Впрочем, эти истины не могли полностью объяснить, почему он ворвался в хижину в одиночку.
   Когда его настойчиво расспрашивали командиры, Тай сказал: если отряд собирался спасти Мешага, – а именно это было причиной того, что они там находились, – то вряд ли им это удалось бы, спугни он криком людей в доме. И еще он считал, что не успеет вовремя обежать вокруг дома.
   Это звучало правдоподобно. Более того, это и было правдой, если подумать хорошенько. Однако Тай не помнил, чтобы в тот момент что-нибудь обдумывал. Можно сказать, что он действовал исключительно на инстинктах.
   Его меч остался у седла, и лук тоже. У задней стены дома стояла лопата. Теперь он хорошо знал, для чего ее использовали.
   Не останавливаясь, чтобы подумать, спланировать или вообще сделать что-либо разумное, он схватил лопату одной рукой, а другой ухватился за засов на двери и толкнул ее, не представляя себе, что увидит внутри и что будет делать, когда попадет туда.
   Или что они там делали, те люди, которые убили шаманку и зарыли ее в землю, не позволив душе попасть на небо, а потом обманули их у входа в дом. Кем бы ни были.
   Задняя дверь оказалась не запертой. Тай шагнул внутрь.
   В доме было темно, а снаружи – очень светло, поэтому он почти ослеп и остановился. И смутно различил чью-то фигуру, повернувшуюся к нему в темноте комнаты.
   Тай шагнул вперед и изо всей силы нанес удар лопатой.
   Он почувствовал, как ее острый край вонзился в плоть и глубоко погрузился в нее. Фигура, все еще почти невидимая, вскинула пустую руку, словно умоляя о пощаде или прося мира, и рухнула на земляной пол.
   Беззвучно, что было хорошо.
   Тай никогда еще до того момента не убивал. У него не было времени размышлять о том, что только что произошло и какое это имеет значение, если вообще имеет. Он быстро заморгал, стараясь приучить глаза к темноте.
   С бьющимся сердцем он различил внутри арку прохода, закрытую занавесом, без настоящей двери. Дом из двух комнат. Перешагнул через упавшего человека, потом, с опозданием, вернулся и заменил лопату мечом этого человека. Но прежде все-таки опустился на колени и проверил его пульс – из предосторожности, он соображал достаточно, чтобы это сделать. Человек был мертв. Еще один краткий миг тревоги: как быстро, гладко, бесшумно жизнь может существовать, пульсировать, а потом исчезнуть.
   Эта мысль подтолкнула Тая вперед. Легкими шагами он подошел к занавеске из ткани и приподнял ее край.
   В другой комнате горели свечи, за что Тай возблагодарил богов. Три человека. Двое у входной двери оживленно перешептывались. Тай видел, что дверь заперта на засов. Приехавшие с ним не смогли бы прорваться с этой стороны. По крайней мере, не смогли бы сделать это незаметно.
   Мешаг лежал на ложе возле очага. Тай видел, что его тунику разрезали, обнажив грудь. Глаза у больного были по-прежнему закрыты, и вообще он казался ужасно беззащитным. Третья фигура, высокая и плотная, с рогами какого-то животного на голове, стояла над ним.
   На этом человеке были зеркала и колокольчики, он тихо стучал в бубен и пел, раскачиваясь из стороны в сторону, а иногда кружился. Нечто вроде танца. В комнате стоял тошнотворно-сладкий запах – что-то горело на жаровне. Тай представления не имел, что это такое.
   Но он ни на секунду не поверил, что этот третий человек – это был мужчина, женщина лежала мертвая в саду – чем-то помогает бесчувственному больному. Они убили шаманку, жившую здесь. Они не пытались помочь Мешагу.
   С другой стороны, они его пока не убили, и Тай не знал почему. Как ему было понять хоть что-то? Но пока он наблюдал из-за слегка приподнятой занавески, едва дыша, его охватило чувство, что задуманное здесь должно быть хуже убийства.
   Он находился далеко от дома…
   Это была последняя ясная мысль, а потом Тай закричал изо всех сил и ворвался из-за занавески в соседнюю комнату.
   Он бросился прямо на шамана, что не обязательно сделал бы опытный воин (сначала надо снять охрану!), но Тай и не был опытным, и, несомненно, его задачей было попытаться прекратить то, что делали с помощью бубна, пения и накопленной силы с человеком на ложе.
