Страница:
Мухтар отвел Сергея с геологом спать. Но не в сарай, где они ночевали раньше, а в комнату в доме. Окно здесь тоже было забрано решеткой.
Едва они остались вдвоем, Сергей кинулся к Самсонову.
— Огромное открытие! Вы правильно сказали, Петр Иванович. Они ведь тут уже управляют насекомыми. Выходит, ту дорогу, кусок дороги, термиты построили. Помните, тогда термиты шли…
Геолог пожал плечами.
— Трудно сказать. Во всяком случае, Лепп как-то заставил их туда перекочевать.
— А как? Что вы думаете, Петр Иванович? Что это за аппарат у него?
— Видно, генерируется какое-то излучение. Может быть, радиоволны. Вообще ведь насекомые на радиоволны реагируют. Например, некоторые ночные мотыльки отыскивают своих самок по запаху на расстоянии в десять — пятнадцать километров. Такие опыты неоднократно ставились и проверялись. А сам запах многие ученые считают тоже радиоизлучением. Но особого рода.
— Какого?
— Не знаю… Но, впрочем, возможно, что там, в институте, перед войной они вообще открыли какое-нибудь принципиально новое излучение. Принципиально! В этом тоже ничего невозможного нет. До Рентгена-то никто ведь и не думал, что есть рентгеновы лучи. А он сделал свое открытие более или менее случайно. И без каких-нибудь особых аппаратов… В институте они открыли это излучение и, может быть, даже не поняли, что имеют дело с новым излучением, а просто установили, что есть нечто такое, влияющее на насекомых. Всякое может быть…
— Да… — Сергей задумался, потом посмотрел на Самсонова, на лице которого вдруг появилось какое-то подозрительное выражение. — Ведь и в самом деле: почему мы должны считать, что известны уже все виды излучений?
Геолог, не отвечая, предостерегающим жестом поднял палец:
— Может быть, этих излучений еще…
Самсонов отмахнулся. Он прислушивался к тому, что совершалось в коридоре, за толстой деревянной дверью.
Кто-то тихонько подошел к комнате.
Геолог вынул из кармана небольшой револьвер. (Сергей даже и не знал, что у него есть револьвер.) За дверью затихли. Звякнул ключ, вставляемый в скважину.
Самсонов рывком вскочил. Но было поздно. С той стороны кто-то держал дверь. Ключ дважды повернулся в замке.
— Эй! Бросьте эти штуки!
Геолог что было сил нажал на дверь.
— Перестаньте! Что это такое?
Он еще раз нажал. Но безрезультатно.
— Черт! Так и чувствовал, что будет подвох.
Он сунул револьвер в карман и сел на постель.
Прислушиваясь, они просидели четверть часа. Дважды Сергей принимался стучать в дверь, но никто не отзывался.
Самсонов осмотрел комнату. Толстая решетка в окне была вделана в окаменевшую глиняную кладку.
— Попали в лапы к фашисту, — сказал Сергей.
Самсонов отрицательно помотал головой.
— У них тут вражда, Сережа. Когда ты коней поил утром, я прошелся по двору и услышал, как они в сарае кричат. Мухтар говорит, что, мол, гнать их прочь. Нас то есть. А Лепп отвечает, что покажет опыт. Один — нет, а другой — да. Я посмотрел в щелку, вижу — Мухтар вдруг хвать Леппа за горло. Как щенка встряхнул и отпустил.
— Ну и что же вы, Петр Иванович?
— А что я?
— Вмешались бы.
— Нельзя. — Геолог вздохнул. — Вмешайся, а Лепп, может, еще больше испугался бы. Видишь, он какой. Уж лучше подождем.
— А что этому Мухтару-то надо от Леппа?
— Надо, наверное, чтоб немец здесь сидел и не уезжал. Лепп свои опыты делает с насекомыми, а Мухтар перед местными стариками и старухами себя за святого выдает. Видел, деньги ему нанесли к столбу? И вспомни, как его молодой табунщик ругал — Мухтара. За этих самых насекомых. Мухтар все так выставляет, будто он сам муравьями командует…
Где-то в доме послышался громкий говор голосов. Что-то визгливо прокричал Лепп. Потом настала тишина, и вдруг заработал движок в сарае.
Еще около полутора часов прошло. Самсонов и Сергей легли.
Движок продолжал работать.
Снова раздался голос Леппа, гневный, протестующий. Длился какой-то спор. Упало что-то тяжелое. Хлопнула дверь. Потом некоторое время слышался только стук мотора.
В начале двенадцатого геолог включил фонарик, чтобы посмотреть на часы.
Луч света скользнул по стене, и Сергей вскрикнул:
— Ой, смотрите, Петр Иванович!
По стене из окна спускался широкий черный рукав. Как текущая вода.
Самсонов сел на постели, недоуменно протянул к стене руку:
— Муравьи!
Рукав ширился и удлинялся на глазах. Казалось, насекомые ползут даже в несколько слоев — одни по другим. Через несколько секунд они стали затоплять пол.
— Нет, так не пойдет, — быстро сказал Самсонов.
Он соскочил с постели, вынул револьвер, спустил с предохранителя и взвел курок. Шагнул к двери, прикинул, в каком месте располагается язычок замка, приставил револьвер и выстрелил — раз, другой.
— Отойди-ка.
Сергей уже отчаянно и молча смахивал с себя легионы атакующих его насекомых.
Геолог, оскользаясь на муравьях, уже сплошь покрывших пол, сделал два больших шага и всей массой тяжелого, крепкого тела ударил в дверь.
Она крякнула и приотворилась, выламывая замок.
— Бежим!
Схватившись за руки, скорчившись под градом падающих теперь уже со стен и с потолка насекомых, они выбежали коридорчиком из дома, и здесь их глазам представилась страшная картина.
Освещенные лунным светом двор, дом, сараи — все было залито муравьями, и все шевелилось. У водопойного корыта, привязанные, дико метались кони. На глазах у Сергея жеребец оборвал наконец повод и гигантскими прыжками, в карьер, слепо ударившись о стог курая и отброшенный этим ударом, поскакал в долину.
Сергей уже только стряхивал насекомых с лица.
Самсонов опять схватил его ладонь.
У коновязи они остановились. Две оставшиеся лошади бились, стараясь оторваться.
Геолог ножом перерезал повод одной.
От звука его голоса другая кобыла замерла, затихла, мелко дрожа. Муравьи, лоснясь бесчисленными черными спинками, заливали ее всю, она только встряхивала головой.
Самсонов прыгнул было ей на спину, держа в руке нож, потом соскочил, огромными шагами бросился к мачте, дернул кабель и оторвал его.
