Страница:
На обратном пути вертолет совершил несколько кругов над каскадом чудесных горных озер Банди-Амира, которые цепью расположены на плато, на высоте более трех тысяч метров. Это вторая достопримечательность Бамиана. Где-то внизу, в глубине долины, были видны шатры кочевников, на вершинах – развалины древних башен, а за ними, закрывая горизонт, снежные вершины на эмалевой синеве неба. А между ними, в скалах, яркие голубые блюдца. Одно, второе, третье…
– Это и есть Банди-Амир – цепь горных озер, – пояснил экскурсовод.
В каждом из них вода имеет различные оттенки: глубокая лазурь постепенно переходит в светло-голубой, бирюзовый, салатный или кремовый цвет. У каждого озера свое название. Самое большое – Банди-Зульфикар, длиной почти семь километров. Другие поменьше – от трех километров до сотни метров. С высоты птичьего полета видно, как ледяная вода прозрачной и широкой струей гигантским каскадом стекает из огромной чаши на каменное плато. Высота чаши – добрый десяток метров. У берега слегка покачивается надувная резиновая лодка. Вода в озере кристально чистая, и с высоты полета видно, как на глубине медленно движутся косяком стаи рыб.
Все озера, вместе взятые, издавна получили название Банди-Амир, что означает Плотина Эмира, по одному из многочисленных титулов святого Али. Кроме сезонного кемпинга, около главного озера высится небольшая мечеть – «кадаме джай шахе Алия», – что в переводе означает «место, где стоял пророк Али».
Издавна в народе считается, что вода в озерах обладает целебными свойствами. Даже в жару она остается ледяной. Шиитские паломники, прибывающие в Бамиан, совершают в озерах ритуальное омовение, наполняют сосуды горной водой и увозят ее с собой в свои страны.
3
4
Глава четвертая
1
2
3
– Это и есть Банди-Амир – цепь горных озер, – пояснил экскурсовод.
В каждом из них вода имеет различные оттенки: глубокая лазурь постепенно переходит в светло-голубой, бирюзовый, салатный или кремовый цвет. У каждого озера свое название. Самое большое – Банди-Зульфикар, длиной почти семь километров. Другие поменьше – от трех километров до сотни метров. С высоты птичьего полета видно, как ледяная вода прозрачной и широкой струей гигантским каскадом стекает из огромной чаши на каменное плато. Высота чаши – добрый десяток метров. У берега слегка покачивается надувная резиновая лодка. Вода в озере кристально чистая, и с высоты полета видно, как на глубине медленно движутся косяком стаи рыб.
Все озера, вместе взятые, издавна получили название Банди-Амир, что означает Плотина Эмира, по одному из многочисленных титулов святого Али. Кроме сезонного кемпинга, около главного озера высится небольшая мечеть – «кадаме джай шахе Алия», – что в переводе означает «место, где стоял пророк Али».
Издавна в народе считается, что вода в озерах обладает целебными свойствами. Даже в жару она остается ледяной. Шиитские паломники, прибывающие в Бамиан, совершают в озерах ритуальное омовение, наполняют сосуды горной водой и увозят ее с собой в свои страны.
3
Приказ командира полка был краток, сух и строг. В нем содержалось требование ко всем военнослужащим: прекратить хождение по гарнизону в неряшливой форме; в столовой, в том числе и офицерской, не обслуживать военнослужащих, одетых не по форме, а патрульной службе – нарушителей уставной формы одежды привлекать к дисциплинарной ответственности.
Внешне приказ выглядел буднично и обычно. Ничего особенного, такие приказы издавались и издаются часто во многих полках. Но здесь, в условиях Афганистана, он имел двойной смысл. Во-первых, он требовал от военнослужащих четко соблюдать нормы Устава и, находясь за рубежом, своим внешним видом не ронять чести и достоинства Советской Армии. И большинство подразделений кабульского гарнизона так его и восприняли.
Но этот приказ имел и вторую сторону, которая своим острием была нацелена на летчиков, а конкретно – на вертолетчиков, на вторую и третью эскадрильи. Если пилоты транспортной авиации постоянно носили уставную форму, а иначе они и не могли летать и приземляться в международных воинских авиапортах, то в вертолетных эскадрильях издавна, еще с первых месяцев базирования в жарком климате Афганистана, сложилась иная картина.
Сложилась стихийно, вопреки всем наставлениям и уставным требованиям. Жесткая практика жизни, жестокие требования войны одолели и смяли твердые и годами привычные понятия службы у себя на родине, в Советском Союзе, и притом в мирное время. Боевые действия в горах Афганистана заставили многое переосмыслить и переоценить. Так, например, вопреки всем понятиям и представлениям, теоретическим выкладкам, из второстепенной, вспомогательной роли вышла на первый план как самая мобильная и действенная сила вертолетная авиация. Она заняла ведущее положение, значительно отодвинув боевую авиацию, приняв на себя основную тяжесть ведения боевых операций и активную, а порой и решающую поддержку с воздуха наземных подразделений.
Ограниченное количество дорог, ущелья и горные перевалы, участки с угрозой осыпей и камнепадов делали передвижение войск крайне трудным. Огневая поддержка артиллерией и танками оказывалась порой и вовсе невозможной, их просто нельзя было подтянуть в нужные места. Таким образом, сам характер боевых действий возложил на плечи вертолетной авиации дополнительные нагрузки и вывел ее на передовые позиции.
Но и в самой вертолетной авиации, уже в ходе проведения боевых операций, произошли значительные изменения и переоценки по многим параметрам, особенно по тактике боя и, главное, пилотированию. Многочисленные наставления и предписания, четко регламентировавшие выполнение полетов, инструкции и ограничения, разработанные с благой целью обеспечения безопасности, на деле, в боевой обстановке, спутывали пилота по рукам и ногам. Они сковывали летчика в бою, лишали инициативы, а порой были вообще невыполнимы в узких горных ущельях. Установленные пределы крена и пикирования могли привести к гибели вертолета в горных теснинах. Растянутый по времени пилотаж часто позволял противнику спрятаться, сменить позицию или открыть ответный огонь. А так называемый «безопасный» разворот «блинчиком» подставлял под огонь борт машины. Учиться летать и воевать пришлось буквально на лету. У экипажей не хватало простейших навыков применения оружия, так как в ходе боевой подготовки этому уделялось весьма скромное внимание. На счету у большинства пилотов имелось лишь по нескольку зачетных стрельб, не говоря уж о знании тонкостей тактики стрельбы и бомбометания. Штурманам не хватало выучки в полетах над разнообразной местностью, лишенной привычных радиомаяков и четких ориентиров, а сами карты были старыми и неточными.
