– Харонцы! – хрипло выдохнул он куда-то во тьму.
Дирио не падал духом, хотя уже ясно понимал, что мэтр Игнанс был прав в своих предсказаниях. Фениксиец палкой отбрасывал и давил подползавших к нему червей. Тем временем Силдину все же удалось вырваться из гумна, и мэтр Дирио попытался просунуть ногу в образовавшийся в дощатой стене проем.
Силдин выпрямился, стараясь вытащить вонзившуюся в плечо щепку. Затем он прикинул расстояние, отделявшее его от противника; забыв о наставнике, он рванулся к лесным зарослям, которые были совсем близко, но, сделав несколько прыжков, понял свою ошибку. От елей, обступивших поляну, остались лишь стволы, видневшиеся во мраке, да подгнившие нижние ветки, серебрившиеся в слабом свечении луны. А чуть поодаль из зарослей медленно, как во сне, появлялись адские твари. Юношу объял ужас. Пошатнувшись, он отступил; в этот момент до его ушей донесся душераздирающий крик наставника.
Два харонца, проникших сквозь стены гумна, терзали старого фениксийца, застрявшего в проломе. Их руки легко, как по маслу, проникли в его чрево и вырвали внутренности. Крики стихли – пришельцы из царства мертвых добрались до горла. Оторвав руку и ногу, харонцы с размаху бросили их к ногам ученика.
Силдин утратил всякое достоинство. Когда кольцо харонцев сомкнулось вокруг него, он рухнул на колени и, сотрясаясь в рыданиях, принялся их умолять:
– Пощадите, прошу вас… Пощадите…
ГЛАВА 7
ГЛАВА 8
Дирио не падал духом, хотя уже ясно понимал, что мэтр Игнанс был прав в своих предсказаниях. Фениксиец палкой отбрасывал и давил подползавших к нему червей. Тем временем Силдину все же удалось вырваться из гумна, и мэтр Дирио попытался просунуть ногу в образовавшийся в дощатой стене проем.
Силдин выпрямился, стараясь вытащить вонзившуюся в плечо щепку. Затем он прикинул расстояние, отделявшее его от противника; забыв о наставнике, он рванулся к лесным зарослям, которые были совсем близко, но, сделав несколько прыжков, понял свою ошибку. От елей, обступивших поляну, остались лишь стволы, видневшиеся во мраке, да подгнившие нижние ветки, серебрившиеся в слабом свечении луны. А чуть поодаль из зарослей медленно, как во сне, появлялись адские твари. Юношу объял ужас. Пошатнувшись, он отступил; в этот момент до его ушей донесся душераздирающий крик наставника.
Два харонца, проникших сквозь стены гумна, терзали старого фениксийца, застрявшего в проломе. Их руки легко, как по маслу, проникли в его чрево и вырвали внутренности. Крики стихли – пришельцы из царства мертвых добрались до горла. Оторвав руку и ногу, харонцы с размаху бросили их к ногам ученика.
Силдин утратил всякое достоинство. Когда кольцо харонцев сомкнулось вокруг него, он рухнул на колени и, сотрясаясь в рыданиях, принялся их умолять:
– Пощадите, прошу вас… Пощадите…
ГЛАВА 7
Когда заходящее солнце отбросило кроваво-красный отблеск на вершины Гордока, Януэль и Фарель устроили привал в случайно обнаруженном ими гроте. Усевшись на корточки друг против друга на обледеневшей почве, они пытались хоть чуть-чуть согреться при пламени фонаря. Чтобы его свет не пробивался наружу, мэтр затянул вход в грот темной тканью. Ему не хотелось волновать Януэля, но не раз на протяжении этого дня ему казалось, что за ними наблюдают. За неимением доказательств он предположил, что это, должно быть, некая таинственная наемница, нанятая мэтром Игнансом сопровождать их до крепости. Тем не менее предосторожности ради им обоим стоило быть начеку и отдыхать поочередно.
– Взгляни-ка, – сказал мэтр Фарель Януэлю, доставая из мешка какой-то сверток. – Нам есть чем подкрепиться.
Он развернул белую ткань, там оказался телячий паштет. Разнесшийся аромат вызвал у Януэля восторженное восклицание.
– С миндальным молоком и пряностями… – уточнил мэтр и, посмеиваясь, вонзил в паштет нож. Он отрезал тонкий ломоть и намазал его на кусок белого хлеба. – Ешь, мой мальчик.
Просияв, Януэль от души отдал дань паштету, умеренно запивая его вином, чтобы разогреть закоченевшие руки и ноги. По завершении трапезы учитель тщательно вытер нож и устроился поудобнее.
– Что ж… Завтра мы будем в крепости. Жаль, что у нас в запасе мало времени. Надеюсь, что ты внимательно выслушаешь то, что я скажу тебе.
Януэль кивнул. После бурно проведенного дня и сытной еды он впал в какое-то оцепенение. Ему с трудом удалось сосредоточиться.
– Так вот, прежде всего ты должен усвоить одну вещь: какое бы положение ни занимал человек, попавшийся тебе навстречу, ты должен приветствовать его, как положено в Завете. Фениксиец таким образом демонстрирует, что он подчиняется лишь членам своей лиги. Постарайся не краснеть и хорошенько смотри, куда ступаешь. Конечно, царящая в имперской крепости роскошь произведет на тебя глубокое впечатление, но это не должно отвлекать твоего внимания. Как можно чаще повторяй молитвы, это поможет тебе сосредоточиться. Я хочу, чтобы ты уподобился крепости, что не доступна никакому натиску. Тебе ясно? Будь внимателен, вслушивайся в то, что происходит вокруг, но не позволяй, чтобы это полностью поглощало твое внимание. Это важно, мой мальчик. Во время перемены блюд следует освободить проход. В основном большинство приглашенных чтут обычаи и умеют хранить молчание, но всякое может случиться. Бывает, пьяницы выкрикнут что-либо, что может помешать тебе сосредоточиться.
– А император? – выдохнул Януэль. – Что мне следует делать, когда я предстану пред ним?
– Это единственный человек, перед которым ты должен склониться. Встань на одно колено и поприветствуй его в соответствии с Заветом. Ты не должен обращаться к нему, пока он сам не заговорит с тобой. При этом твои ответы должны быть краткими. Если он вознамерится заставить тебя сказать более чем следует, я вмешаюсь. – Он запустил руку в мешок и вынул два прибора. В свете фонаря он разложил ложки и ножи. – Согласно традиции твое место за столом среди жрецов империи Грифонов. Трапеза должна проходить в молчании и заканчиваться, когда камергер придет за тобой, чтобы отвести в залу пиршества.
