Страница:
- Не сочти, что я дёшево злословлю, - промолвил Тик озабоченно, со строгим выражением глаз. - Я называю факт, принципиально важный для дальнейшего… Кто была его мать? Санитарка, позже - уборщица.
Вячеслав Никитич вспомнил, что в своё время отметил это в биографии малоизвестного ещё человека. Приятель повторил, что не насмехается, и произнёс медленно, взвешивая каждое слово:
- Отец - охранник на заводе, потом слесарь, мать не стала никем, кроме как уборщицей. Представь уровень интересов, разговоров в этой семье. Немудрено, что мой тёзка учился не блестяще.
Слотов глядел поощряюще внимательно. Тик приподнял рукопись, под которой на его коленях лежала папка, и раскрыл её, говоря: у него имеются вырезки из газет начала 2000 года; выборы ещё не состоялись, журналисты пока не почувствовали рамки, за которые не стоит выходить. «Посмотри», - протянул вырезку из газеты «Шанс» за 2 февраля. Петербургские журналисты Роман Попов и Станислав Пылёв рассказали, что их герой окончил школу номер 281, куда пришёл после восьмилетки, с тройками по физике, химии, алгебре, геометрии. А какую оценку он получил за сочинение? Что ему поставили на экзаменах по истории, русскому языку? Учителя не могли вспомнить, а на просьбу показать книгу выдачи аттестатов последовал отказ. Директор школы сказала, что была рекомендация этого не делать. Вопрос «от кого?» оставила без ответа.
- Согласись, - проговорил Вольфганг, - что если бы в аттестате у моего тёзки по названным предметам стояли пятёрки, книгу бы показали.
Вячеслав Никитич выразил улыбкой, что вполне разделяет это мнение. Тик, всем видом подчёркивая, что подступает к важному пункту, произнёс:
- И я и он получили аттестаты летом семидесятого. К тому времени у меня с год как была брошюра об условиях поступления в вузы страны. Я выбрал ещё прежде журналистику, но иной раз западали мысли и о другом поприще. Короче, я пережевал всё, что касалось и философского факультета, и юрфака. На философский, как и на факультет журналистики, принимались предпочтительно лица со стажем работы два года.
- Да, о журналистике - точно! - подтвердил Слотов. - Я всё сдал на «отлично», а стажников и тех, кто после армии, приняли с четвёрками.
- Ну, а на юрфак принимали только имеющих стаж не менее двух лет или отслуживших в армии, - сказал Тик. Поступив на факультет журналистики ЛГУ, он, бывало, общался и со студентами юрфака. Указанное в брошюре подтверждалось: они пришли на юридический не со школьной скамьи. - Так как же так мой тёзка шагнул туда прямо из школы? Почему у него приняли заявление, документы?
Слотов, перед которым приоткрыли щёлку, кое-что, казалось ему, разглядел. Он притворился, будто размышляет, затем осторожно заметил:
- Были исключения. У нас в Риге, например…
Собеседник словно услышал то, что и хотел услышать.
- Были везде. Блат, взятка… Но откуда у этой семьи сумма на взятку? Копили?! С какой стати эти папа и мама воспылали идеей, что сын-троечник должен поступать именно на юрфак, да ещё на отделение международного права? Сколько деток из непростых семей метило туда! Конкурс там устрашал. В семидесятом было сорок человек на место. Убедись, - коллега показал ещё одну вырезку: публикацию Андрея Спирина в «Новой газете», в номере за 17-20 февраля 2000 года.
- У нас было восемь, - вставил Слотов, дабы не сидеть молчком.
- У нас - десять, - сообщил Тик и вновь обратился к исходному: - Допустим, мы забыли о необходимом двухлетнем стаже. Но тогда опять же вопрос. Он написал сочинение, сдал устные экзамены по русскому, истории, немецкому на «отлично». А до того в школе? Там, как видно, на оценки поскупились - а с чего в университете расщедрились?
- Подтянулся за пять-шесть недель! - насмешливо восхитился Вячеслав Никитич.
- Будь уверен, многие скажут: а почему нет? При таком конкурсе на такое престижное отделение все места заранее распределены меж блатниками. Ему просто не поставили бы одни «отлично». Только и дел: разок черкнуть не «отлично», а «хорошо».
Слотов хотел заметить, что жил не на Марсе, но приятель опередил его:
- Я не тебе, - он указывал глазами на рукопись, которую придерживал рукой на коленях. - Я задаю вопрос тем, кто не думает над очевидным. - Так вот, - продолжил Тик с ноткой нетерпения, - каким же образом он прошёл на юрфак?
Вячеслав Никитич уже догадался, однако изрёк иное предположение:
- Родство…
«Ответом была улыбка превосходства», - сказал он мысленно. А Тик не улыбался.
- Влиятельные люди из соображений престижа не допустят, чтобы родственница выносила горшки и мыла полы. Её сделали бы, по крайней мере, сестрой-хозяйкой, и она выдавала бы бельё.
- Ты всё учёл! - как бы приятно изумился Слотов.
Приятель, сосредоточенный на самом важном, сказал:
- Покровителя интересовал только мой тёзка.
- Вот ты о чём… - пробормотал Вячеслав Никитич, словно в растерянности от того, что проник в тайну нехорошего свойства.
Память из своих запасов подбросила о подобном. На крупном рижском предприятии комитет профсоюза возглавил необыкновенно молодой человек. Слотову поведали по секрету: паренёк, работавший инструментальщиком, попался на глаза большому начальнику и возбудил в этом мужчине участие. Чуткие ладони приняли птичку, усадили высоко на ветвь… Помнились примеры и из жизни творческой среды. Не только юные поэтессы удостаивались расположения влиятельных лиц. Автора книжицы стихов, не успела она выйти, приняли в Союз писателей, куда не так просто было попасть и соискателям с двумя книгами. Поэт был сотрудником многотиражки, а тут его назначили ответственным секретарём литературного журнала. Распоряжение исходило от персоны из ЦК, и те, кто знал об этом, лишь многозначительным взглядом выражали отношение к причине.
Вольфганг Тик несколько отстранённо, как человек, который следит за порядком своих мыслей, промолвил:
- Но как произошла встреча? С подачи. С чьей? Он ходил в школу высшего спортивного мастерства на Каменном острове…
Слотову подумалось о весе знания…
В эту ночь он поставил будильник на полчетвёртого. Поднявшись, сел за компьютер; когда отчёт был готов, послал депешку по электронному адресу, полученному у Бортникова: «Заказанное вами имеется. Куда и когда доставить?» Прихватил дискету на службу, полагая, что Николай Сергеевич не замедлит со звонком, и не ошибся. Передача товара состоялась у места парковки машин, когда завершился рабочий день. Бортников попросил прощения, что на сей раз другие дела не позволяют ему отвезти Слотова домой. Тот направил стопы к автобусной остановке.
