Страница:
Глядя на них, я вдруг вздрогнула от неожиданной мысли: мой отец и жених были почти ровесниками. Отцу исполнилось сорок восемь, герцогу де Кабри – сорок один…
Я была в саду. Церемония помолвки должна была начаться через час, и я решила немного отдохнуть. Здесь было прохладно и тихо. Я хорошо видела, как по лестнице спускаются и поднимаются кавалеры под руку с дамами.
Рядом шумели маленькие фонтаны – толстощекий амур, выпускающий изо рта струю воды, изящная Венера, льющая вино из кувшина на бесстыдно прильнувшего к ее ногам Марса… Струи эти были из чистого шампанского. Я набрала себе в серебряный стаканчик вина и сделала несколько глотков. Нет, такой напиток мне совсем не нравится – от него слишком кружится голова.
Кто-то стоял в темноте под вязами. Я уже несколько раз бросала в ту сторону любопытные взгляды, и мне показалось даже, что мужчина тоже смотрит в мою сторону. Возвращаться в гостиную мне совсем не хотелось – в парке было так свежо и прохладно! Но и подойти к незнакомцу тоже нельзя – запрещают приличия…
Блики света из окна осветили темный угол сада, и я узнала виконта де Крессэ – того самого, что довез меня до замка на своей лошади.
Забыв обо всем, я пошла ему навстречу.
– Вот так сюрприз, – раздался его голос, – вот мы и встретились, мадемуазель. Удивительно, не правда ли?
– Господин виконт, – сказала я смущенно, – я тогда не отблагодарила вас как следует…
– Пустяки, мадемуазель. Я поздравляю вас с помолвкой – надеюсь, вы будете счастливы. Первая любовь так прекрасна.
Я подняла голову и недоуменно взглянула ему в лицо: неужели он действительно думает, что я влюблена в герцога де Кабри? В этого сорокалетнего чудака, вздумавшего жениться! Темно-синие глаза виконта были серьезны, и на мгновение я почти утонула в этих глазах. Опомнившись, я опустила голову. До чего же он хорош! Ну почему я не могу выйти за него замуж?
– Благодарю вас, – с трудом произнесла я. – Вы будете присутствовать на помолвке?
– Нет, мадемуазель. Моя жена осталась дома и уже наверняка волнуется.
– Ваша жена?
Мне показалось это злой шуткой. Он женат! Горло у меня сжали спазмы. Если он женат, значит, он не может жениться на мне.
– Ну да. У меня есть жена и сын. Я ведь не так молод, мадемуазель, мне двадцать восемь лет.
Ну и не везет же мне! Увлечься мужчиной, который женат!
– Впрочем, – продолжал он, – я сожалею, что не смогу присутствовать на церемонии до конца. Всегда приятно посмотреть на такую счастливую и влюбленную девушку, как вы. Вы ведь влюблены, не так ли?
Что он, насмехается надо мной, что ли? С трудом проглотив комок, подступивший к горлу, я кивнула.
– Разумеется, сударь, я влюблена, – произнесла я твердо. Он пристально взглянул на меня и поцеловал мне руку.
– Вот и чудесно. Счастья вам, мадемуазель… надейтесь, что оно упадет вам с неба.
Я не поняла его последних слов. Моя рука как-то сама собой осталась в руке виконта, а пальцы еще хранили прикосновение его губ. Внезапное волнение охватило меня, я не могла произнести ни слова, и от виконта, разумеется, не ускользнуло мое состояние.
– Пойдемте прогуляемся, – произнес он тихо.
Я покорно пошла вслед за ним, не отнимая своей руки. Все было так, как я мечтала в монастыре. Ночной сад, огромные раскидистые вязы, встречающие нас тихим шепотом, мерцание звезд на небе и теплота летнего вечера… Соловьи заливались щебетом в кустах самшита, издалека долетала нежная музыка Детуша. Под нашими ногами еле слышно поскрипывал гравий аллеи.
– Вы были удивлены тем, что я женат? Да, этому все удивлялись. Я женился три года назад на актрисе. Все общество, эти жалкие дворянчики, были этим шокированы. Вы же знаете, что тот, кто совершит мезальянс, изгоняется из общества. Меня еще кое-как терпят, но вот мою жену… А между тем она аристократка. Просто немного была актрисой и ездила по Франции с бродячим театром. Но я вовсе не унижен этим. Моя жена – святая женщина…
– Ах, да замолчите вы! – выкрикнула я в отчаянии.
Я сама испугалась того, что сказала. Как можно было так не сдержаться? Это просто безумие какое-то. Виконт невесть что теперь вообразит. Я дрожала как в лихорадке, не зная, убежать мне или дожидаться, пока он все поймет и посмеется надо мной.
Не в силах вынести его взгляда, я прошла чуть вперед. Чувствовала я себя ужасно. Так не сдержаться! Ясно, что мне на роду написано быть посмешищем, раз уж даже после монастырских уроков я не избавилась от излишнего пыла.
И тут я услышала голос виконта.
– Как вы красивы, – сказал он тихо.
Я замерла от удивления и безумной радости, охватившей меня. Я красива! Он видит это, он замечает, стало быть, я ему небезразлична!
– Что вы сказали? – прошептала я.
Меня охватил трепет: я слышала, что виконт подходит ко мне – медленно, тихо… Его руки коснулись моих голых локтей, и я едва не вскрикнула от огня, что разом пробежал по моему телу. Сколько времени мы так простояли? Я не могла потом определить. Я стояла, чувствуя тепло рук виконта, его дыхание, обжигающее мою шею. Его губы, кажется, касались завитков волос у меня на затылке, но это было так мимолетно, что я не была уверена: реальность это или только мои фантазии.
Руки виконта скользнули вокруг моей талии, и он решительно повернул меня к себе лицом. В моих глазах стояли слезы. Я сама не знала, откуда эти слезы взялись – из-за волнения, что ли… Мерцающий свет слабой иллюминации загадочными бликами ложился на лицо виконта; я ясно видела только блеск его глаз, верхушки качающихся тополей и звезды на летнем небе.
Лицо виконта приближалось к моему лицу, и я вдруг почувствовала страх. Детское приключение с Тьерри не испугало меня. Теперь же я понимала, что игра идет всерьез, что рядом со мной не мальчик, даже не юноша, а зрелый мужчина со зрелыми желаниями, и дыхание у меня перехватило от страха.
Его губы почти коснулись моих, обожгли дыханием, но в ту же секунду я проявила слабую попытку сопротивления и чуть отвернула голову:
– Прошу вас, не надо! Он отстранился.
– Почему? – явно удивленно прозвучал его голос.
Я смотрела на него сквозь слезы, не зная, что ответить. Мне и хотелось, и не хотелось подчиниться ему, забыть обо всем. Ни один мужчина еще не целовал меня по-настоящему, а виконт был так хорош собой… Но ведь он женат, а я выхожу замуж!
