Страница:
А что, если они влезли к нему в доверие с помощью каких-то наркотиков или применили пытки и содержание в карцере? Это вполне реально. Кромер готов был поклясться жизнью, что до момента отстранения от власти Селассие ни за что бы не подписал документы, наносящие ему ущерб и личный вред. Но он вполне мог это сделать потом, после переворота, если его заставили силой. Он же содержался в течение целого года под строгим домашним арестом.
Теперь Кромер ясно понимал, откуда ждать удара. К тому же он был почти полностью уверен, что сможет помешать или свести на нет те возможные действия, о которых упомянул Юфру, перед своим уходом. Он еще раз внимательно просмотрел один из файлов. Да-да, вот она, эта инструкция: никакие документы, подписанные императором, не должны приниматься к производству после истечения определенного срока со дня их подписи. При получении любого письменного распоряжения, предлагающего операции с вкладами, которое имеет подпись более чем двухнедельной давности, банк должен перепроверить правомочность этого документа, прежде чем начать работать с ним. Это условие было оговорено специально, как определенная предосторожность в те давние времена, когда курьерская служба была еще не такой надежной, а связь – менее быстрой. Хотя к процедуре, изложенной в этой статье, никогда не пришлось прибегнуть, она тем не менее до сих пор оставалась в силе. И сейчас, словно своеобразный бастион, она должна была защитить Кромера от потенциальной катастрофы.
Кромер с облегчением вздохнул и расслабился. Однако уже через мгновение почувствовал легкое раздражение в связи с тем, что проявил слабость и напрасно потратил столько времени на такую маловероятную угрозу. Он допил виски, погасил в кабинете свет и спустился в подземный этаж, где его ждал «даймлер» со спокойно дремавшим на сиденье шофером. К полуночи Кромер был в своей лондонской квартире.
– Вы теперь понимаете, мистер Юфру, что должны были чувствовать мои коллеги и я сам.
Кромер сделал небольшую паузу и внимательно посмотрел в глаза Юфру, которого утром пригласил к себе в офис для дальнейших переговоров.
– После такого перерыва во времени, и принимая во внимание неопределенность политической ситуации в вашей стране, мы не можем быть уверены, что документы будут отражать волю и последнее желание императора, – продолжил Кромер. – Нам придется найти дополнительное подтверждение, возможно, даже заверение самого подписанта, прежде чем что-либо предпринять. Хотя вы, конечно, понимаете, что сделать это, увы, невозможно: его уже больше нет с нами.
– Понимаю, сэр Чарльз. Однако вы не подвергнете сомнению действительность подписи и печати императора?
– Ни в коем случае. Это мы можем удостоверить.
– С точки зрения законности документов и волеизъявления, сэр Чарльз, вас будет смущать только давность подписи, не так ли?
– Вы совершенно правы, мистер Юфру.
– Понятно. В таком случае я почти уверен, что подобной проблемы никогда не возникнет.
Кромер кивнул головой. Весь этот нелепый, заставивший его немного поволноваться заговор, если он даже и существовал где-то, помимо его собственного богатого воображения, был окончательно подавлен. Скорее всего без всяких дальнейших осложнений.
Слушая речь Юфру, можно было подумать, что все, о чем он говорил, было не чем иным, как чисто гипотетическим предположением. Он по-прежнему был очень вежлив и приветлив и высказал несколько хвалебных комплиментов в отношении хорошего вкуса сэра Чарльза и в конце концов покинул кабинет в отличном настроении.
Банкир остался сидеть за столом, погруженный в мысли. У него не было никаких других встреч, назначенных на это утро, вплоть до ленча, который он должен был провести в компании одного из маклеров.
Кромер испытывал некоторое раздражение и недовольство самим собой. У него было ощущение, что ему чего-то не хватает, что-то упущено в разговоре с Юфру. Конечно, размышлял он, у его соперников имелись лишь две возможности. Во-первых, банда Менгисту могла подделать или планировала подделку документов. Во-вторых, они уже могли располагать подлинным письмом, полученным тем или иным способом. В обоих случаях указанная на этих документах дата должна предшествовать времени смерти императора; теперь, после его разговора с Юфру, им станет известно, что просроченная дата уже сама по себе, автоматически, делает документ недействительным. Богатство навечно останется вне пределов их досягаемости.
Юфру проиграл. Кромер задумался. Но проиграл ли он? Он не выглядел человеком, который потерпел серьезную неудачу – ни злости и раздражения, ни подавленности и опасений в связи с тем, что обязан доложить о провале миссии своим боссам и разрушить их надежды. Нет, все выглядело так, словно он просто отказался от какого-то одного варианта действий.
Интересно, какие еще варианты имеются в его распоряжении? Что такое Кромер мог сказать эфиопу, что позволило бы этой банде иметь свободу действий и использовать новые возможности? Он сделал всего лишь одно позитивное утверждение, которое состояло в том, что распоряжения, если они будут соответствовать установленной процедуре, будут рассматриваться как подлинные документы, хотя дата их исполнения уже просрочена.
При каких условиях распоряжения могут быть восприняты им как подлинные и обязывающие к действию одновременно? Только в том случае, если указанная на них дата относится к последнему периоду времени. Конечно, конечно. Но тогда... если дата относится к совсем недавнему времени... Постойте... в этом случае император должен быть... Боже мой!
Кромер выпрямился в кресле, уставившись широко открытыми, но ничего не видящими глазами в противоположную стену офиса. Он испытывал то самое ощущение, которое выражается емким словом – эврика: открытие, сделанное на основе самых незначительных и почти незаметных фактов, но они, эти факты, обладают такой силой, что выводы оказываются абсолютно бесспорными.
Итак, император должен быть еще жив!
Из ящика у стены он вытащил еще один файл, помеченный надписью: «Вырезки, некрологи». В нем, аккуратно скрепленные металлическими дужками скоросшивателя, были подобраны газетные и журнальные вырезки и другие бумаги, относящиеся к прессе по поводу смерти Хайле Селассие, объявленной 28 августа 1975 года и случившейся во время сна днем раньше в возрасте 83 лет.