Вячеслав Никитич пребывал под впечатлением вчерашнего разговора с Тиком. «Серьёзно, однако», - отдавал он приятелю должное (без большой охоты) и был не в силах расстаться с мыслями о нём. Тот, если сравнить их пути в литературе, поначалу довольно-таки отставал. Во времена Брежнева его рассказы от случая к случаю печатали только журнал «Аврора» и разве что ленинградская вечорка. Тик упирал на причину - национальность! Вячеслав Никитич однажды спросил: почему ты в то время не уехал? немцев выпускали. «Не так просто! Надо было добиваться, выдержать давление», - ответил Вольфганг. И родители круто возражали против его мысли об отъезде. Довольные тем, как сложилась их жизнь в Ленинграде, они вдарялись в панику, представляя, какие неприятности навлечёт на них сын. Без их согласия его не выпустили бы, поскольку по закону родители в старости имели право требовать помощи от детей.
Вольфганг Тик переехал в Германию уже после развала империи, будучи автором почти бестселлера «Расписной лёд». Второй книгой, выпущенной российским издательством, стал сборник повестей и рассказов о людской доле в конце двадцатых, в тридцатые годы. Как и положено, писатель-немец поведал о страданиях немцев. Но, плюс немаловажный, не только им посвятил он свои произведения. Лучшим Слотов считал рассказ «Глаза паяца» (обыгрывалась строка Игоря Северянина «гримаса боли в глазах паяца…»). В цирке одного из приволжских городов был клоун: и без грима - типичный Иванушка Дурачок. Белесые кудри, нос картошкой, веснушки. В 1933-м, когда Поволжью так доставалось от голода, вызванного коллективизацией, клоун появился перед публикой - обвешанный муляжами сырных голов, окороков, колбас, с большущим караваем в руках. Зрители застыли. А человек со своими припасами снеди лениво разгуливал по арене. Иногда он останавливался, почёсывал ногой ногу. Наконец кто-то крикнул: «А чо молчишь-то?» Клоун повернулся к публике, поднял над головой каравай: «А чо мне не молчать? Я сытый! А вот вы чего молчите?!» Арестовали его не сразу. Забрали на допрос за полчаса до начала представления, поутру отпустили. В другой раз он не вернулся. Расстреляли его в сибирском лагере в тридцать восьмом году, отбывшего на лесоповале пять лет.
Тик продолжал писать о спортсменах и протекционизме, рассказывал о влечении советской золотой молодёжи к «звёздам». Сын Сталина Василий, его фавориты и фаворитки. Истории времён Хрущёва. Боксёра девятнадцати лет, чемпиона Олимпийских игр, «подставили», и он за чужую вину заплатил лучшими годами, проведя их в зоне (намёк на судьбу некогда знаменитого футболиста Эдуарда Стрельцова).
Обвинение деспотизму выносила драма Тика «Московское время в Багио». Пьеса отображала остроту и густую политическую окраску событий, вошедших в историю как матч между Виктором Корчным и Анатолием Карповым за титул чемпиона мира по шахматам. 1979 год, Карпов прилетел на Филиппины в город Багио с невиданно многочисленной командой помощников, куда были включены лучшие шахматисты СССР. Карпов - ставленник партийной верхушки, член ЦК ВЛКСМ, а Корчной - отщепенец, обосновавшийся в Швейцарии. Москва не стеснялась в средствах ради того, чтобы титул достался Карпову… Пьесу перевели на немецкий для театра, который с дней своего основания в ГДР носил имя Горького. Gorki-Theater - это и ныне звучит внушительно. По мнению критиков, спектакль не умалил его славу.
Таким образом, Тик, живя в Германии, доставал плод за плодом с дерева успеха. Повезло в первый же год и устроиться по специальности. Он работал на радио Берлина в русской редакции программы, которая представляла многообразие культур.
А как обстояло с семейным благополучием? Слотов знал, что Вольфганг переехал с женой и дочерью. Дочь сумела подтвердить диплом врача и была принята на работу в больницу. О жене Тик благодушно упомянул раза два. Вячеслав Никитич не сомневался - приятель не чуждается интрижек. Но истинно дорого для него только то, что можно воплотить в творения, которые покоряли бы публику. Мысли о Тике неотрывны от образа: в кресле - облачённый в футболку человек с располагающим к доверию лицом идеалиста. Он преподал концепцию, которую невозможно поколебать, - если отказаться от помощи лжи, искажений. «Каким образом он прошёл на юрфак?» - вопрос-копьё. И слова Тика о спортивной школе: «Подобные заведения ещё в древней Элладе влекли страждущих. Где так полно открывался глазу цвет юности и кому-то суждено было стать утончённо любимым?» Его героя, сказал Вольфганг, в спортшколе приобщили к любви, а затем дали отзыв о нём заинтересованному мужчине, обладавшему властью…
Так и было, понимал Вячеслав Никитич, внутренне сопротивляясь. Никак не хотелось признаться себе в зависти к Тику. Я не вглядывался в эту биографию, мысленно говорил Слотов, иначе, конечно же, поставил бы рядом: отец, мать, посредственные оценки и - приём на элитарное отделение. Тут уж я как-нибудь увидел бы то, что уяснил Тик, чьё обострённое внимание к герою имело свои истоки: тёзка, ровесник, оба выросли в Ленинграде, в одно лето поступили в ЛГУ.
За разговором Слотов спросил приятеля: в университете тот, конечно, встречал тёзку? «По делу - не доводилось. А мимоходом наверняка видел не раз, но не запомнил», - сказал Вольфганг с видом просящего прощения.
Кто-то другой непременно наврал бы про личное знакомство, выдумал бы подробности. Но Тик хочет быть чист, дабы ничем не подпортить игру. «Игру - не подходит! - оборвал себя Вячеслав Никитич в чувстве, что он не мелочен и справедлив. - Тик просто делает дело». Можно бы добавить: основательно, на совесть. А играть… хм, на то нужен дар особенный. «Работы хватает?» - сочувственно спросил ты вчера. «Основное позади», - выразил облегчение Вольфганг. Твой вопрос: кто был покровитель? «Вот это и осталось внести, имеются несколько кандидатур. Я жду…» - писатель умолк. «Информации из Петербурга», - не стоила тяжких усилий догадка. Держим её при себе, переключаем любопытство на иное: род, жанр вещи? «Беллетризованная зарисовка». - «Звучит довольно скромно», - сказал ты и изумлённо и с хитрецой: ай, мол, прибедняемся!.. Как назвал? «Избранник лукавой улыбки, - ответил приятель и, словно неудовлетворённый, добавил: - пока так». Улыбка в названии, сколько раз было! - мысленно посмаковать насмешку и, с внушительной уверенностью: «Лукавой - это глубоко!» В душе Тика запела струна. Конкретное имя хорошо для книги, будто подумал он вслух, а для пьесы… «Ты и пьесу хочешь написать?» Он работал параллельно и уже написал, её переводят на немецкий - услышал Слотов. «То-то ты кудахчешь, как курица, снёсшая яйцо!» - мысль помогла ощутить превосходство над удачливым писателем и драматургом, который не подозревает об играющей им неотразимо умной воле.