– Вы будете среди жрецов, учитель?
– Нет. Ты будешь один с того момента, когда начнется празднество. Я буду находиться за столом императора, мы встретимся, лишь когда пробьет час Возрождения.
Помолчав, он протянул Януэлю массивные серебряные приборы, на которых был выгравирован знак Феникса.
– И вот еще что, – добавил мэтр. – Там будет множество женщин, причем некоторые из них куда прекраснее, чем те, что являлись тебе в мечтах. Не усмехайся, мой мальчик… Это одна из причин, по которым отвергли Силдина. В любом случае ты не должен встречаться с ними взглядом. Ради шутки кое-кому было бы приятно играючи смутить фениксийца.
Взгляд мэтра затуманился. Фениксийские заповеди все же не могли затмить мимолетного воспоминания о юной женщине, лет десять назад оказавшейся на его пути в одном из переходов крепости. Он сознавал, что она играет взятую на себя роль, подобно тому как он строит свою карьеру в стенах Башни. Но в душе он воспринял ее как волшебное окно, приоткрытое в иную жизнь. Тогда Фарель долго не мог заснуть, порой в ночном ветерке ему чудился запах меда, которым благоухали ее волосы. Для нее игра состояла в том, чтобы заставить его отступить от правил лиги. Правда, и самим фениксийцам порой приходилось пускаться на ухищрения, чтобы продвинуться вверх. И все же тайное воспоминание об этой встрече он хранил в глубине души как сокровище. Об этом не знал никто, кроме той самой дамы с ее медовым ароматом.
– Так вот, – заговорил мэтр громко, чтобы замаскировать свое замешательство, – женщины…
– Я знаю, в чем состоит риск. – Януэль скрестил руки на груди. – Вы много раз предостерегали меня.
– Да… что ж, если быть кратким: устремляй свой дух к Возрождению, все прочее не имеет ни малейшего значения.
– Но, учитель, вы говорите мне о трапезах, о женщинах – и при этом ни слова об имперском Фениксе! Можно подумать, что все, что от меня требуется, – это поздороваться с приглашенными и избегать их взглядов…
– Достаточно! – сухо прервал его мэтр Фарель.
Лицо Януэля потемнело.
– Мальчик мой, – голос мэтра смягчился, – если я не заговариваю с тобой об этом, то сие означает, что для этого есть основания.
– Но вы учили меня совершенно другому!
– Что ты хочешь этим сказать?
– Вы говорили об открытии кристаллов, о том, что нужно время, чтобы войти в контакт с ними, понять их. Меня сочли способным осуществить самое важное Возрождение за всю мою жизнь, а у меня не будет даже нескольких часов для подготовки!
– Ты узнаешь об этом позже, когда наступит подходящий момент.
Под действием вина, а быть может, и этой новой близости с наставником теперь, когда они вдвоем покинули Башню, Януэль осмелел:
– Нет, мой учитель!
– Как это «нет»?
– Нет, я не буду ждать. Я хочу узнать обо всем сейчас, – настаивал Януэль, удивленный собственной смелостью.
Мэтр Фарель заколебался, одновременно удивленный и раздраженный. Он понимал реакцию своего ученика, но о тайне имперского Феникса можно было заговорить, лишь находясь под защитой стен крепости. Сделав глоток вина, он примирительно сказал:
– Послушай, обещаю тебе, что в тот момент, когда мы наконец прибудем к императору, я доверю тебе абсолютно все, что следует знать об этом.
– Но зачем ждать? Это нелепо.
– Разве я когда-либо обманывал твое доверие?
Януэль со щемящим сердцем отрицательно помотал головой.
– Так вот. Разве я хоть раз попытался обмануть тебя? Солгал ли я насчет предстоящих тебе испытаний?
– Нет, – прошептал Януэль.
– Отлично. Так мне можно поверить и на этот раз.
– Конечно! – Януэль пытался оправдаться. – Вы прекрасно знаете, что я верю вам. И это не…
– Тише! – Мэтр поднял указательный палец. – Ты ведешь себя как глупый юнец, и мне это не нравится. Я допускаю проявление инициативы, – произнес он, нахмурясь, – но не идиотское поведение. Тебе известно, мой мальчик, что я всегда позволял оспаривать мои утверждения, если тебе покажется, что они продиктованы чем-то иным, нежели уважение, доверие и следование принципам Завета. Если я храню молчание, то делаю это сознательно, охраняя тебя и в то же время служа лиге. Разумеется, мне понятно твое любопытство, хоть я и нахожу его оскорбительным – по отношению к тебе самому, ко мне и к Хранителям.
– Вы ошибаетесь, наставник. Мне всего лишь хотелось подготовиться к испытанию, чтобы не разочаровать вас.
– Огромное заблуждение, мой юный друг, огромное. В тот час, когда ты склонишься над кристаллами Священного Пепла, за твоими действиями буду следить не только я, но все фениксийцы империи.
«Все эти взгляды… ставки в непонятной игре… соблазны, которым необходимо противостоять, – думал Януэль, покусывая палец. – Парадоксально, но Фарель не ведает о подводных камнях, которые могут всплыть в течение этой церемонии». В прошлом Януэлю довелось повидать и узнать немало – пыл сражений, умелых бойцов, что теснились вокруг его матери. От этого сохранились лишь приливы смутных воспоминаний, мгновенные вспышки видений, вновь растворявшиеся в мареве его снов. Его тревожил этот зов прошлого, возникающий порой в самый неподходящий момент.
Облизав пересохшие губы, Фарель положил руку на плечо Януэля:
– Отныне мы с тобой находимся далеко от Башни, не забывай об этом. Если…
Януэль жестом прервал его. Прижав палец к губам, юноша указал на джутовую ткань, прикрывавшую вход в грот.
– Что там? – прошептал наставник.
– Какой-то шум снаружи, – выдохнул Януэль.
– Должно быть, дикий зверь… – предположил Фарель.
– Нет, – ответил Януэль, задувая фонарь. Их обступила тьма. Затаив дыхание, фениксийцы напряженно вслушивались. Януэль, запустив руку в мешок, извлек оттуда нож, затем медленно, рассчитанным движением взялся за полог, собираясь проскользнуть наружу.
– Януэль, не надо! – прошептал учитель, удерживая его за запястье.
