Гамильтон Лорел. Обсидиановая бабочка

   - Тебе это нравится. Ты заранее радуешься моей встрече с Олафом и Бернардо.
   Я даже не пыталась скрыть удивление в голосе.
   - Как и радовался твоей встрече с Донной.
   - Хотя и знал, что я разозлюсь, - уточнила я.
   Он кивнул.
   - Это выражение твоего лица почти стоило смертельной опасности.
   Я покачала головой:
   - Эдуард, ты начинаешь меня тревожить.
   - Только начинаю? Наверное, теряю хватку.
   - Ладно, не рассказывай о них. Расскажи об этом деле.
   Он заехал на парковку. Я поглядела вперед и увидела над нами стены больницы.
   - Это и есть место преступления?
   - Нет.
   Он въехал на свободную стоянку и заглушил двигатель.
   - И что это значит, Эдуард? Почему мы приехали в больницу?
   - Здесь выжившие.
   - Выжившие? - Я широко открыла глаза.
   Он посмотрел на меня.
   - Оставшиеся в живых.
   Эдуард открыл дверцу, но я удержала его за локоть.
   Эдуард медленно повернулся и посмотрел на мои пальцы, схватившие его обнаженную руку. Он долго и неодобрительно не отводил взгляд, но этот фокус я и сама умею проделывать. Если человек дает понять, чтобы его не трогали, то собеседник, который не собирается применять насилие, обычно отпускает. Я не отпустила, вцепившись ему в локоть, но чтобы не было больно и он бы понял: так легко от меня не избавиться.
   - Эдуард, рассказывай. Кто выжил?
   Он перевел взгляд с руки на мое лицо. Так и хотелось сорвать с него очки, но я сдержалась. Глаза его все равно ничего не выдадут.
   - Я тебе говорил, что есть раненые, - сказал он как ни в чем не бывало.
   - Нет, ты не сказал. Ты говорил так, будто никто не выжил.
   - Мое упущение, - ответил он.
   - Черта с два. Ты любишь напускать таинственность, но это уже начинает утомлять.
   - Отпусти мою руку.
   Это он произнес как "привет" или "доброе утро" - без малейшего нажима.
   - Если отпущу, ты мне ответишь?
   - Нет, - сказал он все тем же приветливым голосом. - Но если ты устроишь здесь состязание, кто круче, Анита, я буду вынужден заставить тебя меня отпустить. Тебе это не понравится.
   Голос его не изменился, даже улыбка на губах была та же. Но я отпустила его и медленно отодвинулась на сиденье. Если Эдуард говорит, что мне не понравится, я ему верю.
   - Рассказывай, Эдуард.
   На лице у него засияла широкая и открытая улыбка.
   - Называй меня Тед.
   И эта сволочь вылезла из машины! Я осталась сидеть, глядя, как он идет через парковку. Он остановился на краю, больница была от него на той стороне узкой дороги. Эдуард снял очки, засунул их дужкой за ворот рубашки и выжидательно обернулся к машине.
   Он вполне заслужил, чтобы я не вышла. Заслужил, чтобы я вернулась в Сент-Луис и оставила его самого расхлебывать кашу. Но я открыла дверцу и вышла. Почему, спросите вы? Во-первых, он просил меня помочь, и в конце концов он все мне откроет - в своей садистской манере. Во-вторых, я хотела знать, что же смогло пробить это хладнокровие и напугать его. Я хотела знать, а в любопытстве кроются и сила, и слабость. Чем оно окажется на этот раз, пока что неясно. Я бы поставила на слабость.

Глава 5

   Больница Санта Люсии была огромной, и на этом здании, единственном из виденных мною в Альбукерке, не лежал отпечаток юго-запада. Просто типичная больница - большая и угловатая. Может быть, больницу не собирались показывать туристам. Что ж, им повезло.
   Тут даже было вполне мило, но все-таки больничная атмосфера чувствуется. В нее я попадаю, только когда что-то не так. Единственным на этот раз светлым моментом было то, что в палате не я и не кто-то из моих знакомых.
