Глядя, как он хромает, пробираясь по узкому проходу, я сказала:
– Знаете, вам помог бы массаж. Я имею в виду, что он снял бы боли.
В его взгляде на мгновение вспыхнул огонь, и я пожалела о своих словах, но вспышка угасла столь же быстро, как и возникла, и на лице обозначилось привычное выражение вежливого внимания.
– Делать его надо усиленно, – отважилась я на новое высказывание, – особенно в нижней части позвоночника.
– Знаю, – ответил он, – Энгус Мор делает мне массаж по вечерам.
Он дотронулся пальцем до одной из бутылочек и сказал:
– Это могло бы дать вам представление о способах лечения.
– Отчасти, – осторожно ответила я, опасаясь, как бы он не надумал расспрашивать меня, что это за набор медикаментов.
На бутылочке, на которую он указал, было написано: «Purles ovis». Кто знает, что это такое! К счастью, Колум поставил бутылочку на место и осторожно провел пальцем по пыльной полке.
– Немало времени прошло с тех пор, как сюда кто-то заглядывал, – произнес он. – Я велю миссис Фиц, чтобы она послала своих девчушек прибраться, как вы на это смотрите?
Я приоткрыла дверцу шкафа и закашлялась от поднявшейся столбом пыли.
– Думаю, это было бы уместно, – поспешно согласилась я.
На нижней полочке шкафа лежала толстая книга в голубом кожаном переплете. Приподняв ее, я обнаружила книжку поменьше, переплетенную без затей в черный материал, сильно потертый на уголках.
Эта вторая книжка оказалась медицинским дневником Битона – сюда он заносил имена пациентов, записывал, какими недугами они страдают и какое назначено лечение. Ничего не скажешь, человек методичный. Одна из записей гласила: «Второе февраля года 1741. Сара Грэхем Маккензи, повредила большой палец, зажатый колесиком прялки. Прикладывать заваренные листья болотной мяты, потом припарки: равные части тысячелистника и мышиного ушка, замешенные на очищенной глине». Мышиное ушко? Какая-нибудь трава из тех, что стоят в баночках на полке?
– Хорошо ли зажил палец у Сары Маккензи? – спросила я у Колума, продолжая листать книжку.
– Сара? – переспросил он и ответил, подумав: – Нет. Полагаю, что нет.
– В самом деле? Интересно, что произошло. Может быть, я могла бы осмотреть ее попозже?
Он покачал головой, и мне показалось, что на губах у него обозначилась еле заметная мрачная усмешка, чуть тронувшая полные, изогнутые губы.
– Почему? – спросила я. – Разве она покинула замок?
– В известной мере и так можно выразиться, – ответил он. – Она умерла.
Улыбка сделалась определеннее. Я стояла и смотрела, как он повернулся и пошел по пыльному каменному полу к выходу.
– Можно надеяться, что вы окажетесь гораздо лучшим целителем, нежели покойный Дэви Битон, миссис Бошан.
В дверях он обернулся и посмотрел на меня сардонически. Солнечный луч высветил всю его фигуру.
– Хуже быть трудно, – добавил он и исчез в темноте за дверью.
Я бродила взад и вперед по комнате, разглядывая все, что там находилось. Скорее всего, большей частью тут чушь собачья, но что-то может оказаться полезным. Открыв один из ящичков в аптечном шкафу, я ощутила запах камфары – вот уже одно полезное вещество. Я задвинула ящичек и вытерла о платье пыльные пальцы. Наверное, надо подождать, пока веселые девушки – помощницы миссис Фиц – наведут здесь чистоту, и тогда уже продолжать обследование.
Я выглянула в коридор. Пусто. Но я была не столь наивна, чтобы полагать, что поблизости никого нет. Я знала, что за мной следят, хотя – то ли по приказу, то ли из чувства такта – делают это весьма скрытно и осторожно. Если я шла в сад, кто-нибудь обязательно меня сопровождал. Если я поднималась по лестнице в свою комнату, я замечала, что снизу кто-то смотрит, какое направление я выбрала. Когда мы только-только приехали в замок, я заметила под навесом от дождя укрывшихся там от непогоды вооруженных стражей. Нет, мне определенно не позволят легко и просто покинуть замок.
Я вздохнула. В конце концов, в эту короткую минуту я осталась одна. А мне очень хотелось хотя бы ненадолго оставаться в одиночестве.
Я еще раз попыталась обдумать все, что произошло со мной с той минуты, как я вступила в проход между двух каменных столбов. Ведь события развивались с такой скоростью, что для себя у меня практически не оставалось времени – разве что во сне. И вот наконец я одна и могу поразмышлять. Я отодвинула от стены пыльный ящик и уселась на него, прислонившись спиной к каменной стене. Протянула руки назад и прикоснулась ладонями к камням – весьма солидным по размеру, – из которых стена была сложена. Я опиралась на них и вспоминала, думая о каменном круге, малейшие детали случившегося.
Кричащие камни – вот последняя реальная деталь, которая хорошо помнилась мне. И даже тут у меня были сомнения. Крик-то был, это точно. Но исходил ли он от самих камней… а от чего тогда? Я вступила в проход. Была ли то каменная дверь? И куда она вела? Никакими словами нельзя это определить. Какой-то прорыв во времени, потому что я, совершенно ясно, была тогда и есть теперь, а камни – единственная связь между тем и этим.
А также звуки. Они были сдавленными, но казалось, что идут откуда-то поблизости, мне казалось также, что они похожи на звуки сражения. Полевой госпиталь, в котором я служила, трижды подвергался артиллерийскому обстрелу. Прекрасно зная, что тонкие стены наших временных помещений нас не спасут, врачи все же приказывали всем укрываться внутри вместе с ранеными, и мы все прятались по первой тревоге, собирались вместе для храбрости. Но храбрость мало помогает, если над головами свистят артиллерийские снаряды, а рядом рвутся бомбы. Нечто подобное пережитому во время тех обстрелов ужасу испытала я среди камней хенджа.
Я вдруг осознала, что кое-что помню о проходе сквозь камень. Немногое, очень немногое. Физическое сопротивление, борьба с неким потоком, течением, увлекающим тебя. Я определенно боролась с этим, чем бы оно ни было. И какие-то изображения там тоже были. Не цельные картины, нет, так, обрывки чего-то. Некоторые меня пугали, и я от них отворачивалась, пока… пока «проходила». Пробивалась ли я к каким-то иным? К чему-то иному, куда-то на поверхность? Или я была избрана, чтобы попасть именно в это время как в гавань, где я укроюсь от бурлящего страшного водоворота?
