Герман Алексей. Что сказал табачник с Табачной улицы (киносценарий)

   Уно встретил взгляд Руматы и запнулся.
   – Ну, дохлая, – он шлепнул жеребца ладонью по уху и исчез, обдав всех грязью.
   На протяжении всего разговора Серые безуспешно пытались атаковать, отскакивали, падали в грязь. Кто-то из них швырнул кинжал, однако равномерный скрип меча и медленное движение не прекращались.
   Неожиданно Пампа подпрыгнул, будто его кольнули в зад, громко, как-то по-бабьи завизжал и с немыслимой скоростью рванул в какую-то одному ему ведомую атаку, размахивая теперь мечом, как дубиной. Он не колол, не резал, он был фантастически сметлив в этой драке. Он просто загонял Серых обратно в черную дыру входа, где палаш переставал быть оружием. Последнего раненного в зад и плечо он даже как-то вежливо пропустил, совершенно неожиданно влепив ему в последний момент сапогом в зад.
   Румата забрал у Тамэо факел, отпил эсторского и захлюпал через грязь к Серым.
   – Ладно, – сказал Румата, – бросайте оружие и уходите.
   – Вот еще, – заорал Пампа, – пусть дерутся.
   Он поднял меч и опять завертел им, убыстряя вращение.
   – Без оружия мы не уйдем. Нам попадет, – угрюмо сообщил капитан Серых.
   С леденящим визгом пролетел на вислозадой лошади Серый офицеришко. По-видимому, сам не выдержал своего подвига, упал и уполз в темноту.
   – Ладно, клинки в ножны, руки за голову, уходите… Я буду держать барона…
   – Как же мы уйдем? Он загораживает…
   – И буду загораживать, – капризничал Пампа.
   – Послушайте, барон, у вас меч для благородного боя. А как же тогда «не обнажай в тавернах»?!
   Пампа, продолжая пыхтеть, вращал мечом, но на лице у него возникла задумчивость.
   – Это очень серьезно, – сказал Румата.
   – Но у меня же нет другого меча, – Пампа все вертел им.
   Румата обнял барона, ногой указал Серым направление к выходу, и те, один за одним, стали проскакивать внизу. Последним проковылял одинокий раненый.
   – Победа, – вдруг заорал Пампа и подпрыгнул вместе с Руматой так, что земля будто задрожала. – Хозяин, все, что есть лучшего, – на столы… Всем ируканского, сколько влезет. Все, кто хочет шлюх, берите с собой. Но нам пусть прислуживает почтенная пожилая женщина… Святой Мика, –повернулся он к Румате, – почему баронесса не видит меня сейчас?
   Старший лакей притащил огромные аляповатые кружки, Пампа присосался к этому жбану. Румата тоже, глядя, как в черный проем проходят, будто исчезая там, гости. Вот и Гур, жалко улыбнувшись, исчез со своей рыбиной. Пьяные Тамэо и Сэра протащили мимо совсем ободранного дона с бессмысленно-горьким лицом.
   – Хотим продать в рабство, – сообщил Сэра Румате, – а он не хочет… Гребешь себе на галере… Огромные добрые рыбы… – он продолжал уговаривать, не веря в успех. Они подошли к проему, и их тоже поглотила тьма.
   – Да, – Румата наконец дососал кружку, которую держал обеими руками, – а куда делся лекаришка, которого вы освободили?
   – С какой стати? – закапали первые крупные капли дождя, и Пампа поднял лицо навстречу этим каплям. Слуги скребками снимали с него грязь. – Это государственное дело, дорогой Румата… Да и имя какое-то собачье – Будах. Конечно отдал… Солнце заходит…
   Пампа кивнул на рисунок над проемом, изображающий солнце, заходящее над морем.
   – Что-нибудь не так, мой друг?! – Пампа вдруг испугался, но хлынул дождь, и он пошлепал по грязи, тяжело опираясь на огромный меч как на палку.
   Шагнул за порог, обернулся, улыбнулся великолепными зубами, позвал за собой очень уставшей, видно, рукой и исчез в темноте. Оттуда же возник Тамэо, совсем пьяный.
   – Эй, кто-нибудь, мне же в караул… – и исчез.
   Тихо подъехала телега с высокими колесами. Румата почувствовал, что его колотит, закрыл рукой алмаз на лбу, пальцы другой сунул в рот. Его вырвало, и он завалился в телегу на спину.
