Страница:
Двор отбросил всякую экономию… Поговаривали, что народ живет из рук вон плохо, но здесь, за стенами отцовского особняка или в галереях Версаля, вдали от рабочего предместья Сент-Антуан, я не видела никаких народных бедствий. Все так же разъезжали по Парижу роскошные кареты, бродили по улицам студенты, пекари торговали горячими сливочными вафлями… И, конечно, гремели балы.
Пока что меня удручало лишь одно: отсутствие известий из Бретани, от Анри… Я послала ему уже два письма на нескольких страницах, подробно описав все свои успехи в свете. Взамен не получила ничего.
Я подошла к клавесину, снова прислушиваясь к звукам своих шагов. Здесь у меня стоял тяжелый инкрустированный слоновой костью ларец, только что подаренный мне графом д'Артуа. В нем находилась рубиновая диадема стоимостью тридцать тысяч ливров. Таким же был доход за месяц родовитого дворянина.
Диадему принц подарил мне сегодня, предварительно пробыв у нас целое утро. В монастыре меня учили, что слишком дорогие подарки от мужчин принимать не следует. Только конфеты и цветы. Но мне были безразличны все монастырские наставления. Внимание принца крови слегка щекотало мое самолюбие. Ни одна женщина при дворе не пользовалась таким расположением принца! Ни одной он не уделял столько времени…
Граф д'Артуа! Он был так навязчив, что иногда надоедал даже своими шутками и остроумием. Его наглость кое-когда становилась невыносимой. Но в целом он был очень интересным собеседником. Вот и сейчас, проболтав с ним все утро напролет, я чувствовала себя усталой, но не разочарованной.
Его поездки участились, особенно после того, как в день рождения дофины Марии Терезы я покорила Версаль своим платьем из китайского шелка и лионского бархата, отделанного вогезскими кружевами. Не проходило дня, чтобы граф не повстречался со мной и не подарил чего-нибудь. В подарках глупых записочек больше не попадалось. Посещая меня, граф недвусмысленно повторял, что преследует очень определенную цель и хочет, чтобы я поскорее сдалась.
– Подождите еще, – отвечала я, смеясь, – срок ваших ухаживаний явно слишком короток.
Вообще-то я не думала сдаваться, сколько бы принц ни осаждал меня. Ночь в «Путеводной звезде» надолго излечила меня от любопытства относительно любви. Я настолько охладела, что редко протягивала графу д'Артуа даже руку для поцелуя. И то, что он хочет сделать меня своей любовницей, меня огорчало. Я не чувствовала ни интереса, ни желания подвизаться на таком поприще.
Версаль уже гудел от сплетен и слухов обо мне. Габриэль де Полиньяк, произнося при мне имя графа д'Артуа, лукаво улыбалась, и это очень меня раздражало. Никто из придворных, наверно, даже не подозревал, что граф уходит от меня ни с чем.
А за окном падал снег, комьями облепляя кованые кружева ограды. Через окно я увидела, как какой-то студент – нищий обитатель Латинского квартала – изумленно разглядывает наш особняк, остановившись у решетки. Он так увлекся, что уронил связку с книгами. Зима… «Снег, выпавший до Рождества, стоит ста экю».
– Маргарита! – крикнула я, дернув веревку звонка.
– Что это вы так раскричались? – спросила горничная, заглядывая в зал. – Я, хвала пресвятой деве, пока не глуха.
– Письма из Крессэ нет?
– И не будет, – невозмутимо отвечала Маргарита, – я это уж давно поняла. Пора вам забыть вашего виконта… А вообще-то, почта была. Дениза отнесла ее в кабинет господина де Тальмона.
– А много ли гостей приглашено сегодня на вечер?
– Много. Всех и не упомнишь. Да все больше старики и военные…
– Снова будут говорить о политике! Ох, я не выдержу! Я быстрым шагом вышла из зала и направилась в кабинет отца, чтобы предупредить, что к гостям я не выйду.
Резким движением я рванула дверь на себя и остановилась в замешательстве. У отца кто-то был.
– Простите, – пробормотала я смущенно, – я не постучала… Но я уже ухожу.
– Останьтесь, – сказал мне отец. – Из-за этого неблагодарного человека я не хочу лишаться разговора с единственной дочерью.
Такие резкие слова редко можно было услышать от отца. Я вошла в кабинет и крепко закрыла за собой дверь.
– Полюбуйтесь, дорогая моя, – произнес отец. – Перед вами сын кавалера ордена святого Людовика, сын одного из самых знатных дворян провинции Берри… Луи Леон Антуан Флорель де Сен-Жюст, девятнадцати лет от роду… Ныне – заключенный исправительного дома на улице Пикпюс. Раньше сидел в тюрьме Аббатства. Вот какой перед вами человек.
– Ну и что? – спросила я, удивленная этим странным перечислением не менее странных заслуг молодого человека. – Разве вы здесь ведете допрос, отец?
Сен-Жюст медленно повернулся ко мне, и лучи зимнего солнца упали ему на лицо. Боже… Я даже рот открыла от изумления. В жизни мне еще не приходилось встречать такого красивого юношу. Он был худ и бледен, и его шелковая рубашка была местами разорвана. Но даже скверная одежда не могла скрыть удивительной красоты лица – огромных темно-синих глубоких глаз, излучающих поистине зодиакальное сияние. В таких глазах можно утонуть… Аристократично вылепленный овал лица, прямой нос, идеальная посадка головы, длинные черные волосы, волнистыми локонами падающие на плечи… А какова осанка… Все это было так безупречно, что я слегка растерялась, чувствуя себя подавленной.
Сен-Жюст смотрел на меня холодно и равнодушно. Он явно привык к тому, что его красотой все восхищаются. Осознав это, я ощутила досаду.
– Да! – сказал отец. – Красавец! Антуан де Сен-Жюст! И – тюрьма Аббатства! Каково?
Я пожала плечами. До сих пор мне казалось, что тюрьмы существуют либо для бедняков, либо для людей, подобных графу де Мирабо, – только тюрьмы более благородные, вроде Бастилии, где было почетно сидеть.
– Не знаю, – произнесла я неуверенно.
– Знаете, что сделал этот юноша? Обокрал собственную мать! Украл ее серебро и бежал из дому. Вот каковы нынче беррийцы! По просьбе матери наш Сен-Жюст и был заключен в исправительный дом…
– Почему вы заинтересовались этим? – прервала я отца.
– Потому что я был дружен с отцом этого юноши. Это был заслуженный солдат, верный защитник трона!
Увидев подъезжающий экипаж Ломени де Бриенна, отец поспешил к двери.
