимаю сейчас.
– Но ведь мое маленькое представление тебе помогло?
Хотела я сказать, что нет, но это была бы ложь, а вампиры обычно ложь чуют, так чего стараться?
– Неприятно это признавать, но ты прав, помогло. Больше так не делай, но ты сумел донести свою мысль.
– Правда? – спросил он, сползая по дивану и еще больше переплетаясь с Натэниелом.
Если тому и неловко было находиться с таком тесном переплетении с голым мужчиной, он этого не проявлял. Уточняю: голым мужчиной, который не из наших любимых. Неужто всего лишь рывок за волосы заставил его так полюбить Байрона? Так сильно ему было это нужно? Или я так сильно пренебрегала его потребностью?
Байрон ничего такого не делал, чего бы не хотела делать я. Ничего не сделал плохого. И что плохого, если Натэниел будет связан во время секса, который у нас и так бы был, без связывания? Что тут такого ужасного?
Я смотрела на двоих льнущих друг к другу мужчин, видела мирное довольство на лице Натэниела, и поняла, что была очень самоуверенной. Я полагала, что если придет конец нашим отношениям, то разорву их я. То есть это я его брошу за излишек требовательности, или излишек… чего-нибудь. Сейчас до меня вдруг дошло, что это он может меня бросить – просто за то, что я недостаточно внимательна к его нуждам, и от этой мысли несколько сжалось сердце. Я же его люблю, люблю по-настоящему. Не могу себе представить свою жизнь без него. Так, тогда на что я готова, чтобы его сохранить? Насколько далеко согласна пойти и нужна ли мне в этом помощь? Однажды у нас с Байроном уже был секс. Я питала от него ardeur. Может ли Байрон меня научить, как быть для Натэниела госпожой? Может, да, а может, и нет. Но его демонстрация одно доказала: мне нужен кто-то, кто мне покажет, как устроен Натэниел. Мне бы и в голову не пришло, что простой рывок за волосы с некоторой приложенной силой вызовет у него такую восхитительную реакцию.
– Как-то ты слишком глубоко задумалась, возлюбленная.
– О твоем маленьком шоу задумалась. Ведь ты же именно этого хотел?
– Я хотел тебя завести, но не вижу в твоих глазах, чтобы это случилось.
Настала его очередь хмуриться.
– Ее не так-то просто увлечь, – сказал Реквием.
– Она любит, когда двое мужчин сразу.
– Не любые двое мужчин, – возразил Реквием. – Точно так же, как и одиночный мужчина ей не каждый подойдет.
– Ребята, вы про меня говорите так, будто меня здесь нет. Мне это чертовски не нравится, чтобы вы знали.
– Прости, рыбонька. Я просто надеялся, что это зрелище – мы с Натэниелом – как-то на тебя подействует.
– Подействовало. Оно меня озадачило.
Байрон засмеялся, и от этого лицо его стало моложе, мелькнуло тенью на нем, каким он мог быть в пятнадцать лет, когда его нашел вампир и сделал так, что шестнадцать ему уже никогда не будет.
– Озадачить – такой цели я перед собой не ставил.
Я пожала плечами:
– Ну, извини.
Он покачал головой:
– Ну, да. Я не действую на тебя в эту сторону.
– Как и я на тебя.
Он снова засмеялся:
– А секс был прекрасный.
– Но тебе бы больше понравилось, если бы это был Жан-Клод.
Что-то мелькнуло в его глазах, он даже посмотрел вниз, пряча их подчеркнуто жеманным жестом. Когда он снова поднял на меня взгляд, сам он прятался за улыбающейся пустотой.
– Жан-Клод любит тебя, рыбонька, что и объяснил мне с излишней ясностью.
Я собралась было спросить, что он имеет в виду, но тут открылась дверь и вошел вампир, чье имя только что было названо. Одежда его только выглядела темной в клубе – обычная для него черная. И она была черной, но обычной не была.
На нем был фрак, настоящий фрак с фалдами. Впрочем, если они из кожи, это все равно фрак? Ремни, похожие на шелковые подтяжки, змеились по голой коже его груди, и я смотрела на эту кожу, как мужчины смотрят на женскую грудь. Это на меня не похоже. В смысле, грудь у него прекрасна, но остановиться здесь и не поднять взгляда к лицу – это неправильно. Потому что, как бы ни была она красива, лицо у него все равно лучше. И я подняла голову, поглядела в лицо.
Черные кудри спадали ниже плеч, на шее бархотка с камеей, которую я ему подарила. До зовущего к поцелуям рта линия щеки была как крыло ласточки, вся – изящество, вся… Крыло ласточки? Что это еще за чертовщина? Никогда ничью линию подбородка так не описывала.
– Ma petite, все ли с тобой хорошо?
– Нет, – ответила я тихо. – Кажется, не все.