– Вы еще спрашиваете! – воскликнула я, страдальчески вздохнув. – Я же помолвлена!
– Нет, еще не помолвлены. И вы еще можете отказаться от обручения.
– Отказаться?
– Да, отказаться, отдаться своим истинным чувствам. Ослепленная волнением, новизной всего происходящего, я не замечала чудовищного эгоизма этого предложения. Он женат, и от уз брака его не освободит никто. Да виконт и не стремился к этому. Меня же он подталкивал к скандалу, к разрыву с семьей, не предлагая никакой защиты или опоры. А ведь мне было всего шестнадцать…
– Да вы что? – прошептала я. – Если я расстрою помолвку, это будет ужасный скандал. Мне даже дурно становится при мысли об этом. И я не представляю, что сделает со мной отец.
– Значит, вы лицемерка, – прямо заявил он.
– Нет! – воскликнула я, топнув ногой. – Я не лицемерка, потому что… потому что…
Не найдя ничего лучше, я выкрикнула:
– Потому что я люблю герцога! Да!
Виконт отступил назад. Сердце у меня больно заныло от слов, сказанных мною только что, а особенно от того, каким вдруг странно холодным и отчужденным стал виконт. Словно мы и не знакомы вовсе, словно ни он, ни я не питаем друг к другу никаких чувств.
Он поклонился мне сухо, как-то официально.
– За свой дерзкий поступок я прошу у вас прощения, мадемуазель. Даю вам слово, что больше никогда я не позволю себе так увлечься. Клянусь вам, это было лишь минутное увлечение.
Это было жестоко. Я грезила о нем в снах, мечтала наяву, а он лишь увлекся мною на минуту. И тут же отрекся от своего увлечения, встретив небольшое препятствие, – отрекся с поразительной легкостью. Ну что ж, раз он меня не любит, я тоже его не люблю. Честное слово, я абсолютно к нему равнодушна.
Монастырские уроки предписывали мне сохранять хладнокровие в любой ситуации. Кроме того, я принадлежала к касте аристократов, обычно умело скрывающих свои чувства.
– Браво, сударь, – сказала я холодно, – как вы благородны. Я принимаю ваши извинения. Нет смысла даже жаловаться на вас герцогу – ведь ясно, что на такую дерзость вы во второй раз не способны. И не кажется ли вам, сударь, что госпожа виконтесса уже заскучала без вас?
Он снова поклонился мне и скрылся между деревьями.
Из открытых окон неслась веселая музыка итальянца Скарлатти, а сердце мне словно сдавило обручем. Виконт ушел, не сказав ни слова, не оглянувшись… Неужели мне и вправду надо было, чтобы заслужить его улыбку, отказаться от обручения?
Я сама испугалась своих мыслей. Разве я так испорчена, что мне хочется устроить скандал, потерять репутацию? И кто такой этот виконт? Его даже не принимают в обществе.
– Пустяки, – прошептала я, – надо быть спокойнее. В конце концов, я будущая принцесса де Кабри. Женщины из нашего рода имеют право передавать мужу и свой титул…
Я невольно представила себе парижский особняк, изысканные и жеманные салоны, балы и приемы. Мне будут приносить приглашения от королевы, в которых будет написано: «Принцессу де Кабри всемилостивейше просим прибыть на наш бал в Трианон. Мария Антуанетта». Ну или что-то в этом роде… И вот принцесса де Кабри, одетая по последней моде, отправляется в Трианон, вступает под высокие сверкающие своды, окруженная толпой блестящих мужчин… Перспектива очень даже заманчива, она стоит того, чтобы терпеть рядом с собой такого человека, как мой жених.
– Святая пятница, Сюзанна, – услышала я голос герцога, – да где же вы? Церемония вот-вот начнется, уже прибыл нотариус… Все ждут – а вы здесь прогуливаетесь!
Я безучастно подала ему руку и пошла за ним по ночному саду… Свет сотен свечей ошеломил меня, и с минуту я стояла возле герцога, отца и мачехи совершенно неподвижно, не понимая, что со мной происходит. Отец взял меня за руку и вывел на середину зала. Гости глухо переговаривались, дамы закрывались роскошными веерами. Слышался шорох юбок и позванивание драгоценностей.
– Тише! – сказал отец. – Прошу тишины!
Тишина наступила довольно скоро, и теперь было слышно, как нотариус скрипит пером, заполняя какие-то бумаги.
– Господа! – произнес отец в притихшем зале. – Имею честь вам представить мою дочь, Сюзанну де ла Тремуйль, мою единственную дочь!
Он остановился, словно волнение мешало ему говорить.
– Господа, Бог не дал мне сына. У меня есть только дочь. И нынче, господа, у меня радостный день. Я наконец могу объявить вам о помолвке Сюзанны с одним из самых блестящих аристократов – герцогом де Кабри. Уже завтра священники по всей Бретани известят об этом с амвона…
Шумные возгласы заполнили зал. Какие-то незнакомые люди наперебой поздравляли меня, я невпопад отвечала, краснея и чувствуя себя неловко от всеобщего внимания, под доброй сотней глаз, устремленных на меня.
– Начинайте, мэтр, – сказал отец нотариусу. Судейский в черном, казавшийся вороной в этой пышном собрании аристократов, произнес, напрягая голос:
– Сейчас жених и невеста скрепят свое согласие на брак подписями.
Герцог, не задумываясь ни на секунду, твердым почерком вывел свое имя. «Черт возьми, – подумала я, – как он спешит…»
– Прошу вас, мадемуазель…
Я подошла к столу, волнуясь и раздумывая. Колебания не оставляли меня. Я думала: зачем вся эта чепуха, если все равно я не хочу выходить замуж за герцога? С другой стороны, это ведь только помолвка, которая почти ни к чему не обязывает…
– Ну, что еще за раздумья, – раздраженно проговорил мне на ухо отец. – Давайте побыстрее!
Подталкиваемая его рукой, я почти машинально поставила на бумаге свою подпись.
– Итак, – провозгласил нотариус, посыпая чернила песком, – отныне Арман Луи де Гоше, герцог де Кабри, вдовец сорока одного года от роду, и Сюзанна де ла Тремуйль, принцесса де Тальмон, девица шестнадцати лет, объявляются помолвленными и обязующимися вступить в брак не позднее двух лет после обручения.
Моя тонкая белая рука оказалась в руке герцога, и он надел мне на палец заблаговременно купленное отцом золотое кольцо. Я сделала то же самое, и в тот момент, когда церемония обмена кольцами подходила к концу, я вдруг услышала со всех сторон шутливые возгласы, требующие, чтобы жених и невеста обменялись и поцелуями.
Я вспыхнула, однако тут же заметила, что до моего возмущения никому нет дела. Отец, казалось, совсем забыл обо мне, как только я вывела на бумаге свою подпись.