Я затрясла головой. Думая обо всем этом, я не могла найти ответов на вопросы. Все оставалось непонятным, ясно было лишь одно: мне необходимо попасть туда, на холмы, где стоят камни.
– Миссис?
Мягкий шотландский говорок заставил меня поднять голову. Две девушки, лет по шестнадцать-семнадцать, робко попятились назад в коридор. Они были одеты просто и обуты в башмаки на деревянной подошве, волосы повязаны домоткаными шарфиками. Одна из них – та, которая со мной заговорила, – держала в руках щетку и какую-то ветошь, вторая – бадью с горячей водой, от которой шел пар. Это девушки миссис Фиц пришли убираться в кабинете лекаря.
– Мы вас не побеспокоили, миссис? – встревоженно спросила одна.
– Нет-нет, – заверила их я. – Я как раз собиралась уходить.
– В полдень вы не приходили поесть, – сказала другая девушка, – но миссис Фиц попросила передать, что еда для вас оставлена в кухне и вы можете туда прийти, как захотите.
Я выглянула в окно в конце коридора. Солнце и в самом деле уже перевалило за полдень, и я ощущала голод. Я улыбнулась девушкам:
– Так я и сделаю. Спасибо вам.
Я снова отнесла еду на лужайку, опасаясь, что в противном случае Джейми не получит ничего вплоть до обеда. Сидя на траве и наблюдая за тем, как он ест, я спросила его, по какой причине он жил в тяжелых условиях, занимался угоном скота и кражами на границе. Я уже достаточно присмотрелась к людям, которые приходили в замок из окрестных деревень, да и к обитателям замка тоже, и мне было ясно, что Джейми, во-первых, более благородного происхождения, а во-вторых, гораздо образованнее. Описание его собственного дома, сделанное им пусть и кратко, тем не менее позволяло заключить, что семья его достаточно зажиточная. Почему он живет так далеко от дома?
– Так я же объявлен вне закона, – ответил он, явно удивившись тому, что я не в курсе дела. – Англичане объявили, что за мою голову дадут десять фунтов стерлингов. Не так много, как за разбойника с большой дороги, – добавил он недовольным тоном, – но все-таки побольше, чем за карманного вора.
– И это за обструкцию? – недоверчиво спросила я.
Десять фунтов для здешних мест – полугодовой доход небольшой фермы; мне трудно было представить, что английское правительство установило такую значительную награду за столь незначительное преступление.
– Нет. За убийство.
Я разинула рот в изумлении и чуть не подавилась. Джейми похлопал меня по спине, помогая справиться с дыханием. Наконец я смогла говорить и спросила, запинаясь:
– К-кого вы у-убили?
Он пожал плечами.
– Ну, тут есть неурядица. Я вовсе не убивал человека, в убийстве которого меня обвиняли и объявили вне закона. Но я не считаю это несправедливым, потому что отправил на тот свет несколько других красномундирников.
Он помолчал и повел плечами – словно потерся спиной о невидимую стену. Я замечала, что он и прежде делал так, в мое первое утро в замке, когда я его перевязывала и увидела рубцы у него на спине.
– Это было в Форт-Уильяме. День или два после второй порки я почти не мог двигаться, да еще лихорадка началась из-за ран. Когда я встал на ноги, мои… друзья решили увезти меня из лагеря, они считали, что так будет лучше для меня. Вышло так, что началась перестрелка, в которой был убит один англичанин, старший сержант, и оказалось, что именно он порол меня в первый раз. Но я его не убивал. У меня не было к нему никаких личных претензий, к тому же я был тогда такой слабый, что дай бог в седле удержаться.
Губы у Джейми сжались в одну тонкую твердую линию.
– Хотя ежели бы это был капитан Рэндолл, я бы уж как-нибудь собрался с силами.
Он снова повел плечами, так что грубая льняная рубашка туго обтянула спину.
– Вот и все. Именно по этой причине я не удаляюсь от замка на большое расстояние. Здесь, в горах, почти невозможно напороться на английский патруль, хотя границу они переходят часто. Есть еще и пограничная стража, но эти к замку не приближаются. Колум не нуждается в их услугах, у него своих людей довольно.
Он улыбнулся и сильно взъерошил рукой волосы на голове, так что они встали дыбом – ни дать ни взять иглы у дикобраза.
– Я не такой уж незаметный, как вы видите. Сомневаюсь, что в самом замке есть осведомители, но в окрестностях, конечно, найдутся люди, которые не прочь заработать несколько пенсов, сообщив англичанам, где я скрываюсь, если они точно узнают, кто я есть. – Он улыбнулся мне. – Вы догадались, что я вовсе не Мактевиш?
– А лэрд об этом знает?
– Что я вне закона? Да, Колум знает. Многие люди в горах Шотландии, похоже, знают об этом. То, что произошло в Форт-Уильяме, вызвало большой шум, а новости распространяются быстро. Они только не знают, что Джейми Мактевиш и есть тот самый человек. Надо надеяться, на меня не наткнется тот, кто встречался со мной, когда я жил под своим именем.
Волосы у него все еще торчали в беспорядке. Мне вдруг захотелось пригладить их, но я удержалась.
– Почему вы так коротко подстригаете волосы? – неожиданно для себя спросила я и покраснела. – Простите, это совсем не мое дело, просто я вижу, что другие мужчины, кого я тут встречаю, носят длинные…
Он провел рукой по взлохмаченной голове и ненадолго задумался.
– У меня они тоже были длинные, как положено. Теперь они короткие, потому что монахи выбрили мне затылок и надо ждать несколько месяцев, пока волосы отрастут.
Он наклонил голову на грудь и предложил мне посмотреть ему на затылок.
– Видите, прямо поперек всего затылка?
Раздвинув густые волосы, я увидела еще розовый и слегка выпуклый рубец от раны длиной примерно в шесть дюймов и слегка провела пальцем по всей длине рубца. Рану хорошо лечили и при этом накладывали швы; тот, кто этим занимался, знал свое дело, – ведь края свежей раны расходились, очевидно, широко, и кровотечение было обильным.
– У вас бывают головные боли? – задала я чисто профессиональный вопрос.
Джейми выпрямился, снова поправил растрепавшиеся волосы. Кивнул.
– Иногда, но теперь уже не такие сильные. Месяц или даже больше после того, как это случилось, я ничего не видел и голова болела чудовищно все время. Когда ко мне вернулось зрение, головные боли начали ослабевать.
Он несколько раз моргнул, как бы проверяя, хорошо ли видит.
– Глаза иногда затуманиваются, – объяснил он, – если сильно устану. Предметы как-то расплываются по краям.