   Дождь кончился так же внезапно, как налетел. Шипели в большинстве погасшие плошки.
   – Покажи-ка, красавица, где заноза, – сказал знакомый голос и рассмеялся. Но никого не было. Телега тронулась, проплыли плошки, и осталась темнота.
   Ночной город был тревожен и тих. На улицах кое-где горели костры. Здесь было сухо, и сапоги Руматы не чавкали, а стучали. Телега погромыхивала позади, но людей вокруг них не было. У длинного дома волчьей цепочкой быстро шли люди.
   – Вага, – окликнул Румата, вглядываясь. И тотчас все исчезло, как не было.
   Ближе ко дворцу у костра – молчаливая толпа Серых солдат. Тихо позвякивали топоры. Дунул сырой ветер и затрещал чем-то. То ли доска в заборе, то ли еще что. Подошел Серый офицер с факелом, уставился.
   – Не сметь смотреть мне в глаза, – тихо выговорил Румата.
   Бешенство, которого он так в себе боялся, начало заполнять грудь. Он взял офицера за нос, и бешенство, как будто найдя путь, овладело его рукой, пальцами. Румата услышал хруст сломанной кости, жалобный воющий крик офицера, бросившего факел, и пошел дальше. Ничего не произошло, ни погони, ни драки, только позади одиноко кричал офицер, как какое-то подбитое животное. Мужик на телеге гыкнул, хлестнул лошадь и помчался прочь.
   В ковровом зале гобелены в сальных пятнах кое-как прикрывали обсыпавшийся сырой камень. Румата быстро сменил плащ на чистый с пуфами и облил голову соанским запахом. Остатки вылил на старика церемониймейстера, уж больно от того воняло.
   – Вельможа должен быть чист и благоухать, – он повернулся на каблуках и со старшим гвардейским офицером принялся совершать сложные манипуляции с мечами и поклонами под строгим взглядом министра церемоний.
   Затем во главе трех гвардейцев шагнул в покои принца. Принц еще не спал. Он сосал и грыз огромную грудь несчастной своей маленькой кормилицы. Та же теребила ему низ живота.
   Кормилица с тоской посмотрела на Румату.
   Гвардейцы проверили запоры. Румата вышел за ними в ковровый зал, придвинул кресло к окну, открыл, положил ноги на табурет и стал глядеть в черноту, пытаясь представить себе город.
   – Как ты думаешь, что там? – спросил он у толстого прыщавого гвардейского лейтенанта. Его полное очень глупое лицо он видел в зеркале. Трещиной отражение было разделено на две части.
   – А Серые готовятся… к дням святого Гарана…
   С улицы раздался крик, похожий на вой. И вдруг Румата понял, что это крик не с улицы, а откуда-то из дворца.
   Через секунду там грохнуло, кто-то истошно закричал: «Спасите!». В ковровую залу вбежал полуодетый министр церемоний, ногу он волок, лицо было залито кровью. И, так же волоча ногу, исчез в спальне принца.
   Огромные двери бывшей королевской фехтовальной, нынче там был склад битой мебели, распахнулись. В залу, выставив топоры, толкаясь и мешая друг другу, лезли Серые. Почему-то страшно потные, будто их водой облили. Огромные и жирные, как бегемоты.
   – Назад, – Румата неторопливо вытащил мечи и стал поигрывать ими, улыбаясь все шире, – на помойку.
   Вперед протиснулся Серый офицерик с длинными локонами до плечей, в тесной форме. Этот уж совсем мокрый.
   – Дон Румата Эсторский, – закричал он, задыхаясь, – вы арестованы, отдайте мечи…
   Румата ласково засмеялся.
   – Возьмите.
   – Взять его…
   В мгновенной драке смешалось все. Румата рубил древки топоров, ломал ключицы, колени и бил по нечистым гульфикам, рассекая их колесиками шпор. Один раз ему показалось, что он рассек лоб Серому совсем.
   Он сплюнул и затряс головой. Серые откатились назад в фехтовальную.
   В спальне пронзительно кричала кормилица. Он обернулся, чтобы бежать туда, но из фехтовальной опять полезли Серые, их было еще больше.
   Румата опять погнал их.