– Поговорите с молодым человеком, Сюзанна, – бросил он на ходу. – Я скоро буду.
Сен-Жюст стоял отвернувшись и смотрел в окно. Вздохнув, я присела на краешек стула. Мне не нравился отцовский кабинет… Чопорно, неуютно, убранство почти спартанское… Скорее бы вернуться в Версаль! Но до этого еще целая ночь…
– Сударь, не стойте, по крайней мере, ко мне спиной! – воскликнула я. – Я понимаю, что тюрьма вас от многого отучила, в частности, и от правил приличия. Но ведь вы скоро окажетесь на свободе, и вам придется учиться заново.
Он повернулся и уставился на меня в полном изумлении. Его, казалось, удивило то, что я разговариваю с ним не о его внешности, а о манерах, не кокетничаю и не хихикаю, пытаясь его увлечь. Но с чего бы мне хихикать? То, что он очень красив, еще не значит, что он мне нравится.
– Я не желаю слышать ваших замечаний, – произнес он наконец. – От вас, изнеженной, разодетой в пух и прах, жеманной аристократки.
– Вы говорите так, словно сами являетесь идеалом спартанца. На греческих героев вы тоже не очень смахиваете, это надо признать.
– Что вы знаете о греческих героях? – воскликнул он запальчиво. – А еще беретесь рассуждать! Они были сильны духом, а не телом. У них в сердце были великие идеалы. Я – такой, как они. Я сохранил свои убеждения даже в тюрьме…
– Эти ваши убеждения! – сказала я с легкой насмешкой. – Наверняка они касаются того самого столового серебра.
По его лицу разлился гневный румянец, но юноша ничего не возразил. Он смотрел на меня все так же холодно, правда, теперь в его взоре читалось некоторое любопытство.
У меня было необыкновенно благодушное настроение, вызванное мечтаниями о том, что завтра я снова буду в Версале – при дворе, которого этому Сен-Жюсту так никогда и не увидеть. В сущности, мне не хотелось ссориться.
– Давайте помиримся, – предложила я просто. – Кажется, наши отцы были друзьями. Почему бы нам не продолжить эту традицию?
– Я не могу быть вам другом. Я совершенно не тот человек, который вам нужен…
Я нахмурилась.
– Ваше высокомерие переходит все границы. Но так и быть, если отец колеблется, отпускать вас или не отпускать, я вступлюсь за вас.
– Это еще почему? Мне не нужна ваша доброта.
– Это не доброта и не милосердие. Я поступлю так по собственной прихоти. Вы такой красивый молодой человек. Вам же не место в тюрьме или исправительном доме, правда?
Он молчал. Честное слово, эта его молчаливая напыщенность забавляла меня.
– Как вы не похожи на «красных каблуков», [49]сударь! Скажите, в вашем побеге из дома была замешана какая-то романтическая особа? Наверняка вы поступили так из-за несчастной любви…
– Это вас совершенно не касается. Я искренне рассмеялась.
– Какой вы скрытный, господин греческий герой! Мне тем более приятно оказать вам услугу. Кто знает, может быть, вы в будущем спасете от тюрьмы и меня?
Я выскользнула за дверь и, поговорив с отцом, сразу же забыла об этом молодом человеке. Забыла надолго. И даже не подозревала, каким образом поможет мне этот разговор семь лет спустя.
Граф д'Артуа был вездесущ в охоте за мной. Едва карета, в которой ехала я, достигла Люксембургского сада, как ее обогнала кавалькада всадников, в одном из которых я узнала принца крови. Мне пришлось выйти.
Стоял легкий морозец. Я чувствовала, как мои щеки разрумянились без всякой краски. Вьющийся золотистый локон выбился из-под белоснежного капора. Снег поскрипывал под ногами, мерзли руки, и я спрятала их в соболиную муфту.
– Это снова вы! – сказала я, опираясь на прутья ограды Люксембургского сада.
– Не говорите, что не ожидали меня. И не хмурьтесь, а то я подумаю, что вам не понравился мой подарок, – произнес граф, улыбаясь, по своему обыкновению, почти нахально. – Ради вас я влез в долги.
Он почти насильно высвободил мою руку из муфты и поднес к губам. Затем сжал в своей и не отпускал – я по опыту знала, что надолго.
– Я уверена, долги у вас появились еще раньше, – сказала я. – Кажется, они достигли двадцати миллионов ливров.
– Это преувеличение, мадемуазель, уверяю вас.
– Зачем вы делаете мне все эти подарки?
– Затем, что мне хочется, чтобы моя фаворитка была самой ослепительной женщиной во всем Версале.
– Я не ваша фаворитка. И отец сам мог бы обеспечить мне все это великолепие.
Он рассмеялся, хищно блеснув белоснежными зубами.
– Вы уже моя фаворитка. Не любовница, это правда. Но фаворитка. И от этого клейма вам не избавиться, моя прелесть… Но разве оно так позорно?
– Оно не слишком приятно.
– Не огорчайте меня, мадемуазель. Вы мне чертовски нравитесь. А когда я так увлечен, ей-богу, любое сопротивление напрасно. Так что же вы капризничаете? Клянусь честью, лучшего любовника вам не найти. Да и отец ваш будет доволен. Как-никак, я брат короля. Единственный настоящий мужчина в этой семейке.
Я посмотрела на графа с тоской.
– Вам бы только болтать чепуху, ваше высочество. Мне вообще не нужны любовники. Ни вы, ни кто-либо другой.
– Это извращение, моя дорогая.
– Почему?
– Потому что, когда юная девица, чертовски привлекательная и еще более соблазнительная, заявляет, что ей совсем не нужны любовники, это называется извращением.
– Пусть это как угодно называется! Я вас просто боюсь иногда. Вы так настаиваете, что мне кажется, что вы помешались.
– Смелое замечание!
Он сжал мой локоть, слегка привлек к себе.
– Моя красавица, тебе нечего меня бояться. Даже если ты девственница, лучшего начала, чем со мной, тебе не найти. Никто в Версале не умеет обращаться с женщинами лучше, чем я. Со мной ты пройдешь отличную школу. Нужно только довериться мне и быть послушной… Клянусь, тебе не придется жалеть.
– Замолчите, – прошептала я умоляюще.
– Все дело в том, что мне не хочется молчать. Я хочу говорить и убеждать тебя в том, что пора перестать упрямиться. Хочешь, я поговорю с королевой и тебя переведут в свиту моей жены?
– Нет.
– А жаль. Там у нас было бы больше возможностей для свиданий. Ну, чего ты еще хочешь? Я дам тебе такую жизнь, какая тебе и не снилась. Министры будут тебе кланяться только за то, что ты принадлежишь мне. Не будет такого твоего желания, которое не было бы удовлетворено. Ты еще очень неопытна, но ведь и тебе ясно, что я потерял из-за тебя голову.
