– Хорошо, – сказал я, – желаю вам всяческого успеха. Но лучше, если вы скажете его имя. Вполне возможно, если не я, то кто-нибудь из военачальников вспомнит такого. Это вам облегчит поиски.
   Они снова переглянулись, сэр Филипп сказал с мягкой улыбкой:
   – Мы хотим сделать нашему мальчику сюрприз.
   Жена добавила:
   – Он так обрадуется!
   – Если так, – сказал я с сомнением, – что ж, ищите. Почти все в лагере, если, конечно, не считать тех, кто ушел в город за покупками или что-то продает из добычи… а также людей конной разведки, они тоже постоянно в разъездах.
   Жена посмотрела на мужа с вопросом в глазах, но тот сказал безмятежно:
   – Ничего, мы найдем. Спасибо за ваше время, ваше высочество. И вашу доброту.
   Когда мы с Сулливаном вышли из шатра, я сказал ему тихонько:
   – Пусть за ними проследят. Что-то оба мне как-то не нравятся.
   – А кто вам нравится? – возразил он.
   – А как они тебе самому?
   Он покачал головой.
   – Что-то в них скользкое. И вообще странное впечатление. Чувствую холод от них, но в то же время как будто в них обоих и столько жара внутри, что хватит на лесной пожар.
   – Ну-ну, – проговорил я, – мне казалось, что я один такой страхополох. Значит, не чудится.

Глава 5

   Через час он ввалился в мой шатер и прорычал мрачно, что супруги Моссманы уже несколько часов находятся в шатре, хотя вообще-то должны бы обшаривать весь лагерь в поисках сына.
   – И что они говорят? – спросил я.
   – О чем?
   Я сказал сердито:
   – Не поверю, будто ты не спросил их, что у них за странная манера искать потерянного сына.
   – Спросил, – ответил он сумрачно.
   – И что?
   Он пожал плечами.
   – Манера в самом деле странная. Говорят, больше всего его следов здесь. Возле вашего шатра.
   – Моего? – переспросил я. – Они что-то плетут не то.
   – Спросите их сами, – предложил он.
   – И спрошу, – рыкнул я. – Не люблю, когда непонятки прямо под носом! Может быть, какие-то хитрые шпионы?.. Пойдемте, сэр Сулливан!
   Я вошел в его шатер и сразу ощутил, что с того момента, как мы вышли, супруги Моссманы даже не пошевелились. Мне даже показалось, что и глаза у обоих остекленели, но едва я переступил порог, сэр Филипп шевельнулся и сказал живо:
   – Ваше высочество?..
   – У меня вопрос, – проговорил я, – каким образом вы чувствуете какие-то следы своего сына вблизи моего высочества… как вы говорите, его зовут?
   Они разом вздохнули, словно это один человек, затем он ответил с запинками:
   – Его зовут… Зигфрид…
   – Зигфрид? – переспросил я. – А при чем здесь какие-то Моссманы?
   Он ответил с неловкостью:
   – Вообще-то я Терьяр Кунинг, владетельный сеньор… А это моя жена…
   – Это чуточку ближе, – ответил я угрюмо, – Зигфрид, насколько помню, ваш младший сын, а род ваш знаменит тем, что идет от древних Нибелунгов, которые не то дракона убили, не то золото у него сперли. Только я не понял, почему вдруг вам понадобилось называться другим именем. Насчет Зигфрида могу сказать только, что он ненадолго отбыл в город.
   Женщина встрепенулась и сказала, прислушиваясь к неведомому для нас зову:
   – Наш ребенок уже возвращается.
   – Ого, – сказал я невольно, – какое чутье!
   – Материнское, – ответила она ласково.
   Сулливан молчит, только рассматривает их пытливо, а я сказал с подчеркнутой живостью:
   – Ну тогда, любезные родители, пойдемте встречать вашего долгожданного сына!
   Они торопливо поднялись, сэр Кунинг сказал быстро:
   – Спасибо, ваше высочество! Мы сами выйдем навстречу, так будет удобнее.