   Тогда Тай еще не побывал на горе Каменный Барабан, – его пребывание у воинов Каньлиня стало результатом того, что произошло в тот осенний день на севере, – но он был сыном солдата. Сколько он себя помнил, его учили способам и приемам борьбы. Тем более что его старший брат, слабый и немного полноватый уже в детстве, ясно дал понять свои пристрастия, и что его жизнь не будет связана с мечами и с маневрами, вращениями и прогибами в схватке с другими вооруженными людьми.
   Слегка изогнутый меч убитого кочевника был короче и тяжелее меча Тая, к тому же он был предназначен для ударов сверху, с седла. Неважно. Проходится пользоваться тем, что есть. Тай успел увидеть, как шаман обернулся и широко раскрыл горящие глаза, сверкнувшие изумлением и яростью, перед тем как он нанес стремительный удар выше металлических зеркал, которые покрывали туловище шамана и защищали его.
   Тай, потерявший ориентиры вдали от всего, что было ему известно, столкнувшись с колдовством, даже отчасти удивился, когда меч вошел так, как следовало.
   Он почувствовал, как сталь заскрипела по кости, увидел кровь, услышал, как шаман вскрикнул и упал (зазвенели колокольчики), выронив бубен и колотушку на плотно утрамбованный пол. Он не должен был удивляться: ведь шаманку они убили, не так ли? Этих людей с зеркалами и бубнами, конечно, считали святыми и боялись, но они не были бессмертными.
   Конечно, существовала возможность, что убить такого шамана – значит навлечь на себя пожизненное проклятие. Но в тот момент Таю некогда было думать об этом.
   Страх сделал его быстрым. Он резко обернулся, низко пригибаясь. Увидел, как ближайший к нему охранник – тот, который изображал слугу у дома, – бросился к стене, где лежал лук. Тай прыгнул следом, увернулся от кинжала, брошенного другим охранником, и услышал крики снаружи.
   Он снова закричал, на этот раз произнося слова:
   – Предательство! Идите сюда!
   Лжеслуга нашарил лук и стрелу, обернулся, пригнулся, чтобы уйти от выпада меча Тая – по крайней мере, попытаться уйти: клинок разрубил его плечо, а не грудь.
   Тай услышал, как кочевник взвизгнул от боли, рывком освободил клинок и – инстинктивно – упал и перекатился, стараясь не поранить себя мечом, который держал в руке. Он бился о предметы, разбросанные по полу (привезенные ими дары), но зато меч второго противника просвистел над его головой.
   Этот звук Тай услышал впервые в жизни: звук близкой смерти, которой удалось избежать. Он разобрал глухие удары снаружи, яростные крики спутников, которые ломились в запертую дверь.
   – Со двора! – крикнул он. – Там открыто!
   Но в то же мгновение он воспользовался другим шансом и бросился к двери. Отодвинул тяжелый деревянный брус, ухитрившись снова увернуться от удара меча, который просвистел совсем рядом и воткнулся в дерево.
   Распахнутая дверь толкнула его в спину, едва не сбив с ног, но что-то – гордость, гнев и страх, переплетенные, словно нити шелковой ткани, – заставило Тая сделать шаг к еще оставшемуся на ногах человеку. Он успел нанести косой удар мечом, парировать сильный ответный удар, а потом остальные хлынули в комнату у него за спиной.
   – Они убили шаманку! – крикнул Тай через плечо. – Она лежит мертвая на заднем дворе! Мешаг вон там! Берегитесь того, кто на полу! Я его только ранил!
   Три человека схватили лежащего на полу, подняли и держали на весу, будто куклу. Ему нанесли сокрушительный удар в висок, но не убили – Тай это отметил. И в тот же момент услышал, как один из племени богю сказал:
   – Последнего тоже оставьте. Он нам пригодится.
   Услышав эти слова, человек, стоящий перед ним, внезапно изменился в лице. Тай запомнил это выражение лица. Иногда он видел его по ночам, когда закрывал глаза.
   Этот человек отступил назад, к занавеске. Приставил к себе меч острым концом, держа за рукоять обеими руками. Он пытался заколоть себя, но не успел: две точно посланные стрелы вонзились ему в каждое плечо. Меч упал на пол.
   И тогда человек закричал. Ужасный крик, рожденный чем-то гораздо более сильным, чем боль от ран, подумал Тай.
   Чуть позже он начал понимать…
   Я бы тоже так закричал, думал он на обратном пути на юг (они выехали в тот же вечер, не желая оставаться у озера, стремясь уехать от него как можно дальше).