Юноша оттолкнул его руку и быстро отвернул ткань. Ущелье было залито лунным светом, и Януэль, втянув голову в плечи, тотчас переместился в тень ближайшей скалы. По опыту ему было известно, что если вход в грот стережет лучник, то стрела просвистит тут же. Но нет, никакого шума, даже звука собственного дыхания было не различить в молчании ночи. Под защитой скалы Януэль присел на корточки и оглядел окрестности. Он был убежден, что кто-то хочет незаметно подобраться к их стоянке. Чувства его обострились, за каждым горным выступом ему мерещился чужак, и, возможно, не один.
Взявшись покрепче за рукоятку ножа, он отважился обогнуть скалу, чтобы взглянуть на тропу, по которой они шли. Он остановился, вглядываясь во тьму. Напрасно. Пришелец, кто бы он ни был, бесследно исчез. Пригнувшись, Януэль обошел подступы к гроту, чтобы окончательно убедиться в этом. Так ничего и не обнаружив, он вернулся к наставнику.
Фарель, вцепившись обеими руками в палку, ждал его внутри грота. На лице его читалось сильнейшее напряжение, незрячий взгляд напомнил Януэлю мэтра Игнанса.
– Никогда не делай больше так… – сказал учитель, опуская свой посох.
Он попытался не выдать пережитого им волнения, но голос его дрогнул. Мог ли он признаться тому, кого обязан был защищать, что страх, болезненный внутренний страх помешал ему отдернуть полог и протянуть ученику руку помощи? От мысли, что ночной бродяга может оказаться выходцем из Харонии и Януэль рискует жизнью, столкнувшись с ним, его руки и ноги сковало смертельным ужасом… С горечью в сердце он выронил палку из рук и опустился на землю.
– Учитель? – обеспокоенно спросил ничего не заподозривший юноша.
Фениксиец лишь махнул рукой, он даже не поднял глаз, предпочитая держать их закрытыми, пока не испросит прощения у Фениксов. Пытаясь успокоиться, Фарель внушал себе, что их потревожила наемная телохранительница, затем, применив магию Огня, старый фениксиец мысленно заключил себя в теплый круг.
Януэль только пожал плечами, укорив себя за то, что устроил беспричинный переполох. Он завернулся в одеяло и, сморенный усталостью, мгновенно заснул.
Фарель разбудил его на заре, предложив на завтрак воду из ручья и белый хлеб. Януэль было запротестовал, обнаружив, что наставник всю ночь охранял его сон, но мэтр не стал ничего объяснять. Победив свой страх, Фарель вначале обошел окрестности в поисках таинственного пришельца, не зная даже, кого он ищет – охранника, нанятого Игнансом, или коварного врага. Но ночной посетитель так и не был обнаружен. Наставник подождал, пока юноша перекусит, и затем, тяжело ступая, они направились по тропе, ведущей к имперской крепости. Свое ночное бдение Фарель посвятил молитве, чтобы затянулась душевная рана от происшествия, случившегося накануне, но это не помогло: болезненное воспоминание, осевшее в глубине души, оставалось ярким, как вспышка кинжала, резанувшего плоть. Он чувствовал, что как представитель лиги несет ответственность за вылазку Януэля.
Какой же пример мужества он может подать Януэлю, если его до сих пор преследует образ харонца?
Нависшие над горами, подобно темному своду, тревожные облака не рассеивались почти до самого полудня. Дорога, по которой следовали путники, вилась, повторяя все подъемы и изгибы горного рельефа, между поросшими лишайником скалами. Фарель, истощенный бессонной ночью, не сводил глаз с крепости. Днем над ней можно было различить силуэты Грифонов, испокон веков охранявших ее. Устроившись на вершинах башен, они окидывали зорким взглядом заснеженные подступы к цитадели.
Некогда Януэлю доводилось в городах, селениях и феодальных наделах империи видеть подобные создания. Его мать объясняла ему, каким образом в древние времена слились воедино лев и орел. Так у Грифона оказались туловище и хвост льва в сочетании с орлиной головой и крыльями. Эта двойственная принадлежность к воздуху и земле делала из них серьезных противников для всякого, кто посмел бы нарушить границы империи. Януэль питал к ним не меньшее уважение, чем к Фениксам, хотя и сожалел о том, что обычным людям недоступно общение с последними. Когда Януэлю исполнилось семь лет, его мать добилась, чтобы он увидел Грифона. Воспоминание об этом было для него драгоценным. Он отчетливо помнил размах его крыльев – не меньше чем в две повозки, составленные одна за другой, – его длинную грациозную шею, по оперению которой можно было в первый день после смерти Грифона узнать его историю.
Собиравшийся с самого утра дождь наконец разразился. Вначале редкими тонкими струйками, а затем стеной, так что им пришлось укрыться под скальным навесом и выжать промокшую насквозь одежду.
– Боюсь, что мы прибудем на место лишь с наступлением ночи, – сообщил наставник, дрожа от озноба.
Януэль, которому холод не доставлял больших неудобств, сожалел, что они не могут продолжать путь. Для него дождь был даром небесным, жизненным явлением, позволявшим расцветать растениям. Как-то раз они поспорили на эту тему с капитаном Фалькеном; когда ноги скользили на поле брани из-за моросящего дождя, он повторял: «Малыш, дождь – это не что иное, как слезы наших мертвецов! Да, это плач всех добрых людей, что скитаются в Харонии. Неудивительно, что нас при этом пробирает до костей…»
Дождь поливал без передышки, и путникам ничего не оставалось, как ждать, когда просохнет одежда. Наконец мэтр принял решение отправляться в путь, не дожидаясь, когда начнет проясняться. И вот около пяти часов, сгорбленные и промокшие до последней нитки, они оказались в эпицентре грозы. Временами, когда вслед за прогремевшим раскатом грома вспышка молнии разрывала мрак, Януэль видел, каких усилий стоит мэтру Фарелю оторвать ноги от почвы, превратившейся в настоящее болото. В вечерних сумерках сквозь грохот ливня прорвался чей-то резкий голос, скомандовавший:
– Стоять!
– Взгляни-ка, – сказал мэтр Фарель Януэлю, доставая из мешка какой-то сверток. – Нам есть чем подкрепиться.
Он развернул белую ткань, там оказался телячий паштет. Разнесшийся аромат вызвал у Януэля восторженное восклицание.
– С миндальным молоком и пряностями… – уточнил мэтр и, посмеиваясь, вонзил в паштет нож. Он отрезал тонкий ломоть и намазал его на кусок белого хлеба. – Ешь, мой мальчик.