   Мы находились в длинном белом коридоре с множеством закрытых дверей, но перед одной из них стоял полисмен в форме. Интуиция ли подсказывала, но я была уверена, что эта палата нам и нужна.
   Эдуард подошел к полисмену и представился. Он классно изображал из себя рубаху-парня, безобидного и разбитного, но только несколько сдерживающего свою жизнерадостность - больница все-таки. Эдуард и полисмен сразу поняли друг друга, что уже не предвещало никаких проблем.
   Полисмен окинул меня взглядом через плечо Эдуарда. Он выглядел молодо, но у него были холодные и серые коповские глаза. На этой работе надо немного повариться, только тогда глаза у тебя станут пустыми. Но он смотрел на меня слишком долго и внимательно. Почти чувствовалось, как тестостерон всплывает на поверхность. Этот его вызывающий вид говорил, что он то ли не уверен в своей мужественности, то ли в своей, так сказать, полицейскости, то ли он слишком недавно служит. Не новичок, но и недалеко от него ушел.
   Если он думал, что я съежусь под пристальным взглядом, его ждало разочарование. Я спокойно улыбнулась ему, взгляд у меня был равнодушный и почти скучающий. Подвергаться осмотру - это не из числа моих любимых занятий.
   Он моргнул первым.
   - Лейтенант там. Он хочет ее видеть перед тем, как впустить.
   - А зачем? - спросил Эдуард все тем же приятным голосом.
   Коп пожал плечами:
   - Я выполняю приказания, мистер Форрестер. Вопросы лейтенанту я не задаю. Подождите здесь.
   Он приоткрыл дверь - чуть-чуть, чтобы не было видно, что за нею, и протиснулся внутрь. Потом закрыл дверь сам, не ожидая, пока это сделает доводчик.
   Эдуард нахмурился:
   - Не понимаю, что случилось.
   - А я понимаю, - сказала я.
   Он приподнял бровь, глядя на меня: дескать, выкладывай.
   - Я женщина и, строго говоря, штатская. И многие копы не верят, что я способна на эту работу.
   - Я за тебя поручился.
   - Ну что ж, Э... Тед, значит, твое мнение весит меньше, чем ты сам думал.
   Он все еще хмурился, глядя на меня по-Эдуардовски, когда дверь распахнулась. На моих глазах он преобразился в Теда. Глаза заискрились, губы разошлись в улыбке, все выражение лица стало иным, будто это была маска. Личность Эдуарда исчезла как по волшебству. Наблюдая это так близко, я даже поежилась. Легкость, с которой он менял личины, наводила жуть.
   В дверях стоял мужчина, низкорослый, не намного выше меня - пять футов шесть дюймов самое большее. Я подумала: неужто в местной полиции нет норм роста? Золотистые и коротко стриженные волосы выгорели на солнце до белокурых и были как прилизанные на голове с квадратной челюстью. Бледная кожа у него загорела до золотистого оттенка. Сначала Донна, теперь этот лейтенант. Они здесь совсем, что ли, не боятся рака кожи?
   У мужчины были красивые светло-зеленые глаза цвета молодых весенних листочков, с длинными золотистыми ресницами, они смягчали и придавали его лицу почти женственную красоту. Лишь благодаря мужественно выставленной челюсти лейтенанта можно было бы назвать скорее смазливым, чем красивым. Она и портила лицо, и спасала его от совершенства.
   Глаза у мужчины, может, и были красивые, но не дружелюбные. В них сквозил даже не холодный коповский взгляд, а какая-то враждебность. Поскольку мы с этим человеком никогда не виделись, значит, причина в том, что я женщина - штатская или аниматор - либо и то, и другое вместе. Он или шовинист, или же набит предрассудками. Не знаю, что лучше.
   Эдуард попытался прервать молчание.
   - Лейтенант Маркс, это Анита Блейк. Сержант Эпплтон вам насчет нее звонил.
   Эдуард говорил бодрым голосом Теда, но плечи его напряженно согнулись, и жизнерадостности в них заметно не было.
