Страница:
Ромен ГАРИ
ПОЖИРАТЕЛИ ЗВЕЗД
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
НОВАЯ ГРАНИЦА
Глава I
Полет оказался до приятного скучным, д-р Хорват впервые отважился воспользоваться услугами неамериканской авиалинии и вынужден был признать, что здешние люди – если, конечно, оказывать им помощь – быстро все усваивают. При вылете из Майами вид пилота, которого гораздо легче было себе представить на вершине пирамиды ацтеков, нежели за штурвалом «Боинга», внушал д-ру Хорвату некоторые опасения; но мягкие посадки, поданные на обед гамбургеры и лимонный пирог, а также любезность командира корабля – на довольно сносном английском он сообщал пассажирам то название вулкана, то города и вообще старался держать их в курсе происходящего – быстро развеяли его страхи.
В южной части полуострова Цапоттцлан самолет совершил непредусмотренную посадку, чтобы принять на борт весьма необычного вида даму: маленькую, коренастую, с борцовскими плечами; ей почтительно помогал офицер в военной форме – точной копии обмундирования Военно-Воздушных сил США. Дама выглядела так, словно явилась прямо с какого-нибудь народного праздника, и сильно смахивала на замотанного в красную и зеленую парчу, перевязанного разноцветными ленточками индейского идола; на голове у нее красовался один из тех необыкновенных серых фетровых котелков, лицезреть которые д-р Хорват уже имел удовольствие, листая туристические брошюры. Черные как смоль, тщательно заплетенные в косички волосы свисали по обеим сторонам неподвижного терракотового лица – абсолютное отсутствие какого-либо выражения на нем основательно напоминало полное отупение. В руках она держала, очень элегантную кожаную сумку и жевала жвачку. Стюардесса почтительно шепотом пояснила, что сеньора – мать генерала Альмайо и направляется в столицу на ежегодную встречу с сыном. Миссионер знал, что авиакомпания – собственность Альмайо, и к неожиданной посадке отнесся благосклонно.
Рядом с ним сидел смуглый молодой человек в элегантном костюме голубого шелка с широкими накладными плечами; он постоянно улыбался, выставляя напоказ замечательный набор золотых зубов. По-английски он почти не понимал, и проповедник решил опробовать на нем свое зачаточное знание испанского. Похоже, молодой человек был артистом, гражданином Кубы и направлялся в столицу для работы по приглашению. Когда же д-р Хорват попытался выяснить, в какой именно из областей благородного искусства юноша применяет свои таланты, его сосед, кажется, смутился, произнес какое-то английское слово, похожее – странное дело – на «супермен»; миссионер, хотя так ничего и не понял, с удовлетворением кивнул головой и дружески улыбнулся – молодой человек в ответ тотчас раздвинул пухлые губы, меж которыми вспыхнуло золото.
В эту страну проповедник направлялся впервые, причем в качестве личного гостя президента – тут его называют lider maximo. Хотя д-ру Хорвату было всего тридцать два года, он являл собой одного из самых выдающихся деятелей Церкви и был известен далеко за пределами Соединенных Штатов как неутомимый и вдохновенный борец с врагами Господа.
Своей популярностью, влиянием, которое он оказывал на толпы людей, обращаемых им в веру, он был обязан прежде всего, разумеется, необычайной силе своей веры, но еще – он это знал и не стыдился этого – некоему личному магнетизму, так же как и своей внешности, весьма отличной от того, что люди привыкли видеть за кафедрой, за что и получил – хотя вовсе к этому и не стремился – прозвище «белокурый архангел». Иногда ему ставили в упрек его show-manship, умение организовать настоящий спектакль, артистизм и «беспрестанные поиски драматического эффекта»: ему доводилось проповедовать, стоя посреди боксерского ринга, дабы подчеркнуть, что с Демоном он ведет самый настоящий бой. Такого рода критика не слишком его заботила: законность метода воздействия на воображение признавалась во все времена и всеми ветвями Церкви; свидетельством тому служит явление Папы Павла VI в качестве «паломника мира» Организации Объединенных Наций. Д-р Хорват не видел никаких оснований оставлять преимущества в этой области за католиками. Бывший чемпион университетской команды по регби, дважды признанный All American, в своем протестантском крестовом походе он проявлял тот же динамизм, ту же волю к победе и ту же хватку, что прежде позволили ему стать одним из самых воинственных нападающих Соединенных Штатов. В конце каждого собрания, когда он в тишине – аплодисменты грянут потом – выпрямившись во весь рост, стоял, еще дрожа от сказанного, а руки его, словно крылья, были распростерты над тонувшим во мраке зрительным залом, от которого его отделял свет прожекторов, мужчины и женщины выходили из толпы, поднимались на сцену и, окружив его, преклоняли колена и участвовали в церемонии клятвы: они клялись самоотверженно, самозабвенно служить Истине Господней. Он вполне мог сказать о себе, что тоже стал своего рода lider maximo в той беспрестанной борьбе со злом, которую вел.
Газетных вырезок у д-ра Хорвата было больше, чем у великих кинозвезд. В статьях, которые он внимательно прочитывал, следя за реакцией противника и его лакеев, хватало и желчи, и сарказма, и ядовитых насмешек. Оскорбления миссионер сносил равнодушно: даже сам Господь не был защищен от хулы. Лишь результат имел для него значение. А ведь и месяца не прошло с тех пор, как, проповедуя в нью-йоркском Polo Grounds, он пережил момент настоящего триумфа: публика была многочисленнее, чем во время матча Петерсон – Кассиус Клей, а сбор оказался самым высоким за всю историю Grounds. Он становился самой большой звездой box office своей страны.
Д-р Хорват ежегодно приносил Церкви около миллиона долларов, свободных от налогов: вся сумма полностью шла на благотворительность. А сам получал не больше обычного пастора. На протяжении двух лет одно крупное рекламное агентство заботилось о том, чтобы его имя стало так же привычно людям, как кусок хлеба на столе. Разве Истина не есть продукт первой необходимости, и стоит ли сомневаться в целесообразности использования современных способов для обеспечения ее распространения? Безусловно, и речи не может быть ни о каких сравнениях завоевания душ с захватом рынков сбыта, но в этом одержимом жестокой конкуренцией мире лишать Господа советов ведущих специалистов в области воздействия на толпы людей было бы ошибкой. Нельзя и мысли допустить о том, чтобы бросить ЕГО один на один с противником, да еще с руками, связанными цепью условностей и предрассудков минувшей эпохи. Истину не должна постигнуть судьба маленьких семейных предприятий, вынужденных прозябать и хиреть из-за своей безвестности или неумения приспособиться.
