Страница:
собрав складками его верхний край и стянув их туго-натуго при помощи
устойчивого вертлюга.
В боковых стенках мешка были сделаны три круглые окошка с толстыми, но
прозрачными стеклами, сквозь которые я мог смотреть во все стороны по
горизонтали. Такое же окошко находилось внизу и соответствовало небольшому
отверстию в дне корзины: сквозь него я мог смотреть вниз. Но вверху нельзя
было устроить такое окно, ибо верхний, стянутый, край мешка был собран
складками. Впрочем, в этом окне и надобности не было, так как шар все
заслонил бы собою.
Под одним из боковых окошек, примерно на расстоянии фута, имелось
отверстие дюйма в три диаметром; а в отверстие было вставлено медное кольцо
с винтовыми нарезками на внутренней поверхности. В это кольцо ввинчивалась
трубка конденсатора, помещавшегося, само собою разумеется, внутри каучуковой
камеры. Через эту трубку разреженный воздух втягивался с помощью вакуума,
образовавшегося в аппарате, сгущался и проходил в камеру. Повторив эту
операцию несколько раз, можно было наполнить камеру воздухом, вполне
пригодным для дыхания. Но в столь тесном помещении воздух, разумеется,
должен был быстро портиться вследствие частого соприкасания с легкими и
становиться не пригодным для дыхания. Тогда его можно было выбрасывать
посредством небольшого клапана на дне мешка; будучи более тяжелым, этот
воздух быстро опускался вниз, рассеиваясь в более легкой наружной атмосфере.
Из опасения создать полный вакуум в камере при выпускании воздуха, очистка
последнего никогда не производилась сразу, а лишь постепенно. Клапан
открывался секунды на две - на три, потом замыкался, и так - несколько раз,
пока конденсатор не заменял вытесненный воздух запасом нового. Ради опыта я
положил кошку и котят в корзиночку, которую подвесил снаружи к пуговице,
находящейся подле клапана; открывая клапан, я мог кормить кошек по мере
надобности. Я сделал это раньше, чем затянул камеру, с помощью одного из
упомянутых выше шестов, поддерживавших обруч. Как только камера наполнилась
сконденсированным воздухом, шесты и обруч оказались излишними, ибо,
расширяясь, внутренняя атмосфера и без них растягивала каучуковый мешок.
Когда я приладил все эти приборы и наполнил камеру, было всего без
десяти минут девять. Все это время я жестоко страдал от недостатка воздуха и
горько упрекал себя за небрежность, или скорее за безрассудную смелость,
побудившую меня отложить до последней минуты столь важное дело. Но, когда
наконец все было готово, я тотчас почувствовал благотворные последствия
своего изобретения. Я снова дышал легко и свободно, - да и почему бы мне не
дышать? К моему удовольствию и удивлению, жестокие страдания, терзавшие меня
до сих пор, почти совершенно исчезли. Осталось только ощущение какой-то
раздутости или растяжения в запястьях, лодыжках и гортани. Очевидно,
мучительные ощущения, вызванные недостаточным атмосферным давлением, давно
прекратились, а болезненное состояние, которое я испытывал в течение
последних двух часов, происходило только вследствие затрудненного дыхания.
В сорок минут девятого, то есть незадолго до того, как я затянул
отверстие мешка, ртуть опустилась до нижнего уровня в высотомере. Я
находился на высоте 132000 футов, то есть двадцати пяти миль, и,
следовательно, мог обозревать не менее одной триста двадцатой всей земной
поверхности. В девять часов я снова потерял из виду землю на востоке,
заметив при этом, что шар быстро несется в направлении норд-норд-вест.
Расстилавшийся подо мною океан все еще казался вогнутым; впрочем, облака
часто скрывали его от меня.
В половине десятого я снова выбросил из корзины горсть перьев. Они не
полетели, как я ожидал, но упали, как пуля, - всей кучей, с невероятною
быстротою, - и в несколько секунд исчезли из виду. Сначала я не мог
объяснить себе это странное явление; мне казалось невероятным, чтобы
быстрота подъема так страшно возросла. Но вскоре я сообразил, что
разреженная атмосфера уже не могла поддерживать перья, - они действительно
упали с огромной быстротой; и поразившее меня явление обусловлено было
сочетанием скорости падения перьев со скоростью подъема моего шара.
Часам к десяти мне уже нечего было особенно наблюдать. Все шло
исправно; быстрота подъема, как мне казалось, постоянно возрастала, хотя я
не мог определить степень этого возрастания. Я не испытывал никаких
болезненных ощущений, а настроение духа было бодрее, чем когда-либо после
моего вылета из Роттердама! Я коротал время, осматривая инструменты и
обновляя воздух в камере. Я решил повторять это через каждые сорок минут -
скорее для того, чтобы предохранить свой организм от возможных нарушений его
деятельности, чем по действительной необходимости. В то же время я невольно
уносился мыслями вперед. Воображение мое блуждало в диких, сказочных
областях луны, необузданная фантазия рисовала мне обманчивые чудеса этого
призрачного и неустойчивого мира. То мне мерещились дремучие вековые леса,
крутые утесы, шумные водопады, низвергавшиеся в бездонные пропасти. То я
переносился в пустынные просторы, залитые лучами полуденного солнца, куда
ветерок не залетал от века, где воздух точно окаменел и всюду, куда хватает
глаз, расстилаются луговины, поросшие маком и стройными лилиями,
безмолвными, словно оцепеневшими. То вдруг являлось передо мною озеро,
темное, неясное, сливавшееся вдали с грядами облаков. Но не только эти
картины рисовались моему воображению. Мне рисовались ужасы, один другого
грознее и причудливее, и даже мысль об их возможности потрясала меня до
глубины души. Впрочем, я старался не думать о них, справедливо полагая, что
действительные и осязаемые опасности моего предприятия должны поглотить все
мое внимание.