Он придвинулся ближе, мне пришлось задрать голову, чтобы встретить взгляд этой полночной синевы глаз. Как сегодня в кино, когда я увидела Натэниела – я была слишком заворожена, слишком увлечена им. Мне пришлось буквально закрыть глаза, чтобы меня его вид не отвлекал от слов, которые я хотела сказать:
– Мне кажется, кто-то на меня воздействует.
– Что ты имеешь в виду, ma petite?
– Ты хочешь сказать, это как сегодня в кино, – подсказал Натэниел. Откуда-то уже ближе, чем с дивана – подошел, наверное.
Я кивнула, все еще не открывая глаз.
Голос Жан-Клода прозвучал прямо передо мной:
– Так что сегодня было в кинотеатре?
Натэниел объяснил.
– Ей пришлось достать крест, и только тогда стало лучше, – закончил он.
– Но сейчас крест на мне, – возразила я.
– Он под блузкой. А тогда он был совсем на виду, – напомнил Натэниел.
– Это не должно иметь значения, если только этот вампир сейчас не с нами в одной комнате.
– Попробуй достать крест, – предложил Жан-Клод.
Я чуть приоткрыла глаза, посмотрела на него. Он все еще был умопомрачительно красив, но я уже могла думать.
– Это не должно было бы иметь значения, – сказала я. И посмотрела ему в лицо, в эти чудесные глаза. Всего лишь глаза – красивые, захватывающие – но не в буквальном смысле. – Опять прошло.
– А что тут происходит, рыбоньки? – спросил Байрон.
Он подошел к нам, глядя то на меня, то на Жан-Клода.
– Лизандро, оставь нас, – сказал Жан-Клод.
Лизандро, кажется, собрался возразить, но передумал. Он только спросил:
– Мне остаться за дверью или вернуться в клуб?
– За дверью, я думаю, – ответил Жан-Клод.
– А разве не стоит ориентировать наших охранников? – спросила я.
– Это дело не касается родере.
– Пока тебя не было, Лизандро выдвинул тезис, что если мы подвергаем их опасности, они имеют право знать причину.
Жан-Клод посмотрел на Лизандро – не самым дружелюбным взглядом.
– Действительно?
Лизандро ответил таким же твердым взглядом.
– Я говорил о выборе Анитой следующего подвластного зверя, но ничего о твоих приказах, Жан-Клод.
– Все, что касается ma petite, касается меня.
В его голос послышался намек на мурлычущее рычание.
Лизандро чуть переступил с ноги на ногу, выдохнул так, что это было заметно.
– Не хочу быть бестактным, но разве не хочешь ты, чтобы следующим она выбрала более сильного зверя? Такого, который укрепил бы твою власть.
Жан-Клод смотрел на него в упор, и Лизандро старался одновременно смотреть на вампира и не смотреть. У меня годы ушли на овладение этим фокусом, но хорошо, что сейчас он мне уже не нужен, потому что я набрала достаточно силы. Очень трудно держаться круто, когда не можешь смотреть противнику в глаза.
– Моя сила как-то касается крыс? – спросил Жан-Клод.
– Да.
– Чем?
Очень недружелюбно прозвучало это простое слово.
– Твоя сила обеспечивает нашу безопасность. Крысолюды помнят, как жилось в Сент-Луисе, когда мастером города была Николаос. – Лизандро помрачнел и покачал головой. – Она не защищала никого и ничего, кроме вампиров. Ты же, Жан-Клод, заботишься о всем противоестественном населении города.
– Я думал, ты поймешь, что о таких вещах думает ma petite.
– Она – твой слуга-человек, – возразил Лизандро. – Ее действия – твои действия. Разве не считают вампиры, что слуга-человек – всего лишь продолжение своего мастера?
Жан-Клод моргнул и прошел дальше в комнату, по дороге взяв меня за руку.
– Приятное самодовольство. Но ты же знаешь, что ma petite – самостоятельная личность.
Его рука ощущалась в моей твердо, реально, и мир вдруг стал надежнее. От одного прикосновения его руки я вдруг будто пришла в себя.
– Не знаю, кто на меня воздействовал, но оно все еще здесь, – сказала я. – Чуть как-то выветрилось, но здесь.
– О чем ты говоришь, ma petite?
– Вот когда ты меня коснулся, я как-то собралась. А до того рассыпалась, оказывается, даже сама того не замечая.
Он притянул меня к себе, почти обнял. Я погладила масляную мягкость его кожаных лацканов.
– И вот так ты все еще собрана? – спросил он.
Я покачала головой.
– Попробуй прикосновение кожи к коже, – предложил Реквием.
Он не встал с кресла у стола. Мы подошли к нему ближе – ненамеренно. По крайней мере с моей стороны.
Я не выпускала руку Жан-Клода, но другую приложила к его голой груди. И момент прикосновения был хорош.
– Еще лучше, – сказала я и погладила гладкие, твердые мышцы груди. Провела пальцами по кресту шрама. Еще лучше.
– Почему ты не сказал нам с Байроном, Жан-Клод? – Реквием поднял на нас глаза, пытаясь сохранить непроницаемое лицо, но не совсем преуспев. Он сидел в вольной позе, откинувшись на спинку кресла, но глаза его выдавали: настороженные и напряженные.
