- Люди смертны... - задумчиво начал полицай. - Человек живет только раз. Какие идеалы ни исповедуй, единственно, что останется после тебя, небольшой участок хорошо удобренной земли. Кладбищенским бурьянам все едино: были у покойника какие-то принципы или он всю жизнь прожил червяк червяком. Когда-то, еще в университете, я имел глупость поспорить на лекции с преподавателем... Из-за этого инцидента и вынужден был покинуть альма-матер. Казалось бы, пора было и поумнеть, ан нет, снова лукавый попутал. И опять же из-за тех же проклятых идеалов. Да, именно из-за идеалов я связался, так сказать, с полицией...
Я много передумал за последнее время. И понял: только тогда мне позволят спокойно дожить свою жизнь, если я послужу еще и другим, противоположным идеалам. Я все взвесил: помогите мне приобщиться, так сказать, к партизанскому движению...
"Провокатор... Но почему ночью?" - Марина терялась в догадках.
- Вы ошиблись адресом, - поднялась она. - Не знаю я никаких партизан.
- Не доверяете... - криво улыбнулся полицай. - Что ж, реакция, как говорится, вполне естественная, но, уверяю вас, абсолютно неверная. Вот, Андрон достал из кармана пистолет, положил перед Маринкой. Прямо на книгу положил, на яркие, вышитые нитками полевые цветы. - Теперь я перед вами разоружился не только, так сказать, морально, но и материально. Все еще не верите? Можете обыскать.
Девушка несмело взяла оружие, повертела в руках, заглянула в дуло.
- Осторожно, заряжен, - предупредил Андрон. - Теперь верите?
Маринка не знала, что и сказать.
- Познакомьте меня с человеком, который скрывается у вас.
- Что?!
- У вас, в вашей хате, в последние дни поселился мужчина, который очень хотел скрыться от посторонних глаз. Но некто его все же увидел. И ваше спасение только в том, что сей "некто" - ваш покорный слуга. Видел вашего гостя только я...
- Никого у меня нет! Никого! Слышите? Никого!
- Ну что это вы, дорогая моя, так сердитесь? Запомните, если говорите неправду и хотите убедить, что это правда, - прежде всего, не проявляйте своего волнения.
А то, что у вас скрывается какой-то человек, я, моя дорогая, знаю наверняка. Откуда? Сейчас объясню. Все очень просто! Не только ваши знакомые выходят иногда на ночные прогулки...
У каждого своя судьба. Одни люди счастливые, другие - несчастливые, а вот ваш гость, должно быть, в сорочке родился. И до сих пор сам удивляюсь, как это мне удалось отвести облаву от вашей хаты...
Теперь ясно? Больше не сомневаетесь? Знакомьте. У меня ценные сведения, я могу быть полезным партизанам...
Андрон говорил громко, почти кричал.
- Зачем вы так громко разговариваете? - спросила Марина, оттягивая время, лихорадочно думая, что делать.
- А я это нарочно. Я хочу, чтобы слышали не только вы, но и тот, кто скрывается у вас. То окошечко на задней стороне хаты достаточно-таки широкое. Мне очень не хочется, чтобы ваш товарищ использовал его как дверь. Так вот, перед вами альтернатива: либо тот, кто прячется, отведет меня к партизанам, либо, если он убежит, я вынужден буду отвести вас в полицию. Другого выхода у меня нет - я хочу жить.
Еще раз говорю: не бойтесь. Если бы я хотел арестовать вашего постояльца, разве я так бы действовал? Окружил бы хату и... Одним словом, вы понимаете. Понимаете?
Маринка ничего не ответила.
- Марина, - донесся из кладовки голос Михаила. - Отопри, выпусти меня.
Андрон вздрогнул, глаза забегали - девушка, пистолет, дверь... - обмяк весь, опустил голову.
Марина подошла к кладовке, вставила ключ, открыла.
Андрон порывисто направился к Михаилу:
- Здравствуйте! Вот... Вот я и пришел...
- Вижу. Да, поздновато вы надумали партизанить! Выворачивай карманы!
- Оружие я уже сдал...
- Знаю, слыхал. Выворачивай, выворачивай! Так. А какие еще бумажки есть? А в том кармане? И справки и удостоверение - все, все давай.
Михайло сел за стол, придвинул к себе документы Чебренкова. Андрон как встал, так и стоял, не смея присесть.
- Ясно... - бормотал Михайло, читая документы полицая.
- Товарищ партизан...
Михайло поморщился:
- Какой я тебе товарищ...
- Э-э... гражданин партизан, а у вас... я хотел спросить: в партизанском отряде справку мне смогут дать, что я... одним словом добровольно к партизанам...