Тем не менее любопытные уставились на нас во все глаза.
Я не предполагала, что на их требования нужно отвечать, но руки герцога вдруг обхватили мои плечи, повернули к себе, и я неожиданно ощутила на своих губах настойчивое, почти грубое прикосновение его губ. Его жесткие усы неприятно укололи меня, а по его горячим губам, прилипшим к моем рту, я с ужасом и отвращением поняла, что он чувствует ко мне что-то низкое, вульгарное, развращенное, такое же неприятное для меня, как и его поцелуй. Лицо у меня исказилось от гадливости, и я изо всех сил оттолкнула герцога от себя.
Мой гнев был замечен, и по залу пробежал удивленный шумок.
«Болваны! – хотелось крикнуть мне. – Вы что – все с ума сошли? Неужели вы тоже думаете, что я люблю его?!»
Я мельком увидела себя в зеркале: я вся дрожала от странного ужаса, лицо стало белее снега.
В это же мгновение, к счастью, в саду раздались взрывы петард, и небо расцветилось огнями фейерверка. О моем поступке все забыли. Один только герцог смотрел на меня не отрываясь.
– Надо же, какая вы еще девственница, – проговорил он с ухмылкой.
Не знаю, как мне удалось сдержаться. Не помня себя от возмущения, я бросилась вон из зала и, ничего не видя вокруг, побежала по темной аллее сада, то и дело цепляясь широкими юбками за кусты. Я почти упала на скамейку в самой глубине парка и расплакалась.
Это слишком, это уже чересчур! За один вечер – столько огорчений! И мне даже некому пожаловаться на бездушное поведение виконта, на глупое самомнение герцога, на его поцелуй…
Да, особенно этот мерзкий поцелуй. Он-то и вывел меня из себя. Я вытерла слезы, струившиеся по щекам, и тяжело вздохнула. Только сейчас я подумала о той стороне замужества, о которой раньше даже не помышляла или просто не придавала ей значения, считая близкие отношения между супругами чем-то само собой разумеющимся. Теперь-то я знала, что все отнюдь не так естественно, как я думала. Например, с герцогом это никогда не будет естественно… Господи ты Боже мой, да меня просто стошнит, если он когда-нибудь получит право до меня дотронуться. Или я сразу умру от этого. Словом, никак нельзя допустить, чтобы он стал моим мужем.
Какой смысл плакать, если меня все равно никто не видит? Я снова вытерла слезы. Да, я была глупой, считая, что замужество – это лишь возможность посещать балы и шить красивые туалеты. Если бы этим все и ограничилось, я бы смирилась с необходимостью стать принцессой де Кабри. Но ведь замужество – это еще и муж, и исполнение супружеских обязанностей, о которых столько было говорено в монастыре! Как быть с ними, если даже простой поцелуй вызывает у меня такой стыд и отвращение? И неужели герцогу будет позволено нечто большее?
– Никогда, никогда, никогда! – твердила я громко, сама не понимая, что говорю. – Нет, никогда, черт побери! Не желаю я быть второй Жюли д'Этанж! [41]
– Что это с тобой? – услышала я насмешливый голос герцога за спиной. – Ты, кажется, плачешь?
Он разыскал меня, и я почувствовала, как волна ярости заливает меня с ног до головы… Этот человек воображает, что может преследовать меня повсюду! И он еще увидит, как он ошибается!
– Ты просто глупенькая девчонка, потому и плачешь, – сказал он, прикасаясь своими противными губами к моей руке.
Ничтожество!
Я вскочила на ноги так стремительно, что едва не толкнула его, и изо всех сил застучала кулаком по деревянному столу беседки, словно хотела сбросить с руки его поцелуй.
– Не смейте! – закричала я так пронзительно, что, наверно, услышали и гости. – Не смейте прикасаться ко мне! Гадкий, невоспитанный человек! Не смейте говорить мне «ты», вы мне отвратительны! Вы… вы… я вас терпеть не могу!
Голос у меня сорвался, и я почти без чувств упала на скамейку. Только одна мысль билась у меня в голове: «Скандал! Я устроила настоящий скандал». Сейчас мне было все равно…
Меня окружили какие-то служанки, пытались успокоить, но я никого не подпускала к себе. И только тогда, когда пришла Маргарита, я дала увести себя из сада.
Утром у меня появился сильный жар. В Ренно мне пришлось задержаться надолго.
Стрела тихо заржала от удовольствия, собирая с моих рук раскрошенный хлеб с солью. Губы у нее были мягкие, теплые, шершавые и приятно щекотали мне ладонь. Я прижалась лбом к ее шелковистой расчесанной гриве и, порывисто вздохнув, принялась седлать лошадь. В этом деле я любила обходиться без конюхов.
Стрела была очень красивой лошадью, породистой и стремительной. Белая, стройная, быстрая, с ярко-черной звездой на лбу, и ногами, словно обутыми в черные сапожки, вся – огонь и нетерпение, лошадь и мне передала свою бурлящую энергию. Сознавать это после болезни было приятно.
Легко потянула повод – Стрела поняла и медленно, подделываясь под мои шаги, вышла из стойла. Несмотря на ее медлительность, я видела, что ей не терпится отправиться в путь.
Я поставила ногу в стремя, вскочила в седло, с волнением чувствуя, как нетерпеливо играет в лошади кровь, и пустила Стрелу галопом. Оглянувшись, я увидела, как Маргарита машет мне платком.
День был легкий, прохладный, чуть сырой – типично бретонский. Небо, такое чистое и безоблачное утром, теперь затянулось облаками; темными, сумрачными на западе и кремово-золотистыми на севере. Пряный запах свежескошенной травы приятно щекотал ноздри. В поле я различала фигуры крестьян, едва заметные на фоне горизонта, напоминающего летние пейзажи Никола Пуссена.
Стрела бежала пофыркивая. Я, натянув поводья, заставила ее сойти с дороги на узкую тропку, ведущую к лесу. Зреющие хлеба остались позади. Трава была высокая и шаловливо пробиралась даже мне под юбку, щекоча щиколотку, обтянутую тонким чулком. Я остановила лошадь и, соскочив на землю, сорвала ковыль, что стелился по земле. От него шел запах дождя и душной летней пыли.
В Бросельяндском лесу было как всегда сумрачно и сыро. Деревья росли ярусами, плотно, словно отчаянно боролись за жизненное пространство. Крохотный солнечный зайчик, по какому-то капризу судьбы залетевший сюда, шаловливо прыгал с листка на листок и раздваивался, как только ветер трогал ветки деревьев, а попадая на папоротник, густо разросшийся у подножия дубов, причудливо распадался на тысячу мигающих маленьких бликов. Прямо надо мной нахально стучал клювом красноголовый дятел, кося на меня черным глазом-бусинкой. На кустах зрели крупные сочные ягоды земляники. Я не смогла побороть соблазн и положила себе в рот горсть ягод, вся испачкавшись сладким соком.