Просияв, Януэль от души отдал дань паштету, умеренно запивая его вином, чтобы разогреть закоченевшие руки и ноги. По завершении трапезы учитель тщательно вытер нож и устроился поудобнее.
– Что ж… Завтра мы будем в крепости. Жаль, что у нас в запасе мало времени. Надеюсь, что ты внимательно выслушаешь то, что я скажу тебе.
Януэль кивнул. После бурно проведенного дня и сытной еды он впал в какое-то оцепенение. Ему с трудом удалось сосредоточиться.
– Так вот, прежде всего ты должен усвоить одну вещь: какое бы положение ни занимал человек, попавшийся тебе навстречу, ты должен приветствовать его, как положено в Завете. Фениксиец таким образом демонстрирует, что он подчиняется лишь членам своей лиги. Постарайся не краснеть и хорошенько смотри, куда ступаешь. Конечно, царящая в имперской крепости роскошь произведет на тебя глубокое впечатление, но это не должно отвлекать твоего внимания. Как можно чаще повторяй молитвы, это поможет тебе сосредоточиться. Я хочу, чтобы ты уподобился крепости, что не доступна никакому натиску. Тебе ясно? Будь внимателен, вслушивайся в то, что происходит вокруг, но не позволяй, чтобы это полностью поглощало твое внимание. Это важно, мой мальчик. Во время перемены блюд следует освободить проход. В основном большинство приглашенных чтут обычаи и умеют хранить молчание, но всякое может случиться. Бывает, пьяницы выкрикнут что-либо, что может помешать тебе сосредоточиться.
– А император? – выдохнул Януэль. – Что мне следует делать, когда я предстану пред ним?
– Это единственный человек, перед которым ты должен склониться. Встань на одно колено и поприветствуй его в соответствии с Заветом. Ты не должен обращаться к нему, пока он сам не заговорит с тобой. При этом твои ответы должны быть краткими. Если он вознамерится заставить тебя сказать более чем следует, я вмешаюсь. – Он запустил руку в мешок и вынул два прибора. В свете фонаря он разложил ложки и ножи. – Согласно традиции твое место за столом среди жрецов империи Грифонов. Трапеза должна проходить в молчании и заканчиваться, когда камергер придет за тобой, чтобы отвести в залу пиршества.
– Вы будете среди жрецов, учитель?
– Нет. Ты будешь один с того момента, когда начнется празднество. Я буду находиться за столом императора, мы встретимся, лишь когда пробьет час Возрождения.
Помолчав, он протянул Януэлю массивные серебряные приборы, на которых был выгравирован знак Феникса.
– И вот еще что, – добавил мэтр. – Там будет множество женщин, причем некоторые из них куда прекраснее, чем те, что являлись тебе в мечтах. Не усмехайся, мой мальчик… Это одна из причин, по которым отвергли Силдина. В любом случае ты не должен встречаться с ними взглядом. Ради шутки кое-кому было бы приятно играючи смутить фениксийца.
Взгляд мэтра затуманился. Фениксийские заповеди все же не могли затмить мимолетного воспоминания о юной женщине, лет десять назад оказавшейся на его пути в одном из переходов крепости. Он сознавал, что она играет взятую на себя роль, подобно тому как он строит свою карьеру в стенах Башни. Но в душе он воспринял ее как волшебное окно, приоткрытое в иную жизнь. Тогда Фарель долго не мог заснуть, порой в ночном ветерке ему чудился запах меда, которым благоухали ее волосы. Для нее игра состояла в том, чтобы заставить его отступить от правил лиги. Правда, и самим фениксийцам порой приходилось пускаться на ухищрения, чтобы продвинуться вверх. И все же тайное воспоминание об этой встрече он хранил в глубине души как сокровище. Об этом не знал никто, кроме той самой дамы с ее медовым ароматом.
– Так вот, – заговорил мэтр громко, чтобы замаскировать свое замешательство, – женщины…
– Я знаю, в чем состоит риск. – Януэль скрестил руки на груди. – Вы много раз предостерегали меня.
– Да… что ж, если быть кратким: устремляй свой дух к Возрождению, все прочее не имеет ни малейшего значения.
– Но, учитель, вы говорите мне о трапезах, о женщинах – и при этом ни слова об имперском Фениксе! Можно подумать, что все, что от меня требуется, – это поздороваться с приглашенными и избегать их взглядов…
– Достаточно! – сухо прервал его мэтр Фарель.
Лицо Януэля потемнело.
– Мальчик мой, – голос мэтра смягчился, – если я не заговариваю с тобой об этом, то сие означает, что для этого есть основания.
– Но вы учили меня совершенно другому!
– Что ты хочешь этим сказать?
– Вы говорили об открытии кристаллов, о том, что нужно время, чтобы войти в контакт с ними, понять их. Меня сочли способным осуществить самое важное Возрождение за всю мою жизнь, а у меня не будет даже нескольких часов для подготовки!
– Ты узнаешь об этом позже, когда наступит подходящий момент.
Под действием вина, а быть может, и этой новой близости с наставником теперь, когда они вдвоем покинули Башню, Януэль осмелел:
– Нет, мой учитель!
– Как это «нет»?
– Нет, я не буду ждать. Я хочу узнать обо всем сейчас, – настаивал Януэль, удивленный собственной смелостью.
Мэтр Фарель заколебался, одновременно удивленный и раздраженный. Он понимал реакцию своего ученика, но о тайне имперского Феникса можно было заговорить, лишь находясь под защитой стен крепости. Сделав глоток вина, он примирительно сказал:
– Послушай, обещаю тебе, что в тот момент, когда мы наконец прибудем к императору, я доверю тебе абсолютно все, что следует знать об этом.
– Но зачем ждать? Это нелепо.
– Разве я когда-либо обманывал твое доверие?
Януэль со щемящим сердцем отрицательно помотал головой.
– Так вот. Разве я хоть раз попытался обмануть тебя? Солгал ли я насчет предстоящих тебе испытаний?
– Нет, – прошептал Януэль.
– Отлично. Так мне можно поверить и на этот раз.
– Конечно! – Януэль пытался оправдаться. – Вы прекрасно знаете, что я верю вам. И это не…
– Тише! – Мэтр поднял указательный палец. – Ты ведешь себя как глупый юнец, и мне это не нравится. Я допускаю проявление инициативы, – произнес он, нахмурясь, – но не идиотское поведение. Тебе известно, мой мальчик, что я всегда позволял оспаривать мои утверждения, если тебе покажется, что они продиктованы чем-то иным, нежели уважение, доверие и следование принципам Завета. Если я храню молчание, то делаю это сознательно, охраняя тебя и в то же время служа лиге. Разумеется, мне понятно твое любопытство, хоть я и нахожу его оскорбительным – по отношению к тебе самому, ко мне и к Хранителям.