- Ишь, чего захотел! - Михайло засмеялся. - Сразу и справку ему! Справка партизанская - это тебе не немецкий аусвайс, ее, знаешь ли, не угодничеством зарабатывают. Посмотрим, на что ты способный...
- Так, значит, - встрепенулся Андрон, - так, значит, вы возьмете меня!
- А куда ж тебя девать теперь? Повесить всегда успеем, а может, еще и пользу принесешь да человеком станешь. Вот только идти придется далеченько. Как ты, на ноги не слаб?
- Да я... Хоть до самой Москвы!..
- Ну ладно, ладно. Эмоции свои потом будешь изливать. А сейчас садись в уголок и замри, словно твоего и духу тут не было. Принесла же нелегкая... Из-за тебя с невестой не попрощался как следует...
Андрон послушно уселся в уголке на скамью, но при слове "невеста" глянул искоса на Марину. Девушка подошла к столу, положила пистолет Андрона. Михайло хотел обнять девушку, но Маринка отстранила руку. Глаза вскинула на Андрона: неудобно, мол, мы сейчас не одни...
- Что? Вот этого стыдишься? Так это же не человек, так себе, временное существо, гомо утенс. Эх ты, Маринка-Хмаринка! - Схватил, обнял, поднял на руках. - Будешь скучать обо мне?
Глазами кивнула: "Буду..."
- А бояться по ночам?
Покачала головой.
Осторожно, как нечто хрупкое, нежное, опустил, поставил на ноги. Маринка потупилась: и до сих пор как-то не верилось, не могла поверить, что сегодня, сейчас Михайло уйдет и уже не будет его с нею. Стоит, боится взглянуть на парня...
Обнял, прижал - и крепко-крепко, губы в губы...
- Моя...
Андрон крякнул. Но на него и не глянули. При чем тут Андрон - мир, вселенная, ничего не существовало для Маринки, кроме Михаила, и для Михаила - кроме Маринки... И сейчас особенно не верилось девушке, что вот и все, что она прощается и спустя минуту любимый уйдет...
И только тогда, когда он уже надевал шинель, Маринка осознала вдруг всю бездонную пустоту двух коротеньких слов: "уже все..."
Рванулась, прижалась к шинели, к чужой, к черной. Хотела что-то крикнуть - захлебнулась, забилась в тяжелом беззвучном плаче.
- Ну, не надо... Не надо... - Но и у него блеснуло, покатилось по щеке. - Ну, слышь, Маринка... Перестань... Я вернусь, я обязательно вернусь! Ну... успокойся! Ну, мы ж с тобой здесь не одни...
Маринка искоса посмотрела на Андрона и сразу же рукавом вытерла, со злостью стерла горькие, совсем уже не девичьи слезы: что-что, а слабость свою женскую она не выдаст напоказ этому "утенсу"! Из-за него, из-за, таких, как он, и все зло на земле!
Отвернувшись, взяла со стола пистолет Андрона:
- Вот... Трофей забыл.
- Оставь у себя. - Михайло сосредоточенно, закусив губу, застегивал на шинели верхний крючок. - В хозяйстве пригодится. Пока я не вернусь, от ухажеров отбиваться будешь.
Маринка спрятала пистолет.
- А может, все ж таки до рассвета побыл? Ночь, вон буря какая...
- То и хорошо, что ночь. Ночь - наша мать партизанская. А буря - нам с тобою и умирать в бурю. Люблю веселую погоду! Ну ты, партизанская справка, пошли!
Андрон поднялся. Почтительно и как-то по-бабьи поклонился:
- До свидания, Марина Даниловна...
Девушка не ответила.
- Топай, топай! - Михайло подтолкнул полицая. - Ишь какой вежливый стал, как пушки загремели! Всего, Маринка!.. - Хотел еще что-то сказать, но только махнул рукой. Отвернулся, поправил шапку, шагнул в сени.
...Маринка стояла на крыльце. Буря рвала с нее распахнутый кожух, трепала волосы. Удалялись, таяли во мгле две фигуры - дебелая, жирная Андрона и высокая, стройная Михаила.
Вот и проводила... Как все просто... Может, и насовсем.
Девушка захлебывается, давится слезами - смерть, что ей смерть! Не раздумывая, ни минуты не колеблясь, умерла бы она, чтобы только денек, один-единственный денек побыть еще вдвоем!
Один день?
Грозное, неведомое сияние рождается в душе. Девушка поправляет кожушок, непослушными пальцами вытирает слезы. О, она теперь уже совсем не та! Она уже не Маринка, она - Марина! И уже не пугливым огоньком во всемирной буре дрожит, теплится ее жизнь! Не коптилкой. Куда там буре - и смерти не погасить!
- А может, и вправду... - думает вслух Марина. - Может, и не выдумал Михайло про того профессора, и все было, все будет, как он говорил...