В пять часов пополудни, обновляя воздух в камере, я заглянул в корзину
с кошками. Мать, по-видимому, жестоко страдала, несомненно, вследствие
затрудненного дыхания; но котята изумили меня. Я ожидал, что они тоже будут
страдать, хотя и в меньшей степени, чем кошка, что подтвердило бы мою теорию
насчет нашей привычки к известному атмосферному давлению. Оказалось, однако,
- чего я вовсе не ожидал, - что они совершенно здоровы, дышат легко и
свободно и не обнаруживают ни малейших признаков какого-либо органического
расстройства. Я могу объяснить это явление, только расширив мою теорию и
предположив, что крайне разреженная атмосфера не представляет (как я вначале
думал) со стороны ее химического состава никакого препятствия для жизни и
существо, родившееся в такой среде, будет дышать в ней без всякого труда, а
попавши в более плотные слои по соседству с землей, испытает те же мучения,
которым я подвергался так недавно. Очень сожалею, что вследствие несчастной
случайности я потерял эту кошачью семейку и не мог продолжать свои опыты.
Просунув чашку с водой для старой кошки в отверстие мешка, я зацепил рукавом
за шнурок, на котором висела корзинка, и сдернул его с пуговицы. Если бы
корзинка с кошками каким-нибудь чудом испарилась в воздухе - она не могла бы
исчезнуть с моих глаз быстрее, чем сейчас. Не прошло положительно и десятой
доли секунды, как она уже скрылась со всеми своими пассажирами. Я пожелал им
счастливого пути, но, разумеется, не питал никакой надежды, что кошка или
котята останутся в живых, дабы рассказать о своих бедствиях.
В шесть часов значительная часть земли на востоке покрылась густою
тенью, которая быстро надвигалась, так что в семь без пяти минут вся видимая
поверхность земли погрузилась в ночную тьму. Но долго еще после этого лучи
заходящего солнца освещали мой шар; и это обстоятельство, которое, конечно,
можно было предвидеть заранее, доставляло мне большую радость. Значит, я и
утром увижу восходящее светило гораздо раньше, чем добрые граждане
Роттердама, несмотря на более восточное положение этого города, и, таким
образом, буду пользоваться все более и более продолжительным днем
соответственно с высотой, которой буду достигать. Я решил вести дневник
моего путешествия, отмечая дни через каждые двадцать четыре часа и не
принимая в расчет ночей.
В десять часов меня стало клонить ко сну, и я решил было улечься, но
меня остановило одно обстоятельство, о котором я совершенно забыл, хотя
должен был предвидеть его заранее. Если я засну, кто же будет накачивать
воздух в камеру? Дышать в ней можно было самое большее час; если продлить
этот срок даже на четверть часа, последствия могли быть самые гибельные.
Затруднение это очень смутило меня, и хотя мне едва ли поверят, но, несмотря
на преодоление стольких опасностей, я готов был отчаяться перед новым,
потерял всякую надежду на исполнение моего плана и уже подумывал о спуске.
Впрочем, то было лишь минутное колебание. Я рассудил, что человек - верный
раб привычек, и многие мелочи повседневной жизни только кажутся ему
существенно важными, а на самом деле они сделались такими единственно в
результате привычки. Конечно, я не мог обойтись без сна, но что мешало мне
приучить себя просыпаться через каждый час в течение всей ночи? Для полного
обновления воздуха достаточно было пяти минут. Меня затруднял только способ,
каким я буду будить себя в надлежащее время. Правду сказать, я долго ломал
себе голову над разрешением этого вопроса. Я слышал, что студенты прибегают
к такому приему: взяв в руку медную пулю, держат ее над медным тазиком; и,
если студенту случится задремать над книгой, пуля падает, и ее звон о тазик
будит его. Но для меня подобный способ вовсе не годился, так как я не
намерен был бодрствовать все время, а хотел лишь просыпаться через
определенные промежутки времени. Наконец я придумал приспособление, которое
при всей своей простоте показалось мне в первую минуту открытием не менее
блестящим, чем изобретение телескопа, паровой машины или даже
книгопечатания.
Необходимо заметить, что на той высоте, которой я достиг в настоящее
время, шар продолжал подниматься без толчков и отклонений, совершенно
равномерно, так что корзина не испытывала ни малейшей тряски. Это
обстоятельство явилось как нельзя более кстати для моего изобретения. Мой
запас воды помещался в бочонках, по пяти галлонов каждый, они были выстроены
вдоль стенки корзины. Я отвязал один бочонок и, достав две веревки, натянул
их поперек корзины вверху, на расстоянии фута одну от другой, так что они
образовали нечто вроде полки. На эту полку я взгромоздил бочонок, положив
его горизонтально. Под бочонком, на расстоянии восьми дюймов от веревок и
четырех футов от дна корзины, прикрепил другую полку, употребив для этого
тонкую дощечку, единственную, имевшуюся у меня в запасе. На дощечку поставил
небольшой глиняный кувшинчик. Затем провертел дырку в стенке бочонка над
кувшином и заткнул ее втулкой из мягкого дерева. Вдвигая и выдвигая втулку,
я наконец установил ее так, чтобы вода, просачиваясь сквозь отверстие,
наполняла кувшинчик до краев за шестьдесят минут. Рассчитать это было
нетрудно, проследив, какая часть кувшина наполняется в известный промежуток
времени. Остальное понятно само собою. Я устроил себе постель на дне корзины
так, чтобы голова приходилась под носиком кувшина. Ясно, что по истечении
часа вода, наполнив кувшин, должна была выливаться из носика, находившегося
несколько ниже его краев. Ясно также, что, орошая лицо мое с высоты четырех
футов, вода должна была разбудить меня, хотя бы я заснул мертвым сном.
Было уже одиннадцать часов, когда я покончил с устройством этого
будильника. Затем я немедленно улегся спать, вполне положившись на мое
изобретение. И мне не пришлось разочароваться в нем. Точно через каждые
шестьдесят минут я вставал, разбуженный моим верным хронометром, выливал из
кувшина воду обратно в бочонок и, обновив воздух с помощью конденсатора,
снова укладывался спать. Эти регулярные перерывы в сне беспокоили меня даже
меньше, чем я ожидал. Когда я встал утром, было уже семь часов, и солнце
поднялось на несколько градусов над линией горизонта.
3 апреля. Я убедился, что мой шар находится на огромной высоте, так как
выпуклость земли была теперь ясно видна. Подо мной, в океане, можно было
различить скопление каких-то темных пятен - без сомнения, острова. Небо над
головой казалось агатово-черным, звезды блистали; они стали видны с первого
же дня моего полета. Далеко по направлению к северу я заметил тонкую белую,
ярко блестевшую линию, или полоску, на краю неба, в которой не колеблясь
признал южную окраину полярных льдов. Мое любопытство было сильно
возбуждено, так как я рассчитывал, что буду лететь гораздо дальше к северу
и, может быть, окажусь над самым полюсом, Я пожалел, что огромная высота, на
которой я находился, не позволит мне осмотреть его как следует. Но все-таки
я мог заметить многое.