Из официального правительственного пресс-релиза следовало: «Накануне вечером (26 августа) император пожаловался на недомогание, но из-за позднего времени и отсутствия доктора врачебная помощь ему не была оказана, и слуги нашли его мертвым на следующее утро».
Хотя император содержался под строгим домашним арестом на территории дворца Менелик, сведений о том, что он болел или плохо себя чувствовал, никогда не публиковалось. Да, верно, было известно, что он перенес двумя месяцами раньше операцию по поводу предстательной железы, но, по сообщениям, просочившимся в прессу, стабильно поправлялся. Один британский доктор, который лечил его в этот период, профессор из лондонского госпиталя «Королева Мэри», заявил, что еще никогда не встречал пациента в таком возрасте, который бы так хорошо перенес операцию.
Никаких других подробностей о смерти императора в газетах не публиковалось. Как это ни странно, но никто из членов императорской семьи не был допущен к телу умершего императора, не было и вскрытия. Более того, похороны, состоявшиеся предположительно 29 августа, прошли в обстановке строгой секретности без гражданской панихиды. Иными словами, можно было подумать, что император попросту исчез.
Поэтому вполне естественно, что определенные лица, прежде всего родственники императора, находили официальные материалы, опубликованные в связи со смертью императора, совершенно неприемлемыми. Они очень сильно отдавали лицемерием. Как бы ни разрушительна была революция, в Аддис-Абебе оставались приверженцы старого режима, в основном интеллигенция, среди них врачи. Вскоре по городу и стране начали циркулировать слухи о том, что Селассие был задушен, умерщвлен, чтобы облегчить выполнение задач, поставленных революцией. Ибо пока он жив, широкие круги населения будут по-прежнему воспринимать его и даже преклоняться перед ним как перед настоящим, законным правителем государства. Как сообщала в июне 1976 года «Таймс» со ссылкой на мнение членов императорской семьи, «внезапная смерть императора всегда вызывала подозрение, и не только у них, из-за полного отсутствия свидетельства авторитетных специалистов в области медицины и юриспруденции, объясняющих и подтверждающих как сам факт смерти, так и ее обстоятельства».
Таким образом, газетные материалы убеждали сэра Чарльза в том, что ситуация, связанная со смертью Селассие, полностью противоречива и нет убедительных доказательств, которые говорили бы как в пользу официального сообщения, так и утверждающих противное. По-видимому, проблема противостоять возможным действиям хозяев Юфру для Кромера по-прежнему сохранялась и даже еще больше усиливалась, судя по неясным объяснениям смерти Селассие. Однако, считал он, семья императора, настаивая на версии насильственной смерти, сделала противоположный и, по его мнению, неправильный вывод. Император должен быть еще жив.
– Сэр Чарльз? – раздался голос мисс Ятс по внутренней связи. – Вы собираетесь на ленч с сэром Джоффри?
– Ах да, мисс Ятс, спасибо. Конечно. Скажите ему, что я уже иду. Буду на месте через десять минут.
Выйдя из кабинета, он задержался у стола мисс Ятс.
– Какие встречи намечены на вторую половину дня, Валери?
– Вы встречаетесь с мистером Сквайерсом в два часа по вопросу о последних вкладах шаха. И затем – традиционное заседание Комитета по золоту – в пять.
Шах может подождать, подумал сэр Чарльз.
– Отмените встречу с Джереми, я буду занят пару часов сразу же после ленча.
Кромер выглянул в окно. Как будто бы шел дождь. Он взял стоящие рядом со столом мисс Ятс два шелковых зонта и вышел из приемной.
2
Теперь Кромер ясно понимал, откуда ждать удара. К тому же он был почти полностью уверен, что сможет помешать или свести на нет те возможные действия, о которых упомянул Юфру, перед своим уходом. Он еще раз внимательно просмотрел один из файлов. Да-да, вот она, эта инструкция: никакие документы, подписанные императором, не должны приниматься к производству после истечения определенного срока со дня их подписи. При получении любого письменного распоряжения, предлагающего операции с вкладами, которое имеет подпись более чем двухнедельной давности, банк должен перепроверить правомочность этого документа, прежде чем начать работать с ним. Это условие было оговорено специально, как определенная предосторожность в те давние времена, когда курьерская служба была еще не такой надежной, а связь – менее быстрой. Хотя к процедуре, изложенной в этой статье, никогда не пришлось прибегнуть, она тем не менее до сих пор оставалась в силе. И сейчас, словно своеобразный бастион, она должна была защитить Кромера от потенциальной катастрофы.
Кромер с облегчением вздохнул и расслабился. Однако уже через мгновение почувствовал легкое раздражение в связи с тем, что проявил слабость и напрасно потратил столько времени на такую маловероятную угрозу. Он допил виски, погасил в кабинете свет и спустился в подземный этаж, где его ждал «даймлер» со спокойно дремавшим на сиденье шофером. К полуночи Кромер был в своей лондонской квартире.
* * *
Пятница, 19 марта– Вы теперь понимаете, мистер Юфру, что должны были чувствовать мои коллеги и я сам.
Кромер сделал небольшую паузу и внимательно посмотрел в глаза Юфру, которого утром пригласил к себе в офис для дальнейших переговоров.
– После такого перерыва во времени, и принимая во внимание неопределенность политической ситуации в вашей стране, мы не можем быть уверены, что документы будут отражать волю и последнее желание императора, – продолжил Кромер. – Нам придется найти дополнительное подтверждение, возможно, даже заверение самого подписанта, прежде чем что-либо предпринять. Хотя вы, конечно, понимаете, что сделать это, увы, невозможно: его уже больше нет с нами.
– Понимаю, сэр Чарльз. Однако вы не подвергнете сомнению действительность подписи и печати императора?
– Ни в коем случае. Это мы можем удостоверить.
– С точки зрения законности документов и волеизъявления, сэр Чарльз, вас будет смущать только давность подписи, не так ли?
– Вы совершенно правы, мистер Юфру.
– Понятно. В таком случае я почти уверен, что подобной проблемы никогда не возникнет.