   Ах, не надо было туда заскакивать. Румата развернулся, услышал пронзительный свист. Такие сигналы военные не подают, такие подают охотники, и в ту же секунду на него сверху упала тяжелая мокрая и грязная сеть со свинцовыми грузилами для ловли диких быков. И странно знакомые бородатые мужики, пахнущие лесом, потянули толстые канаты, окончательно спеленывая. На лицах счастливый азарт. Королевские егеря, вот кто это. Рядом с Руматой в сети бьются чьи-то ноги. Тот офицерик, что арестовывал. Как попал в сеть, непонятно.
   – Неважно. Тащите, – заорал, срывая голос, кто-то невидимый.
   Сети подняли человек пятнадцать, никак не меньше.
   А вот и расплата. Перехватило дыхание. Детская кровать как-то боком отвернута. Все в крови. Из-под кровати еще вытекает, и оттуда же – полная маленькая женская нога. На подушке Руматой подаренный охотничий рог, а из-под кресла несуразная детская голова без носа.
   Окно распахнуто, за ним пелена дождя. Свежий воздух и капли попали на лицо.
   В низком не то зале, не то широком коридоре каменные стены аккуратно покрашены. В низких плошках в выемках горят в жиру фитили… У такой плошки сеть с Руматой и офицериком свалили наконец. Румату головой к стене, можно и на локтях подтянуться. Офицер – лицом между руматовскими сапогами, орет, требует выпустить.
   – Ай, братья, ай, не развязывайте… Как он опять пойдет нас махать… Пусть лейтенант потерпит…
   Напротив коридора – зала. Там целая семья. Все босы, в ночном белье. И глаза от страха огромные: не как у людей, как у сов. И все уставились на Румату. Повернул голову, там еще семья. Все также из постелей повыдернутые. Вдалеке в углу группа Серых шушукается о чем-то важном. Один все руками разводит. Ох, стряслось у них что-то. Один повернулся и побежал обратно в покои. И другой побежал. У лица Руматы тоже присел Серый, из тех, что тащили. Глаз у него совсем заплыл. Вместо губ кровавый блин.
   – Хорош камушек у дона, – он потрогал камень Руматы на лбу…
   – Пр-рекратить…
   Румата повернул голову. Над ним маленький человек в черном.
   – Это еще кто на нашу голову? – поразился Серый с заплывшим глазом. – Никак поп… Эй, поп, хочешь в лоб?!
   Крошечный черный человек вдруг вскинул руку белой ладонью вверх. Звонко щелкнуло под потолком. Ж-ж-ж! Серый с заплывшим глазом застыл, из открытого рта торчал хвост толстой арбалетной стрелы с густым опереньем.
   В это время другой голос откуда-то крикнул:
   – Дон Румата здесь?
   Тут же подняли и понесли, пыхтя в тишине, обоих, опять развернув.
   По лицу проехала пыльная черная портьера, одна, вторая.
   – Да пустите же, – выл в ногах серый капитан.
   – Мечи тебе? Взял? – Румата захохотал.
   И так же смеялся, когда открылся кабинет дона Рэба, с самим Рэбой и двумя серыми полковниками.
   Это было непросто: усадить Румату в железное, тяжелое кресло, не выпустив несчастного лейтенанта, ноги которого опять были у головы Руматы. Наконец маленький черный крикнул. Тройка за столом, Румата и стонущий у его ног лейтенант – все, кто остались.
   – А вот, друзья, и благородный дон Румата… – Дон Рэба сидел, напряженно выпрямившись, положив локти на стол и сплетя пальцы.
   Справа почти к нему спиной развалился в кресле полковник Абба, чем-то сильно разгневанный. Слева благодушно улыбающийся Кусис, толстый и похожий на мясника. Перед каждым миска с воткнутой в еду ложкой, к которой никто и не притрагивался.
   – Наш старый и весьма последовательный недруг, – закончил Рэба.
   – Повесить, – распорядился Абба. – Эй, кто там… Следующего…
   – Одну минуточку, – голос у Рэба был мягкий, – Руматы –сказочно богатый род.
   – Понес, понес… – Абба нырнул куда-то вниз, вытащил и положил на стол огромный старый заряженный арбалет. –Королевский отравитель лекаря привез, чего ж еще…
   Он, отдуваясь, ушел к дальней портьере и приоткрыл дверь.
   – Вы дурак, Абба, – Румата подтянул лейтенанта за ноги: дрянь, но человек же все-таки, – и живой покойник…
   – Интересная мысль… – заметил Рэба.