– Ты такое уже видел? – спросила я.
– Однажды. – Голос его был спокойнее глаз.
– Когда? – спросила я.
Он посмотрел на Жан-Клода:
– Пусть крысолюд уйдет.
Жан-Клод кивнул:
– Лизандро, ты пока свободен. Если мы сможем тебе рассказать больше – расскажем.
Лизандро, уходя, глянул на меня – будто потом ему скорее расскажу я, чем остальные. И был прав.
8
Байрон оглядел нас всех. Обычно шутливое его лицо стало полностью серьезным.
– Кто-нибудь, просветите нас, бедных темных крестьян?
– Вы получили дар? – спросил Реквием.
– Oui.
– Какой дар? – спросил Байрон.
– Маску, – ответил Жан-Клод.
Байрон побледнел – он сегодня достаточно напитался, чтобы хватило краски это сделать.
– Нет, блин, нет, не надо, только не это, только не опять…
– Какого она цвета? – спросил Реквием голосом почти исчезающим – как умеют исчезать только старые вампиры.
– Белая, – ответил Жан-Клод.
Байрон от облегчения чуть не рухнул на пол. Натэниел протянул ему руку, Байрон ее взял.
– Рыбоньки мои, у меня ж коленки слабые. Больше не надо меня так пугать. Белая, уф… белая. Это значит, мы не под угрозой.
Натэниел помог ему вернуться на диван, но не остался с ним, а подошел к нам.
– А какого цвета получил ваш мастер в Англии? – спросила я.
– Сперва красную, потом черную, – ответил Реквием.
– А красная что значит?
– Боль, – ответил Жан-Клод. – Обычно это заявление о покарании мастера, чтобы привести его к покорности. Совет очень нелегко прибегает к Арлекину.
Имя упало в тишину, как камень в колодец – напрягаешься, прислушиваясь и ожидая всплеска. Я прижалась щекой к груди Жан-Клода – сердцебиения не было слышно. И дышал он лишь тогда, когда ему нужно было говорить. Я подняла голову, оторвав ухо от груди Жан-Клода. Иногда мне все же не по себе бывало – прикладывать ухо к молчащей груди. Тишину прервал Байрон.
– Красная – это они с тобой играть будут.
– Как сегодня кто-то со мной?
– Да, – ответил Реквием.
– А черная? – спросила я.
– Смерть, – сказал Реквием.
– Но белая – разве это не значит, что за нами только наблюдают? – задал вопрос Натэниел.
– Должна значить, – ответил Реквием.
Когда он начинал отделываться краткими рубленными предложениями, мне становилось страшно. Стихотворные цитаты мне иногда действовали на нервы, а резкие короткие слова означали, что он злится или что ситуация очень опасная. Или и то, и другое.
– Ты говорил, что объяснишь подробнее, когда я приеду в «Запретный плод». Я приехала, объясняй.
– Сейчас Арлекин – это всего лишь фигура шута. А когда-то он был – или они были – mesnee d’Hellequin. Ты знаешь, что такое дикая охота, ma petite?
– Дикая охота – общий миф по всей Европе. Сверхъестественный предводитель ведет отряд дьяволов или мертвецов с призраками гончих и лошадей. Они убивают всех, кто попадается у них на пути, либо же только злых, и тащат в ад. У разных авторов по-разному: включение в состав охоты может быть и наказанием, и наградой. Но считается, что горе тому, кто оказался под открытым небом, когда летит дикая охота.
– Ты меня поражаешь, как всегда, ma petite.
– Ну, эта история так широко распространена, что какая-то основа у нее должна быть, но ее на самом деле не видали уже со времен какого-то из Генрихов Английских. Думаю, что Генриха Второго, но не уверена на сто процентов. Обычно предводителем охоты бывает какой-нибудь местный убитый злодей либо же сам дьявол. Но пока легендой не занялось христианство, во главе охоты перебывало множество скандинавских богов. Чаще всего Один, но бывали и богини вроде Хель, или Холды – хотя охота Холды раздавала не только наказания, но и награды. Другие охоты иногда тоже, но обычно очень плохо было им попасться или даже просто увидеть, как они мчатся мимо.
– Арлекин – один из этих предводителей, – сказал Жан-Клод.
– Для меня это ново, но я после колледжа об охотах не читала. Единственное, думаю, отчего застряло в памяти – очень уж история у всех на слуху, но все легенды резко прекращаются несколько сот лет назад. Почти любая история, у которой есть столько свидетелей, оказывается правдой – по крайней мере насколько мне известно. Так отчего же эта прекратилась? Почему перестала скакать дикая охота, если она существовала?
– Она существует, ma petite.
Я посмотрела на него:
– Ты хочешь сказать, что это были вампиры?
– Я хочу сказать, что легенда существовала и мы ею воспользовались. Арлекин принял образ дикого охотника – потому что это было нечто такое, чего уже боялись.