Сергей, уже почти ослепленный, услышал, как Самсонов вернулся к лошади, почувствовал, что сильная рука потянула его вверх, и ощутил под животом острую холку и напряженно работающие плечевые мышцы кобылы.
…Они пришли в себя за два километра от Леппова дома у ручья. Полчаса обмывались холодной водой. У обоих распухли лица, и обоих лихорадило.
С первыми лучами солнца они пересекли ручей и, недоверчиво вглядываясь в траву под ногами, двинулись обратно к дому. Не было даже сил и желания сесть на лошадь. Сергей вел ее в поводу.
— Какая мощь! — повторял Самсонов. — Какая жуткая мощь!..
В доме все было тихо и покинуто. Движок молчал. Муравьи ушли.
С револьвером наготове, оставив Сергея во дворе, геолог вошел в коридор.
За спиной Сергея что-то звякнуло, он испуганно обернулся. Жеребец, уже забывший обо всем, спокойно пил воду из корыта. Он поднял морду и посмотрел на юношу.
Оторванный кабель так и валялся одним концом возле мачты.
В доме раздался какой-то шум. Звук тяжелого удара.
Сергей бросился к двери.
Из темного коридорчика на миг показался Самсонов.
— Подожди. Постой там.
И скрылся. (Ни Леппа, ни Оспанова нигде не было.) Наконец геолог вышел. Лицо его было совсем бледным.
Он растерянно прислонился к косяку двери.
— Все, Сережа.
— Что — все?
— Оба погибли.
— Погибли?
— Ага… Схватка у них какая-то была. Случайно, наверное, закрыли дверь и потом не смогли открыть… А может быть, кто-нибудь и нарочно захлопнул. Там в комнате французский замок.
— Но почему?… Разрешите мне, Петр Иванович.
— Не надо. Незачем тебе на них смотреть.
Опять он скрылся в доме и через несколько минут вернулся, держа в руках потемневшую металлическую коробку, наподобие тех, что употребляются для кипячения медицинских инструментов.
— Видимо, это и есть.
Вдвоем, усевшись на землю тут же у стены, они открыли коробку. Там было несколько общих тетрадей, подмоченных, старых, в пятнах.
Самсонов открыл одну.
На нескольких отдельных листках полустершиеся сбивчивые рваные карандашные строчки налезали одна на другую. Записи шли под числами, как в дневнике.
— Лепп, — сказал Самсонов.
— Почему вы так считаете?
— Видишь, почерк другой. Неуравновешенный.
Он вчитался, потом присвистнул.
— Что-то вроде дневника военных лет. Интересно. — Он встал. — Вот что: седлай коня и скачи за людьми. Помнишь, мы ехали, аул в стороне был?… Скачи, а я посторожу все тут.
…Минула неделя, и Самсонов проводил юношу до автомобильной дороги на Аягуз.
Они ехали верхом около двадцати километров.
Уже начинала показывать себя осень. Полынь и ковыли совсем усохли, превратившись в шуршащую бурую ветошь. Соколы парили над степью, под вечер от озера на восток потянулись длинные стаи гусей.
Когда вдали бело мелькнул домик автобусной станции, Самсонов сказал:
— А знаешь, Лепп-то, оказывается, был очень хорошим человеком, Федор Францевич. Утром геодезист мне письмо привез из Алма-Аты. Прочли они там дневник. Понимаешь, на фронт его не взяли тогда, потому что немец. Обстановка была трудная, не всем доверяли. Эвакуироваться ему не удалось, он остался в Киеве. Гестаповцы его разыскали, требовали, чтоб он работал на них, чтобы архивы института передал. Пытали. А он устоял и ничего не отдал. Отличный был человек…
— А почему же он потом-то?…
— Да он тронулся немного, Сережа. С ума сошел от мучений. Когда наши пришли, объяснить ничего не сумел. И вообще мало понимал, что происходит. Наверное, даже не понимал толком, что это именно наши пришли. Времена тогда были крутые, выслали его в Казахстан. А он все эти записи берег; в этом смысле-то голова у него работала. И даже кое-какую аппаратуру сумел восстановить. Тут он как-то к Мухтару в руки попал.
Потом Сергей ехал в поезде, кружилась за окном бесконечная казахстанская степь.
Он все вспоминал Самсонова, Леппа, Мухтара, и ему виделось, как по сигналу человека саранча тучами поднимается с плавней, чтобы лечь удобрением на пахоту, как термиты, разом собравшиеся вместе, сооружают дороги в пустыне, как бесчисленные муравьи скашивают урожай пшеницы и по зернышку сносят его в назначенные места.
НО ЕСЛИ…
Викентий Ступаль, небольшого роста, плотный, самоуверенный лысеющий блондин с гладким чисто выбритым лицом, одетый в привезенный из Лондона серый костюм, с лавсановым пальто через руку, вошел в вагон за несколько секунд до свистка.
Был тот ранний вечерний час, когда живущий в пригородах народ начинает возвращаться домой с работы. По вздрагивающему полу Ступаль прошел на середину вагона, огляделся и внушительно сказал:
— Так…
В этом «так» было признание того, что порядок вещей — и сам только что вымытый вагон со свежеотлакированными полками, и серое осеннее небо за окнами, и уже поплывшие за ними привокзальные постройки, и вся точная, слаженная железнодорожная служба — пока что у него, Ступали, возражений не вызывает. В этом «так» было и некоторое напоминание.
Ближайшие к Викентию пассажиры его поняли и зашевелились. Молодая женщина в кожаном полупальто оторвалась от книжки и недоуменно взглянула на Ступаля. Парень в капитанской фуражке напротив нее тоже поднял голову.
Тогда на самоуверенном лице Ступали произошло мгновенное изменение. Сверкнули белые ровные зубы, он улыбнулся широкой, чуть застенчивой улыбкой. Она была такой заразительной и свойской, что и у женщины и у парня тоже сразу посветлели лица. Женщина подвинула к себе синюю с белым сумку «Аэрофлот», а парень проворно скинул ногу с ноги, освобождая для Ступаля проход.
Викентий сел, распространяя тонкий, с утра удержавшийся запах шипра, и еще раз спросил:
— Так, значит… поехали?
Пока состав кочевал с одной стрелки на другую, решительно убыстряя ход, в вагоне притихли, как это всегда бывает, пока начавшаяся дорога — еще не совсем дорога и еще тянут назад городские мысли. Потоп электропоезд вырвался из узких проходов между другими ожидающими очереди составами, сирена громко и бодро закричала, за окнами завертелись пригородные рощи и дачки с аккуратным штакетником, в вагоне сделалось светло, и все заговорили и задвигались.