– Я не люблю вас, – проговорила я в отчаянии. – Ну чего вы от меня хотите?
Принц снова рассмеялся.
– Пойдемте прогуляемся, мадемуазель.
Он знаком подозвал к себе двух широкоплечих лакеев.
– Всю чернь выгнать вон из сада! Чтобы никакой сброд не путался под ногами…
Он предложил мне руку и, отворив передо мной садовую калитку, повел вдоль заснеженной аллеи, по обеим сторонам которой стояли беломраморные статуи Юлия Цезаря, Траяна, шведской королевы Кристины и прочих героев прошлого. Каменная оранжерея и птичник для редких птиц нынче были пусты. В глубине парка виднелись очертания роскошного грота, слегка присыпанного снегом. Было тихо и уютно, намного лучше, чем на улице. Надвигались сумерки.
– Я полагаю, бриллиантовое ожерелье, которое я подарил вам, будет чудесно гармонировать с вашим рождественским нарядом. Золотая парча, серебристо-голубая отделка и алмазы…
Я, изумленная, остановилась.
– Вы сумели узнать, какое у меня будет платье?
– Это было не так уж трудно.
– Кто вам выболтал мою тайну?
– Ваша подруга графиня де Водрейль.
Я была неприятно поражена. Мне казалось, что о моем чудесном рождественском костюме известно только мне, модистке, портнихе и, конечно, монастырской подруге, Терезе. Теперь мой шикарный наряд, конечно же, не произведет такого фурора. Его еще до праздника трижды обсудят дамы.
– Ну и ну! – сказала я мрачно. – Как же это вам удалось ее расспросить?
– Я ее не расспрашивал. Я просто купил у нее ваш секрет.
– Купили?!
– Самым обычным способом – за тысячу ливров. Я недоверчиво взглянула на принца.
– Что за чепуху вы несете! Купили!
– Да, легко и просто. Она мгновенно назначила сумму. У них большие денежные затруднения, моя дорогая. Граф де Водрейль очень любит развлечения не по средствам. А что, собственно, вас так возмущает? Деньги всем нужны.
– Чепуха какая-то, – пробормотала я, медленно высвобождая свою руку из его горячей руки. – Отпустите-ка меня.
В Люксембургском саду было тихо. Мягкий мокрый снег падал мне на ресницы и тут же таял, увлажняя глаза. Я подняла голову и вдруг заметила на одном из деревьев дубовой аллеи быструю рыжую белку с черными глазами-бусинками.
– Взгляните, принц! – прошептала я. – Какая ловкая!
– Гм, – пробормотал он, – вас она увлекает?
Я оперлась спиной на дерево и мечтательно вздохнула.
– Признаться, да. Пока я жила в Бретани, мне удавалось каждый день бывать в лесу – они там безбрежны… А в Париже не жизнь, а сплошной круговорот. Только и прогулки, что из дворца во дворец, из замка в замок.
– Если бы вы, моя дорогая, уступили мне, я бы повез вас в Сен-Жермен или Фонтенбло. Теперь это заброшенные дворцы. Мы бы бывали в лесах и отлично развлекались…
– Мне надоело говорить на эту тему.
– Да, я забыл, что вы любите только гулять.
– Что ж, это вполне невинное развлечение. Ваши пристрастия куда более греховны, – произнесла я насмешливо.
– Вы прелестны, мадемуазель, когда смотрите вот так.
– Как?
– Как Вольтер на нашу святую католическую церковь.
– Вы и Вольтера вспомнили…
Рука принца медленно и осторожно, с умением опытного мужчины, обвила мою талию.
– Конечно, – пробормотал он, не спеша расстегивая мой плащ, – Вольтер – это старая обезьяна, только и всего.
– Его уважают в Европе.
– Возможно.
– Он мой любимый писатель.
– О мадемуазель! Какие у вас скверные вкусы.
Его руки сумели расстегнуть мою одежду и, скользнув под плащ, сильнее обняли мою талию. Я стояла не шевелясь. Что-то было не так, как с Анри… Не так поспешно. Намного спокойнее и нежнее. Волнения не было, только слабое томление. Я не решалась признаться себе, но сейчас все казалось куда лучшим…
Он прикоснулся губами сначала к моей щеке – чуть насмешливо, легко, потом к шее, слегка отогнув ворот плаща, потом скользнул по губам. Это даже не был поцелуй – так, ласка, не более.
– Послушайте, вы переходите все границы, – прошептала я, с усилием заставив себя чуть отвернуть голову. – Прошу вас, оставьте меня…
– Раз уж мы перешли все границы, давайте перейдем еще одну – ей-Богу, вам это не будет неприятно…
– О чем вы?
– О том, кто же сумел вас так заморозить, моя дорогая. Кто вас так перепугал своей любовью, что вы боитесь пошевельнуться?
Я не отвечала, благодаря Бога за то, что в темноте не видно, к вспыхнули мои щеки. Мало-помалу, во мне пробуждалось любопытство. Каков он, все-таки, этот граф д'Артуа? Во всяком случае, в его объятиях я не ощущаю ни малейшего страха. И это очень даже хорошо… Но Анри я люблю, а графа нет.
– Позвольте мне продолжить, мадемуазель.
Его руки поднимались все выше, к корсажу, пока не легли на грудь. Все так медленно, плавно, без порывистости… Принц тяжело дышал от желания – он наверняка сдерживал его уже очень давно, но это меня не страшило, и я могла даже закрыть глаза. Пальцами он легко, без видимых усилий, скользил по корсажу, расшнуровывая его, и от этих движений меня охватила легкая сладкая дрожь. Он мгновенно заметил это, крепче привлек к себе, и мой корсаж пополз с груди вниз.
– Я всегда удивлялся, – пробормотал он, – зачем женщины носят на себе столько лишнего… Только на двадцатом году жизни я смог до конца изучить все эти дамские мелочи…
Так как я стояла, из упрямства чуть отвернув голову, его губы мягко прильнули к изгибу моего уха, за которым вился непослушный, выбившийся из прически локон. Припали, щекотнули, легко прикусили зубами… Я задрожала и задохнулась от этого. Он наклонил голову и, не дав мне ни мгновения передышки, прильнул губами к углублению шеи – самому нежному и приятному месту. Я подсознательно ощутила, что он чувствует своим ртом биение моего пульса.
– О, я, кажется, преуспел, – услышала я у самого уха тяжелый прерывистый шепот. Этот звук, а также мужское дыхание, почти касающееся моих барабанных перепонок, подарили мне такие ощущения, каких я не знала за всю жизнь.