– Люди и без того боялись вампиров, Жан-Клод. Вам не было нужды для этого притворяться скандинавскими богами.
– Арлекин и его родичи не пытались пугать людей, ma petite. Они пытались пугать вампиров.
– Вы и так друг друга пугаете до дрожи. Милая Мамочка тому доказательство.
– На заре нашей истории Марми Нуар решила, что мы слишком опасны. Что надо нас чем-то держать в узде. И она создала идею Арлекина. Как ты верно заметила, ma petite, очень много было диких охот на лице Европы, кто заметил бы еще одну? Вампиры начинают свою жизнь людьми, и идея дикой охоты – это нечто такое, чего они боялись и так.
– О’кей, так какое отношение эта липовая дикая охота имеет к нам?
– Она не липовая, ma petite. Есть некое сверхъестественное войско, умеющее летать, умеющее наказывать злых и убивать загадочно и быстро.
– Это не первоначальная дикая охота, а потому в моем понимании она липовая.
– Как тебе угодно. Но эта организация, если хочешь, ближе всего к полиции из всех вампирских учреждений. Ее члены берутся из всех главных линий крови. Ни одной линии она не обязана преданностью. Ее призывают, когда совет раскалывается. И сейчас совет раскололся по вопросу о нас. Обо мне.
– Так что же именно делают эти арлекины?
– Их хлеб и вода – маскировка и уловки. Это убийцы и шпионы высшего сорта. Никто не знает их личностей. Никто не мог увидеть их лица – и остаться жить. Если они не замышляют нам вреда, то являются перед нами в маске. Маски вроде венецианских, где богатые и сильные носили маски и шляпы, чтобы выглядеть одинаково, чтобы их нельзя было отличить друг от друга. Если они являются нам в этой личине, значит, они явились только наблюдать. Если же они в масках по именам, то дело может обернуться двояко. Может быть, они будут всего лишь наблюдать – а могут и убить нас. Они надевают маски своего тезки и чтобы скрыть лица, и чтобы дать нам знать: если мы не будем помогать им, они станут смертоносными. Быть может.
– Тезки – в каком смысле? – спросила я.
– В каждый момент есть только один Арлекин, но существуют другие арлекины – как члены группы с этим названием. Какие бы имена ни были у них когда-то, они принимают имена и маски комедии дель арте.
– Этого термина я не знаю.
– Был такой театр. Его расцвет был еще до моего рождения, но породил он множество персонажей. Женщины не выступали на сцене, но среди арлекинов были женские персонажи. Действительно ли они были женщины или же это было сделано, чтобы запутать представление, – вопрос открытый, но он для нас не важен. Так вот, о тезках: их десятки, и некоторые имена известны уже не одну сотню лет. Конечно же, Арлекин, потом Пульчинелла, Скарамуш, Пьеро или Пьеретта, Коломбина, Ганс-Колбаса, Иль-Дотторе – их еще десятки, если не больше сотни. И никто не знает, сколько их участвует в рейдах Арлекина. Почти всегда они выступают в безликих черных или белых масках. И говорят просто: «Мы – Арлекин». Самый для нас удачный исход – не узнать, кто именно приехал в наш город.
– Насколько серьезно нарушение вампирского этикета – что мы получили белую маску, а действуют они так, будто послали красную? – спросила я.
Жан-Клод и Реквием обменялись взглядами, смысл которых я точно не поняла, но ничего для нас доброго в них не было.
– Да выкладывайте, черт побери!
– Этого не должно было случиться, ma petite. Либо это нападение какого-то другого вампира, достаточно сильного, чтобы нас обмануть, или же Арлекин нарушает свои собственные правила. Он и в рамках этих правил смертоносен, если же рамки сломаны…
Жан-Клод закрыл глаза и обнял меня. Обнял крепко.
Натэниел стоял рядом с нами с неуверенным лицом.
– Так что мы можем сделать?
Жан-Клод посмотрел на него и улыбнулся:
– Очень практично, mon minet. Ты практичен, как наш Мика. – Он обернулся Реквиему: – В Лондоне начиналось так?
– Да. Одна из масок Арлекина умеет усиливать эмоции, связанные с желанием, – но только те эмоции, которые уже в нас есть. Поначалу это было очень тонко, потом стало сильнее. Честно говоря, то, что сегодня произошло с Анитой, у нас проходило незамеченным. Просто было такое впечатление, что все пары вдруг захотели довести отношения до физической вершины.
– А стало сильнее – это как? – спросил Натэниел.
– Не знаю, был это тот же вампир или нет, но они стали вмешиваться, когда мы использовали силы линии Белль. И похоть давала жуткие результаты.
– Жуткие – насколько? – спросила я.
– Ardeur в худших его вариантах.
– Черт, – сказала я.
Натэниел коснулся моих плеч, Жан-Клод раскрыл объятия и обнял нас обоих – я оказалась плотно зажата между ними. И тут как будто смогла перевести дух.
– Все лучше и лучше, – выдохнула я.