Ступаль вынул из кармана сложенный вдвое свежий номер «Недели» и развернул его. Тут была его собственная статья, и Викентий с легкой внутренней усмешкой отметил про себя, что на странице он оказался рядом с академиком Колмогоровым.
У него было отличнейшее настроение, которое не портилось даже тем обстоятельством, что сегодня ему пришлось ехать в электричке, а не на машине. (Новенькую «Волгу» он вчера отогнал на гарантийный ремонт.) Он ехал на собственнуюдачу.
Когда год назад после выхода его третьей книги они с женой купили дачу, сначала показалось, что с покупкой будут одни только неприятности. Рядом с их участком стоял особняк, принадлежавший бывшему торговому работнику, мяснику, грузному мужчине со звероподобным красным лицом. Новые соседи ему не понравились, и, приехав как-то из города, Викентий с Ниной обнаружили, что окольцовано лучшее дерево в их саду — большая развесистая береза. Потом, тоже во время их отсутствия, была подрублена яблоня, а через несколько дней другая. Викентий кипел от негодования, однако с мясником здоровался поверх заборчика вежливо. Понимал, что сделать ничего не может: не сидеть же ночами в саду, ожидая, когда тот снова придет. Но однажды к соседу постучался гражданин в серой фуражке и побыл на даче часа полтора. Когда он уходил, у провожавшего его мясника тряслись губы. На участке побывали три комиссии, соседа что-то не стало видно, и в один прекрасный день Ступаль узнал, что дача отобрана у бывшего мясника.
С тех пор Викентий с совершенно особенным чувством входил, возвращаясь из города, в свой сад. Уж кому-кому, а ему-то не приходилось опасаться визитов из милиции. Вышедшая двумя изданиями популярная книга об астрономии, еще одна книжка о теории относительности и множество статей по газетам и журналам — вот откуда у него все. Пожалуй, пусть приходят, проверяют! Тем, что он имел, он владел по праву: и домом, и «Волгой», и сберегательной книжкой…
Викентий сунул в карман «Неделю» и огляделся. Стыдная мысль просилась ему в голову: все-таки он очень преуспел в жизни и устроился лучше, чем миллионы и миллионы людей в огромном Советском Союзе. И, уж конечно, лучше, чем любой из едущих сейчас с ним вместе в вагоне электрички.
Он нахмурился и попытался отогнать эту мысль. Но объективно, насчет вагона-то, во всяком случае, так оно и получалось.
Кроме молодой женщины на той же скамье со Ступалем сидела пожилая учительница, которая вынула из объемистого портфеля груду тетрадок и принялась проверять их. Напротив поместились трое: парень в капитанке, совсем молоденькая девушка-ремесленница, заранее насторожившаяся против ухаживаний парня, и старуха в грубом брезентовом плаще с сумкой на коленях, откуда торчали батоны.
Дальше по вагону расположились пригородные колхозники, железнодорожники, рабочие совхозов. Просто невозможно было представить себе, чтобы кто-нибудь из них владел дачей, автомобилем и имел возможность один год ездить в туристскую поездку в Рим, а другой — в Стокгольм.
За окном быстро, по-осеннему, вечерело. Начался мелкий дождь. Сквозь изрытое прозрачными каплями оконное стекло Викентию видны были потемневшие мокрые поля с не убранной еще капустой, длинные прямоугольники картофельных гряд возле домиков дорожных смотрителей, асфальтированные дороги, на одно короткое мгновение протягивающиеся к далекому горизонту, с торопящимся посередине маленьким грузовиком.
Ступалю было покойно и удобно сидеть. Он подумал, что вот ему самому не приходится ни вести грузовик, ни выкапывать картошку на слякотном поле. Что жизнь его проходит либо в собственном уютном кабинете, либо в разговорах и обсуждениях, которые тоже ведутся не на ветру и не в холоде. И снова успокоил себя — естественно, так и должно быть, поскольку он принадлежит к тем, кто двигает вперед культуру и науку.
На станции, в десятке километров от которой располагался известный на весь мир исследовательский центр, снаружи на перроне раздались молодые громкие голоса. Когда состав уже тронулся, дверь сильно стукнула, отъезжая, в вагоне появилась группа студентов. Все они порядком промокли, и с ними ворвались запахи дождя, сырой одежды и то оживление, которое всегда сопутствует куда-нибудь едущей молодежи.
Впереди пробежала девушка в красном беретике, огляделась, переводя дыхание.
— Ой, ребята, даже свободные места есть!
Места были возле Ступаля. Две студентки тотчас заняли их, а парни, чтоб не разбивать компании, устроились тут же на чемоданах и рюкзаках.
— Ну что же, — сказала, девушка в берете, — теперь поедим, физики, да?
— Поедим-поедим! — раздалось в ответ. — Гриша, не зажимай колбасу.
Но Гриша уже извлек из чемодана кус полтавской и всем своим видом показывал, что не зажимает, а напротив, оскорблен даже таким предположением.
— Ребята, ножик! — потребовала рыженькая студентка.
Студенты полезли по карманам, но проворнее всех оказался парень в капитанской фуражке. Он поднялся, подал ножик и предупредил:
— Осторожно. Сегодня точил.
Трапеза быстро была окончена, у студентов начался оживленный свой разговор. Заспорили о некой Тане Наземцевой, сбежавшей «с картошки», и Пришли к выводу, что она стоит за слишком бережное к себе отношение. Вспомнили о семинаре по вакууму, где некий Михей «дал прикурить» самому профессору Кольцову.
Девушка в берете сказала:
— Да, ребята, а что теперь Кольцов будет говорить на кафедре про третий курс?
Компания рассмеялась, а смуглый рослый студент воскликнул:
— При чем же тут третий?
Девушка в берете подхватила:
— И верно! Четвертый!.. Подумать только — мы уже четвертый курс.
Парни и девушки глубоко, серьезно вздохнули, умолкнув на минуту.
Ступаль ощущал к студентам почти отеческое чувство с оттенком, правда, легкой снисходительности. Он подумал, что они уже, возможно, читали его статью в «Неделе», и ему хотелось, чтоб они заговорили о ней.
— Ладно, люди, — сказал, прерывая молчание, смуглый. — А кто что думает об эксперименте. У Голикова… По-моему, тут перспектива.
— Лопух твой Голиков, — сразу отозвался маленький брюнет с умным и острым взглядом. — Я ему вот на столько не верю. Пытается доказать то, что уже доказано…
— Да дело не в том, что доказано, — возразил смуглый, — а в том, что Штейнберг работал на приборах огромной точности. А Голиков с чем экспериментирует?
— Вот теперь-то мне ясно, что ничего вы, ребята, не поняли. — Рыженькая девушка обвела всех торжествующим взглядом. — Голиков рассчитал время жизни частиц чисто теоретически. А приборы ему были нужны только, чтоб зарегистрировать наличие…
Студенты заспорили еще жарче, перебивая друг друга.