Из-за позднего часа беседу о пьесе отложили до другой встречи. Размышляя о себе и Тике, Слотов ставил рядом: Вольфганг-студент и КГБ. Что-то было? Не похоже. Память осталась бы клеймёной, а при клеймёной памяти так не разговоришься. Напротив, в то прежнее время Тик держал язык на привязи: немец доказывал свой советский патриотизм. Он и мысленно не дерзал, и его не цепляли. Твоя жизнь оказалась богаче его жизни, говорил себе Слотов, - Тик умещается в круге твоего «я», и остаётся зазор…
Отчёт должен если и не вызвать фурор, произвести впечатление… займутся дискетой до понедельника? Придя домой, Вячеслав Никитич предупредил Марту: завтра ему снова в библиотеку - и уже не думал ни о ком, кроме как об ожидающей его Ульяне. Настроение слегка отравляло то, что она, по-видимому, ублажается чувством превосходства над ним, какое ему самому доставлял Тик. Потянуло ей доказать: он отличается от всех прочих и она для него - страничка читаемая.
И в эту субботу погода не хмурилась, белые облака ненадолго прикрывали солнце. Вячеславу Никитичу хотелось пить, но он решил, что из прихоти откажется от соблазнительного ледяного мартини. Ульяна в длинном халате цвета незрелого яблока, талия перехвачена пояском, выразила радость при виде букета, пошла поставить его в воду. Гость сказал вслед:
- Ты только из ванны?
- Понежилась! - ответила она шутливо-жеманным тоном. - Разоспалась, повалялась - и в ванну.
Он не подхватил игриво-возбуждающую манеру прелюдии. Когда Ульяна, как в прошлый раз, появилась в комнате с подносом, сидевший на диване Слотов пронизал её ироническим взглядом, который должен был вызвать вопрос: «Что ты на меня так смотришь?» Она, казалось, увидела иное.
- Подкрепись сначала, - сказала с капризным упрёком, кивнула на закуски на столике и устроилась в кресле напротив гостя, положив ногу на ногу.
Пола халата обрисовала бедро. Вячеслав Никитич остро ощутил всю прелесть этой женщины. Босая стопочка с покрытыми розовым лаком ногтями, обнажённая шея, лицо исполнено какой-то особенной чувственной откровенности. Память оголяла познанное тело: позы одна, другая… Ему едва удавалось (если удавалось) прятать в себе отчаянное: «Бесовски хороша!»
Он стиснул зубы, принялся откупоривать принесённую с собой бутылку Chianti Rubinello. Ульяна качнула головой, чтобы он не наливал ей:
- Я - мартини.
Слотов взял из вазы банан, стал очищать. «Пора бы меня спросить - встретился я с тем человеком из посольства?» Он выпил вина, она сделала глоток мартини и спросила:
- Когда представишь меня литераторам?
Он сказал о назначенном дне. Размножил её текст? Конечно, как обещал; и дал по экземпляру Фуршету и Стрепетовой. Оба охаят? Надеюсь, нет. Ты руководишь обществом «Беседа», это для них кое-что значит. Ну и Фуршет стелется перед красивыми женщинами. Разве только будет в раздражении, что ты уже под опекой. Строй ему глазки… Перебьётся! - отрезала она. Затем мило призналась в слабости:
- Хочется наслушаться добрых слов о рассказе…
Голос, выражение, какие вызывают у мужчин рьяный порыв предложить защиту. Вячеслав Никитич, однако, проявил глухоту.
- Как творчество затягивает! - подпустил подковырку. - Мнения знать, вообще знать… надо так надо…
Ульяна держала стакан у губ, глядя на свою ступню и чуть шевеля её пальцами.
- Тебе же не всё равно, что говорят о твоих произведениях… - она явно намекала на то, как расхваливала его рассказ о студенте, самоотверженной девушке и сопернике-негодяе.
- Я о другом, - с настойчивостью произнёс Вячеслав Никитич.
Она расслабленно потягивала мартини, и Слотов, сладенько хихикнув, промолвил:
- У женщин бывают неженские тайны…
Ульяна помолчала и с видом доверия и испуга, словно решившись открыть неприличное, сказала:
- Я волнуюсь. Обольют помоями - с противным осадком в отпуск ехать…
- Ты в отпуск? - вырвалось у Слотова бестолково-тоскливо.
Он был сосредоточен на ведении своей атаки, предусмотрел возможные ответы Ульяны, но только не известие о её скором отъезде. Она выказала изумление и даже некоторую обиду: отчего для него невероятно, что она уходит в отпуск?.. Он потупился и спросил: когда? Через неделю. И куда же? В Россию, навещу родных… Ты, сказала она, свой отгулял уже? «Не весь», - Вячеслав Никитич использовал в марте половину положенного шестинедельного отпуска, остальное отложил на октябрь, планируя с женой отправиться в Тунис. Но толковать об этом было неуместно. Он серчал на себя из-за своих намёков на секретную работу Ульяны. «Прекрасно поняла, что я знаю», - мысль сменилась мыслью о её покорном терпении. То, что он несколько недель не будет видеть её, обернулось приливом восхищения ею: сколько в ней такта, обаяния!
Он растроганно начал: брось волноваться, если кто-то что-то брякнет - наплевать! Подлинный авторитет только у Вольфганга Тика, а слово Тика - я чувствую! - будет благожелательно. Моё выступление и его, а я остановлюсь на том, о чём уже говорил тебе: тональность, детали… новелла удалась! Он участливо уверял Ульяну: всем придётся осознать, что к ней следует относиться как к молодому засиявшему дарованию.
Она шало и небрежно кинула руку к бутылке, налила гостю, едва не расплёскивая, стакан вина. Слотов повёл себя в том же духе: с залихватским видом, польщённо улыбаясь, опорожнил полстакана. Ульяна посмотрела ему в глаза с некой красноречивой прямотой, затем слегка опустила голову. Встав с кресла, повернулась к приоткрытой двери спальни. Он заставил себя не вскочить, а потерпеть с полминуты и тихо подняться с дивана. Она с ленцой прошла в спальню, не оборачивается, слева от неё кровать, покрытая простынёй.
