Гамильтон Лорел. Арлекин

   – Жупел всех вампиров – это Марми Нуар, Мамочка Дорогая, ваша королева. Вот кто вас пугает до потери пульса.
   Они секунду помолчали.
   – Да, и арлекины боятся Королевы Тьмы, создательницы нашей, – сказал Жан-Клод.
   – Тьмы боятся все, – подхватил Реквием, – но если Мать Всей Тьмы – наш кошмар, то Арлекин – это быстрый меч тьмы.
   – Не стану спорить, – кивнул Байрон. – Ее боятся все.
   – Что же ты предлагаешь, ma petite?
   – Я ничего не предлагаю. Я стояла во тьме и видела, как она поднимается надо мной черным океаном. Она вторгалась в мои сны. Я видела зал, где лежит ее тело, слышала ее шепот у себя в голове. Ощущала на языке удушающий вкус жасмина и дождя.
   Я поежилась, снова почти ощутив ее непрестанное движение в темноте. Она лежала в зале с окнами, и под ними горел огонь – вечный огонь. Она впала в «сон» куда раньше, чем все они себя помнили. Когда-то я думала, что они ждут ее пробуждения как радостного праздника, но потом до меня дошло, что они боятся ее не меньше, чем я. Это значит – до судорог. По каким-то причинам Марми Нуар благоволила ко мне. Интересовалась мною. И с расстояния в тысячи миль на меня воздействовала. Она сделала так, что крест вплавился мне в ладонь. Этот шрам будет у меня теперь до самой смерти.
   – Заговори о дьяволе – и призовешь его, – предупредил Реквием.
   Я кивнула и попыталась подумать о чем-нибудь другом. Да, кстати, есть о чем подумать.
   – Арлекины – просто вампиры, так? Следовательно, они должны подчиняться вашим законам?
   – Oui.
   – Тогда воспользуемся этим законом против них.
   – Что ты предлагаешь, ma petite?
   – Брошен прямой вызов нашей власти. Совет запретил мастерам городов любые стычки в Соединенных Штатах, пока закон не решит, имеете вы легальный статус или нет.
   – Ты же не предлагаешь нам драться с Арлекином?
   – Я говорю, чтобы мы действовали в соответствии с законом.
   – Как же ты не понимаешь, Анита, – сказал Байрон, – что именно к Арлекину мы обращаемся, когда случается что-нибудь незаконное. Арлекин – это и есть для нас полиция.
   – Когда полицейские идут против закона, они уже не полицейские.
   – А кто они тогда?
   – Уголовники, – ответила я.
   – Ты же не предлагаешь всерьез нам драться с Арлекином? – сказал Реквием.
   – Не совсем.
   – Что же тогда?
   Я посмотрела на Жан-Клода:
   – Как бы поступил ты, если бы таким образом приехал к нам какой-нибудь сильный вампир?
   – Обратился бы к совету в надежде избежать открытой войны.
   – Вот и обратись.
   – Я думал, что в совете не все нас любят, – заметил Натэниел.
   – Не любят, но если Арлекин нарушает закон, это будет важнее наших мелких счетов, – сказал Жан-Клод.
   – Ты забыл, как мелочен бывает совет? – спросил Реквием.
   – Non. Но не весь совет еще забыл, каково жить в реальном мире.
   – К кому бы из членов совета ты обратился первым? – спросил Байрон.
   Тут постучали в дверь. Все, у кого сердца бились, вздрогнули, Натэниел засмеялся нервным смехом.
   – Ч-черт, – сказала я.
   – Тебе пакет, Жан-Клод, – произнес за дверью голос Лизандро.
   – Это может подождать, – ответил Жан-Клод, чуть выдавая голосом, в каком он сейчас напряжении.
   – При нем записка; в ней говорится, что ты его ждешь.
   – Войди, – сказал Жан-Клод.
   Лизандро открыл дверь, но вошел в нее Клей с белой коробкой в руках. Точно такой же, как я в туалете нашла. Кажется, я перестала дышать, потому что когда вдохнула, получилось резко и шумно.