— Все это ерунда, — говорил маленький брюнет. — Самое важное сейчас — Алексеев со своей время-динамической теорией. Вот. Докажет, что световой луч обладает реактивной отдачей, и будет обоснована возможность движения по вектору времени. А это косвенно подтверждается теорией кривозамкнутого пространства. Тогда и получится, как в фантастических рассказах, — они к нам из будущего, а мы к ним…
Ближайшие к студентам пассажиры слушали этот разговор, улыбались, когда студенты смеялись, серьезнели, когда те говорили о серьезном. Хотя старуха с батонами, парень в капитанке и сидевшие на соседней скамье железнодорожники не понимали научной сути спора, на их лицах было благожелательное и даже чуть растроганное выражение.
Ступаль сначала попытался проникнуть в предмет дискуссии, но это оказалось ему не по силам. Когда же студенты заговорили о путешествиях по времени, он опять ощутил превосходство над ними. Ему была смешна горячность спорящих, поскольку он твердо знал, что передвижение во времени невозможно и никогда не станет возможным…
Вовне, на воле, между тем темнело. Состав замедлил ход, приближаясь к полустанку. За окном мелькнула кабинка «МАЗа» с шофером, закурившим в ожидании, когда поднимется шлагбаум. Потом электричка остановилась. На платформе стояли девушка с большой белой собакой и поодаль молодая женщина, держащая за руку мальчика лет трех. У того в руке был красный воздушный шарик на ниточке. Собака прыгала, играя, вдруг вырвала поводок и метнулась к мальчику. Тот, испугавшись, выпустил из руки свой шар и заплакал.
Ступаль глянул на все это мельком, потом он раскрыл рот, намереваясь вмешаться и спор студентов и объяснить, в чем именно они неправы.
И вдруг…
И вдруг он почувствовал, что у него каменеют пальцы ног. Глаза его сами собой закрылись. Сделалось темно. Окаменение решительно поднялось до груди, захватило плечи, руки. Он попытался крикнуть, по не мог. Какие-то серебряные круги вертелись перед глазами. Ему показалось, будто он с бешеной быстротой летит куда-то. Так скоро, что все его тело, уже окаменевшее, рассыпается на мельчайшие кусочки, в пыль.
Это мучительное состояние длилось довольно долго. Затем Ступаль ощутил, что тело его опять есть, и понял, что уже не сидит, а лежит на чем-то твердом.
Его немного подташнивало. Руки и ноги были противно слабыми. Он открыл глаза.
Над ним было синее небо. Не вечер, как в поезде, а ясный, сияющий день. Какие-то голоса переговаривались возле него. Было свежо и тепло вместе с тем, как после грозы.
Голоса спорили. Сначала Ступалю показалось, что это не русский язык, потом он начал разбирать отдельные слова и понял, что русский. Но чем-то отличающийся.
Мужской голос сказал:
— Конечно, это не тот. Мы ошиблись.
— Не так уж важно, что не тот, — возразила девушка рядом.
— Не тот, не тот, — сказал кто-то третий. — Такой нам ничего не расскажет и не объяснит. С самого начала установка была неправильной. То есть и с ним, конечно, интересно было бы познакомиться, но сейчас задача другая.
Вторгся девичий голос:
— Тише вы! Он уже может слышать… Даже не знаю, что теперь делать.
— Во всяком случае, надо его снять… Карио!
— Да! — откликнулись издалека.
— Выключи. Он приходит в себя.
Ощущение тошноты стало исчезать у Ступали. Он глубоко вдохнул и пошевелился.
Загорелая рука протянулась над его головой, отодвинула нависающую черную трубку.
— Давайте расходиться и будем готовить поле для отправки.
Ступаль приподнялся на локтях, сел на своем твердом ложе и недоверчиво огляделся.
Он находился на большой ровной площадке, уставленной аппаратами и машинами. Поскольку со всех сторон края площадки обрывались как бы прямо в небо, он подумал, что это крыша высокого здания.
Справа метрах в пяти стоял большой белый щит, покрытый переплетенными разноцветными проводами. Дальше тоже были щиты, столы с приборами, непонятные сооружения из перекрещивающихся белых плоскостей. Стоял навес на легких столбах — под крышей громоздилось что-то такое, чему трудно было подобрать название.
Прямо из белого пола тянулись зеленые растения.
— Как вы себя чувствуете? — раздалось рядом. — Здравствуйте.
Викентий обернулся и увидел атлетически сложенного юношу в трусиках с широким синим поясом.
— Вы в будущем. Но у нас, к сожалению, произошла ошибка… Как сейчас с дыханием? Нормально?
— Ничего, — осторожно ответил Викентий.
— Не беспокойтесь ни о чем, — сказал юноша.
Он протянул руки, с неожиданной силой взял Ступаля под мышки, поднял и поставил на пол.
— Голова больше не кружится?
— Ничего, — повторил Викентий. Ему вдруг подумалось, не потерялся ли во время этих приключений его бумажник. Бицепсом он прижал пиджак на груди и убедился, что все на месте. И светлое пальто было тоже здесь, перекинутое через руку.
Юноша слегка поморщился, как бы угадав эти душевные жесты Викентия.
— Погуляйте здесь полчаса, и мы отправим вас обратно.
Он повернулся и пошел на другой конец площадки.
«Невежливо», — подумал Ступаль. Он несмело сделал несколько шагов от серебристого полукольца, окружавшего стол, на котором он пришел в себя. Ему стало видно не только небо, и он убедился, что площадка, где он находится, возвышается среди бесконечного леса. По яркости красок лес показался Ступалю тропическим. Простираясь во все стороны горизонта, кое-где поднимаясь невысокими холмами, а в других местах образуя долины, он был так далеко внизу, что виделся Ступалю как бы с идущего на посадку самолета.
И там было совсем безлюдно.
Потом, присмотревшись, Ступаль увидел, что среди деревьев вдали возвышается что-то белое, похожее на огромное здание или скалу. И еще одно такое же вырисовывалось на фоне зелени правее и дальше первого.
Снизу несло влагой и бодрящими свежими запахами.
На площадке между тем начала развертываться какая-то деятельность. Юноши и девушки хлопотали у щитов и приборов. Работа, которой они занялись, была странной. Почти никто не прикасался к приборам. Ближайший к Ступалю юноша, стоя перед белым щитом, в неуловимом ритме протягивал и убирал руку, что-то шепча при этом. Возле другого щита девушка приседала как бы в старинном средневековом поклоне.
Едва они остались вдвоем, Сергей кинулся к Самсонову.