– Как вы еще живы остались, вот что удивительно, – сказала я. – У вас, должно быть, очень крепкий череп.
– Что верно, то верно. Кости толстые, как у моей сестры.
Мы оба рассмеялись.
– Как же это случилось? – спросила я.
Он нахмурился, и на лице появилось выражение неуверенности.
– В том-то и вопрос, – медленно проговорил он. – Я ничего об этом не помню. Мы тогда были вместе с ребятами из Лох-Лаггана у прохода Кэрриарик. Помню, я начал подниматься вверх по холму через густую чащу, помню, как укололся о шип падуба и подумал, что капли крови напоминают красные ягоды. Следующее мое воспоминание, относится уже к монастырю Святой Анны во Франции, где я пришел в себя. В аббатстве Святой Анны де Бопре… Голова у меня гудела, словно колокол, и кто-то, кого я не мог видеть, подал мне прохладительное питье.
Он потер рукой затылок – как будто рана еще болела.
– Иногда мне кажется, я помню какие-то мелочи: лампу у себя над головой, эта лампа раскачивается… сладкий и маслянистый вкус чего-то на губах… кто-то со мной разговаривает… но все это вроде бы не по-настоящему. Я знаю, что монахи давали мне опиум и я почти все время спал.
Он прижал пальцами веки закрытых глаз.
– Был сон, который все время повторялся. Три корня растут у меня в голове, большие, извилистые, они прорастают сквозь глаза, опускаются в горло, чтобы задушить меня. Сон тянулся и тянулся, корни извивались и становились все толще и длиннее. В конце концов они становились такими большими, что разрывали мой череп, и я просыпался от звука лопающихся костей. – Он мучительно сморщился. – Такой влажный треск – как выстрелы под водой.
– Уф!
Внезапно на нас упала чья-то тень и обутая в сапог нога ткнула Джейми под ребро.
– Ленивый молодой ублюдок, – без всякого раздражения произнес незнакомец, – сидит и объедается, а лошади бегают где попало. А что, если молодая кобылка сломает ногу, а?
– А что, если я умираю от голода, Алек? – отвечал Джейми. – Ты лучше тоже поешь, тут всего много.
Он взял кусок сыра и вложил его в изуродованные ревматизмом пальцы незнакомца. Пальцы, и без того скрюченные болезнью, сомкнулись на куске медленным движением, а их обладатель уселся на траву.
С неожиданным для меня изяществом манер Джейми представил мне этого человека: Алек Макмагон Маккензи, конюший замка Леох.
Приземистый, одетый в кожаные штаны и грубую рубаху, конюший выглядел весьма уверенным в себе, и мне подумалось, что он в состоянии укротить самого непокорного жеребца. У Алека был только один глаз, второй закрыт черной повязкой, и, как бы в возмещение этого изъяна, его седые брови, сросшиеся на переносице, были необычайно густые, а волосы на них очень длинные и постоянно угрожающе двигались, напоминая усики-антенны некоторых насекомых.
Старина Алек (именно так обращался к нему Джейми – должно быть, потому, что надо было обозначить разницу между ним и моим гидом юным Алеком) небрежно кивнул мне и тотчас забыл о моем существовании, разделяя свое внимание между едой и наблюдением за тремя молодыми лошадками на лугу, которые яростно отмахивались хвостами от мух. Я скоро потеряла интерес к начавшейся долгой дискуссии о родословной нескольких несомненно выдающихся лошадей (не тех, что паслись на лугу), о подробностях разведения чистопородных отпрысков за последние несколько лет, а также о непостижимых для меня особенностях лошадиного телосложения – сухожилиях, холках, плечах и тому подобных чертах анатомии. Я замечала у лошади нос, хвост и уши, прочие тонкости были не для меня.
Откинувшись назад, я оперлась на локти и грелась на теплом солнышке. На удивление мирным казался этот день, все шло своим естественным и спокойным путем, без видимой связи с огорчениями и суетой человеческого существования. Быть может, такой вот мир обретаешь на воле, вдали от домов с их шумной толчеей. А может, мне так казалось после работы на огороде, где мной овладевало тихое чувство радости от прикосновения к растениям, удовлетворение оттого, что я помогаю им расти. Вероятно, сыграло свою умиротворяющую роль и то, что для меня нашлось дело, что я теперь не буду топтаться по замку неприкаянной и неуместной, словно клякса на пергаменте.
Несмотря на то что я не принимала участия в беседе на лошадиные темы, здесь, на лугу, я не чувствовала себя неприкаянной. Старина Алек воспринимал меня как некую деталь общего ландшафта, а Джейми, который иногда бросал в мою сторону взгляд, тоже не обращал на меня внимания, особенно после того, как они перешли на гэльский язык, на его скользящие ритмы, – верный признак того, что шотландец эмоционально переключился на сугубо личный разговор. Я, разумеется, ничего не понимала, и их речи успокаивали меня, как успокаивает жужжание пчел над цветущим вереском. Удивительно умиротворенная и к тому же сонная, я отбросила прочь все мысли о подозрениях Колума, о моем двусмысленном и затруднительном положении и прочих неприятных вещах. «Довольно для каждого дня своей заботы», – всплыла уже в полусне из каких-то закоулков памяти строка из Евангелия[14].
Некоторое время спустя я проснулась – то ли потому, что на солнце набежало облачко и потянуло холодом, то ли оттого, что изменился тон разговора мужчин. Они снова перешли на английский и говорили о чем-то очень серьезном, совсем не так, как болтали о лошадях.
– До собрания осталась всего неделя, – произнес Алек. – Ты, паренек, уже решил, что будешь делать?
Джейми вздохнул протяжно.
– Нет, Алек, не решил. То одно выбираю, то другое. Кажется, лучше было бы остаться работать с животинками и с тобой.
В голосе у него ясно чувствовалась улыбка, но она исчезла, когда он продолжил:
– А Колум обещал мне… но ты об этом не должен знать. Поцеловать железо и принять имя Маккензи, изменить всему, что мне родное? Нет, мне и думать об этом не хочется.
– Ты такой же упрямый, как твой отец, – заметил Алек, но в его голосе прозвучало ворчливое одобрение. – Во всем на него похож, только ростом высокий и волосы светлые, в материнскую родню.
– Ты его знал? – с горячим интересом спросил Джейми.
– Знал немного, а слышал очень много. Я ведь здесь, в Леохе, появился как раз перед тем, как они поженились, твои родители. Послушать, что говорят о твоем отце Колум и Дугал, так подумаешь, он чуть ли не сам дьявол. А матушка твоя ни дать ни взять Дева Мария, которую он уволок прямо в ад.