   – Зачем же, – возразил я, – я буду раз присутствовать на трогательной встрече родителей с сыном. Это так волнительно, так весьма щипательно, сердцепрыгательно… Вон герцог Сулливан уже скупую мужскую вытирает… Герцог, я говорю про слезу, а вы что там трете?
   Сулливан заметно напрягся, когда супруги Кунинги, уже не слушая меня, торопливо прошли мимо, задев его краем одежд, а когда за ними опустился полог, быстро прошептал, это было похоже на хрип придавленного бревном медведя:
   – Я не верю ни единому слову!
   – Я тоже, – ответил я.
   – Что-то будем делать?
   – Сперва посмотрим… но будь наготове.
   Мы вышли и обогнули шатер, а там у коновязи Зигфрид уже соскочил с коня, набросив повод на крюк, и быстро направился в нашу сторону. Он еще издали заулыбался мне, показывая, что все в порядке, а супруги Кунинги торопливо шли ему навстречу, убыстряя шаг.
   Я тоже непроизвольно пошел быстрее, сердце стучит чаще, чует недоброе, что-то Зигфрид никак не реагирует на появление своих родителей, ни ликования, ни злости, вообще ничего, как будто впервые видит.
   Он бы и прошел мимо, но они заступили ему дорогу. Сэр Кунинг распахнул объятия с таким жаром, что Зигфрид даже отступил на шаг.
   О чем они говорили, я не слышал, пока не напряг слух, но услышал только некое шипение и щелканье.
   Мои руки сами вытащили из колчана стрелу с наконечником из чистого серебра. Сулливан быстро посмотрел на меня, потом на встречу родителей с сыном, а его пальцы начали нащупывать рукоять меча.
   Я наложил стрелу на тетиву, но пока не натягивал, на это понадобится меньше секунды.
   Зигфрид некоторое время разговаривал с ними, затем обнял обоих за плечи и повел в мою сторону. Я вздохнул с облегчением, быстро передал Сулливану лук и сделал вид, что вообще не знаю, чего это он у него.
   Они подходили все трое очень серьезные, хотя родители и пробуют улыбаться, но получается как-то натянуто, а Зигфрид выглядит скорее мрачным, чем обрадованным.
   – Ваше высочество, – произнес он, замедляя шаг, – это в самом деле мои родители…
   – Сэр Кунинг… – сказал я, однако Зигфрид прервал:
   – Это не Кунинги, ваше высочество.
   Женщина испуганно вскрикнула, ее супруг взглянул на меня так, словно уже уклоняется от моего меча.
   Я спросил медленно:
   – Ты хочешь сказать…
   Он кивнул.
   – Да, они… не люди.
   Те, кто выдавал себя за супругов Кунингов, поспешно отступили от меня, но Зигфрид сказал им поспешно:
   – Его высочество все знает. И про меня, и про вас.
   Они оба изменились в лицах, на меня уставились с еще большим страхом и непониманием. Наконец «сэр Кунинг» проговорил, запинаясь:
   – Но… как ты…
   – Пришлось, – ответил ему Зигфрид. – Ничего не изменилось. Я так же служу его высочеству, как и служил. Потому… все гораздо проще. Не нужно что-то придумывать и скрываться. Его высочество знает, что я – демон, младенцем подброшенный вами в семью сэра Кунинга. Там я вырос и так бы и не узнал, что я не человек, если бы не случайность…
   Я сказал как можно более спокойным тоном:
   – Да, все верно, я это знаю. Как я понял, вы прибыли навестить сына?
   Они все трое замолчали, только переглядывались, наконец Зигфрид проговорил несколько сдавленным голосом:
   – Не совсем так, ваше высочество.
   – При родителях, – напомнил я, – ты можешь обращаться ко мне, как и наедине, по имени.
   – Спасибо, – произнес он, – они будут польщены. Однако, ваше высочество, лучше я буду так, потому что вся сложность в том, что… они прибыли не для того, чтобы повидаться.
   – А зачем, – спросил я, – если это не совсем секрет?
   Он покачал головой.
   – Для вас нет секретов, ваше высочество.