   Я бы тоже постарался убить себя, если бы имел представление о том, что произойдет до того, как мне позволят умереть. А тот человек явно это знал. В каком-то смысле это и было самым ужасным.
   Катайские кавалеристы – люди Тая – бросились вниз по склону, когда услышали крики и вопли, но в хижине все уже было кончено раньше, чем они смогли вмешаться.
   Тай вышел из дома и зашагал к ним по траве. Он потерял ощущение реальности, опять вернувшись на мягкий солнечный свет через такое короткое время. Мир может меняться слишком быстро…
   Тридцать катайских всадников остались стоять в стороне, все вместе, и смотрели, что будут делать кочевники. Наблюдали сначала в равнодушном молчании, потом – со все возрастающим, убийственным отвращением.
   Кочевники начали с того, что принесли тело старой шаманки из-за дома и сожгли его на погребальном костре, который разложили между хижиной и озером. Они делали это с почтением, с песнопениями и молитвами. По-видимому, старуху осквернили убийством и погребением в земле. Ее следовало вернуть на небо: оставить на открытом месте на поживу волкам и другим животным или ввергнуть в пламя, и она унесется вместе с дымом.
   Богю выбрали огонь, потому что начинали большое всесожжение. Они подожгли дворовые постройки, а потом и сам дом, но только после того, как вынесли Мешага на ложе и положили во дворе. Они вытащили тела тех, что убил Тай, охранника и шамана, и, наконец, привели двоих, которые остались в живых. К тому времени они уже были пьяны, эти богю: в хижине нашелся кумыс.
   Колокольчики шамана звенели, когда они тащили его тело по истоптанной траве. Его зеркала сверкали, дробя солнечный свет. Тай уже спрашивал себя, не совершил ли он святотатства, убив этого человека? Но сейчас он понял, что это не так. Он совершил нечто такое, что в глазах кочевников сделало его героем. Кажется, ему собирались оказывать почести.
   Они пригласили его принять участие в том, что будет дальше, с двумя убитыми и двумя теми, которых специально оставили в живых, но Тай отказался, предпочтя остаться вместе со своими людьми. Со своими соплеменниками из цивилизованной страны.
   Его физически тошнило, просто выворачивало наизнанку, пока он смотрел, что происходило дальше. В чем его пригласили поучаствовать. Многим катайским кавалеристам стало плохо, они отходили в сторону, спотыкаясь, или отъезжали верхом, и их рвало в траву.
   Империя Катая создавалась на протяжении девяти династий отнюдь не миролюбивыми пацифистами. Ее величие было насильственным, завоевательным, построенным на бойне в течение почти тысячи лет – во время внутренних гражданских войн, или военных действий за пределами меняющихся границ, или с целью защиты этих границ. Такова история: такие костры, как эти, или гораздо большие пожары, кровь и клинки.
   Еще во времена Первой династии появились тексты и учения о тактической пользе резни, убийства детей, увечий, изнасилований. О пользе страха, который все это могло вызвать среди врагов, в полных людей осажденных городах, когда перепуганные беженцы спасаются от наступающих армий. Такие вещи были частью того, что делали люди во время войны, а война была частью того, что люди делали в жизни.
   Но катайцы не жарили мертвых врагов на кострах и не ели их плоть, взывая к небесам. И не отрезали куски от еще живых людей, привязанных к столбам на земле. И не заставляли их смотреть, с воплями, как пожирают части их тел, поджаренные или сырые.
   Огромные столбы плотного дыма поднимались в небо, застилая солнце. Вонь и гарь в ранее безмятежно спокойном месте у северного озера. Треск нескольких костров, вой (людей, не волков) и чьи-то отчаянные, постепенно стихающие мольбы о смерти сменили пение птиц и шорох ветра в листве. Безобразие людей, уничтожающих уединение и красоту осени.
   Это продолжалось какое-то время.
   Один из кочевников, в конце концов, подошел к катайцам, к тому месту чуть в стороне, где они ждали, успокаивая пугливо вздрагивающих коней. Он был до пояса обнажен, широко ухмылялся и размахивал отрезанной по плечо рукой человека. С нее капала кровь, и с его подбородка – тоже.
   Нетвердо держась на ногах, богю протянул человеческую плоть Таю, как герою, достойному отведать этот замечательный приз. Он явно давал чужаку-катайцу еще один шанс.