Джейми рассмеялся:
– И я похож на него, да?
– Один к одному, паренек. Я ведь вижу, что тебе это поперек горла – быть человеком Колума. Но тут есть о чем поразмыслить, согласен? Дело-то в борьбе за Стюартов, и у Дугала свой путь. Если ты, паренек, правильно выберешь, на чью сторону встать в этой драке, то получишь назад свою землю и кое-что еще в придачу, что бы ни делал Дугал.
Джейми ответил междометием, которое я про себя успела окрестить как «шотландское фырканье» – некий неопределенный звук, который возникал где-то в самой глубине гортани и мог означать все, что угодно. В данном конкретном случае он, на мой взгляд, выражал сомнение в вероятности желаемого выхода.
– Да, – проговорил он, – а что, если Дугал не пойдет своим путем, тогда как? Или если все обернется против дома Стюартов?
Алек в свою очередь издал то же самое междометие, прежде чем заговорить:
– Тогда ты останешься здесь, паренек. Станешь конюшим вместо меня. Мне скоро пора на покой, а ты лучше всех, кого я знаю, управляешься с лошадьми.
Джейми хмыкнул – в знак того, что комплимент такого рода ценит очень высоко.
Старший мужчина не обратил внимания на эту помеху и продолжал:
– Маккензи относятся к тебе по-доброму, и не в том дело, чтобы ты отказался от своего происхождения, отрекся от собственной крови. Кроме того, есть и еще кое-что, вернее, кое-кто… – В голосе у Алека появились дразнящие нотки: – Например, мисс Лаогера, а?
В ответ послышалось «шотландское фырканье», на этот раз выражавшее некоторое смущение и несогласие.
– Ладно тебе, парень, никто не станет принимать побои вместо девушки, к которой он равнодушен. Ты же знаешь, что ее отец не позволит ей выйти замуж за человека из другого клана.
– Она совсем молоденькая, Алек, я ее просто пожалел, – высказался Джейми в свою защиту. – Только это, и ничего больше, уверяю тебя.
На этот раз Алек выразил фырканьем насмешливое недовольство и разразился целой речью:
– Скажи это кому-нибудь еще, парень, может, кто и поверит, у кого мозги не на месте. Ладно, пускай это не Лаогера. Если бы у тебя были деньги и намечалось достойное будущее, ты бы мог сделать выбор и получше. Хоть бы конюшим станешь, так можешь подцепить любую, ежели она первая тебя не подцепит!
Алек издал коротенький смешок, как человек, которому смеяться приходится редко.
– Мухи на мед и то так не слетаются, парень! Ты без гроша и без имени, а девушки все равно вздыхают по тебе, уж я-то знаю! – Снова смешок. – Да возьми хоть эту англичанку, она от тебя прямо не отстает, молодая вдовушка!
Следовало предотвратить возможный поток нежелательных замечаний личного порядка, и я решила, что мне пора официально проснуться. Я потянулась, зевнула и села, старательно протирая глаза, чтобы обратить на себя внимание собеседников.
– Ммм, я, кажется, уснула, – сказала я, прямо глядя на мужчин.
Джейми, у которого покраснели уши, с повышенной деловитостью и озабоченностью принялся убирать остатки еды. Старина Алек уставился на меня с таким выражением, словно впервые заметил.
– А вы интересуетесь лошадками, барышня? – спросил он.
При данных обстоятельствах я, разумеется, не могла ответить отрицательно. Согласившись с тем, что лошади очень занимательны, я была вынуждена выслушать подробное описание достоинств молодой кобылки в загоне, которая сейчас была совершенно спокойна и дремала, отдыхая, изредка взмахивая хвостом, чтобы отогнать случайную муху.
– Приходите, барышня, полюбоваться на них, когда вам вздумается, – заключил свое повествование Алек, – только не подходите к ним слишком близко, чтобы они не отвлекались. Они должны работать.
Это был недвусмысленный намек на мое затянувшееся посещение, но я осталась на месте, помня о главной причине моего прихода.
– В следующий раз буду осторожнее, – пообещала я. – Но до того как я вернусь нынче в замок, мне надо осмотреть плечо Джейми и снять повязку.
Алек медленно наклонил голову, но, к моему удивлению, Джейми не согласился с моим предложением и направился в загон.
– Это дело может немного подождать, барышня, – обернувшись, сказал он. – Сегодня у меня еще много работы. Может, попозже, после ужина?
Мне это показалось тем более странным, что до сих пор он не спешил возвращаться к работе. Но я, конечно же, не могла навязывать ему свою заботу, если он этого не хотел. Я пожала плечами, согласилась встретиться с ним после ужина и пошла по дорожке на холм, к замку.
Я шла и думала о форме шрама на голове у Джейми. То не была прямая линия, какую оставил бы английский плоский меч. Рубец был изогнутый, словно бы нанесенный кривым оружием. Боевая секира? Но насколько я знала, такие секиры носили только члены шотландских кланов.
Я пошла дальше, но вдруг мне пришло в голову еще одно соображение: для молодого человека, который находится в бегах от каких-то неведомых мне врагов, Джейми был примечательно доверителен с незнакомым, чужим ему человеком.
Я отнесла корзинку в кухню и вернулась в кабинет покойного Битона, первозданно чистый после посещения энергичных помощниц миссис Фиц. Многочисленные бутылочки на полках шкафа прямо-таки сияли даже при тускловатом свете из окна.
Именно со шкафа и стоило начать ревизию того, какие медикаменты и травы уже есть под рукой. Накануне вечером я некоторое время перед сном листала прихваченную из кабинета книгу в голубом кожаном переплете. Книга оказалась «Справочником и путеводителем врача», содержащим перечень рецептов для лечения различных симптомов и недомоганий с подробным описанием ингредиентов.
В книге было несколько разделов: «Рвотные средства и лекарственные кашки», «Таблетки и пилюли», «Различные пластыри и их употребление», «Декокты и настои», а также весьма обширный раздел, несколько зловеще обозначенный одним словом: «Слабительные».
Углубившись в чтение некоторых прописей, я поняла главную причину неуспеха Дэви Битона как целителя. «При головной боли, – гласила одна пропись, – возьмите шарик конского навоза, тщательно высушите его, разотрите в порошок и, размешав с подогретым элем, выпейте целиком». Через несколько страниц: «Отвар, приготовленный из корней чистотела, куркумы и сока двух сотен слэтерс (это название поставило меня в тупик!), – лучшее средство от желтухи». Я закрыла книгу, изумляясь тому, что значительное число пациентов покойного доктора не только выжило, употребляя прописанные им средства, но к тому же и выздоровело.