   – Говори.
   – Они уговаривают меня… вернуться.
   Улыбка его была невеселая и чуточку виноватая, словно в чем-то подводит меня.
   Я переспросил в некотором недоумении, хотя подсознательно догадывался, зачем явились его биологические родители.
   – Вернуться… в их племя?
   – Да.
   – Но разве не они тебя выпустили… в свободный полет?
   Он тяжело вздохнул.
   – Да, но… так уж получилось. Оказывается, нас не просто мало, а совсем мало. И когда погибли еще двое из наших, то… остался из молодых я один.
   Я переспросил:
   – Последний из могикан? В смысле, из своего племени?
   – Да, – ответил он невесело, – я последний.
   Я посмотрел на Сулливана, тот вообще ошалел, он и про Зигфрида слышит впервые, а я сказал:
   – Знаете, такие вопросы на ходу не весьма. Зигфрид, отведи родителей в мой шатер, угости вином… если они пьют, а мы с герцогом пока прогуляемся по лагерю. Решим свои дела, а вы без спешки – свои.
   Зигфрид сказал виновато:
   – Ваше высочество, мне просто неловко…
   – Все в порядке, – ответил я. – Зигфрид, мы с тобой старые друзья, можно без особых церемоний. Люди – единственные существа на свете, у которых есть свобода воли. Все мы можем сами решать, как поступить правильно. И у тебя есть эта свобода, ибо ты сейчас человек. У меня нет враждебности к твоему племени, я знаю из него только тебя, а ты настолько хорош, что тебя любят все, кто с тобой сталкивается. Так что… решай сам… Герцог, нам нужно посмотреть северную часть лагеря.
   Я похлопал смущенного Зигфрида по плечу и вышел из шатра, чувствуя, как со спины старательно прикрывает Сулливан.
   Когда мы отошли от шатра, он спросил приглушенным ревом:
   – И что теперь?
   – А ничего, – ответил я негромко. – Происхождение Зигфрида, как я вижу по вашему лицу человека чести, вас не тревожит, а это главное. Как бы он ни решил, мы уважаем его выбор.
   Он подумал, покрутил головой.
   – Обалдеть. Нет, надо выпить еще. Ваше высочество…
   – Герцог, – ответил я.
   Он ушел, а я обошел лагерь, воины отдыхают у костров, расположенных настолько ровными рядами, словно в самом деле раскладывали их, ориентируясь по туго натянутой веревке. На кострах жарится мясо, подогревается сыр и хлеб.
   Завидев меня, пришел уже вернувшийся от Беверейджа Альбрехт, молча пристроился рядом, пытливо поглядывая на мое одухотворенное лицо.
   – Ваше высочество?
   – Граф, – буркнул я.
   – Говорят, – сказал он, – лучше всего думается на марше. Там это идет в такт шагам.
   – На что намекаете, граф? – спросил я с подозрением. – Думается везде хреново, это занятие человеку несвойственно. Но если в самом деле вдруг взять и подумать…
   – Ну-ну?
   – Война войной, – сказал я, – рушатся королевства, создаются империи, а у людей свои маленькие проблемы… хотя, если честно, то именно эти войны между королевствами – мельчайшие проблемы и вообще хрень несусветная. Это же, можно сказать, гражданские войны. Ну как можно бросать в ожесточенные битвы целые армии только из-за того, кому сидеть на троне? Честолюбие, мать его бери!
   – А из-за чего же? – спросил Альбрехт с интересом.
   – Ну, – сказал я, – причины все же есть и поблагороднее. К примеру, вот та, которую ведем с Мунтвигом, а он… ха-ха!.. с нами. Он же начал великий поход за Честь, за Доблесть, за Веру, за Добро. Только за это и стоит воевать, хотя, если честно, то и за это воевать не стоит… мечами. Есть же диспуты, словесные баталии, сражения, битвы, даже войны!.. Победа – это когда заставил противника признать, что он был не прав, а что за победа, когда всего лишь убил?
   Он хмыкнул, покрутил головой.