– Вы ошибаетесь, наставник. Мне всего лишь хотелось подготовиться к испытанию, чтобы не разочаровать вас.
– Огромное заблуждение, мой юный друг, огромное. В тот час, когда ты склонишься над кристаллами Священного Пепла, за твоими действиями буду следить не только я, но все фениксийцы империи.
«Все эти взгляды… ставки в непонятной игре… соблазны, которым необходимо противостоять, – думал Януэль, покусывая палец. – Парадоксально, но Фарель не ведает о подводных камнях, которые могут всплыть в течение этой церемонии». В прошлом Януэлю довелось повидать и узнать немало – пыл сражений, умелых бойцов, что теснились вокруг его матери. От этого сохранились лишь приливы смутных воспоминаний, мгновенные вспышки видений, вновь растворявшиеся в мареве его снов. Его тревожил этот зов прошлого, возникающий порой в самый неподходящий момент.
Облизав пересохшие губы, Фарель положил руку на плечо Януэля:
– Отныне мы с тобой находимся далеко от Башни, не забывай об этом. Если…
Януэль жестом прервал его. Прижав палец к губам, юноша указал на джутовую ткань, прикрывавшую вход в грот.
– Что там? – прошептал наставник.
– Какой-то шум снаружи, – выдохнул Януэль.
– Должно быть, дикий зверь… – предположил Фарель.
– Нет, – ответил Януэль, задувая фонарь. Их обступила тьма. Затаив дыхание, фениксийцы напряженно вслушивались. Януэль, запустив руку в мешок, извлек оттуда нож, затем медленно, рассчитанным движением взялся за полог, собираясь проскользнуть наружу.
– Януэль, не надо! – прошептал учитель, удерживая его за запястье.
Юноша оттолкнул его руку и быстро отвернул ткань. Ущелье было залито лунным светом, и Януэль, втянув голову в плечи, тотчас переместился в тень ближайшей скалы. По опыту ему было известно, что если вход в грот стережет лучник, то стрела просвистит тут же. Но нет, никакого шума, даже звука собственного дыхания было не различить в молчании ночи. Под защитой скалы Януэль присел на корточки и оглядел окрестности. Он был убежден, что кто-то хочет незаметно подобраться к их стоянке. Чувства его обострились, за каждым горным выступом ему мерещился чужак, и, возможно, не один.
Взявшись покрепче за рукоятку ножа, он отважился обогнуть скалу, чтобы взглянуть на тропу, по которой они шли. Он остановился, вглядываясь во тьму. Напрасно. Пришелец, кто бы он ни был, бесследно исчез. Пригнувшись, Януэль обошел подступы к гроту, чтобы окончательно убедиться в этом. Так ничего и не обнаружив, он вернулся к наставнику.
Фарель, вцепившись обеими руками в палку, ждал его внутри грота. На лице его читалось сильнейшее напряжение, незрячий взгляд напомнил Януэлю мэтра Игнанса.
– Никогда не делай больше так… – сказал учитель, опуская свой посох.
Он попытался не выдать пережитого им волнения, но голос его дрогнул. Мог ли он признаться тому, кого обязан был защищать, что страх, болезненный внутренний страх помешал ему отдернуть полог и протянуть ученику руку помощи? От мысли, что ночной бродяга может оказаться выходцем из Харонии и Януэль рискует жизнью, столкнувшись с ним, его руки и ноги сковало смертельным ужасом… С горечью в сердце он выронил палку из рук и опустился на землю.
– Учитель? – обеспокоенно спросил ничего не заподозривший юноша.
Фениксиец лишь махнул рукой, он даже не поднял глаз, предпочитая держать их закрытыми, пока не испросит прощения у Фениксов. Пытаясь успокоиться, Фарель внушал себе, что их потревожила наемная телохранительница, затем, применив магию Огня, старый фениксиец мысленно заключил себя в теплый круг.
Януэль только пожал плечами, укорив себя за то, что устроил беспричинный переполох. Он завернулся в одеяло и, сморенный усталостью, мгновенно заснул.
Фарель разбудил его на заре, предложив на завтрак воду из ручья и белый хлеб. Януэль было запротестовал, обнаружив, что наставник всю ночь охранял его сон, но мэтр не стал ничего объяснять. Победив свой страх, Фарель вначале обошел окрестности в поисках таинственного пришельца, не зная даже, кого он ищет – охранника, нанятого Игнансом, или коварного врага. Но ночной посетитель так и не был обнаружен. Наставник подождал, пока юноша перекусит, и затем, тяжело ступая, они направились по тропе, ведущей к имперской крепости. Свое ночное бдение Фарель посвятил молитве, чтобы затянулась душевная рана от происшествия, случившегося накануне, но это не помогло: болезненное воспоминание, осевшее в глубине души, оставалось ярким, как вспышка кинжала, резанувшего плоть. Он чувствовал, что как представитель лиги несет ответственность за вылазку Януэля.
Какой же пример мужества он может подать Януэлю, если его до сих пор преследует образ харонца?
Нависшие над горами, подобно темному своду, тревожные облака не рассеивались почти до самого полудня. Дорога, по которой следовали путники, вилась, повторяя все подъемы и изгибы горного рельефа, между поросшими лишайником скалами. Фарель, истощенный бессонной ночью, не сводил глаз с крепости. Днем над ней можно было различить силуэты Грифонов, испокон веков охранявших ее. Устроившись на вершинах башен, они окидывали зорким взглядом заснеженные подступы к цитадели.
Некогда Януэлю доводилось в городах, селениях и феодальных наделах империи видеть подобные создания. Его мать объясняла ему, каким образом в древние времена слились воедино лев и орел. Так у Грифона оказались туловище и хвост льва в сочетании с орлиной головой и крыльями. Эта двойственная принадлежность к воздуху и земле делала из них серьезных противников для всякого, кто посмел бы нарушить границы империи. Януэль питал к ним не меньшее уважение, чем к Фениксам, хотя и сожалел о том, что обычным людям недоступно общение с последними. Когда Януэлю исполнилось семь лет, его мать добилась, чтобы он увидел Грифона. Воспоминание об этом было для него драгоценным. Он отчетливо помнил размах его крыльев – не меньше чем в две повозки, составленные одна за другой, – его длинную грациозную шею, по оперению которой можно было в первый день после смерти Грифона узнать его историю.