   – Что случилось? – посмотрел на меня Клей.
   – Кто это принес? – спросил Жан-Клод.
   – Эта коробка просто оказалась на стойке, где кресты принимают.
   – И ты сразу поволок ее сюда? – возвысила голос я.
   – Ну, ты не считай меня уж совсем идиотом. Проверили, посмотрели. Нашли записку, что Жан-Клод ее ждет.
   – Что там? – спросила я, но боюсь, что ответ уже знала заранее.
   – Маска. – Клей смотрел на нас, пытаясь понять, что нас так огорчило.
   – Какого цвета?
   Столь безжизненного голоса я никогда еще не слышала у Жан-Клода.
   – Белого. – Напряжение на пару делений упало. – Симпатичные золотые ноты там нарисованы. Вы ее не заказывали?
   – В некотором смысле я ее заказал, – ответил Жан-Клод.
   Я повернулась к нему и отодвинулась, чтобы ясно видеть его лицо.
   – Что значит – «в некотором смысле заказал»?
   – Я сказал, что хочу встречи с ними?
   – Сказал, ну и что?
   – Именно это и означает маска, ma petite. Что они хотят с нами встретиться. Не чтобы убивать или мучить, а чтобы говорить.
   – Но откуда они могли знать, что ты сказал? – спросил Натэниел.
   Жан-Клод посмотрел на меня, и что-то было такое в этом взгляде, что заставило меня сказать:
   – Они нас слушают.
   – Боюсь, что да.
   – Когда доставили маску? – спросил Реквием.
   Клей все смотрел на нас, будто ждал, что мы сейчас объясним ему, что это за загадка.
   – Точно мы не знаем. Я уходил на перерыв минут тридцать назад. Наверное, ее принесли, когда меня у двери не было.
   – Давно ли ты вернулся к двери? – спросил Жан-Клод.
   – Минут пять.
   – Они слушали, – заключил Реквием.
   – Они знали, что скажет Жан-Клод, – добавил Байрон, и в голосе его было больше паники, чем вампиры обычно выражают. Он просто не мог скрыть эмоции лицом и голосом.
   – Да что происходит? – спросил Клей.
   – В городе появился кто-то сильный и злой, – ответил ему Лизандро. – Они нам не хотят говорить, но хотят, чтобы мы с ним дрались даже ценой жизни.
   Сказано было зло и едко.
   – Каковы правила насчет говорить нашим солдатам об… об этом явлении? – спросила я.
   Жан-Клод сделал глубокий-глубокий вдох и встряхнулся – почти как птица, отряхивающая перья.
   – Изменчивы.
   – Изменчивы… а, то есть – по обстоятельствам?
   Он кивнул.
   Тут мне пришла умная мысль.
   – Я уверена, мы знали бы, если бы кто-то слушал нас метафизически, тем более вампир.
   – Они очень сильны, ma petite.
   – Лизандро! – позвала я. Он повернулся ко мне, перенеся на меня все свое внимание, и в темных глазах было требование. Если по моей вине его жена останется вдовой, он хочет знать, ради чего это случится. Наверное, такое право у него есть, но сперва дело. – Это помещение надо проверить на жучки.
   – Какого типа жучки?
   – Любые, которые позволяют нас слушать.
   – Ты думаешь, они пользуются техникой, ma petite?
   – Я не верю, что какой-нибудь вампир мог бы за нами вот так шпионить, чтобы мы не ощутили.
   – Они очень сильны, ma petite.
   – Они же, мать их так, призраки, рыбонька.
   – Ладно, пусть призраки, но вреда не будет поискать технику. Если все чисто, тогда будем говорить насчет призраков, а пока что проверим на жучки.
   Жан-Клод посмотрел на меня долгим взглядом, потом кивнул.
   – Интересно выйдет, если они действительно используют подслушивающие устройства.
   – Вы тогда в Лондоне жучки искали? – спросил Натэниел.
   Байрон и Реквием переглянулись, потом оба покачали головой.