   – Ваше высочество, боюсь… вы не встретите понимания. Народ прост, он предпочитает убивать.
   Я ответил тяжело:
   – Что ж, глас народа – глас Божий. Будем убивать, торжество гуманизма требует, чтобы текли реки крови и громоздились монбланы трупов. И… бодро понесем знамя либеральных ценностей на север…
   – А что с теми, – поинтересовался он, – кто встанет на вашем пути?
   – Думаю, вы знаете ответ, любезный мой граф.
 
   Я обошел весь лагерь, больше стараясь задерживаться в расположении союзных войск: вендоверцев, шателленцев, отрядов баронов Бриттии, всем нужно выказать уважение и наговорить хороших слов и отметить их выдающуюся роль в борьбе с врагом.
   Норберт выбрал прекрасное место, ровная долина, однако с двух сторон ее защищает река с обрывистым берегом с нашей стороны, а с другой – каменистая дорога ведет к замку лорда Джордана, так что лагерь даже не приходится как-то обустраивать для защиты.
   Уже к вечеру я вернулся к своему шатру, двое стражей у входа отступили в стороны, по их виду я понял, что Зигфрид, их старший, внутри.
   Я откинул полог, его родители сидят рядышком, лица спокойные, либо еще не приспособились выражать эмоции, а Зигфрид вскочил мне навстречу, развел руками.
   Широкий в плечах, широкомордый и широкоскулый, брутальный с виду и не только с виду, сейчас он весь в непривычных для себя мерехлюндиях, даже ростом стал помельче и как-то неприлично скукожился.
   Я посмотрел с сочувствием, выглядит не весьма, в то время как его родители цветут широкими и абсолютно одинаковыми улыбками.
   – И что ты решил? – спросил я.
   Он промолчал, а его отец сказал с уверенностью:
   – Он вернется и возродит племя!.. Он молод, силен, сумел ужиться среди людей и даже близок к вам, ваше высочество, что говорит о его высокой выживаемости в любых условиях. Сейчас от него зависит судьба всего нашего племени. Еще никогда оно не оказывалось так близко к гибели! Сейчас все в его руках.
   – Что ж, – сказал я, – желаю вам… ну, процветания. Зигфрид, ты не торопись, попрощайся со всеми, друзей у тебя много. Не обижай вот так… вдруг и пропал, не сказавши до свиданья.
   Он ответил блеклым голосом:
   – Да, сэр Ричард. Я счастлив, что повстречал вас однажды… и что теперь вижу ваш орлиный взлет к вершинам.
   Я снова хлопнул его по плечу, улыбнулся и вышел из шатра. Альбрехт уже ждет, но не успел открыть рот, как полог отлетел в сторону, вышел решительными шагами Зигфрид, лицо искажено страданием.
   – Ваше высочество!
   – Что-то не так? – спросил я.
   Он коротко взглянул на Альбрехта, но тот уходить не собирается, да и доверенное мое лицо, Зигфрид произнес с мукой:
   – А почему вы ничего не хотите подсказать?
   Я в полной беспомощности развел руками.
   – Сложный вопрос… Поверь, я с ним уже сталкивался.
   Он спросил в диком изумлении:
   – Вы?
   – Не лично, – поспешно сказал я, – но видел многих, даже пару близких друзей. Им приходилось делать такой же культурологический выбор… Понимаешь, глобализация при всей своей нужности, полезности и даже правильности… несет с собой и болезненную ломку. Ради прогресса в будущем приходится отказываться от такого приятного прошлого и стыдненького ощущения, что мы в своем болотце чем-то лучше, исключительнее.
   – Ваше высочество? – спросил он ошарашенно.
   – Это я подхожу издалека, – объяснил я неуклюже, – потому что вопрос очень непрост. Малые нации особенно цепляются за свой язык, свою культуру, обычаи, танцы, наряды… Если их послушать, они – самый древний народ, который правил миром, когда остальные еще на деревьях сидели! Однако, если им вливаться в огромный народ, то придется оставить это дутое величие в прошлом и забыть о своих корнях… С другой стороны, а надо ли знать об этих корнях? Думаю, надо знать о будущем, а не прошлом. В прошлом мы все дикие, злые и волосатые.