Кромер кивнул головой. Весь этот нелепый, заставивший его немного поволноваться заговор, если он даже и существовал где-то, помимо его собственного богатого воображения, был окончательно подавлен. Скорее всего без всяких дальнейших осложнений.
Слушая речь Юфру, можно было подумать, что все, о чем он говорил, было не чем иным, как чисто гипотетическим предположением. Он по-прежнему был очень вежлив и приветлив и высказал несколько хвалебных комплиментов в отношении хорошего вкуса сэра Чарльза и в конце концов покинул кабинет в отличном настроении.
Банкир остался сидеть за столом, погруженный в мысли. У него не было никаких других встреч, назначенных на это утро, вплоть до ленча, который он должен был провести в компании одного из маклеров.
Кромер испытывал некоторое раздражение и недовольство самим собой. У него было ощущение, что ему чего-то не хватает, что-то упущено в разговоре с Юфру. Конечно, размышлял он, у его соперников имелись лишь две возможности. Во-первых, банда Менгисту могла подделать или планировала подделку документов. Во-вторых, они уже могли располагать подлинным письмом, полученным тем или иным способом. В обоих случаях указанная на этих документах дата должна предшествовать времени смерти императора; теперь, после его разговора с Юфру, им станет известно, что просроченная дата уже сама по себе, автоматически, делает документ недействительным. Богатство навечно останется вне пределов их досягаемости.
Юфру проиграл. Кромер задумался. Но проиграл ли он? Он не выглядел человеком, который потерпел серьезную неудачу – ни злости и раздражения, ни подавленности и опасений в связи с тем, что обязан доложить о провале миссии своим боссам и разрушить их надежды. Нет, все выглядело так, словно он просто отказался от какого-то одного варианта действий.
Интересно, какие еще варианты имеются в его распоряжении? Что такое Кромер мог сказать эфиопу, что позволило бы этой банде иметь свободу действий и использовать новые возможности? Он сделал всего лишь одно позитивное утверждение, которое состояло в том, что распоряжения, если они будут соответствовать установленной процедуре, будут рассматриваться как подлинные документы, хотя дата их исполнения уже просрочена.
При каких условиях распоряжения могут быть восприняты им как подлинные и обязывающие к действию одновременно? Только в том случае, если указанная на них дата относится к последнему периоду времени. Конечно, конечно. Но тогда... если дата относится к совсем недавнему времени... Постойте... в этом случае император должен быть... Боже мой!
Кромер выпрямился в кресле, уставившись широко открытыми, но ничего не видящими глазами в противоположную стену офиса. Он испытывал то самое ощущение, которое выражается емким словом – эврика: открытие, сделанное на основе самых незначительных и почти незаметных фактов, но они, эти факты, обладают такой силой, что выводы оказываются абсолютно бесспорными.
Итак, император должен быть еще жив!
* * *
Кромер сидел, объятый ужасом от своей собственной догадки. У него не было никаких сомнений в правильности сделанного заключения. Это был единственный логический вывод из всей совокупности информации, включавшей в себя как суть, так и манеру высказываний Юфру, который имел здравый смысл. Но Кромеру надо было удостовериться, нет ли каких-нибудь других обстоятельств, которые бы противоречили этому выводу.Из ящика у стены он вытащил еще один файл, помеченный надписью: «Вырезки, некрологи». В нем, аккуратно скрепленные металлическими дужками скоросшивателя, были подобраны газетные и журнальные вырезки и другие бумаги, относящиеся к прессе по поводу смерти Хайле Селассие, объявленной 28 августа 1975 года и случившейся во время сна днем раньше в возрасте 83 лет.
Из официального правительственного пресс-релиза следовало: «Накануне вечером (26 августа) император пожаловался на недомогание, но из-за позднего времени и отсутствия доктора врачебная помощь ему не была оказана, и слуги нашли его мертвым на следующее утро».
Хотя император содержался под строгим домашним арестом на территории дворца Менелик, сведений о том, что он болел или плохо себя чувствовал, никогда не публиковалось. Да, верно, было известно, что он перенес двумя месяцами раньше операцию по поводу предстательной железы, но, по сообщениям, просочившимся в прессу, стабильно поправлялся. Один британский доктор, который лечил его в этот период, профессор из лондонского госпиталя «Королева Мэри», заявил, что еще никогда не встречал пациента в таком возрасте, который бы так хорошо перенес операцию.
Никаких других подробностей о смерти императора в газетах не публиковалось. Как это ни странно, но никто из членов императорской семьи не был допущен к телу умершего императора, не было и вскрытия. Более того, похороны, состоявшиеся предположительно 29 августа, прошли в обстановке строгой секретности без гражданской панихиды. Иными словами, можно было подумать, что император попросту исчез.
Поэтому вполне естественно, что определенные лица, прежде всего родственники императора, находили официальные материалы, опубликованные в связи со смертью императора, совершенно неприемлемыми. Они очень сильно отдавали лицемерием. Как бы ни разрушительна была революция, в Аддис-Абебе оставались приверженцы старого режима, в основном интеллигенция, среди них врачи. Вскоре по городу и стране начали циркулировать слухи о том, что Селассие был задушен, умерщвлен, чтобы облегчить выполнение задач, поставленных революцией. Ибо пока он жив, широкие круги населения будут по-прежнему воспринимать его и даже преклоняться перед ним как перед настоящим, законным правителем государства. Как сообщала в июне 1976 года «Таймс» со ссылкой на мнение членов императорской семьи, «внезапная смерть императора всегда вызывала подозрение, и не только у них, из-за полного отсутствия свидетельства авторитетных специалистов в области медицины и юриспруденции, объясняющих и подтверждающих как сам факт смерти, так и ее обстоятельства».
Таким образом, газетные материалы убеждали сэра Чарльза в том, что ситуация, связанная со смертью Селассие, полностью противоречива и нет убедительных доказательств, которые говорили бы как в пользу официального сообщения, так и утверждающих противное. По-видимому, проблема противостоять возможным действиям хозяев Юфру для Кромера по-прежнему сохранялась и даже еще больше усиливалась, судя по неясным объяснениям смерти Селассие. Однако, считал он, семья императора, настаивая на версии насильственной смерти, сделала противоположный и, по его мнению, неправильный вывод. Император должен быть еще жив.