– Чем больше ты прикасаешься к основе своей силы, тем больше уверенности обретаешь против масок Арлекина. Поначалу, – сказал Реквием.
– «Поначалу» – в каком смысле? – спросила я.
– Кончилось тем, что нашего мастера мучили независимо от того, к кому он прикасался. Все, к чему он притрагивался, портилось, а всякий, кто касался его кожи, бывал отравлен.
– Отравлен чем? – уточнила я.
– Арлекин обратил наши силы против нас, Анита. Весь наш поцелуй состоял почти целиком из линии Белль Морт. И наш дар был обращен против нас, поэтому клинок вонзился глубоко, и нам пустили кровь.
– Элеонору и Родерика не мучили, – напомнил с дивана Байрон. Мы обернулись к нему, не разрывая объятия.
– Не так. Ее сперва так же доставали, как и нас. Ее так тянуло к Родерику, что она работать не могла.
– Но когда, как ты это назвал, нас охватило безумие, их оно пощадило, – сказал Байрон. И в его голосе слышалась сдержанная злость – или что-то к этому близкое.
Жан-Клод обнимал меня и Натэниела, а Натэниел обнимал его, так что стало трудно дышать – не от вампирских фокусов, а просто от тесноты. Жан-Клод чуть подался прочь, и Натэниел поступил так же. Жан-Клод подошел к столу, увлекая нас за собой, оперся на край, притянув меня спиной к себе. Натэниел сел на стол, не доставая ногами до пола. Но рукой он держался за руку вампира, будто боясь отпустить. Кажется, все мы боялись.
– Безумие – это что было? – спросила я.
– Трахались до отключки мозгов, дорогая.
Я стала думать, как бы это сказать прилично. Байрон засмеялся.
– Ну и физиономия у тебя, Анита! Да, секс – наша суть, и мы чертовски много им занимаемся, но ты же хочешь иметь выбор, да? – Он посмотрел мимо нас, на Реквиема. – Ты же не любишь, когда тебя лишают выбора, любимый?
Реквием глянул на него так, что у того сердце должно было застыть в груди, не то что слова на губах, но Байрон уже давно мертв, а мертвые сделаны немножко из другого теста, они покруче живых. А может быть, Байрону стало все равно.
– Реквием вдруг выяснил, что в меню есть мужчины. Правда, любимый?
Мурлычущая враждебность в его голосе граничила с ненавистью.
До меня дошел смысл его слов: когда Арлекин как следует перепутал им мозги, Байрон и Реквием стали любовниками. А Реквием с мужчинами не спит. Точка. Белль веками карала его за отказ ложиться с мужчинами. Отказать Белль Морт в чем бы то ни было – никогда не влечет за собой приятных последствий. Так что Реквием был на этот счет серьезен. Кто-то в команде Арлекина очень здорово умел манипулировать эмоциями. Так здорово, что даже страшно.
Я крепче прижала к себе руку Жан-Клода и потянулась к Натэниелу. Дотянулась до бедра, осторожно погладила его рукой. Оборотни вечно друг друга трогают, и я начала эту привычку невольно перенимать. Сегодня я не стала с ней бороться.
– Ты не должен был этого говорить, – сказал Реквием тихо и очень серьезно.
– А насколько тебя достает, что с Анитой у нас тоже был секс?
Реквием вскочил одним быстрым движением, взметнулся черный плащ, и стало видно, что под ним не так чтобы много надето.
– Стоп, – сказал Жан-Клод.
Реквием застыл. Глаза его горели синим огнем, поднимались и опускались плечи от бурного дыхания, как после бега.
– Я думаю, что вожделение – не единственная эмоция, которую умеет разжигать Арлекин, – объяснил Жан-Клод.
Реквием не сразу понял. Он нахмурился, потом обернулся к нам, все так же глядя горящими глазами:
– Гнев тоже.
Жан-Клод кивнул.
Свет начал гаснуть, будто уходя в глубокую воду.
– И что же мы должны делать, Жан-Клод? Если они не соблюдают собственные правила, то мы обречены.
– Я попрошу о встрече с ними, – сказал он.
– Ты – что сделаешь? – Голос Байрона даже сорвался на писк.
– Я попрошу о встрече между ними и нами.
– Арлекина не ищут, Жан-Клод, – сказал Реквием. – От Арлекина прячутся, пригибаясь в траве, пока он не пройдет мимо. Его не зовут к себе.
– Арлекины не лишены чести. То, что происходит сейчас – бесчестное поведение.
– Ты с ума сошел, – ахнул Байрон.
– Ты думаешь, что кто-то один из этого маскарада нарушает правила, – тихо сказала я.
– Надеюсь на это, – ответил Жан-Клод.
– Почему надеешься?
– Потому что если это происходит с полного ведома и одобрения Арлекина, то Реквием прав, и мы обречены. Они нас помучают и уничтожат.
– Я не признаю слова «обреченные», – сказала я.