Собиравшийся с самого утра дождь наконец разразился. Вначале редкими тонкими струйками, а затем стеной, так что им пришлось укрыться под скальным навесом и выжать промокшую насквозь одежду.
– Боюсь, что мы прибудем на место лишь с наступлением ночи, – сообщил наставник, дрожа от озноба.
Януэль, которому холод не доставлял больших неудобств, сожалел, что они не могут продолжать путь. Для него дождь был даром небесным, жизненным явлением, позволявшим расцветать растениям. Как-то раз они поспорили на эту тему с капитаном Фалькеном; когда ноги скользили на поле брани из-за моросящего дождя, он повторял: «Малыш, дождь – это не что иное, как слезы наших мертвецов! Да, это плач всех добрых людей, что скитаются в Харонии. Неудивительно, что нас при этом пробирает до костей…»
Дождь поливал без передышки, и путникам ничего не оставалось, как ждать, когда просохнет одежда. Наконец мэтр принял решение отправляться в путь, не дожидаясь, когда начнет проясняться. И вот около пяти часов, сгорбленные и промокшие до последней нитки, они оказались в эпицентре грозы. Временами, когда вслед за прогремевшим раскатом грома вспышка молнии разрывала мрак, Януэль видел, каких усилий стоит мэтру Фарелю оторвать ноги от почвы, превратившейся в настоящее болото. В вечерних сумерках сквозь грохот ливня прорвался чей-то резкий голос, скомандовавший:
– Стоять!
ГЛАВА 8
Они застыли, обернувшись, и через мгновение оказались в кольце – вокруг возвышались темные силуэты людей в капюшонах. Нащупав палку, Фарель приготовился. У Януэля при нападении немедленно сработала прежняя реакция: он невольно схватился за рукоятку кинжала. Он всматривался в возникших из ночной тьмы людей, стараясь дышать размеренно. Мускулы его были напряжены.
– Спокойно! Именем императора.
Януэль почувствовал на своем плече руку наставника. Это был знак расслабиться.
От группы отделился человек среднего роста, под его плащом виднелась медно-рыжая тога, какие носили жрецы Грифонов. Он держал зажженный фонарь. Януэль с ужасом разглядел на его руках пушистый подшерсток.
Мимикрия! Значит, это правда. Это были первые признаки превращения в Грифона.
На втором году обучения Фарель поведал ему, что Фениксы порой даруют особенные знаки тем, кто посвятил свою жизнь Хранителям и с юных лет жил рядом с ними. Прародители нынешних хранителей своим рождением были обязаны магии Потока, поэтому на своих земных служителей они оказывали странное, а порой ужасающее воздействие. Эти служители мало-помалу начинали переживать некие метаморфозы – вначале это были незначительные, затем более явные перемены. Тело человека претерпевало глубокие физические изменения, приобретая сходство с обожаемым Хранителем. Януэль понимал, что до поры до времени эти признаки удавалось скрывать, но лишь до того момента, пока их носитель не возводился в высшее достоинство и не обретал всю полноту трансформации. Вообще мимикрия выпадала на долю лишь немногих наиболее крупных служителей культа, и вплоть до самой смерти они стойко переносили страдания, связанные с различными фазами мутации. Какое-то время Януэль задавался вопросом, каковы могут быть последствия общения с Фениксами.
Когда мэтр Фарель поднял свой фонарь и осветил лицо подошедшего жреца, юноша почувствовал, что сердце его сжалось. Вместо рта у того были ороговевшие челюсти в форме клюва, кожа от основания шеи до самого подбородка была покрыта изумрудно-коричневым оперением. И только глаза, глядевшие на путников с тревожащей резкостью, оставались человеческими. Его, по всей видимости, сопровождали не жрецы, а солдаты имперской гвардии. Их можно было узнать по гербу на камзоле, шитому пурпуром и золотом, таким же, как у их предводителя, плащам, а к поясу у каждого был прикреплен меч в ножнах.
Мэтр Фарель поставил фонарь на землю и сделал знак приветствия в соответствии с Заветом. Януэль повторил его вслед за ним. Жрец в свою очередь поприветствовал их, воздев вверх левую руку со скрюченными, как когти, пальцами.
– Добро пожаловать, фениксийцы, – произнес он гнусавым голосом. – Мы ждали вас.
– Извините за опоздание, – ответствовал Фарель. – Мы задержались из-за дождя.
– Но именно благодаря ему некоторые из приглашенных уже прибыли…
Фарель шепнул Януэлю, что тот намекает на членов ордена Пилигримов – братства, хранившего свои секреты настолько ревностно, что его представители совершали переходы лишь ночью во время грозы.
– Камергер направил нас навстречу вам, мы должны сопроводить вас в имперскую крепость, – продолжил жрец.
– Да будет пламя Фениксов вечно озарять ваше сердце, – поблагодарил его мэтр Фарель.
– Пусть око Грифона поможет вам разглядеть обманщиков, готовящихся за вашей спиной нанести удар, – эхом откликнулся собеседник. Он повернулся к солдатам, жестом повелев им следовать по обочине дороги. – Следуйте за нами.
Они находились гораздо ближе к цитадели, чем им до этого казалось. О ее местонахождении говорили бесчисленные огоньки, мерцавшие в пелене тьмы. Потом обозначились внушительные очертания возведенных из эферита стен, которые под воздействием дождя светились синим ночным светом.
Между пятью основными расположенными по кругу башнями пролегли высокие крепостные стены, увенчанные остроконечными зубцами. С двух сторон стены вплотную примыкали к горе, под сенью которой высилась сама крепость. Массивное, суровое сооружение, выстроенное в форме полумесяца, взметнулось ввысь на пять сотен локтей. Именно там, на самом верху, и располагались покои императора.
Януэль был поражен простотой этого ансамбля, столь ярко воплотившего архитектурные приемы каладрийцев. Он напомнил ему монастыри, возведенные орденом госпитальеров вдоль дорог империи, где они с матерью не раз спасались от зимней стужи.
Внутрь крепости они прошли через главные ворота. Бронзовые двери башни, наиболее сильно выдававшейся вперед из укреплений крепостного вала, вели в просторное помещение, под сводами которого в два ряда вытянулись алебардщики с бесстрастными лицами. Путники молча миновали их, проследовав во двор. Януэль невольно задержал дыхание, так как его взору открылось головокружительное зрелище: мощное здание из правильных отшлифованных блоков эферита. Архитектурное решение было настолько простым, что фасад являлся лишь чередованием каменных глыб. На то, что в здании кто-то обитает, указывали лишь огоньки в слуховых окнах.
