А бежевый «Плимут» несся навстречу стратостату. Иностранные корреспонденты твердо решили в случае нужды бросить дорогу и ехать напрямик по полям, пустырям и огородам до тех пор, пока не сдаст машина. Но счастье благоприятствовало корреспондентам: казалось, что шар плывет вдоль дороги, послушно следуя всем поворотам и зигзагам.
Когда автомобиль со скоростью в сто километров в час ворвался в Коломну, белый шар был уже громаден, он застилал горизонт. Чуть-чуть, еле заметно раскачивалась зеленая гондола, металлические детали приборов то и дело вспыхивали на солнце, как искры электрического контакта. Последний этап гонки напоминал приключенческий фильм. В Коломне царило необычайное оживление. Из ворот и подъездов, из позолоченных осенью садов и из-за скрипучих калиток, и дворов коттеджей новеньких рабочих поселков выскакивали десятки, сотни, тысячи людей. Они мчались по улицам, обгоняя друг друга, спотыкаясь и падая, наполняя воздух нечленораздельными возгласами. И в этой мечущейся толпе, лавируя, извиваясь и непрерывно гудя сиреной, несся, как болид, маленький бежевый автомобиль.
У реки была толпа, разведенный мост остановил человеческий поток. Жалобно скрипнув тормозами, стал, как вкопанный, и автомобиль, корреспонденты выскочили в жидкую грязь. Стратостат садился. Выпущенный гайдроп едва не задел по головам толпы; казалось, что гондола сейчас шлепнется в Москва-реку. Но воздухоплаватели были бдительны. В воду упал последний балласт, какой-то тяжелый прибор на крошечном парашюте плавно опустился на крышу коломенского завода. Группа рабочих поймала гайдроп и повисла на нем. Но облегченный стратостат подпрыгнул на два-три метра, и люди, выпустив гайдроп, посыпались на землю, как ягоды со зрелой кисти винограда. За заводом лежал зеленый луг. Туда, на этот луг, руководимый опытной рукой воздухоплавателей, пошел на посадку воздушный гигант.
У разведенного моста творилось что-то невообразимое. Тысячная толпа сгрудилась у пологого берега реки. Флегматичный старичок с дымящейся трубкой в зубах ни за что не хотел свести мост.
— Глянь, что делается, — говорил он, указывая на толпу. — Враз мост затопят! Народу-то сколько, сила! Тут и старостата не увидишь и богу душу отдашь.
В грязи у берега лежала полузатопленная лодка. Двое американских корреспондентов и какой-то красноармеец вскочили в нее, сразу же окунувшись по пояс в воду. Покачиваясь, лодка выплыла на середину реки. Весел не было. Длинноногий Барнес вырвал скамейку, встал на нос лодки и начал грести. Первыми же ударами доски о воду он обдал своих спутников фонтанами холодной воды, но те были так взволнованы, что даже не заметили этого.
— Давай, давай, шевелись, — кричал красноармеец, перегнувшись через корму и гребя руками.
Как раз в эту минуту гондола стратостата стукнулась корзиночным амортизатором о землю. С шелковистым шелестом упал на луг скомканный выдохшийся шар.
Мгновенно наступила совершенно неожиданная тишина. Затихла толпа на этом берегу реки, на лугу кругом распластанной на траве оболочки, разинув рты и почему-то сняв шапки,
Гондола прочно стояла на своем постаменте из ивовых прутьев. Инженер Цебриков, проектировавший амортизатор, не обманулся в способностях кустарей Вяземского промколхоза имени Кагановича. До этих пор изделия кустарей не поднимались выше десятого этажа, кустари изготовляли только плетеную художественную мебель. На этот раз продукт коллективного труда вяземских кустарей не только достиг неслыханной высоты, в девятнадцать тысяч с лишним метров, но и утер нос профессору Пиккару: амортизатор выдержал удар об землю. Он был рассчитан на то, чтобы быть разбитым вдребезги во имя спасения людей и механизмов. Но не таковы были вяземские кустари: лопнуло только несколько ивовых прутьев, амортизатор же в целом остался в полной сохранности. Для его ремонта потребовалось бы всего несколько часов, а там хотя бы снова в стратосферу!
Тишина неожиданно разорвалась тысячеголосым «ура», в окошке лаза показалась голова Прокофьева в кожаном костюме. Командир стратостата «СССР» вылез из гондолы по пояс. Зрители ожидали, что он тотчас же спрыгнет на землю, ибо ничего не может быть приятнее ощущения твердой почвы под ногами после многочасового пребывания высоко над уровнем земли. Это было законное право товарища Прокофьева.