Он поцеловал меня в макушку:
– Знаю, ma petite, но ты не понимаешь, какая против нас сила.
– Объясни мне.
– Я тебе уже сказал, они – это жупел рода вампирского. Они – это то, чего боимся мы в темноте.
– Не так, – возразила я.
– Они чертовски страшны, любовь моя, – сказал Байрон. – Мы их действительно боимся.
– Кто-нибудь, просветите нас, бедных темных крестьян?
– Вы получили дар? – спросил Реквием.
– Oui.
– Какой дар? – спросил Байрон.
– Маску, – ответил Жан-Клод.
Байрон побледнел – он сегодня достаточно напитался, чтобы хватило краски это сделать.
– Нет, блин, нет, не надо, только не это, только не опять…
– Какого она цвета? – спросил Реквием голосом почти исчезающим – как умеют исчезать только старые вампиры.
– Белая, – ответил Жан-Клод.
Байрон от облегчения чуть не рухнул на пол. Натэниел протянул ему руку, Байрон ее взял.
– Рыбоньки мои, у меня ж коленки слабые. Больше не надо меня так пугать. Белая, уф… белая. Это значит, мы не под угрозой.
Натэниел помог ему вернуться на диван, но не остался с ним, а подошел к нам.
– А какого цвета получил ваш мастер в Англии? – спросила я.
– Сперва красную, потом черную, – ответил Реквием.
– А красная что значит?
– Боль, – ответил Жан-Клод. – Обычно это заявление о покарании мастера, чтобы привести его к покорности. Совет очень нелегко прибегает к Арлекину.
Имя упало в тишину, как камень в колодец – напрягаешься, прислушиваясь и ожидая всплеска. Я прижалась щекой к груди Жан-Клода – сердцебиения не было слышно. И дышал он лишь тогда, когда ему нужно было говорить. Я подняла голову, оторвав ухо от груди Жан-Клода. Иногда мне все же не по себе бывало – прикладывать ухо к молчащей груди. Тишину прервал Байрон.
– Красная – это они с тобой играть будут.
– Как сегодня кто-то со мной?
– Да, – ответил Реквием.
– А черная? – спросила я.
– Смерть, – сказал Реквием.
– Но белая – разве это не значит, что за нами только наблюдают? – задал вопрос Натэниел.
– Должна значить, – ответил Реквием.
Когда он начинал отделываться краткими рубленными предложениями, мне становилось страшно. Стихотворные цитаты мне иногда действовали на нервы, а резкие короткие слова означали, что он злится или что ситуация очень опасная. Или и то, и другое.
– Ты говорил, что объяснишь подробнее, когда я приеду в «Запретный плод». Я приехала, объясняй.
– Сейчас Арлекин – это всего лишь фигура шута. А когда-то он был – или они были – mesnee d’Hellequin. Ты знаешь, что такое дикая охота, ma petite?
– Дикая охота – общий миф по всей Европе. Сверхъестественный предводитель ведет отряд дьяволов или мертвецов с призраками гончих и лошадей. Они убивают всех, кто попадается у них на пути, либо же только злых, и тащат в ад. У разных авторов по-разному: включение в состав охоты может быть и наказанием, и наградой. Но считается, что горе тому, кто оказался под открытым небом, когда летит дикая охота.
– Ты меня поражаешь, как всегда, ma petite.
– Ну, эта история так широко распространена, что какая-то основа у нее должна быть, но ее на самом деле не видали уже со времен какого-то из Генрихов Английских. Думаю, что Генриха Второго, но не уверена на сто процентов. Обычно предводителем охоты бывает какой-нибудь местный убитый злодей либо же сам дьявол. Но пока легендой не занялось христианство, во главе охоты перебывало множество скандинавских богов. Чаще всего Один, но бывали и богини вроде Хель, или Холды – хотя охота Холды раздавала не только наказания, но и награды. Другие охоты иногда тоже, но обычно очень плохо было им попасться или даже просто увидеть, как они мчатся мимо.
– Арлекин – один из этих предводителей, – сказал Жан-Клод.
– Для меня это ново, но я после колледжа об охотах не читала. Единственное, думаю, отчего застряло в памяти – очень уж история у всех на слуху, но все легенды резко прекращаются несколько сот лет назад. Почти любая история, у которой есть столько свидетелей, оказывается правдой – по крайней мере насколько мне известно. Так отчего же эта прекратилась? Почему перестала скакать дикая охота, если она существовала?
– Она существует, ma petite.
Я посмотрела на него:
– Ты хочешь сказать, что это были вампиры?
– Я хочу сказать, что легенда существовала и мы ею воспользовались. Арлекин принял образ дикого охотника – потому что это было нечто такое, чего уже боялись.
– Люди и без того боялись вампиров, Жан-Клод. Вам не было нужды для этого притворяться скандинавскими богами.
– Арлекин и его родичи не пытались пугать людей, ma petite. Они пытались пугать вампиров.
– Вы и так друг друга пугаете до дрожи. Милая Мамочка тому доказательство.