В течение дня не случилось ничего особенного. Все мои приборы
действовали исправно, и шар поднимался без всяких толчков. Сильный холод
заставил меня плотнее закутаться в пальто. Когда земля оделась ночным
мраком, я улегся спать, хотя еще много часов спустя вокруг моего шара стоял
белый день. Водяные часы добросовестно исполняли свою обязанность, и я
спокойно проспал до утра, пробуждаясь лишь для того, чтобы обновить воздух.
4 апреля. Встал здоровым и бодрым и был поражен тем, как странно
изменился вид океана. Он утратил свою темно-голубую окраску и казался
серовато-белым, притом он ослепительно блестел. Выпуклость океана была видна
так четко, что громада воды, находившейся подо мною, точно низвергалась в
пучину по краям неба, и я невольно прислушивался, стараясь расслышать грохот
этих мощных водопадов. Островов не было видно, потому ли, что они исчезли за
горизонтом в юго-восточном направлении, или все растущая высота уже лишала
меня возможности видеть их. Последнее предположение казалось мне, однако,
более вероятным. Полоса льдов на севере выступала все яснее. Холод не
усиливался. Ничего особенного не случилось, и я провел день за чтением книг,
которые захватил с собою.
5 апреля. Отмечаю любопытный феномен: солнце взошло, однако вся видимая
поверхность земли все еще была погружена в темноту. Но мало-помалу она
осветилась, и снова показалась на севере полоса льдов. Теперь она выступала
очень ясно и казалась гораздо темнее, чем воды океана. Я, очевидно,
приближался к ней, и очень быстро. Мне казалось, что я различаю землю на
востоке и на западе, но я не был в этом уверен. Температура умеренная. В
течение дня не случилось ничего особенного. Рано лег спать.
6 апреля. Был удивлен, увидев полосу льда на очень близком расстоянии,
а также бесконечное ледяное поле, простиравшееся к северу. Если шар сохранит
то же направление, то я скоро окажусь над Ледовитым океаном и несомненно
увижу полюс. В течение дня я неуклонно приближался ко льдам. К ночи пределы
моего горизонта неожиданно и значительно расширились, без сомнения потому,
что земля имеет форму сплюснутого сфероида, и я находился теперь над
плоскими областями вблизи Полярного круга. Когда наступила ночь, я лег
спать, охваченный тревогой, ибо опасался, что предмет моего любопытства,
скрытый ночной темнотой, ускользнет от моих наблюдений.
7 апреля. Встал рано и, к своей великой радости, действительно увидел
Северный полюс. Не было никакого сомнения, что это именно полюс и он
находится прямо подо мною. Но, увы! Я поднялся на такую высоту, что ничего
не мог рассмотреть в подробностях. В самом деле, если составить прогрессию
моего восхождения на основании чисел, указывавших высоту шара в различные
моменты между шестью утра 2 апреля и девятью без двадцати минут утра того же
дня (когда высотомер перестал действовать), то теперь, в четыре утра
седьмого апреля, шар должен был находиться на высоте не менее 7254 миль над
поверхностью океана. (С первого взгляда эта цифра может показаться
грандиозной, но, по всей вероятности, она была гораздо ниже действительной.)
Во всяком случае, я видел всю площадь, соответствовавшую большому диаметру
земли; все северное полушарие лежало подо мною наподобие карты в
ортографической проекции, и линия экватора образовывала линию моего
горизонта. Итак, ваши превосходительства без труда поймут, что лежавшие подо
мною неизведанные области в пределах Полярного круга находились на столь
громадном расстоянии и в столь уменьшенном виде, что рассмотреть их подробно
было невозможно. Все же мне удалось увидеть кое-что замечательное. К северу
от упомянутой линии, которую можно считать крайней границей человеческих
открытий в этих областях, расстилалось сплошное, или почти сплошное, поле.
Поверхность его, будучи вначале плоской, мало-помалу понижалась, принимая
заметно вогнутую форму, и завершалась у самого полюса круглой, резко
очерченной впадиной. Последняя казалась гораздо темнее остального полушария
и была местами совершенно черного цвета. Диаметр впадины соответствовал углу
зрения в шестьдесят пять секунд. Больше ничего нельзя было рассмотреть. К
двенадцати часам впадина значительно уменьшилась, а в семь пополудни я
потерял ее из вида: шар миновал западную окраину льдов и несся по
направлению к экватору.
8 апреля. Видимый диаметр земли заметно уменьшился, окраска совершенно
изменилась. Вся доступная наблюдению площадь казалась бледно-желтого цвета
различных оттенков, местами блестела так, что больно было смотреть. Кроме
того, мне сильно мешала насыщенная испарениями плотная земная атмосфера; я
лишь изредка видел самую землю в просветах между облаками. В течение
последних сорока восьми часов эта помеха давала себя чувствовать в более или
менее сильной степени, а при той высоте, которой теперь достиг шар, груды
облаков сблизились в поле зрения еще теснее, и наблюдать землю становилось
все затруднительнее. Тем не менее я убедился, что шар летит над областью
Великих озер в Северной Америке, стремясь к югу, и я скоро достигну
тропиков. Это обстоятельство весьма обрадовало меня, так как сулило успех
моему предприятию. В самом деле, направление, в котором я несся до сих пор,
крайне тревожило меня, так как, продолжая двигаться в том же направлении, я
бы вовсе не попал на луну, орбита которой наклонена к эклиптике под
небольшим углом в 5ь8'48". Странно, что я так поздно уразумел свою ошибку:
мне следовало подняться из какого-нибудь пункта в плоскости лунного эллипса.
9 апреля. Сегодня диаметр земли значительно уменьшился, окраска ее
приняла более яркий желтый оттенок. Мой шар держал курс на юг, и в девять
утра он достиг северной окраины Мексиканского залива.
10 апреля. Около пяти часов утра меня разбудил оглушительный треск,
который я решительно не мог себе объяснить. Он продолжался всего несколько
мгновений и не походил ни на один из слышанных мною доселе звуков. Нечего и
говорить, что я страшно перепугался; в первую минуту мне почудилось, что шар
лопнул. Я осмотрел свои приборы, однако все они оказались в порядке. Большую
часть дня я провел в размышлениях об этом странном треске, но не мог никак
его объяснить. Лег спать крайне обеспокоенный и взволнованный.