– Знаете, вам помог бы массаж. Я имею в виду, что он снял бы боли.
В его взгляде на мгновение вспыхнул огонь, и я пожалела о своих словах, но вспышка угасла столь же быстро, как и возникла, и на лице обозначилось привычное выражение вежливого внимания.
– Делать его надо усиленно, – отважилась я на новое высказывание, – особенно в нижней части позвоночника.
– Знаю, – ответил он, – Энгус Мор делает мне массаж по вечерам.
Он дотронулся пальцем до одной из бутылочек и сказал:
– Это могло бы дать вам представление о способах лечения.
– Отчасти, – осторожно ответила я, опасаясь, как бы он не надумал расспрашивать меня, что это за набор медикаментов.
На бутылочке, на которую он указал, было написано: «Purles ovis». Кто знает, что это такое! К счастью, Колум поставил бутылочку на место и осторожно провел пальцем по пыльной полке.
– Немало времени прошло с тех пор, как сюда кто-то заглядывал, – произнес он. – Я велю миссис Фиц, чтобы она послала своих девчушек прибраться, как вы на это смотрите?
Я приоткрыла дверцу шкафа и закашлялась от поднявшейся столбом пыли.
– Думаю, это было бы уместно, – поспешно согласилась я.
На нижней полочке шкафа лежала толстая книга в голубом кожаном переплете. Приподняв ее, я обнаружила книжку поменьше, переплетенную без затей в черный материал, сильно потертый на уголках.
Эта вторая книжка оказалась медицинским дневником Битона – сюда он заносил имена пациентов, записывал, какими недугами они страдают и какое назначено лечение. Ничего не скажешь, человек методичный. Одна из записей гласила: «Второе февраля года 1741. Сара Грэхем Маккензи, повредила большой палец, зажатый колесиком прялки. Прикладывать заваренные листья болотной мяты, потом припарки: равные части тысячелистника и мышиного ушка, замешенные на очищенной глине». Мышиное ушко? Какая-нибудь трава из тех, что стоят в баночках на полке?
– Хорошо ли зажил палец у Сары Маккензи? – спросила я у Колума, продолжая листать книжку.
– Сара? – переспросил он и ответил, подумав: – Нет. Полагаю, что нет.
– В самом деле? Интересно, что произошло. Может быть, я могла бы осмотреть ее попозже?
Он покачал головой, и мне показалось, что на губах у него обозначилась еле заметная мрачная усмешка, чуть тронувшая полные, изогнутые губы.
– Почему? – спросила я. – Разве она покинула замок?
– В известной мере и так можно выразиться, – ответил он. – Она умерла.
Улыбка сделалась определеннее. Я стояла и смотрела, как он повернулся и пошел по пыльному каменному полу к выходу.
– Можно надеяться, что вы окажетесь гораздо лучшим целителем, нежели покойный Дэви Битон, миссис Бошан.
В дверях он обернулся и посмотрел на меня сардонически. Солнечный луч высветил всю его фигуру.
– Хуже быть трудно, – добавил он и исчез в темноте за дверью.
Я бродила взад и вперед по комнате, разглядывая все, что там находилось. Скорее всего, большей частью тут чушь собачья, но что-то может оказаться полезным. Открыв один из ящичков в аптечном шкафу, я ощутила запах камфары – вот уже одно полезное вещество. Я задвинула ящичек и вытерла о платье пыльные пальцы. Наверное, надо подождать, пока веселые девушки – помощницы миссис Фиц – наведут здесь чистоту, и тогда уже продолжать обследование.
Я выглянула в коридор. Пусто. Но я была не столь наивна, чтобы полагать, что поблизости никого нет. Я знала, что за мной следят, хотя – то ли по приказу, то ли из чувства такта – делают это весьма скрытно и осторожно. Если я шла в сад, кто-нибудь обязательно меня сопровождал. Если я поднималась по лестнице в свою комнату, я замечала, что снизу кто-то смотрит, какое направление я выбрала. Когда мы только-только приехали в замок, я заметила под навесом от дождя укрывшихся там от непогоды вооруженных стражей. Нет, мне определенно не позволят легко и просто покинуть замок.
Я вздохнула. В конце концов, в эту короткую минуту я осталась одна. А мне очень хотелось хотя бы ненадолго оставаться в одиночестве.
Я еще раз попыталась обдумать все, что произошло со мной с той минуты, как я вступила в проход между двух каменных столбов. Ведь события развивались с такой скоростью, что для себя у меня практически не оставалось времени – разве что во сне. И вот наконец я одна и могу поразмышлять. Я отодвинула от стены пыльный ящик и уселась на него, прислонившись спиной к каменной стене. Протянула руки назад и прикоснулась ладонями к камням – весьма солидным по размеру, – из которых стена была сложена. Я опиралась на них и вспоминала, думая о каменном круге, малейшие детали случившегося.
Кричащие камни – вот последняя реальная деталь, которая хорошо помнилась мне. И даже тут у меня были сомнения. Крик-то был, это точно. Но исходил ли он от самих камней… а от чего тогда? Я вступила в проход. Была ли то каменная дверь? И куда она вела? Никакими словами нельзя это определить. Какой-то прорыв во времени, потому что я, совершенно ясно, была тогда и есть теперь, а камни – единственная связь между тем и этим.
А также звуки. Они были сдавленными, но казалось, что идут откуда-то поблизости, мне казалось также, что они похожи на звуки сражения. Полевой госпиталь, в котором я служила, трижды подвергался артиллерийскому обстрелу. Прекрасно зная, что тонкие стены наших временных помещений нас не спасут, врачи все же приказывали всем укрываться внутри вместе с ранеными, и мы все прятались по первой тревоге, собирались вместе для храбрости. Но храбрость мало помогает, если над головами свистят артиллерийские снаряды, а рядом рвутся бомбы. Нечто подобное пережитому во время тех обстрелов ужасу испытала я среди камней хенджа.
Я вдруг осознала, что кое-что помню о проходе сквозь камень. Немногое, очень немногое. Физическое сопротивление, борьба с неким потоком, течением, увлекающим тебя. Я определенно боролась с этим, чем бы оно ни было. И какие-то изображения там тоже были. Не цельные картины, нет, так, обрывки чего-то. Некоторые меня пугали, и я от них отворачивалась, пока… пока «проходила». Пробивалась ли я к каким-то иным? К чему-то иному, куда-то на поверхность? Или я была избрана, чтобы попасть именно в это время как в гавань, где я укроюсь от бурлящего страшного водоворота?