Какая-то странная сила так и толкала меня к принцу, его теплым, настойчивым и таким умелым рукам, дерзкому рту, красивому лицу, самоуверенно склонившемуся надо мной. А ведь принц, в сущности, еще ничего и не делал. Было только несколько прикосновений и еще меньше поцелуев… Я дрожала всем телом, пытаясь пересилить себя. Ласки всегда хороши. Гораздо хуже то, что следует за ними… Правда, эта мысль уже не казалась мне вполне убедительной.
– Какой-то провинциальный щеголь уже поработал с вами, это ясно. Увы, моя милая, он был неумел. В любви нет ничего страшного, поверьте моему богатому опыту… Поедемте сейчас ко мне в Тампль, и я докажу вам это.
– Ах, нет, – прошептала я, – нет, этого я не сделаю.
– Дорогая моя, ваше упорство начинает меня злить. Мне же не семнадцать лет, правда? Вы совершенно явно толкаете меня к насилию.
Это было уже слишком. Я с силой вырвалась.
– Оставьте меня! – выдохнула я в бешенстве. – Ступайте к своей герцогине де Полиньяк – она вас утешит. Я не желаю выслушивать ваши угрозы…
Он не сделал ни малейшей попытки удержать меня, но я на всякий случай предупредила:
– Будете настаивать, я закричу, и очень громко!
– Вас услышали бы только мои лакеи.
Он внезапно рассмеялся – и раздраженно, и насмешливо.
– За кого вы меня принимаете? Я не разбойник. Я не намерен нападать на вас с ножом, опрокидывать на землю и срывать одежду, как бывает в романах. Если я захочу вас взять против вашей воли, я буду куда изобретательнее, уж поверьте.
– Ах, даже мороз по коже, – сказала я в тон ему так же насмешливо. – Как страшно!
Он смотрел на меня очень внимательно, со смешанным выражением гнева и восхищения.
– Дорогая принцесса, я согласен на время оставить эту тему. Поговорим о другом.
– О чем же?
– О политике.
Принц снова предложил мне руку, однако я вежливо отказалась.
– Что же вы хотели мне сообщить, ваше высочество?
– Только то, мадемуазель, что граф де Мирабо нуждается в вашей помощи.
Я остановилась. Имя графа де Мирабо всегда было для меня магическим. Скандалист, дуэлянт, донжуан, перед которым не может устоять ни одна женщина, несмотря на то, что граф безобразен, мятежник, много лет проведший в заключении, жертва собственного отца, автор едких памфлетов на монархию и государственное устройство, – его имя вызывало самые разные чувства, но никто не мог отрицать гениальности этого сверхизвестного человека.
– Мирабо?
– Да, мадемуазель, граф Оноре Габриэль Рикетти де Мирабо.
– Вы шутите, принц! Я его даже не видела никогда.
– Ну и что?
Лицо графа д'Артуа было необычно серьезно.
– Послушайте, моя строптивая красавица, – воскликнул он, хватая меня за локоть, – вы ведь умны, не так ли? Вы одна еще чего-то стоите среди всех фрейлин королевы…
– А Габриэль де Полиньяк? А Мари Луиза де Ламбаль?
– О, эти старые распутницы! Они думают только о себе.
– А разве я думаю о ком-нибудь другом?
– Вам небезразлична судьба Мирабо.
– Да, это правда, – сказала я настороженно. – Но лишь отчасти. Я ведь знаю его только по рассказам…
– Ну так выслушайте меня. Туанетта давно имеет огромный зуб на Мирабо.
– Я знаю. Она всегда бранит его.
– Более того, Туанетта не прочь арестовать Мирабо.
– Зачем.
– Вам не обязательно это знать. Ваша задача в другом.
– Что еще за задача?
– На некоторое время не допускать к королеве этого проклятого австрийца, графа де Мерси д'Аржанто. Если продержать его несколько дней вдали от королевы, она ничего не предпримет, и Мирабо сумеет покинуть Францию. Мы поможем ему. Австриец что-то пронюхал про наши планы. Нельзя позволить ему рассказать об этом Туанетте.
– Это правда? – спросила я недоверчиво.
– Клянусь могилой моей жены, черт побери!
– Ваша жена жива.
– Тогда клянусь ее жизнью.
– И королеве не причинят вреда мои действия?
– Нет. Это только помешает ей арестовать Мирабо.
– Мне довольно трудно сделать то, о чем вы просите. Как вы понимаете, я не могу запретить ее величеству видеть австрийского посланника, если она того захочет.
– Об этом можете не тревожиться. Со стороны Туанетты не возникнет никаких затруднений. Она терпеть не может политики. А вот Мерси д'Аржанто… Сделайте так, чтобы он ни под каким предлогом не попал к королеве.
Я рассмеялась.
– Я дежурю только три следующих дня, принц. Но ради Мирабо…
– Вот и прекрасно.
– А куда отправится Мирабо? – вдруг спросила я.
– В Англию. Там хорошо встречают эмигрантов.
– Ах, вот оно что! – протянула я. – Хорошо встречают!
– А что такое?
– Да так. Просто я могу рассказать вам все, что вы от меня утаили.
Я была довольна собственной догадливостью. Неужели принц считает меня дурой? Вовсе не о судьбе Мирабо он заботится, а, как всегда, его интриги – против королевы. И против ее родины – Австрии. Графу д'Артуа явно больше по вкусу другие державы – Англия и Пруссия, в которых у королевы нет никакой поддержки. Мирабо наверняка ехал в Англию для того, чтобы нащупать почву для политического союза. В случае успеха власть королевы сильно пошатнется…
– И что же вы мне можете рассказать? – настороженно спросил принц.
Но у меня уже появилась привычка – чисто дворцовая привычка – держать язык за зубами.
– Ничего особенного, монсеньор, – произнесла я, загадочно улыбаясь и не давая понять, шучу я или нет, – ничего особенного.
К пышным версальским празднествам я уже немного привыкла, но нынешнее торжество своим размахом удивляло. Приемы королевы с их узким кругом завсегдатаев, балы в особняках парижской знати – все это не шло ни в какое сравнение с празднованием Рождества. Казалось, приглашение на бал получили все аристократы королевства. Версаль, этот чудо-город, просто трещал от наплыва гостей; гостиницы и постоялые дворы были переполнены, а тот, кто по распоряжению короля получил комнату в самом дворце, чувствовал себя счастливчиком. Огромные залы не вмещали всех приглашенных, и многие из них были вытеснены во двор, даже в аллеи парка.