— Огромное открытие! Вы правильно сказали, Петр Иванович. Они ведь тут уже управляют насекомыми. Выходит, ту дорогу, кусок дороги, термиты построили. Помните, тогда термиты шли…
Геолог пожал плечами.
— Трудно сказать. Во всяком случае, Лепп как-то заставил их туда перекочевать.
— А как? Что вы думаете, Петр Иванович? Что это за аппарат у него?
— Видно, генерируется какое-то излучение. Может быть, радиоволны. Вообще ведь насекомые на радиоволны реагируют. Например, некоторые ночные мотыльки отыскивают своих самок по запаху на расстоянии в десять — пятнадцать километров. Такие опыты неоднократно ставились и проверялись. А сам запах многие ученые считают тоже радиоизлучением. Но особого рода.
— Какого?
— Не знаю… Но, впрочем, возможно, что там, в институте, перед войной они вообще открыли какое-нибудь принципиально новое излучение. Принципиально! В этом тоже ничего невозможного нет. До Рентгена-то никто ведь и не думал, что есть рентгеновы лучи. А он сделал свое открытие более или менее случайно. И без каких-нибудь особых аппаратов… В институте они открыли это излучение и, может быть, даже не поняли, что имеют дело с новым излучением, а просто установили, что есть нечто такое, влияющее на насекомых. Всякое может быть…
— Да… — Сергей задумался, потом посмотрел на Самсонова, на лице которого вдруг появилось какое-то подозрительное выражение. — Ведь и в самом деле: почему мы должны считать, что известны уже все виды излучений?
Геолог, не отвечая, предостерегающим жестом поднял палец:
— Может быть, этих излучений еще…
Самсонов отмахнулся. Он прислушивался к тому, что совершалось в коридоре, за толстой деревянной дверью.
Кто-то тихонько подошел к комнате.
Геолог вынул из кармана небольшой револьвер. (Сергей даже и не знал, что у него есть револьвер.) За дверью затихли. Звякнул ключ, вставляемый в скважину.
Самсонов рывком вскочил. Но было поздно. С той стороны кто-то держал дверь. Ключ дважды повернулся в замке.
— Эй! Бросьте эти штуки!
Геолог что было сил нажал на дверь.
— Перестаньте! Что это такое?
Он еще раз нажал. Но безрезультатно.
— Черт! Так и чувствовал, что будет подвох.
Он сунул револьвер в карман и сел на постель.
Прислушиваясь, они просидели четверть часа. Дважды Сергей принимался стучать в дверь, но никто не отзывался.
Самсонов осмотрел комнату. Толстая решетка в окне была вделана в окаменевшую глиняную кладку.
— Попали в лапы к фашисту, — сказал Сергей.
Самсонов отрицательно помотал головой.
— У них тут вражда, Сережа. Когда ты коней поил утром, я прошелся по двору и услышал, как они в сарае кричат. Мухтар говорит, что, мол, гнать их прочь. Нас то есть. А Лепп отвечает, что покажет опыт. Один — нет, а другой — да. Я посмотрел в щелку, вижу — Мухтар вдруг хвать Леппа за горло. Как щенка встряхнул и отпустил.
— Ну и что же вы, Петр Иванович?
— А что я?
— Вмешались бы.
— Нельзя. — Геолог вздохнул. — Вмешайся, а Лепп, может, еще больше испугался бы. Видишь, он какой. Уж лучше подождем.
— А что этому Мухтару-то надо от Леппа?
— Надо, наверное, чтоб немец здесь сидел и не уезжал. Лепп свои опыты делает с насекомыми, а Мухтар перед местными стариками и старухами себя за святого выдает. Видел, деньги ему нанесли к столбу? И вспомни, как его молодой табунщик ругал — Мухтара. За этих самых насекомых. Мухтар все так выставляет, будто он сам муравьями командует…
Где-то в доме послышался громкий говор голосов. Что-то визгливо прокричал Лепп. Потом настала тишина, и вдруг заработал движок в сарае.
Еще около полутора часов прошло. Самсонов и Сергей легли.
Движок продолжал работать.
Снова раздался голос Леппа, гневный, протестующий. Длился какой-то спор. Упало что-то тяжелое. Хлопнула дверь. Потом некоторое время слышался только стук мотора.
В начале двенадцатого геолог включил фонарик, чтобы посмотреть на часы.
Луч света скользнул по стене, и Сергей вскрикнул:
— Ой, смотрите, Петр Иванович!
По стене из окна спускался широкий черный рукав. Как текущая вода.
Самсонов сел на постели, недоуменно протянул к стене руку:
— Муравьи!
Рукав ширился и удлинялся на глазах. Казалось, насекомые ползут даже в несколько слоев — одни по другим. Через несколько секунд они стали затоплять пол.
— Нет, так не пойдет, — быстро сказал Самсонов.
Он соскочил с постели, вынул револьвер, спустил с предохранителя и взвел курок. Шагнул к двери, прикинул, в каком месте располагается язычок замка, приставил револьвер и выстрелил — раз, другой.
— Отойди-ка.
Сергей уже отчаянно и молча смахивал с себя легионы атакующих его насекомых.
Геолог, оскользаясь на муравьях, уже сплошь покрывших пол, сделал два больших шага и всей массой тяжелого, крепкого тела ударил в дверь.
Она крякнула и приотворилась, выламывая замок.
— Бежим!
Схватившись за руки, скорчившись под градом падающих теперь уже со стен и с потолка насекомых, они выбежали коридорчиком из дома, и здесь их глазам представилась страшная картина.
Освещенные лунным светом двор, дом, сараи — все было залито муравьями, и все шевелилось. У водопойного корыта, привязанные, дико метались кони. На глазах у Сергея жеребец оборвал наконец повод и гигантскими прыжками, в карьер, слепо ударившись о стог курая и отброшенный этим ударом, поскакал в долину.
Сергей уже только стряхивал насекомых с лица.
Самсонов опять схватил его ладонь.
У коновязи они остановились. Две оставшиеся лошади бились, стараясь оторваться.
Геолог ножом перерезал повод одной.
От звука его голоса другая кобыла замерла, затихла, мелко дрожа. Муравьи, лоснясь бесчисленными черными спинками, заливали ее всю, она только встряхивала головой.
Самсонов прыгнул было ей на спину, держа в руке нож, потом соскочил, огромными шагами бросился к мачте, дернул кабель и оторвал его.
Сергей, уже почти ослепленный, услышал, как Самсонов вернулся к лошади, почувствовал, что сильная рука потянула его вверх, и ощутил под животом острую холку и напряженно работающие плечевые мышцы кобылы.