Жрец, возглавлявший процессию, жестом отпустил охрану и пригласил Януэля и его наставника проследовать за ним. Януэль, впервые оказавшийся в этом замке, несмотря на все предупреждения учителя, не мог не отметить роскоши убранства замка. Речи о стойкости фениксийцев, о том, что необходимо возвыситься духом, оказались тщетными, их затмили умопомрачительные гобелены с вытканными на них сюжетами из славного прошлого империи, статуи слоновой кости, изготовленные руками ремесленников Земли Единорогов. За резными дверьми светлого дерева гасли отзвуки веселья, анфилады комнат вели в парадные залы, где на столах теснилась посуда из золота и серебра. Появились обитатели замка. Юные слуги в красных ливреях, склонившись перед гостями, поспешно исчезали. Но были и другие – дамы в платьях тяжелого шелка, за которыми тянулся шлейф тончайших ароматов. Их лица были скрыты под черными полумасками. Эти ограничивали свое приветствие едва заметным кивком очаровательной головки. Януэль, впервые оказавшийся так близко к сильным мира сего, чувствовал себя оглушенным этим спектаклем. Юноша следовал за наставником, задавая себе вопрос, можно ли остаться равнодушным перед этим опьяняющим зрелищем.
– Ваши покои, – внезапно объявил жрец. Двери, отделанные красным деревом, распахнулись, и сопровождающий пригласил их войти. При виде отведенных им апартаментов Януэль едва сдержал возглас восхищения. Комната, освещенная лишь огнем, пылавшим в большом камине, была задрапирована тканями гранатового цвета. Здесь стояли два ложа черного дерева. С шафранно-розовыми покрывалами гармонировала алая обивка кресел, придвинутых к камину.
Жрец, остановившийся на пороге комнаты, посторонился, чтобы пропустить слуг, сгибавшихся под тяжестью огромной чаши из меди, до краев наполненной водой, источавшей запах роз.
– К вашим услугам, – произнес жрец. – Нуждаются ли почтенные фениксийцы в помощи для совершения омовения?
– Нет, – сухо ответил мэтр Фарель. – В этом нет необходимости.
Едва жрец оставил их одних и притворил за собой дверь, мэтр, стукнув кулаком по каминной доске, произнес:
– Пламя Фениксов охватывает их сердце, как бы не так! Посмотри! – воскликнул он, обводя глазами комнату. – Такая роскошь, и все с одной-единственной целью – испытать тебя.
Он подошел к кровати и в ярости сорвал с нее покрывало.
– Но я не понимаю, мэтр, – озадаченно протянул Януэль.
– Ты не понимаешь? Скажи лучше, что ты допускаешь все это. Ты разочаровываешь меня, мой мальчик. Смею надеяться, тебе понравился этот спектакль? Но, может быть, этого недостаточно? Может быть, тебе бы хотелось поваляться в этой роскошной ванне, понежиться на этом ложе, предназначенном для благородного сословия? Этого ты хочешь, а?
– Мэтр, я…
– Нет уж, прошу тебя. – С этими словами Фарель бухнулся в кресло, даже не сбросив перепачканной рясы.
Он обхватил голову руками и принялся осторожными движениями растирать виски, рассеянно следя за пламенем камина. Оправившись от удивления, Януэль приблизился к наставнику и опустился возле него на колени.
– Простите меня, учитель. Вы правы. Я позволил сбить себя с толку. Я… я понял, что не думал о Фениксе с тех пор, как мы вошли в крепость. Я…
Мэтр Фарель прервал его:
– Помолимся. Помолимся вместе, чтобы учение Завета объединило нас.
Соединив ладони, они громко проговорили шесть первых заповедей. Затем наставник прошептал:
– В соответствии с Заветом необходимо, чтобы чувства были высказаны. Я выразил свой гнев, ты признал, что заблуждался. Итак, мы примирились.
Януэль покорно кивнул. Во время молитвы у него открылись глаза, и он с горечью осознал, что с легкостью поддался очарованию роскоши.
– Позвольте, я помогу вам умыться, – сказал он.
– Спокойно! Именем императора.
Януэль почувствовал на своем плече руку наставника. Это был знак расслабиться.
От группы отделился человек среднего роста, под его плащом виднелась медно-рыжая тога, какие носили жрецы Грифонов. Он держал зажженный фонарь. Януэль с ужасом разглядел на его руках пушистый подшерсток.
Мимикрия! Значит, это правда. Это были первые признаки превращения в Грифона.
На втором году обучения Фарель поведал ему, что Фениксы порой даруют особенные знаки тем, кто посвятил свою жизнь Хранителям и с юных лет жил рядом с ними. Прародители нынешних хранителей своим рождением были обязаны магии Потока, поэтому на своих земных служителей они оказывали странное, а порой ужасающее воздействие. Эти служители мало-помалу начинали переживать некие метаморфозы – вначале это были незначительные, затем более явные перемены. Тело человека претерпевало глубокие физические изменения, приобретая сходство с обожаемым Хранителем. Януэль понимал, что до поры до времени эти признаки удавалось скрывать, но лишь до того момента, пока их носитель не возводился в высшее достоинство и не обретал всю полноту трансформации. Вообще мимикрия выпадала на долю лишь немногих наиболее крупных служителей культа, и вплоть до самой смерти они стойко переносили страдания, связанные с различными фазами мутации. Какое-то время Януэль задавался вопросом, каковы могут быть последствия общения с Фениксами.
Когда мэтр Фарель поднял свой фонарь и осветил лицо подошедшего жреца, юноша почувствовал, что сердце его сжалось. Вместо рта у того были ороговевшие челюсти в форме клюва, кожа от основания шеи до самого подбородка была покрыта изумрудно-коричневым оперением. И только глаза, глядевшие на путников с тревожащей резкостью, оставались человеческими. Его, по всей видимости, сопровождали не жрецы, а солдаты имперской гвардии. Их можно было узнать по гербу на камзоле, шитому пурпуром и золотом, таким же, как у их предводителя, плащам, а к поясу у каждого был прикреплен меч в ножнах.
Мэтр Фарель поставил фонарь на землю и сделал знак приветствия в соответствии с Заветом. Януэль повторил его вслед за ним. Жрец в свою очередь поприветствовал их, воздев вверх левую руку со скрюченными, как когти, пальцами.