Вздыхая, я устроилась меж корней громадного дуба, среди высокой, пахнущей ароматами зелени свежей травы, и полузакрыла глаза. Сладкий земляничный сок высыхал на моих губах.
Странный волнующий трепет поселился у меня в душе, в мыслях, в теле. Все вокруг зрело и цвело, благоухало и распускалось… Лесной свежестью был напоен воздух. Трудно представить день, более прекрасный, чем сегодняшний. И я сама казалась себе юной, привлекательной, соблазнительной, так же, как и все вокруг, жаждущей любви.
Любовь! Вот то слово, что заставляло меня вздрагивать от сладкого, неопределенного еще желания. Я не знала еще любви, но много слышала о ней, и мне хотелось изведать это чувство – чистое, как горный хрусталь, всепоглощающее, лучезарное и пьянящее. Все вокруг любило, и лишь я одна была досадным исключением… Даже Париж не манил меня так, как эта недоступная пока мне тайна. К тому же и любить пока было некого. Шестнадцатилетнюю девушку, прелестную и сознающую свою прелесть, трудно увлечь достоинствами такого человека, как герцог де Кабри. К нему я чувствовала почти отвращение. Но был и другой человек, чьи глаза постоянно всплывали в моей памяти и чье прикосновение я помнила до сих пор… Но этот человек, увы, женат, и, что еще хуже, по-видимому, равнодушен ко мне…
И все-таки эти грезы были так приятны, что даже последняя мысль не омрачила их, не заставила меня очнуться и не стерла мечтательной улыбки с моих губ.
Кто-то дотронулся до моей щеки. Удивленная, я открыла глаза. Передо мной стоял на одном колене виконт де Крессэ – в охотничьем костюме, с пистолетами, – стоял и улыбался.
– О, – только и сказала я, смущенно разглядывая свои красные от земляники пальцы. Я со стыдом догадалась, что и губы мои тоже измазаны.
– Вы любите верховую езду, – сказал он улыбаясь. – Любите то, чего не любят другие девушки.
Никто из нас, кажется, не хотел вспоминать о размолвке. В волосах виконта запутался крошечный пожелтевший листочек. Я протянула руку и, легко коснувшись пряди его волос, вытащила листок и улыбнулась. Мои пальцы еще хранили воспоминание о мягкости его волос.
– Я слышал, вы были больны. И еще я слышал о…
– О скандале в Ренне? – подсказала я краснея.
– Именно так, мадемуазель. Но с чего бы это вам краснеть? Признаться, я был рад, что вы оказались такой, какой я вас себе представлял. А то я уж был готов составить на ваш счет иное мнение…
– И какое же, сударь?
– Не такое лестное, как первое.
– Какая хорошая у вас улыбка, – вырвалось у меня вдруг. От смущения я вся залилась краской. Виконт смотрел на меня внимательно, не отрываясь, и синие глаза его словно посветлели. Мое смущение прошло, но по телу пробежала странная сладкая дрожь. Подсознательно я чувствовала, что виконт любуется мною, находит меня привлекательной, и от этого была счастлива.
– Вы всегда появляетесь так неожиданно, – сказала я, опуская голову. – Вы Любите Бросельянд?
– И Бросельянд, и Гравель, и Гарнаш… словом, все бретонские леса. Я часто здесь прогуливаюсь.
– Один? Без жены?
– Да. Мари не ездит верхом.
– Так ее зовут Мари! – сказала я немного обиженно. – А вас… как зовут вас?
Он улыбнулся, блеснув белыми зубами.
– Меня зовут Анри, а вас, если не ошибаюсь, Сюзанна Маргарита Катрин Анжелика – не так ли?
Это было мое полное имя. Откуда он узнал его?
– Мне больше нравится Сюзанна, – сказала я.
– А мне – Катрин. В прошлом веке, при Луи XIII, была одна такая мать Катрин – настоятельница монастыря, еретичка… Была, как вы знаете, великая королева Екатерина Медичи. Видите, какое славное имя? Но самая лучшая из женщин, носивших его, была, конечно, мать Катрин.
– Что же в ней хорошего? – простодушно спросила я.
– Хорошего? Бог мой, да ведь она была еретичка! Вы думаете, тогда это было легко? Она поступала так, как вы на помолвке.
– О нет, – сказала я смущенно. – Я вовсе не еретичка. Наоборот, мне нравится быть благоразумной.
– Поедемте-ка лучше со мной, – предложил он, помогая мне подняться. – Поедемте, если вас еще не запугали рассказами о том, какой невежа и грубиян виконт де Крессэ.
– Меня нельзя запугать ничем, сударь, – сказала я гордо.
Он помог мне сесть в седло, и от прикосновения рук виконта я, как и в прошлый раз, вздрогнула.
– Куда мы отправимся? – спросила я, пуская Стрелу шагом.
– Я покажу вам древнее капище, Катрин. Самое интересное место в Бросельянде, обиталище духов и фей…
– Вы уже называете меня по имени?
– Я полагал, что наше двухмесячное знакомство позволяет…
– Да-да. Просто к этому имени я не привыкла.
– Ну-ка, давайте быстрее, – сказал он, хлестнув лошадь по крупу, – я не люблю медленной езды.
Я вспомнила, как мы мчались тогда, под проливным дождем, и подумала, что это, пожалуй, правда.
Внезапно передо мной открылась глухая поляна, похожая на зеленую сумрачную комнату. Буки, дубы и каштаны здесь почти не пропускали света, и мне показалось, что мы находимся в странной колышущейся пещере. Кроны над нашими головами переплетались так плотно, что образовывали почти сплошную крышу. Груды камней указывали на остатки какого-то древнего сооружения. Может быть, здесь были римляне? На разбитых каменных плитах цвели асфадели, а сквозь расщелины камней пробивались высокие побеги наперстянки с багровыми листьями и грибы.
В самом центре, чуть покосившись вправо, стояла грубо вытесанная глыба из темно-зеленого, поросшего мхом камня. Подъехав поближе, я увидела слепые круглые зрачки, надменно сжатые губы и узкую длинную бороду до самых колен. Скрещенные на животе руки, два закругленных рога на голове… Друидическое божество, злобный древний идол, мигающий пустыми каменными глазами. Из-под подножия статуи виднелись тонкие стройные кусты с черными ягодами – я с удивлением узнала в них ежевику. Но как странно изогнуты ее ветви – кажется, будто змеи тянутся к лицу идола, пытаются обхватить… Я смотрела на их дьявольский танец, подгоняемый порывами ветра, и поневоле вздрагивала.