Но командир стратостата «СССР» не спешил ступить на твердую землю. Выбравшись из гондолы, он полез не вниз, а вверх по плетеной лестнице, и снова воцарилась гробовая, недоуменная тишина. Встав на гондолу, т. Прокофьев схватился левой рукой за строп, правой рукой снял шлем и вытянулся во весь рост.
— Товарищи! — крикнул т. Прокофьев, и звонкий голос его был слышен на обоих берегах реки. — Товарищи, партия и советская власть, пославшая нас в стратосферу на завоевание воздушной стихии, до сих пор недоступной для человеческой техники, преследовала цель…
И снова громовое «ура» прервало оратора. А американская корреспондентка, оставшаяся на противоположном берегу, быстро застучала на пишущей машинке:
«Ко всеобщему удивлению, командир стратостата „СССР“ Прокофьев, выбравшись из кабинки, полез не вниз, как этого следовало ожидать, а вверх и сейчас же открыл политический митинг. Чрезвычайно любопытно, что советские воздухоплаватели, не воспользовавшись законным правом на отдых, сочли необходимым прежде всего выполнить свой политический долг перед собравшимися. Этот совершенно невероятный в нормальных условиях поступок как нельзя лучше характеризует большевиков. Продолжение следует. „Юнайтэд пресс“».
Лодка с двумя американскими корреспондентами и красноармейцем наконец достигла противоположного берега. Берег был крут, густая липкая грязь покрывала его склоны. Тогда, не долго думая, засучив рукава и подобрав полы, трое упорных поклонников воздухоплавания поползли наверх на четвереньках.
Мост свели наконец. Толпа ринулась на противоположный берег. Экипаж стратостата выбрался на землю, земля под ногами воздухоплавателей была тверда и приятна, это была родная советская земля, — земля, усеянная новыми фабриками и заводами, изрытая шахтами социалистической пятилетки.
На гондоле один за другим сменялись ораторы, председатель горсовета, комсомольцы, рабочие Коломенского завода, красноармейцы. Захлебываясь от волнения, принесли они на эту фантастическую трибуну свои трудовые будни, трудности, с которыми им приходится сражаться, свои победы. Они обещали на примере советских воздухоплавателей и героических строителей первого нашего стратостата научиться по-большевистски бороться, по-большевистски побеждать.
Иностранные корреспонденты обступили воздухоплавателей. Жадно вдохнул т. Прокофьев первый за десять часов полета сладковатый дым американской сигареты. Крепко расставив на влажной земле мускулистые ноги, т. Прокофьев, глубоко затягиваясь, курил и наслаждался дымом, приятной прохладой вечера, милой родной землей, от которой его еще недавно отделяло невероятно громадное расстояние в 19 километров.
Постепенно стали прибывать машины из Москвы, с воздухоплавателями, инженерами, журналистами, писателями и красноармейцами. Подробно расспросив у воздухоплавателей, иностранные корреспонденты кинулись к телефону, они на час с лишним заняли московский провод.
В Москве, в крошечном бюро «Юнайтэд пресс» один телефон был соединен с Коломной, другой — с Лондоном. В Англию, в Италию, в Германию, Францию и Америку шли волнующие телеграммы о подробностях снижения советского стратостата. На импровизированном митинге, на лугу у Коломенского завода незримо присутствовал весь мир…
Инженер Левин также прибыл к месту посадки стратостата. Туда же прибыла и комиссия ученых, возглавляемая профессором Молчановым; эта комиссия на старте запломбировала приборы. Инженер Левин снял приборы с гондолы и передал их комиссии. Необычайный научный клад бережно доставлен был в Москву на автомобиле. Расшифровка показаний автоматических приборов послужит для составления большого научного труда необычайного международного значения.
ЭТО БЫЛО НА РАССВЕТЕ
Когда автомобиль со скоростью в сто километров в час ворвался в Коломну, белый шар был уже громаден, он застилал горизонт. Чуть-чуть, еле заметно раскачивалась зеленая гондола, металлические детали приборов то и дело вспыхивали на солнце, как искры электрического контакта. Последний этап гонки напоминал приключенческий фильм. В Коломне царило необычайное оживление. Из ворот и подъездов, из позолоченных осенью садов и из-за скрипучих калиток, и дворов коттеджей новеньких рабочих поселков выскакивали десятки, сотни, тысячи людей. Они мчались по улицам, обгоняя друг друга, спотыкаясь и падая, наполняя воздух нечленораздельными возгласами. И в этой мечущейся толпе, лавируя, извиваясь и непрерывно гудя сиреной, несся, как болид, маленький бежевый автомобиль.