Подчас, когда в какой-нибудь телестудии его причесывали и подкрашивали, ему случалось чуть-чуть пожалеть о том, что он не принадлежит Католической Церкви: в темно-синем костюме и неброском галстуке он был похож на актера во время репетиции шекспировской драмы. Он завидовал епископу Шону из Чикаго, появлявшемуся на экране во всем великолепии созданного Римской Церковью платья: с пришествием эры цветного телевидения эффект, производимый католиками, стал еще заметнее. Ему не нравилось цветное телевидение: чернобелое было драматичнее и куда больше соответствовало характеру борьбы между Добром и Злом.
Продуманность производимого впечатления, тщательность исполнения того, что его хулители цинично именовали «номером», нисколько не смущали его: для того чтобы вырвать зрителей из лап Противника, предлагающего программы, отравленные ядом эротики и насилия, необходимо иметь все преимущества на своей стороне. В течение последних двух лет его успех постоянно рос; самые влиятельные коммерческие фирмы оспаривали друг у друга право на финансирование его еженедельного «Часа Господня». Он выражал свою признательность, истово молясь вместе с женой и детьми – их у него семеро. Каждую неделю ему сообщали данные бюллетеня Нельсона, в котором указывалось, как котируется та или иная программа: он постоянно занимал место почти на самой вершине и никак не мог сдержать чувства гордости и трепета, охватывавших его при мысли о том, что благодаря его усилиям Господь по результатам опросов входит в первую пятерку, занимая свое место сразу после Beverly Hillbillies, «Неподкупных» и Crysler Comedy Show. При малейшем падении этих показателей он уединялся в храме, где часами напролет предавался размышлениям, дабы войти в личный контакт с Тем, Кто лучше всяких экспертов с Мэдисон-авеню знает сердца человеческие и способы воздействия на них. Пусть в адрес д-ра Хорвата сыплются обвинения в «дурном вкусе», «духовном донжуанстве», пусть его называют «цветным широкоэкранным махинатором, утыканным стереофонической аппаратурой», – его это вовсе не волнует; в такого рода поношениях явственно слышится голос обманувшегося в своих надеждах великого Конкурента – того, кто пытается усыпить бдительность людей, дабы утвердить власть тьмы.
Ибо в понимании миссионера Дьявол – это не какая-то символическая фигура, а вполне реальное живое существо: Зло есть не «что-то», а прежде всего – «кто-то», некая движущая, недремлющая, постоянно действующая сила, которую невозможно захватить врасплох. Оно есть зачинщик многих человеческих деяний, способный одновременно и разжигать кубинские или вьетнамские события, и прятаться под балахоном ку-клукс-клана, и вести антиамериканскую пропаганду в странах третьего мира. Нечто вроде менеджера – в прямом смысле слова – и преподобный Хорват не усматривал ничего скандального или недостойного в том, чтобы, со своей стороны, тоже стать своего рода менеджером, действующим в интересах Господних.
Так вот: оскорбления он пропускал мимо ушей; думая обо всем этом, он обычно складывал руки на груди – именно так он и сидел сейчас в стремительно несущемся над вулканами Центральной Америки самолете, хладнокровно просматривая свежие газетные вырезки, которые прихватил с собой, сунув в портфель. «Преподобный Хорват использует в религиозной деятельности рекламные приемы, достойные компании „Кока-Кола“; должно быть, в глубине души он лелеет мечту о том, чтобы разлить Господа в бутылки и залить этой панацеей рынок развивающихся стран», – писала одна из так называемых «прогрессивных» газет. «Между тем д-р Хорват определенно обладает чутьем в области организации театрального зрелища, его выступления никак не назовешь неубедительными; но напрашивается простой вопрос: совместимы ли используемые им средства с достоинством сана священника и не вкладывает ли он в свои публичные выступления добрую долю нарциссизма и тщеславия?» – так отозвался на его выступления «передовой» журнал, издаваемый доминиканским орденом. Количество людей, обращенных в веру после каждого из проводимых им собраний, было вполне достаточным для того, чтобы вызвать чувство горечи в кругах католиков. Впрочем, иногда он испытывал некое артистическое опьянение – может быть даже, им овладевало сознание собственного могущества и власти – когда, раскинув руки, он возвышался над толпой верующих или когда после раскатов последних произнесенных им слов, после последнего взмаха рук из зала, сквозь границу тьмы и омывавшего его света, неслись неистовые приветственные возгласы.
Но никогда он не забывал о том, что эта горячая любовь была направлена к Господу. Опьянение, гордость, приподнятое чувство, охватывавшее его в такие мгновения, – в силу чего он и получал упреки в «тщеславии» – просто доказывали, что он – такой же человек, как и все, подверженный тем же искушениям, и, стань он даже в один прекрасный день президентом Соединенных Штатов, никогда он не опустится до того, чтобы забыть об этом.
Ему никогда не приходило в голову вступить в борьбу за получение мандата на выборах в высшие эшелоны американской народной власти, но когда Господь наконец займет этот ключевой пост – настанут поистине великие времена.
Оставшиеся газетные вырезки он просмотрел бегло. "Редкостная сила веры, страстное желание спасти мир не способны никого оставить равнодушным… " "Эффектный профиль, достойный Греты Гарбо… Увы, кинематограф д-ра Хорвата лишен прелести великого немого… " Это из газетенки, выходящей небольшим тиражом, и потому не стоит внимания. Добрая доля критики была направлена на его физические данные: «Своими длинными светлыми волосами, лицом классического рыцаря без страха и упрека Его Преподобие невольно напоминает всех Белых Ангелов кеча, в ходе театрального боя наголову разбивающих на ринге предателя Черного Билла». Но д-р Хорват вовсе не собирался прибегнуть к искусству пластической хирургии, дабы лишить черты своего лица того, что могло порадовать глаз женской половине аудитории и произвести на нее впечатление; если профиль может оказаться полезным в борьбе с беспрестанно рыскающим по всей земле темным бродягой, он не колеблясь извлечет из этого пользу. Д-р Хорват сунул вырезки в портфель и постарался забыть о них.