Я была в саду. Церемония помолвки должна была начаться через час, и я решила немного отдохнуть. Здесь было прохладно и тихо. Я хорошо видела, как по лестнице спускаются и поднимаются кавалеры под руку с дамами.
Рядом шумели маленькие фонтаны – толстощекий амур, выпускающий изо рта струю воды, изящная Венера, льющая вино из кувшина на бесстыдно прильнувшего к ее ногам Марса… Струи эти были из чистого шампанского. Я набрала себе в серебряный стаканчик вина и сделала несколько глотков. Нет, такой напиток мне совсем не нравится – от него слишком кружится голова.
Кто-то стоял в темноте под вязами. Я уже несколько раз бросала в ту сторону любопытные взгляды, и мне показалось даже, что мужчина тоже смотрит в мою сторону. Возвращаться в гостиную мне совсем не хотелось – в парке было так свежо и прохладно! Но и подойти к незнакомцу тоже нельзя – запрещают приличия…
Блики света из окна осветили темный угол сада, и я узнала виконта де Крессэ – того самого, что довез меня до замка на своей лошади.
Забыв обо всем, я пошла ему навстречу.
– Вот так сюрприз, – раздался его голос, – вот мы и встретились, мадемуазель. Удивительно, не правда ли?
– Господин виконт, – сказала я смущенно, – я тогда не отблагодарила вас как следует…
– Пустяки, мадемуазель. Я поздравляю вас с помолвкой – надеюсь, вы будете счастливы. Первая любовь так прекрасна.
Я подняла голову и недоуменно взглянула ему в лицо: неужели он действительно думает, что я влюблена в герцога де Кабри? В этого сорокалетнего чудака, вздумавшего жениться! Темно-синие глаза виконта были серьезны, и на мгновение я почти утонула в этих глазах. Опомнившись, я опустила голову. До чего же он хорош! Ну почему я не могу выйти за него замуж?
– Благодарю вас, – с трудом произнесла я. – Вы будете присутствовать на помолвке?
– Нет, мадемуазель. Моя жена осталась дома и уже наверняка волнуется.
– Ваша жена?
Мне показалось это злой шуткой. Он женат! Горло у меня сжали спазмы. Если он женат, значит, он не может жениться на мне.
– Ну да. У меня есть жена и сын. Я ведь не так молод, мадемуазель, мне двадцать восемь лет.
Ну и не везет же мне! Увлечься мужчиной, который женат!
– Впрочем, – продолжал он, – я сожалею, что не смогу присутствовать на церемонии до конца. Всегда приятно посмотреть на такую счастливую и влюбленную девушку, как вы. Вы ведь влюблены, не так ли?
Что он, насмехается надо мной, что ли? С трудом проглотив комок, подступивший к горлу, я кивнула.
– Разумеется, сударь, я влюблена, – произнесла я твердо. Он пристально взглянул на меня и поцеловал мне руку.
– Вот и чудесно. Счастья вам, мадемуазель… надейтесь, что оно упадет вам с неба.
Я не поняла его последних слов. Моя рука как-то сама собой осталась в руке виконта, а пальцы еще хранили прикосновение его губ. Внезапное волнение охватило меня, я не могла произнести ни слова, и от виконта, разумеется, не ускользнуло мое состояние.
– Пойдемте прогуляемся, – произнес он тихо.
Я покорно пошла вслед за ним, не отнимая своей руки. Все было так, как я мечтала в монастыре. Ночной сад, огромные раскидистые вязы, встречающие нас тихим шепотом, мерцание звезд на небе и теплота летнего вечера… Соловьи заливались щебетом в кустах самшита, издалека долетала нежная музыка Детуша. Под нашими ногами еле слышно поскрипывал гравий аллеи.
– Вы были удивлены тем, что я женат? Да, этому все удивлялись. Я женился три года назад на актрисе. Все общество, эти жалкие дворянчики, были этим шокированы. Вы же знаете, что тот, кто совершит мезальянс, изгоняется из общества. Меня еще кое-как терпят, но вот мою жену… А между тем она аристократка. Просто немного была актрисой и ездила по Франции с бродячим театром. Но я вовсе не унижен этим. Моя жена – святая женщина…
– Ах, да замолчите вы! – выкрикнула я в отчаянии.
Я сама испугалась того, что сказала. Как можно было так не сдержаться? Это просто безумие какое-то. Виконт невесть что теперь вообразит. Я дрожала как в лихорадке, не зная, убежать мне или дожидаться, пока он все поймет и посмеется надо мной.
Не в силах вынести его взгляда, я прошла чуть вперед. Чувствовала я себя ужасно. Так не сдержаться! Ясно, что мне на роду написано быть посмешищем, раз уж даже после монастырских уроков я не избавилась от излишнего пыла.
И тут я услышала голос виконта.
– Как вы красивы, – сказал он тихо.
Я замерла от удивления и безумной радости, охватившей меня. Я красива! Он видит это, он замечает, стало быть, я ему небезразлична!
– Что вы сказали? – прошептала я.
Меня охватил трепет: я слышала, что виконт подходит ко мне – медленно, тихо… Его руки коснулись моих голых локтей, и я едва не вскрикнула от огня, что разом пробежал по моему телу. Сколько времени мы так простояли? Я не могла потом определить. Я стояла, чувствуя тепло рук виконта, его дыхание, обжигающее мою шею. Его губы, кажется, касались завитков волос у меня на затылке, но это было так мимолетно, что я не была уверена: реальность это или только мои фантазии.
Руки виконта скользнули вокруг моей талии, и он решительно повернул меня к себе лицом. В моих глазах стояли слезы. Я сама не знала, откуда эти слезы взялись – из-за волнения, что ли… Мерцающий свет слабой иллюминации загадочными бликами ложился на лицо виконта; я ясно видела только блеск его глаз, верхушки качающихся тополей и звезды на летнем небе.
Лицо виконта приближалось к моему лицу, и я вдруг почувствовала страх. Детское приключение с Тьерри не испугало меня. Теперь же я понимала, что игра идет всерьез, что рядом со мной не мальчик, даже не юноша, а зрелый мужчина со зрелыми желаниями, и дыхание у меня перехватило от страха.
Его губы почти коснулись моих, обожгли дыханием, но в ту же секунду я проявила слабую попытку сопротивления и чуть отвернула голову:
– Прошу вас, не надо! Он отстранился.
– Почему? – явно удивленно прозвучал его голос.
Я смотрела на него сквозь слезы, не зная, что ответить. Мне и хотелось, и не хотелось подчиниться ему, забыть обо всем. Ни один мужчина еще не целовал меня по-настоящему, а виконт был так хорош собой… Но ведь он женат, а я выхожу замуж!
– Вы еще спрашиваете! – воскликнула я, страдальчески вздохнув. – Я же помолвлена!
– Нет, еще не помолвлены. И вы еще можете отказаться от обручения.
– Отказаться?