У реки была толпа, разведенный мост остановил человеческий поток. Жалобно скрипнув тормозами, стал, как вкопанный, и автомобиль, корреспонденты выскочили в жидкую грязь. Стратостат садился. Выпущенный гайдроп едва не задел по головам толпы; казалось, что гондола сейчас шлепнется в Москва-реку. Но воздухоплаватели были бдительны. В воду упал последний балласт, какой-то тяжелый прибор на крошечном парашюте плавно опустился на крышу коломенского завода. Группа рабочих поймала гайдроп и повисла на нем. Но облегченный стратостат подпрыгнул на два-три метра, и люди, выпустив гайдроп, посыпались на землю, как ягоды со зрелой кисти винограда. За заводом лежал зеленый луг. Туда, на этот луг, руководимый опытной рукой воздухоплавателей, пошел на посадку воздушный гигант.
У разведенного моста творилось что-то невообразимое. Тысячная толпа сгрудилась у пологого берега реки. Флегматичный старичок с дымящейся трубкой в зубах ни за что не хотел свести мост.
— Глянь, что делается, — говорил он, указывая на толпу. — Враз мост затопят! Народу-то сколько, сила! Тут и старостата не увидишь и богу душу отдашь.
В грязи у берега лежала полузатопленная лодка. Двое американских корреспондентов и какой-то красноармеец вскочили в нее, сразу же окунувшись по пояс в воду. Покачиваясь, лодка выплыла на середину реки. Весел не было. Длинноногий Барнес вырвал скамейку, встал на нос лодки и начал грести. Первыми же ударами доски о воду он обдал своих спутников фонтанами холодной воды, но те были так взволнованы, что даже не заметили этого.
— Давай, давай, шевелись, — кричал красноармеец, перегнувшись через корму и гребя руками.
Как раз в эту минуту гондола стратостата стукнулась корзиночным амортизатором о землю. С шелковистым шелестом упал на луг скомканный выдохшийся шар.
Мгновенно наступила совершенно неожиданная тишина. Затихла толпа на этом берегу реки, на лугу кругом распластанной на траве оболочки, разинув рты и почему-то сняв шапки,
Гондола прочно стояла на своем постаменте из ивовых прутьев. Инженер Цебриков, проектировавший амортизатор, не обманулся в способностях кустарей Вяземского промколхоза имени Кагановича. До этих пор изделия кустарей не поднимались выше десятого этажа, кустари изготовляли только плетеную художественную мебель. На этот раз продукт коллективного труда вяземских кустарей не только достиг неслыханной высоты, в девятнадцать тысяч с лишним метров, но и утер нос профессору Пиккару: амортизатор выдержал удар об землю. Он был рассчитан на то, чтобы быть разбитым вдребезги во имя спасения людей и механизмов. Но не таковы были вяземские кустари: лопнуло только несколько ивовых прутьев, амортизатор же в целом остался в полной сохранности. Для его ремонта потребовалось бы всего несколько часов, а там хотя бы снова в стратосферу!
Тишина неожиданно разорвалась тысячеголосым «ура», в окошке лаза показалась голова Прокофьева в кожаном костюме. Командир стратостата «СССР» вылез из гондолы по пояс. Зрители ожидали, что он тотчас же спрыгнет на землю, ибо ничего не может быть приятнее ощущения твердой почвы под ногами после многочасового пребывания высоко над уровнем земли. Это было законное право товарища Прокофьева.
Но командир стратостата «СССР» не спешил ступить на твердую землю. Выбравшись из гондолы, он полез не вниз, а вверх по плетеной лестнице, и снова воцарилась гробовая, недоуменная тишина. Встав на гондолу, т. Прокофьев схватился левой рукой за строп, правой рукой снял шлем и вытянулся во весь рост.
— Товарищи! — крикнул т. Прокофьев, и звонкий голос его был слышен на обоих берегах реки. — Товарищи, партия и советская власть, пославшая нас в стратосферу на завоевание воздушной стихии, до сих пор недоступной для человеческой техники, преследовала цель…
И снова громовое «ура» прервало оратора. А американская корреспондентка, оставшаяся на противоположном берегу, быстро застучала на пишущей машинке:
«Ко всеобщему удивлению, командир стратостата „СССР“ Прокофьев, выбравшись из кабинки, полез не вниз, как этого следовало ожидать, а вверх и сейчас же открыл политический митинг. Чрезвычайно любопытно, что советские воздухоплаватели, не воспользовавшись законным правом на отдых, сочли необходимым прежде всего выполнить свой политический долг перед собравшимися. Этот совершенно невероятный в нормальных условиях поступок как нельзя лучше характеризует большевиков. Продолжение следует. „Юнайтэд пресс“».
Лодка с двумя американскими корреспондентами и красноармейцем наконец достигла противоположного берега. Берег был крут, густая липкая грязь покрывала его склоны. Тогда, не долго думая, засучив рукава и подобрав полы, трое упорных поклонников воздухоплавания поползли наверх на четвереньках.