В эту страну миссионер направлялся впервые., но ему было известно, что его помощь здесь крайне необходима. Дурная слава, которой пользовалась местная столица, ставила ее на одно из первых мест в истории греха Западного полушария. Этот затерянный уголок Центральной Америки, в духовном отношения не менее отсталый, чем в экономическом, марал бесчестьем весь континент. Среди бела дня здесь открыто торговали наркотиками. Главная улица столицы изобиловала как публичными, так и игорными домами; и в довершение всего этого ужаса – в кинотеатрах демонстрировали фильмы такого отвратительного толка, что при одной лишь мысли об этой мерзости преподобный Хорват с едва сдерживаемым нетерпением и яростью великого спортсмена, рвущегося в бой, на ринг, чувствовал, как у него сжимаются кулаки и напрягаются мощные, как у борца, мускулы.
Его решение принять сделанное ему официальное приглашение вызвало возмущение в определенных кругах. Полагали, что ему не следует своим присутствием оказывать честь правительству, продажность, беззаконие и жестокость которого были общеизвестны. Д-р Хорват считал этот довод не слишком убедительным. Отказываться от битвы с врагом под предлогом, что Противник ведет себя низко, означало бы развязать руки низости. Куда больше его заботило плохое знание языка, но должны же были эти люди немножко овладеть английским, общаясь с туристами, приезжающими туда, увы, отнюдь не ради развалин культуры майя и далеко не в поисках следов конкистадоров.
В качестве основной темы он опять избрал Дьявола, его реальное, физическое присутствие среди людей. Главная хитрость врага в том и заключалась, что он сумел посеять сомнения в своем существовании. В нескольких словах, но произнесенных с такой силой, что иногда с некоторыми из женщин случались настоящие истерические припадки, преподобному Хорвату удавалось разоблачить того, к соседству с которым люди привыкли настолько, что разучились распознавать его. Молодой проповедник на протяжении десяти лет направлял таким образом всю свою энергию, весь свой талант на то, чтобы вынудить Беса занять достойную позицию, с которой тот, благодаря скептицизму атеистов, постоянно норовил ускользнуть: позицию врага номер один.
Реакция на проводимую им кампанию внушала немалый оптимизм. Денежные вклады текли рекой, вызывая острую зависть противников Духовного перевооружения. После одержанной им в Лас-Вегасе – возможно, самой выдающейся – победы, когда ему удалось доказать реальное присутствие Дьявола так впечатляюще, что зрители впали почти что в исступление, пришлось вызвать пожарных, чтобы освободить зал. Люди обнимали и поздравляли друг друга, плакали от избытка чувств, от восторга. На следующий день один крайне неблагожелательно настроенный местный журналист написал нелепую статью, в которой заявлял, что Князю тьмы не мешало бы вручить преподобному Хорвату специальный приз: «Славный пастор с восхитительным рвением вселяет в людские сердца надежду на то, что они все-таки смогут найти покупателя на товар, сбыть который уже отчаялись: на свою душу». Цинизм при последнем издыхании, – в ответ на его зубовный скрежет и жалкое тявканье миссионер лишь пожал плечами. Но все же был несколько обеспокоен, получив вслед за тем солидную сумму денег «на благие дела» от агентства, представляющего общественные связи генерала Альмайо в Соединенных Штатах.
Американская пресса постоянно осуждала диктатора; его изображали кровавым тираном, достойным соперником Трухильо; хотя чаще всего слухи распространяли политические эмигранты, которые сами были уличены в преступлениях, совершенных во время пребывания у власти, тем не менее проповедник, принимая деньги, испытывал некоторое отвращение; он даже сделал конфиденциальный запрос в Государственный департамент. Оттуда ответили, что представители Альмайо в ООН и в системе Содружества американских государств всегда поддерживали точку зрения Вашингтона и обеспечивали решающее большинство голосов в ходе обсуждения некоторых серьезных вопросов, поставленных на голосование, – в частности, в момент введения войск в Санто-Доминго. Кроме того, христианину не пристало считать человека, будь то даже диктатор, полностью потерянным для Господа и лишенным всякой возможности искупления. Д-р Хорват передал чек Церкви. В любом случае этот неожиданный эпизод, равно как и доследовавшее за ним приглашение, доказывал, что отзвуки его речей докатились туда, где нуждались в них больше всего, и в сердце человека, вне всяких сомнений ужасного, но происходящего из глубоко верующих слоев индейского народа, пробудили какое-то беспокойство, может быть даже угрызения совести. Д-р Хорват принял и приглашение.
По прибытии в аэропорт не было никаких обычных формальностей; миссионера с подчеркнутым уважением проводили к предоставленному в его распоряжение «кадиллаку». Он заметил, что многим из пассажиров – в том числе и кубинскому «супермену» – были оказаны те же почести: их ожидали точно такие же «кадиллаки» с одетыми в военную форму шоферами.
Его попутчик оказался милейшим человеком – очень худой и высокий, с соломенного цвета волосами, бледно-голубыми веселыми глазами, длинной шеей, громадным адамовым яблоком, острыми чертами живого, ироничного лица, в котором было что-то по-лошадиному некрасивое, но дружелюбное и симпатичное; спутник представился: он был датчанином, звали его Агге Ольсен, приехал из Копенгагена. Они немного поговорили об этом красивом и таком чистеньком городе, где д-р Хорват побывал однажды. Проповедник заметил у ног своего соседа довольно большую коробку, весьма странную по своей форме: она напоминала одновременно и скрипичный футляр и гроб; коробка занимала много места, и лучше было бы поместить ее в багажник – так было бы удобнее всем. С ними ехал и молодой кубинец, скромно занявший место рядом с водителем.
Аэропорт находился в добром часе езды от столицы; со всех сторон видны были вулканы – одна из основных достопримечательностей страны, привлекавшая сюда туристов; внезапно д-ра Хорвата охватило какое-то гнетущее чувство, вроде бы даже и дышать стало трудно.