Пока что меня удручало лишь одно: отсутствие известий из Бретани, от Анри… Я послала ему уже два письма на нескольких страницах, подробно описав все свои успехи в свете. Взамен не получила ничего.
Я подошла к клавесину, снова прислушиваясь к звукам своих шагов. Здесь у меня стоял тяжелый инкрустированный слоновой костью ларец, только что подаренный мне графом д'Артуа. В нем находилась рубиновая диадема стоимостью тридцать тысяч ливров. Таким же был доход за месяц родовитого дворянина.
Диадему принц подарил мне сегодня, предварительно пробыв у нас целое утро. В монастыре меня учили, что слишком дорогие подарки от мужчин принимать не следует. Только конфеты и цветы. Но мне были безразличны все монастырские наставления. Внимание принца крови слегка щекотало мое самолюбие. Ни одна женщина при дворе не пользовалась таким расположением принца! Ни одной он не уделял столько времени…
Граф д'Артуа! Он был так навязчив, что иногда надоедал даже своими шутками и остроумием. Его наглость кое-когда становилась невыносимой. Но в целом он был очень интересным собеседником. Вот и сейчас, проболтав с ним все утро напролет, я чувствовала себя усталой, но не разочарованной.
Его поездки участились, особенно после того, как в день рождения дофины Марии Терезы я покорила Версаль своим платьем из китайского шелка и лионского бархата, отделанного вогезскими кружевами. Не проходило дня, чтобы граф не повстречался со мной и не подарил чего-нибудь. В подарках глупых записочек больше не попадалось. Посещая меня, граф недвусмысленно повторял, что преследует очень определенную цель и хочет, чтобы я поскорее сдалась.
– Подождите еще, – отвечала я, смеясь, – срок ваших ухаживаний явно слишком короток.
Вообще-то я не думала сдаваться, сколько бы принц ни осаждал меня. Ночь в «Путеводной звезде» надолго излечила меня от любопытства относительно любви. Я настолько охладела, что редко протягивала графу д'Артуа даже руку для поцелуя. И то, что он хочет сделать меня своей любовницей, меня огорчало. Я не чувствовала ни интереса, ни желания подвизаться на таком поприще.
Версаль уже гудел от сплетен и слухов обо мне. Габриэль де Полиньяк, произнося при мне имя графа д'Артуа, лукаво улыбалась, и это очень меня раздражало. Никто из придворных, наверно, даже не подозревал, что граф уходит от меня ни с чем.
А за окном падал снег, комьями облепляя кованые кружева ограды. Через окно я увидела, как какой-то студент – нищий обитатель Латинского квартала – изумленно разглядывает наш особняк, остановившись у решетки. Он так увлекся, что уронил связку с книгами. Зима… «Снег, выпавший до Рождества, стоит ста экю».
– Маргарита! – крикнула я, дернув веревку звонка.
– Что это вы так раскричались? – спросила горничная, заглядывая в зал. – Я, хвала пресвятой деве, пока не глуха.
– Письма из Крессэ нет?
– И не будет, – невозмутимо отвечала Маргарита, – я это уж давно поняла. Пора вам забыть вашего виконта… А вообще-то, почта была. Дениза отнесла ее в кабинет господина де Тальмона.
– А много ли гостей приглашено сегодня на вечер?
– Много. Всех и не упомнишь. Да все больше старики и военные…
– Снова будут говорить о политике! Ох, я не выдержу! Я быстрым шагом вышла из зала и направилась в кабинет отца, чтобы предупредить, что к гостям я не выйду.
Резким движением я рванула дверь на себя и остановилась в замешательстве. У отца кто-то был.
– Простите, – пробормотала я смущенно, – я не постучала… Но я уже ухожу.
– Останьтесь, – сказал мне отец. – Из-за этого неблагодарного человека я не хочу лишаться разговора с единственной дочерью.
Такие резкие слова редко можно было услышать от отца. Я вошла в кабинет и крепко закрыла за собой дверь.
– Полюбуйтесь, дорогая моя, – произнес отец. – Перед вами сын кавалера ордена святого Людовика, сын одного из самых знатных дворян провинции Берри… Луи Леон Антуан Флорель де Сен-Жюст, девятнадцати лет от роду… Ныне – заключенный исправительного дома на улице Пикпюс. Раньше сидел в тюрьме Аббатства. Вот какой перед вами человек.
– Ну и что? – спросила я, удивленная этим странным перечислением не менее странных заслуг молодого человека. – Разве вы здесь ведете допрос, отец?
Сен-Жюст медленно повернулся ко мне, и лучи зимнего солнца упали ему на лицо. Боже… Я даже рот открыла от изумления. В жизни мне еще не приходилось встречать такого красивого юношу. Он был худ и бледен, и его шелковая рубашка была местами разорвана. Но даже скверная одежда не могла скрыть удивительной красоты лица – огромных темно-синих глубоких глаз, излучающих поистине зодиакальное сияние. В таких глазах можно утонуть… Аристократично вылепленный овал лица, прямой нос, идеальная посадка головы, длинные черные волосы, волнистыми локонами падающие на плечи… А какова осанка… Все это было так безупречно, что я слегка растерялась, чувствуя себя подавленной.
Сен-Жюст смотрел на меня холодно и равнодушно. Он явно привык к тому, что его красотой все восхищаются. Осознав это, я ощутила досаду.
– Да! – сказал отец. – Красавец! Антуан де Сен-Жюст! И – тюрьма Аббатства! Каково?
Я пожала плечами. До сих пор мне казалось, что тюрьмы существуют либо для бедняков, либо для людей, подобных графу де Мирабо, – только тюрьмы более благородные, вроде Бастилии, где было почетно сидеть.
– Не знаю, – произнесла я неуверенно.
– Знаете, что сделал этот юноша? Обокрал собственную мать! Украл ее серебро и бежал из дому. Вот каковы нынче беррийцы! По просьбе матери наш Сен-Жюст и был заключен в исправительный дом…
– Почему вы заинтересовались этим? – прервала я отца.
– Потому что я был дружен с отцом этого юноши. Это был заслуженный солдат, верный защитник трона!
Увидев подъезжающий экипаж Ломени де Бриенна, отец поспешил к двери.
– Поговорите с молодым человеком, Сюзанна, – бросил он на ходу. – Я скоро буду.
Сен-Жюст стоял отвернувшись и смотрел в окно. Вздохнув, я присела на краешек стула. Мне не нравился отцовский кабинет… Чопорно, неуютно, убранство почти спартанское… Скорее бы вернуться в Версаль! Но до этого еще целая ночь…
– Сударь, не стойте, по крайней мере, ко мне спиной! – воскликнула я. – Я понимаю, что тюрьма вас от многого отучила, в частности, и от правил приличия. Но ведь вы скоро окажетесь на свободе, и вам придется учиться заново.