– Да, отказаться, отдаться своим истинным чувствам. Ослепленная волнением, новизной всего происходящего, я не замечала чудовищного эгоизма этого предложения. Он женат, и от уз брака его не освободит никто. Да виконт и не стремился к этому. Меня же он подталкивал к скандалу, к разрыву с семьей, не предлагая никакой защиты или опоры. А ведь мне было всего шестнадцать…
– Да вы что? – прошептала я. – Если я расстрою помолвку, это будет ужасный скандал. Мне даже дурно становится при мысли об этом. И я не представляю, что сделает со мной отец.
– Значит, вы лицемерка, – прямо заявил он.
– Нет! – воскликнула я, топнув ногой. – Я не лицемерка, потому что… потому что…
Не найдя ничего лучше, я выкрикнула:
– Потому что я люблю герцога! Да!
Виконт отступил назад. Сердце у меня больно заныло от слов, сказанных мною только что, а особенно от того, каким вдруг странно холодным и отчужденным стал виконт. Словно мы и не знакомы вовсе, словно ни он, ни я не питаем друг к другу никаких чувств.
Он поклонился мне сухо, как-то официально.
– За свой дерзкий поступок я прошу у вас прощения, мадемуазель. Даю вам слово, что больше никогда я не позволю себе так увлечься. Клянусь вам, это было лишь минутное увлечение.
Это было жестоко. Я грезила о нем в снах, мечтала наяву, а он лишь увлекся мною на минуту. И тут же отрекся от своего увлечения, встретив небольшое препятствие, – отрекся с поразительной легкостью. Ну что ж, раз он меня не любит, я тоже его не люблю. Честное слово, я абсолютно к нему равнодушна.
Монастырские уроки предписывали мне сохранять хладнокровие в любой ситуации. Кроме того, я принадлежала к касте аристократов, обычно умело скрывающих свои чувства.
– Браво, сударь, – сказала я холодно, – как вы благородны. Я принимаю ваши извинения. Нет смысла даже жаловаться на вас герцогу – ведь ясно, что на такую дерзость вы во второй раз не способны. И не кажется ли вам, сударь, что госпожа виконтесса уже заскучала без вас?
Он снова поклонился мне и скрылся между деревьями.
Из открытых окон неслась веселая музыка итальянца Скарлатти, а сердце мне словно сдавило обручем. Виконт ушел, не сказав ни слова, не оглянувшись… Неужели мне и вправду надо было, чтобы заслужить его улыбку, отказаться от обручения?
Я сама испугалась своих мыслей. Разве я так испорчена, что мне хочется устроить скандал, потерять репутацию? И кто такой этот виконт? Его даже не принимают в обществе.
– Пустяки, – прошептала я, – надо быть спокойнее. В конце концов, я будущая принцесса де Кабри. Женщины из нашего рода имеют право передавать мужу и свой титул…
Я невольно представила себе парижский особняк, изысканные и жеманные салоны, балы и приемы. Мне будут приносить приглашения от королевы, в которых будет написано: «Принцессу де Кабри всемилостивейше просим прибыть на наш бал в Трианон. Мария Антуанетта». Ну или что-то в этом роде… И вот принцесса де Кабри, одетая по последней моде, отправляется в Трианон, вступает под высокие сверкающие своды, окруженная толпой блестящих мужчин… Перспектива очень даже заманчива, она стоит того, чтобы терпеть рядом с собой такого человека, как мой жених.
– Святая пятница, Сюзанна, – услышала я голос герцога, – да где же вы? Церемония вот-вот начнется, уже прибыл нотариус… Все ждут – а вы здесь прогуливаетесь!
Я безучастно подала ему руку и пошла за ним по ночному саду… Свет сотен свечей ошеломил меня, и с минуту я стояла возле герцога, отца и мачехи совершенно неподвижно, не понимая, что со мной происходит. Отец взял меня за руку и вывел на середину зала. Гости глухо переговаривались, дамы закрывались роскошными веерами. Слышался шорох юбок и позванивание драгоценностей.
– Тише! – сказал отец. – Прошу тишины!
Тишина наступила довольно скоро, и теперь было слышно, как нотариус скрипит пером, заполняя какие-то бумаги.
– Господа! – произнес отец в притихшем зале. – Имею честь вам представить мою дочь, Сюзанну де ла Тремуйль, мою единственную дочь!
Он остановился, словно волнение мешало ему говорить.
– Господа, Бог не дал мне сына. У меня есть только дочь. И нынче, господа, у меня радостный день. Я наконец могу объявить вам о помолвке Сюзанны с одним из самых блестящих аристократов – герцогом де Кабри. Уже завтра священники по всей Бретани известят об этом с амвона…
Шумные возгласы заполнили зал. Какие-то незнакомые люди наперебой поздравляли меня, я невпопад отвечала, краснея и чувствуя себя неловко от всеобщего внимания, под доброй сотней глаз, устремленных на меня.
– Начинайте, мэтр, – сказал отец нотариусу. Судейский в черном, казавшийся вороной в этой пышном собрании аристократов, произнес, напрягая голос:
– Сейчас жених и невеста скрепят свое согласие на брак подписями.
Герцог, не задумываясь ни на секунду, твердым почерком вывел свое имя. «Черт возьми, – подумала я, – как он спешит…»
– Прошу вас, мадемуазель…
Я подошла к столу, волнуясь и раздумывая. Колебания не оставляли меня. Я думала: зачем вся эта чепуха, если все равно я не хочу выходить замуж за герцога? С другой стороны, это ведь только помолвка, которая почти ни к чему не обязывает…
– Ну, что еще за раздумья, – раздраженно проговорил мне на ухо отец. – Давайте побыстрее!
Подталкиваемая его рукой, я почти машинально поставила на бумаге свою подпись.
– Итак, – провозгласил нотариус, посыпая чернила песком, – отныне Арман Луи де Гоше, герцог де Кабри, вдовец сорока одного года от роду, и Сюзанна де ла Тремуйль, принцесса де Тальмон, девица шестнадцати лет, объявляются помолвленными и обязующимися вступить в брак не позднее двух лет после обручения.
Моя тонкая белая рука оказалась в руке герцога, и он надел мне на палец заблаговременно купленное отцом золотое кольцо. Я сделала то же самое, и в тот момент, когда церемония обмена кольцами подходила к концу, я вдруг услышала со всех сторон шутливые возгласы, требующие, чтобы жених и невеста обменялись и поцелуями.
Я вспыхнула, однако тут же заметила, что до моего возмущения никому нет дела. Отец, казалось, совсем забыл обо мне, как только я вывела на бумаге свою подпись.
Тем не менее любопытные уставились на нас во все глаза.