Им овладела странная, непривычная тоска, постепенно переходящая в какое-то поистине паническое чувство. От накатившей на него нервозности – связанной, безусловно, с перепадом высоты и клаустрофобией – он избавился без труда; однако не так просто оказалось поддерживать при этом разговор с любезным датчанином – тот, похоже, не испытывал ни малейшего недомогания; машина ехала более чем на высокой скорости; движения сидевшего за рулем индейца были резкими; общеизвестно, что из этих людей получаются самые опасные в мире водители. Они находились на высоте двух тысяч семисот метров над уровнем моря – его предупреждали, что в подобных случаях следует избегать любых излишних физических усилий; впрочем, величие пейзажа, словно напоминавшего о каком-то чудовищном катаклизме, более чем компенсировало всякие неприятные ощущения. Местность была черной, иссохшей, с бриллиантовыми изломами окаменелой лавы, щетинилась исполинскими кактусами в белых и красных цветах, из которых ему был знаком лишь аризонский двухметровый кактус-свеча.
Насколько хватало глаз, черные конусы вулканов следовали один за другим, располагаясь так симметрично, что зрелище это наводило на мысль о какой-то очень продуманной и точной схеме божественного происхождения; этот пейзаж д-р Хорват знал по фотографиям «Национального географического журнала», постоянным подписчиком которого был; но в реальном, физическом присутствии этих чудовищ – мертвых и в то же время до странного живых, закаменевших в своем черном гневе – так что скалы казались невсегда застывшими последними гримасами ненависти извергшихся недр, – крылась некая геологическая мощь, порождавшая мысли о невесть каком ужасном королевстве, упрятанном во чреве земли. Солнце, опустившееся за вершины гор, заливало небо своеобразным, каким-то ледяным свечением, отталкивающим человеческий взгляд, как какую-нибудь нечисть; д-р Хорват в свое время пролетал над горной цепью Анд, но такой картины катастрофы, словно скованной вечностью в самом своем разгаре, ему никогда еще не доводилось увидеть. Столица много раз подвергалась разрушению вследствие землетрясений и извержений вулканов; во время извержения 1781 года вице-король Санчес Доминго, направлявшийся в Гватемалу, был поглощен лавой почти со всей своей свитой, состоявшей из священников-иезуитов, солдат, комедиантов и карликовшутов; рассказ одного из немногих оставшихся в живых, отца Доменико, доносит до нас сведения о том, что найти удалось лишь тела «девицы Розиты Лопес, комедиантки, ведшей не праведную жизнь, и горбатого карлика Камило Альвареса, в своих остротах не щадившего даже Всевышнего – что ясно доказывает не божественное, а дьявольское происхождение катастрофы». Однако сей славный иезуит почему-то не вдается в размышления о том, какая же сила уберегла его самого. Последнее землетрясение, происшедшее в 1917 году, было менее страшным – уцелела добрая треть населения. Теперь прямо перед собой д-р Хорват видел вулкан, учинивший столько бед, и хотя, по единодушному мнению геологов, он давно потух, миссионер не мог избавиться от мысли о том, что выглядит вулкан далеко не лучшим образом. Его зубчатая заснеженная вершина, казалось, все еще скалится в угрожающей застывшей гримасе; но, безусловно, следовало учитывать, что значительную роль в этом играло воображение. Вулкан с неприятным упорством вновь и вновь появлялся на каждом повороте дороги; за ним была скрыта столица; долина расширялась, почти отвесные склоны по обеим сторонам шоссе постепенно отступали, машина вырвалась на просторное многокилометровое скалистое плато, залитое черной лавой, на котором то тут, то там виднелись хижины того же цвета, построенные все из того же прокаленного камня, окруженные хилым кустарником и плантациями кактусов; из них крестьяне извлекают peyotl – наркотик, ставший для них единственным источником и дохода, и забвения. Асфальтированное шоссе было превосходного качества и в прекрасном состоянии. В «кадиллаке» работал кондиционер. Нагромождение камней на плато наводило на мысль о каком-то невероятном камнепаде прямо с неба. Справа, еще совсем близко, на расстоянии каких-нибудь нескольких сот метров, виднелись склоны вулкана; ощетинившиеся колючками карликовые кактусы, так называемые desgigos, извивались желтыми и зелеными щупальцами, словно шкура, снятая с боков изуродованных скал; д-р Хорват пришел к выводу, что нечасто ему случалось видеть пейзаж менее христианский и что, наверное, все это иссохшее, каменистое и пыльное пространство, на котором солнце выжгло то, что пощадила лава, буквально кишит змеями.
– Вытащите меня отсюда! – раздался вдруг какой-то голос.
Д-р Хорват подскочил от неожиданности и, с некоторым удивлением вскинув брови, взглянул на попутчиков; но его датский сосед лишь любезно улыбнулся, а кубинский юноша тоже с изумлением повернул голову, разглядывая салон машины.
– Выпустите меня отсюда, черт подери, – с яростью повторил тот же голос. – Я вот-вот задохнусь.
Совсем рядом с собой д-р Хорват услышал какой-то кашель, причем кашлял явно не датчанин и не шофер, а у кубинского юноши – он опять выставил напоказ сверкающие золотые зубы – вид был несколько испуганный.
– Ад и проклятье! – вновь раздался голос. – Если вы немедленно не дадите мне глотнуть воздуха, я никогда больше не заговорю, а вы подохнете с голоду.
– Что это такое? – спросил д-р Хорват.
Датчанин выглядел озадаченным.
– Не знаю, – ответил он.
– Это вы-то не знаете? – насмешливо воскликнул голос. – Слушайте, мистер Хорват – надеюсь, уважаемый, я не перековеркал вашу фамилию, прочитав ее на чемодане, – я хочу, чтобы вы знали, что сидите рядом с тираном, который на протяжении долгих лет эксплуатирует меня, сидя, так сказать, у меня на шее. Это же рабство, уважаемый, более того – бесстыдная эксплуатация несравненного таланта. Против этого следовало бы принять закон.
Лично я придерживаюсь именно такого мнения.