   - Вы Анита Блейк. - Лейтенант Маркс сумел выразить голосом сомнение.
   - Она самая.
   Он прищурился:
   - Я не люблю, когда в порученные мне дела лезут штатские. - Он ткнул пальцем в сторону Эдуарда. - Тед доказал свою полезность. - Ткнул в мою сторону. - А вы - нет.
   Эдуард начал что-то говорить, но Маркс оборвал его резким движением руки:
   - Пусть сама ответит.
   - Я отвечу на вопрос, если вы его зададите, - сказала я.
   - Что это должно значить?
   - Это значит, что пока вы не задавали мне вопроса, лейтенант. Вы только делали утверждения.
   - Ладно, всякая королева кладбищ тут еще умничать будет!
   Ага, значит, это предрассудки. Одна загадка разрешилась.
   - Меня сюда пригласили, лейтенант Маркс. Пригласили помочь вам расследовать дело. Если вы не хотите моей помощи - не надо, только пусть кто-то из городского начальства объяснит моему боссу, какого черта я лезла на самолет в Нью-Мексико, если не была уверена, что я там нужна.
   - Я вас не так встретил, и вы бежите к властям?
   Я покачала головой:
   - Слушайте, Маркс, что за шило у вас в заднице?
   - Чего?
   - Я вам напоминаю вашу бывшую жену?
   - Я женат, и жена у меня только одна! - возмущенно заявил он.
   - Мои поздравления. Так что дело в той вудуистике, которой я поднимаю мертвых? Вас мистические искусства пугают?
   - Я не люблю черной магии.
   Он потрогал крестообразную заколку галстука, которая стала почти повсюду стандартным элементом полицейской формы. Я почему-то решила, что Маркс эти заколки принимает всерьез.
   - Черной магией я не занимаюсь, Маркс. - Потянув за серебряную цепочку, я вытащила крест так, чтобы он был на виду. - Я христианка, епископальной церкви. Не знаю, что вы слышали о моей работе, но со злом она не связана.
   - Это вы так говорите.
   - Вопрос о состоянии моей бессмертной души мы с Богом будем решать без вас, лейтенант Маркс. Не судите, да не судимы будете. Или вы этот завет пропустили и придерживаетесь только того, что вам нравится?
   У него потемнело лицо, забилась жилка на лбу. Гнев до такой степени, даже если лейтенант - христианский экстремист правого толка, был излишен.
   - Что там за чертовщина за той дверью, что вы так оба перепугались?
   Маркс заморгал:
   - Я ничего не испугался.
   Я пожала плечами:
   - Испугались, и это видно. Вас потряс вид выживших, и вы решили отыграться на мне.
   - Вы меня не знаете, - заявил он.
   - Нет, но я хорошо знаю полисменов и могу определить, когда человек боится.
   Он подступил ко мне так близко, что я шагнула бы назад для драки, освободив между нами пространство. Но я не тронулась с места. Не мог лейтенант в самом деле развернуться и стукнуть.
   - Вам кажется, вы такая железная и крутая?
   Я заморгала прямо перед его лицом, так близко, что, если бы я встала на цыпочки, могла бы его поцеловать.
   - Мне не кажется, лейтенант. Я в этом уверена.
   Он улыбнулся моим словам, но не добродушно и не радостно.
   - Если вы думаете, что можете это выдержать, - прошу вас.
   Он шагнул в сторону и приглашающим жестом указал на дверь палаты.
   Я хотела спросить, что там за дверью. Что там может быть такого страшного, что настолько потрясло Эдуарда и лейтенанта полиции? Закрытая гладкая дверь хранила свои секреты.
   - Чего вы ждете, миз Блейк? Вперед, открывайте дверь.
   Я оглянулась на Эдуарда.
   - Кажется, ты не хочешь меня просветить.
   - Открывай дверь, Анита.
   - Сволочь, - буркнула я себе под нос и открыла дверь.