   Абба ничего не слушал, кроме шума в коридоре. Лицо его приобрело странное неземное выражение. Он сунул руки за пояс и вдруг торжествующе крикнул:
   – Ну, вот и все, государи мои…
   Из-за двери, из-за портьер выскочили три монаха, за ними четвертый, тот же маленький. Это было совсем не то, по-видимому, что Абба ожидал. Трое монахов быстро и бесшумно подскочили к нему, заломали руки, мгновенно вставили в рот удивительно профессиональную затычку с деревянной кабаньей головой.
   – Ам… ня… – Абба попытался крикнуть. Он мгновенно покрылся потом так, будто его облили из ведра. Черные приподняли Аббу и бесшумно поволокли за портьеру.
   – Как вы полагаете, брат Кусис… – поинтересовался Рэба.
   – Ну, разумеется, несомненно… – от волнения Кусис стоял, схватившись за сердце…
   Румате показалось, что Кусис переживал лучший и славнейший момент жизни.
   Неожиданно двери опять открылись, быстро вошли еще трое монахов, другие, только маленький тот же, бегом обогнули стол, схватили Кусиса, тот даже «измена» не успел прокричать. Страшно ударили лицом об стол, макушкой об стену и протащили живого еще, но уже не человека.
   – Не задерживайтесь, – брезгливо сказал Рэба маленькому, осторожно и очень неумело разряжая арбалет.
   Маленький в черном подошел к Румате, провел большим пальцем по открытому своему рту, достал из-под рясы небольшой нож, именно что не кинжал, ножичек, присел на корточки к лейтенанту.
   Румата услышал короткий крик «Ой! Не надо», плач, длинный хрип и отвернулся.
   – Сейчас уберут, он запутался, – говорил маленький. Монахи растянули сеть, выволокли мертвого лейтенанта. На щеку Румате брызнула кровь, он, не таясь, просунул в ячейку меч, резанул и стал вылезать сам.
   – Здесь где-нибудь положите, – он отдал маленькому мечи, – чего носить туда-сюда, – и вытянул ноги, откинувшись в кресле.
   Все исчезли внезапно, как и появились.
   Рэба прошел к своему месту, помахивая на ходу арбалетной стрелой, как дирижерской палочкой, прочел что-то, потом отшвырнул стрелу и обернулся к Румате.
   – Как я их, а?! Благородный дон Румата… А может, и не Румата? А может, и не дон вовсе? Итак. Имя? Род? Звание?
   – Румата из рода Румат Эсторских. Благородный дворянин до двадцать второго предка.
   – Сколько вам лет?
   – По-моему, тридцать…
   – Откуда вы?
   Румата засмеялся и пожал плечами.
   – Разумеется, из города Эстор…
   – Почему вы бежали?
   – Бежал – сильно сказано… Но убил на дуэли члена августейшей семьи.
   – Вот как? Убили? Гм. Вообще-то Румата Эсторский, –осторожно сказал Рэба и почему-то брезгливо понюхал разряженный арбалет, – умер пять лет назад от дурной болезни в возрасте восьмидесяти пяти лет и покоится в фамильном склепе… Вам девяносто один год, благородный дон?
   – Возможно… Я заметил, что хуже себя чувствую, – развел руками Румата и засмеялся.
   – Вот, – Рэба полез под кресло, достал кряхтя ящик и вывалил на стол человеческие кости и часть черепа, – а это ваши косточки, дон Румата… Из семейного склепа…
   – Ай-ай, – Румата встал и потрогал челюсть с зубами, – вообще-то очень удобно иметь несколько комплектов костей…
   Румата вернулся в кресло и махнул Рэба, чтобы тот сел тоже.
   – А у вас, правда, геморрой? Тут даже не знаю…
   Некоторое время Рэба помолчал, пожевал губами…
   – Вообще-то у меня есть Веселая башня, – он выразительно посмотрел на Румату, – и там по нашему желанию люди соглашаются, что всегда ходят на руках или всегда ходят на боках…Мною были предприняты некоторые действия против так называемых книгочеев, лжеученых и прочих, не только бесполезных, но и вредных для государства людей. Кстати, забавно: большинство из этих людей были рыжими – и вы рыжий… Так вот, в это самое время кто-то…
   Из-за портьеры также беззвучно, как остальные, перед этим вышел человек без подбородка, архивариус Ваги и положил перед Рэбой папку.
   – Слушай, – оживился Румата, – если тебе смазывать салом подбородок, тебя же нельзя повесить… Колоссально, – и он стал показывать, как архивариус вываливается из петли.