Внезапно лежащая у датчанина на коленях коробка распахнулась, и оттуда вынырнула кукла – она сидела, выпрямив спину и вытянув на фиолетовом бархате мягкой внутренней обивки одетые в полосатые штаны ноги.
«Чревовещатель», – с некоторым раздражением констатировал миссионер.
– Позвольте представить вам моего друга Оле Йенсена, – сказал датчанин.
– Ненавижу чревовещателей, – проворчала кукла. – Все – паразиты. Тем не менее очень приятно познакомиться.
В южной части полуострова Цапоттцлан самолет совершил непредусмотренную посадку, чтобы принять на борт весьма необычного вида даму: маленькую, коренастую, с борцовскими плечами; ей почтительно помогал офицер в военной форме – точной копии обмундирования Военно-Воздушных сил США. Дама выглядела так, словно явилась прямо с какого-нибудь народного праздника, и сильно смахивала на замотанного в красную и зеленую парчу, перевязанного разноцветными ленточками индейского идола; на голове у нее красовался один из тех необыкновенных серых фетровых котелков, лицезреть которые д-р Хорват уже имел удовольствие, листая туристические брошюры. Черные как смоль, тщательно заплетенные в косички волосы свисали по обеим сторонам неподвижного терракотового лица – абсолютное отсутствие какого-либо выражения на нем основательно напоминало полное отупение. В руках она держала, очень элегантную кожаную сумку и жевала жвачку. Стюардесса почтительно шепотом пояснила, что сеньора – мать генерала Альмайо и направляется в столицу на ежегодную встречу с сыном. Миссионер знал, что авиакомпания – собственность Альмайо, и к неожиданной посадке отнесся благосклонно.
Рядом с ним сидел смуглый молодой человек в элегантном костюме голубого шелка с широкими накладными плечами; он постоянно улыбался, выставляя напоказ замечательный набор золотых зубов. По-английски он почти не понимал, и проповедник решил опробовать на нем свое зачаточное знание испанского. Похоже, молодой человек был артистом, гражданином Кубы и направлялся в столицу для работы по приглашению. Когда же д-р Хорват попытался выяснить, в какой именно из областей благородного искусства юноша применяет свои таланты, его сосед, кажется, смутился, произнес какое-то английское слово, похожее – странное дело – на «супермен»; миссионер, хотя так ничего и не понял, с удовлетворением кивнул головой и дружески улыбнулся – молодой человек в ответ тотчас раздвинул пухлые губы, меж которыми вспыхнуло золото.
В эту страну проповедник направлялся впервые, причем в качестве личного гостя президента – тут его называют lider maximo. Хотя д-ру Хорвату было всего тридцать два года, он являл собой одного из самых выдающихся деятелей Церкви и был известен далеко за пределами Соединенных Штатов как неутомимый и вдохновенный борец с врагами Господа.
Своей популярностью, влиянием, которое он оказывал на толпы людей, обращаемых им в веру, он был обязан прежде всего, разумеется, необычайной силе своей веры, но еще – он это знал и не стыдился этого – некоему личному магнетизму, так же как и своей внешности, весьма отличной от того, что люди привыкли видеть за кафедрой, за что и получил – хотя вовсе к этому и не стремился – прозвище «белокурый архангел». Иногда ему ставили в упрек его show-manship, умение организовать настоящий спектакль, артистизм и «беспрестанные поиски драматического эффекта»: ему доводилось проповедовать, стоя посреди боксерского ринга, дабы подчеркнуть, что с Демоном он ведет самый настоящий бой. Такого рода критика не слишком его заботила: законность метода воздействия на воображение признавалась во все времена и всеми ветвями Церкви; свидетельством тому служит явление Папы Павла VI в качестве «паломника мира» Организации Объединенных Наций. Д-р Хорват не видел никаких оснований оставлять преимущества в этой области за католиками. Бывший чемпион университетской команды по регби, дважды признанный All American, в своем протестантском крестовом походе он проявлял тот же динамизм, ту же волю к победе и ту же хватку, что прежде позволили ему стать одним из самых воинственных нападающих Соединенных Штатов. В конце каждого собрания, когда он в тишине – аплодисменты грянут потом – выпрямившись во весь рост, стоял, еще дрожа от сказанного, а руки его, словно крылья, были распростерты над тонувшим во мраке зрительным залом, от которого его отделял свет прожекторов, мужчины и женщины выходили из толпы, поднимались на сцену и, окружив его, преклоняли колена и участвовали в церемонии клятвы: они клялись самоотверженно, самозабвенно служить Истине Господней. Он вполне мог сказать о себе, что тоже стал своего рода lider maximo в той беспрестанной борьбе со злом, которую вел.
Газетных вырезок у д-ра Хорвата было больше, чем у великих кинозвезд. В статьях, которые он внимательно прочитывал, следя за реакцией противника и его лакеев, хватало и желчи, и сарказма, и ядовитых насмешек. Оскорбления миссионер сносил равнодушно: даже сам Господь не был защищен от хулы. Лишь результат имел для него значение. А ведь и месяца не прошло с тех пор, как, проповедуя в нью-йоркском Polo Grounds, он пережил момент настоящего триумфа: публика была многочисленнее, чем во время матча Петерсон – Кассиус Клей, а сбор оказался самым высоким за всю историю Grounds. Он становился самой большой звездой box office своей страны.
Д-р Хорват ежегодно приносил Церкви около миллиона долларов, свободных от налогов: вся сумма полностью шла на благотворительность. А сам получал не больше обычного пастора. На протяжении двух лет одно крупное рекламное агентство заботилось о том, чтобы его имя стало так же привычно людям, как кусок хлеба на столе. Разве Истина не есть продукт первой необходимости, и стоит ли сомневаться в целесообразности использования современных способов для обеспечения ее распространения? Безусловно, и речи не может быть ни о каких сравнениях завоевания душ с захватом рынков сбыта, но в этом одержимом жестокой конкуренцией мире лишать Господа советов ведущих специалистов в области воздействия на толпы людей было бы ошибкой. Нельзя и мысли допустить о том, чтобы бросить ЕГО один на один с противником, да еще с руками, связанными цепью условностей и предрассудков минувшей эпохи. Истину не должна постигнуть судьба маленьких семейных предприятий, вынужденных прозябать и хиреть из-за своей безвестности или неумения приспособиться.