Мост свели наконец. Толпа ринулась на противоположный берег. Экипаж стратостата выбрался на землю, земля под ногами воздухоплавателей была тверда и приятна, это была родная советская земля, — земля, усеянная новыми фабриками и заводами, изрытая шахтами социалистической пятилетки.
На гондоле один за другим сменялись ораторы, председатель горсовета, комсомольцы, рабочие Коломенского завода, красноармейцы. Захлебываясь от волнения, принесли они на эту фантастическую трибуну свои трудовые будни, трудности, с которыми им приходится сражаться, свои победы. Они обещали на примере советских воздухоплавателей и героических строителей первого нашего стратостата научиться по-большевистски бороться, по-большевистски побеждать.
Иностранные корреспонденты обступили воздухоплавателей. Жадно вдохнул т. Прокофьев первый за десять часов полета сладковатый дым американской сигареты. Крепко расставив на влажной земле мускулистые ноги, т. Прокофьев, глубоко затягиваясь, курил и наслаждался дымом, приятной прохладой вечера, милой родной землей, от которой его еще недавно отделяло невероятно громадное расстояние в 19 километров.
Постепенно стали прибывать машины из Москвы, с воздухоплавателями, инженерами, журналистами, писателями и красноармейцами. Подробно расспросив у воздухоплавателей, иностранные корреспонденты кинулись к телефону, они на час с лишним заняли московский провод.
В Москве, в крошечном бюро «Юнайтэд пресс» один телефон был соединен с Коломной, другой — с Лондоном. В Англию, в Италию, в Германию, Францию и Америку шли волнующие телеграммы о подробностях снижения советского стратостата. На импровизированном митинге, на лугу у Коломенского завода незримо присутствовал весь мир…
Инженер Левин также прибыл к месту посадки стратостата. Туда же прибыла и комиссия ученых, возглавляемая профессором Молчановым; эта комиссия на старте запломбировала приборы. Инженер Левин снял приборы с гондолы и передал их комиссии. Необычайный научный клад бережно доставлен был в Москву на автомобиле. Расшифровка показаний автоматических приборов послужит для составления большого научного труда необычайного международного значения.
ЭТО БЫЛО НА РАССВЕТЕ
Девятнадцать километров! Почти на три километра поднят потолок обитаемого мира. Почти на три километра увеличился радиус нашего познания. Трое из СССР проникли туда, где никогда, никто из бывших на земле не был. Человечество выросло на голову Старый потолок мира проломлен, перекрыт и поднят. Мир расширился.
Не случайно и знаменательно, что выше всех людей залетели люди с советскими паспортами, на советском стратостате, изготовленном на советском заводе. Мир вынужден признать, что наша страна становится идейным водителем человечества. Теперь и наши машины, наша аппаратура, наша материальная культура тоже начинают занимать первые места.
Девятнадцать километров… Год назад, как раз в эти дни, один из нас гостил в Калуге у нашего великого воздухоплавателя Константина Эдуардовича Циолковского. Мы говорили с ним о будущих транскосмических полетах, о величайшей мечте человечества.
— Нет, пусть сначала стратосферу завоюют, — говорил Циолковский. — Это будет первый и важнейший шаг по пути человечества вверх. Стратосферу, стратосферу нам нужно!
И вот этот шаг сделан большевиками, передовым отрядом человечества. Девятнадцать тысяч метров, девятнадцать километров!
«От радости захлопал в ладоши. Ура „СССР“»! — протелеграфировал из Калуги Циолковский.
И мы в этот день прониклись уверенностью, мы убеждены, мы знаем теперь, что доживем, увидим, — настанет день, похожий на 30 сентября 1933 года, — день, когда спустится вернувшийся на землю после первого своего полета корабль еще не совсем угаданной сегодня конструкции, выйдет усталый, взволнованный человек, человек нашей страны, и протянет нам щепотку слежавшейся пыли.
— Вот, возьмите! — скажет он.
— Что ж, земля как земля, — крикнут ему.
И он тихо ответит:
— Нет, это — щепотка луны.
В день полета стратостата корреспонденты иностранных агентств и газет в общей сложности передали по телеграфу свыше 15000 слов о полете. Необходимо отметить, что в течение последние двух недель подробные материалы о стратостате, о конструкции гондолы, биографии участников полета и т. д. были переданы по почте.
Полет стратостата явился одной из крупнейших сенсаций для всех работников иностранной печати на территории СССР, большинство иностранных журналистов в Москве присутствовало при взлете воздушного шара.
Общественное мнение буржуазного мира следило за каждым шагом подготовки к полету. Корреспондент «Юнайтэд пресс», например, ночью с территории аэродрома сообщил мельчайшие детали процесса наполнения аэростата газом, отдельных этапов старта, одевания участников полета и т. д. Принимая во внимание, что стратостат был все время видим невооруженным глазом, иностранные корреспонденты почти ежечасно сообщали о своих наблюдениях над воздушным шаром и телеграфировали за границу содержание разговоров, ведущихся по радио между участниками перелета и радиостанцией ГАМС.