Он повернулся и уставился на меня в полном изумлении. Его, казалось, удивило то, что я разговариваю с ним не о его внешности, а о манерах, не кокетничаю и не хихикаю, пытаясь его увлечь. Но с чего бы мне хихикать? То, что он очень красив, еще не значит, что он мне нравится.
– Я не желаю слышать ваших замечаний, – произнес он наконец. – От вас, изнеженной, разодетой в пух и прах, жеманной аристократки.
– Вы говорите так, словно сами являетесь идеалом спартанца. На греческих героев вы тоже не очень смахиваете, это надо признать.
– Что вы знаете о греческих героях? – воскликнул он запальчиво. – А еще беретесь рассуждать! Они были сильны духом, а не телом. У них в сердце были великие идеалы. Я – такой, как они. Я сохранил свои убеждения даже в тюрьме…
– Эти ваши убеждения! – сказала я с легкой насмешкой. – Наверняка они касаются того самого столового серебра.
По его лицу разлился гневный румянец, но юноша ничего не возразил. Он смотрел на меня все так же холодно, правда, теперь в его взоре читалось некоторое любопытство.
У меня было необыкновенно благодушное настроение, вызванное мечтаниями о том, что завтра я снова буду в Версале – при дворе, которого этому Сен-Жюсту так никогда и не увидеть. В сущности, мне не хотелось ссориться.
– Давайте помиримся, – предложила я просто. – Кажется, наши отцы были друзьями. Почему бы нам не продолжить эту традицию?
– Я не могу быть вам другом. Я совершенно не тот человек, который вам нужен…
Я нахмурилась.
– Ваше высокомерие переходит все границы. Но так и быть, если отец колеблется, отпускать вас или не отпускать, я вступлюсь за вас.
– Это еще почему? Мне не нужна ваша доброта.
– Это не доброта и не милосердие. Я поступлю так по собственной прихоти. Вы такой красивый молодой человек. Вам же не место в тюрьме или исправительном доме, правда?
Он молчал. Честное слово, эта его молчаливая напыщенность забавляла меня.
– Как вы не похожи на «красных каблуков», [49]сударь! Скажите, в вашем побеге из дома была замешана какая-то романтическая особа? Наверняка вы поступили так из-за несчастной любви…
– Это вас совершенно не касается. Я искренне рассмеялась.
– Какой вы скрытный, господин греческий герой! Мне тем более приятно оказать вам услугу. Кто знает, может быть, вы в будущем спасете от тюрьмы и меня?
Я выскользнула за дверь и, поговорив с отцом, сразу же забыла об этом молодом человеке. Забыла надолго. И даже не подозревала, каким образом поможет мне этот разговор семь лет спустя.
3
Карета графа д'Артуа, как обычно, была оставлена в нескольких шагах от нашего дома. Поступок, рассчитанный на то, чтобы меня скомпрометировать… Когда-то Мирабо, чтобы жениться на Эмили де Мариньян, оставил свой экипаж на всю ночь у ее дома. Впрочем, нынче нравы настолько упростились, что на такую мелочь мало кто обращал внимание.Граф д'Артуа был вездесущ в охоте за мной. Едва карета, в которой ехала я, достигла Люксембургского сада, как ее обогнала кавалькада всадников, в одном из которых я узнала принца крови. Мне пришлось выйти.
Стоял легкий морозец. Я чувствовала, как мои щеки разрумянились без всякой краски. Вьющийся золотистый локон выбился из-под белоснежного капора. Снег поскрипывал под ногами, мерзли руки, и я спрятала их в соболиную муфту.
– Это снова вы! – сказала я, опираясь на прутья ограды Люксембургского сада.
– Не говорите, что не ожидали меня. И не хмурьтесь, а то я подумаю, что вам не понравился мой подарок, – произнес граф, улыбаясь, по своему обыкновению, почти нахально. – Ради вас я влез в долги.
Он почти насильно высвободил мою руку из муфты и поднес к губам. Затем сжал в своей и не отпускал – я по опыту знала, что надолго.
– Я уверена, долги у вас появились еще раньше, – сказала я. – Кажется, они достигли двадцати миллионов ливров.
– Это преувеличение, мадемуазель, уверяю вас.
– Зачем вы делаете мне все эти подарки?
– Затем, что мне хочется, чтобы моя фаворитка была самой ослепительной женщиной во всем Версале.
– Я не ваша фаворитка. И отец сам мог бы обеспечить мне все это великолепие.
Он рассмеялся, хищно блеснув белоснежными зубами.
– Вы уже моя фаворитка. Не любовница, это правда. Но фаворитка. И от этого клейма вам не избавиться, моя прелесть… Но разве оно так позорно?
– Оно не слишком приятно.
– Не огорчайте меня, мадемуазель. Вы мне чертовски нравитесь. А когда я так увлечен, ей-богу, любое сопротивление напрасно. Так что же вы капризничаете? Клянусь честью, лучшего любовника вам не найти. Да и отец ваш будет доволен. Как-никак, я брат короля. Единственный настоящий мужчина в этой семейке.
Я посмотрела на графа с тоской.
– Вам бы только болтать чепуху, ваше высочество. Мне вообще не нужны любовники. Ни вы, ни кто-либо другой.
– Это извращение, моя дорогая.
– Почему?
– Потому что, когда юная девица, чертовски привлекательная и еще более соблазнительная, заявляет, что ей совсем не нужны любовники, это называется извращением.
– Пусть это как угодно называется! Я вас просто боюсь иногда. Вы так настаиваете, что мне кажется, что вы помешались.
– Смелое замечание!
Он сжал мой локоть, слегка привлек к себе.
– Моя красавица, тебе нечего меня бояться. Даже если ты девственница, лучшего начала, чем со мной, тебе не найти. Никто в Версале не умеет обращаться с женщинами лучше, чем я. Со мной ты пройдешь отличную школу. Нужно только довериться мне и быть послушной… Клянусь, тебе не придется жалеть.
– Замолчите, – прошептала я умоляюще.
– Все дело в том, что мне не хочется молчать. Я хочу говорить и убеждать тебя в том, что пора перестать упрямиться. Хочешь, я поговорю с королевой и тебя переведут в свиту моей жены?
– Нет.
– А жаль. Там у нас было бы больше возможностей для свиданий. Ну, чего ты еще хочешь? Я дам тебе такую жизнь, какая тебе и не снилась. Министры будут тебе кланяться только за то, что ты принадлежишь мне. Не будет такого твоего желания, которое не было бы удовлетворено. Ты еще очень неопытна, но ведь и тебе ясно, что я потерял из-за тебя голову.