Подчас, когда в какой-нибудь телестудии его причесывали и подкрашивали, ему случалось чуть-чуть пожалеть о том, что он не принадлежит Католической Церкви: в темно-синем костюме и неброском галстуке он был похож на актера во время репетиции шекспировской драмы. Он завидовал епископу Шону из Чикаго, появлявшемуся на экране во всем великолепии созданного Римской Церковью платья: с пришествием эры цветного телевидения эффект, производимый католиками, стал еще заметнее. Ему не нравилось цветное телевидение: чернобелое было драматичнее и куда больше соответствовало характеру борьбы между Добром и Злом.
Продуманность производимого впечатления, тщательность исполнения того, что его хулители цинично именовали «номером», нисколько не смущали его: для того чтобы вырвать зрителей из лап Противника, предлагающего программы, отравленные ядом эротики и насилия, необходимо иметь все преимущества на своей стороне. В течение последних двух лет его успех постоянно рос; самые влиятельные коммерческие фирмы оспаривали друг у друга право на финансирование его еженедельного «Часа Господня». Он выражал свою признательность, истово молясь вместе с женой и детьми – их у него семеро. Каждую неделю ему сообщали данные бюллетеня Нельсона, в котором указывалось, как котируется та или иная программа: он постоянно занимал место почти на самой вершине и никак не мог сдержать чувства гордости и трепета, охватывавших его при мысли о том, что благодаря его усилиям Господь по результатам опросов входит в первую пятерку, занимая свое место сразу после Beverly Hillbillies, «Неподкупных» и Crysler Comedy Show. При малейшем падении этих показателей он уединялся в храме, где часами напролет предавался размышлениям, дабы войти в личный контакт с Тем, Кто лучше всяких экспертов с Мэдисон-авеню знает сердца человеческие и способы воздействия на них. Пусть в адрес д-ра Хорвата сыплются обвинения в «дурном вкусе», «духовном донжуанстве», пусть его называют «цветным широкоэкранным махинатором, утыканным стереофонической аппаратурой», – его это вовсе не волнует; в такого рода поношениях явственно слышится голос обманувшегося в своих надеждах великого Конкурента – того, кто пытается усыпить бдительность людей, дабы утвердить власть тьмы.
Ибо в понимании миссионера Дьявол – это не какая-то символическая фигура, а вполне реальное живое существо: Зло есть не «что-то», а прежде всего – «кто-то», некая движущая, недремлющая, постоянно действующая сила, которую невозможно захватить врасплох. Оно есть зачинщик многих человеческих деяний, способный одновременно и разжигать кубинские или вьетнамские события, и прятаться под балахоном ку-клукс-клана, и вести антиамериканскую пропаганду в странах третьего мира. Нечто вроде менеджера – в прямом смысле слова – и преподобный Хорват не усматривал ничего скандального или недостойного в том, чтобы, со своей стороны, тоже стать своего рода менеджером, действующим в интересах Господних.
Так вот: оскорбления он пропускал мимо ушей; думая обо всем этом, он обычно складывал руки на груди – именно так он и сидел сейчас в стремительно несущемся над вулканами Центральной Америки самолете, хладнокровно просматривая свежие газетные вырезки, которые прихватил с собой, сунув в портфель. «Преподобный Хорват использует в религиозной деятельности рекламные приемы, достойные компании „Кока-Кола“; должно быть, в глубине души он лелеет мечту о том, чтобы разлить Господа в бутылки и залить этой панацеей рынок развивающихся стран», – писала одна из так называемых «прогрессивных» газет. «Между тем д-р Хорват определенно обладает чутьем в области организации театрального зрелища, его выступления никак не назовешь неубедительными; но напрашивается простой вопрос: совместимы ли используемые им средства с достоинством сана священника и не вкладывает ли он в свои публичные выступления добрую долю нарциссизма и тщеславия?» – так отозвался на его выступления «передовой» журнал, издаваемый доминиканским орденом. Количество людей, обращенных в веру после каждого из проводимых им собраний, было вполне достаточным для того, чтобы вызвать чувство горечи в кругах католиков. Впрочем, иногда он испытывал некое артистическое опьянение – может быть даже, им овладевало сознание собственного могущества и власти – когда, раскинув руки, он возвышался над толпой верующих или когда после раскатов последних произнесенных им слов, после последнего взмаха рук из зала, сквозь границу тьмы и омывавшего его света, неслись неистовые приветственные возгласы.
Но никогда он не забывал о том, что эта горячая любовь была направлена к Господу. Опьянение, гордость, приподнятое чувство, охватывавшее его в такие мгновения, – в силу чего он и получал упреки в «тщеславии» – просто доказывали, что он – такой же человек, как и все, подверженный тем же искушениям, и, стань он даже в один прекрасный день президентом Соединенных Штатов, никогда он не опустится до того, чтобы забыть об этом.
Ему никогда не приходило в голову вступить в борьбу за получение мандата на выборах в высшие эшелоны американской народной власти, но когда Господь наконец займет этот ключевой пост – настанут поистине великие времена.
Оставшиеся газетные вырезки он просмотрел бегло. "Редкостная сила веры, страстное желание спасти мир не способны никого оставить равнодушным… " "Эффектный профиль, достойный Греты Гарбо… Увы, кинематограф д-ра Хорвата лишен прелести великого немого… " Это из газетенки, выходящей небольшим тиражом, и потому не стоит внимания. Добрая доля критики была направлена на его физические данные: «Своими длинными светлыми волосами, лицом классического рыцаря без страха и упрека Его Преподобие невольно напоминает всех Белых Ангелов кеча, в ходе театрального боя наголову разбивающих на ринге предателя Черного Билла». Но д-р Хорват вовсе не собирался прибегнуть к искусству пластической хирургии, дабы лишить черты своего лица того, что могло порадовать глаз женской половине аудитории и произвести на нее впечатление; если профиль может оказаться полезным в борьбе с беспрестанно рыскающим по всей земле темным бродягой, он не колеблясь извлечет из этого пользу. Д-р Хорват сунул вырезки в портфель и постарался забыть о них.