11 апреля. Диаметр земли поразительно уменьшился, и я в первый раз
заметил значительное увеличение диаметра луны. Теперь приходилось
затрачивать немало труда и времени, чтобы сгустить достаточно воздуха,
нужного для дыхания.
12 апреля. Странно изменилось направление шара; и хотя я предвидел это
заранее, но все-таки обрадовался несказанно. Достигнув двадцатой параллели
южного полушария, шар внезапно повернул под острым углом на восток и весь
день летел в этом направлении, оставаясь в плоскости лунного эллипса.
Достойно замечания, что следствием этой перемены было довольно заметное
колебание корзины, ощущавшееся в течение нескольких часов.
13 апреля. Снова был крайне встревожен громким треском, который так
меня напугал десятого. Долго думал об этом явлении, но ничего не мог
придумать. Значительное уменьшение диаметра земли: теперь его угловая
величина лишь чуть побольше двадцати пяти градусов. Луна находится почти у
меня над головой, так что я не могу ее видеть. Шар по-прежнему летит в ее
плоскости, переместившись несколько на восток.
14 апреля. Стремительное уменьшение диаметра земли. Шар, по-видимому,
поднялся над линией абсид по направлению к перигелию - то есть, иными
словами, стремится прямо к луне, в части ее орбиты, наиболее близкой к
земному шару. Сама луна находится над моей головой, то есть недоступна
наблюдению. Обновление воздуха в камере потребовало усиленного и
продолжительного труда.
15 апреля. На земле нельзя рассмотреть даже самых общих очертаний
материков и морей. Около полудня я в третий раз услышал загадочный треск,
столь поразивший меня раньше. Теперь он продолжался несколько секунд,
постепенно усиливаясь. Оцепенев от ужаса, я ожидал какой-нибудь страшной
катастрофы, когда корзину вдруг сильно встряхнуло и мимо моего шара с ревом,
свистом и грохотом пронеслась огромная огненная масса. Оправившись от ужаса
и изумления, я сообразил, что это должен быть вулканический обломок,
выброшенный с небесного тела, к которому я так быстро приближался, и, по
всей вероятности, принадлежащий к разряду тех странных камней, которые
попадают иногда на нашу землю и называются метеорами.
16 апреля. Сегодня, заглянув в боковые окна камеры, я, к своему
великому удовольствию, увидел, что край лунного диска выступает над шаром со
всех сторон. Я был очень взволнован, чувствуя, что скоро наступит конец
моему опасному путешествию. Действительно, конденсация воздуха требовала
таких усилий, что она отнимала у меня все время. Спать почти не приходилось.
Я чувствовал мучительную усталость и совсем обессилел. Человеческая природа
не способна долго выдерживать такие страдания. Во время короткой ночи мимо
меня опять пронесся метеор. Они появлялись все чаще, и это не на шутку стало
пугать меня.
17 апреля. Сегодня - достопамятный день моего путешествия. Если
припомните, тринадцатого апреля угловая величина земли достигала всего
двадцати пяти градусов. Четырнадцатого она очень уменьшилась, пятнадцатого -
еще значительнее, а шестнадцатого, ложась спать, я отметил угол в 7ь15'
Каково же было мое удивление, когда, пробудившись после непродолжительного и
тревожного сна утром семнадцатого апреля, я увидел, что поверхность,
находившаяся подо мною, вопреки всяким ожиданиям увеличилась и достигла не
менее тридцати девяти градусов в угловом диаметре! Меня точно обухом по
голове ударили. Безграничный ужас и изумление, которых не передашь никакими
словами, поразили, ошеломили, раздавили меня. Колени мои дрожали, зубы
выбивали дробь, волосы поднялись дыбом. "Значит, шар лопнул! - мелькнуло в
моем уме. - Шар лопнул! Я падаю! Падаю с невероятной, неслыханной быстротой!
Судя по тому громадному расстоянию, которое я уже пролетел, не пройдет и
десяти минут, как я ударюсь о землю и разобьюсь вдребезги". Наконец ко мне
вернулась способность мыслить; я опомнился, подумал, стал сомневаться. Нет,
это невероятно. Я не мог так быстро спуститься. К тому же, хотя я, очевидно,
приближался к расстилавшейся подо мною поверхности, но вовсе не так быстро,
как мне показалось в первую минуту. Эти размышления несколько успокоили
меня, и я наконец понял, в чем дело. Если бы испуг и удивление не отбили у
меня всякую способность соображать, я бы с первого взгляда заметил, что
поверхность, находившаяся подо мною, ничуть не похожа на поверхность моей
матери-земли. Последняя находилась теперь наверху, над моей головой, а
внизу, под моими ногами, была луна во всем ее великолепии.
Мои растерянность и изумление при таком необычайном повороте дела
непонятны мне самому. Этот bouleversement [переворот (франц.).] не только
был совершенно естествен и необходим, но я заранее знал, что он неизбежно
свершится, когда шар достигнет того пункта, где земное притяжение уступит
место притяжению луны, - или, точнее, тяготение шара к земле будет слабее
его тяготения к луне. Правда, я только что проснулся и не успел еще прийти в
себя, когда заметил нечто поразительное; и хотя я мог это предвидеть, но в
настоящую минуту вовсе не ожидал. Поворот шара, очевидно, произошел спокойно
и постепенно, и если бы я даже проснулся вовремя, то вряд ли мог бы заметить
его по какому-нибудь изменению внутри камеры.
Нужно ли говорить, что, опомнившись после первого изумления и ужаса и
ясно сообразив, в чем дело, я с жадностью принялся рассматривать поверхность
луны. Она расстилалась подо мною, точно карта, и, хотя находилась еще очень
далеко, все ее очертания выступали вполне ясно. Полное отсутствие океанов,
морей, даже озер и рек - словом, каких бы то ни было водных бассейнов -
сразу бросилось мне в глаза, как самая поразительная черта лунной орографии.
При всем том, как это ни странно, я мог различить обширные равнины,
очевидно, наносного характера, хотя большая часть поверхности была усеяна
бесчисленными вулканами конической формы, которые казались скорее насыпными,
чем естественными возвышениями. Самый большой не превосходил трех - трех с
четвертью миль. Впрочем, карта вулканической области Флегрейских полей даст
вашим превосходительствам лучшее представление об этом ландшафте, чем
устойчивого вертлюга.