   – Ласточки мои, нам это в голову не пришло. Эти же чертовы… – Байрон замолчал и облизал губы, не назвав слова – на всякий случай. – Они призраки, ужасы, ходячий кошмар. Как-то странно ожидать от ужаса использования современной техники.
   – Вот именно, – сказала я.
   – Что ты хочешь этим сказать? – спросил он.
   – То, что вампиры техникой не пользуются. Если эти ребята ее широко применяют, это кажется магией – если не знать, в чем тут дело.
   – Достаточно передовая техника неотличима от магии, – заметил Реквием.
   Я кивнула.
   Он посмотрел на меня пристально:
   – Вечерняя звезда моя, ты полна сюрпризов.
   – Я просто думаю иначе, чем вампиры.
   – У Рафаэля есть специалист по очистке от таких устройств, которому он доверяет? – спросил Жан-Клод.
   – Да, – ответил Лизандро.
   – Тогда сделайте это.
   – Когда это нужно?
   – О том, что хотели бы с ними встретиться, мы говорили минуту назад, и тут же появилась маска.
   – То есть надо типа вчера?
   – Или чуть быстрее, – ответила я.
   Он кивнул:
   – Я сейчас позвоню. – У двери он задержался. – Сейчас только поставлю кого-нибудь к двери и позвоню не из клуба.
   – Отлично мыслишь.
   – Работа такая.
   И он вышел.
   – Это куда поставить? – спросил Клей, поведя коробкой из стороны в сторону.
   – Вон на тот стол, где еще одна такая же.
   Клей положил коробку рядом с первой. Кажется, Жан-Клоду не хотелось ее трогать. Так что открыла ее я и встретилась взглядом с незрячими глазами маски. Эта была отделана тщательнее, и золотые ноты украшали ее лицо. Я потрогала одну – ноты были приподняты над тканью маски. А в записке было сказано: «Как ты просил».
   – Внутри маски письмена есть? – спросил Жан-Клод.
   Я подняла маску с оберточной бумаги – внутри, на гладком изгибе было что-то написано.
   – Не читай этого вслух, ma petite.
   Я и не стала – просто протянула маску ему. Там было написано «Цирк Проклятых», и дата – послезавтрашняя. Она была записана так: сперва число, потом месяц, потом год, как в Европе пишут. И для встречи было выбрано одно из заведений Жан-Клода. Это хорошо или плохо? Или никак? Значит ли это, что у нас будет преимущество своего поля, или же что они собираются наше заведение предать огню? Я хотела спросить, но не хотела, чтобы вопрос услышал противник. Если в этом кабинете найдем жучки, смотреть придется всюду. Во всех комнатах, по всем заведениям, у меня дома – ну всюду.
   Я молила бога, чтобы это оказались жучки, потому что альтернатива была одна: эти вампиры настолько искусны, что всаживают сверхъестественных жучков нам в мозги. А тогда нас уже поставили раком, считай. Мы будем мертвы, если они захотят, чтобы мы были мертвы, или останемся живы, но решать это будут они, а не мы. Никогда не думала, что буду так мечтать обнаружить жучков в наших офисах. Странно иногда, что оказывается меньшим злом.

9

   Уже настал рассвет и вампиры мирно спали в гробах, когда я наконец выкроила несколько минут, чтобы снова позвонить Эдуарду. Я звонила дважды, когда эксперты Лизандро все проверили. Они нашли жучки, но не нашли, откуда слушали. Потом несколько часов работы – и помещения стали чисты. Нам на самом деле повезло – это не были мельчайшие жучки самой передовой технологии. А значит, слушающие должны были находиться вблизи клуба. Как предположили эксперты, в фургоне каком-нибудь. Хорошая техника, но не последний писк. А это наводило на мысль, что Арлекин не умеет взламывать телефонные линии и компьютерные сети. Вероятно, не умеет. Но даже те подслушивающие устройства, что мы нашли, – достаточно высокие технологии для кодлы древних вампиров. И наводило на мысль о том, какие еще чудеса современной техники они захотят использовать. Обычно вампиры полагаются только на вампирские силы, но я уже не была уверена, что вампирам Арлекина это свойственно. То есть я была уверена, что нет. Древние вампиры, вооруженные современной техникой. Ну, это уже просто нечестно так.