– Добро пожаловать, фениксийцы, – произнес он гнусавым голосом. – Мы ждали вас.
– Извините за опоздание, – ответствовал Фарель. – Мы задержались из-за дождя.
– Но именно благодаря ему некоторые из приглашенных уже прибыли…
Фарель шепнул Януэлю, что тот намекает на членов ордена Пилигримов – братства, хранившего свои секреты настолько ревностно, что его представители совершали переходы лишь ночью во время грозы.
– Камергер направил нас навстречу вам, мы должны сопроводить вас в имперскую крепость, – продолжил жрец.
– Да будет пламя Фениксов вечно озарять ваше сердце, – поблагодарил его мэтр Фарель.
– Пусть око Грифона поможет вам разглядеть обманщиков, готовящихся за вашей спиной нанести удар, – эхом откликнулся собеседник. Он повернулся к солдатам, жестом повелев им следовать по обочине дороги. – Следуйте за нами.
Они находились гораздо ближе к цитадели, чем им до этого казалось. О ее местонахождении говорили бесчисленные огоньки, мерцавшие в пелене тьмы. Потом обозначились внушительные очертания возведенных из эферита стен, которые под воздействием дождя светились синим ночным светом.
Между пятью основными расположенными по кругу башнями пролегли высокие крепостные стены, увенчанные остроконечными зубцами. С двух сторон стены вплотную примыкали к горе, под сенью которой высилась сама крепость. Массивное, суровое сооружение, выстроенное в форме полумесяца, взметнулось ввысь на пять сотен локтей. Именно там, на самом верху, и располагались покои императора.
Януэль был поражен простотой этого ансамбля, столь ярко воплотившего архитектурные приемы каладрийцев. Он напомнил ему монастыри, возведенные орденом госпитальеров вдоль дорог империи, где они с матерью не раз спасались от зимней стужи.
Внутрь крепости они прошли через главные ворота. Бронзовые двери башни, наиболее сильно выдававшейся вперед из укреплений крепостного вала, вели в просторное помещение, под сводами которого в два ряда вытянулись алебардщики с бесстрастными лицами. Путники молча миновали их, проследовав во двор. Януэль невольно задержал дыхание, так как его взору открылось головокружительное зрелище: мощное здание из правильных отшлифованных блоков эферита. Архитектурное решение было настолько простым, что фасад являлся лишь чередованием каменных глыб. На то, что в здании кто-то обитает, указывали лишь огоньки в слуховых окнах.
Жрец, возглавлявший процессию, жестом отпустил охрану и пригласил Януэля и его наставника проследовать за ним. Януэль, впервые оказавшийся в этом замке, несмотря на все предупреждения учителя, не мог не отметить роскоши убранства замка. Речи о стойкости фениксийцев, о том, что необходимо возвыситься духом, оказались тщетными, их затмили умопомрачительные гобелены с вытканными на них сюжетами из славного прошлого империи, статуи слоновой кости, изготовленные руками ремесленников Земли Единорогов. За резными дверьми светлого дерева гасли отзвуки веселья, анфилады комнат вели в парадные залы, где на столах теснилась посуда из золота и серебра. Появились обитатели замка. Юные слуги в красных ливреях, склонившись перед гостями, поспешно исчезали. Но были и другие – дамы в платьях тяжелого шелка, за которыми тянулся шлейф тончайших ароматов. Их лица были скрыты под черными полумасками. Эти ограничивали свое приветствие едва заметным кивком очаровательной головки. Януэль, впервые оказавшийся так близко к сильным мира сего, чувствовал себя оглушенным этим спектаклем. Юноша следовал за наставником, задавая себе вопрос, можно ли остаться равнодушным перед этим опьяняющим зрелищем.
– Ваши покои, – внезапно объявил жрец. Двери, отделанные красным деревом, распахнулись, и сопровождающий пригласил их войти. При виде отведенных им апартаментов Януэль едва сдержал возглас восхищения. Комната, освещенная лишь огнем, пылавшим в большом камине, была задрапирована тканями гранатового цвета. Здесь стояли два ложа черного дерева. С шафранно-розовыми покрывалами гармонировала алая обивка кресел, придвинутых к камину.
Жрец, остановившийся на пороге комнаты, посторонился, чтобы пропустить слуг, сгибавшихся под тяжестью огромной чаши из меди, до краев наполненной водой, источавшей запах роз.
– К вашим услугам, – произнес жрец. – Нуждаются ли почтенные фениксийцы в помощи для совершения омовения?
– Нет, – сухо ответил мэтр Фарель. – В этом нет необходимости.
Едва жрец оставил их одних и притворил за собой дверь, мэтр, стукнув кулаком по каминной доске, произнес:
– Пламя Фениксов охватывает их сердце, как бы не так! Посмотри! – воскликнул он, обводя глазами комнату. – Такая роскошь, и все с одной-единственной целью – испытать тебя.
Он подошел к кровати и в ярости сорвал с нее покрывало.
– Но я не понимаю, мэтр, – озадаченно протянул Януэль.
– Ты не понимаешь? Скажи лучше, что ты допускаешь все это. Ты разочаровываешь меня, мой мальчик. Смею надеяться, тебе понравился этот спектакль? Но, может быть, этого недостаточно? Может быть, тебе бы хотелось поваляться в этой роскошной ванне, понежиться на этом ложе, предназначенном для благородного сословия? Этого ты хочешь, а?
– Мэтр, я…
– Нет уж, прошу тебя. – С этими словами Фарель бухнулся в кресло, даже не сбросив перепачканной рясы.
Он обхватил голову руками и принялся осторожными движениями растирать виски, рассеянно следя за пламенем камина. Оправившись от удивления, Януэль приблизился к наставнику и опустился возле него на колени.
– Простите меня, учитель. Вы правы. Я позволил сбить себя с толку. Я… я понял, что не думал о Фениксе с тех пор, как мы вошли в крепость. Я…
Мэтр Фарель прервал его:
– Помолимся. Помолимся вместе, чтобы учение Завета объединило нас.
Соединив ладони, они громко проговорили шесть первых заповедей. Затем наставник прошептал:
– В соответствии с Заветом необходимо, чтобы чувства были высказаны. Я выразил свой гнев, ты признал, что заблуждался. Итак, мы примирились.
Януэль покорно кивнул. Во время молитвы у него открылись глаза, и он с горечью осознал, что с легкостью поддался очарованию роскоши.
– Позвольте, я помогу вам умыться, – сказал он.