…Они пришли в себя за два километра от Леппова дома у ручья. Полчаса обмывались холодной водой. У обоих распухли лица, и обоих лихорадило.
С первыми лучами солнца они пересекли ручей и, недоверчиво вглядываясь в траву под ногами, двинулись обратно к дому. Не было даже сил и желания сесть на лошадь. Сергей вел ее в поводу.
— Какая мощь! — повторял Самсонов. — Какая жуткая мощь!..
В доме все было тихо и покинуто. Движок молчал. Муравьи ушли.
С револьвером наготове, оставив Сергея во дворе, геолог вошел в коридор.
За спиной Сергея что-то звякнуло, он испуганно обернулся. Жеребец, уже забывший обо всем, спокойно пил воду из корыта. Он поднял морду и посмотрел на юношу.
Оторванный кабель так и валялся одним концом возле мачты.
В доме раздался какой-то шум. Звук тяжелого удара.
Сергей бросился к двери.
Из темного коридорчика на миг показался Самсонов.
— Подожди. Постой там.
И скрылся. (Ни Леппа, ни Оспанова нигде не было.) Наконец геолог вышел. Лицо его было совсем бледным.
Он растерянно прислонился к косяку двери.
— Все, Сережа.
— Что — все?
— Оба погибли.
— Погибли?
— Ага… Схватка у них какая-то была. Случайно, наверное, закрыли дверь и потом не смогли открыть… А может быть, кто-нибудь и нарочно захлопнул. Там в комнате французский замок.
— Но почему?… Разрешите мне, Петр Иванович.
— Не надо. Незачем тебе на них смотреть.
Опять он скрылся в доме и через несколько минут вернулся, держа в руках потемневшую металлическую коробку, наподобие тех, что употребляются для кипячения медицинских инструментов.
— Видимо, это и есть.
Вдвоем, усевшись на землю тут же у стены, они открыли коробку. Там было несколько общих тетрадей, подмоченных, старых, в пятнах.
Самсонов открыл одну.
Насекомые. Популярная лекция.В других тетрадях были схемы, формулы.
«Восемнадцатое царство живых существ: тип членистоногие, класс насекомые. Не будет, по-видимому, ошибкой утверждать, что отличительной особенностью развития той или иной группы живых существ является число видов этих животных и широта их географического распространения…»
На нескольких отдельных листках полустершиеся сбивчивые рваные карандашные строчки налезали одна на другую. Записи шли под числами, как в дневнике.
— Лепп, — сказал Самсонов.
— Почему вы так считаете?
— Видишь, почерк другой. Неуравновешенный.
Он вчитался, потом присвистнул.
— Что-то вроде дневника военных лет. Интересно. — Он встал. — Вот что: седлай коня и скачи за людьми. Помнишь, мы ехали, аул в стороне был?… Скачи, а я посторожу все тут.
…Минула неделя, и Самсонов проводил юношу до автомобильной дороги на Аягуз.
Они ехали верхом около двадцати километров.
Уже начинала показывать себя осень. Полынь и ковыли совсем усохли, превратившись в шуршащую бурую ветошь. Соколы парили над степью, под вечер от озера на восток потянулись длинные стаи гусей.
Когда вдали бело мелькнул домик автобусной станции, Самсонов сказал:
— А знаешь, Лепп-то, оказывается, был очень хорошим человеком, Федор Францевич. Утром геодезист мне письмо привез из Алма-Аты. Прочли они там дневник. Понимаешь, на фронт его не взяли тогда, потому что немец. Обстановка была трудная, не всем доверяли. Эвакуироваться ему не удалось, он остался в Киеве. Гестаповцы его разыскали, требовали, чтоб он работал на них, чтобы архивы института передал. Пытали. А он устоял и ничего не отдал. Отличный был человек…
— А почему же он потом-то?…
— Да он тронулся немного, Сережа. С ума сошел от мучений. Когда наши пришли, объяснить ничего не сумел. И вообще мало понимал, что происходит. Наверное, даже не понимал толком, что это именно наши пришли. Времена тогда были крутые, выслали его в Казахстан. А он все эти записи берег; в этом смысле-то голова у него работала. И даже кое-какую аппаратуру сумел восстановить. Тут он как-то к Мухтару в руки попал.
Потом Сергей ехал в поезде, кружилась за окном бесконечная казахстанская степь.
Он все вспоминал Самсонова, Леппа, Мухтара, и ему виделось, как по сигналу человека саранча тучами поднимается с плавней, чтобы лечь удобрением на пахоту, как термиты, разом собравшиеся вместе, сооружают дороги в пустыне, как бесчисленные муравьи скашивают урожай пшеницы и по зернышку сносят его в назначенные места.
НО ЕСЛИ…
Викентий Ступаль, небольшого роста, плотный, самоуверенный лысеющий блондин с гладким чисто выбритым лицом, одетый в привезенный из Лондона серый костюм, с лавсановым пальто через руку, вошел в вагон за несколько секунд до свистка.
Был тот ранний вечерний час, когда живущий в пригородах народ начинает возвращаться домой с работы. По вздрагивающему полу Ступаль прошел на середину вагона, огляделся и внушительно сказал:
— Так…
В этом «так» было признание того, что порядок вещей — и сам только что вымытый вагон со свежеотлакированными полками, и серое осеннее небо за окнами, и уже поплывшие за ними привокзальные постройки, и вся точная, слаженная железнодорожная служба — пока что у него, Ступали, возражений не вызывает. В этом «так» было и некоторое напоминание.
Ближайшие к Викентию пассажиры его поняли и зашевелились. Молодая женщина в кожаном полупальто оторвалась от книжки и недоуменно взглянула на Ступаля. Парень в капитанской фуражке напротив нее тоже поднял голову.
Тогда на самоуверенном лице Ступали произошло мгновенное изменение. Сверкнули белые ровные зубы, он улыбнулся широкой, чуть застенчивой улыбкой. Она была такой заразительной и свойской, что и у женщины и у парня тоже сразу посветлели лица. Женщина подвинула к себе синюю с белым сумку «Аэрофлот», а парень проворно скинул ногу с ноги, освобождая для Ступаля проход.
Викентий сел, распространяя тонкий, с утра удержавшийся запах шипра, и еще раз спросил:
— Так, значит… поехали?
Пока состав кочевал с одной стрелки на другую, решительно убыстряя ход, в вагоне притихли, как это всегда бывает, пока начавшаяся дорога — еще не совсем дорога и еще тянут назад городские мысли. Потоп электропоезд вырвался из узких проходов между другими ожидающими очереди составами, сирена громко и бодро закричала, за окнами завертелись пригородные рощи и дачки с аккуратным штакетником, в вагоне сделалось светло, и все заговорили и задвигались.