– Сэр Чарльз? – раздался голос мисс Ятс по внутренней связи. – Вы собираетесь на ленч с сэром Джоффри?
– Ах да, мисс Ятс, спасибо. Конечно. Скажите ему, что я уже иду. Буду на месте через десять минут.
Выйдя из кабинета, он задержался у стола мисс Ятс.
– Какие встречи намечены на вторую половину дня, Валери?
– Вы встречаетесь с мистером Сквайерсом в два часа по вопросу о последних вкладах шаха. И затем – традиционное заседание Комитета по золоту – в пять.
Шах может подождать, подумал сэр Чарльз.
– Отмените встречу с Джереми, я буду занят пару часов сразу же после ленча.
Кромер выглянул в окно. Как будто бы шел дождь. Он взял стоящие рядом со столом мисс Ятс два шелковых зонта и вышел из приемной.
2
Все, кто в течение последних двадцати лет знал и встречался с сэром Чарльзом Кромером, воспринимали его как расчетливого и преуспевающего финансиста, который в строгой тишине и размеренном ритме работы своих банков находил избавление от казавшейся ему бестолковой и взбалмошной обыденной жизни.
Но эта внешняя порядочность была обманчивой. В характере Кромера преобладали такие черты, как жестокость и черствость, отсутствие сострадания к людям. В некотором смысле он был человеком аморальным и с наклонностью садиста. Нельзя сказать, что эти черты были врожденными. Вполне возможно, они появились с годами и были вызваны определенными обстоятельствами, да и проявились в основном в молодом возрасте. Уже много лет эта сторона его характера скрывалась за внешней интеллигентностью, респектабельностью, высоким профессиональным уровнем и местом, которое он занимал в обществе.
Только дважды в жизни Кромер проявил присущие ему жестокость и безнравственность. Первый раз это случилось в колледже, в Итоне. Будучи учеником младших классов, он неоднократно подвергался унижению со стороны старшеклассников. Но он сознавал, что придет день, когда и он получит власть глумиться над младшими. Традиции требовали переносить побои стоически. В душе он мог затаить обиду и даже злость, но не должен никому говорить об этом. И он молчал. Его терпение и осознанное восприятие порой незаслуженных надругательств и побоев были с лихвой вознаграждены позже. Уже учась в старших классах, он стал одним из лучших в колледже игроков в рэгби. Он играл за сборную команду учащихся «Херефордские парни» с таким бесстрашием и самоотдачей, что о нем стали рассказывать целые легенды. Это помогло ему стать во главе комитета учащихся колледжа.
Вот здесь и проявились затаенные в глубинах его характера злость и безразличие к страданиям других. Как глава комитета, примерно раз в неделю он осуществлял «отправление правосудия», которое выполнялось в самых жестоких традициях английских колледжей. С полным бездушием председательствовал он на ритуале публичного унижения какого-нибудь ученика из младших классов, назначая, в зависимости от проступка, определенное количество ударов прутом. В экзекуции, которая проходила в одной из комнат, чаще всего участвовал он сам, получая от этого истинное удовольствие и наслаждение.
Но однажды произошел необычный случай, в котором проявилась свойственная Кромеру исключительная жестокость. Ученик, которому он вынес «наказание», осмелился поставить под сомнение справедливость «приговора». Дерзость парня привела восемнадцатилетнего Кромера в ярость. Он схватил прут и принялся избивать ослушника, вкладывая в удары всю мощь, пока на теле несчастного не показалась кровь. Отец избитого, владелец нескольких мануфактурных фабрик, богатый и очень влиятельный человек, после звонка отпрыска появился в колледже, забрал сына и отвез к доктору. Копии заключения врача, подтверждающие тяжелые телесные повреждения, были направлены директору колледжа, местным властям и родителям Кромера. С большим трудом удалось избежать крупного публичного скандала. Кромер, удивленный тем, что его обвиняют в содеянии чего-то плохого, был строго предупрежден. Казалось бы, осуществилось возмездие. Но нет, наказание никоим образом не изменило его собственной оценки происшедшего. Тем не менее он сделал для себя определенные выводы. Если хочешь дать волю своим чувствам, умей прикрывать нелицеприятные действия маской приличия и порядочности.
Второй случай произошел в Берлине сразу же после окончания войны. Кромер не участвовал в боевых действиях; война закончилась несколькими днями раньше, чем он завершил подготовку в училище. Только что произведенный в младшие лейтенанты, Кромер в июле 1945 года приземлился в аэропорту Темпельгоф и оказался в Берлине.
Город был весь в развалинах – разрушенные дома, улицы и площади, заваленные булыжниками и битым кирпичом, обгоревшие деревья, полуголодное население.
Кромер сразу же оценил, что ему предоставлена уникальная возможность нажиться на беде немцев. Оккупационные войска полностью хозяйничали в городе и вели жизнь, достойную победителей: скупали по дешевым ценам дорогие антикварные вещи и драгоценности, шумели в редких, уцелевших после обстрела кафе и ресторанах. Марки ничего не стоили; в ходу были только доллары и фунты стерлингов, а ценность их была подобна золоту. Но расплачивалась с немцами в основном продуктами и сигаретами.
Кромер оказался в своей родной стихии. Он полностью тратил наличные деньги, покупая за смехотворную цену ювелирные изделия и другие редкие вещи, которые попадались ему под руку. Его удивляло, как много хорошего уцелело в этом полуразрушенном городе: мейсенский фарфор, серебряные изделия с клеймом известнейших фирм, пианино и рояли «Бекштейн» и «Стенвей», тончайшее, расшитое кружевами постельное белье, личное военное оружие и военные убранства с драгоценными камнями прошлых веков и даже автомашины «ролсс-ройс». Кромер арендовал товарный склад недалеко от Темпельгофа и в течение последующих двух лет набивал его всяким добром. Он был не единственным человеком, который воспользовался создавшейся в Берлине благоприятной обстановкой для личного обогащения, но масштабы его деятельности были уникальными.