В эту страну миссионер направлялся впервые., но ему было известно, что его помощь здесь крайне необходима. Дурная слава, которой пользовалась местная столица, ставила ее на одно из первых мест в истории греха Западного полушария. Этот затерянный уголок Центральной Америки, в духовном отношения не менее отсталый, чем в экономическом, марал бесчестьем весь континент. Среди бела дня здесь открыто торговали наркотиками. Главная улица столицы изобиловала как публичными, так и игорными домами; и в довершение всего этого ужаса – в кинотеатрах демонстрировали фильмы такого отвратительного толка, что при одной лишь мысли об этой мерзости преподобный Хорват с едва сдерживаемым нетерпением и яростью великого спортсмена, рвущегося в бой, на ринг, чувствовал, как у него сжимаются кулаки и напрягаются мощные, как у борца, мускулы.
Его решение принять сделанное ему официальное приглашение вызвало возмущение в определенных кругах. Полагали, что ему не следует своим присутствием оказывать честь правительству, продажность, беззаконие и жестокость которого были общеизвестны. Д-р Хорват считал этот довод не слишком убедительным. Отказываться от битвы с врагом под предлогом, что Противник ведет себя низко, означало бы развязать руки низости. Куда больше его заботило плохое знание языка, но должны же были эти люди немножко овладеть английским, общаясь с туристами, приезжающими туда, увы, отнюдь не ради развалин культуры майя и далеко не в поисках следов конкистадоров.
В качестве основной темы он опять избрал Дьявола, его реальное, физическое присутствие среди людей. Главная хитрость врага в том и заключалась, что он сумел посеять сомнения в своем существовании. В нескольких словах, но произнесенных с такой силой, что иногда с некоторыми из женщин случались настоящие истерические припадки, преподобному Хорвату удавалось разоблачить того, к соседству с которым люди привыкли настолько, что разучились распознавать его. Молодой проповедник на протяжении десяти лет направлял таким образом всю свою энергию, весь свой талант на то, чтобы вынудить Беса занять достойную позицию, с которой тот, благодаря скептицизму атеистов, постоянно норовил ускользнуть: позицию врага номер один.
Реакция на проводимую им кампанию внушала немалый оптимизм. Денежные вклады текли рекой, вызывая острую зависть противников Духовного перевооружения. После одержанной им в Лас-Вегасе – возможно, самой выдающейся – победы, когда ему удалось доказать реальное присутствие Дьявола так впечатляюще, что зрители впали почти что в исступление, пришлось вызвать пожарных, чтобы освободить зал. Люди обнимали и поздравляли друг друга, плакали от избытка чувств, от восторга. На следующий день один крайне неблагожелательно настроенный местный журналист написал нелепую статью, в которой заявлял, что Князю тьмы не мешало бы вручить преподобному Хорвату специальный приз: «Славный пастор с восхитительным рвением вселяет в людские сердца надежду на то, что они все-таки смогут найти покупателя на товар, сбыть который уже отчаялись: на свою душу». Цинизм при последнем издыхании, – в ответ на его зубовный скрежет и жалкое тявканье миссионер лишь пожал плечами. Но все же был несколько обеспокоен, получив вслед за тем солидную сумму денег «на благие дела» от агентства, представляющего общественные связи генерала Альмайо в Соединенных Штатах.
Американская пресса постоянно осуждала диктатора; его изображали кровавым тираном, достойным соперником Трухильо; хотя чаще всего слухи распространяли политические эмигранты, которые сами были уличены в преступлениях, совершенных во время пребывания у власти, тем не менее проповедник, принимая деньги, испытывал некоторое отвращение; он даже сделал конфиденциальный запрос в Государственный департамент. Оттуда ответили, что представители Альмайо в ООН и в системе Содружества американских государств всегда поддерживали точку зрения Вашингтона и обеспечивали решающее большинство голосов в ходе обсуждения некоторых серьезных вопросов, поставленных на голосование, – в частности, в момент введения войск в Санто-Доминго. Кроме того, христианину не пристало считать человека, будь то даже диктатор, полностью потерянным для Господа и лишенным всякой возможности искупления. Д-р Хорват передал чек Церкви. В любом случае этот неожиданный эпизод, равно как и доследовавшее за ним приглашение, доказывал, что отзвуки его речей докатились туда, где нуждались в них больше всего, и в сердце человека, вне всяких сомнений ужасного, но происходящего из глубоко верующих слоев индейского народа, пробудили какое-то беспокойство, может быть даже угрызения совести. Д-р Хорват принял и приглашение.
По прибытии в аэропорт не было никаких обычных формальностей; миссионера с подчеркнутым уважением проводили к предоставленному в его распоряжение «кадиллаку». Он заметил, что многим из пассажиров – в том числе и кубинскому «супермену» – были оказаны те же почести: их ожидали точно такие же «кадиллаки» с одетыми в военную форму шоферами.
Его попутчик оказался милейшим человеком – очень худой и высокий, с соломенного цвета волосами, бледно-голубыми веселыми глазами, длинной шеей, громадным адамовым яблоком, острыми чертами живого, ироничного лица, в котором было что-то по-лошадиному некрасивое, но дружелюбное и симпатичное; спутник представился: он был датчанином, звали его Агге Ольсен, приехал из Копенгагена. Они немного поговорили об этом красивом и таком чистеньком городе, где д-р Хорват побывал однажды. Проповедник заметил у ног своего соседа довольно большую коробку, весьма странную по своей форме: она напоминала одновременно и скрипичный футляр и гроб; коробка занимала много места, и лучше было бы поместить ее в багажник – так было бы удобнее всем. С ними ехал и молодой кубинец, скромно занявший место рядом с водителем.
Аэропорт находился в добром часе езды от столицы; со всех сторон видны были вулканы – одна из основных достопримечательностей страны, привлекавшая сюда туристов; внезапно д-ра Хорвата охватило какое-то гнетущее чувство, вроде бы даже и дышать стало трудно.