Вячеслав Никитич, вдохновенно представляя себя юношей, для которого всё внове, снял с женщины халат. Бюстгальтер отсутствовал, на ней лишь string - кружевные, чёрные. Он, позади неё, принялся освобождаться от одежды. Ульяна непринуждённо потянулась, прогибая спину, плавно раскинув руки, левую завела назад и положила ладонь на ягодицу. Слотов проклял себя за то, что ещё не совсем разделся. Наконец-то нагой, повлёк с неё трусики - она снова натянула их, улеглась на кровать и стала болтать ногами в воздухе. Это была ребячливая девчонка в потрясно обольстительной наивной забаве. До чего же долго не встречал он женщину, в какой открывалась бы такая первозданная непосредственность! Стоя коленями на постели, он сдёргивал с Ульяны тугие string - они ползли к её коленкам…
- И вот и-и… - обрывая фразу смешком, она восклицала: - Нет! - и вновь оказывалась в трусишках.
В эти минуты было ли что-то, чего бы он не взял на себя - захоти только Ульяна? Вся она - безоглядная радость проделки! Номер исполнен в четвёртый, в пятый раз.
- И вот и-ии… - залилась смехом и вдруг выдала: - Да-а! - грудным страстно-сдавленным голосом. Отрывистое «Да-а!» - как будто разжалась пружина.
Влажный полураскрытый рот, в распахнутых глазах - неистовство бесенят. Слотова объяло самоощущение детскости: лишь ребёнок, в ком инстинкт разжёг мучение узнать, мог быть в таком дразнящем восторге от женщины.
Острое единоборство и безупречная слаженность, лодка, подгоняемая ударами весла, стремится по порожистой речке… Любовный хмель в его полуденный миг.
Игра сладко выпила телесные силы - заиграли образы. Уйдя от Ульяны в окрыляющем чувстве - она вправду довольна им! - Вячеслав Никитич радовал себя мыслями о своём даре испытывать утончённые переживания. Он улавливает в поведении женщины в постели то разнообразное и изысканно прелестное, что не способен воспринять мужчина толпы.
Гордость ублажалась и размышлением, как он показал этой неглупой (и даже очень!) бабе: его ей не провести. Она отказалась от попытки похлопать перед ним глазками: «Ну, тебе звонил этот, из посольства?» Сдалась! Молчанием по сему пункту обнаружила, что знает о контакте. Впрочем - пришло соображение - спроси я её прямо, почему она не заикнётся о человеке, вполне могла бы ответить: а он мне сказал, что вы встретились (сказал как куратор общества «Беседа»).
Бортников дал о себе знать телефонным звонком в понедельник. Вячеслав Никитич, пообедав, возвращался в свой кабинет, когда просигналил мобильник. «В семь вечера на Потсдамер Платц…» - далее прозвучало название кафе: Vapiano.
Он сел за выставленный на тротуар столик, заказал бокал пива и успел сделать большой, такой желанный в душный вечер глоток, как в дюжине метров прокатил по дороге серо-сиреневый audi quattro и остановился невдалеке. Из него вылез Бортников, обернулся и, найдя взглядом Слотова, исчез в машине. Тот рассчитался за пиво, поспешно допил его. Спустя пять минут, сидя в авто, после обоюдных «Здравствуйте!» услышал:
- Вашей информации придано немаловажное значение.
Вячеслав Никитич смолчал, стараясь не выдать удовлетворение. Его спутник сказал доверительно и так, точно просил согласия:
- Мы немного проедем и там обсудим задачу…
Он вырулил на Бен-Гурион-штрассе, затем audi обогнул статую Ники, воздвигнутую во славу побед Пруссии над Австрией и Францией в девятнадцатом веке. Вячеслав Никитич, чувствуя себя человеком, в котором весьма нуждаются, испытывая подъём тонуса, спросил:
- Что вы думаете о догадках Тика… - и добавил найденное слово, произнеся его со вкусом: - о раскопках?..
Машина приближалась к мосту Лютера через Шпрее. Николай Сергеевич ответил односложно:
- Вред для России.
- Но как опровергнуть Тика? - привязался Слотов. - Чем объяснить чудесное поступление на юрфак?
Бортников, ведя авто, сказал с лёгкой досадой на то, что его отвлекают:
- Я не жил тогда, и нужно специально заниматься… это не наша с вами задача. Нам бы с нашей справиться.
Оставив позади мост, проехали под эстакадой железной дороги, водитель свернул вправо на Люнебургер штрассе. Audi встал у кирпичной стены эстакады, слева над оградой возвышалось фабричное или складское строение. Место довольно глухое. Бортников, как уже было, достал с заднего сиденья кейс и начал с задушевностью, будто о визите к больному, который дорог обоим:
- Пожалуйста, пожалуйтесь ему, что у вас неважно с творческим настроением и вам необходимы его моральная поддержка, советы… Пусть потом на себя он сам переключится…
- Постараюсь исполнить, - с иронией ответил Вячеслав Никитич, добавив мысленно: «Поучи ещё меня нос вытирать!»
Спутник показал, что тон Слотова его не обидел.
- Я перечитываю ваши произведения и убеждаюсь: вы - литератор большого таланта! - прочувствованно произнёс молодой человек, и Вячеслав Никитич взял вид кроткого достоинства, притворившись, будто принял похвалу за чистую монету.
Бортников продолжил:
- У вас не может быть творческих неуспехов, но я… - он выразил неловкость голосом и робкой улыбкой, - ради дела прошу вас наговорить на себя…
- Опасаетесь - мне самолюбие помешает? - бросил Вячеслав Никитич и как бы не удержал хохотка.
Оба рассмеялись, словно преисполненные тепла друг к другу. Николай Сергеевич поднял крышку кейса, извлёк из него небольшой пластиковый пакет, из которого, в свою очередь, вынул продолговатую коробочку из пластмассы и металла - MP3 player по виду.
- Похолодания не обещают - значит, вы будете без пиджака. Кладёте в карман брюк…
Слотов взял прибор и, вспоминая, проговорил с выражением приятного раздумья: никаких проводов, карманы дырявить не надо… Хотелось поболтать о первом деле (объяснимая возрастом сентиментальность?) Поведал о средстве, каковым его когда-то снарядил Борис Андреевич. Возня с проводами… «Но это было для того времени высокое достижение, - поддержал спутник беседу и показал профессиональную эрудицию, - резьбовое крепление разъёмов, провода подсоединялись надёжно!» Слотов, точно приветствуя услышанное, кивнул и добавил: ленты хватало на пять часов… Бортников поправил: в том-то и новшество было, что запись шла уже не на ленту, а на специальную очень тонкую проволоку. «Вы изучали историю предмета, а мне никто не объяснял», - в искренности вздохнул Вячеслав Никитич. Он питал обоснованное любопытство к технике подобного рода и, благодаря литературе, отчасти удовлетворял его. Держа прибор в руке, спросил: «Здесь запись на микрочип?» Собеседник не возразил.