В начале 1948 года Кромер, уже в чине капитана, получил помощника по административным вопросам – молодого, ему еще не было и двадцати лет, младшего лейтенанта. Звали его Ричард Коллинз. Для Кромера он оказался счастливой находкой. Наряду с выполнением обычных обязанностей – организацией патрулирования, распределением питания – Коллинз по вечерам стал контролировать доставку и размещение на складе новых приобретений Кромера. Это нисколько не обременяло его – всего лишь пара вечеров в неделю. Однако работа была регулярной, требовала организованности и внимания, но Коллинз знал, что ему обещана доля с полученного дохода.
Однажды вечером, это случилось в мае, Коллинз, закрывая склад на ночь, услышал звон разбитого стекла со стороны боковой стены склада. Он помчался на шум и увидел, как из темноты, с противоположной части улицы, кто-то бросил в одно из окон склада бутылку с подожженным шнуром. «Коктейль Молотова» [8] сообразил Коллинз. Он понял, что вряд ли это приведет к каким-то серьезным последствиям, так как металлическая сетка в окне не даст бутылке попасть внутрь помещения. Поразмыслив мгновение, Коллинз бросился в темноту, откуда прилетела бутылка, и увидел смутные очертания человеческой фигуры, бежавшей в сторону соседней улицы и вскоре исчезнувшей за углом дома. Коллинз был молод. Он быстро настиг этого человека и резко толкнул его в спину. Немец не удержался на ногах и со всего размаха ударился головой об обломок кирпичной стены, лежавшей на мостовой. Обмякшее сразу тело упало на мелкие кирпичи и булыжники. Коллинз нагнулся. Голова немца, молодого тщедушного паренька, представляла сплошную кровавую массу, шея сломана. Он был мертв.
Коллинз волоком протащил тело несколько метров по неосвещенной улице и оставил его в развалинах полуразрушенного здания. Затем бегом вернулся к складу, вытащил из оконной ниши оставшуюся целой бутылку, вылил из нее бензин, а бутылку швырнул подальше, в сторону развалившейся кирпичной колонны. Подождав на всякий случай пару минут и убедившись, что ни звон разбитого стекла, ни топот ног бегущих в ночной тишине людей не привлекли внимания патрулей, Коллинз быстрыми шагами направился искать Кромера.
Кромер понимал, что был многим обязан Коллинзу. Поэтому, выслушав его рассказ, без лишних слов спустился вниз к своему джипу. Несмотря на позднее время, они сели в него и направились в район склада, чтобы подобрать тело немца. Около трех часов утра тот стал еще одним неопознанным трупом, оказавшимся в маленьком канале.
По Берлину уже некоторое время ходили разговоры об отдельных попытках молодых немцев отомстить за массовый грабеж населения, скупку у него ценностей и бесчинства со стороны солдат и офицеров оккупационных войск. Но впервые свидетелем подобного стал сам Кромер. Он понял, что пришло время прекратить свою побочную деятельность.
Через два месяца русские закрыли свою оккупационную зону, и западным союзникам пришлось организовать воздушный мост для доставки в Берлин продовольствия и топлива. Самолеты приземлялись в аэропорту Темпельгоф каждые три минуты и после разгрузки, пустые, улетали обратно. Кромеру понадобилось две недели, чтобы организовать перевозку всего своего богатства на двухмоторных самолетах «Дакота» сначала в Фасберг, а затем в Великобританию. В ангаре одного из служебных аэродромов в Средней Англии груз Кромера пролежал еще некоторое время, пока, примерно год спустя, он не демобилизовался из армии. Прибыв на родину, он организовал два грандиозных аукциона, продал все привезенное из Германии и заработал на этом чистыми сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. В Берлине за все это имущество Кромер заплатил около семнадцати тысяч фунтов. Не такой плохой бизнес для двадцатичетырехлетнего человека, не имевшего до этого никакого опыта и получавшего скромное жалованье.
Теперь, спустя много лет, Кромер-гангстер вот-вот должен снова всплыть на поверхность.
Первый – в Цюрих, Освальду Купфербаху, в его личный кабинет в «Креди Сюисс» по адресу: Парадеплац, 8 – в один из немногих швейцарских банков, которые имеют специальные телефонные и факсимильные линии связи, предназначенные исключительно для переговоров по вопросам обмена крупных партий золота. Кромер звонил как раз по этой линии.
– Освальд? Как дела?.. Да-да, давненько это было. Ты знаешь, нам нужно срочно встретиться... Боюсь, что это так. Возникли серьезные проблемы. Речь идет о Льве... Повторяю, это очень серьезно... Нет-нет, не по телефону. Ты должен немедленно приехать сюда. Могу только сказать, что дело непосредственно касается нашего будущего... Идеально было бы в течение ближайшего уик-энда. Что? Вечером в воскресенье, чтобы встретиться в понедельник утром? Прекрасно... Ты и Джерри... Я зарезервирую отель и вышлю машину. Подробности передам по телексу.
Следующий звонок в Нью-Йорк, в небольшой банк в районе Уолл-стрита, который специализировался на операциях, аналогичных «Банку Кромера»: в основном золото и биржевые акции. Банк был дочерним предприятием «Морган гэранти траст компани», точно так же, как и «Банк Кромера» был отделением «Ротшильда». Человека, с которым Кромер разговаривал, звали Джерри Лодж.
– Джерри? Это Чарли. Речь идет о срочном деле и касается Льва.
Дальнейший разговор во всех деталях был аналогичен предыдущему, с Освальдом Купфербахом: появление новых обстоятельств, реальная угроза благополучию их банков, необходимость срочной встречи и договоренность обсудить создавшееся положение в понедельник утром.
Ричард Коллинз поднял вверх руку и, стараясь казаться искренним, медленно махал ею вслед удалявшемуся «лендроверу». На самом деле ему был полностью безразличен сидевший за рулем клиент, только что купивший эту машину. Ничего особенного не произошло, обычная утренняя сделка. Одну машину продал, двадцать пять – из оптом закупленной у фирмы «Лэйлэнд» партии – еще ждут своих покупателей.