Лучшим учителем стала каждодневная боевая работа, и нередко экипажи выполняли по пять-шесть вылетов в один день, проводя в воздухе по семь-восемь часов, в три-четыре раза превышая нормативы по «утомляемости». В практику вошли маневры с большими перегрузками, категорические запрещенные дома, в Союзе, виражи с крутым креном, истребительские боевые развороты, горки с отрицательными перегрузками, которые – теоретически! – для вертолета недопустимы. И крутые пикирования, при которых в кабине темнело от земли, заполнявшей весь обзор.
Летчики учились идти навстречу опасности, учились воевать в настоящем бою, а не в учебном и «приближенном», делились между собой приобретенным опытом, но о своих достижениях в пилотаже предпочитали помалкивать, широко не распространяться – запреты оставались запретами и наставления по обеспечению «безопасности» полетов никто не отменял. Наиболее отчаянных и результативных летчиков, в число которых попал и Александр Беляк, неоднократно вызывали «на ковер», подвергая взысканиям за постоянные «нарушения», грозно критиковали и «ставили на вид» на партийных собраниях, шумно грозили снятием с летной работы. А в то же самое время, втихую, негласно, руководство полка поощряло главных «виновников наших побед». Кому-то же надо было прославлять полк своими явными успехами и реальными боевыми достижениями!
Помимо этой, чисто авиационной, была еще и внешняя, бытовая сторона постоянных «нарушений» уставных требований. Она диктовалась природными особенностями Афганистана – непривычный для большинства пилотов жаркий, сухой климат. В тени термометр часто зашкаливал за сорок градусов. А металлическая обшивка вертолета накалялась до восьмидесяти градусов. На стоянках вертолеты перед вылетом старались охладить, обливая водой, если она была под рукой. В кабине царило сущее пекло, отчетные документы констатировали: «В такую жару при выполнении работ в кабине и, тем более, в хвостовой балке вертолета вообще невозможно находиться». Спасаясь от жары, экипажи вертолетов часто нарушали уставные требования и летали на выполнение боевых задач в облегченной одежде, иногда в трусах и панамах, подложив под ноги бронежилет. А на вертолетных стоянках, изнывая от знойных лучей солнца, прячась под самодельными тентами из отработанных парашютов, дежурные экипажи находились не в положенной «боевой готовности», а были полураздеты, часто обнажены по пояс или в одних трусах. Они в настольный теннис изволили поиграть!
Вот это внешнее и бросалось в глаза каждому крупному военному чиновнику, особенно прилетавшим из Союза и впервые ступившим на землю Афганистана многочисленным проверяющим и разным комиссиям.
Нарушение уставных требований! Нарушение дисциплины! Разболтались! Что себе позволяют! И это за границей! Роняют престиж Советской Армии! Сплошное разгильдяйство! Куда смотрит командование?
Полковник Крушицын не был исключением. Он тоже так подумал по прибытии в Кабул из чистенького и внешне благополучного гарнизона, где все было четко расписано и распределено по графикам и строго соблюдались все уставные требования. А тут что творится?! Уму непостижимо! Прежнее руководство полка явно «недорабатывало», списывая на «трудности» и на так называемые «местные условия»… Но он этого не допустит! Он наведет в полку и в гарнизоне должный воинский порядок везде и во всем!
Начинать надо с главного, с дисциплины, решил полковник Крушицын. Начал с себя. Походил в полной полевой форме. И ничего! Почувствовал, что и в жару ходить можно, не так уж страшен афганский зной. А в полете – тем более. И еще подумал, что момент самый удачный. «Старики» поворчат и стерпят, им скоро улетать в Союз, им придет замена, а ему работать и служить с прибывшими летчиками.
И издал соответствующий приказ.
Внешне приказ выглядел буднично и обычно. Ничего особенного, такие приказы издавались и издаются часто во многих полках. Но здесь, в условиях Афганистана, он имел двойной смысл. Во-первых, он требовал от военнослужащих четко соблюдать нормы Устава и, находясь за рубежом, своим внешним видом не ронять чести и достоинства Советской Армии. И большинство подразделений кабульского гарнизона так его и восприняли.
Но этот приказ имел и вторую сторону, которая своим острием была нацелена на летчиков, а конкретно – на вертолетчиков, на вторую и третью эскадрильи. Если пилоты транспортной авиации постоянно носили уставную форму, а иначе они и не могли летать и приземляться в международных воинских авиапортах, то в вертолетных эскадрильях издавна, еще с первых месяцев базирования в жарком климате Афганистана, сложилась иная картина.
Сложилась стихийно, вопреки всем наставлениям и уставным требованиям. Жесткая практика жизни, жестокие требования войны одолели и смяли твердые и годами привычные понятия службы у себя на родине, в Советском Союзе, и притом в мирное время. Боевые действия в горах Афганистана заставили многое переосмыслить и переоценить. Так, например, вопреки всем понятиям и представлениям, теоретическим выкладкам, из второстепенной, вспомогательной роли вышла на первый план как самая мобильная и действенная сила вертолетная авиация. Она заняла ведущее положение, значительно отодвинув боевую авиацию, приняв на себя основную тяжесть ведения боевых операций и активную, а порой и решающую поддержку с воздуха наземных подразделений.
Ограниченное количество дорог, ущелья и горные перевалы, участки с угрозой осыпей и камнепадов делали передвижение войск крайне трудным. Огневая поддержка артиллерией и танками оказывалась порой и вовсе невозможной, их просто нельзя было подтянуть в нужные места. Таким образом, сам характер боевых действий возложил на плечи вертолетной авиации дополнительные нагрузки и вывел ее на передовые позиции.