Глава 6

   Она вела не прямо в палату, а в небольшой тамбур с еще одной дверью, почти полностью стеклянной. Слышался шум циркулирующего воздуха, будто у палаты была автономная вентиляция. Сбоку стоял человек в зеленой одежде хирурга, с пластиковыми бахилами на ногах, на шее болталась маска. Он был высок и худ, но слабым не казался. И при этом он был первым увиденным мной жителем штата Нью-Мексико без загара. Человек протянул мне хирургический комбинезон:
   - Надевайте.
   Я взяла комбинезон у него из рук.
   - Вы лечащий врач?
   - Нет, я медбрат.
   - А имя у вас есть?
   Он чуть улыбнулся:
   - Бен. Меня зовут Бен.
   - Спасибо, Бен. Я Анита. А зачем мне вот это?
   - Чтобы не занести инфекцию.
   Я не стала спорить. Я была специалистом скорее по отнятию жизни, чем по ее защите, а к мнению специалистов я прислушиваюсь. Штаны комбинезона я натянула поверх джинсов, стянув завязки потуже. Но штанины все равно болтались у меня на ступнях.
   Медбрат Бен улыбался.
   - Мы не думали, что нам пришлют полицейского такого... крошечного.
   Я на него ощерилась.
   - Такие вещи надо говорить с извиняющейся улыбкой!
   Он сверкнул белыми зубами. От улыбки его лицо смягчилось, и он стал меньше похож на сестру Крэтчет и больше на человека.
   - И я не коп.
   Он стрельнул глазами на пистолет в кобуре - очень черный и очень заметный на фоне красной рубашки.
   - Но пистолет у вас есть.
   Я надела через голову рубашку с короткими рукавами, накрыв раздражающий его пистолет.
   - Законы штата Нью-Мексико разрешают мне носить пистолет, если он не спрятан.
   - Если вы не полицейский, зачем вам пистолет?
   - Я истребитель вампиров.
   Он протягивал мне халат с длинными рукавами. Я просунула в них руки. Он завязывался сзади, как обычно бывает у больничных халатов, и Бен завязал его на мне.
   - Я думал, что вампиров пулями убить нельзя.
   - Серебряные пули их могут остановить, а если вампир не слишком стар и силен, то можно пробить ему дыру в мозгах или в сердце. Иногда, - добавила я.
   А то еще Бен неправильно меня поймет, попытается остановить рвущегося вампира серебряной пулей, и его сжуют за то, что он положился на мое мнение.
   Довольно трудно было запихнуть мои волосы под пластиковый тесный чехол, но в конце концов получилось, хотя край пластика тер мне шею при каждом повороте головы. Бен попытался помочь мне надеть хирургические перчатки, но это я сама сделала без труда.
   Он приподнял брови.
   - Вам приходилось надевать такие перчатки.
   Он не спрашивал, а утверждал.
   - Я их надеваю на осмотр места преступления, когда не хочу потом выковыривать кровь из-под ногтей.
   Он помог мне завязать сзади маску.
   - На вашей работе вы должны были видеть много крови.
   - Но уж точно меньше, чем вы. - Я повернулась, глянула на себя в маске на рту и носу. Только глаза остались непокрытыми. Бен посмотрел на меня с задумчивым видом.
   - Я ведь не хирургическая сестра.
   - А какая у вас специальность? - поинтересовалась я.
   - Ожоговое отделение.
   Я широко открыла глаза.
   - У раненых ожоги?
   Он покачал головой:
   - Нет, но тела у них - сплошь открытые раны, как ожог. Лечение одно и то же.
   - Как это - сплошь открытые раны?
   Кто-то постучал по стеклу у меня за спиной, и я вздрогнула. Повернувшись, я увидела человека в таком же, как у меня, наряде, сердито глядящего на меня светлыми глазами. Он нажал кнопку интеркома, и его голос был достаточно ясен, чтобы услышать в нем раздражение.
   - Если входите, то входите. Я хочу им снова дать успокоительное, а не могу, пока вы не попробуете их допросить, - так мне сказали.
   Он отпустил кнопку и ушел за белую занавеску, которая закрывала вид в палату.