В боковых стенках мешка были сделаны три круглые окошка с толстыми, но
прозрачными стеклами, сквозь которые я мог смотреть во все стороны по
горизонтали. Такое же окошко находилось внизу и соответствовало небольшому
отверстию в дне корзины: сквозь него я мог смотреть вниз. Но вверху нельзя
было устроить такое окно, ибо верхний, стянутый, край мешка был собран
складками. Впрочем, в этом окне и надобности не было, так как шар все
заслонил бы собою.
Под одним из боковых окошек, примерно на расстоянии фута, имелось
отверстие дюйма в три диаметром; а в отверстие было вставлено медное кольцо
с винтовыми нарезками на внутренней поверхности. В это кольцо ввинчивалась
трубка конденсатора, помещавшегося, само собою разумеется, внутри каучуковой
камеры. Через эту трубку разреженный воздух втягивался с помощью вакуума,
образовавшегося в аппарате, сгущался и проходил в камеру. Повторив эту
операцию несколько раз, можно было наполнить камеру воздухом, вполне
пригодным для дыхания. Но в столь тесном помещении воздух, разумеется,
должен был быстро портиться вследствие частого соприкасания с легкими и
становиться не пригодным для дыхания. Тогда его можно было выбрасывать
посредством небольшого клапана на дне мешка; будучи более тяжелым, этот
воздух быстро опускался вниз, рассеиваясь в более легкой наружной атмосфере.
Из опасения создать полный вакуум в камере при выпускании воздуха, очистка
последнего никогда не производилась сразу, а лишь постепенно. Клапан
открывался секунды на две - на три, потом замыкался, и так - несколько раз,
пока конденсатор не заменял вытесненный воздух запасом нового. Ради опыта я
положил кошку и котят в корзиночку, которую подвесил снаружи к пуговице,
находящейся подле клапана; открывая клапан, я мог кормить кошек по мере
надобности. Я сделал это раньше, чем затянул камеру, с помощью одного из
упомянутых выше шестов, поддерживавших обруч. Как только камера наполнилась
сконденсированным воздухом, шесты и обруч оказались излишними, ибо,
расширяясь, внутренняя атмосфера и без них растягивала каучуковый мешок.
Когда я приладил все эти приборы и наполнил камеру, было всего без
десяти минут девять. Все это время я жестоко страдал от недостатка воздуха и
горько упрекал себя за небрежность, или скорее за безрассудную смелость,
побудившую меня отложить до последней минуты столь важное дело. Но, когда
наконец все было готово, я тотчас почувствовал благотворные последствия
своего изобретения. Я снова дышал легко и свободно, - да и почему бы мне не
дышать? К моему удовольствию и удивлению, жестокие страдания, терзавшие меня
до сих пор, почти совершенно исчезли. Осталось только ощущение какой-то
раздутости или растяжения в запястьях, лодыжках и гортани. Очевидно,
мучительные ощущения, вызванные недостаточным атмосферным давлением, давно
прекратились, а болезненное состояние, которое я испытывал в течение
последних двух часов, происходило только вследствие затрудненного дыхания.
В сорок минут девятого, то есть незадолго до того, как я затянул
отверстие мешка, ртуть опустилась до нижнего уровня в высотомере. Я
находился на высоте 132000 футов, то есть двадцати пяти миль, и,
следовательно, мог обозревать не менее одной триста двадцатой всей земной
поверхности. В девять часов я снова потерял из виду землю на востоке,
заметив при этом, что шар быстро несется в направлении норд-норд-вест.
Расстилавшийся подо мною океан все еще казался вогнутым; впрочем, облака
часто скрывали его от меня.
В половине десятого я снова выбросил из корзины горсть перьев. Они не
полетели, как я ожидал, но упали, как пуля, - всей кучей, с невероятною
быстротою, - и в несколько секунд исчезли из виду. Сначала я не мог
объяснить себе это странное явление; мне казалось невероятным, чтобы
быстрота подъема так страшно возросла. Но вскоре я сообразил, что
разреженная атмосфера уже не могла поддерживать перья, - они действительно
упали с огромной быстротой; и поразившее меня явление обусловлено было
сочетанием скорости падения перьев со скоростью подъема моего шара.
Часам к десяти мне уже нечего было особенно наблюдать. Все шло
исправно; быстрота подъема, как мне казалось, постоянно возрастала, хотя я
не мог определить степень этого возрастания. Я не испытывал никаких
болезненных ощущений, а настроение духа было бодрее, чем когда-либо после
моего вылета из Роттердама! Я коротал время, осматривая инструменты и
обновляя воздух в камере. Я решил повторять это через каждые сорок минут -
скорее для того, чтобы предохранить свой организм от возможных нарушений его
деятельности, чем по действительной необходимости. В то же время я невольно
уносился мыслями вперед. Воображение мое блуждало в диких, сказочных
областях луны, необузданная фантазия рисовала мне обманчивые чудеса этого
призрачного и неустойчивого мира. То мне мерещились дремучие вековые леса,
крутые утесы, шумные водопады, низвергавшиеся в бездонные пропасти. То я
переносился в пустынные просторы, залитые лучами полуденного солнца, куда
ветерок не залетал от века, где воздух точно окаменел и всюду, куда хватает
глаз, расстилаются луговины, поросшие маком и стройными лилиями,
безмолвными, словно оцепеневшими. То вдруг являлось передо мною озеро,
темное, неясное, сливавшееся вдали с грядами облаков. Но не только эти
картины рисовались моему воображению. Мне рисовались ужасы, один другого
грознее и причудливее, и даже мысль об их возможности потрясала меня до
глубины души. Впрочем, я старался не думать о них, справедливо полагая, что
действительные и осязаемые опасности моего предприятия должны поглотить все
мое внимание.
В пять часов пополудни, обновляя воздух в камере, я заглянул в корзину
с кошками. Мать, по-видимому, жестоко страдала, несомненно, вследствие
затрудненного дыхания; но котята изумили меня. Я ожидал, что они тоже будут
страдать, хотя и в меньшей степени, чем кошка, что подтвердило бы мою теорию
насчет нашей привычки к известному атмосферному давлению. Оказалось, однако,
- чего я вовсе не ожидал, - что они совершенно здоровы, дышат легко и
свободно и не обнаруживают ни малейших признаков какого-либо органического
расстройства. Я могу объяснить это явление, только расширив мою теорию и
предположив, что крайне разреженная атмосфера не представляет (как я вначале
думал) со стороны ее химического состава никакого препятствия для жизни и
существо, родившееся в такой среде, будет дышать в ней без всякого труда, а
попавши в более плотные слои по соседству с землей, испытает те же мучения,
которым я подвергался так недавно. Очень сожалею, что вследствие несчастной
случайности я потерял эту кошачью семейку и не мог продолжать свои опыты.