   Стрела вонзилась в его грудь, когда он стоял перед ними. Кочевник умер мгновенно.
   Какое-то мгновение Тай не мог поверить, что это произошло. Это было абсолютно неправильно, потрясающе неправильно. Он стоял, онемев от изумления. И каким бы кратким ни было это мгновение, оно было слишком долгим для командира в этом месте. В таком месте, каким оно стало.
   Его солдаты, словно эта единственная стрела дала выход для их собственных демонов, их безумной реакции на тот ужас, свидетелями которого их заставили стать, вдруг вскочили на коней – все сразу, плавным, тренированным движением, словно им отдали приказ.
   Выхватив луки и мечи, притороченные к седлам, они ринулись вперед – духи мщения, ставшие ими по своей воле, – к кострам и в дым. Охваченные жестокой яростью. С ощущением, что эта отвратительная дикость может быть уничтожена, стерта только их собственной дикостью.
   Такое понимание событий пришло к Таю лишь потом. В тот момент его мысли не были такими отчетливыми.
   Его всадники ворвались в группу малочисленных, пеших, пьяных от кумыса кочевников, этих пошатывающихся, залитых кровью людей, ради помощи которым они приехали на север, – и они убили их всех между кострами.
   А когда это было сделано, когда ни одного кочевника не осталось в живых среди черного дыма и красных пожаров, когда туманное солнце уже садилось на западе, а озеро стало темной, холодной синевой, произошло следующее событие.
   Мешаг, сын Хурока, встал.
   Он оглядел жуткую сцену разыгранную людьми в этом месте. Раньше он был грациозным мужчиной. Но не теперь. Он изменился, или его изменили. Теперь Мешаг двигался неуклюже, словно его неправильно собрали. Ему приходилось поворачиваться всем телом, описывая полный круг, чтобы перевести взгляд. Черный дым плыл между ним и тем местом, где, широко раскрыв глаза, стоял Тай, пригвожденный к земле ужасом. Он это видел и отказывался верить тому, что видел.
   Мешаг долгое мгновение смотрел на катайских всадников. Последних живых людей здесь. Потом, передернув плечами, словно пытаясь откинуть назад голову, он рассмеялся. Тихим, странным смехом.
   Он не двигался и не открывал глаз с тех пор, как упал без чувств у другого костра на юге, за несколько недель до того.
   Этот смех был не тот, какой они помнили. Богю стоял и двигался совершенно иначе, неестественно подволакивая слабые ноги. Катайские солдаты, очутившиеся в чужом месте среди пожаров и мертвецов, перестали разворачивать коней, прекратили кричать. Они столпились вокруг Тая снова, словно искали защиты, стараясь держаться подальше от Мешага.
   Глядя на этого человека – если он все еще был человеком, – Тай понял, что злодеяния этого дня еще не закончились.
   Он услышал рядом с собой какие-то звуки: щелкали вынимаемые из колчанов стрелы, звенела натянутая тетива. Он шевельнулся и хриплым голосом отдал приказ – но не был уверен, что поступает правильно. На обратном пути на юг он решил, что, возможно, так до самой смерти и не узнает, поступил ли он правильно.
   – Стойте! – крикнул он. – Никто не должен стрелять!
   То, что осталось от Мешага, или то, что с ним стало, повернулось, неуклюже и медленно, на звук голоса и посмотрело на Тая. Их взгляды встретились сквозь дым, и Тай задрожал. Он увидел в этих глазах отсутствие всякого выражения, какую-то бездонность. Холодные, как конец любой жизни… В тот самый момент ему пришло в голову, что, может быть, его задача, его долг по отношению к тому, кто раньше был человеком, – позволить стрелам освободить его.
   И все же он этого не сделал. Он понимал – не мог отрицать этого, – что в том доме, все еще догорающем, превратившемся в ревущий хаос, творилось какое-то зло, пока он не ворвался туда и не убил шамана. Оно не было завершено, осталось неполным, но что оно значило для неподвижно стоящего перед ним человека, который смотрел Таю в глаза, будто обрекая его на воспоминания, он не мог даже надеяться понять.
   – Это как с лебедями, – вслух сказал он своим всадникам. – Их убийство может навлечь проклятие на всех нас. Это не наше дело. Пусть оно… пусть он уходит. Он найдет свою судьбу и без нас.
   Он произнес последние слова как можно более четко, глядя на душераздирающую фигуру Мешага. Если это существо двинется к ним, солдаты запаникуют, понимал Тай. Ему придется разрешить стрелам взлететь и потом жить с этим.