Я не предполагала, что на их требования нужно отвечать, но руки герцога вдруг обхватили мои плечи, повернули к себе, и я неожиданно ощутила на своих губах настойчивое, почти грубое прикосновение его губ. Его жесткие усы неприятно укололи меня, а по его горячим губам, прилипшим к моем рту, я с ужасом и отвращением поняла, что он чувствует ко мне что-то низкое, вульгарное, развращенное, такое же неприятное для меня, как и его поцелуй. Лицо у меня исказилось от гадливости, и я изо всех сил оттолкнула герцога от себя.
Мой гнев был замечен, и по залу пробежал удивленный шумок.
«Болваны! – хотелось крикнуть мне. – Вы что – все с ума сошли? Неужели вы тоже думаете, что я люблю его?!»
Я мельком увидела себя в зеркале: я вся дрожала от странного ужаса, лицо стало белее снега.
В это же мгновение, к счастью, в саду раздались взрывы петард, и небо расцветилось огнями фейерверка. О моем поступке все забыли. Один только герцог смотрел на меня не отрываясь.
– Надо же, какая вы еще девственница, – проговорил он с ухмылкой.
Не знаю, как мне удалось сдержаться. Не помня себя от возмущения, я бросилась вон из зала и, ничего не видя вокруг, побежала по темной аллее сада, то и дело цепляясь широкими юбками за кусты. Я почти упала на скамейку в самой глубине парка и расплакалась.
Это слишком, это уже чересчур! За один вечер – столько огорчений! И мне даже некому пожаловаться на бездушное поведение виконта, на глупое самомнение герцога, на его поцелуй…
Да, особенно этот мерзкий поцелуй. Он-то и вывел меня из себя. Я вытерла слезы, струившиеся по щекам, и тяжело вздохнула. Только сейчас я подумала о той стороне замужества, о которой раньше даже не помышляла или просто не придавала ей значения, считая близкие отношения между супругами чем-то само собой разумеющимся. Теперь-то я знала, что все отнюдь не так естественно, как я думала. Например, с герцогом это никогда не будет естественно… Господи ты Боже мой, да меня просто стошнит, если он когда-нибудь получит право до меня дотронуться. Или я сразу умру от этого. Словом, никак нельзя допустить, чтобы он стал моим мужем.
Какой смысл плакать, если меня все равно никто не видит? Я снова вытерла слезы. Да, я была глупой, считая, что замужество – это лишь возможность посещать балы и шить красивые туалеты. Если бы этим все и ограничилось, я бы смирилась с необходимостью стать принцессой де Кабри. Но ведь замужество – это еще и муж, и исполнение супружеских обязанностей, о которых столько было говорено в монастыре! Как быть с ними, если даже простой поцелуй вызывает у меня такой стыд и отвращение? И неужели герцогу будет позволено нечто большее?
– Никогда, никогда, никогда! – твердила я громко, сама не понимая, что говорю. – Нет, никогда, черт побери! Не желаю я быть второй Жюли д'Этанж! [41]
– Что это с тобой? – услышала я насмешливый голос герцога за спиной. – Ты, кажется, плачешь?
Он разыскал меня, и я почувствовала, как волна ярости заливает меня с ног до головы… Этот человек воображает, что может преследовать меня повсюду! И он еще увидит, как он ошибается!
– Ты просто глупенькая девчонка, потому и плачешь, – сказал он, прикасаясь своими противными губами к моей руке.
Ничтожество!
Я вскочила на ноги так стремительно, что едва не толкнула его, и изо всех сил застучала кулаком по деревянному столу беседки, словно хотела сбросить с руки его поцелуй.
– Не смейте! – закричала я так пронзительно, что, наверно, услышали и гости. – Не смейте прикасаться ко мне! Гадкий, невоспитанный человек! Не смейте говорить мне «ты», вы мне отвратительны! Вы… вы… я вас терпеть не могу!
Голос у меня сорвался, и я почти без чувств упала на скамейку. Только одна мысль билась у меня в голове: «Скандал! Я устроила настоящий скандал». Сейчас мне было все равно…
Меня окружили какие-то служанки, пытались успокоить, но я никого не подпускала к себе. И только тогда, когда пришла Маргарита, я дала увести себя из сада.
Утром у меня появился сильный жар. В Ренно мне пришлось задержаться надолго.
5
Я медленно провела рукой по мягкой белой гриве Стрелы. Сегодня я впервые после болезни решила прокатиться верхом и чувствовала какую-то странную робость. Я так давно не бывала на природе, забыла, какие ощущения вызывает быстрая скачка, свист ветра в ушах, тихий шум бретонских лесов. Забыла, но знала, что чувства эти – непременно бурные, волнующие.Стрела тихо заржала от удовольствия, собирая с моих рук раскрошенный хлеб с солью. Губы у нее были мягкие, теплые, шершавые и приятно щекотали мне ладонь. Я прижалась лбом к ее шелковистой расчесанной гриве и, порывисто вздохнув, принялась седлать лошадь. В этом деле я любила обходиться без конюхов.
Стрела была очень красивой лошадью, породистой и стремительной. Белая, стройная, быстрая, с ярко-черной звездой на лбу, и ногами, словно обутыми в черные сапожки, вся – огонь и нетерпение, лошадь и мне передала свою бурлящую энергию. Сознавать это после болезни было приятно.
Легко потянула повод – Стрела поняла и медленно, подделываясь под мои шаги, вышла из стойла. Несмотря на ее медлительность, я видела, что ей не терпится отправиться в путь.
Я поставила ногу в стремя, вскочила в седло, с волнением чувствуя, как нетерпеливо играет в лошади кровь, и пустила Стрелу галопом. Оглянувшись, я увидела, как Маргарита машет мне платком.
День был легкий, прохладный, чуть сырой – типично бретонский. Небо, такое чистое и безоблачное утром, теперь затянулось облаками; темными, сумрачными на западе и кремово-золотистыми на севере. Пряный запах свежескошенной травы приятно щекотал ноздри. В поле я различала фигуры крестьян, едва заметные на фоне горизонта, напоминающего летние пейзажи Никола Пуссена.
Стрела бежала пофыркивая. Я, натянув поводья, заставила ее сойти с дороги на узкую тропку, ведущую к лесу. Зреющие хлеба остались позади. Трава была высокая и шаловливо пробиралась даже мне под юбку, щекоча щиколотку, обтянутую тонким чулком. Я остановила лошадь и, соскочив на землю, сорвала ковыль, что стелился по земле. От него шел запах дождя и душной летней пыли.
В Бросельяндском лесу было как всегда сумрачно и сыро. Деревья росли ярусами, плотно, словно отчаянно боролись за жизненное пространство. Крохотный солнечный зайчик, по какому-то капризу судьбы залетевший сюда, шаловливо прыгал с листка на листок и раздваивался, как только ветер трогал ветки деревьев, а попадая на папоротник, густо разросшийся у подножия дубов, причудливо распадался на тысячу мигающих маленьких бликов. Прямо надо мной нахально стучал клювом красноголовый дятел, кося на меня черным глазом-бусинкой. На кустах зрели крупные сочные ягоды земляники. Я не смогла побороть соблазн и положила себе в рот горсть ягод, вся испачкавшись сладким соком.