Просунув чашку с водой для старой кошки в отверстие мешка, я зацепил рукавом
за шнурок, на котором висела корзинка, и сдернул его с пуговицы. Если бы
корзинка с кошками каким-нибудь чудом испарилась в воздухе - она не могла бы
исчезнуть с моих глаз быстрее, чем сейчас. Не прошло положительно и десятой
доли секунды, как она уже скрылась со всеми своими пассажирами. Я пожелал им
счастливого пути, но, разумеется, не питал никакой надежды, что кошка или
котята останутся в живых, дабы рассказать о своих бедствиях.
В шесть часов значительная часть земли на востоке покрылась густою
тенью, которая быстро надвигалась, так что в семь без пяти минут вся видимая
поверхность земли погрузилась в ночную тьму. Но долго еще после этого лучи
заходящего солнца освещали мой шар; и это обстоятельство, которое, конечно,
можно было предвидеть заранее, доставляло мне большую радость. Значит, я и
утром увижу восходящее светило гораздо раньше, чем добрые граждане
Роттердама, несмотря на более восточное положение этого города, и, таким
образом, буду пользоваться все более и более продолжительным днем
соответственно с высотой, которой буду достигать. Я решил вести дневник
моего путешествия, отмечая дни через каждые двадцать четыре часа и не
принимая в расчет ночей.
В десять часов меня стало клонить ко сну, и я решил было улечься, но
меня остановило одно обстоятельство, о котором я совершенно забыл, хотя
должен был предвидеть его заранее. Если я засну, кто же будет накачивать
воздух в камеру? Дышать в ней можно было самое большее час; если продлить
этот срок даже на четверть часа, последствия могли быть самые гибельные.
Затруднение это очень смутило меня, и хотя мне едва ли поверят, но, несмотря
на преодоление стольких опасностей, я готов был отчаяться перед новым,
потерял всякую надежду на исполнение моего плана и уже подумывал о спуске.
Впрочем, то было лишь минутное колебание. Я рассудил, что человек - верный
раб привычек, и многие мелочи повседневной жизни только кажутся ему
существенно важными, а на самом деле они сделались такими единственно в
результате привычки. Конечно, я не мог обойтись без сна, но что мешало мне
приучить себя просыпаться через каждый час в течение всей ночи? Для полного
обновления воздуха достаточно было пяти минут. Меня затруднял только способ,
каким я буду будить себя в надлежащее время. Правду сказать, я долго ломал
себе голову над разрешением этого вопроса. Я слышал, что студенты прибегают
к такому приему: взяв в руку медную пулю, держат ее над медным тазиком; и,
если студенту случится задремать над книгой, пуля падает, и ее звон о тазик
будит его. Но для меня подобный способ вовсе не годился, так как я не
намерен был бодрствовать все время, а хотел лишь просыпаться через
определенные промежутки времени. Наконец я придумал приспособление, которое
при всей своей простоте показалось мне в первую минуту открытием не менее
блестящим, чем изобретение телескопа, паровой машины или даже
книгопечатания.
Необходимо заметить, что на той высоте, которой я достиг в настоящее
время, шар продолжал подниматься без толчков и отклонений, совершенно
равномерно, так что корзина не испытывала ни малейшей тряски. Это
обстоятельство явилось как нельзя более кстати для моего изобретения. Мой
запас воды помещался в бочонках, по пяти галлонов каждый, они были выстроены
вдоль стенки корзины. Я отвязал один бочонок и, достав две веревки, натянул
их поперек корзины вверху, на расстоянии фута одну от другой, так что они
образовали нечто вроде полки. На эту полку я взгромоздил бочонок, положив
его горизонтально. Под бочонком, на расстоянии восьми дюймов от веревок и
четырех футов от дна корзины, прикрепил другую полку, употребив для этого
тонкую дощечку, единственную, имевшуюся у меня в запасе. На дощечку поставил
небольшой глиняный кувшинчик. Затем провертел дырку в стенке бочонка над
кувшином и заткнул ее втулкой из мягкого дерева. Вдвигая и выдвигая втулку,
я наконец установил ее так, чтобы вода, просачиваясь сквозь отверстие,
наполняла кувшинчик до краев за шестьдесят минут. Рассчитать это было
нетрудно, проследив, какая часть кувшина наполняется в известный промежуток
времени. Остальное понятно само собою. Я устроил себе постель на дне корзины
так, чтобы голова приходилась под носиком кувшина. Ясно, что по истечении
часа вода, наполнив кувшин, должна была выливаться из носика, находившегося
несколько ниже его краев. Ясно также, что, орошая лицо мое с высоты четырех
футов, вода должна была разбудить меня, хотя бы я заснул мертвым сном.
Было уже одиннадцать часов, когда я покончил с устройством этого
будильника. Затем я немедленно улегся спать, вполне положившись на мое
изобретение. И мне не пришлось разочароваться в нем. Точно через каждые
шестьдесят минут я вставал, разбуженный моим верным хронометром, выливал из
кувшина воду обратно в бочонок и, обновив воздух с помощью конденсатора,
снова укладывался спать. Эти регулярные перерывы в сне беспокоили меня даже
меньше, чем я ожидал. Когда я встал утром, было уже семь часов, и солнце
поднялось на несколько градусов над линией горизонта.
3 апреля. Я убедился, что мой шар находится на огромной высоте, так как
выпуклость земли была теперь ясно видна. Подо мной, в океане, можно было
различить скопление каких-то темных пятен - без сомнения, острова. Небо над
головой казалось агатово-черным, звезды блистали; они стали видны с первого
же дня моего полета. Далеко по направлению к северу я заметил тонкую белую,
ярко блестевшую линию, или полоску, на краю неба, в которой не колеблясь
признал южную окраину полярных льдов. Мое любопытство было сильно
возбуждено, так как я рассчитывал, что буду лететь гораздо дальше к северу
и, может быть, окажусь над самым полюсом, Я пожалел, что огромная высота, на
которой я находился, не позволит мне осмотреть его как следует. Но все-таки
я мог заметить многое.