Но и в самой вертолетной авиации, уже в ходе проведения боевых операций, произошли значительные изменения и переоценки по многим параметрам, особенно по тактике боя и, главное, пилотированию. Многочисленные наставления и предписания, четко регламентировавшие выполнение полетов, инструкции и ограничения, разработанные с благой целью обеспечения безопасности, на деле, в боевой обстановке, спутывали пилота по рукам и ногам. Они сковывали летчика в бою, лишали инициативы, а порой были вообще невыполнимы в узких горных ущельях. Установленные пределы крена и пикирования могли привести к гибели вертолета в горных теснинах. Растянутый по времени пилотаж часто позволял противнику спрятаться, сменить позицию или открыть ответный огонь. А так называемый «безопасный» разворот «блинчиком» подставлял под огонь борт машины. Учиться летать и воевать пришлось буквально на лету. У экипажей не хватало простейших навыков применения оружия, так как в ходе боевой подготовки этому уделялось весьма скромное внимание. На счету у большинства пилотов имелось лишь по нескольку зачетных стрельб, не говоря уж о знании тонкостей тактики стрельбы и бомбометания. Штурманам не хватало выучки в полетах над разнообразной местностью, лишенной привычных радиомаяков и четких ориентиров, а сами карты были старыми и неточными.
Лучшим учителем стала каждодневная боевая работа, и нередко экипажи выполняли по пять-шесть вылетов в один день, проводя в воздухе по семь-восемь часов, в три-четыре раза превышая нормативы по «утомляемости». В практику вошли маневры с большими перегрузками, категорические запрещенные дома, в Союзе, виражи с крутым креном, истребительские боевые развороты, горки с отрицательными перегрузками, которые – теоретически! – для вертолета недопустимы. И крутые пикирования, при которых в кабине темнело от земли, заполнявшей весь обзор.
Летчики учились идти навстречу опасности, учились воевать в настоящем бою, а не в учебном и «приближенном», делились между собой приобретенным опытом, но о своих достижениях в пилотаже предпочитали помалкивать, широко не распространяться – запреты оставались запретами и наставления по обеспечению «безопасности» полетов никто не отменял. Наиболее отчаянных и результативных летчиков, в число которых попал и Александр Беляк, неоднократно вызывали «на ковер», подвергая взысканиям за постоянные «нарушения», грозно критиковали и «ставили на вид» на партийных собраниях, шумно грозили снятием с летной работы. А в то же самое время, втихую, негласно, руководство полка поощряло главных «виновников наших побед». Кому-то же надо было прославлять полк своими явными успехами и реальными боевыми достижениями!
Помимо этой, чисто авиационной, была еще и внешняя, бытовая сторона постоянных «нарушений» уставных требований. Она диктовалась природными особенностями Афганистана – непривычный для большинства пилотов жаркий, сухой климат. В тени термометр часто зашкаливал за сорок градусов. А металлическая обшивка вертолета накалялась до восьмидесяти градусов. На стоянках вертолеты перед вылетом старались охладить, обливая водой, если она была под рукой. В кабине царило сущее пекло, отчетные документы констатировали: «В такую жару при выполнении работ в кабине и, тем более, в хвостовой балке вертолета вообще невозможно находиться». Спасаясь от жары, экипажи вертолетов часто нарушали уставные требования и летали на выполнение боевых задач в облегченной одежде, иногда в трусах и панамах, подложив под ноги бронежилет. А на вертолетных стоянках, изнывая от знойных лучей солнца, прячась под самодельными тентами из отработанных парашютов, дежурные экипажи находились не в положенной «боевой готовности», а были полураздеты, часто обнажены по пояс или в одних трусах. Они в настольный теннис изволили поиграть!
Вот это внешнее и бросалось в глаза каждому крупному военному чиновнику, особенно прилетавшим из Союза и впервые ступившим на землю Афганистана многочисленным проверяющим и разным комиссиям.
Нарушение уставных требований! Нарушение дисциплины! Разболтались! Что себе позволяют! И это за границей! Роняют престиж Советской Армии! Сплошное разгильдяйство! Куда смотрит командование?
Полковник Крушицын не был исключением. Он тоже так подумал по прибытии в Кабул из чистенького и внешне благополучного гарнизона, где все было четко расписано и распределено по графикам и строго соблюдались все уставные требования. А тут что творится?! Уму непостижимо! Прежнее руководство полка явно «недорабатывало», списывая на «трудности» и на так называемые «местные условия»… Но он этого не допустит! Он наведет в полку и в гарнизоне должный воинский порядок везде и во всем!
Начинать надо с главного, с дисциплины, решил полковник Крушицын. Начал с себя. Походил в полной полевой форме. И ничего! Почувствовал, что и в жару ходить можно, не так уж страшен афганский зной. А в полете – тем более. И еще подумал, что момент самый удачный. «Старики» поворчат и стерпят, им скоро улетать в Союз, им придет замена, а ему работать и служить с прибывшими летчиками.
И издал соответствующий приказ.
4
Вечером в кабинет к командиру полка пришел замполит – подполковник Мостовидов, доложил:
– Приказ доведен до офицерского состава, каждый поставил личную подпись, что ознакомился с его содержанием.
– Это хорошо!
– Да не совсем, – сказал замполит.
– А точнее?
– Бузят летчики.
– Во второй эскадрилье? – догадался полковник.
– И в третьей тоже!
– А что от них еще можно было ожидать? Разболтались, развинтились вчистую! Куда смотрело прошлое руководство? И партийное тоже! Не эскадрилья, а колхоз какой-то! – высказался Крушицын и, пройдясь по кабинету, остановился перед замполитом, добавил: – Все! Больше такого не потерплю! Хватит нам партизанщины! Конец разгильдяйству! Будем закручивать гайки!
– Конечно, наводить порядок надо, тут и ежику понятно! И я считаю…
– Считайте сколько хотите! – остановил его полковник. – А я буду поступать так, как считаю нужным. Надеюсь, партийная организация полка не останется в стороне?
– Вопрос обсудим на партийном бюро и вынесем на общее собрание, – сразу среагировал Мостовидов.
Взгляд темных глаз был тверд, но что-то незримое таилось в их глубине, как на дне колодца.