– На заре нашей истории Марми Нуар решила, что мы слишком опасны. Что надо нас чем-то держать в узде. И она создала идею Арлекина. Как ты верно заметила, ma petite, очень много было диких охот на лице Европы, кто заметил бы еще одну? Вампиры начинают свою жизнь людьми, и идея дикой охоты – это нечто такое, чего они боялись и так.
– О’кей, так какое отношение эта липовая дикая охота имеет к нам?
– Она не липовая, ma petite. Есть некое сверхъестественное войско, умеющее летать, умеющее наказывать злых и убивать загадочно и быстро.
– Это не первоначальная дикая охота, а потому в моем понимании она липовая.
– Как тебе угодно. Но эта организация, если хочешь, ближе всего к полиции из всех вампирских учреждений. Ее члены берутся из всех главных линий крови. Ни одной линии она не обязана преданностью. Ее призывают, когда совет раскалывается. И сейчас совет раскололся по вопросу о нас. Обо мне.
– Так что же именно делают эти арлекины?
– Их хлеб и вода – маскировка и уловки. Это убийцы и шпионы высшего сорта. Никто не знает их личностей. Никто не мог увидеть их лица – и остаться жить. Если они не замышляют нам вреда, то являются перед нами в маске. Маски вроде венецианских, где богатые и сильные носили маски и шляпы, чтобы выглядеть одинаково, чтобы их нельзя было отличить друг от друга. Если они являются нам в этой личине, значит, они явились только наблюдать. Если же они в масках по именам, то дело может обернуться двояко. Может быть, они будут всего лишь наблюдать – а могут и убить нас. Они надевают маски своего тезки и чтобы скрыть лица, и чтобы дать нам знать: если мы не будем помогать им, они станут смертоносными. Быть может.
– Тезки – в каком смысле? – спросила я.
– В каждый момент есть только один Арлекин, но существуют другие арлекины – как члены группы с этим названием. Какие бы имена ни были у них когда-то, они принимают имена и маски комедии дель арте.
– Этого термина я не знаю.
– Был такой театр. Его расцвет был еще до моего рождения, но породил он множество персонажей. Женщины не выступали на сцене, но среди арлекинов были женские персонажи. Действительно ли они были женщины или же это было сделано, чтобы запутать представление, – вопрос открытый, но он для нас не важен. Так вот, о тезках: их десятки, и некоторые имена известны уже не одну сотню лет. Конечно же, Арлекин, потом Пульчинелла, Скарамуш, Пьеро или Пьеретта, Коломбина, Ганс-Колбаса, Иль-Дотторе – их еще десятки, если не больше сотни. И никто не знает, сколько их участвует в рейдах Арлекина. Почти всегда они выступают в безликих черных или белых масках. И говорят просто: «Мы – Арлекин». Самый для нас удачный исход – не узнать, кто именно приехал в наш город.
– Насколько серьезно нарушение вампирского этикета – что мы получили белую маску, а действуют они так, будто послали красную? – спросила я.
Жан-Клод и Реквием обменялись взглядами, смысл которых я точно не поняла, но ничего для нас доброго в них не было.
– Да выкладывайте, черт побери!
– Этого не должно было случиться, ma petite. Либо это нападение какого-то другого вампира, достаточно сильного, чтобы нас обмануть, или же Арлекин нарушает свои собственные правила. Он и в рамках этих правил смертоносен, если же рамки сломаны…
Жан-Клод закрыл глаза и обнял меня. Обнял крепко.
Натэниел стоял рядом с нами с неуверенным лицом.
– Так что мы можем сделать?
Жан-Клод посмотрел на него и улыбнулся:
– Очень практично, mon minet. Ты практичен, как наш Мика. – Он обернулся Реквиему: – В Лондоне начиналось так?
– Да. Одна из масок Арлекина умеет усиливать эмоции, связанные с желанием, – но только те эмоции, которые уже в нас есть. Поначалу это было очень тонко, потом стало сильнее. Честно говоря, то, что сегодня произошло с Анитой, у нас проходило незамеченным. Просто было такое впечатление, что все пары вдруг захотели довести отношения до физической вершины.
– А стало сильнее – это как? – спросил Натэниел.
– Не знаю, был это тот же вампир или нет, но они стали вмешиваться, когда мы использовали силы линии Белль. И похоть давала жуткие результаты.
– Жуткие – насколько? – спросила я.
– Ardeur в худших его вариантах.
– Черт, – сказала я.
Натэниел коснулся моих плеч, Жан-Клод раскрыл объятия и обнял нас обоих – я оказалась плотно зажата между ними. И тут как будто смогла перевести дух.
– Все лучше и лучше, – выдохнула я.
– Чем больше ты прикасаешься к основе своей силы, тем больше уверенности обретаешь против масок Арлекина. Поначалу, – сказал Реквием.
– «Поначалу» – в каком смысле? – спросила я.
– Кончилось тем, что нашего мастера мучили независимо от того, к кому он прикасался. Все, к чему он притрагивался, портилось, а всякий, кто касался его кожи, бывал отравлен.