Может, оно и вправду люди бессмертны...
Ветер, веселый мартовский ветер забивает дыхание. Ветер этот такой сильный, что кажется, еще чуть-чуть, еще мгновение, и подхватит, понесет ее высоко-высоко, и вся ее жизнь, какой бы она долгой ни была, будет одним неистово радостным полетом...
Я много передумал за последнее время. И понял: только тогда мне позволят спокойно дожить свою жизнь, если я послужу еще и другим, противоположным идеалам. Я все взвесил: помогите мне приобщиться, так сказать, к партизанскому движению...
"Провокатор... Но почему ночью?" - Марина терялась в догадках.
- Вы ошиблись адресом, - поднялась она. - Не знаю я никаких партизан.
- Не доверяете... - криво улыбнулся полицай. - Что ж, реакция, как говорится, вполне естественная, но, уверяю вас, абсолютно неверная. Вот, Андрон достал из кармана пистолет, положил перед Маринкой. Прямо на книгу положил, на яркие, вышитые нитками полевые цветы. - Теперь я перед вами разоружился не только, так сказать, морально, но и материально. Все еще не верите? Можете обыскать.
Девушка несмело взяла оружие, повертела в руках, заглянула в дуло.
- Осторожно, заряжен, - предупредил Андрон. - Теперь верите?
Маринка не знала, что и сказать.
- Познакомьте меня с человеком, который скрывается у вас.
- Что?!
- У вас, в вашей хате, в последние дни поселился мужчина, который очень хотел скрыться от посторонних глаз. Но некто его все же увидел. И ваше спасение только в том, что сей "некто" - ваш покорный слуга. Видел вашего гостя только я...
- Никого у меня нет! Никого! Слышите? Никого!
- Ну что это вы, дорогая моя, так сердитесь? Запомните, если говорите неправду и хотите убедить, что это правда, - прежде всего, не проявляйте своего волнения.
А то, что у вас скрывается какой-то человек, я, моя дорогая, знаю наверняка. Откуда? Сейчас объясню. Все очень просто! Не только ваши знакомые выходят иногда на ночные прогулки...
У каждого своя судьба. Одни люди счастливые, другие - несчастливые, а вот ваш гость, должно быть, в сорочке родился. И до сих пор сам удивляюсь, как это мне удалось отвести облаву от вашей хаты...
Теперь ясно? Больше не сомневаетесь? Знакомьте. У меня ценные сведения, я могу быть полезным партизанам...
Андрон говорил громко, почти кричал.
- Зачем вы так громко разговариваете? - спросила Марина, оттягивая время, лихорадочно думая, что делать.
- А я это нарочно. Я хочу, чтобы слышали не только вы, но и тот, кто скрывается у вас. То окошечко на задней стороне хаты достаточно-таки широкое. Мне очень не хочется, чтобы ваш товарищ использовал его как дверь. Так вот, перед вами альтернатива: либо тот, кто прячется, отведет меня к партизанам, либо, если он убежит, я вынужден буду отвести вас в полицию. Другого выхода у меня нет - я хочу жить.
Еще раз говорю: не бойтесь. Если бы я хотел арестовать вашего постояльца, разве я так бы действовал? Окружил бы хату и... Одним словом, вы понимаете. Понимаете?
Маринка ничего не ответила.
- Марина, - донесся из кладовки голос Михаила. - Отопри, выпусти меня.
Андрон вздрогнул, глаза забегали - девушка, пистолет, дверь... - обмяк весь, опустил голову.
Марина подошла к кладовке, вставила ключ, открыла.
Андрон порывисто направился к Михаилу:
- Здравствуйте! Вот... Вот я и пришел...
- Вижу. Да, поздновато вы надумали партизанить! Выворачивай карманы!
- Оружие я уже сдал...
- Знаю, слыхал. Выворачивай, выворачивай! Так. А какие еще бумажки есть? А в том кармане? И справки и удостоверение - все, все давай.
Михайло сел за стол, придвинул к себе документы Чебренкова. Андрон как встал, так и стоял, не смея присесть.
- Ясно... - бормотал Михайло, читая документы полицая.
- Товарищ партизан...
Михайло поморщился:
- Какой я тебе товарищ...
- Э-э... гражданин партизан, а у вас... я хотел спросить: в партизанском отряде справку мне смогут дать, что я... одним словом добровольно к партизанам...
- Ишь, чего захотел! - Михайло засмеялся. - Сразу и справку ему! Справка партизанская - это тебе не немецкий аусвайс, ее, знаешь ли, не угодничеством зарабатывают. Посмотрим, на что ты способный...
- Так, значит, - встрепенулся Андрон, - так, значит, вы возьмете меня!