Я затрясла головой. Думая обо всем этом, я не могла найти ответов на вопросы. Все оставалось непонятным, ясно было лишь одно: мне необходимо попасть туда, на холмы, где стоят камни.
– Миссис?
Мягкий шотландский говорок заставил меня поднять голову. Две девушки, лет по шестнадцать-семнадцать, робко попятились назад в коридор. Они были одеты просто и обуты в башмаки на деревянной подошве, волосы повязаны домоткаными шарфиками. Одна из них – та, которая со мной заговорила, – держала в руках щетку и какую-то ветошь, вторая – бадью с горячей водой, от которой шел пар. Это девушки миссис Фиц пришли убираться в кабинете лекаря.
– Мы вас не побеспокоили, миссис? – встревоженно спросила одна.
– Нет-нет, – заверила их я. – Я как раз собиралась уходить.
– В полдень вы не приходили поесть, – сказала другая девушка, – но миссис Фиц попросила передать, что еда для вас оставлена в кухне и вы можете туда прийти, как захотите.
Я выглянула в окно в конце коридора. Солнце и в самом деле уже перевалило за полдень, и я ощущала голод. Я улыбнулась девушкам:
– Так я и сделаю. Спасибо вам.
Я снова отнесла еду на лужайку, опасаясь, что в противном случае Джейми не получит ничего вплоть до обеда. Сидя на траве и наблюдая за тем, как он ест, я спросила его, по какой причине он жил в тяжелых условиях, занимался угоном скота и кражами на границе. Я уже достаточно присмотрелась к людям, которые приходили в замок из окрестных деревень, да и к обитателям замка тоже, и мне было ясно, что Джейми, во-первых, более благородного происхождения, а во-вторых, гораздо образованнее. Описание его собственного дома, сделанное им пусть и кратко, тем не менее позволяло заключить, что семья его достаточно зажиточная. Почему он живет так далеко от дома?
– Так я же объявлен вне закона, – ответил он, явно удивившись тому, что я не в курсе дела. – Англичане объявили, что за мою голову дадут десять фунтов стерлингов. Не так много, как за разбойника с большой дороги, – добавил он недовольным тоном, – но все-таки побольше, чем за карманного вора.
– И это за обструкцию? – недоверчиво спросила я.
Десять фунтов для здешних мест – полугодовой доход небольшой фермы; мне трудно было представить, что английское правительство установило такую значительную награду за столь незначительное преступление.
– Нет. За убийство.
Я разинула рот в изумлении и чуть не подавилась. Джейми похлопал меня по спине, помогая справиться с дыханием. Наконец я смогла говорить и спросила, запинаясь:
– К-кого вы у-убили?
Он пожал плечами.
– Ну, тут есть неурядица. Я вовсе не убивал человека, в убийстве которого меня обвиняли и объявили вне закона. Но я не считаю это несправедливым, потому что отправил на тот свет несколько других красномундирников.
Он помолчал и повел плечами – словно потерся спиной о невидимую стену. Я замечала, что он и прежде делал так, в мое первое утро в замке, когда я его перевязывала и увидела рубцы у него на спине.
– Это было в Форт-Уильяме. День или два после второй порки я почти не мог двигаться, да еще лихорадка началась из-за ран. Когда я встал на ноги, мои… друзья решили увезти меня из лагеря, они считали, что так будет лучше для меня. Вышло так, что началась перестрелка, в которой был убит один англичанин, старший сержант, и оказалось, что именно он порол меня в первый раз. Но я его не убивал. У меня не было к нему никаких личных претензий, к тому же я был тогда такой слабый, что дай бог в седле удержаться.
Губы у Джейми сжались в одну тонкую твердую линию.
– Хотя ежели бы это был капитан Рэндолл, я бы уж как-нибудь собрался с силами.
Он снова повел плечами, так что грубая льняная рубашка туго обтянула спину.
– Вот и все. Именно по этой причине я не удаляюсь от замка на большое расстояние. Здесь, в горах, почти невозможно напороться на английский патруль, хотя границу они переходят часто. Есть еще и пограничная стража, но эти к замку не приближаются. Колум не нуждается в их услугах, у него своих людей довольно.
Он улыбнулся и сильно взъерошил рукой волосы на голове, так что они встали дыбом – ни дать ни взять иглы у дикобраза.
– Я не такой уж незаметный, как вы видите. Сомневаюсь, что в самом замке есть осведомители, но в окрестностях, конечно, найдутся люди, которые не прочь заработать несколько пенсов, сообщив англичанам, где я скрываюсь, если они точно узнают, кто я есть. – Он улыбнулся мне. – Вы догадались, что я вовсе не Мактевиш?
– А лэрд об этом знает?
– Что я вне закона? Да, Колум знает. Многие люди в горах Шотландии, похоже, знают об этом. То, что произошло в Форт-Уильяме, вызвало большой шум, а новости распространяются быстро. Они только не знают, что Джейми Мактевиш и есть тот самый человек. Надо надеяться, на меня не наткнется тот, кто встречался со мной, когда я жил под своим именем.
Волосы у него все еще торчали в беспорядке. Мне вдруг захотелось пригладить их, но я удержалась.
– Почему вы так коротко подстригаете волосы? – неожиданно для себя спросила я и покраснела. – Простите, это совсем не мое дело, просто я вижу, что другие мужчины, кого я тут встречаю, носят длинные…
Он провел рукой по взлохмаченной голове и ненадолго задумался.
– У меня они тоже были длинные, как положено. Теперь они короткие, потому что монахи выбрили мне затылок и надо ждать несколько месяцев, пока волосы отрастут.
Он наклонил голову на грудь и предложил мне посмотреть ему на затылок.
– Видите, прямо поперек всего затылка?
Раздвинув густые волосы, я увидела еще розовый и слегка выпуклый рубец от раны длиной примерно в шесть дюймов и слегка провела пальцем по всей длине рубца. Рану хорошо лечили и при этом накладывали швы; тот, кто этим занимался, знал свое дело, – ведь края свежей раны расходились, очевидно, широко, и кровотечение было обильным.
– У вас бывают головные боли? – задала я чисто профессиональный вопрос.
Джейми выпрямился, снова поправил растрепавшиеся волосы. Кивнул.
– Иногда, но теперь уже не такие сильные. Месяц или даже больше после того, как это случилось, я ничего не видел и голова болела чудовищно все время. Когда ко мне вернулось зрение, головные боли начали ослабевать.
Он несколько раз моргнул, как бы проверяя, хорошо ли видит.
– Глаза иногда затуманиваются, – объяснил он, – если сильно устану. Предметы как-то расплываются по краям.