   Я хотела уравнять эти шансы и потому сейчас сидела с сотовым в ванной Жан-Клода, в последний раз пытаясь дозвониться до Эдуарда.
   Набрала номер и чуть уже не бросила звонить, когда услышала щелчок и хриплый спросонья голос. Я сперва подумала, что это Эдуард, потому так и спросила:
   – Эдуард?
   На том конце человек прокашлялся:
   – Анита, ты?
   Голос мужской, но определенно не Эдуард. Черт, прокололась.
   Эдуард помолвлен с одной вдовой, матерью двоих детей. И последнее время, когда я точно хотела его застать, то сперва звонила ей, а не ему. Они еще не жили вместе официально, но у нее он проводил времени больше, чем у себя.
   – Привет, Питер! Извини, забыла про разницу времени.
   Слышно было, как он пошевелился – наверное, затащил телефон под одеяло.
   – Ничего, все нормально. Так что случилось?
   Весь год у него ломался голос, но зато теперь превратился в такой глубокий бас, что иногда я вздрагивала.
   – Мне нужен Тед, – сказала я, очень надеясь, что он пропустил «Эдуарда» мимо ушей.
   – Да все нормально, Анита. – Он засмеялся, еще несколько лениво и сонно. – Я знаю, кто такой Эдуард, но тебе повезло, что трубку взял я. Мама или Бекки начали бы вопросы задавать.
   Я до сих пор не знала, известно ли кому-нибудь из новых родственников Эдуарда о его тайной жизни. И не очень понимала, хорошо это или нет, что Питер знает – или что знает вообще кто-то из них. Они знали, чем он занимается, так сказать, законную часть, но кто он на самом деле – не знали. По крайней мере я так думала до сих пор.
   Я глянула на часы, которые надела вместе с халатом, прикинула время и спросила:
   – А тебе не пора уже собираться на карате?
   – Там в зале ремонт, – ответил он.
   Я бы еще спросила, почему у него в комнате телефон, но он же не мой ребенок. Я в том смысле, что слегка рановато в шестнадцать иметь свой телефон? Или нет?
   – Я в субботу на турнире по карате первое место взял, – сказал он.
   – Поздравляю.
   – Это не настоящая драка, конечно, как бывает у тебя и Эдуарда, но все равно прикольно.
   – Я никогда ни по каким боевым искусствам первых мест не брала, Питер. Отлично выступил.
   – Но у тебя же черный пояс по дзюдо?
   – Ага.
   – И ты же другими искусствами тоже занимаешься?
   – Ну, да, но…
   – Турниры – детская забава, я знаю, но Эдуард говорит, что мне сначала надо вырасти хотя бы до возраста, когда можно записываться на военную службу. Только тогда он меня возьмет на что-то настоящее.
   Что-то мне все это не нравилось.
   – Да, в восемнадцать.
   – Ага. – Он тяжело вздохнул. – Два года.
   Прозвучало как вечность. Что ж, в шестнадцать лет так оно и есть.
   Хотелось мне ему сказать, что бывает и другая жизнь, где нет драк, пистолетов, насилия. Хотела сказать, что не следует ему идти по стопам его без пяти минут отчима, но не смогла. Не мне было это говорить, да Питер и не стал бы слушать все равно. Я занимаюсь тем же, чем его «папочка», так что я тоже крутая.
   – Тед дома?
   – Анита! – укорил он меня. – Я же знаю его настоящее имя.
   – Да, но ты прав: не должна я называть его Эдуардом, когда звоню по этому телефону. Только Тедом, пока не буду точно знать, с кем говорю. Так что я тренируюсь.
   Он снова засмеялся. Я лично ничего смешного не видела.
   – Тед дома. – Снова послышалось шуршание одеяла. – Хотя в те дни, когда нам в школу не надо, они с мамой в восемь утра не встают.
   Это он, видимо, повернулся посмотреть на часы.
   – Я не хотела звонить так рано, – ответила я. – Я потом перезвоню.