- А куда ж тебя девать теперь? Повесить всегда успеем, а может, еще и пользу принесешь да человеком станешь. Вот только идти придется далеченько. Как ты, на ноги не слаб?
- Да я... Хоть до самой Москвы!..
- Ну ладно, ладно. Эмоции свои потом будешь изливать. А сейчас садись в уголок и замри, словно твоего и духу тут не было. Принесла же нелегкая... Из-за тебя с невестой не попрощался как следует...
Андрон послушно уселся в уголке на скамью, но при слове "невеста" глянул искоса на Марину. Девушка подошла к столу, положила пистолет Андрона. Михайло хотел обнять девушку, но Маринка отстранила руку. Глаза вскинула на Андрона: неудобно, мол, мы сейчас не одни...
- Что? Вот этого стыдишься? Так это же не человек, так себе, временное существо, гомо утенс. Эх ты, Маринка-Хмаринка! - Схватил, обнял, поднял на руках. - Будешь скучать обо мне?
Глазами кивнула: "Буду..."
- А бояться по ночам?
Покачала головой.
Осторожно, как нечто хрупкое, нежное, опустил, поставил на ноги. Маринка потупилась: и до сих пор как-то не верилось, не могла поверить, что сегодня, сейчас Михайло уйдет и уже не будет его с нею. Стоит, боится взглянуть на парня...
Обнял, прижал - и крепко-крепко, губы в губы...
- Моя...
Андрон крякнул. Но на него и не глянули. При чем тут Андрон - мир, вселенная, ничего не существовало для Маринки, кроме Михаила, и для Михаила - кроме Маринки... И сейчас особенно не верилось девушке, что вот и все, что она прощается и спустя минуту любимый уйдет...
И только тогда, когда он уже надевал шинель, Маринка осознала вдруг всю бездонную пустоту двух коротеньких слов: "уже все..."
Рванулась, прижалась к шинели, к чужой, к черной. Хотела что-то крикнуть - захлебнулась, забилась в тяжелом беззвучном плаче.
- Ну, не надо... Не надо... - Но и у него блеснуло, покатилось по щеке. - Ну, слышь, Маринка... Перестань... Я вернусь, я обязательно вернусь! Ну... успокойся! Ну, мы ж с тобой здесь не одни...
Маринка искоса посмотрела на Андрона и сразу же рукавом вытерла, со злостью стерла горькие, совсем уже не девичьи слезы: что-что, а слабость свою женскую она не выдаст напоказ этому "утенсу"! Из-за него, из-за, таких, как он, и все зло на земле!
Отвернувшись, взяла со стола пистолет Андрона:
- Вот... Трофей забыл.
- Оставь у себя. - Михайло сосредоточенно, закусив губу, застегивал на шинели верхний крючок. - В хозяйстве пригодится. Пока я не вернусь, от ухажеров отбиваться будешь.
Маринка спрятала пистолет.
- А может, все ж таки до рассвета побыл? Ночь, вон буря какая...
- То и хорошо, что ночь. Ночь - наша мать партизанская. А буря - нам с тобою и умирать в бурю. Люблю веселую погоду! Ну ты, партизанская справка, пошли!
Андрон поднялся. Почтительно и как-то по-бабьи поклонился:
- До свидания, Марина Даниловна...
Девушка не ответила.
- Топай, топай! - Михайло подтолкнул полицая. - Ишь какой вежливый стал, как пушки загремели! Всего, Маринка!.. - Хотел еще что-то сказать, но только махнул рукой. Отвернулся, поправил шапку, шагнул в сени.
...Маринка стояла на крыльце. Буря рвала с нее распахнутый кожух, трепала волосы. Удалялись, таяли во мгле две фигуры - дебелая, жирная Андрона и высокая, стройная Михаила.
Вот и проводила... Как все просто... Может, и насовсем.
Девушка захлебывается, давится слезами - смерть, что ей смерть! Не раздумывая, ни минуты не колеблясь, умерла бы она, чтобы только денек, один-единственный денек побыть еще вдвоем!
Один день?
Грозное, неведомое сияние рождается в душе. Девушка поправляет кожушок, непослушными пальцами вытирает слезы. О, она теперь уже совсем не та! Она уже не Маринка, она - Марина! И уже не пугливым огоньком во всемирной буре дрожит, теплится ее жизнь! Не коптилкой. Куда там буре - и смерти не погасить!
- А может, и вправду... - думает вслух Марина. - Может, и не выдумал Михайло про того профессора, и все было, все будет, как он говорил...
Может, оно и вправду люди бессмертны...
Ветер, веселый мартовский ветер забивает дыхание. Ветер этот такой сильный, что кажется, еще чуть-чуть, еще мгновение, и подхватит, понесет ее высоко-высоко, и вся ее жизнь, какой бы она долгой ни была, будет одним неистово радостным полетом...