   - Господи, как сегодня все рады меня видеть!
   Бен натянул маску и сказал:
   - Лично против вас он ничего не имеет. Доктор Эванс свое дело знает, он один из лучших.
   Если хотите в больнице найти хорошего врача, не спрашивайте ни в справочной, ни у врачей. Спросите любую сестру. Сестры всегда знают, кто хороший врач, а кто нет. Ничего плохого они вслух не скажут, но если они дадут о враче хороший отзыв, это надежно, как в банке.
   Бен тронул на стене что-то слишком большое, чтобы назвать это кнопкой, и двери распахнулись с таким звуком, будто открыли воздушный шлюз. Я шагнула внутрь, и двери с тем же звуком закрылись у меня за спиной. Передо мной была только белая штора.
   Я не хотела ее отодвигать. Все здесь были чертовски выбиты из колеи. Там наверняка будет плохо. Тела как открытые раны, сказал Бен, но не ожог. Что же с ними случилось? Как говорит старая пословица, есть только один способ узнать. Я сделала глубокий вдох и отодвинула штору.
   Палата была белая, антисептическая, больничная донельзя. За ее стенами прибегали к каким-то уловкам, чтобы показать: дескать, это здание как здание - пастельные рисунки и все такое. Но здесь притворство кончалось, а реальность оказалась суровой.
   В палате было шесть коек, каждая с пластиковым навесом над головой и торсом пациента. Возле ближайшей койки стоял доктор Эванс. В глубине палаты женщина в таком же хирургическом костюме смотрела на один из многих мигающих и попискивающих приборов, придвинутых к каждой койке. Она подняла глаза, и незначительная часть ее лица между маской и колпаком оказалась поразительно темной. Афроамериканка, но кроме того, что она не жирная, да еще ее роста, под всей этой сбруей больше ничего нельзя было увидеть. Встреть я ее без этой одежды, не узнала бы. Странная анонимность беспокоила - впрочем, может быть, только меня. Женщина опустила глаза и пошла к следующей койке, проверяя те же показания, что-то записывая в блокнот.
   Я подошла к ближайшей койке. Доктор Эванс не повернулся, никак не прореагировал, что заметил мое присутствие. Над каждым пациентом, как шатер, висели белые простыни, поддерживаемые какой-то рамочной конструкцией.
   Наконец доктор Эванс повернулся, и мне стало видно лицо пациента. Я заморгала - глаза отказывались это видеть или мозг отказывался воспринимать. Лицо было красное и сырое и должно было кровоточить, но крови не было. Будто я смотрела на кусок сырого мяса в форме человеческого лица, а не черепа. Нос был отрезан, остались кровавые дыры для вставленных внутрь трубок. Человек вращал глазами в орбитах, таращась на меня. Я не сразу сообразила, что у него срезаны веки.
   Вдруг в палате стало тепло, так, что маска начала меня душить. Мне хотелось сорвать ее, чтобы сделать вдох. Наверное, доктор уловил какое-то мое движение, потому что он перехватил мою руку.
   - Ничего не снимайте. Я каждый раз рискую их жизнью, когда сюда входит новый человек. - Он отпустил мое запястье. - Так постарайтесь, чтобы я рисковал не зря. Расскажите мне, кто это сделал.
   Я замотала головой, стараясь дышать медленно. Когда я смогла говорить, то спросила:
   - Как выглядит остальное тело?
   Он посмотрел на меня вопрошающими глазами. Я выдержала взгляд. Все лучше, чем смотреть на эту койку.
   - Вы уже побледнели. Вы уверены, что хотите видеть остальное?
   - Нет, - честно ответила я.
   Даже по одним только глазам было заметно удивление.
   - Мне ничего сейчас так не хочется, как повернуться и выйти из этой палаты, - сказала я. - Новые кошмары мне не нужны, доктор Эванс, но меня позвали высказать мнение эксперта. Его я не могу составить, пока не увижу всего. Если бы я могла без этого обойтись, то, поверьте мне, я бы не просила.
   - И что вы думаете так узнать? - спросил он.