В течение дня не случилось ничего особенного. Все мои приборы
действовали исправно, и шар поднимался без всяких толчков. Сильный холод
заставил меня плотнее закутаться в пальто. Когда земля оделась ночным
мраком, я улегся спать, хотя еще много часов спустя вокруг моего шара стоял
белый день. Водяные часы добросовестно исполняли свою обязанность, и я
спокойно проспал до утра, пробуждаясь лишь для того, чтобы обновить воздух.
4 апреля. Встал здоровым и бодрым и был поражен тем, как странно
изменился вид океана. Он утратил свою темно-голубую окраску и казался
серовато-белым, притом он ослепительно блестел. Выпуклость океана была видна
так четко, что громада воды, находившейся подо мною, точно низвергалась в
пучину по краям неба, и я невольно прислушивался, стараясь расслышать грохот
этих мощных водопадов. Островов не было видно, потому ли, что они исчезли за
горизонтом в юго-восточном направлении, или все растущая высота уже лишала
меня возможности видеть их. Последнее предположение казалось мне, однако,
более вероятным. Полоса льдов на севере выступала все яснее. Холод не
усиливался. Ничего особенного не случилось, и я провел день за чтением книг,
которые захватил с собою.
5 апреля. Отмечаю любопытный феномен: солнце взошло, однако вся видимая
поверхность земли все еще была погружена в темноту. Но мало-помалу она
осветилась, и снова показалась на севере полоса льдов. Теперь она выступала
очень ясно и казалась гораздо темнее, чем воды океана. Я, очевидно,
приближался к ней, и очень быстро. Мне казалось, что я различаю землю на
востоке и на западе, но я не был в этом уверен. Температура умеренная. В
течение дня не случилось ничего особенного. Рано лег спать.
6 апреля. Был удивлен, увидев полосу льда на очень близком расстоянии,
а также бесконечное ледяное поле, простиравшееся к северу. Если шар сохранит
то же направление, то я скоро окажусь над Ледовитым океаном и несомненно
увижу полюс. В течение дня я неуклонно приближался ко льдам. К ночи пределы
моего горизонта неожиданно и значительно расширились, без сомнения потому,
что земля имеет форму сплюснутого сфероида, и я находился теперь над
плоскими областями вблизи Полярного круга. Когда наступила ночь, я лег
спать, охваченный тревогой, ибо опасался, что предмет моего любопытства,
скрытый ночной темнотой, ускользнет от моих наблюдений.
7 апреля. Встал рано и, к своей великой радости, действительно увидел
Северный полюс. Не было никакого сомнения, что это именно полюс и он
находится прямо подо мною. Но, увы! Я поднялся на такую высоту, что ничего
не мог рассмотреть в подробностях. В самом деле, если составить прогрессию
моего восхождения на основании чисел, указывавших высоту шара в различные
моменты между шестью утра 2 апреля и девятью без двадцати минут утра того же
дня (когда высотомер перестал действовать), то теперь, в четыре утра
седьмого апреля, шар должен был находиться на высоте не менее 7254 миль над
поверхностью океана. (С первого взгляда эта цифра может показаться
грандиозной, но, по всей вероятности, она была гораздо ниже действительной.)
Во всяком случае, я видел всю площадь, соответствовавшую большому диаметру
земли; все северное полушарие лежало подо мною наподобие карты в
ортографической проекции, и линия экватора образовывала линию моего
горизонта. Итак, ваши превосходительства без труда поймут, что лежавшие подо
мною неизведанные области в пределах Полярного круга находились на столь
громадном расстоянии и в столь уменьшенном виде, что рассмотреть их подробно
было невозможно. Все же мне удалось увидеть кое-что замечательное. К северу
от упомянутой линии, которую можно считать крайней границей человеческих
открытий в этих областях, расстилалось сплошное, или почти сплошное, поле.
Поверхность его, будучи вначале плоской, мало-помалу понижалась, принимая
заметно вогнутую форму, и завершалась у самого полюса круглой, резко
очерченной впадиной. Последняя казалась гораздо темнее остального полушария
и была местами совершенно черного цвета. Диаметр впадины соответствовал углу
зрения в шестьдесят пять секунд. Больше ничего нельзя было рассмотреть. К
двенадцати часам впадина значительно уменьшилась, а в семь пополудни я
потерял ее из вида: шар миновал западную окраину льдов и несся по
направлению к экватору.
8 апреля. Видимый диаметр земли заметно уменьшился, окраска совершенно
изменилась. Вся доступная наблюдению площадь казалась бледно-желтого цвета
различных оттенков, местами блестела так, что больно было смотреть. Кроме
того, мне сильно мешала насыщенная испарениями плотная земная атмосфера; я
лишь изредка видел самую землю в просветах между облаками. В течение
последних сорока восьми часов эта помеха давала себя чувствовать в более или
менее сильной степени, а при той высоте, которой теперь достиг шар, груды
облаков сблизились в поле зрения еще теснее, и наблюдать землю становилось
все затруднительнее. Тем не менее я убедился, что шар летит над областью
Великих озер в Северной Америке, стремясь к югу, и я скоро достигну
тропиков. Это обстоятельство весьма обрадовало меня, так как сулило успех
моему предприятию. В самом деле, направление, в котором я несся до сих пор,
крайне тревожило меня, так как, продолжая двигаться в том же направлении, я
бы вовсе не попал на луну, орбита которой наклонена к эклиптике под
небольшим углом в 5ь8'48". Странно, что я так поздно уразумел свою ошибку:
мне следовало подняться из какого-нибудь пункта в плоскости лунного эллипса.
9 апреля. Сегодня диаметр земли значительно уменьшился, окраска ее
приняла более яркий желтый оттенок. Мой шар держал курс на юг, и в девять
утра он достиг северной окраины Мексиканского залива.
10 апреля. Около пяти часов утра меня разбудил оглушительный треск,
который я решительно не мог себе объяснить. Он продолжался всего несколько
мгновений и не походил ни на один из слышанных мною доселе звуков. Нечего и
говорить, что я страшно перепугался; в первую минуту мне почудилось, что шар
лопнул. Я осмотрел свои приборы, однако все они оказались в порядке. Большую
часть дня я провел в размышлениях об этом странном треске, но не мог никак
его объяснить. Лег спать крайне обеспокоенный и взволнованный.