Он стоял посреди уютного двора небольшой фермы с элегантными строениями из камня. Ферма располагалась всего в 70 милях на северо-запад от Лондона.
Многие завидовали Дику Коллинзу. В глазах местных жителей он считался преуспевающим человеком. Ему было сорок восемь лет, стройный, крепкого телосложения, неженатый и ужасно везучий в жизни. Носил твидовые куртки, брюки из дорогой материи и купленные в модном магазине плащи. На принадлежащем ему «рейнджровере» был установлен магнитофон фирмы «Блаупункт», что было редкостью в середине 1970-х годов.
За жилым домом и другими постройками раскинулись десять акров лесопарковой зоны с большими зелеными лужайками. Все это представляло превосходную базу для его бизнеса – продажи излишков автомашин, заказанных военным ведомством. В одной из каменных хозяйственных построек, полностью превращенной в гараж-мастерскую, стояли пять джипов времен войны, грузовик цвета хаки, участвовавший в военных действиях в песках Африки, и несколько мотоциклов с колясками производства 1930-х годов. Все это восстанавливалось и продавалось наряду с совершенно новыми автомобилями.
Оборот его предприятия составлял около четверти миллиона фунтов стерлингов, из которых 25 000 фунтов он брал себе. Более чем достаточно в наше время. Почти десять лет он работал с этими, «роверами», джипами и грузовиками. С того момента, когда закончился последний контракт в Адене и Чарли Кромер дал ему взаймы 100 000 фунтов, чтобы приобрести первые 100 машин в обмен на 60 процентов будущего дохода. Каждый из них считал для себя эту сделку выгодной. Бизнес оказался довольно хорошим – прибыльным и без особой головной боли. Коллинзу приходилось только регулярно посещать устраиваемые военными аукционы и заключать договора на покупку машин.
Однако в последнее время многое изменилось; самое главное – возросли цены. Любой старый джип, за который десять лет назад он платил 100 фунтов, теперь стоил 2000 и дороже. Это была работа для специалистов, и Коллинз хорошо знал ее тонкости. Когда-то она ему очень нравилась. Приятное урчание возвращенного к жизни старого двигателя напоминало ему о прежних боевых приключениях.
Да, чертовски тяжелое, но захватывающее душу было это время. Постоянные ночные рейды и стычки с местными повстанцами и партизанами, готовыми бороться за захват ничтожно малого куска земли в провинции, за каждый разрушенный или сожженный дом в городах и поселках, от которого и осталось-то одна-единственная печная труба. И эта ужасная жара. Парням требовалось выпивать по два галлона [9] воды, чтобы выжить в этих условиях. В конце концов все это оказалось бессмысленным: англичанам пришлось убраться из Адена. Не так, как в Борнео, вот там было настоящее шоу; пригодилось все, чему их обучили в свое время военные специалисты.
После того, что было в Адене, он был почти счастлив обрести собственный дом и землю. Жизнь в сельской местности показалась ему идиллией. Но это в самом начале. Потом все надоело, его просто тошнило. Он понял, что такой образ жизни не сможет доставить ему внутреннего волнения, предвкушения чего-то неожиданного, к чему он привык за многие годы, проведенные в «горячих» точках. А деньги? С этой стороны, казалось, все в порядке. Но их всегда недостаточно, чтобы по-настоящему возбудить его. Ферма была заложена, налоговый инспектор – просто садист. Если даже он продаст ее, большая часть вырученных денег достанется Чарли Кромеру.
Но эта внешняя порядочность была обманчивой. В характере Кромера преобладали такие черты, как жестокость и черствость, отсутствие сострадания к людям. В некотором смысле он был человеком аморальным и с наклонностью садиста. Нельзя сказать, что эти черты были врожденными. Вполне возможно, они появились с годами и были вызваны определенными обстоятельствами, да и проявились в основном в молодом возрасте. Уже много лет эта сторона его характера скрывалась за внешней интеллигентностью, респектабельностью, высоким профессиональным уровнем и местом, которое он занимал в обществе.
Только дважды в жизни Кромер проявил присущие ему жестокость и безнравственность. Первый раз это случилось в колледже, в Итоне. Будучи учеником младших классов, он неоднократно подвергался унижению со стороны старшеклассников. Но он сознавал, что придет день, когда и он получит власть глумиться над младшими. Традиции требовали переносить побои стоически. В душе он мог затаить обиду и даже злость, но не должен никому говорить об этом. И он молчал. Его терпение и осознанное восприятие порой незаслуженных надругательств и побоев были с лихвой вознаграждены позже. Уже учась в старших классах, он стал одним из лучших в колледже игроков в рэгби. Он играл за сборную команду учащихся «Херефордские парни» с таким бесстрашием и самоотдачей, что о нем стали рассказывать целые легенды. Это помогло ему стать во главе комитета учащихся колледжа.
Вот здесь и проявились затаенные в глубинах его характера злость и безразличие к страданиям других. Как глава комитета, примерно раз в неделю он осуществлял «отправление правосудия», которое выполнялось в самых жестоких традициях английских колледжей. С полным бездушием председательствовал он на ритуале публичного унижения какого-нибудь ученика из младших классов, назначая, в зависимости от проступка, определенное количество ударов прутом. В экзекуции, которая проходила в одной из комнат, чаще всего участвовал он сам, получая от этого истинное удовольствие и наслаждение.