– Правильно! – поддержал его Крушицын. – Офицеры! Орденоносцы! А как себя ведут, что себе позволяют на глазах у солдат и сержантов! Приземлился вертолет, зарулил на стоянку. И что я вижу? Вылезает из боевого вертолета волосатая нога в домашних тапочках! У меня все внутри взорвалось от возмущения, а сердце кровью облилось, когда такое увидел!
– Приказ доведен до офицерского состава, каждый поставил личную подпись, что ознакомился с его содержанием.
– Это хорошо!
– Да не совсем, – сказал замполит.
– А точнее?
– Бузят летчики.
– Во второй эскадрилье? – догадался полковник.
– И в третьей тоже!
– А что от них еще можно было ожидать? Разболтались, развинтились вчистую! Куда смотрело прошлое руководство? И партийное тоже! Не эскадрилья, а колхоз какой-то! – высказался Крушицын и, пройдясь по кабинету, остановился перед замполитом, добавил: – Все! Больше такого не потерплю! Хватит нам партизанщины! Конец разгильдяйству! Будем закручивать гайки!
– Конечно, наводить порядок надо, тут и ежику понятно! И я считаю…
– Считайте сколько хотите! – остановил его полковник. – А я буду поступать так, как считаю нужным. Надеюсь, партийная организация полка не останется в стороне?
– Вопрос обсудим на партийном бюро и вынесем на общее собрание, – сразу среагировал Мостовидов.
Взгляд темных глаз был тверд, но что-то незримое таилось в их глубине, как на дне колодца.
– Правильно! – поддержал его Крушицын. – Офицеры! Орденоносцы! А как себя ведут, что себе позволяют на глазах у солдат и сержантов! Приземлился вертолет, зарулил на стоянку. И что я вижу? Вылезает из боевого вертолета волосатая нога в домашних тапочках! У меня все внутри взорвалось от возмущения, а сердце кровью облилось, когда такое увидел!
Глава четвертая
1
Анатолию Лукьяненко не везло с самого утра. В этот день он шесть раз поднимал в небо свой вертолет Ми-8 и каждый раз без всякого видимого результата. Сначала долго и упорно искали караван с оружием, рыскали по ущельям, по которым пролегали тропы из Пакистана, да все напрасно. Израсходовав запас топлива, вернулся на базу. Создалось впечатление, что была подсунута ложная информация, которая поступила от афганских разведывательных служб, чтобы отвлечь внимание и задействовать вертолетные силы в совсем другом направлении, а сам караван тем временем другим путем благополучно прошел по горным перевалам в глухой горный район, который контролирует Ахмад Шах.
Не успел он с экипажем расположиться на обед, как снова срочный вылет – сопровождать досмотровую группу. Еще пару часов провели в полете. Осмотрели два небольших мирных каравана, несколько грузовых машин. Досмотровая группа спецназовцев ничего подозрительного не обнаружила. День протекал в обыденной суете. Ничто не предвещало беды.
– Закругляемся и домой! – решил капитан.
Не успел вертолет сделать разворот, как послышался взволнованный голос штурмана:
– На западе черный дым!
Капитан Лукьяненко посмотрел в ту сторону и увидел над горой, что вздымалась за аэродромом, клубы черного дыма, который густо валил на фоне ясного неба. «Кого-то сбили», – пронеслось в голове. И тут же в наушниках услышал голос дежурного офицера с командного пункта:
– Триста пятый! Триста пятый!
– Триста пятый, слушаю! – ответил Лукьяненко.
– Ты ближе всех, разберись! – и короткое сообщение, что сбили вертолет Ванникова. – На поддержку вылетает звено!
Как потом выяснилось, Геннадия Ванникова не сбили, он подорвался на своей же бомбе. Сбросил двухсотпятидесятикилограммовую бомбу в расположение душманов с замедлением в тридцать секунд. Но бомба взорвалась на «мгновенно», едва коснувшись земли, буквально под фюзеляжем. Вертолет получил массу осколков, был сильно поврежден, загорелся. Но система управления действовала, и двигатели работали, а главное, экипаж был цел. Нужно было срочно садиться, но Ванников не решился приземляться в лапы душманов, он старался удержать горящий вертолет в воздухе и, пролетев еще почти три километра, в конце концов посадил его на пологую вершину. Но драгоценное время было упущено. Машина уже превратилась в огненный факел. Выскочить успел только один летчик-оператор…
Нужно было срочно лететь в тот район, и Лукьяненко не терял времени даром. Сделав крюк, он, неожиданно для моджахедов, выскочил из-за горы и обрушил на них огонь неуправляемыми ракетами и сбросил бомбу. Но из отряда моджахедов успели выпустить ракету…
Анатолий Лукьяненко тихо ахнул, когда раздался взрыв у левого борта вертолета. Мгновенно загорелись все табло, свидетельствуя об отказе почти всех систем, включился речевой информатор, закричавший женским голосом:
– Пожар! Пожар!
Но тут, покрывая поток невеселых сообщений о пожаре и опасной вибрации двигателя, раздался громкий голос бортового техника Виктора Мешкова, который сразу же поставил четкий диагноз:
– Пэ – Зэ – эР – Ка-а-а!!
Капитан Лукьяненко мгновенно почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Угодила ракета «стингер»! Сбили! В следующую секунду определил, что вертолет слушается управления. Двигатели натужно, с надрывом тревожно ревели. Еще есть шанс! И дал команду:
– Идем на вынужденную!.. Приготовиться покинуть борт! Штурман, ты живой?
– Живой! – отозвался Орешин.
Судьбу машины, судьбу экипажа решали считанные доли секунды. Погибать он не собирался. Стиснув зубы, Анатолий действовал стремительно, почти автоматически, отработанными на тренировках приемами и четкими командами полуживому вертолету. Оценив внизу плоскогорье, выбрал место для посадки. А дальше, в состоянии какого-то транса, собрал нервы в кулак, работал рычагами и педалями – гашение скорости, снижение, дублирование – включение системы гашения пожара, сброс авиационных бомб и ракет на «не взрыв»…
Уже у самой земли отстрелял дверь для аварийного покидания вертолета, и только после всего этого бросил в эфир тревожный сигнал:
– Я триста пятый! Произвожу вынужденную посадку!