   Голос его стал встревоженным:
   – Анита, что случилось? Ты очень напряженно говоришь.
   Класс. Уже настолько не владею голосом, что от мальчишки не могу скрыть волнения. А случилось вот что: я вдруг поняла, что не просто зову Эдуарда охотиться на монстров. Я его зову оставить свою семью ради охоты на монстров. Он жил для того, чтобы искать злобных тварей, на которых может испытать свое искусство. Смысл его жизни был – опережать, быть быстрее, злее, ловчее, смертоноснее тех монстров, за которыми он охотился. А потом он встретил Донну, и вдруг выяснилось, что есть смысл жить и для другого. Не знаю, пойдет ли он с ней к алтарю когда-нибудь, но он – единственный отец для ее детей и единственный муж, который у нее есть. Первый ее муж был убит вервольфом, а восьмилетний Питер поднял оброненное отцом ружье и добил раненого оборотня. Спас своих родных, когда тело отца еще дергалось на полу. В некотором смысле Эдуард отлично вписался в эту семью. Он забирал Бекки из балетной школы – подумать только. И теперь – что, если его из-за меня убьют? Убьют, и Питер с Бекки еще раз потеряют отца, потому что у меня кишка тонка самой разгрести вокруг себя кучу?
   – Анита? Анита, ты здесь?
   – Да, Питер, я слушаю.
   – У тебя такой странный голос… чуть ли не испуганный.
   Иногда он бывает неприятно проницателен, этот Питер.
   – Я просто… – Черт, что же мне теперь сказать, как замять разговор? – Пусть Эдуард спит, не буди их.
   – Что-то у тебя не так, я же слышу. Ты позвонила, потому что в беде. Верно?
   – Я не в беде, – ответила я и про себя добавила: «Пока что».
   Секундное молчание.
   – Ты мне говоришь неправду, – прозвучал осуждающий голос.
   – Ну знаешь, это уже хамство! – Я попыталась возмутиться. На самом же деле я не врала, я просто замазывала правду. Ладно, замазывала густо, как орешки шоколадом, но все равно это не была совсем уж ложь.
   – Твое слово? Твое честное слово? – сказал он очень серьезно. – Ты можешь мне дать слово, что звонишь Эдуарду не чтобы просить помощи против каких-то жутких монстров?
   – Слушай, а тебе никогда не говорили, что ты несносный зануда?
   – Мне шестнадцать, мне положено быть несносным занудой – во всяком случае, так мама говорит. Дай мне слово, что говоришь правду, и я тебе поверю. Дай мне слово, я поверю всему, что ты скажешь, повешу трубку, а ты вернешься к своей не беде.
   – Питер, черт побери!
   – Ты не можешь дать слово и сорвать? – В его голосе был вопрос, почти удивление, будто он не мог до конца поверить.
   – Как правило – нет.
   – Эдуард говорил, что не можешь, но я как-то не до конца ему поверил. А ты действительно не можешь.
   – Не могу. Доволен?
   – Да, – ответил он, хотя голос у него был не совсем довольным. – Скажи, что случилось? Зачем тебе помощь Эдуарда?
   – Мне нужно говорить с Эдуардом, но я не скажу тебе ни зачем, ни о чем.
   – Анита, я не младенец.
   – Я знаю.
   – Нет, не знаешь, видимо.
   Я вздохнула:
   – Я знаю, что не младенец, но ты еще не взрослый, Питер. Ты достаточно взрослый для своих шестнадцати лет, но кое-какие темные моменты жизни я бы предпочла держать от тебя подальше хотя бы до восемнадцати. Если Эдуард захочет потом тебе рассказать, это его дело.
   – С тем же успехом можешь рассказать и ты, Анита. Если я спрошу, он мне расскажет.
   Я только надеялась, что он ошибается, но опасалась, что он говорит правду.
   – Если Эдуард захочет, чтобы ты знал, он тебе расскажет, Питер. Я тебе рассказывать не собираюсь, и этот вопрос дальше не обсуждается.
   – Вот так плохо? – спросил он, и я услышала первую нотку тревоги.