Вячеслав Никитич вспомнил, что в своё время отметил это в биографии малоизвестного ещё человека. Приятель повторил, что не насмехается, и произнёс медленно, взвешивая каждое слово:
- Отец - охранник на заводе, потом слесарь, мать не стала никем, кроме как уборщицей. Представь уровень интересов, разговоров в этой семье. Немудрено, что мой тёзка учился не блестяще.
Слотов глядел поощряюще внимательно. Тик приподнял рукопись, под которой на его коленях лежала папка, и раскрыл её, говоря: у него имеются вырезки из газет начала 2000 года; выборы ещё не состоялись, журналисты пока не почувствовали рамки, за которые не стоит выходить. «Посмотри», - протянул вырезку из газеты «Шанс» за 2 февраля. Петербургские журналисты Роман Попов и Станислав Пылёв рассказали, что их герой окончил школу номер 281, куда пришёл после восьмилетки, с тройками по физике, химии, алгебре, геометрии. А какую оценку он получил за сочинение? Что ему поставили на экзаменах по истории, русскому языку? Учителя не могли вспомнить, а на просьбу показать книгу выдачи аттестатов последовал отказ. Директор школы сказала, что была рекомендация этого не делать. Вопрос «от кого?» оставила без ответа.
- Согласись, - проговорил Вольфганг, - что если бы в аттестате у моего тёзки по названным предметам стояли пятёрки, книгу бы показали.
Вячеслав Никитич выразил улыбкой, что вполне разделяет это мнение. Тик, всем видом подчёркивая, что подступает к важному пункту, произнёс:
- И я и он получили аттестаты летом семидесятого. К тому времени у меня с год как была брошюра об условиях поступления в вузы страны. Я выбрал ещё прежде журналистику, но иной раз западали мысли и о другом поприще. Короче, я пережевал всё, что касалось и философского факультета, и юрфака. На философский, как и на факультет журналистики, принимались предпочтительно лица со стажем работы два года.
- Да, о журналистике - точно! - подтвердил Слотов. - Я всё сдал на «отлично», а стажников и тех, кто после армии, приняли с четвёрками.
- Ну, а на юрфак принимали только имеющих стаж не менее двух лет или отслуживших в армии, - сказал Тик. Поступив на факультет журналистики ЛГУ, он, бывало, общался и со студентами юрфака. Указанное в брошюре подтверждалось: они пришли на юридический не со школьной скамьи. - Так как же так мой тёзка шагнул туда прямо из школы? Почему у него приняли заявление, документы?
Слотов, перед которым приоткрыли щёлку, кое-что, казалось ему, разглядел. Он притворился, будто размышляет, затем осторожно заметил:
- Были исключения. У нас в Риге, например…
Собеседник словно услышал то, что и хотел услышать.
- Были везде. Блат, взятка… Но откуда у этой семьи сумма на взятку? Копили?! С какой стати эти папа и мама воспылали идеей, что сын-троечник должен поступать именно на юрфак, да ещё на отделение международного права? Сколько деток из непростых семей метило туда! Конкурс там устрашал. В семидесятом было сорок человек на место. Убедись, - коллега показал ещё одну вырезку: публикацию Андрея Спирина в «Новой газете», в номере за 17-20 февраля 2000 года.
- У нас было восемь, - вставил Слотов, дабы не сидеть молчком.
- У нас - десять, - сообщил Тик и вновь обратился к исходному: - Допустим, мы забыли о необходимом двухлетнем стаже. Но тогда опять же вопрос. Он написал сочинение, сдал устные экзамены по русскому, истории, немецкому на «отлично». А до того в школе? Там, как видно, на оценки поскупились - а с чего в университете расщедрились?
- Подтянулся за пять-шесть недель! - насмешливо восхитился Вячеслав Никитич.
- Будь уверен, многие скажут: а почему нет? При таком конкурсе на такое престижное отделение все места заранее распределены меж блатниками. Ему просто не поставили бы одни «отлично». Только и дел: разок черкнуть не «отлично», а «хорошо».
Слотов хотел заметить, что жил не на Марсе, но приятель опередил его:
- Я не тебе, - он указывал глазами на рукопись, которую придерживал рукой на коленях. - Я задаю вопрос тем, кто не думает над очевидным. - Так вот, - продолжил Тик с ноткой нетерпения, - каким же образом он прошёл на юрфак?
Вячеслав Никитич уже догадался, однако изрёк иное предположение:
- Родство…
«Ответом была улыбка превосходства», - сказал он мысленно. А Тик не улыбался.
- Влиятельные люди из соображений престижа не допустят, чтобы родственница выносила горшки и мыла полы. Её сделали бы, по крайней мере, сестрой-хозяйкой, и она выдавала бы бельё.
- Ты всё учёл! - как бы приятно изумился Слотов.
Приятель, сосредоточенный на самом важном, сказал:
- Покровителя интересовал только мой тёзка.
- Вот ты о чём… - пробормотал Вячеслав Никитич, словно в растерянности от того, что проник в тайну нехорошего свойства.
Память из своих запасов подбросила о подобном. На крупном рижском предприятии комитет профсоюза возглавил необыкновенно молодой человек. Слотову поведали по секрету: паренёк, работавший инструментальщиком, попался на глаза большому начальнику и возбудил в этом мужчине участие. Чуткие ладони приняли птичку, усадили высоко на ветвь… Помнились примеры и из жизни творческой среды. Не только юные поэтессы удостаивались расположения влиятельных лиц. Автора книжицы стихов, не успела она выйти, приняли в Союз писателей, куда не так просто было попасть и соискателям с двумя книгами. Поэт был сотрудником многотиражки, а тут его назначили ответственным секретарём литературного журнала. Распоряжение исходило от персоны из ЦК, и те, кто знал об этом, лишь многозначительным взглядом выражали отношение к причине.
Вольфганг Тик несколько отстранённо, как человек, который следит за порядком своих мыслей, промолвил:
- Но как произошла встреча? С подачи. С чьей? Он ходил в школу высшего спортивного мастерства на Каменном острове…
Слотову подумалось о весе знания…
* * *
В эту ночь он поставил будильник на полчетвёртого. Поднявшись, сел за компьютер; когда отчёт был готов, послал депешку по электронному адресу, полученному у Бортникова: «Заказанное вами имеется. Куда и когда доставить?» Прихватил дискету на службу, полагая, что Николай Сергеевич не замедлит со звонком, и не ошибся. Передача товара состоялась у места парковки машин, когда завершился рабочий день. Бортников попросил прощения, что на сей раз другие дела не позволяют ему отвезти Слотова домой. Тот направил стопы к автобусной остановке.