Ступаль вынул из кармана сложенный вдвое свежий номер «Недели» и развернул его. Тут была его собственная статья, и Викентий с легкой внутренней усмешкой отметил про себя, что на странице он оказался рядом с академиком Колмогоровым.
У него было отличнейшее настроение, которое не портилось даже тем обстоятельством, что сегодня ему пришлось ехать в электричке, а не на машине. (Новенькую «Волгу» он вчера отогнал на гарантийный ремонт.) Он ехал на собственнуюдачу.
Когда год назад после выхода его третьей книги они с женой купили дачу, сначала показалось, что с покупкой будут одни только неприятности. Рядом с их участком стоял особняк, принадлежавший бывшему торговому работнику, мяснику, грузному мужчине со звероподобным красным лицом. Новые соседи ему не понравились, и, приехав как-то из города, Викентий с Ниной обнаружили, что окольцовано лучшее дерево в их саду — большая развесистая береза. Потом, тоже во время их отсутствия, была подрублена яблоня, а через несколько дней другая. Викентий кипел от негодования, однако с мясником здоровался поверх заборчика вежливо. Понимал, что сделать ничего не может: не сидеть же ночами в саду, ожидая, когда тот снова придет. Но однажды к соседу постучался гражданин в серой фуражке и побыл на даче часа полтора. Когда он уходил, у провожавшего его мясника тряслись губы. На участке побывали три комиссии, соседа что-то не стало видно, и в один прекрасный день Ступаль узнал, что дача отобрана у бывшего мясника.
С тех пор Викентий с совершенно особенным чувством входил, возвращаясь из города, в свой сад. Уж кому-кому, а ему-то не приходилось опасаться визитов из милиции. Вышедшая двумя изданиями популярная книга об астрономии, еще одна книжка о теории относительности и множество статей по газетам и журналам — вот откуда у него все. Пожалуй, пусть приходят, проверяют! Тем, что он имел, он владел по праву: и домом, и «Волгой», и сберегательной книжкой…
Викентий сунул в карман «Неделю» и огляделся. Стыдная мысль просилась ему в голову: все-таки он очень преуспел в жизни и устроился лучше, чем миллионы и миллионы людей в огромном Советском Союзе. И, уж конечно, лучше, чем любой из едущих сейчас с ним вместе в вагоне электрички.
Он нахмурился и попытался отогнать эту мысль. Но объективно, насчет вагона-то, во всяком случае, так оно и получалось.
Кроме молодой женщины на той же скамье со Ступалем сидела пожилая учительница, которая вынула из объемистого портфеля груду тетрадок и принялась проверять их. Напротив поместились трое: парень в капитанке, совсем молоденькая девушка-ремесленница, заранее насторожившаяся против ухаживаний парня, и старуха в грубом брезентовом плаще с сумкой на коленях, откуда торчали батоны.
Дальше по вагону расположились пригородные колхозники, железнодорожники, рабочие совхозов. Просто невозможно было представить себе, чтобы кто-нибудь из них владел дачей, автомобилем и имел возможность один год ездить в туристскую поездку в Рим, а другой — в Стокгольм.
За окном быстро, по-осеннему, вечерело. Начался мелкий дождь. Сквозь изрытое прозрачными каплями оконное стекло Викентию видны были потемневшие мокрые поля с не убранной еще капустой, длинные прямоугольники картофельных гряд возле домиков дорожных смотрителей, асфальтированные дороги, на одно короткое мгновение протягивающиеся к далекому горизонту, с торопящимся посередине маленьким грузовиком.
Ступалю было покойно и удобно сидеть. Он подумал, что вот ему самому не приходится ни вести грузовик, ни выкапывать картошку на слякотном поле. Что жизнь его проходит либо в собственном уютном кабинете, либо в разговорах и обсуждениях, которые тоже ведутся не на ветру и не в холоде. И снова успокоил себя — естественно, так и должно быть, поскольку он принадлежит к тем, кто двигает вперед культуру и науку.
На станции, в десятке километров от которой располагался известный на весь мир исследовательский центр, снаружи на перроне раздались молодые громкие голоса. Когда состав уже тронулся, дверь сильно стукнула, отъезжая, в вагоне появилась группа студентов. Все они порядком промокли, и с ними ворвались запахи дождя, сырой одежды и то оживление, которое всегда сопутствует куда-нибудь едущей молодежи.
Впереди пробежала девушка в красном беретике, огляделась, переводя дыхание.
— Ой, ребята, даже свободные места есть!
Места были возле Ступаля. Две студентки тотчас заняли их, а парни, чтоб не разбивать компании, устроились тут же на чемоданах и рюкзаках.
— Ну что же, — сказала, девушка в берете, — теперь поедим, физики, да?
— Поедим-поедим! — раздалось в ответ. — Гриша, не зажимай колбасу.
Но Гриша уже извлек из чемодана кус полтавской и всем своим видом показывал, что не зажимает, а напротив, оскорблен даже таким предположением.
— Ребята, ножик! — потребовала рыженькая студентка.
Студенты полезли по карманам, но проворнее всех оказался парень в капитанской фуражке. Он поднялся, подал ножик и предупредил:
— Осторожно. Сегодня точил.
Трапеза быстро была окончена, у студентов начался оживленный свой разговор. Заспорили о некой Тане Наземцевой, сбежавшей «с картошки», и Пришли к выводу, что она стоит за слишком бережное к себе отношение. Вспомнили о семинаре по вакууму, где некий Михей «дал прикурить» самому профессору Кольцову.
Девушка в берете сказала:
— Да, ребята, а что теперь Кольцов будет говорить на кафедре про третий курс?
Компания рассмеялась, а смуглый рослый студент воскликнул:
— При чем же тут третий?
Девушка в берете подхватила:
— И верно! Четвертый!.. Подумать только — мы уже четвертый курс.
Парни и девушки глубоко, серьезно вздохнули, умолкнув на минуту.
Ступаль ощущал к студентам почти отеческое чувство с оттенком, правда, легкой снисходительности. Он подумал, что они уже, возможно, читали его статью в «Неделе», и ему хотелось, чтоб они заговорили о ней.
— Ладно, люди, — сказал, прерывая молчание, смуглый. — А кто что думает об эксперименте. У Голикова… По-моему, тут перспектива.
— Лопух твой Голиков, — сразу отозвался маленький брюнет с умным и острым взглядом. — Я ему вот на столько не верю. Пытается доказать то, что уже доказано…
— Да дело не в том, что доказано, — возразил смуглый, — а в том, что Штейнберг работал на приборах огромной точности. А Голиков с чем экспериментирует?