   - Я здесь не для того, чтобы на них глазеть, доктор. Но я ищу разгадку, кто это сделал. Почти всегда ключи к разгадке - на телах жертв.
   Человек на койке мелко задергался, мотая головой из стороны в сторону, будто ему было очень больно. Тихие беспомощные звуки доносились из безгубого рта. Я закрыла глаза и попыталась восстановить ровное дыхание.
   - Пожалуйста, доктор. Я должна видеть.
   Открыла глаза я как раз вовремя, чтобы увидеть, как он отворачивает простыню. Он снимал ее, аккуратно складывая, дюйм за дюймом открывая тело пациента. Когда тело обнажилось до пояса, я уже знала, что с человека сняли кожу заживо. Я-то надеялась, что это будет только лицо, это само по себе уже было ужасно. Но чтобы ободрать тело взрослого мужчины, нужно чертовски много времени, нужна вечность, полная безумных криков, чтобы сделать это так хорошо и тщательно.
   Когда простыня была снята с паха, я покачнулась - чуть-чуть. Это не был мужчина. Паховая область была гладкой и ободранной. Я поглядела на грудь - строение скелета мужское. Я затрясла головой и спросила:
   - Это мужчина или женщина?
   - Мужчина, - ответил доктор.
   Я глядела, не могла не глядеть на половые органы, которых не было.
   - Черт, - тихо произнесла я и снова закрыла глаза. Жарко было, очень жарко. С закрытыми глазами я слышала шипение кислорода, шепчущий шорох бахил сестры, подошедшей к нам, и тихие звуки с койки, где дергался пациент, привязанный мягкими ремнями за лодыжки и запястья.
   Ремнями? Я их видела, но не зафиксировала в сознании. Я видела только тело. Да, тело. Не могла я думать о нем как о человеке. Надо было дистанцироваться или я отрублюсь.
   Думать о деле. Я открыла глаза.
   - Зачем ремни?
   Голос у меня был с придыханием, но ясный. Я посмотрела на тело, потом подняла взгляд, встретившись глазами с доктором Эвансом. И глядела бы на него, пока не запомнила бы все морщинки возле его глаз, лишь бы не смотреть вниз, на койку.
   - Они все время пытаются встать и уйти, - сказал он.
   Я нахмурилась, чего под маской не могло быть видно.
   - Но ведь они не в состоянии?
   - Мы их держим на очень сильном болеутоляющем. И когда боль затихает, они пытаются уйти.
   - Все? - спросила я.
   Он кивнул.
   Я заставила себя снова смотреть на койку.
   - А почему это не может быть просто случай серийного... не убийцы, как его назвать? - Я пыталась подыскать слово. - Зачем вызвали меня? Я эксперт по противоестественному, а это может быть делом рук человека.
   - На тканях тела нет следов режущего инструмента, - сказал доктор Эванс.
   - То есть? - переспросила я, глядя на него.
   - Дело в том, что это не могло быть сделано лезвием. Как бы ни был искусен палач, всегда остаются следы использованного инструмента. Вы правы, когда говорите, что больше всего информации дают тела жертв, но не эти тела. У них такой вид, будто кожу просто растворили.
   - Любое едкое вещество, которое может снять с человека кожу и мягкие ткани, такие как нос и половые органы, не ограничится кожей и будет разъедать тело.
   Он кивнул:
   - Если его не смыть сразу, но нет следов никакого едкого вещества. Более того, на теле нет узоров кислотного ожога. Нос и паховые органы оторваны. На остатках следы отрыва и повреждения, которых больше нигде нет. Выглядит так, будто тот, кто их обдирал, сначала содрал кожу, а потом оторвал еще куски. - Он замотал головой. - Я по всему миру ездил, помогая уличать тех, кто виновен в пытках. И думал, что видел все, но ошибся.
   - Вы судмедэксперт? - спросила я.
   - Да.
   - Но они же не мертвы?
   Он посмотрел на меня:
   - Нет, не мертвы, но здесь годятся мои знания, которые позволяют мне судить о мертвых телах.