Вячеслав Никитич пребывал под впечатлением вчерашнего разговора с Тиком. «Серьёзно, однако», - отдавал он приятелю должное (без большой охоты) и был не в силах расстаться с мыслями о нём. Тот, если сравнить их пути в литературе, поначалу довольно-таки отставал. Во времена Брежнева его рассказы от случая к случаю печатали только журнал «Аврора» и разве что ленинградская вечорка. Тик упирал на причину - национальность! Вячеслав Никитич однажды спросил: почему ты в то время не уехал? немцев выпускали. «Не так просто! Надо было добиваться, выдержать давление», - ответил Вольфганг. И родители круто возражали против его мысли об отъезде. Довольные тем, как сложилась их жизнь в Ленинграде, они вдарялись в панику, представляя, какие неприятности навлечёт на них сын. Без их согласия его не выпустили бы, поскольку по закону родители в старости имели право требовать помощи от детей.
Вольфганг Тик переехал в Германию уже после развала империи, будучи автором почти бестселлера «Расписной лёд». Второй книгой, выпущенной российским издательством, стал сборник повестей и рассказов о людской доле в конце двадцатых, в тридцатые годы. Как и положено, писатель-немец поведал о страданиях немцев. Но, плюс немаловажный, не только им посвятил он свои произведения. Лучшим Слотов считал рассказ «Глаза паяца» (обыгрывалась строка Игоря Северянина «гримаса боли в глазах паяца…»). В цирке одного из приволжских городов был клоун: и без грима - типичный Иванушка Дурачок. Белесые кудри, нос картошкой, веснушки. В 1933-м, когда Поволжью так доставалось от голода, вызванного коллективизацией, клоун появился перед публикой - обвешанный муляжами сырных голов, окороков, колбас, с большущим караваем в руках. Зрители застыли. А человек со своими припасами снеди лениво разгуливал по арене. Иногда он останавливался, почёсывал ногой ногу. Наконец кто-то крикнул: «А чо молчишь-то?» Клоун повернулся к публике, поднял над головой каравай: «А чо мне не молчать? Я сытый! А вот вы чего молчите?!» Арестовали его не сразу. Забрали на допрос за полчаса до начала представления, поутру отпустили. В другой раз он не вернулся. Расстреляли его в сибирском лагере в тридцать восьмом году, отбывшего на лесоповале пять лет.
Тик продолжал писать о спортсменах и протекционизме, рассказывал о влечении советской золотой молодёжи к «звёздам». Сын Сталина Василий, его фавориты и фаворитки. Истории времён Хрущёва. Боксёра девятнадцати лет, чемпиона Олимпийских игр, «подставили», и он за чужую вину заплатил лучшими годами, проведя их в зоне (намёк на судьбу некогда знаменитого футболиста Эдуарда Стрельцова).
Обвинение деспотизму выносила драма Тика «Московское время в Багио». Пьеса отображала остроту и густую политическую окраску событий, вошедших в историю как матч между Виктором Корчным и Анатолием Карповым за титул чемпиона мира по шахматам. 1979 год, Карпов прилетел на Филиппины в город Багио с невиданно многочисленной командой помощников, куда были включены лучшие шахматисты СССР. Карпов - ставленник партийной верхушки, член ЦК ВЛКСМ, а Корчной - отщепенец, обосновавшийся в Швейцарии. Москва не стеснялась в средствах ради того, чтобы титул достался Карпову… Пьесу перевели на немецкий для театра, который с дней своего основания в ГДР носил имя Горького. Gorki-Theater - это и ныне звучит внушительно. По мнению критиков, спектакль не умалил его славу.
Таким образом, Тик, живя в Германии, доставал плод за плодом с дерева успеха. Повезло в первый же год и устроиться по специальности. Он работал на радио Берлина в русской редакции программы, которая представляла многообразие культур.
А как обстояло с семейным благополучием? Слотов знал, что Вольфганг переехал с женой и дочерью. Дочь сумела подтвердить диплом врача и была принята на работу в больницу. О жене Тик благодушно упомянул раза два. Вячеслав Никитич не сомневался - приятель не чуждается интрижек. Но истинно дорого для него только то, что можно воплотить в творения, которые покоряли бы публику. Мысли о Тике неотрывны от образа: в кресле - облачённый в футболку человек с располагающим к доверию лицом идеалиста. Он преподал концепцию, которую невозможно поколебать, - если отказаться от помощи лжи, искажений. «Каким образом он прошёл на юрфак?» - вопрос-копьё. И слова Тика о спортивной школе: «Подобные заведения ещё в древней Элладе влекли страждущих. Где так полно открывался глазу цвет юности и кому-то суждено было стать утончённо любимым?» Его героя, сказал Вольфганг, в спортшколе приобщили к любви, а затем дали отзыв о нём заинтересованному мужчине, обладавшему властью…
Так и было, понимал Вячеслав Никитич, внутренне сопротивляясь. Никак не хотелось признаться себе в зависти к Тику. Я не вглядывался в эту биографию, мысленно говорил Слотов, иначе, конечно же, поставил бы рядом: отец, мать, посредственные оценки и - приём на элитарное отделение. Тут уж я как-нибудь увидел бы то, что уяснил Тик, чьё обострённое внимание к герою имело свои истоки: тёзка, ровесник, оба выросли в Ленинграде, в одно лето поступили в ЛГУ.
За разговором Слотов спросил приятеля: в университете тот, конечно, встречал тёзку? «По делу - не доводилось. А мимоходом наверняка видел не раз, но не запомнил», - сказал Вольфганг с видом просящего прощения.
Кто-то другой непременно наврал бы про личное знакомство, выдумал бы подробности. Но Тик хочет быть чист, дабы ничем не подпортить игру. «Игру - не подходит! - оборвал себя Вячеслав Никитич в чувстве, что он не мелочен и справедлив. - Тик просто делает дело». Можно бы добавить: основательно, на совесть. А играть… хм, на то нужен дар особенный. «Работы хватает?» - сочувственно спросил ты вчера. «Основное позади», - выразил облегчение Вольфганг. Твой вопрос: кто был покровитель? «Вот это и осталось внести, имеются несколько кандидатур. Я жду…» - писатель умолк. «Информации из Петербурга», - не стоила тяжких усилий догадка. Держим её при себе, переключаем любопытство на иное: род, жанр вещи? «Беллетризованная зарисовка». - «Звучит довольно скромно», - сказал ты и изумлённо и с хитрецой: ай, мол, прибедняемся!.. Как назвал? «Избранник лукавой улыбки, - ответил приятель и, словно неудовлетворённый, добавил: - пока так». Улыбка в названии, сколько раз было! - мысленно посмаковать насмешку и, с внушительной уверенностью: «Лукавой - это глубоко!» В душе Тика запела струна. Конкретное имя хорошо для книги, будто подумал он вслух, а для пьесы… «Ты и пьесу хочешь написать?» Он работал параллельно и уже написал, её переводят на немецкий - услышал Слотов. «То-то ты кудахчешь, как курица, снёсшая яйцо!» - мысль помогла ощутить превосходство над удачливым писателем и драматургом, который не подозревает об играющей им неотразимо умной воле.