   Он слушал с напряженным вниманием, брови сдвинулись так, что столкнулись над переносицей.
   – Значит, – спросил он хриплым от страдания голосом, – советуете не держаться за племя?
   – Упаси, Господи, – сказал я испуганно, – я ничего не советую! Господь дал человеку право выбора. Ты сам должен выбрать. Только сам. И потом, если выбор окажется ошибочным, будешь стучать по башке себе, а не мне.
   – Ваше высочество!
   – Вернись в шатер, – посоветовал я. – Поговори с ними еще.
   – А вы?
   Я отмахнулся.
   – Мне все равно ночевать в замке лорда Джордана. Оттуда такой вид, такой вид!.. И ты знаешь, что там все безопасно, сам проверял. Иди-иди!
   Я повернул его к себе спиной и, подталкивая, заставил войти в шатер.
   Альбрехт сказал со вздохом:
   – Наверное, вот так терять друзей тяжелее, чем в бою?
   Я покачал головой.
   – Вообще-то предпочитаю друзей находить. И даже выращивать… ну, из противников. Правда-правда, пару раз получилось. Понравилось!
   Зайчик пошел мне навстречу, нижняя челюсть ходит справа налево с таким жутким хрустом, перемалывая нечто в пасти, будто ему кто-то засыпал туда горсть алмазов.
   – В замок? – спросил Альбрехт. – Но там в самом деле у лорда нет дочери! Разве что жена…
   – Сплюньте, – сказал я сердито. – Учитесь получать высшую радость от реализации великих идей!.. И когда научитесь, мне расскажете.
   Зайчик повернулся боком, я неспешно вставил носок сапога в стремя и с достойной лорда солидностью поднялся в седло.
   – Утром увидимся, граф.
   – Утром через неделю?
   – Я вам покажу неделю! – сказал я.
   Зайчик тряхнул гривой и пошел красивой рысью, а впереди помчался Бобик.
   Извилистая дорога к замку идет между таких высоких и острых скал, похожих на зубы акулы, что даже на арбогастре лучше вот так по ней, чем пытаться напрямик, и мы неспешно петляем, Бобик мчится впереди, но вдруг он там замер и остановился.
   Шерсть на нем поднялась дыбом, что бывает очень редко, я услышал хриплое гарчание.
   – Вперед, – сказал я тревожно.
   Арбогастр сделал три больших скачка, двигаясь, как большая пантера, впереди на дороге, шагах в пяти перед Бобиком, медленно поднимается нечто огромное, красное, будто выкупалось в крови, а на земле потрескивает, остывая, раскаленное пятно. Там пляшут искры и вздымаются огоньки горелой земли.
   Он разогнулся, все еще распространяя дым, что валит прямо из тела, оказался гигантом выше меня на полкорпуса даже на арбогастре, в ширину просто чудовище, а по весу тоже раза в три больше, чем мы с Зайчиком.
   Дым истончился, я наконец рассмотрел его лицо, наполовину жабье, наполовину крокодилье, даже под челюстью пульсирует желтый кожаный мешок, все тело все еще красное, но быстро становится багровым.
   Он уставился в меня узкими щелями глаз, в горле прохрипело, я услышал едва разборчивое:
   – Гр-р-рх… Я… сумел?.. Я сумел…
   – Смотря что, – ответил я настороженно. – Бобик, сидеть!.. Кто ты? И что хочешь?.. Могу зачислить тебя в ударный отряд. Жалованье положу вдвое, кормежка бесплатная, интимных услуг не требуется…
   Он вскинул голову и шумно втянул в себя воздух широкими ноздрями, они трепетали, как щупальца актиний, потом схлопнулись и плотно закупорили отверстия, чтоб ничто не мешало анализу.
   – Я… точно, – прорычал он уже отчетливее. – Он здесь… Он близко…
   – Поздравляю, – сказал я. – А кто?..

Глава 6

   Он посмотрел на меня красными глазами, пасть приоткрылась, показывая массу белых острых зубов.