   Черт и еще раз черт. Просто не получается у меня взять верх в разговоре с ним. Их было у нас немного последнее время, но всегда он меня как-то загонял в угол.
   – Питер, дай мне Эдуарда к телефону.
   – Анита, я умею держаться в драке. Я могу помочь, Анита.
   Блин, твою мать. Не победить мне в этом разговоре.
   – Я вешаю трубку, Питер.
   – Нет, Анита, не надо. Прости, я больше не буду! – Это уже был голос не взрослого циника, а паникующего мальчишки. К такой интонации больше подходил его голос до того, как сломался. – Не вешай трубку, я сейчас Теда позову!
   Трубка так стукнулась об дерево, что я отодвинула телефон от уха. Питер тут же появился снова:
   – Извини, уронил трубку. Я одеваюсь, иду к ним стучать. Уж если дело такое серьезное, что ты позвонила Эдуарду, то тебе и правда надо с ним говорить. Перестаю ребячиться и даю ему трубку.
   Он слегка на меня сердился, но больше всего досадовал. Он хотел помочь, хотел быть взрослым, хотел драться по-настоящему… хрен его знает, что это значит. Чему учит его Эдуард? А надо ли мне это знать? Нет. А буду ли я спрашивать? Да, к сожалению. О Господи, вот только еще одной проблемы мне сейчас не хватало. Подумала я было соврать Эдуарду, сказать, что позвонила поболтать насчет очередного выпуска «Ежеквартального наемника», но уж если я Питеру не смогла соврать, то с Эдуардом мы тут вообще в разных весовых категориях.

10

   Я села на край ванны, ожидая, чтобы Эдуард взял трубку. Разговор я решила провести без свидетелей, хотя сказала Жан-Клоду и Мике, кому буду звонить. Жан-Клод только и сказал: «Помощь лишней не будет». По этому одному замечанию можно было судить, что он встревожен. И чем яснее до меня этот факт доходил, тем тревожнее становилось мне.
   В телефоне послышался шум, движение, кто-то взял трубку, и голос Эдуарда произнес:
   – Питер, повесь вторую трубку. – Через секунду он уже сказал в телефон: – Анита, Питер сказал, что тебе нужна помощь. Помощь по моей линии.
   Вот акцент у него совершенно неопределимый. Когда он говорит своим нормальным голосом. Но как по-южному тянет гласные «старина Тед»…
   – Я не говорила, что мне нужна помощь.
   – Зачем тогда ты звонишь?
   – Разве не могу я позвонить просто потрепаться?
   Он засмеялся, и смех показался мне почему-то знакомым. Потом я поняла, что это – эхо того смеха, которым смеялся Питер – или наоборот, то было эхо от смеха Эдуарда. Генетически у них ничего общего нет, так откуда же это? Наверное, подражание.
   – Ты никогда бы не позвонила просто потрепаться, Анита. Не те у нас с тобой отношения. – Он снова засмеялся, повторяя вполголоса: «Просто потрепаться». Будто ему было так смешно, что и слов не найти.
   – Твое снисходительное отношение мне не нужно, спасибо.
   Я злилась, а права злиться у меня не было. Я позвонила ему, и на себя теперь злилась. Сильно уже жалела, что позвонила – по очень многим причинам.
   – Что случилось? – спросил он, не обращая внимания на оскорбления.
   Он слишком хорошо меня знал, чтобы реагировать на мелкую вспышку.
   Открыла я рот, закрыла, потом сказала:
   – Думаю, с чего начать.
   – С опасности, – ответил он.
   Вот это Эдуард. Не «с начала», а «с опасности».
   – Я звоню с просьбой о помощи, но помощь у меня уже некоторая есть. Не ты, но и не кучка любителей.
   Я говорила честно. Крысолюды почти все – отставные военные, отставные полицейские или завязавшие уголовники. И от некоторых гиенолаков – то же ощущение профессионализма. Есть у меня помощь, не надо было Эдуарду звонить.
   – Говоришь так, будто пытаешься себя уболтать меня ни о чем не просить.
   И в его голосе слышалось любопытство. Любопытство, но никак не тревога.