Из-за позднего часа беседу о пьесе отложили до другой встречи. Размышляя о себе и Тике, Слотов ставил рядом: Вольфганг-студент и КГБ. Что-то было? Не похоже. Память осталась бы клеймёной, а при клеймёной памяти так не разговоришься. Напротив, в то прежнее время Тик держал язык на привязи: немец доказывал свой советский патриотизм. Он и мысленно не дерзал, и его не цепляли. Твоя жизнь оказалась богаче его жизни, говорил себе Слотов, - Тик умещается в круге твоего «я», и остаётся зазор…
Отчёт должен если и не вызвать фурор, произвести впечатление… займутся дискетой до понедельника? Придя домой, Вячеслав Никитич предупредил Марту: завтра ему снова в библиотеку - и уже не думал ни о ком, кроме как об ожидающей его Ульяне. Настроение слегка отравляло то, что она, по-видимому, ублажается чувством превосходства над ним, какое ему самому доставлял Тик. Потянуло ей доказать: он отличается от всех прочих и она для него - страничка читаемая.
* * *
И в эту субботу погода не хмурилась, белые облака ненадолго прикрывали солнце. Вячеславу Никитичу хотелось пить, но он решил, что из прихоти откажется от соблазнительного ледяного мартини. Ульяна в длинном халате цвета незрелого яблока, талия перехвачена пояском, выразила радость при виде букета, пошла поставить его в воду. Гость сказал вслед:
- Ты только из ванны?
- Понежилась! - ответила она шутливо-жеманным тоном. - Разоспалась, повалялась - и в ванну.
Он не подхватил игриво-возбуждающую манеру прелюдии. Когда Ульяна, как в прошлый раз, появилась в комнате с подносом, сидевший на диване Слотов пронизал её ироническим взглядом, который должен был вызвать вопрос: «Что ты на меня так смотришь?» Она, казалось, увидела иное.
- Подкрепись сначала, - сказала с капризным упрёком, кивнула на закуски на столике и устроилась в кресле напротив гостя, положив ногу на ногу.
Пола халата обрисовала бедро. Вячеслав Никитич остро ощутил всю прелесть этой женщины. Босая стопочка с покрытыми розовым лаком ногтями, обнажённая шея, лицо исполнено какой-то особенной чувственной откровенности. Память оголяла познанное тело: позы одна, другая… Ему едва удавалось (если удавалось) прятать в себе отчаянное: «Бесовски хороша!»
Он стиснул зубы, принялся откупоривать принесённую с собой бутылку Chianti Rubinello. Ульяна качнула головой, чтобы он не наливал ей:
- Я - мартини.
Слотов взял из вазы банан, стал очищать. «Пора бы меня спросить - встретился я с тем человеком из посольства?» Он выпил вина, она сделала глоток мартини и спросила:
- Когда представишь меня литераторам?
Он сказал о назначенном дне. Размножил её текст? Конечно, как обещал; и дал по экземпляру Фуршету и Стрепетовой. Оба охаят? Надеюсь, нет. Ты руководишь обществом «Беседа», это для них кое-что значит. Ну и Фуршет стелется перед красивыми женщинами. Разве только будет в раздражении, что ты уже под опекой. Строй ему глазки… Перебьётся! - отрезала она. Затем мило призналась в слабости:
- Хочется наслушаться добрых слов о рассказе…
Голос, выражение, какие вызывают у мужчин рьяный порыв предложить защиту. Вячеслав Никитич, однако, проявил глухоту.
- Как творчество затягивает! - подпустил подковырку. - Мнения знать, вообще знать… надо так надо…
Ульяна держала стакан у губ, глядя на свою ступню и чуть шевеля её пальцами.
- Тебе же не всё равно, что говорят о твоих произведениях… - она явно намекала на то, как расхваливала его рассказ о студенте, самоотверженной девушке и сопернике-негодяе.
- Я о другом, - с настойчивостью произнёс Вячеслав Никитич.
Она расслабленно потягивала мартини, и Слотов, сладенько хихикнув, промолвил:
- У женщин бывают неженские тайны…
Ульяна помолчала и с видом доверия и испуга, словно решившись открыть неприличное, сказала:
- Я волнуюсь. Обольют помоями - с противным осадком в отпуск ехать…
- Ты в отпуск? - вырвалось у Слотова бестолково-тоскливо.
Он был сосредоточен на ведении своей атаки, предусмотрел возможные ответы Ульяны, но только не известие о её скором отъезде. Она выказала изумление и даже некоторую обиду: отчего для него невероятно, что она уходит в отпуск?.. Он потупился и спросил: когда? Через неделю. И куда же? В Россию, навещу родных… Ты, сказала она, свой отгулял уже? «Не весь», - Вячеслав Никитич использовал в марте половину положенного шестинедельного отпуска, остальное отложил на октябрь, планируя с женой отправиться в Тунис. Но толковать об этом было неуместно. Он серчал на себя из-за своих намёков на секретную работу Ульяны. «Прекрасно поняла, что я знаю», - мысль сменилась мыслью о её покорном терпении. То, что он несколько недель не будет видеть её, обернулось приливом восхищения ею: сколько в ней такта, обаяния!
Он растроганно начал: брось волноваться, если кто-то что-то брякнет - наплевать! Подлинный авторитет только у Вольфганга Тика, а слово Тика - я чувствую! - будет благожелательно. Моё выступление и его, а я остановлюсь на том, о чём уже говорил тебе: тональность, детали… новелла удалась! Он участливо уверял Ульяну: всем придётся осознать, что к ней следует относиться как к молодому засиявшему дарованию.
Она шало и небрежно кинула руку к бутылке, налила гостю, едва не расплёскивая, стакан вина. Слотов повёл себя в том же духе: с залихватским видом, польщённо улыбаясь, опорожнил полстакана. Ульяна посмотрела ему в глаза с некой красноречивой прямотой, затем слегка опустила голову. Встав с кресла, повернулась к приоткрытой двери спальни. Он заставил себя не вскочить, а потерпеть с полминуты и тихо подняться с дивана. Она с ленцой прошла в спальню, не оборачивается, слева от неё кровать, покрытая простынёй.