Им овладела странная, непривычная тоска, постепенно переходящая в какое-то поистине паническое чувство. От накатившей на него нервозности – связанной, безусловно, с перепадом высоты и клаустрофобией – он избавился без труда; однако не так просто оказалось поддерживать при этом разговор с любезным датчанином – тот, похоже, не испытывал ни малейшего недомогания; машина ехала более чем на высокой скорости; движения сидевшего за рулем индейца были резкими; общеизвестно, что из этих людей получаются самые опасные в мире водители. Они находились на высоте двух тысяч семисот метров над уровнем моря – его предупреждали, что в подобных случаях следует избегать любых излишних физических усилий; впрочем, величие пейзажа, словно напоминавшего о каком-то чудовищном катаклизме, более чем компенсировало всякие неприятные ощущения. Местность была черной, иссохшей, с бриллиантовыми изломами окаменелой лавы, щетинилась исполинскими кактусами в белых и красных цветах, из которых ему был знаком лишь аризонский двухметровый кактус-свеча.
Насколько хватало глаз, черные конусы вулканов следовали один за другим, располагаясь так симметрично, что зрелище это наводило на мысль о какой-то очень продуманной и точной схеме божественного происхождения; этот пейзаж д-р Хорват знал по фотографиям «Национального географического журнала», постоянным подписчиком которого был; но в реальном, физическом присутствии этих чудовищ – мертвых и в то же время до странного живых, закаменевших в своем черном гневе – так что скалы казались невсегда застывшими последними гримасами ненависти извергшихся недр, – крылась некая геологическая мощь, порождавшая мысли о невесть каком ужасном королевстве, упрятанном во чреве земли. Солнце, опустившееся за вершины гор, заливало небо своеобразным, каким-то ледяным свечением, отталкивающим человеческий взгляд, как какую-нибудь нечисть; д-р Хорват в свое время пролетал над горной цепью Анд, но такой картины катастрофы, словно скованной вечностью в самом своем разгаре, ему никогда еще не доводилось увидеть. Столица много раз подвергалась разрушению вследствие землетрясений и извержений вулканов; во время извержения 1781 года вице-король Санчес Доминго, направлявшийся в Гватемалу, был поглощен лавой почти со всей своей свитой, состоявшей из священников-иезуитов, солдат, комедиантов и карликовшутов; рассказ одного из немногих оставшихся в живых, отца Доменико, доносит до нас сведения о том, что найти удалось лишь тела «девицы Розиты Лопес, комедиантки, ведшей не праведную жизнь, и горбатого карлика Камило Альвареса, в своих остротах не щадившего даже Всевышнего – что ясно доказывает не божественное, а дьявольское происхождение катастрофы». Однако сей славный иезуит почему-то не вдается в размышления о том, какая же сила уберегла его самого. Последнее землетрясение, происшедшее в 1917 году, было менее страшным – уцелела добрая треть населения. Теперь прямо перед собой д-р Хорват видел вулкан, учинивший столько бед, и хотя, по единодушному мнению геологов, он давно потух, миссионер не мог избавиться от мысли о том, что выглядит вулкан далеко не лучшим образом. Его зубчатая заснеженная вершина, казалось, все еще скалится в угрожающей застывшей гримасе; но, безусловно, следовало учитывать, что значительную роль в этом играло воображение. Вулкан с неприятным упорством вновь и вновь появлялся на каждом повороте дороги; за ним была скрыта столица; долина расширялась, почти отвесные склоны по обеим сторонам шоссе постепенно отступали, машина вырвалась на просторное многокилометровое скалистое плато, залитое черной лавой, на котором то тут, то там виднелись хижины того же цвета, построенные все из того же прокаленного камня, окруженные хилым кустарником и плантациями кактусов; из них крестьяне извлекают peyotl – наркотик, ставший для них единственным источником и дохода, и забвения. Асфальтированное шоссе было превосходного качества и в прекрасном состоянии. В «кадиллаке» работал кондиционер. Нагромождение камней на плато наводило на мысль о каком-то невероятном камнепаде прямо с неба. Справа, еще совсем близко, на расстоянии каких-нибудь нескольких сот метров, виднелись склоны вулкана; ощетинившиеся колючками карликовые кактусы, так называемые desgigos, извивались желтыми и зелеными щупальцами, словно шкура, снятая с боков изуродованных скал; д-р Хорват пришел к выводу, что нечасто ему случалось видеть пейзаж менее христианский и что, наверное, все это иссохшее, каменистое и пыльное пространство, на котором солнце выжгло то, что пощадила лава, буквально кишит змеями.
– Вытащите меня отсюда! – раздался вдруг какой-то голос.
Д-р Хорват подскочил от неожиданности и, с некоторым удивлением вскинув брови, взглянул на попутчиков; но его датский сосед лишь любезно улыбнулся, а кубинский юноша тоже с изумлением повернул голову, разглядывая салон машины.
– Выпустите меня отсюда, черт подери, – с яростью повторил тот же голос. – Я вот-вот задохнусь.
Совсем рядом с собой д-р Хорват услышал какой-то кашель, причем кашлял явно не датчанин и не шофер, а у кубинского юноши – он опять выставил напоказ сверкающие золотые зубы – вид был несколько испуганный.
– Ад и проклятье! – вновь раздался голос. – Если вы немедленно не дадите мне глотнуть воздуха, я никогда больше не заговорю, а вы подохнете с голоду.
– Что это такое? – спросил д-р Хорват.
Датчанин выглядел озадаченным.
– Не знаю, – ответил он.
– Это вы-то не знаете? – насмешливо воскликнул голос. – Слушайте, мистер Хорват – надеюсь, уважаемый, я не перековеркал вашу фамилию, прочитав ее на чемодане, – я хочу, чтобы вы знали, что сидите рядом с тираном, который на протяжении долгих лет эксплуатирует меня, сидя, так сказать, у меня на шее. Это же рабство, уважаемый, более того – бесстыдная эксплуатация несравненного таланта. Против этого следовало бы принять закон.
Лично я придерживаюсь именно такого мнения.
Внезапно лежащая у датчанина на коленях коробка распахнулась, и оттуда вынырнула кукла – она сидела, выпрямив спину и вытянув на фиолетовом бархате мягкой внутренней обивки одетые в полосатые штаны ноги.
«Чревовещатель», – с некоторым раздражением констатировал миссионер.
– Позвольте представить вам моего друга Оле Йенсена, – сказал датчанин.
– Ненавижу чревовещателей, – проворчала кукла. – Все – паразиты. Тем не менее очень приятно познакомиться.