– Как вы еще живы остались, вот что удивительно, – сказала я. – У вас, должно быть, очень крепкий череп.
– Что верно, то верно. Кости толстые, как у моей сестры.
Мы оба рассмеялись.
– Как же это случилось? – спросила я.
Он нахмурился, и на лице появилось выражение неуверенности.
– В том-то и вопрос, – медленно проговорил он. – Я ничего об этом не помню. Мы тогда были вместе с ребятами из Лох-Лаггана у прохода Кэрриарик. Помню, я начал подниматься вверх по холму через густую чащу, помню, как укололся о шип падуба и подумал, что капли крови напоминают красные ягоды. Следующее мое воспоминание, относится уже к монастырю Святой Анны во Франции, где я пришел в себя. В аббатстве Святой Анны де Бопре… Голова у меня гудела, словно колокол, и кто-то, кого я не мог видеть, подал мне прохладительное питье.
Он потер рукой затылок – как будто рана еще болела.
– Иногда мне кажется, я помню какие-то мелочи: лампу у себя над головой, эта лампа раскачивается… сладкий и маслянистый вкус чего-то на губах… кто-то со мной разговаривает… но все это вроде бы не по-настоящему. Я знаю, что монахи давали мне опиум и я почти все время спал.
Он прижал пальцами веки закрытых глаз.
– Был сон, который все время повторялся. Три корня растут у меня в голове, большие, извилистые, они прорастают сквозь глаза, опускаются в горло, чтобы задушить меня. Сон тянулся и тянулся, корни извивались и становились все толще и длиннее. В конце концов они становились такими большими, что разрывали мой череп, и я просыпался от звука лопающихся костей. – Он мучительно сморщился. – Такой влажный треск – как выстрелы под водой.
– Уф!
Внезапно на нас упала чья-то тень и обутая в сапог нога ткнула Джейми под ребро.
– Ленивый молодой ублюдок, – без всякого раздражения произнес незнакомец, – сидит и объедается, а лошади бегают где попало. А что, если молодая кобылка сломает ногу, а?
– А что, если я умираю от голода, Алек? – отвечал Джейми. – Ты лучше тоже поешь, тут всего много.
Он взял кусок сыра и вложил его в изуродованные ревматизмом пальцы незнакомца. Пальцы, и без того скрюченные болезнью, сомкнулись на куске медленным движением, а их обладатель уселся на траву.
С неожиданным для меня изяществом манер Джейми представил мне этого человека: Алек Макмагон Маккензи, конюший замка Леох.
Приземистый, одетый в кожаные штаны и грубую рубаху, конюший выглядел весьма уверенным в себе, и мне подумалось, что он в состоянии укротить самого непокорного жеребца. У Алека был только один глаз, второй закрыт черной повязкой, и, как бы в возмещение этого изъяна, его седые брови, сросшиеся на переносице, были необычайно густые, а волосы на них очень длинные и постоянно угрожающе двигались, напоминая усики-антенны некоторых насекомых.
Старина Алек (именно так обращался к нему Джейми – должно быть, потому, что надо было обозначить разницу между ним и моим гидом юным Алеком) небрежно кивнул мне и тотчас забыл о моем существовании, разделяя свое внимание между едой и наблюдением за тремя молодыми лошадками на лугу, которые яростно отмахивались хвостами от мух. Я скоро потеряла интерес к начавшейся долгой дискуссии о родословной нескольких несомненно выдающихся лошадей (не тех, что паслись на лугу), о подробностях разведения чистопородных отпрысков за последние несколько лет, а также о непостижимых для меня особенностях лошадиного телосложения – сухожилиях, холках, плечах и тому подобных чертах анатомии. Я замечала у лошади нос, хвост и уши, прочие тонкости были не для меня.
Откинувшись назад, я оперлась на локти и грелась на теплом солнышке. На удивление мирным казался этот день, все шло своим естественным и спокойным путем, без видимой связи с огорчениями и суетой человеческого существования. Быть может, такой вот мир обретаешь на воле, вдали от домов с их шумной толчеей. А может, мне так казалось после работы на огороде, где мной овладевало тихое чувство радости от прикосновения к растениям, удовлетворение оттого, что я помогаю им расти. Вероятно, сыграло свою умиротворяющую роль и то, что для меня нашлось дело, что я теперь не буду топтаться по замку неприкаянной и неуместной, словно клякса на пергаменте.
Несмотря на то что я не принимала участия в беседе на лошадиные темы, здесь, на лугу, я не чувствовала себя неприкаянной. Старина Алек воспринимал меня как некую деталь общего ландшафта, а Джейми, который иногда бросал в мою сторону взгляд, тоже не обращал на меня внимания, особенно после того, как они перешли на гэльский язык, на его скользящие ритмы, – верный признак того, что шотландец эмоционально переключился на сугубо личный разговор. Я, разумеется, ничего не понимала, и их речи успокаивали меня, как успокаивает жужжание пчел над цветущим вереском. Удивительно умиротворенная и к тому же сонная, я отбросила прочь все мысли о подозрениях Колума, о моем двусмысленном и затруднительном положении и прочих неприятных вещах. «Довольно для каждого дня своей заботы», – всплыла уже в полусне из каких-то закоулков памяти строка из Евангелия[14].
Некоторое время спустя я проснулась – то ли потому, что на солнце набежало облачко и потянуло холодом, то ли оттого, что изменился тон разговора мужчин. Они снова перешли на английский и говорили о чем-то очень серьезном, совсем не так, как болтали о лошадях.
– До собрания осталась всего неделя, – произнес Алек. – Ты, паренек, уже решил, что будешь делать?
Джейми вздохнул протяжно.
– Нет, Алек, не решил. То одно выбираю, то другое. Кажется, лучше было бы остаться работать с животинками и с тобой.
В голосе у него ясно чувствовалась улыбка, но она исчезла, когда он продолжил:
– А Колум обещал мне… но ты об этом не должен знать. Поцеловать железо и принять имя Маккензи, изменить всему, что мне родное? Нет, мне и думать об этом не хочется.
– Ты такой же упрямый, как твой отец, – заметил Алек, но в его голосе прозвучало ворчливое одобрение. – Во всем на него похож, только ростом высокий и волосы светлые, в материнскую родню.
– Ты его знал? – с горячим интересом спросил Джейми.
– Знал немного, а слышал очень много. Я ведь здесь, в Леохе, появился как раз перед тем, как они поженились, твои родители. Послушать, что говорят о твоем отце Колум и Дугал, так подумаешь, он чуть ли не сам дьявол. А матушка твоя ни дать ни взять Дева Мария, которую он уволок прямо в ад.