Вячеслав Никитич, вдохновенно представляя себя юношей, для которого всё внове, снял с женщины халат. Бюстгальтер отсутствовал, на ней лишь string - кружевные, чёрные. Он, позади неё, принялся освобождаться от одежды. Ульяна непринуждённо потянулась, прогибая спину, плавно раскинув руки, левую завела назад и положила ладонь на ягодицу. Слотов проклял себя за то, что ещё не совсем разделся. Наконец-то нагой, повлёк с неё трусики - она снова натянула их, улеглась на кровать и стала болтать ногами в воздухе. Это была ребячливая девчонка в потрясно обольстительной наивной забаве. До чего же долго не встречал он женщину, в какой открывалась бы такая первозданная непосредственность! Стоя коленями на постели, он сдёргивал с Ульяны тугие string - они ползли к её коленкам…
- И вот и-и… - обрывая фразу смешком, она восклицала: - Нет! - и вновь оказывалась в трусишках.
В эти минуты было ли что-то, чего бы он не взял на себя - захоти только Ульяна? Вся она - безоглядная радость проделки! Номер исполнен в четвёртый, в пятый раз.
- И вот и-ии… - залилась смехом и вдруг выдала: - Да-а! - грудным страстно-сдавленным голосом. Отрывистое «Да-а!» - как будто разжалась пружина.
Влажный полураскрытый рот, в распахнутых глазах - неистовство бесенят. Слотова объяло самоощущение детскости: лишь ребёнок, в ком инстинкт разжёг мучение узнать, мог быть в таком дразнящем восторге от женщины.
Острое единоборство и безупречная слаженность, лодка, подгоняемая ударами весла, стремится по порожистой речке… Любовный хмель в его полуденный миг.
Игра сладко выпила телесные силы - заиграли образы. Уйдя от Ульяны в окрыляющем чувстве - она вправду довольна им! - Вячеслав Никитич радовал себя мыслями о своём даре испытывать утончённые переживания. Он улавливает в поведении женщины в постели то разнообразное и изысканно прелестное, что не способен воспринять мужчина толпы.
Гордость ублажалась и размышлением, как он показал этой неглупой (и даже очень!) бабе: его ей не провести. Она отказалась от попытки похлопать перед ним глазками: «Ну, тебе звонил этот, из посольства?» Сдалась! Молчанием по сему пункту обнаружила, что знает о контакте. Впрочем - пришло соображение - спроси я её прямо, почему она не заикнётся о человеке, вполне могла бы ответить: а он мне сказал, что вы встретились (сказал как куратор общества «Беседа»).
* * *
Бортников дал о себе знать телефонным звонком в понедельник. Вячеслав Никитич, пообедав, возвращался в свой кабинет, когда просигналил мобильник. «В семь вечера на Потсдамер Платц…» - далее прозвучало название кафе: Vapiano.
Он сел за выставленный на тротуар столик, заказал бокал пива и успел сделать большой, такой желанный в душный вечер глоток, как в дюжине метров прокатил по дороге серо-сиреневый audi quattro и остановился невдалеке. Из него вылез Бортников, обернулся и, найдя взглядом Слотова, исчез в машине. Тот рассчитался за пиво, поспешно допил его. Спустя пять минут, сидя в авто, после обоюдных «Здравствуйте!» услышал:
- Вашей информации придано немаловажное значение.
Вячеслав Никитич смолчал, стараясь не выдать удовлетворение. Его спутник сказал доверительно и так, точно просил согласия:
- Мы немного проедем и там обсудим задачу…
Он вырулил на Бен-Гурион-штрассе, затем audi обогнул статую Ники, воздвигнутую во славу побед Пруссии над Австрией и Францией в девятнадцатом веке. Вячеслав Никитич, чувствуя себя человеком, в котором весьма нуждаются, испытывая подъём тонуса, спросил:
- Что вы думаете о догадках Тика… - и добавил найденное слово, произнеся его со вкусом: - о раскопках?..
Машина приближалась к мосту Лютера через Шпрее. Николай Сергеевич ответил односложно:
- Вред для России.
- Но как опровергнуть Тика? - привязался Слотов. - Чем объяснить чудесное поступление на юрфак?
Бортников, ведя авто, сказал с лёгкой досадой на то, что его отвлекают:
- Я не жил тогда, и нужно специально заниматься… это не наша с вами задача. Нам бы с нашей справиться.
Оставив позади мост, проехали под эстакадой железной дороги, водитель свернул вправо на Люнебургер штрассе. Audi встал у кирпичной стены эстакады, слева над оградой возвышалось фабричное или складское строение. Место довольно глухое. Бортников, как уже было, достал с заднего сиденья кейс и начал с задушевностью, будто о визите к больному, который дорог обоим:
- Пожалуйста, пожалуйтесь ему, что у вас неважно с творческим настроением и вам необходимы его моральная поддержка, советы… Пусть потом на себя он сам переключится…
- Постараюсь исполнить, - с иронией ответил Вячеслав Никитич, добавив мысленно: «Поучи ещё меня нос вытирать!»
Спутник показал, что тон Слотова его не обидел.
- Я перечитываю ваши произведения и убеждаюсь: вы - литератор большого таланта! - прочувствованно произнёс молодой человек, и Вячеслав Никитич взял вид кроткого достоинства, притворившись, будто принял похвалу за чистую монету.
Бортников продолжил:
- У вас не может быть творческих неуспехов, но я… - он выразил неловкость голосом и робкой улыбкой, - ради дела прошу вас наговорить на себя…
- Опасаетесь - мне самолюбие помешает? - бросил Вячеслав Никитич и как бы не удержал хохотка.
Оба рассмеялись, словно преисполненные тепла друг к другу. Николай Сергеевич поднял крышку кейса, извлёк из него небольшой пластиковый пакет, из которого, в свою очередь, вынул продолговатую коробочку из пластмассы и металла - MP3 player по виду.
- Похолодания не обещают - значит, вы будете без пиджака. Кладёте в карман брюк…
Слотов взял прибор и, вспоминая, проговорил с выражением приятного раздумья: никаких проводов, карманы дырявить не надо… Хотелось поболтать о первом деле (объяснимая возрастом сентиментальность?) Поведал о средстве, каковым его когда-то снарядил Борис Андреевич. Возня с проводами… «Но это было для того времени высокое достижение, - поддержал спутник беседу и показал профессиональную эрудицию, - резьбовое крепление разъёмов, провода подсоединялись надёжно!» Слотов, точно приветствуя услышанное, кивнул и добавил: ленты хватало на пять часов… Бортников поправил: в том-то и новшество было, что запись шла уже не на ленту, а на специальную очень тонкую проволоку. «Вы изучали историю предмета, а мне никто не объяснял», - в искренности вздохнул Вячеслав Никитич. Он питал обоснованное любопытство к технике подобного рода и, благодаря литературе, отчасти удовлетворял его. Держа прибор в руке, спросил: «Здесь запись на микрочип?» Собеседник не возразил.