   Он не верил собственному сравнению с лебедями. Он даже не верил, что убийство лебедя навлечет на них проклятие, – это были страхи богю. У катайцев были свои собственные легенды о животных и свои страхи. Но эти слова могли дать его людям основание послушаться своего командира. Обычно они не нуждались в основаниях: солдаты выполняют приказы, вот и все. Но это путешествие на север и сегодняшнее его окончание настолько отличались от их обычной жизни, от всего их мира, что он счел необходимым обосновать приказ.
   Что касается того, почему, внутри себя, ему казалось правильным дать этому невероятным образом очнувшемуся человеку с мертвыми глазами возможность покинуть это место и остаться в живых – если он по-прежнему был живым, – то Тай мог назвать это только жалостью. И тогда, и потом.
   Он гадал, проявилась ли она в его голосе, во взгляде, которым они обменялись. Он не сказал бы, что взгляд Мешага был человеческим, но также не назвал бы его не человеческим. Не мог бы с уверенностью сказать, что там, внутри, скрывался какой-то демон. Да, Мешаг изменился, и Таю казалось, что он, возможно, уже погиб, но он не знал этого наверняка.
   Быть может, его убийство стало бы наиболее правильной реакцией на то, что с ним сделали. Стало бы проявлением доброты. Но Тай не сделал этого и не позволил своим солдатам сделать это. Он даже не был уверен, что это существо можно убить, и ему совсем не хотелось это проверять.
   После долгого молчания, едва дыша, он увидел, как Мешаг – или то, что раньше было Мешагом, – поднял руку жестом, который Тай не мог интерпретировать. Потом это существо отвернулось от него, от них всех, живых, мертвых и горящих. Мешаг больше не смеялся и так и не заговорил. Он просто размашисто зашагал прочь – сначала вокруг горящего дома, а потом вдоль берега озера, к осенним деревьям в огненных листьях и далеким, почти невидимым горам.
   Тай и его люди смотрели ему вслед сквозь дым, пока он не скрылся из виду, а потом двинулись в другую сторону. К дому…
* * *
   Шелковичная ферма и огненно-красная лиса остались далеко позади.
   Солнце садилось, сейчас оно тоже стало оранжевым. Тай осознал, что уже давно погрузился в задумчивость, вспоминая пути, которые привели его сюда.
   Или один, особый путь – то путешествие на север: за Стену, за речную излучину, за степи, на самый край страны зимы.
   Перед его внутренним взором, когда он ехал на великолепном сардийском коне с шестью спутниками, все еще стоял Мешаг, сын Хурока, – или то, во что он превратился, – в одиночестве уходящий прочь шаркающей походкой. Таю пришло в голову, что, повидав это, пережив тот день, он не должен так быстро отмахиваться от веры других в женщину-лису.
   А возможно, именно благодаря собственной истории, он должен не принимать ничего всерьез? На свете было всего два человека, с которыми он мог бы поговорить об этом чувстве. Одна из них в Синане, и, весьма вероятно, он больше никогда не сможет еще раз поговорить с ней. Другим был Чоу Янь, но он умер.
 
Ни один человек, вспоминая своих друзей,
Не скажет, что их достаточно у него.
Когда ты уехал, я ветви ивы сломал,
И вместе с листьями падали слезы мои…
 
   Вэй Сун все еще скакала впереди. Речка, вдоль которой они ехали, находилась слева от них. Вокруг нее раскинулась широкая долина, плодородные земли на обоих берегах. Лес, окаймляющий ее с юга, отступил. Это была сельскохозяйственная местность. Они видели хижины крестьян, собравшиеся в хутора и деревни, мужчин и женщин на полях, костры угольщиков на фоне темнеющих деревьев.
   Тай ехал этой же дорогой, направляясь на запад, к Куала Нору, два года назад. Но тогда у него было странное настроение, – он горевал, ушел в себя, – и он не обращал внимания на землю, по которой ехал. Оглядываясь назад, он мог сказать, что начал ясно соображать, что делает и что намерен делать, только после того, как проехал крепость у Железных Ворот, потом выехал из длинного ущелья и увидел озеро.
   Теперь ему надо стать другим человеком.
   Весенняя Капель столько раз предостерегала его об опасностях дворца Да-Мин, мира придворных и мандаринов, – а теперь ему еще надо учитывать армию и военных губернаторов.