— Вот теперь-то мне ясно, что ничего вы, ребята, не поняли. — Рыженькая девушка обвела всех торжествующим взглядом. — Голиков рассчитал время жизни частиц чисто теоретически. А приборы ему были нужны только, чтоб зарегистрировать наличие…
Студенты заспорили еще жарче, перебивая друг друга.
— Все это ерунда, — говорил маленький брюнет. — Самое важное сейчас — Алексеев со своей время-динамической теорией. Вот. Докажет, что световой луч обладает реактивной отдачей, и будет обоснована возможность движения по вектору времени. А это косвенно подтверждается теорией кривозамкнутого пространства. Тогда и получится, как в фантастических рассказах, — они к нам из будущего, а мы к ним…
Ближайшие к студентам пассажиры слушали этот разговор, улыбались, когда студенты смеялись, серьезнели, когда те говорили о серьезном. Хотя старуха с батонами, парень в капитанке и сидевшие на соседней скамье железнодорожники не понимали научной сути спора, на их лицах было благожелательное и даже чуть растроганное выражение.
Ступаль сначала попытался проникнуть в предмет дискуссии, но это оказалось ему не по силам. Когда же студенты заговорили о путешествиях по времени, он опять ощутил превосходство над ними. Ему была смешна горячность спорящих, поскольку он твердо знал, что передвижение во времени невозможно и никогда не станет возможным…
Вовне, на воле, между тем темнело. Состав замедлил ход, приближаясь к полустанку. За окном мелькнула кабинка «МАЗа» с шофером, закурившим в ожидании, когда поднимется шлагбаум. Потом электричка остановилась. На платформе стояли девушка с большой белой собакой и поодаль молодая женщина, держащая за руку мальчика лет трех. У того в руке был красный воздушный шарик на ниточке. Собака прыгала, играя, вдруг вырвала поводок и метнулась к мальчику. Тот, испугавшись, выпустил из руки свой шар и заплакал.
Ступаль глянул на все это мельком, потом он раскрыл рот, намереваясь вмешаться и спор студентов и объяснить, в чем именно они неправы.
И вдруг…
И вдруг он почувствовал, что у него каменеют пальцы ног. Глаза его сами собой закрылись. Сделалось темно. Окаменение решительно поднялось до груди, захватило плечи, руки. Он попытался крикнуть, по не мог. Какие-то серебряные круги вертелись перед глазами. Ему показалось, будто он с бешеной быстротой летит куда-то. Так скоро, что все его тело, уже окаменевшее, рассыпается на мельчайшие кусочки, в пыль.
Это мучительное состояние длилось довольно долго. Затем Ступаль ощутил, что тело его опять есть, и понял, что уже не сидит, а лежит на чем-то твердом.
Его немного подташнивало. Руки и ноги были противно слабыми. Он открыл глаза.
Над ним было синее небо. Не вечер, как в поезде, а ясный, сияющий день. Какие-то голоса переговаривались возле него. Было свежо и тепло вместе с тем, как после грозы.
Голоса спорили. Сначала Ступалю показалось, что это не русский язык, потом он начал разбирать отдельные слова и понял, что русский. Но чем-то отличающийся.
Мужской голос сказал:
— Конечно, это не тот. Мы ошиблись.
— Не так уж важно, что не тот, — возразила девушка рядом.
— Не тот, не тот, — сказал кто-то третий. — Такой нам ничего не расскажет и не объяснит. С самого начала установка была неправильной. То есть и с ним, конечно, интересно было бы познакомиться, но сейчас задача другая.
Вторгся девичий голос:
— Тише вы! Он уже может слышать… Даже не знаю, что теперь делать.
— Во всяком случае, надо его снять… Карио!
— Да! — откликнулись издалека.
— Выключи. Он приходит в себя.
Ощущение тошноты стало исчезать у Ступали. Он глубоко вдохнул и пошевелился.
Загорелая рука протянулась над его головой, отодвинула нависающую черную трубку.
— Давайте расходиться и будем готовить поле для отправки.
Ступаль приподнялся на локтях, сел на своем твердом ложе и недоверчиво огляделся.
Он находился на большой ровной площадке, уставленной аппаратами и машинами. Поскольку со всех сторон края площадки обрывались как бы прямо в небо, он подумал, что это крыша высокого здания.
Справа метрах в пяти стоял большой белый щит, покрытый переплетенными разноцветными проводами. Дальше тоже были щиты, столы с приборами, непонятные сооружения из перекрещивающихся белых плоскостей. Стоял навес на легких столбах — под крышей громоздилось что-то такое, чему трудно было подобрать название.
Прямо из белого пола тянулись зеленые растения.
— Как вы себя чувствуете? — раздалось рядом. — Здравствуйте.
Викентий обернулся и увидел атлетически сложенного юношу в трусиках с широким синим поясом.
— Вы в будущем. Но у нас, к сожалению, произошла ошибка… Как сейчас с дыханием? Нормально?
— Ничего, — осторожно ответил Викентий.
— Не беспокойтесь ни о чем, — сказал юноша.
Он протянул руки, с неожиданной силой взял Ступаля под мышки, поднял и поставил на пол.
— Голова больше не кружится?
— Ничего, — повторил Викентий. Ему вдруг подумалось, не потерялся ли во время этих приключений его бумажник. Бицепсом он прижал пиджак на груди и убедился, что все на месте. И светлое пальто было тоже здесь, перекинутое через руку.
Юноша слегка поморщился, как бы угадав эти душевные жесты Викентия.
— Погуляйте здесь полчаса, и мы отправим вас обратно.
Он повернулся и пошел на другой конец площадки.
«Невежливо», — подумал Ступаль. Он несмело сделал несколько шагов от серебристого полукольца, окружавшего стол, на котором он пришел в себя. Ему стало видно не только небо, и он убедился, что площадка, где он находится, возвышается среди бесконечного леса. По яркости красок лес показался Ступалю тропическим. Простираясь во все стороны горизонта, кое-где поднимаясь невысокими холмами, а в других местах образуя долины, он был так далеко внизу, что виделся Ступалю как бы с идущего на посадку самолета.
И там было совсем безлюдно.
Потом, присмотревшись, Ступаль увидел, что среди деревьев вдали возвышается что-то белое, похожее на огромное здание или скалу. И еще одно такое же вырисовывалось на фоне зелени правее и дальше первого.
Снизу несло влагой и бодрящими свежими запахами.
На площадке между тем начала развертываться какая-то деятельность. Юноши и девушки хлопотали у щитов и приборов. Работа, которой они занялись, была странной. Почти никто не прикасался к приборам. Ближайший к Ступалю юноша, стоя перед белым щитом, в неуловимом ритме протягивал и убирал руку, что-то шепча при этом. Возле другого щита девушка приседала как бы в старинном средневековом поклоне.