   – Мне нужен, – проревел он гулко, – тот, кто принял… личину Зигфрида…
   – Ух ты, – сказал я. – Теперь еще и ты… Старший братец, что ли? Дядя по матери?
   Он рыкнул:
   – Молчи, червяк…
   – Так зачем он нужен? – спросил я с достоинством великого и суверенного лорда. – Как его непосредственный командир, я просто обязан знать! И перлюстрировать.
   – Умолкни, человек, – рыкнул он. – За ним долг… он должен умереть…
   Я изумился:
   – С какой стати? Он давно уже просто человек, с вашим миром не связан. У него здесь свои долги.
   Он прорычал люто:
   – Я знаю!.. Нашли… твари его племени!.. Его назад!.. Нет, я не!.. Он даст новое племя?.. Нет, не даст!..
   – Ты против? – спросил я. – Или ты не совсем против, а как бы альтернативно?
   Он раскрыл пасть шире, глаза загорелись красным так, что оттуда пошел недобрый свет, как от костра.
   – Его нашли, – проревел он, – чтобы он!.. Я не позволю!.. Я убью и съем его мозг…
   Арбогастр подо мной беспокоится все сильнее, глаза тоже горят красным, роет землю копытом и готов броситься на чудовище. Бобик то и дело оглядывается на меня, хотя словно словами я его сдерживаю, а знаками могу послать в атаку.
   Я крикнул, стараясь, чтобы голос звучал как можно убедительнее:
   – Он отказался возвращаться! Так что нового племени, что угрожало бы твоим законным и, без всякого сомнения, суверенным интересам, не будет! Будет твое моноплемя без всяких конфессий и всяких мультикультурностей…
   Монстр проревел таким низким голосом, что начала вздрагивать земля:
   – Он… не… мог…
   – Что?
   – Не мог… отказаться…
   – Отказался, – заверил я. – Он с рождения терся среди людей, потому не знает и не хочет вашей, без всякого сомнения, замечательной жизни. Он тебе не соперник!
   Он остановился и всматривался в меня щелями глаз, я уже решил, что убедил, но он тряхнул башкой и прорычал люто:
   – Нет… надежнее… съесть. А то вдруг… вернется?
   – Да с чего вдруг?
   Он рыкнул:
   – Может передумать…
   Вдали простучали копыта, я узнал коня Зигфрида, у него такой частый и нервный перестук, каким отличаются очень быстрые и пугливые лошади.
   – Он не передумает! – закричал я погромче, чтобы он не услышал приближения Зигфрида.
   Монстр рыкнул громыхающе:
   – Твои хитрости, существо… ничтожны… Он приближается… и смерть его будет быстрой…
   Я сказал громко и убедительно:
   – И все себе испортишь? Так издалека добирался… и вот так сразу? Если так уж надо убить – убей, но сперва переговори с ним, хорошо?
   Он рыкнул:
   – Зачем?
   – Тебе же самому, – закричал я, – будет приятно! Посмотреть в глаза врагу, насладиться его страхом перед тобой, таким огромным и всесильным, попугать, а потом не сразу сожрать, а по кусочку, чтобы тот визжал и вырывался…
   Он подумал и прорычал:
   – Растянуть удовольствие… да, это хорошо…
   Он обернулся в сторону приближающегося Зигфрида. Чудовищные мышцы спины напряглись, пошли в стороны, окаменели, а затем из этих плит начали медленно выдвигаться костяные шипы, усеявшие всю спину и перебравшиеся на плечи и руки.
   Я еще во время разговора, который намеренно затягивал, пытался призвать из своего арсенала Комья Мрака или Костяную Решетку, но впустую, затем попробовал мысленно взять в руку Небесную Иглу. Вроде бы нечто смутное ощутил, видимо, потому, что недавно пользовался, и ладони запомнили это ощущение, но все равно это оставалось там. Однако когда монстр раскорячился в боевой стойке, ожидая Зигфрида, я ощутил, что ладони начинают разогреваться, словно держу их над жарко полыхающим костром.