Иностранные корреспонденты в Москве любезно сообщили нам копии посланных ими телеграмм, из которых можно восстановить картину лихорадочной работы представителей иностранной печати на территории СССР, а также колоссальный интерес, проявленный общественным мнением Запада к полету советского стратостата.
Так, корреспондент агентства «Юнайтэд пресс», г-н Лайонс, передающий информацию для тысячи двухсот газет на территории Соединенных штатов, последовательно телеграфирует:
«Москва, 9 час. 20 мин. утро. Стратостат „СССР“ имеет на борту трех пассажиров, легко оторвался от земли в 8 час. 43 мин. утра, слегка относимый ветром к северо-востоку».
«Москва, 10 час. утра. Рекорд Пиккара побит. Радио со стратостата сообщает, что в 9 час. 25 мин. им достигнута высота 17000 метров. 9 час. 30 мин. они достигли высоты 17500 метров, в 9 час. 58 мин. — высоты 17900 метров, Экипаж чувствует себя прекрасно».
«Москва, 12 час. 30 мин. Стратостат достиг высоты 18400 метров и продолжает подниматься».
«Москва, 12 час. 55 мин. Стратостат начал спуск, достигнув высоты в 19000 метров в 12 час. 50 мин. утра».
«Москва, 14 час. 20 мин. Спуск аэростата ожидается в районе между ст. Бронницы и Коломной — около 100 километров от Москвы. Высылаю машину для встречи».
«Москва, 17 час. Стратостат спускается. Высота его к 4 час. — 13.000 метров».
«Москва, 18 час. 30 мин. Стратостат благополучно снизился возле Коломны в 5 часов вечера. Экипаж чувствует себя превосходно»
Что касается оценки результатов, достигнутых советскими воздухоплавателями, характерен заключительный абзац телеграммы, отправленной корреспондентом «Нью-Йорк геральд трибюн»:
«…Это достижение является с научной точки зрения историческим, и советская наука имеет полное право им гордиться».
Московский корреспондент «Юнайтэд пресс» отмечает, что «рекорд был побит через тридцать шесть минут после взлета стратостата.»
Рекорд — слово американское. Родилось оно в годы, когда молодая буржуазия Нового Света, вооружившись достижениями в области рационализации и механизации, ринулась в бой за овладение мировыми рекордами. Слово «рекорд» родилось, когда американская буржуазия, для того Чтобы стимулировать рост количественных и качественных показателей в борьбе за завоевание техники, ассигновала колоссальные суммы на индивидуальное премирование отдельных рекордсменов. Одним словом, понятие рекорда стало популярным тогда, когда носитель этого рекорда за свой конструкторский талант, за свою изобретательность, мужество или находчивость бывал премирован материальными благами. За рекорд стали платить деньги.
Мы поставили сейчас мировой рекорд в области проникновения в стратосферу. Советский стратостат побил последний рекорд бельгийского профессора Пиккара не только в метрах, не только в сотнях метров, но и в несколько тысяч метров. Мы поставили этот рекорд на советском стратостате, целиком изготовленном на советских заводах, по конструкции советских инженеров, из советских материалов. Мы вооружили этот стратостат металлической гондолой, сооруженной в Москве на заводе им. Менжинского группой большевиков-Энтузиастов под непосредственным руководством директора завода, краснознаменца т. Марголина. Величайшая победа советского стратосферного воздухоплавания имела в общественном мнении всего мира резонанс необычайного сенсационного характера. Печать, наука, техника, общественное мнение Запада требовали по телеграфу сведений о продвижении нашего стратостата почти ежеминутно.
Такой громадный интерес к поставленному нами рекорду объясняется тем, что ни один человек в мире никогда не отделялся от земли на такое расстояние, как тт. Прокофьев, Бирнбаум и Годунов. Случилось так, что этот поступок величайшей Исторической значимости совершен большевиками. Рекордом стратостата «СССР» мы открыли новую страницу истории борьбы за овладение воздушным океаном. От стратостата — к стратоплану с реактивным двигателем, от освоения шестой части мира — к освоению вселенной — вот будущий творческий путь большевиков.
Первая неудача с фальстартом явилась решающим экзаменом для всех энтузиастов стратосферного воздухоплавания. Эта неудача закалила их волю, напрягла их нервы до последнего предела, наполнила их бодрым и радостным сознанием того, что завоевание стихии, победы человечества на техническом фронте даются только в борьбе, что неудачи являются лишь преддверием к этим победам.