В кабину проникал едкий дым. Перед самой землей успел выключить двигатели, аккумуляторы и с автоматом в руках не выскочил, а вылетел из кабины.
При падении Анатолий ударился боком о камень, но боли не почувствовал. Отбежал от вертолета. Остановился. Передохнул. Боковым зрением видел, как с автоматами выпрыгивали из вертолета штурман и бортовой техник. Мелькнула мысль: все живы!
Огляделся. Душманов близко не было. Небольшое плоскогорье с одной стороны защищала высоченная скала, а с другой – заканчивалось крутым обрывом в пропасть.
– Вертолет катится! – закричал штурман.
Тяжелая машина, нехотя подчиняясь тормозам, юзом сползала к обрыву. Лопасти, замедляя вращение, опадали. Струйки темного дыма из щелей, пробоин и из отверстий слабо чадили, как от угасающего костра.
– Камни под колеса! – скомандовал Лукьяненко и сам, находясь в нервном возбуждении, схватив крупный кусок гранита, первым побежал к вертолету.
Орешин и Мешков, оба с посеревшими лицами, с камнями в руках, последовали за ним.
В нескольких метрах от обрыва вертолет удалось остановить. Бегло осмотрели его и обнаружили рваную дыру, значительные повреждения в одном двигателе и множество крупных осколочных отверстий в лопастях. Даже не верилось, что в воздухе не распались на куски и сохраняли форму, вынося на себе основную нагрузку.
– Счастливо отделались, – нервно улыбнулся бортовой техник Мешков.
А над их головами послышался знакомый и родной гул вертолетных двигателей. Орешкин и Мешков радостно замахали руками. Обдав сильной струей воздуха и запахом отработанного топлива, на плоскогорье приземлялся трудолюбивый Ми-8. Лукьяненко, взглянув на бортовой номер, узнал боевую машину Алексея Белицкого, капитана, замполита эскадрильи.
– Леха! Спаситель!
В распахнутый люк высунулся Ярцевич, белобрысый бортовой техник, в выгоревшем до белизны комбинезоне:
– Все живы? – и приветливо махнул рукой. – Залазьте!
Винтокрылая машина Белецкого поднялась в воздух, взлетела над горой и, вместо того чтобы взять курс на аэродром, стала выполнять сложный маневр.
– Куда еще? – удивленно и настороженно спросил Лукьяненко.
– Выручать комэска! – ответил Ярцевич.
Командир эскадрильи майор Герцев сам возглавил и привел в этот район звено вертолетов. Он с высоты обнаружил расчет переносной зенитной установки, тот расчет, который подбил ракетой вертолет Лукьяненко, и майор с ходу начал наносить по моджахедам последовательные удары. Но те не остались в долгу и в своем «ответном слове» успели произвести по «шайтан-арбе» четыре пуска. Да не на того напали. Опытный летчик быстро ушел в сторону солнца, использовал тепловые ловушки – и хитрые ракеты «стингер» одна за другой ушли в небо.
Белицкий подоспел вовремя. Бомбами, каскадом неуправляемых ракет, пулеметным огнем помогли майору Герцеву, своему командиру эскадрильи, разделаться с остатками банды. Действовали согласованно, быстро и решительно. К месту боя подоспели боевые машины пехоты с десантниками. Они довершили разгром банды.
– Отомстили за экипаж Ванникова, – сказал Белицкий, набирая высоту.
– И не только, – послышался в наушниках голос командира эскадрильи.
– Не совсем понял, – ответил Белицкий.
– Экипаж Ванникова прикрывал собой посадку транспортника, шедшего из Союза, – пояснил майор Герцев. – Духи успели выпустить «стингеры» не только по вертолету Ванникова, но и по «аннушке». Транспортник, не долетев до аэродрома, взорвался в воздухе…
– Как же духи смогли здесь оказаться, когда весь район под нашим контролем? – удивился Белицкий.
– Как видишь, смогли, – ответил майор.
Когда с моджахедами было покончено, капитан Белицкий согласовал свой дальнейший полет с командиром эскадрильи и совершил посадку на площадку, где погиб Геннадий Ванников и бортовой техник. Черный остов обгорелого вертолета, как скелет огромного чудовища, возвышался на просторном плоскогорье.
На плоскогорье уже находились наши десантники и три боевые машины пехоты. Молодой лейтенант в камуфляжной форме сообщил:
– Только что улетели ваши спасатели, они увезли раненого и два обгорелых тела.
Не успел он с экипажем расположиться на обед, как снова срочный вылет – сопровождать досмотровую группу. Еще пару часов провели в полете. Осмотрели два небольших мирных каравана, несколько грузовых машин. Досмотровая группа спецназовцев ничего подозрительного не обнаружила. День протекал в обыденной суете. Ничто не предвещало беды.
– Закругляемся и домой! – решил капитан.
Не успел вертолет сделать разворот, как послышался взволнованный голос штурмана:
– На западе черный дым!
Капитан Лукьяненко посмотрел в ту сторону и увидел над горой, что вздымалась за аэродромом, клубы черного дыма, который густо валил на фоне ясного неба. «Кого-то сбили», – пронеслось в голове. И тут же в наушниках услышал голос дежурного офицера с командного пункта:
– Триста пятый! Триста пятый!
– Триста пятый, слушаю! – ответил Лукьяненко.
– Ты ближе всех, разберись! – и короткое сообщение, что сбили вертолет Ванникова. – На поддержку вылетает звено!