11 апреля. Диаметр земли поразительно уменьшился, и я в первый раз
заметил значительное увеличение диаметра луны. Теперь приходилось
затрачивать немало труда и времени, чтобы сгустить достаточно воздуха,
нужного для дыхания.
12 апреля. Странно изменилось направление шара; и хотя я предвидел это
заранее, но все-таки обрадовался несказанно. Достигнув двадцатой параллели
южного полушария, шар внезапно повернул под острым углом на восток и весь
день летел в этом направлении, оставаясь в плоскости лунного эллипса.
Достойно замечания, что следствием этой перемены было довольно заметное
колебание корзины, ощущавшееся в течение нескольких часов.
13 апреля. Снова был крайне встревожен громким треском, который так
меня напугал десятого. Долго думал об этом явлении, но ничего не мог
придумать. Значительное уменьшение диаметра земли: теперь его угловая
величина лишь чуть побольше двадцати пяти градусов. Луна находится почти у
меня над головой, так что я не могу ее видеть. Шар по-прежнему летит в ее
плоскости, переместившись несколько на восток.
14 апреля. Стремительное уменьшение диаметра земли. Шар, по-видимому,
поднялся над линией абсид по направлению к перигелию - то есть, иными
словами, стремится прямо к луне, в части ее орбиты, наиболее близкой к
земному шару. Сама луна находится над моей головой, то есть недоступна
наблюдению. Обновление воздуха в камере потребовало усиленного и
продолжительного труда.
15 апреля. На земле нельзя рассмотреть даже самых общих очертаний
материков и морей. Около полудня я в третий раз услышал загадочный треск,
столь поразивший меня раньше. Теперь он продолжался несколько секунд,
постепенно усиливаясь. Оцепенев от ужаса, я ожидал какой-нибудь страшной
катастрофы, когда корзину вдруг сильно встряхнуло и мимо моего шара с ревом,
свистом и грохотом пронеслась огромная огненная масса. Оправившись от ужаса
и изумления, я сообразил, что это должен быть вулканический обломок,
выброшенный с небесного тела, к которому я так быстро приближался, и, по
всей вероятности, принадлежащий к разряду тех странных камней, которые
попадают иногда на нашу землю и называются метеорами.
16 апреля. Сегодня, заглянув в боковые окна камеры, я, к своему
великому удовольствию, увидел, что край лунного диска выступает над шаром со
всех сторон. Я был очень взволнован, чувствуя, что скоро наступит конец
моему опасному путешествию. Действительно, конденсация воздуха требовала
таких усилий, что она отнимала у меня все время. Спать почти не приходилось.
Я чувствовал мучительную усталость и совсем обессилел. Человеческая природа
не способна долго выдерживать такие страдания. Во время короткой ночи мимо
меня опять пронесся метеор. Они появлялись все чаще, и это не на шутку стало
пугать меня.
17 апреля. Сегодня - достопамятный день моего путешествия. Если
припомните, тринадцатого апреля угловая величина земли достигала всего
двадцати пяти градусов. Четырнадцатого она очень уменьшилась, пятнадцатого -
еще значительнее, а шестнадцатого, ложась спать, я отметил угол в 7ь15'
Каково же было мое удивление, когда, пробудившись после непродолжительного и
тревожного сна утром семнадцатого апреля, я увидел, что поверхность,
находившаяся подо мною, вопреки всяким ожиданиям увеличилась и достигла не
менее тридцати девяти градусов в угловом диаметре! Меня точно обухом по
голове ударили. Безграничный ужас и изумление, которых не передашь никакими
словами, поразили, ошеломили, раздавили меня. Колени мои дрожали, зубы
выбивали дробь, волосы поднялись дыбом. "Значит, шар лопнул! - мелькнуло в
моем уме. - Шар лопнул! Я падаю! Падаю с невероятной, неслыханной быстротой!
Судя по тому громадному расстоянию, которое я уже пролетел, не пройдет и
десяти минут, как я ударюсь о землю и разобьюсь вдребезги". Наконец ко мне
вернулась способность мыслить; я опомнился, подумал, стал сомневаться. Нет,
это невероятно. Я не мог так быстро спуститься. К тому же, хотя я, очевидно,
приближался к расстилавшейся подо мною поверхности, но вовсе не так быстро,
как мне показалось в первую минуту. Эти размышления несколько успокоили
меня, и я наконец понял, в чем дело. Если бы испуг и удивление не отбили у
меня всякую способность соображать, я бы с первого взгляда заметил, что
поверхность, находившаяся подо мною, ничуть не похожа на поверхность моей
матери-земли. Последняя находилась теперь наверху, над моей головой, а
внизу, под моими ногами, была луна во всем ее великолепии.
Мои растерянность и изумление при таком необычайном повороте дела
непонятны мне самому. Этот bouleversement [переворот (франц.).] не только
был совершенно естествен и необходим, но я заранее знал, что он неизбежно
свершится, когда шар достигнет того пункта, где земное притяжение уступит
место притяжению луны, - или, точнее, тяготение шара к земле будет слабее
его тяготения к луне. Правда, я только что проснулся и не успел еще прийти в
себя, когда заметил нечто поразительное; и хотя я мог это предвидеть, но в
настоящую минуту вовсе не ожидал. Поворот шара, очевидно, произошел спокойно
и постепенно, и если бы я даже проснулся вовремя, то вряд ли мог бы заметить
его по какому-нибудь изменению внутри камеры.
Нужно ли говорить, что, опомнившись после первого изумления и ужаса и
ясно сообразив, в чем дело, я с жадностью принялся рассматривать поверхность
луны. Она расстилалась подо мною, точно карта, и, хотя находилась еще очень
далеко, все ее очертания выступали вполне ясно. Полное отсутствие океанов,
морей, даже озер и рек - словом, каких бы то ни было водных бассейнов -
сразу бросилось мне в глаза, как самая поразительная черта лунной орографии.
При всем том, как это ни странно, я мог различить обширные равнины,
очевидно, наносного характера, хотя большая часть поверхности была усеяна
бесчисленными вулканами конической формы, которые казались скорее насыпными,
чем естественными возвышениями. Самый большой не превосходил трех - трех с
четвертью миль. Впрочем, карта вулканической области Флегрейских полей даст
вашим превосходительствам лучшее представление об этом ландшафте, чем