По поводу первого неудачного старта нашего советского стратостата досужие сплетники распустили по городу немало обидных анекдотов. Буржуазный мир за границей, насторожившись, ждал. Конечно, от большевиков ожидали всяческой прыти, но никому не хотелось серьезно поверить в то, что нами будет поставлен такой замечательный рекорд международного авиационного значения. К своему полету бельгийский профессор Пиккар готовился в течение нескольких лет. В течение нескольких лет со страниц буржуазной и советской печати не сходили информационные сообщения о ходе его приготовлений. Известие о предстоящем полете советского стратостата разразилось, как гром среди ясного неба. Без шумихи, без сенсаций, без трескучих фраз советская печать сообщила о том, что большевики предполагают в ближайшем будущем пуститься в далекое плавание в воздушном океане.
Буржуазный мир, взирающий на нас с высоты своих «нейтральных» позиций, с любопытством наблюдал за тем, как мы «барахтаемся» в новых умных и сложных машинах, завезенных к нам мудрецами западной техники. Вместо пяти лет мы «барахтались» всего четыре года. От этого «барахтанья» родились тысячи колхозов и совхозов, Днепрострой и Магнитострой, машины и ширпотреб, авиация и автомобили.
«Барахтанье» наше стало зловещим, скептики перестали быть скептиками, друзья облегченно вздохнули, враги насторожились.
Старый мир, скаля гнилые зубы, долго смеялся над нами. Мы будем смеяться последними. Улыбалось голубое осеннее небо, и мы улыбались в этот день сами двум нашим победам — в воздухе и на земле. Мы только еще начали улыбаться. Это были одни из первых наших улыбок на рубеже двух социалистических пятилеток.
Спала, сгинула пелена нашей технической беспомощности. Мы будем смеяться скоро, мы будем смеяться, глядя на миллионы гектаров земли, обработанной самыми умными машинами, мы будем смеяться, глядя на миллионные колонны автомобилей, тракторов и станков, на десятки домен, алое пламя которых осветит светом новой социалистической жизни мрак, окутывающий развалины капиталистической техники.
А вот когда мы захохочем, от нашего хохота затрясется старый мир.
Девятнадцать километров — это потрясающе и грандиозно по сравнению со всеми предыдущими взлетами человека. И это конечно ничтожно перед теми беспредельными высотами, которые простираются над нами. Мы только начали поход за овладение третьим измерением. Но человечество еще так молодо вообще, а мы — его самые молодые, самые жизнеупорные представители. И прав восторженный романтик науки, наш современник, замечательный английский ученый Джемс Джинc, когда он восклицает:
«Как обитатели земли мы живем в самом начале времен: мы вступаем в бытие в свежих красотах расцвета, и перед нами расстилается день необозримой длины, с его возможностями почти неограниченных достижений. В далеком будущем наши потомки, взирая с другого конца на эту длинную перспективу времен, будут считать наши века за туманное утро истории мира: наши современники будут казаться им героическими личностями, которые сквозь дебри невежества, ошибок и предрассудков пробивали себе путь к познанию истины, к умению подчинять себе силы природы, к построению мира, достойного того, чтобы человечество могло в нем жить. Мы окутаны еще слишком густым предрассветным туманом, чтобы могли даже смутно представить себе, каким явиться этот мир для тех, кому суждено увидеть его в полном сиянии дня».
И вот, товарищ, перед тем, как бросить эту книгу, выгляни в окно, взвесь в руке толстый том мудреца, посмотри на глобус, брось взгляд на календарь и почувствуй еще раз, какое утро у нас на дворе, какой день на нашем численнике, какое небо над нашей улицей, какие замечательные люди на нашей советской земле!
Не случайно и знаменательно, что выше всех людей залетели люди с советскими паспортами, на советском стратостате, изготовленном на советском заводе. Мир вынужден признать, что наша страна становится идейным водителем человечества. Теперь и наши машины, наша аппаратура, наша материальная культура тоже начинают занимать первые места.
Девятнадцать километров… Год назад, как раз в эти дни, один из нас гостил в Калуге у нашего великого воздухоплавателя Константина Эдуардовича Циолковского. Мы говорили с ним о будущих транскосмических полетах, о величайшей мечте человечества.
— Нет, пусть сначала стратосферу завоюют, — говорил Циолковский. — Это будет первый и важнейший шаг по пути человечества вверх. Стратосферу, стратосферу нам нужно!
И вот этот шаг сделан большевиками, передовым отрядом человечества. Девятнадцать тысяч метров, девятнадцать километров!
«От радости захлопал в ладоши. Ура „СССР“»! — протелеграфировал из Калуги Циолковский.