   В черепе застучали молотки, раскаленное шило вонзилось в затылок с такой силой, что я тихонько взвыл от жалости к себе, стиснул челюсти, но что-то потерялось, ладони остыли.
   Боль из черепа начала выветриваться, однако и присутствие Небесной Иглы в пальцах ослабело и почти исчезло.
   – Нет, – прорычал я, – нет, не отпущу… ты уже в руках… Ты здесь… я держу, чувствую…
   Снова стегнула боль, череп раскалился. Я захрипел, как пес, которому ошейник давит горло, но не давал волнам раскаленного тумана смахнуть картинку, как в ладонях появляется тяжелый корпус Небесной Иглы.
   Зигфрид закричал яростно, выхватил меч и послал коня прямо на чудовище. Я перехватил его взгляд, брошенный на меня, и понял, что Зигфрид, верный клятве вассала, ринулся спасать меня, прекрасно понимая, что этот монстр намного сильнее и наверняка убьет его…
   Они с конем налетели на зверя, как на каменную скалу. Меч Зигфрида высек сноп искр и тут же вылетел из его ослабевшей руки, когда чудовищный демон со сладострастным ревом выдернул его из седла, поднял над головой и тряс, как куклу из мешковины, наслаждаясь беспомощностью своего давнего соперника.
   – Тебе конец, – проревел он, – а я всегда буду вспоминать, как съел тебя и взял земли… твоего племени…
   – Хвалились гайдамаки, – прошипел я, – на Умань идучи…
   Мои пальцы стиснули холодный металлический стержень. Тот моментально разогрелся, пальцы обожгло.
   Вспышка ослепила на миг, тяжесть из моих рук исчезла. Пальцы сжали пустоту, а в ней за яростной вспышкой огня сухо щелкнуло, следом раздался резкий треск электрического разряда.
   Вспыхнул короткий страшный огонь. Что-то тяжело ударилось в землю с такой силой, что та подпрыгнула, и пламя моментально исчезло.
   Я протер слезящиеся глаза, Зигфрид лежит навзничь, раскинув руки, потом начал пытаться выбраться из-под тяжелой лапы гиганта. Все вокруг забрызгано кровью, а куски окровавленного мяса разбросаны не только по дорожке, но и сползают по скалам с обеих сторон тропы.
   Мир шатнулся, я услышал встревоженный гавк. Как сквозь стену из ваты донесся испуганный голос Зигфрида:
   – Ваше высочество!..
   На какое-то время я то ли сомлел, то ли отрубился, а то и вовсе потерял сознание, но когда пришел в себя, все еще в седле, Зигфрид придерживает за бедро, не давая свалиться с коня, сам весь залит зеленой кровью и облеплен стекающими по его доспехам лохмотьями не то кишок, не то внутренностей.
   – Все… в порядке?
   – Ага, – прохрипел я.
   Он охнул, взглянув мне в лицо.
   – Ваше высочество!.. У вас в глазах все полопалось!.. Что вы сделали?..
   – Теперь это неважно, – ответил я хрипло и ухватился за него, чтобы не упасть. – Тужился… давай без улыбочек!.. Он точно околел?
   Зигфрид оглянулся.
   – Еще бы!.. Проще свинью восстановить из свиной отбивной. Чем это вы его?
   – Сам не знаю, – ответил я. – Наверное, моим монаршим гневом.
   – Вы уж полегче, – попросил он, – глаза полопались – еще ничего, у меня тоже иной раз наливаются кровью, но если сердце лопнет… Хотя влупили его вы со всей…
   – Дури, – досказал я. – Хотя дурака бьют и в церкви, лося только осенью, а хищного зверя везде. И неважно, в лоб или в спину. Ты как?
   Он сказал хриплым голосом:
   – Да вроде бы цел… Хотя панцирь эта сволочь мне помяла. Сперва тот гад ногу, спасибо, что подлечили, но теперь снова к оружейнику… Разорят, гады.
   – К вечеру поправят, – утешил я – Все, поедем. Я вообще-то в замок. А ты куда?