   Рэба хихикнул.
   – Все, – крикнул он и вскочил.
   – Вы, кролики! – заорал Румата и вскочил тоже.
   Захлопали отдушины под потолком.
   – Ты что же не рассказал, – Румата схватил архивариуса за ухо, – что для меня арбалеты… Может, хочешь посмотреть, –это уже он обращался к Рэба, – я здесь завшивел…
   Он замахал рукой, призывая арбалетчиков под потолком:
   – А ну, давайте по вшам.
   Но отдушины тихо закрылись.
   Когда Румата посмотрел на Рэба, тот опять беззвучно шевелил губами, уставившись в стену, будто говорил с кем-то.
   – Так вот… на спасение растлителей душ вы потратили не меньше трех пудов золота… – Рэба махнул большим пальцем перед открытым ртом, достал из коробочки монету и крутанул на столе. – Человеческие руки не в силах изготовить металл такой чистоты. Дьявол – да. Человек – нет.
   Рэба опять взял и понюхал старый арбалет.
   – Это не арбалет, это похлебка стухла, – участливо сказал Румата, – потом, вы сами пованиваете… Страшно, я вас понимаю…
   – Не слишком, – вскинулся Рэба, – у вас сто восемьдесят шесть дуэлей, и ни одного убитого… Кости, уши… Кстати, только в аду можно научиться таким приемам боя…
   – Уши тоже больно, – назидательно сказал Румата.
   Тонкий поросячий визг не дал Румате договорить. Оборвалась и упала портьера, в кабинет с огромной быстротой на четвереньках вполз лекарь с разбитой головой, лже-Будах со слов Рипата.
   – Я… короля, – это был не крик, а визг убиваемого животного. – Мне заменили горькую соль… – Он попытался втиснуться под стол, но влетели монахи и за ноги выдернули его.
   Огромная рука прицепила на место портьеру и дверь захлопнулась.
   – Ушей тебе мало, – заревел Румата.
   «Сейчас или никогда, – билось в голове, – сейчас или никогда…»
   Вся подготовка закончилась, теперь только вперед.
   – Где Будах? Настоящего Будаха сюда, пес… Или я сейчас исправлю про дуэли…
   – Ах, дон Румата, – Рэба из последних сил пытался держаться, – на что вам Будах? Он вам родственник, или как?
   – Ты дурак, Рэба, ты же знаешь про меня в три раза больше, чем говоришь… Ты никогда в жизни не брался еще за такую опасную игрушку… Перед тобой такая горячая яма, которая тебе не снилась… Впрочем, все твои страшные сны – это я.
   Очевидно, Румата попал.
   Рэба тоже стал страшен. Он попытался кричать, но слова не складывались в предложения, он только брызгал слюной.
   – Как пиявку… Никого не боюсь… – Рэба побежал, сорвал гобелен и распахнул тяжелые слюдяные окна.
   Тяжелый гобелен захлестнул его, и Рэба выбрался из него, как из кокона.
   Румате бешено хотелось подойти к окну, он догадывался, что там. Но он сел в свое скрипучее кресло и кинул ногу на ногу.
   – Бам, – дурашливо сказал он, имитируя удар колокола в коридоре.
   – Мы еще не знакомы! Позвольте представиться, – Рэба отбросил ногой гобелен, – наместник ордена на арканарской территории, боевой магистр Запроливья и прочее…
   – Вздор, – заорал Румата, – ты плевок на моем сапоге… Игрок орехами на базаре… И согласись с тем, что ты сам это знаешь… Ты – ничто… Заруби себе на обоих ушах: я согласен тебя терпеть, но научись упрыгивать с моей дороги.
   Румата взял миску с протухшим хлебовом и, перевернув, вытряхнул содержимое на пол. Загустевшее хлебово шлепнулось удивительно громко.
   Дон Рэба быстро и просительно заулыбался. Из носа у него от напряжения потекла кровь. Он говорил, втягивая ее, и вытирая шапкой Кусиса, и торопя слова:
   – Я мечтаю об одном – чтобы вы когда-нибудь были при мне. Может, вы – сын бога.
   – Незаконный, – погрозил ему пальцем Румата.
   Рэба не знал, точнее, побоялся понять.