Вздыхая, я устроилась меж корней громадного дуба, среди высокой, пахнущей ароматами зелени свежей травы, и полузакрыла глаза. Сладкий земляничный сок высыхал на моих губах.
Странный волнующий трепет поселился у меня в душе, в мыслях, в теле. Все вокруг зрело и цвело, благоухало и распускалось… Лесной свежестью был напоен воздух. Трудно представить день, более прекрасный, чем сегодняшний. И я сама казалась себе юной, привлекательной, соблазнительной, так же, как и все вокруг, жаждущей любви.
Любовь! Вот то слово, что заставляло меня вздрагивать от сладкого, неопределенного еще желания. Я не знала еще любви, но много слышала о ней, и мне хотелось изведать это чувство – чистое, как горный хрусталь, всепоглощающее, лучезарное и пьянящее. Все вокруг любило, и лишь я одна была досадным исключением… Даже Париж не манил меня так, как эта недоступная пока мне тайна. К тому же и любить пока было некого. Шестнадцатилетнюю девушку, прелестную и сознающую свою прелесть, трудно увлечь достоинствами такого человека, как герцог де Кабри. К нему я чувствовала почти отвращение. Но был и другой человек, чьи глаза постоянно всплывали в моей памяти и чье прикосновение я помнила до сих пор… Но этот человек, увы, женат, и, что еще хуже, по-видимому, равнодушен ко мне…
И все-таки эти грезы были так приятны, что даже последняя мысль не омрачила их, не заставила меня очнуться и не стерла мечтательной улыбки с моих губ.
Кто-то дотронулся до моей щеки. Удивленная, я открыла глаза. Передо мной стоял на одном колене виконт де Крессэ – в охотничьем костюме, с пистолетами, – стоял и улыбался.
– О, – только и сказала я, смущенно разглядывая свои красные от земляники пальцы. Я со стыдом догадалась, что и губы мои тоже измазаны.
– Вы любите верховую езду, – сказал он улыбаясь. – Любите то, чего не любят другие девушки.
Никто из нас, кажется, не хотел вспоминать о размолвке. В волосах виконта запутался крошечный пожелтевший листочек. Я протянула руку и, легко коснувшись пряди его волос, вытащила листок и улыбнулась. Мои пальцы еще хранили воспоминание о мягкости его волос.
– Я слышал, вы были больны. И еще я слышал о…
– О скандале в Ренне? – подсказала я краснея.
– Именно так, мадемуазель. Но с чего бы это вам краснеть? Признаться, я был рад, что вы оказались такой, какой я вас себе представлял. А то я уж был готов составить на ваш счет иное мнение…
– И какое же, сударь?
– Не такое лестное, как первое.
– Какая хорошая у вас улыбка, – вырвалось у меня вдруг. От смущения я вся залилась краской. Виконт смотрел на меня внимательно, не отрываясь, и синие глаза его словно посветлели. Мое смущение прошло, но по телу пробежала странная сладкая дрожь. Подсознательно я чувствовала, что виконт любуется мною, находит меня привлекательной, и от этого была счастлива.
– Вы всегда появляетесь так неожиданно, – сказала я, опуская голову. – Вы Любите Бросельянд?
– И Бросельянд, и Гравель, и Гарнаш… словом, все бретонские леса. Я часто здесь прогуливаюсь.
– Один? Без жены?
– Да. Мари не ездит верхом.
– Так ее зовут Мари! – сказала я немного обиженно. – А вас… как зовут вас?
Он улыбнулся, блеснув белыми зубами.
– Меня зовут Анри, а вас, если не ошибаюсь, Сюзанна Маргарита Катрин Анжелика – не так ли?
Это было мое полное имя. Откуда он узнал его?
– Мне больше нравится Сюзанна, – сказала я.
– А мне – Катрин. В прошлом веке, при Луи XIII, была одна такая мать Катрин – настоятельница монастыря, еретичка… Была, как вы знаете, великая королева Екатерина Медичи. Видите, какое славное имя? Но самая лучшая из женщин, носивших его, была, конечно, мать Катрин.
– Что же в ней хорошего? – простодушно спросила я.
– Хорошего? Бог мой, да ведь она была еретичка! Вы думаете, тогда это было легко? Она поступала так, как вы на помолвке.
– О нет, – сказала я смущенно. – Я вовсе не еретичка. Наоборот, мне нравится быть благоразумной.
– Поедемте-ка лучше со мной, – предложил он, помогая мне подняться. – Поедемте, если вас еще не запугали рассказами о том, какой невежа и грубиян виконт де Крессэ.
– Меня нельзя запугать ничем, сударь, – сказала я гордо.
Он помог мне сесть в седло, и от прикосновения рук виконта я, как и в прошлый раз, вздрогнула.
– Куда мы отправимся? – спросила я, пуская Стрелу шагом.
– Я покажу вам древнее капище, Катрин. Самое интересное место в Бросельянде, обиталище духов и фей…
– Вы уже называете меня по имени?
– Я полагал, что наше двухмесячное знакомство позволяет…
– Да-да. Просто к этому имени я не привыкла.
– Ну-ка, давайте быстрее, – сказал он, хлестнув лошадь по крупу, – я не люблю медленной езды.
Я вспомнила, как мы мчались тогда, под проливным дождем, и подумала, что это, пожалуй, правда.
Внезапно передо мной открылась глухая поляна, похожая на зеленую сумрачную комнату. Буки, дубы и каштаны здесь почти не пропускали света, и мне показалось, что мы находимся в странной колышущейся пещере. Кроны над нашими головами переплетались так плотно, что образовывали почти сплошную крышу. Груды камней указывали на остатки какого-то древнего сооружения. Может быть, здесь были римляне? На разбитых каменных плитах цвели асфадели, а сквозь расщелины камней пробивались высокие побеги наперстянки с багровыми листьями и грибы.
В самом центре, чуть покосившись вправо, стояла грубо вытесанная глыба из темно-зеленого, поросшего мхом камня. Подъехав поближе, я увидела слепые круглые зрачки, надменно сжатые губы и узкую длинную бороду до самых колен. Скрещенные на животе руки, два закругленных рога на голове… Друидическое божество, злобный древний идол, мигающий пустыми каменными глазами. Из-под подножия статуи виднелись тонкие стройные кусты с черными ягодами – я с удивлением узнала в них ежевику. Но как странно изогнуты ее ветви – кажется, будто змеи тянутся к лицу идола, пытаются обхватить… Я смотрела на их дьявольский танец, подгоняемый порывами ветра, и поневоле вздрагивала.