Как потом выяснилось, Геннадия Ванникова не сбили, он подорвался на своей же бомбе. Сбросил двухсотпятидесятикилограммовую бомбу в расположение душманов с замедлением в тридцать секунд. Но бомба взорвалась на «мгновенно», едва коснувшись земли, буквально под фюзеляжем. Вертолет получил массу осколков, был сильно поврежден, загорелся. Но система управления действовала, и двигатели работали, а главное, экипаж был цел. Нужно было срочно садиться, но Ванников не решился приземляться в лапы душманов, он старался удержать горящий вертолет в воздухе и, пролетев еще почти три километра, в конце концов посадил его на пологую вершину. Но драгоценное время было упущено. Машина уже превратилась в огненный факел. Выскочить успел только один летчик-оператор…
Нужно было срочно лететь в тот район, и Лукьяненко не терял времени даром. Сделав крюк, он, неожиданно для моджахедов, выскочил из-за горы и обрушил на них огонь неуправляемыми ракетами и сбросил бомбу. Но из отряда моджахедов успели выпустить ракету…
Анатолий Лукьяненко тихо ахнул, когда раздался взрыв у левого борта вертолета. Мгновенно загорелись все табло, свидетельствуя об отказе почти всех систем, включился речевой информатор, закричавший женским голосом:
– Пожар! Пожар!
Но тут, покрывая поток невеселых сообщений о пожаре и опасной вибрации двигателя, раздался громкий голос бортового техника Виктора Мешкова, который сразу же поставил четкий диагноз:
– Пэ – Зэ – эР – Ка-а-а!!
Капитан Лукьяненко мгновенно почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Угодила ракета «стингер»! Сбили! В следующую секунду определил, что вертолет слушается управления. Двигатели натужно, с надрывом тревожно ревели. Еще есть шанс! И дал команду:
– Идем на вынужденную!.. Приготовиться покинуть борт! Штурман, ты живой?
– Живой! – отозвался Орешин.
Судьбу машины, судьбу экипажа решали считанные доли секунды. Погибать он не собирался. Стиснув зубы, Анатолий действовал стремительно, почти автоматически, отработанными на тренировках приемами и четкими командами полуживому вертолету. Оценив внизу плоскогорье, выбрал место для посадки. А дальше, в состоянии какого-то транса, собрал нервы в кулак, работал рычагами и педалями – гашение скорости, снижение, дублирование – включение системы гашения пожара, сброс авиационных бомб и ракет на «не взрыв»…
Уже у самой земли отстрелял дверь для аварийного покидания вертолета, и только после всего этого бросил в эфир тревожный сигнал:
– Я триста пятый! Произвожу вынужденную посадку!
В кабину проникал едкий дым. Перед самой землей успел выключить двигатели, аккумуляторы и с автоматом в руках не выскочил, а вылетел из кабины.
При падении Анатолий ударился боком о камень, но боли не почувствовал. Отбежал от вертолета. Остановился. Передохнул. Боковым зрением видел, как с автоматами выпрыгивали из вертолета штурман и бортовой техник. Мелькнула мысль: все живы!
Огляделся. Душманов близко не было. Небольшое плоскогорье с одной стороны защищала высоченная скала, а с другой – заканчивалось крутым обрывом в пропасть.
– Вертолет катится! – закричал штурман.
Тяжелая машина, нехотя подчиняясь тормозам, юзом сползала к обрыву. Лопасти, замедляя вращение, опадали. Струйки темного дыма из щелей, пробоин и из отверстий слабо чадили, как от угасающего костра.
– Камни под колеса! – скомандовал Лукьяненко и сам, находясь в нервном возбуждении, схватив крупный кусок гранита, первым побежал к вертолету.
Орешин и Мешков, оба с посеревшими лицами, с камнями в руках, последовали за ним.
В нескольких метрах от обрыва вертолет удалось остановить. Бегло осмотрели его и обнаружили рваную дыру, значительные повреждения в одном двигателе и множество крупных осколочных отверстий в лопастях. Даже не верилось, что в воздухе не распались на куски и сохраняли форму, вынося на себе основную нагрузку.
– Счастливо отделались, – нервно улыбнулся бортовой техник Мешков.
А над их головами послышался знакомый и родной гул вертолетных двигателей. Орешкин и Мешков радостно замахали руками. Обдав сильной струей воздуха и запахом отработанного топлива, на плоскогорье приземлялся трудолюбивый Ми-8. Лукьяненко, взглянув на бортовой номер, узнал боевую машину Алексея Белицкого, капитана, замполита эскадрильи.
– Леха! Спаситель!
В распахнутый люк высунулся Ярцевич, белобрысый бортовой техник, в выгоревшем до белизны комбинезоне:
– Все живы? – и приветливо махнул рукой. – Залазьте!
Винтокрылая машина Белецкого поднялась в воздух, взлетела над горой и, вместо того чтобы взять курс на аэродром, стала выполнять сложный маневр.
– Куда еще? – удивленно и настороженно спросил Лукьяненко.
– Выручать комэска! – ответил Ярцевич.
Командир эскадрильи майор Герцев сам возглавил и привел в этот район звено вертолетов. Он с высоты обнаружил расчет переносной зенитной установки, тот расчет, который подбил ракетой вертолет Лукьяненко, и майор с ходу начал наносить по моджахедам последовательные удары. Но те не остались в долгу и в своем «ответном слове» успели произвести по «шайтан-арбе» четыре пуска. Да не на того напали. Опытный летчик быстро ушел в сторону солнца, использовал тепловые ловушки – и хитрые ракеты «стингер» одна за другой ушли в небо.
Белицкий подоспел вовремя. Бомбами, каскадом неуправляемых ракет, пулеметным огнем помогли майору Герцеву, своему командиру эскадрильи, разделаться с остатками банды. Действовали согласованно, быстро и решительно. К месту боя подоспели боевые машины пехоты с десантниками. Они довершили разгром банды.
– Отомстили за экипаж Ванникова, – сказал Белицкий, набирая высоту.
– И не только, – послышался в наушниках голос командира эскадрильи.
– Не совсем понял, – ответил Белицкий.
– Экипаж Ванникова прикрывал собой посадку транспортника, шедшего из Союза, – пояснил майор Герцев. – Духи успели выпустить «стингеры» не только по вертолету Ванникова, но и по «аннушке». Транспортник, не долетев до аэродрома, взорвался в воздухе…
– Как же духи смогли здесь оказаться, когда весь район под нашим контролем? – удивился Белицкий.
– Как видишь, смогли, – ответил майор.
Когда с моджахедами было покончено, капитан Белицкий согласовал свой дальнейший полет с командиром эскадрильи и совершил посадку на площадку, где погиб Геннадий Ванников и бортовой техник. Черный остов обгорелого вертолета, как скелет огромного чудовища, возвышался на просторном плоскогорье.