   - Тед Форрестер говорил, что есть смертные случаи. Они погибли от снятия кожи?
   Теперь, когда я стала "работать", в палате уже не казалось так жарко. Если тщательно сосредоточиться на деловых вопросах, может быть, меня не вытошнит на пациентов.
   - Нет, их разрезали на куски и бросили там, где они лежали.
   - На разрезанных телах следы лезвия, иначе вы не говорили бы "разрезали".
   - Есть след режущего инструмента, но это не нож и не меч, даже, черт побери, не штык и вообще ни один из известных мне инструментов. Порезы глубокие, но неровные, не такие, какие оставляет стальной клинок.
   - А что? - спросила я.
   Он покачал головой:
   - Не знаю. Но это лезвие не прорезало кости. Кто бы ни резал эти тела, кости он отрывал друг от друга в суставах. На это не хватит сил ни у одного человека, тем более что это было сделано многократно.
   - Да, наверное, - согласилась я.
   - Вы действительно думаете, что такое мог сделать человек? - спросил он, мотнув головой в сторону койки.
   - Вы спрашиваете, может ли человек так поступить с другим человеком? Если вы ездили по миру и свидетельствовали по делам о смерти от пыток, то вы наверняка знаете, что способны люди делать с людьми.
   - Я не говорю, что человек такого не сделал бы. Я говорю, что вряд ли он был бы на это способен физически.
   Я кивнула:
   - По-моему, разрезать и растерзать человек мог бы. Но насчет снять кожу - согласна. Если бы это сделал человек, остались бы следы орудия.
   - Вы говорите - следы орудия, а не следы ножа. Большинство людей считают, что нужен нож, чтобы снять с кого-то кожу.
   - Любой предмет с острым краем, - сказала я, - хотя это медленнее и обычно неряшливее, чем ножом. А здесь все до жути аккуратно.
   - Да, - согласился он, кивая. - Очень точное слово. Как бы ужасно это ни было, сделано это очень аккуратно, кроме удаленной дополнительной ткани. Там не аккуратно, а грубо.
   - Как будто у нас два разных... - мне все хотелось сказать "убийцы", но эти люди были пока живы, - ...преступника.
   - Что вы имеете в виду?
   - Разрезать тело на куски тупым инструментом, который не режет кость, затем разорвать на части голыми руками - это больше в духе неорганизованного серийного убийцы. Тщательно снять кожу - на это скорее способен организованный серийный убийца. Зачем трудиться и тщательно снимать кожу с лица и паха, чтобы потом вырвать куски? Либо это два разных преступника, либо у него две разные личности.
   - Раздвоение личности? - спросил доктор Эванс.
   - Не совсем, но не всегда серийного убийцу легко отнести к какой-то категории. У некоторых организованных преступников бывают приступы ярости, напоминающие неорганизованного убийцу, и организованный ум может стать дезорганизованным в пылу убийства. К неорганизованным убийцам это не относится - у них шариков в котелке не хватит, чтобы подделаться под организованного.
   - Так что у нас либо организованный убийца, подверженный дезорганизующим приступам ярости, либо... либо что?
   Доктор говорил со мной очень разумно, совершенно уже не сердясь. Либо я произвела на него хорошее впечатление, либо хотя бы не произвела плохого. Пока что.
   - Это может быть пара убийц: организованный убийца - мозг операции, и неорганизованный, ему повинующийся. Работающие тандемом убийцы - это бывает не так уж редко.
   - Как хиллсайдский душитель, точнее, душители, - вспомнил он.
   Я улыбнулась под маской.
   - Было куда больше случаев, когда убийц было двое. Иногда это двое мужчин, иногда мужчина и женщина. В этом случае мужчина доминирует - так было по крайней мере во всех известных мне случаях, кроме одного. Как бы то ни было, один из них доминант, другой в большей или меньшей степени под его контролем. Это может быть полная доминация, когда другой не может сказать "нет", или некоторое партнерство. Но даже в более равных отношениях один доминирует, а другой подчиняется.