И мы в этот день прониклись уверенностью, мы убеждены, мы знаем теперь, что доживем, увидим, — настанет день, похожий на 30 сентября 1933 года, — день, когда спустится вернувшийся на землю после первого своего полета корабль еще не совсем угаданной сегодня конструкции, выйдет усталый, взволнованный человек, человек нашей страны, и протянет нам щепотку слежавшейся пыли.
— Вот, возьмите! — скажет он.
— Что ж, земля как земля, — крикнут ему.
И он тихо ответит:
— Нет, это — щепотка луны.
В день полета стратостата корреспонденты иностранных агентств и газет в общей сложности передали по телеграфу свыше 15000 слов о полете. Необходимо отметить, что в течение последние двух недель подробные материалы о стратостате, о конструкции гондолы, биографии участников полета и т. д. были переданы по почте.
Полет стратостата явился одной из крупнейших сенсаций для всех работников иностранной печати на территории СССР, большинство иностранных журналистов в Москве присутствовало при взлете воздушного шара.
Общественное мнение буржуазного мира следило за каждым шагом подготовки к полету. Корреспондент «Юнайтэд пресс», например, ночью с территории аэродрома сообщил мельчайшие детали процесса наполнения аэростата газом, отдельных этапов старта, одевания участников полета и т. д. Принимая во внимание, что стратостат был все время видим невооруженным глазом, иностранные корреспонденты почти ежечасно сообщали о своих наблюдениях над воздушным шаром и телеграфировали за границу содержание разговоров, ведущихся по радио между участниками перелета и радиостанцией ГАМС.
Иностранные корреспонденты в Москве любезно сообщили нам копии посланных ими телеграмм, из которых можно восстановить картину лихорадочной работы представителей иностранной печати на территории СССР, а также колоссальный интерес, проявленный общественным мнением Запада к полету советского стратостата.
Так, корреспондент агентства «Юнайтэд пресс», г-н Лайонс, передающий информацию для тысячи двухсот газет на территории Соединенных штатов, последовательно телеграфирует:
«Москва, 9 час. 20 мин. утро. Стратостат „СССР“ имеет на борту трех пассажиров, легко оторвался от земли в 8 час. 43 мин. утра, слегка относимый ветром к северо-востоку».
«Москва, 10 час. утра. Рекорд Пиккара побит. Радио со стратостата сообщает, что в 9 час. 25 мин. им достигнута высота 17000 метров. 9 час. 30 мин. они достигли высоты 17500 метров, в 9 час. 58 мин. — высоты 17900 метров, Экипаж чувствует себя прекрасно».
«Москва, 12 час. 30 мин. Стратостат достиг высоты 18400 метров и продолжает подниматься».
«Москва, 12 час. 55 мин. Стратостат начал спуск, достигнув высоты в 19000 метров в 12 час. 50 мин. утра».
«Москва, 14 час. 20 мин. Спуск аэростата ожидается в районе между ст. Бронницы и Коломной — около 100 километров от Москвы. Высылаю машину для встречи».
«Москва, 17 час. Стратостат спускается. Высота его к 4 час. — 13.000 метров».
«Москва, 18 час. 30 мин. Стратостат благополучно снизился возле Коломны в 5 часов вечера. Экипаж чувствует себя превосходно»
Что касается оценки результатов, достигнутых советскими воздухоплавателями, характерен заключительный абзац телеграммы, отправленной корреспондентом «Нью-Йорк геральд трибюн»:
«…Это достижение является с научной точки зрения историческим, и советская наука имеет полное право им гордиться».
Московский корреспондент «Юнайтэд пресс» отмечает, что «рекорд был побит через тридцать шесть минут после взлета стратостата.»
Рекорд — слово американское. Родилось оно в годы, когда молодая буржуазия Нового Света, вооружившись достижениями в области рационализации и механизации, ринулась в бой за овладение мировыми рекордами. Слово «рекорд» родилось, когда американская буржуазия, для того Чтобы стимулировать рост количественных и качественных показателей в борьбе за завоевание техники, ассигновала колоссальные суммы на индивидуальное премирование отдельных рекордсменов. Одним словом, понятие рекорда стало популярным тогда, когда носитель этого рекорда за свой конструкторский талант, за свою изобретательность, мужество или находчивость бывал премирован материальными благами. За рекорд стали платить деньги.
Мы поставили сейчас мировой рекорд в области проникновения в стратосферу. Советский стратостат побил последний рекорд бельгийского профессора Пиккара не только в метрах, не только в сотнях метров, но и в несколько тысяч метров. Мы поставили этот рекорд на советском стратостате, целиком изготовленном на советских заводах, по конструкции советских инженеров, из советских материалов. Мы вооружили этот стратостат металлической гондолой, сооруженной в Москве на заводе им. Менжинского группой большевиков-Энтузиастов под непосредственным руководством директора завода, краснознаменца т. Марголина. Величайшая победа советского стратосферного воздухоплавания имела в общественном мнении всего мира резонанс необычайного сенсационного характера. Печать, наука, техника, общественное мнение Запада требовали по телеграфу сведений о продвижении нашего стратостата почти ежеминутно.