Но однажды произошел необычный случай, в котором проявилась свойственная Кромеру исключительная жестокость. Ученик, которому он вынес «наказание», осмелился поставить под сомнение справедливость «приговора». Дерзость парня привела восемнадцатилетнего Кромера в ярость. Он схватил прут и принялся избивать ослушника, вкладывая в удары всю мощь, пока на теле несчастного не показалась кровь. Отец избитого, владелец нескольких мануфактурных фабрик, богатый и очень влиятельный человек, после звонка отпрыска появился в колледже, забрал сына и отвез к доктору. Копии заключения врача, подтверждающие тяжелые телесные повреждения, были направлены директору колледжа, местным властям и родителям Кромера. С большим трудом удалось избежать крупного публичного скандала. Кромер, удивленный тем, что его обвиняют в содеянии чего-то плохого, был строго предупрежден. Казалось бы, осуществилось возмездие. Но нет, наказание никоим образом не изменило его собственной оценки происшедшего. Тем не менее он сделал для себя определенные выводы. Если хочешь дать волю своим чувствам, умей прикрывать нелицеприятные действия маской приличия и порядочности.
Второй случай произошел в Берлине сразу же после окончания войны. Кромер не участвовал в боевых действиях; война закончилась несколькими днями раньше, чем он завершил подготовку в училище. Только что произведенный в младшие лейтенанты, Кромер в июле 1945 года приземлился в аэропорту Темпельгоф и оказался в Берлине.
Город был весь в развалинах – разрушенные дома, улицы и площади, заваленные булыжниками и битым кирпичом, обгоревшие деревья, полуголодное население.
Кромер сразу же оценил, что ему предоставлена уникальная возможность нажиться на беде немцев. Оккупационные войска полностью хозяйничали в городе и вели жизнь, достойную победителей: скупали по дешевым ценам дорогие антикварные вещи и драгоценности, шумели в редких, уцелевших после обстрела кафе и ресторанах. Марки ничего не стоили; в ходу были только доллары и фунты стерлингов, а ценность их была подобна золоту. Но расплачивалась с немцами в основном продуктами и сигаретами.
Кромер оказался в своей родной стихии. Он полностью тратил наличные деньги, покупая за смехотворную цену ювелирные изделия и другие редкие вещи, которые попадались ему под руку. Его удивляло, как много хорошего уцелело в этом полуразрушенном городе: мейсенский фарфор, серебряные изделия с клеймом известнейших фирм, пианино и рояли «Бекштейн» и «Стенвей», тончайшее, расшитое кружевами постельное белье, личное военное оружие и военные убранства с драгоценными камнями прошлых веков и даже автомашины «ролсс-ройс». Кромер арендовал товарный склад недалеко от Темпельгофа и в течение последующих двух лет набивал его всяким добром. Он был не единственным человеком, который воспользовался создавшейся в Берлине благоприятной обстановкой для личного обогащения, но масштабы его деятельности были уникальными.
В начале 1948 года Кромер, уже в чине капитана, получил помощника по административным вопросам – молодого, ему еще не было и двадцати лет, младшего лейтенанта. Звали его Ричард Коллинз. Для Кромера он оказался счастливой находкой. Наряду с выполнением обычных обязанностей – организацией патрулирования, распределением питания – Коллинз по вечерам стал контролировать доставку и размещение на складе новых приобретений Кромера. Это нисколько не обременяло его – всего лишь пара вечеров в неделю. Однако работа была регулярной, требовала организованности и внимания, но Коллинз знал, что ему обещана доля с полученного дохода.
Однажды вечером, это случилось в мае, Коллинз, закрывая склад на ночь, услышал звон разбитого стекла со стороны боковой стены склада. Он помчался на шум и увидел, как из темноты, с противоположной части улицы, кто-то бросил в одно из окон склада бутылку с подожженным шнуром. «Коктейль Молотова» [8] сообразил Коллинз. Он понял, что вряд ли это приведет к каким-то серьезным последствиям, так как металлическая сетка в окне не даст бутылке попасть внутрь помещения. Поразмыслив мгновение, Коллинз бросился в темноту, откуда прилетела бутылка, и увидел смутные очертания человеческой фигуры, бежавшей в сторону соседней улицы и вскоре исчезнувшей за углом дома. Коллинз был молод. Он быстро настиг этого человека и резко толкнул его в спину. Немец не удержался на ногах и со всего размаха ударился головой об обломок кирпичной стены, лежавшей на мостовой. Обмякшее сразу тело упало на мелкие кирпичи и булыжники. Коллинз нагнулся. Голова немца, молодого тщедушного паренька, представляла сплошную кровавую массу, шея сломана. Он был мертв.
Коллинз волоком протащил тело несколько метров по неосвещенной улице и оставил его в развалинах полуразрушенного здания. Затем бегом вернулся к складу, вытащил из оконной ниши оставшуюся целой бутылку, вылил из нее бензин, а бутылку швырнул подальше, в сторону развалившейся кирпичной колонны. Подождав на всякий случай пару минут и убедившись, что ни звон разбитого стекла, ни топот ног бегущих в ночной тишине людей не привлекли внимания патрулей, Коллинз быстрыми шагами направился искать Кромера.
Кромер понимал, что был многим обязан Коллинзу. Поэтому, выслушав его рассказ, без лишних слов спустился вниз к своему джипу. Несмотря на позднее время, они сели в него и направились в район склада, чтобы подобрать тело немца. Около трех часов утра тот стал еще одним неопознанным трупом, оказавшимся в маленьком канале.
По Берлину уже некоторое время ходили разговоры об отдельных попытках молодых немцев отомстить за массовый грабеж населения, скупку у него ценностей и бесчинства со стороны солдат и офицеров оккупационных войск. Но впервые свидетелем подобного стал сам Кромер. Он понял, что пришло время прекратить свою побочную деятельность.
Через два месяца русские закрыли свою оккупационную зону, и западным союзникам пришлось организовать воздушный мост для доставки в Берлин продовольствия и топлива. Самолеты приземлялись в аэропорту Темпельгоф каждые три минуты и после разгрузки, пустые, улетали обратно. Кромеру понадобилось две недели, чтобы организовать перевозку всего своего богатства на двухмоторных самолетах «Дакота» сначала в Фасберг, а затем в Великобританию. В ангаре одного из служебных аэродромов в Средней Англии груз Кромера пролежал еще некоторое время, пока, примерно год спустя, он не демобилизовался из армии. Прибыв на родину, он организовал два грандиозных аукциона, продал все привезенное из Германии и заработал на этом чистыми сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. В Берлине за все это имущество Кромер заплатил около семнадцати тысяч фунтов. Не такой плохой бизнес для двадцатичетырехлетнего человека, не имевшего до этого никакого опыта и получавшего скромное жалованье.