   – Пытаюсь.
   – Почему?
   – Потому что к телефону подошел Питер.
   Резкий вдох.
   – Питер, повесь трубку, – сказал Эдуард.
   – Если Анита в беде, я хочу знать, в чем дело.
   – Повесь трубку, – повторил Эдуард. – И не заставляй меня говорить еще раз.
   – Но…
   – Без но.
   Щелчок.
   – Ну, – начала я.
   – Подожди.
   Я сидела и молчала, гадая, чего мы ждем. Наконец Эдуард сказал:
   – Он отключился.
   – Он часто слушает телефонные разговоры?
   – Нет.
   – Откуда ты знаешь?
   – Я знаю… – Он остановился и поправился: – Я думаю, что он этого не делает. Просто ты – особый случай. Он сейчас живет в бывшей комнате Донны. Я разрешил ему оставить у себя телефон, если будет себя хорошо вести. Так что я с ним поговорю.
   – Если он в прежней комнате Донны, где же спите вы? То есть, это, конечно, не мое дело, – добавила я.
   – Сделали в доме главную спальню.
   – Ты переехал к ним?
   – Типа того.
   – И продал свой дом? – спросила я.
   – Нет.
   – Понятно. Бэтмен не продаст пещеру летучих мышей.
   – Нечто в этом роде.
   Но голос его, который вначале звучал более-менее дружелюбно, сейчас дружелюбным не был. Он был пустым; со мной говорил Эдуард периода до знакомства с Донной. Пусть он сейчас говорил о семейных радостях и воспитании подростков, но я не видала более хладнокровного убийцы. И эта его личность никуда не делась. Вряд ли укладывалась у меня в голове мысль, как он смотрит на Бекки, занимающуюся балетом, или сидит с другими родителями, ожидающими своих крошек в пачках.
   – Умела бы я врать как следует, сейчас бы сочинила что-нибудь и повесила трубку.
   – Почему? – спросил он тем же пустым голосом.
   – Потому что, когда на звонок ответил Питер, до меня дошло, что развлечения и игры кончились. Если тебя убьют, они снова потеряют отца. И мне не хочется объяснять его потерю Питеру, Донне или Бекки.
   – Особенно Питеру, – заметил он.
   – Ага.
   – Поскольку врать мне ты не умеешь, Анита, то просто расскажи.
   Его голос стал чуть теплее, в нем слышалось чувство. Эдуард ко мне относился хорошо, мы были друзьями. Ему не хватало меня, когда меня не было, а мне – его, но всегда имелся маленький вопрос: что, если как-нибудь мы с ним окажемся по разные стороны одной проблемы, и придется нам в конце концов выяснить, кто же из нас сильнее? Я надеялась, что не настанет такой день, потому что теперь для меня здесь победы нет. Живыми мы будем или мертвыми, но для нас обоих это будет поражением.
   – Ты знаешь, кто такие Арлекины? – спросила я.
   – Французские клоуны? – Он не стал скрывать недоумения в голосе.
   – В другом контексте тебе не приходилось слышать такое название?
   – Анита, игра в двадцать вопросов – не в твоем стиле. Говори прямо.
   – А интересно, я что одна такая среди внештатных охотников на вампиров, кто в этом вопросе абсолютно непросвещен. Мне чуть лучше теперь, потому что и ты не знаешь. Очевидно, Жан-Клод прав и это действительно огромная и темная тайна.
   – Рассказывай.
   И я рассказала. Рассказала ту малость, что знала об Арлекине и его банде. Действительно немного.
   Он так долго молчал, что я сказала:
   – Эдуард, я слышу, как ты там дышишь, но…
   – Я здесь, Анита. Я думаю.
   – О чем?
   – Что ты мне всегда даешь поиграть с самыми лучшими игрушками.
   Голос его был уже не пустым, а радостным от предвкушения.
   – А если эти игрушки окажутся побольше и покруче тебя и меня?
   – Тогда мы погибнем.
   – Вот так вот просто. И ты ни о чем не будешь сожалеть?
   – Ты про Донну и детей?