Такой громадный интерес к поставленному нами рекорду объясняется тем, что ни один человек в мире никогда не отделялся от земли на такое расстояние, как тт. Прокофьев, Бирнбаум и Годунов. Случилось так, что этот поступок величайшей Исторической значимости совершен большевиками. Рекордом стратостата «СССР» мы открыли новую страницу истории борьбы за овладение воздушным океаном. От стратостата — к стратоплану с реактивным двигателем, от освоения шестой части мира — к освоению вселенной — вот будущий творческий путь большевиков.
Первая неудача с фальстартом явилась решающим экзаменом для всех энтузиастов стратосферного воздухоплавания. Эта неудача закалила их волю, напрягла их нервы до последнего предела, наполнила их бодрым и радостным сознанием того, что завоевание стихии, победы человечества на техническом фронте даются только в борьбе, что неудачи являются лишь преддверием к этим победам.
По поводу первого неудачного старта нашего советского стратостата досужие сплетники распустили по городу немало обидных анекдотов. Буржуазный мир за границей, насторожившись, ждал. Конечно, от большевиков ожидали всяческой прыти, но никому не хотелось серьезно поверить в то, что нами будет поставлен такой замечательный рекорд международного авиационного значения. К своему полету бельгийский профессор Пиккар готовился в течение нескольких лет. В течение нескольких лет со страниц буржуазной и советской печати не сходили информационные сообщения о ходе его приготовлений. Известие о предстоящем полете советского стратостата разразилось, как гром среди ясного неба. Без шумихи, без сенсаций, без трескучих фраз советская печать сообщила о том, что большевики предполагают в ближайшем будущем пуститься в далекое плавание в воздушном океане.
Буржуазный мир, взирающий на нас с высоты своих «нейтральных» позиций, с любопытством наблюдал за тем, как мы «барахтаемся» в новых умных и сложных машинах, завезенных к нам мудрецами западной техники. Вместо пяти лет мы «барахтались» всего четыре года. От этого «барахтанья» родились тысячи колхозов и совхозов, Днепрострой и Магнитострой, машины и ширпотреб, авиация и автомобили.
«Барахтанье» наше стало зловещим, скептики перестали быть скептиками, друзья облегченно вздохнули, враги насторожились.
Старый мир, скаля гнилые зубы, долго смеялся над нами. Мы будем смеяться последними. Улыбалось голубое осеннее небо, и мы улыбались в этот день сами двум нашим победам — в воздухе и на земле. Мы только еще начали улыбаться. Это были одни из первых наших улыбок на рубеже двух социалистических пятилеток.
Спала, сгинула пелена нашей технической беспомощности. Мы будем смеяться скоро, мы будем смеяться, глядя на миллионы гектаров земли, обработанной самыми умными машинами, мы будем смеяться, глядя на миллионные колонны автомобилей, тракторов и станков, на десятки домен, алое пламя которых осветит светом новой социалистической жизни мрак, окутывающий развалины капиталистической техники.
А вот когда мы захохочем, от нашего хохота затрясется старый мир.
Девятнадцать километров — это потрясающе и грандиозно по сравнению со всеми предыдущими взлетами человека. И это конечно ничтожно перед теми беспредельными высотами, которые простираются над нами. Мы только начали поход за овладение третьим измерением. Но человечество еще так молодо вообще, а мы — его самые молодые, самые жизнеупорные представители. И прав восторженный романтик науки, наш современник, замечательный английский ученый Джемс Джинc, когда он восклицает:
«Как обитатели земли мы живем в самом начале времен: мы вступаем в бытие в свежих красотах расцвета, и перед нами расстилается день необозримой длины, с его возможностями почти неограниченных достижений. В далеком будущем наши потомки, взирая с другого конца на эту длинную перспективу времен, будут считать наши века за туманное утро истории мира: наши современники будут казаться им героическими личностями, которые сквозь дебри невежества, ошибок и предрассудков пробивали себе путь к познанию истины, к умению подчинять себе силы природы, к построению мира, достойного того, чтобы человечество могло в нем жить. Мы окутаны еще слишком густым предрассветным туманом, чтобы могли даже смутно представить себе, каким явиться этот мир для тех, кому суждено увидеть его в полном сиянии дня».
И вот, товарищ, перед тем, как бросить эту книгу, выгляни в окно, взвесь в руке толстый том мудреца, посмотри на глобус, брось взгляд на календарь и почувствуй еще раз, какое утро у нас на дворе, какой день на нашем численнике, какое небо над нашей улицей, какие замечательные люди на нашей советской земле!