На плоскогорье уже находились наши десантники и три боевые машины пехоты. Молодой лейтенант в камуфляжной форме сообщил:
– Только что улетели ваши спасатели, они увезли раненого и два обгорелых тела.
2
Полковник Крушицын не находил себе места, не мог успокоиться. Он ходил от письменного стола к стене и обратно. Кабинет казался клеткой, из которой нет выхода. Как нет выхода и у него. Что он скажет Юрию Александровичу Малевичу, майору медицинской службы, начальнику госпиталя? Найдет ли искренние, идущие от сердца, слова утешения и соболезнования?
Вместе с погонами на плечи полковника с первого дня пребывания легла ответственность за весь кабульский гарнизон. А по сути – и за ближайшую округу, которую на земле контролировали части мотострелковой дивизии.
Сквозь тонкие стены щитового модуля глухо доносился рокот аэродрома. В широкое окно смотрело яркое солнце, бездонно-синее небо, и на его фоне виднелась белая вершина хребта, покрытого вечной мерзлотой. И оттуда, с неба, пришла крупная неприятность. Трагедия. Произошло то, о чем он слышал не раз еще в Союзе, до командировки в Афганистан, на эту необъявленную и засекреченную войну, и впервые столкнулся здесь, как говорят, лицом к лицу. Банда моджахедов, скрытно преодолев засады и посты, проникла в кабульский район, принесла с собой переносные пусковые ракетные установки американского производства, которые тайными тропами были доставлены из Пакистана, и успешно применила их. Ракетами «стингер» был сбит вертолет Ванникова и крупный транспортный самолет Ан-12, совершавший рейс из Ташкента в Кабул.
Две ракеты «стингер» вонзились в самолет, он взорвался в воздухе и, охваченный пламенем, развалился на крупные куски, которые огненными кометами упали в долину, на руины безлюдного кишлака. На борту транспортного самолета кроме военных грузов находились люди. Военнослужащие, которые летели на замену, и гражданские. Среди пассажиров находилась жена начальника гарнизонного госпиталя майора Малевича, тоже врач, служившая в окружном военном госпитале, в Ташкенте. Она летела в свой отпуск к мужу, и не одна, а с семилетней дочерью.
За окном кабинета послышался шум мотора, взвизгнули тормоза. Это вернулся с аэродрома штабной потрепанный «газик». На его бортах – отверстия от душманских пуль и осколков, краска местами облупилась, обнажая металлический остов. «Газик» пришел пустой.
Вчера вечером Юрий Александрович Малевич просил полковника, чтобы тот выделил машину для встречи своего заместителя. А сегодня утром повторил свою просьбу и тысячу раз извинился, что сам не может поехать на аэродром, у него срочная операция, просил, чтобы его заместителя встретил шофер командира полка и привез в военный городок…
Крушицын смотрел в окно, на безоблачно-синее знойное небо, на белую вершину хребта и никак не решался снять трубку телефона и позвонить в госпиталь, сообщить майору Малевичу трагическую новость.
Вместе с погонами на плечи полковника с первого дня пребывания легла ответственность за весь кабульский гарнизон. А по сути – и за ближайшую округу, которую на земле контролировали части мотострелковой дивизии.
Сквозь тонкие стены щитового модуля глухо доносился рокот аэродрома. В широкое окно смотрело яркое солнце, бездонно-синее небо, и на его фоне виднелась белая вершина хребта, покрытого вечной мерзлотой. И оттуда, с неба, пришла крупная неприятность. Трагедия. Произошло то, о чем он слышал не раз еще в Союзе, до командировки в Афганистан, на эту необъявленную и засекреченную войну, и впервые столкнулся здесь, как говорят, лицом к лицу. Банда моджахедов, скрытно преодолев засады и посты, проникла в кабульский район, принесла с собой переносные пусковые ракетные установки американского производства, которые тайными тропами были доставлены из Пакистана, и успешно применила их. Ракетами «стингер» был сбит вертолет Ванникова и крупный транспортный самолет Ан-12, совершавший рейс из Ташкента в Кабул.
Две ракеты «стингер» вонзились в самолет, он взорвался в воздухе и, охваченный пламенем, развалился на крупные куски, которые огненными кометами упали в долину, на руины безлюдного кишлака. На борту транспортного самолета кроме военных грузов находились люди. Военнослужащие, которые летели на замену, и гражданские. Среди пассажиров находилась жена начальника гарнизонного госпиталя майора Малевича, тоже врач, служившая в окружном военном госпитале, в Ташкенте. Она летела в свой отпуск к мужу, и не одна, а с семилетней дочерью.
За окном кабинета послышался шум мотора, взвизгнули тормоза. Это вернулся с аэродрома штабной потрепанный «газик». На его бортах – отверстия от душманских пуль и осколков, краска местами облупилась, обнажая металлический остов. «Газик» пришел пустой.
Вчера вечером Юрий Александрович Малевич просил полковника, чтобы тот выделил машину для встречи своего заместителя. А сегодня утром повторил свою просьбу и тысячу раз извинился, что сам не может поехать на аэродром, у него срочная операция, просил, чтобы его заместителя встретил шофер командира полка и привез в военный городок…
Крушицын смотрел в окно, на безоблачно-синее знойное небо, на белую вершину хребта и никак не решался снять трубку телефона и позвонить в госпиталь, сообщить майору Малевичу трагическую новость.
3
Капитан Белицкий выполнил посадку и, окутанный облаком пыли, зарулил на площадку.
– Спасибо, Леша! – Лукьяненко дружески хлопал командира по плечу. – Мы твои должники!
– Сочтемся, Толя!
Опавшие лопасти еще двигались по своему кругу, а спасенный экипаж Лукьяненко уже выпрыгивал из вертолета. В распахнутый люк хлынул пыльный поток знойного воздуха. К вертолету подкатывал, как большая черепаха, заправщик горючим. Обслуживающий персонал, солдаты срочной службы приступили к своей обычной работе. На тележке везли авиационные бомбы, похожие на торпеды. Белицкий мысленно отметил, что солдаты, несмотря на жару, действуют в ускоренном ритме. К чему бы это?