– Я не люблю вас, – проговорила я в отчаянии. – Ну чего вы от меня хотите?
Принц снова рассмеялся.
– Пойдемте прогуляемся, мадемуазель.
Он знаком подозвал к себе двух широкоплечих лакеев.
– Всю чернь выгнать вон из сада! Чтобы никакой сброд не путался под ногами…
Он предложил мне руку и, отворив передо мной садовую калитку, повел вдоль заснеженной аллеи, по обеим сторонам которой стояли беломраморные статуи Юлия Цезаря, Траяна, шведской королевы Кристины и прочих героев прошлого. Каменная оранжерея и птичник для редких птиц нынче были пусты. В глубине парка виднелись очертания роскошного грота, слегка присыпанного снегом. Было тихо и уютно, намного лучше, чем на улице. Надвигались сумерки.
– Я полагаю, бриллиантовое ожерелье, которое я подарил вам, будет чудесно гармонировать с вашим рождественским нарядом. Золотая парча, серебристо-голубая отделка и алмазы…
Я, изумленная, остановилась.
– Вы сумели узнать, какое у меня будет платье?
– Это было не так уж трудно.
– Кто вам выболтал мою тайну?
– Ваша подруга графиня де Водрейль.
Я была неприятно поражена. Мне казалось, что о моем чудесном рождественском костюме известно только мне, модистке, портнихе и, конечно, монастырской подруге, Терезе. Теперь мой шикарный наряд, конечно же, не произведет такого фурора. Его еще до праздника трижды обсудят дамы.
– Ну и ну! – сказала я мрачно. – Как же это вам удалось ее расспросить?
– Я ее не расспрашивал. Я просто купил у нее ваш секрет.
– Купили?!
– Самым обычным способом – за тысячу ливров. Я недоверчиво взглянула на принца.
– Что за чепуху вы несете! Купили!
– Да, легко и просто. Она мгновенно назначила сумму. У них большие денежные затруднения, моя дорогая. Граф де Водрейль очень любит развлечения не по средствам. А что, собственно, вас так возмущает? Деньги всем нужны.
– Чепуха какая-то, – пробормотала я, медленно высвобождая свою руку из его горячей руки. – Отпустите-ка меня.
В Люксембургском саду было тихо. Мягкий мокрый снег падал мне на ресницы и тут же таял, увлажняя глаза. Я подняла голову и вдруг заметила на одном из деревьев дубовой аллеи быструю рыжую белку с черными глазами-бусинками.
– Взгляните, принц! – прошептала я. – Какая ловкая!
– Гм, – пробормотал он, – вас она увлекает?
Я оперлась спиной на дерево и мечтательно вздохнула.
– Признаться, да. Пока я жила в Бретани, мне удавалось каждый день бывать в лесу – они там безбрежны… А в Париже не жизнь, а сплошной круговорот. Только и прогулки, что из дворца во дворец, из замка в замок.
– Если бы вы, моя дорогая, уступили мне, я бы повез вас в Сен-Жермен или Фонтенбло. Теперь это заброшенные дворцы. Мы бы бывали в лесах и отлично развлекались…
– Мне надоело говорить на эту тему.
– Да, я забыл, что вы любите только гулять.
– Что ж, это вполне невинное развлечение. Ваши пристрастия куда более греховны, – произнесла я насмешливо.
– Вы прелестны, мадемуазель, когда смотрите вот так.
– Как?
– Как Вольтер на нашу святую католическую церковь.
– Вы и Вольтера вспомнили…
Рука принца медленно и осторожно, с умением опытного мужчины, обвила мою талию.
– Конечно, – пробормотал он, не спеша расстегивая мой плащ, – Вольтер – это старая обезьяна, только и всего.
– Его уважают в Европе.
– Возможно.
– Он мой любимый писатель.
– О мадемуазель! Какие у вас скверные вкусы.
Его руки сумели расстегнуть мою одежду и, скользнув под плащ, сильнее обняли мою талию. Я стояла не шевелясь. Что-то было не так, как с Анри… Не так поспешно. Намного спокойнее и нежнее. Волнения не было, только слабое томление. Я не решалась признаться себе, но сейчас все казалось куда лучшим…
Он прикоснулся губами сначала к моей щеке – чуть насмешливо, легко, потом к шее, слегка отогнув ворот плаща, потом скользнул по губам. Это даже не был поцелуй – так, ласка, не более.
– Послушайте, вы переходите все границы, – прошептала я, с усилием заставив себя чуть отвернуть голову. – Прошу вас, оставьте меня…
– Раз уж мы перешли все границы, давайте перейдем еще одну – ей-Богу, вам это не будет неприятно…
– О чем вы?
– О том, кто же сумел вас так заморозить, моя дорогая. Кто вас так перепугал своей любовью, что вы боитесь пошевельнуться?
Я не отвечала, благодаря Бога за то, что в темноте не видно, к вспыхнули мои щеки. Мало-помалу, во мне пробуждалось любопытство. Каков он, все-таки, этот граф д'Артуа? Во всяком случае, в его объятиях я не ощущаю ни малейшего страха. И это очень даже хорошо… Но Анри я люблю, а графа нет.
– Позвольте мне продолжить, мадемуазель.
Его руки поднимались все выше, к корсажу, пока не легли на грудь. Все так медленно, плавно, без порывистости… Принц тяжело дышал от желания – он наверняка сдерживал его уже очень давно, но это меня не страшило, и я могла даже закрыть глаза. Пальцами он легко, без видимых усилий, скользил по корсажу, расшнуровывая его, и от этих движений меня охватила легкая сладкая дрожь. Он мгновенно заметил это, крепче привлек к себе, и мой корсаж пополз с груди вниз.
– Я всегда удивлялся, – пробормотал он, – зачем женщины носят на себе столько лишнего… Только на двадцатом году жизни я смог до конца изучить все эти дамские мелочи…
Так как я стояла, из упрямства чуть отвернув голову, его губы мягко прильнули к изгибу моего уха, за которым вился непослушный, выбившийся из прически локон. Припали, щекотнули, легко прикусили зубами… Я задрожала и задохнулась от этого. Он наклонил голову и, не дав мне ни мгновения передышки, прильнул губами к углублению шеи – самому нежному и приятному месту. Я подсознательно ощутила, что он чувствует своим ртом биение моего пульса.
– О, я, кажется, преуспел, – услышала я у самого уха тяжелый прерывистый шепот. Этот звук, а также мужское дыхание, почти касающееся моих барабанных перепонок, подарили мне такие ощущения, каких я не знала за всю жизнь.