Теперь, спустя много лет, Кромер-гангстер вот-вот должен снова всплыть на поверхность.
* * *
После ленча Кромер на короткое время вернулся в офис. Была вторая половина дня пятницы и обычно, если ему предстояла деловая встреча, Кромер уже не возвращался на работу. Но сегодня был особый случай, ему нужно сделать два важных звонка.Первый – в Цюрих, Освальду Купфербаху, в его личный кабинет в «Креди Сюисс» по адресу: Парадеплац, 8 – в один из немногих швейцарских банков, которые имеют специальные телефонные и факсимильные линии связи, предназначенные исключительно для переговоров по вопросам обмена крупных партий золота. Кромер звонил как раз по этой линии.
– Освальд? Как дела?.. Да-да, давненько это было. Ты знаешь, нам нужно срочно встретиться... Боюсь, что это так. Возникли серьезные проблемы. Речь идет о Льве... Повторяю, это очень серьезно... Нет-нет, не по телефону. Ты должен немедленно приехать сюда. Могу только сказать, что дело непосредственно касается нашего будущего... Идеально было бы в течение ближайшего уик-энда. Что? Вечером в воскресенье, чтобы встретиться в понедельник утром? Прекрасно... Ты и Джерри... Я зарезервирую отель и вышлю машину. Подробности передам по телексу.
Следующий звонок в Нью-Йорк, в небольшой банк в районе Уолл-стрита, который специализировался на операциях, аналогичных «Банку Кромера»: в основном золото и биржевые акции. Банк был дочерним предприятием «Морган гэранти траст компани», точно так же, как и «Банк Кромера» был отделением «Ротшильда». Человека, с которым Кромер разговаривал, звали Джерри Лодж.
– Джерри? Это Чарли. Речь идет о срочном деле и касается Льва.
Дальнейший разговор во всех деталях был аналогичен предыдущему, с Освальдом Купфербахом: появление новых обстоятельств, реальная угроза благополучию их банков, необходимость срочной встречи и договоренность обсудить создавшееся положение в понедельник утром.
Ричард Коллинз поднял вверх руку и, стараясь казаться искренним, медленно махал ею вслед удалявшемуся «лендроверу». На самом деле ему был полностью безразличен сидевший за рулем клиент, только что купивший эту машину. Ничего особенного не произошло, обычная утренняя сделка. Одну машину продал, двадцать пять – из оптом закупленной у фирмы «Лэйлэнд» партии – еще ждут своих покупателей.
Он стоял посреди уютного двора небольшой фермы с элегантными строениями из камня. Ферма располагалась всего в 70 милях на северо-запад от Лондона.
Многие завидовали Дику Коллинзу. В глазах местных жителей он считался преуспевающим человеком. Ему было сорок восемь лет, стройный, крепкого телосложения, неженатый и ужасно везучий в жизни. Носил твидовые куртки, брюки из дорогой материи и купленные в модном магазине плащи. На принадлежащем ему «рейнджровере» был установлен магнитофон фирмы «Блаупункт», что было редкостью в середине 1970-х годов.
За жилым домом и другими постройками раскинулись десять акров лесопарковой зоны с большими зелеными лужайками. Все это представляло превосходную базу для его бизнеса – продажи излишков автомашин, заказанных военным ведомством. В одной из каменных хозяйственных построек, полностью превращенной в гараж-мастерскую, стояли пять джипов времен войны, грузовик цвета хаки, участвовавший в военных действиях в песках Африки, и несколько мотоциклов с колясками производства 1930-х годов. Все это восстанавливалось и продавалось наряду с совершенно новыми автомобилями.
Оборот его предприятия составлял около четверти миллиона фунтов стерлингов, из которых 25 000 фунтов он брал себе. Более чем достаточно в наше время. Почти десять лет он работал с этими, «роверами», джипами и грузовиками. С того момента, когда закончился последний контракт в Адене и Чарли Кромер дал ему взаймы 100 000 фунтов, чтобы приобрести первые 100 машин в обмен на 60 процентов будущего дохода. Каждый из них считал для себя эту сделку выгодной. Бизнес оказался довольно хорошим – прибыльным и без особой головной боли. Коллинзу приходилось только регулярно посещать устраиваемые военными аукционы и заключать договора на покупку машин.
Однако в последнее время многое изменилось; самое главное – возросли цены. Любой старый джип, за который десять лет назад он платил 100 фунтов, теперь стоил 2000 и дороже. Это была работа для специалистов, и Коллинз хорошо знал ее тонкости. Когда-то она ему очень нравилась. Приятное урчание возвращенного к жизни старого двигателя напоминало ему о прежних боевых приключениях.
Да, чертовски тяжелое, но захватывающее душу было это время. Постоянные ночные рейды и стычки с местными повстанцами и партизанами, готовыми бороться за захват ничтожно малого куска земли в провинции, за каждый разрушенный или сожженный дом в городах и поселках, от которого и осталось-то одна-единственная печная труба. И эта ужасная жара. Парням требовалось выпивать по два галлона [9] воды, чтобы выжить в этих условиях. В конце концов все это оказалось бессмысленным: англичанам пришлось убраться из Адена. Не так, как в Борнео, вот там было настоящее шоу; пригодилось все, чему их обучили в свое время военные специалисты.
После того, что было в Адене, он был почти счастлив обрести собственный дом и землю. Жизнь в сельской местности показалась ему идиллией. Но это в самом начале. Потом все надоело, его просто тошнило. Он понял, что такой образ жизни не сможет доставить ему внутреннего волнения, предвкушения чего-то неожиданного, к чему он привык за многие годы, проведенные в «горячих» точках. А деньги? С этой стороны, казалось, все в порядке. Но их всегда недостаточно, чтобы по-настоящему возбудить его. Ферма была заложена, налоговый инспектор – просто садист. Если даже он продаст ее, большая часть вырученных денег достанется Чарли Кромеру.