Джейми рассмеялся:
– И я похож на него, да?
– Один к одному, паренек. Я ведь вижу, что тебе это поперек горла – быть человеком Колума. Но тут есть о чем поразмыслить, согласен? Дело-то в борьбе за Стюартов, и у Дугала свой путь. Если ты, паренек, правильно выберешь, на чью сторону встать в этой драке, то получишь назад свою землю и кое-что еще в придачу, что бы ни делал Дугал.
Джейми ответил междометием, которое я про себя успела окрестить как «шотландское фырканье» – некий неопределенный звук, который возникал где-то в самой глубине гортани и мог означать все, что угодно. В данном конкретном случае он, на мой взгляд, выражал сомнение в вероятности желаемого выхода.
– Да, – проговорил он, – а что, если Дугал не пойдет своим путем, тогда как? Или если все обернется против дома Стюартов?
Алек в свою очередь издал то же самое междометие, прежде чем заговорить:
– Тогда ты останешься здесь, паренек. Станешь конюшим вместо меня. Мне скоро пора на покой, а ты лучше всех, кого я знаю, управляешься с лошадьми.
Джейми хмыкнул – в знак того, что комплимент такого рода ценит очень высоко.
Старший мужчина не обратил внимания на эту помеху и продолжал:
– Маккензи относятся к тебе по-доброму, и не в том дело, чтобы ты отказался от своего происхождения, отрекся от собственной крови. Кроме того, есть и еще кое-что, вернее, кое-кто… – В голосе у Алека появились дразнящие нотки: – Например, мисс Лаогера, а?
В ответ послышалось «шотландское фырканье», на этот раз выражавшее некоторое смущение и несогласие.
– Ладно тебе, парень, никто не станет принимать побои вместо девушки, к которой он равнодушен. Ты же знаешь, что ее отец не позволит ей выйти замуж за человека из другого клана.
– Она совсем молоденькая, Алек, я ее просто пожалел, – высказался Джейми в свою защиту. – Только это, и ничего больше, уверяю тебя.
На этот раз Алек выразил фырканьем насмешливое недовольство и разразился целой речью:
– Скажи это кому-нибудь еще, парень, может, кто и поверит, у кого мозги не на месте. Ладно, пускай это не Лаогера. Если бы у тебя были деньги и намечалось достойное будущее, ты бы мог сделать выбор и получше. Хоть бы конюшим станешь, так можешь подцепить любую, ежели она первая тебя не подцепит!
Алек издал коротенький смешок, как человек, которому смеяться приходится редко.
– Мухи на мед и то так не слетаются, парень! Ты без гроша и без имени, а девушки все равно вздыхают по тебе, уж я-то знаю! – Снова смешок. – Да возьми хоть эту англичанку, она от тебя прямо не отстает, молодая вдовушка!
Следовало предотвратить возможный поток нежелательных замечаний личного порядка, и я решила, что мне пора официально проснуться. Я потянулась, зевнула и села, старательно протирая глаза, чтобы обратить на себя внимание собеседников.
– Ммм, я, кажется, уснула, – сказала я, прямо глядя на мужчин.
Джейми, у которого покраснели уши, с повышенной деловитостью и озабоченностью принялся убирать остатки еды. Старина Алек уставился на меня с таким выражением, словно впервые заметил.
– А вы интересуетесь лошадками, барышня? – спросил он.
При данных обстоятельствах я, разумеется, не могла ответить отрицательно. Согласившись с тем, что лошади очень занимательны, я была вынуждена выслушать подробное описание достоинств молодой кобылки в загоне, которая сейчас была совершенно спокойна и дремала, отдыхая, изредка взмахивая хвостом, чтобы отогнать случайную муху.
– Приходите, барышня, полюбоваться на них, когда вам вздумается, – заключил свое повествование Алек, – только не подходите к ним слишком близко, чтобы они не отвлекались. Они должны работать.
Это был недвусмысленный намек на мое затянувшееся посещение, но я осталась на месте, помня о главной причине моего прихода.
– В следующий раз буду осторожнее, – пообещала я. – Но до того как я вернусь нынче в замок, мне надо осмотреть плечо Джейми и снять повязку.
Алек медленно наклонил голову, но, к моему удивлению, Джейми не согласился с моим предложением и направился в загон.
– Это дело может немного подождать, барышня, – обернувшись, сказал он. – Сегодня у меня еще много работы. Может, попозже, после ужина?
Мне это показалось тем более странным, что до сих пор он не спешил возвращаться к работе. Но я, конечно же, не могла навязывать ему свою заботу, если он этого не хотел. Я пожала плечами, согласилась встретиться с ним после ужина и пошла по дорожке на холм, к замку.
Я шла и думала о форме шрама на голове у Джейми. То не была прямая линия, какую оставил бы английский плоский меч. Рубец был изогнутый, словно бы нанесенный кривым оружием. Боевая секира? Но насколько я знала, такие секиры носили только члены шотландских кланов.
Я пошла дальше, но вдруг мне пришло в голову еще одно соображение: для молодого человека, который находится в бегах от каких-то неведомых мне врагов, Джейми был примечательно доверителен с незнакомым, чужим ему человеком.
Я отнесла корзинку в кухню и вернулась в кабинет покойного Битона, первозданно чистый после посещения энергичных помощниц миссис Фиц. Многочисленные бутылочки на полках шкафа прямо-таки сияли даже при тускловатом свете из окна.
Именно со шкафа и стоило начать ревизию того, какие медикаменты и травы уже есть под рукой. Накануне вечером я некоторое время перед сном листала прихваченную из кабинета книгу в голубом кожаном переплете. Книга оказалась «Справочником и путеводителем врача», содержащим перечень рецептов для лечения различных симптомов и недомоганий с подробным описанием ингредиентов.
В книге было несколько разделов: «Рвотные средства и лекарственные кашки», «Таблетки и пилюли», «Различные пластыри и их употребление», «Декокты и настои», а также весьма обширный раздел, несколько зловеще обозначенный одним словом: «Слабительные».
Углубившись в чтение некоторых прописей, я поняла главную причину неуспеха Дэви Битона как целителя. «При головной боли, – гласила одна пропись, – возьмите шарик конского навоза, тщательно высушите его, разотрите в порошок и, размешав с подогретым элем, выпейте целиком». Через несколько страниц: «Отвар, приготовленный из корней чистотела, куркумы и сока двух сотен слэтерс (это название поставило меня в тупик!), – лучшее средство от желтухи». Я закрыла книгу, изумляясь тому, что значительное число пациентов покойного доктора не только выжило, употребляя прописанные им средства, но к тому же и выздоровело.