– Товарищ капитан, вас к телефону! – крикнул сержант.
Алексей Белицкий, вытерев рукавом вспотевший лоб, пошел в дежурку.
– И передохнуть не дают! – недовольно пробурчал Ершов, шагая рядом. Белицкий взял трубку:
– Капитан Белицкий у телефона!
Звонили с Командного пункта ВВС армии. Срочное задание: доставить отдельной десантно-разведывательной группе, которая действует в Панджшерском ущелье, боеприпасы и продовольствие, а на обратном рейсе взять на борт «трехсотых» (раненых), пятерых пленных душманов и доставить в Кабул. Сопровождение – пара «полосатых» 021–022. Услышав эти номера, Белицкий удовлетворенно хмыкнул. Под этими номерами значилась пара Ми-24-х Александра Беляка и Виталия Корняхина. Надежные ребята, не подведут!
– Уточненные координаты площадки получите в полете!
– Отмечай по карте, – не выпуская трубки, сказал капитан штурману Ершову и назвал примерный район.
Положив трубку, капитан и штурман посмотрели на полетную карту. Высокогорный район, вечные ледники на вершинах. Прикинули расстояние до ущелья.
– Минут сорок полета, – сказал Ершов.
– Может, и больше, – вздохнул Белицкий. – На пути крутой перевал.
– Преодолеем, капитан! – улыбнулся штурман. – Не впервой!
Снова экипаж Белицкого на своих местах, запущены двигатели, над головой завертелись лопасти, уверенно и быстро набирая обороты. Винтокрылая машина, вздымая облако пыли, не спеша покатила на взлетную полосу.
Взлетели. Набрали первую высоту. Сделав вираж над аэродромом, вертолет пошел в сторону гор. Снежный перевал вырисовывался на безоблачном небе.
– Как двигатели?
– В норме, командир! – ответил Ярцевич.
– Как маршрут?
– Выдерживаем, командир! – ответил Ершов.
Стандартные вопросы, стандартные ответы. Но в них, в этих простых оценках, скрыто многое, а главное – живучесть воздушного корабля.
– Впереди перевал! – доложил штурман.
– Вижу! – сказал капитан. – Заходим с солнечной стороны!
– Понял! – ответил Ершов.
Полеты в высокогорье имеют свои особенности, и Белицкий знал и освоил эти особенности. Приблизившись к солнечной стороне отвесной скалы, вертолет окунулся в восходящий поток воздуха. Винтокрылую машину, словно на гигантских ладонях, моментально подбросило вверх на добрые сотни метров. А дальше она и сама, опираясь на густой, пружинистый воздух, стала карабкаться к вершине заснеженного перевала, который сверкал тысячами маленьких зеркал в лучах солнца.
– Спасибо, Леша! – Лукьяненко дружески хлопал командира по плечу. – Мы твои должники!
– Сочтемся, Толя!
Опавшие лопасти еще двигались по своему кругу, а спасенный экипаж Лукьяненко уже выпрыгивал из вертолета. В распахнутый люк хлынул пыльный поток знойного воздуха. К вертолету подкатывал, как большая черепаха, заправщик горючим. Обслуживающий персонал, солдаты срочной службы приступили к своей обычной работе. На тележке везли авиационные бомбы, похожие на торпеды. Белицкий мысленно отметил, что солдаты, несмотря на жару, действуют в ускоренном ритме. К чему бы это?
– Товарищ капитан, вас к телефону! – крикнул сержант.
Алексей Белицкий, вытерев рукавом вспотевший лоб, пошел в дежурку.
– И передохнуть не дают! – недовольно пробурчал Ершов, шагая рядом. Белицкий взял трубку:
– Капитан Белицкий у телефона!
Звонили с Командного пункта ВВС армии. Срочное задание: доставить отдельной десантно-разведывательной группе, которая действует в Панджшерском ущелье, боеприпасы и продовольствие, а на обратном рейсе взять на борт «трехсотых» (раненых), пятерых пленных душманов и доставить в Кабул. Сопровождение – пара «полосатых» 021–022. Услышав эти номера, Белицкий удовлетворенно хмыкнул. Под этими номерами значилась пара Ми-24-х Александра Беляка и Виталия Корняхина. Надежные ребята, не подведут!
– Уточненные координаты площадки получите в полете!
– Отмечай по карте, – не выпуская трубки, сказал капитан штурману Ершову и назвал примерный район.
Положив трубку, капитан и штурман посмотрели на полетную карту. Высокогорный район, вечные ледники на вершинах. Прикинули расстояние до ущелья.
– Минут сорок полета, – сказал Ершов.
– Может, и больше, – вздохнул Белицкий. – На пути крутой перевал.
– Преодолеем, капитан! – улыбнулся штурман. – Не впервой!
Снова экипаж Белицкого на своих местах, запущены двигатели, над головой завертелись лопасти, уверенно и быстро набирая обороты. Винтокрылая машина, вздымая облако пыли, не спеша покатила на взлетную полосу.
Взлетели. Набрали первую высоту. Сделав вираж над аэродромом, вертолет пошел в сторону гор. Снежный перевал вырисовывался на безоблачном небе.
– Как двигатели?
– В норме, командир! – ответил Ярцевич.
– Как маршрут?
– Выдерживаем, командир! – ответил Ершов.
Стандартные вопросы, стандартные ответы. Но в них, в этих простых оценках, скрыто многое, а главное – живучесть воздушного корабля.
– Впереди перевал! – доложил штурман.
– Вижу! – сказал капитан. – Заходим с солнечной стороны!
– Понял! – ответил Ершов.
Полеты в высокогорье имеют свои особенности, и Белицкий знал и освоил эти особенности. Приблизившись к солнечной стороне отвесной скалы, вертолет окунулся в восходящий поток воздуха. Винтокрылую машину, словно на гигантских ладонях, моментально подбросило вверх на добрые сотни метров. А дальше она и сама, опираясь на густой, пружинистый воздух, стала карабкаться к вершине заснеженного перевала, который сверкал тысячами маленьких зеркал в лучах солнца.