Какая-то странная сила так и толкала меня к принцу, его теплым, настойчивым и таким умелым рукам, дерзкому рту, красивому лицу, самоуверенно склонившемуся надо мной. А ведь принц, в сущности, еще ничего и не делал. Было только несколько прикосновений и еще меньше поцелуев… Я дрожала всем телом, пытаясь пересилить себя. Ласки всегда хороши. Гораздо хуже то, что следует за ними… Правда, эта мысль уже не казалась мне вполне убедительной.
– Какой-то провинциальный щеголь уже поработал с вами, это ясно. Увы, моя милая, он был неумел. В любви нет ничего страшного, поверьте моему богатому опыту… Поедемте сейчас ко мне в Тампль, и я докажу вам это.
– Ах, нет, – прошептала я, – нет, этого я не сделаю.
– Дорогая моя, ваше упорство начинает меня злить. Мне же не семнадцать лет, правда? Вы совершенно явно толкаете меня к насилию.
Это было уже слишком. Я с силой вырвалась.
– Оставьте меня! – выдохнула я в бешенстве. – Ступайте к своей герцогине де Полиньяк – она вас утешит. Я не желаю выслушивать ваши угрозы…
Он не сделал ни малейшей попытки удержать меня, но я на всякий случай предупредила:
– Будете настаивать, я закричу, и очень громко!
– Вас услышали бы только мои лакеи.
Он внезапно рассмеялся – и раздраженно, и насмешливо.
– За кого вы меня принимаете? Я не разбойник. Я не намерен нападать на вас с ножом, опрокидывать на землю и срывать одежду, как бывает в романах. Если я захочу вас взять против вашей воли, я буду куда изобретательнее, уж поверьте.
– Ах, даже мороз по коже, – сказала я в тон ему так же насмешливо. – Как страшно!
Он смотрел на меня очень внимательно, со смешанным выражением гнева и восхищения.
– Дорогая принцесса, я согласен на время оставить эту тему. Поговорим о другом.
– О чем же?
– О политике.
Принц снова предложил мне руку, однако я вежливо отказалась.
– Что же вы хотели мне сообщить, ваше высочество?
– Только то, мадемуазель, что граф де Мирабо нуждается в вашей помощи.
Я остановилась. Имя графа де Мирабо всегда было для меня магическим. Скандалист, дуэлянт, донжуан, перед которым не может устоять ни одна женщина, несмотря на то, что граф безобразен, мятежник, много лет проведший в заключении, жертва собственного отца, автор едких памфлетов на монархию и государственное устройство, – его имя вызывало самые разные чувства, но никто не мог отрицать гениальности этого сверхизвестного человека.
– Мирабо?
– Да, мадемуазель, граф Оноре Габриэль Рикетти де Мирабо.
– Вы шутите, принц! Я его даже не видела никогда.
– Ну и что?
Лицо графа д'Артуа было необычно серьезно.
– Послушайте, моя строптивая красавица, – воскликнул он, хватая меня за локоть, – вы ведь умны, не так ли? Вы одна еще чего-то стоите среди всех фрейлин королевы…
– А Габриэль де Полиньяк? А Мари Луиза де Ламбаль?
– О, эти старые распутницы! Они думают только о себе.
– А разве я думаю о ком-нибудь другом?
– Вам небезразлична судьба Мирабо.
– Да, это правда, – сказала я настороженно. – Но лишь отчасти. Я ведь знаю его только по рассказам…
– Ну так выслушайте меня. Туанетта давно имеет огромный зуб на Мирабо.
– Я знаю. Она всегда бранит его.
– Более того, Туанетта не прочь арестовать Мирабо.
– Зачем.
– Вам не обязательно это знать. Ваша задача в другом.
– Что еще за задача?
– На некоторое время не допускать к королеве этого проклятого австрийца, графа де Мерси д'Аржанто. Если продержать его несколько дней вдали от королевы, она ничего не предпримет, и Мирабо сумеет покинуть Францию. Мы поможем ему. Австриец что-то пронюхал про наши планы. Нельзя позволить ему рассказать об этом Туанетте.
– Это правда? – спросила я недоверчиво.
– Клянусь могилой моей жены, черт побери!
– Ваша жена жива.
– Тогда клянусь ее жизнью.
– И королеве не причинят вреда мои действия?
– Нет. Это только помешает ей арестовать Мирабо.
– Мне довольно трудно сделать то, о чем вы просите. Как вы понимаете, я не могу запретить ее величеству видеть австрийского посланника, если она того захочет.
– Об этом можете не тревожиться. Со стороны Туанетты не возникнет никаких затруднений. Она терпеть не может политики. А вот Мерси д'Аржанто… Сделайте так, чтобы он ни под каким предлогом не попал к королеве.
Я рассмеялась.
– Я дежурю только три следующих дня, принц. Но ради Мирабо…
– Вот и прекрасно.
– А куда отправится Мирабо? – вдруг спросила я.
– В Англию. Там хорошо встречают эмигрантов.
– Ах, вот оно что! – протянула я. – Хорошо встречают!
– А что такое?
– Да так. Просто я могу рассказать вам все, что вы от меня утаили.
Я была довольна собственной догадливостью. Неужели принц считает меня дурой? Вовсе не о судьбе Мирабо он заботится, а, как всегда, его интриги – против королевы. И против ее родины – Австрии. Графу д'Артуа явно больше по вкусу другие державы – Англия и Пруссия, в которых у королевы нет никакой поддержки. Мирабо наверняка ехал в Англию для того, чтобы нащупать почву для политического союза. В случае успеха власть королевы сильно пошатнется…
– И что же вы мне можете рассказать? – настороженно спросил принц.
Но у меня уже появилась привычка – чисто дворцовая привычка – держать язык за зубами.
– Ничего особенного, монсеньор, – произнесла я, загадочно улыбаясь и не давая понять, шучу я или нет, – ничего особенного.
4
Версаль был залит огнями иллюминации. Королевский двор праздновал Рождество.К пышным версальским празднествам я уже немного привыкла, но нынешнее торжество своим размахом удивляло. Приемы королевы с их узким кругом завсегдатаев, балы в особняках парижской знати – все это не шло ни в какое сравнение с празднованием Рождества. Казалось, приглашение на бал получили все аристократы королевства. Версаль, этот чудо-город, просто трещал от наплыва гостей; гостиницы и постоялые дворы были переполнены, а тот, кто по распоряжению короля получил комнату в самом дворце, чувствовал себя счастливчиком. Огромные залы не вмещали всех приглашенных, и многие из них были вытеснены во двор, даже в аллеи парка.