   Кто-то хотел видеть Шэнь Тая мертвым, и хотел этого еще до того, как он получил сардийских коней. Он не сможет их сохранить, Тай понимал это. Только не в таком мире. Проблема в том, что с ними делать, и – до этого – как оставаться в живых достаточно долго, чтобы когда-нибудь забрать их на тагурской границе?
   Он дернул поводья Динлала, и большой конь без труда догнал едущую впереди каньлиньскую женщину-воина. Солнце светило у них за спиной, заливая долину. Почти пришло время остановиться на ночлег. Они могли снова разбить лагерь или остановиться в одной из деревень. Тай не знал точно, где расположена следующая почтовая станция.
   Вэй Сун не повернула головы, когда он подъехал к ней. Только сказала:
   – Мне было бы спокойнее за стенами, если вы не возражаете.
   Это из-за лисы, догадался Тай. На этот раз он не стал шутить. В нем еще жили мрачные воспоминания этого долгого дня, он слышал запах гари на северном озере.
   – Как скажешь.
   На этот раз она подняла глаза, и он увидел в них гнев.
   – Вы мне делаете одолжение!
   Тай покачал головой:
   – Я тебя слушаюсь. Я ведь нанял тебя для защиты. Зачем нанимать сторожевого пса и лаять самому?
   Это не было рассчитано на то, чтобы ее успокоить, но ему и не хотелось этого делать. Он даже слегка пожалел, что нанял ее. Солдаты из крепости наверняка обеспечили бы ему достаточную охрану. Но он ведь не знал тогда, что ему дадут военный эскорт.
   В этой женщине оказалось больше… личности, чем он ожидал. Ее выбрала Весенняя Капель, необходимо подумать об этом. По-видимому, ему о многом стоит подумать.
   Он произнес:
   – Ты так и не сказала мне в ту ночь, – если Капель что-то знает и рассказала тебе, – о том, почему кто-то послал каньлиньского воина убить меня?
   Слабый вопрос… Она бы ему уже сказала, если бы знала сама. Он ожидал замечания по этому поводу, но не дождался.
   – Фальшивого каньлиньского воина, – напомнила она ему задумчиво. Потом прибавила: – Если госпожа Линь Чан и знает, то мне она не сообщила. Впрочем, не думаю, что знает и она. Ваш друг нес вам какие-то известия, и мне кажется, вы не должны были их услышать.
   – Нет, – покачал головой Тай. – Здесь нечто большее. Иначе Ян я убрали бы раньше, чем он до меня добрался. Было бы легко убить его по дороге. Они были одни.
   Вэй Сун бросила на него быстрый взгляд:
   – Я об это не подумала.
   – Они не хотели, чтобы я остался жив и начал действовать под влиянием того, о чем он мне хотел сообщить, если я узнаю об этом другим способом.
   Она все еще пристально смотрела на него. Тай внезапно улыбнулся:
   – Что? Тебя поразило, что я могу подумать о чем-то, о чем не подумала ты?
   Женщина покачала головой и отвела глаза. Глядя на нее, Тай почувствовал, что у нее испортилось настроение. Шутка показалась плоской. Он произнес, не совсем понимая, почему он ей доверяется:
   – Он был моим добрым другом. И никогда в жизни не причинил никому вреда, насколько мне известно. Я хочу узнать, почему он погиб, и что-нибудь сделать.
   Она снова повернула голову и посмотрела на него:
   – Возможно, вы не сумеете ничего сделать. Это зависит от того, что вы узнаете.
   Тай прочистил горло:
   – Нам лучше поскорее выбрать деревню, если ты хочешь договориться о ночлеге.
   Настала ее очередь улыбнуться, словно бы про себя:
   – Посмотрите вперед.
   Тай так и сделал.
   – О! – воскликнул он.
   Впереди местность слегка повышалась. Он увидел, что дорога расширяется, в ней стало три полосы – среднюю традиционно оставляли для императорских всадников. Вдалеке он едва различал стены довольно крупного города, освещенные заходящим солнцем. Над ними развевались знамена.
   Чэньяо. Они приехали. А ближе к ним, рядом с дорогой, Тай увидел небольшую группу людей, которые явно их ждали. У них были лошади, но они спешились в знак уважения. Один из них, официально одетый, поднял руку в знак приветствия.
   – Вас встречают за стенами, – прошептала Вэй Сун. – Это большая честь. Из крепости у Железных Ворот послали курьера с сообщением о вашем прибытии.