– Отравлен чем? – уточнила я.
– Арлекин обратил наши силы против нас, Анита. Весь наш поцелуй состоял почти целиком из линии Белль Морт. И наш дар был обращен против нас, поэтому клинок вонзился глубоко, и нам пустили кровь.
– Элеонору и Родерика не мучили, – напомнил с дивана Байрон. Мы обернулись к нему, не разрывая объятия.
– Не так. Ее сперва так же доставали, как и нас. Ее так тянуло к Родерику, что она работать не могла.
– Но когда, как ты это назвал, нас охватило безумие, их оно пощадило, – сказал Байрон. И в его голосе слышалась сдержанная злость – или что-то к этому близкое.
Жан-Клод обнимал меня и Натэниела, а Натэниел обнимал его, так что стало трудно дышать – не от вампирских фокусов, а просто от тесноты. Жан-Клод чуть подался прочь, и Натэниел поступил так же. Жан-Клод подошел к столу, увлекая нас за собой, оперся на край, притянув меня спиной к себе. Натэниел сел на стол, не доставая ногами до пола. Но рукой он держался за руку вампира, будто боясь отпустить. Кажется, все мы боялись.
– Безумие – это что было? – спросила я.
– Трахались до отключки мозгов, дорогая.
Я стала думать, как бы это сказать прилично. Байрон засмеялся.
– Ну и физиономия у тебя, Анита! Да, секс – наша суть, и мы чертовски много им занимаемся, но ты же хочешь иметь выбор, да? – Он посмотрел мимо нас, на Реквиема. – Ты же не любишь, когда тебя лишают выбора, любимый?
Реквием глянул на него так, что у того сердце должно было застыть в груди, не то что слова на губах, но Байрон уже давно мертв, а мертвые сделаны немножко из другого теста, они покруче живых. А может быть, Байрону стало все равно.
– Реквием вдруг выяснил, что в меню есть мужчины. Правда, любимый?
Мурлычущая враждебность в его голосе граничила с ненавистью.
До меня дошел смысл его слов: когда Арлекин как следует перепутал им мозги, Байрон и Реквием стали любовниками. А Реквием с мужчинами не спит. Точка. Белль веками карала его за отказ ложиться с мужчинами. Отказать Белль Морт в чем бы то ни было – никогда не влечет за собой приятных последствий. Так что Реквием был на этот счет серьезен. Кто-то в команде Арлекина очень здорово умел манипулировать эмоциями. Так здорово, что даже страшно.
Я крепче прижала к себе руку Жан-Клода и потянулась к Натэниелу. Дотянулась до бедра, осторожно погладила его рукой. Оборотни вечно друг друга трогают, и я начала эту привычку невольно перенимать. Сегодня я не стала с ней бороться.
– Ты не должен был этого говорить, – сказал Реквием тихо и очень серьезно.
– А насколько тебя достает, что с Анитой у нас тоже был секс?
Реквием вскочил одним быстрым движением, взметнулся черный плащ, и стало видно, что под ним не так чтобы много надето.
– Стоп, – сказал Жан-Клод.
Реквием застыл. Глаза его горели синим огнем, поднимались и опускались плечи от бурного дыхания, как после бега.
– Я думаю, что вожделение – не единственная эмоция, которую умеет разжигать Арлекин, – объяснил Жан-Клод.
Реквием не сразу понял. Он нахмурился, потом обернулся к нам, все так же глядя горящими глазами:
– Гнев тоже.
Жан-Клод кивнул.
Свет начал гаснуть, будто уходя в глубокую воду.
– И что же мы должны делать, Жан-Клод? Если они не соблюдают собственные правила, то мы обречены.
– Я попрошу о встрече с ними, – сказал он.
– Ты – что сделаешь? – Голос Байрона даже сорвался на писк.
– Я попрошу о встрече между ними и нами.
– Арлекина не ищут, Жан-Клод, – сказал Реквием. – От Арлекина прячутся, пригибаясь в траве, пока он не пройдет мимо. Его не зовут к себе.
– Арлекины не лишены чести. То, что происходит сейчас – бесчестное поведение.
– Ты с ума сошел, – ахнул Байрон.
– Ты думаешь, что кто-то один из этого маскарада нарушает правила, – тихо сказала я.
– Надеюсь на это, – ответил Жан-Клод.
– Почему надеешься?
– Потому что если это происходит с полного ведома и одобрения Арлекина, то Реквием прав, и мы обречены. Они нас помучают и уничтожат.
– Я не признаю слова «обреченные», – сказала я.
Он поцеловал меня в макушку:
– Знаю, ma petite, но ты не понимаешь, какая против нас сила.
– Объясни мне.
– Я тебе уже сказал, они – это жупел рода вампирского. Они – это то, чего боимся мы в темноте.
– Не так, – возразила я.
– Они чертовски страшны, любовь моя, – сказал Байрон. – Мы их действительно боимся.