   – Я впадаю в ересь… Я даже не пытаюсь заглянуть в пропасть, которая вас извергла. Вы стремитесь к какой-то цели, мне непонятной…
   – Ладно. Я устал, – сказал Румата, – берите вон перо и пишите, чтобы мне отдали Будаха…
   Рэба кивнул, полез в какой-то ящик, достал два бронзовых, под золото, браслета. Один надел на руку Румате, другой, полегче, сунул ему в карман.
   – А цель, по правде сказать, – Румата потянулся, – вымыться в горячей воде.
   Только теперь он перекинул ноги через стол и пошел к окну.
   За пеленой дождя в серое небо поднимались дымы пожаров. На мокрой площади перед дворцом чернел неподвижный огромный квадрат – тяжелые монахи в рясах, боевых сапогах и плоских касках в неправдоподобно точном строю.
   – Смиренные дети ордена высадились сегодня в арканарском порту, – шипел сзади Рэба.
   Когда Румата вышел на улицу, дождя уже не было, повсюду капало. Сильнее, чем обычно, кричали вороны, и поднималось сразу несколько столбов дыма, черного, какой бывает только при пожаре. Напротив крыльца во дворике охраны короны сидел здоровенный немолодой монах, сапоги стояли рядом, ноги монах держал в тазу с водой. Рядом на скамейке лежал хлеб и стоял кувшин.
   – Хочешь молока, дон?
   С Руматой так никогда не говорили здесь. Ни «вы», ни поклона. Как крестьянин крестьянину. Что-то мешало Румате идти, какой-то знакомый звук. Он даже в ухе ковырнул и, ковырнув, повернул голову.
   Рядом с крыльцом вдоль стены стояла длинная, таких он и не видел, виселица. На ней – повешенные, как плащи в гардеробе в казарме.
   Оттуда этот звон. Румата спрыгнул с крыльца, прошел несколько шагов и уткнулся в Гура с его колокольчиками на плечах. А на голове серебро из рыбьей чешуи. Да и у всех такое же серебро, только многие обмочились.
   Висели все дворцовые люди. В нижнем белье. Большие руки Гура были как раз на высоте лица Руматы. Румата тронул руку Гура. Тот повернулся, тронул соседа, повернулся на своей веревке сосед – Вага Колесо. Вот уж судьба свела. Глаза у Ваги открытые, в них застыл страх. Заскрипела веревка и опять перед Руматой две спины. А подальше опять лицо и рука, навсегда сжавшая туфлю с помпоном.
   Прошлепал монах, поднял с земли небольшую женщину, дал ей несколько шлепков, как дают детям, и понес за ворота, что-то укоризненно внушая.
   Загрохотало, подъехала телега. Вчерашний мужик шел рядом, как-то враскорячку и также враскорячку поклонился.
   Румата запрыгнул в телегу, и они поехали из дворика.
   Улица была пустая. Румата лег и закрыл глаза. Телега остановилась резко, Румата открыл глаза – в грудь ему упиралось копье. Он посмотрел наверх по копью. Конный монах молча глядел на него сквозь прорези в железном забрале.
   Румата сплюнул, вытащил руку из-под головы и перехватил копье, но копье не далось, передвинулось наконечником на позолоченный браслет и ушло вверх.
   – Во имя святого Мики, – пробормотал монах. Их было двое одинаковых конных. Другой, такой же, старался достать копьем деревянную фигурку веселого чертика под карнизом крыши.
   В окне второго этажа мелькало белое от ужаса лицо хозяина. Здесь улица поворачивалась, по ней шли несколько человек, в поднятой руке каждый нес по деревянной табличке. Монах на лошади вел дона на веревке. Это был Тамэо, до сих пор со вчерашнего пьяный.
   – Как я рад, – закричал он, увидев Румату.
   Он попытался изысканно, как полагалось, поклониться, но помешала веревка на шее…
   – Я вижу, вы тоже в канцелярию. Табличку потерял, – пожаловался он, – а так… Вы заметили, как сладко и вольно дышится в освобожденном Арканаре… Мы – молодая аристократия… И цены на вино упали вдвое…
   Телега поехала быстрее, и дон Тамэо пропал.
   Еще поворот. По краю мостовой – ободранные, голые по пояс, привязанные тоже за шеи к длинным деревянным шестам, бежали Серые. У большинства почти нет лиц – грязь, склеенная потом и дождем. Рты и глаза кажутся черными дырами. Шесты несут Серые, такие же голые, те, что подлиннее. И всего один монах в охране. Хоть бы на лошади, да нет, пеший. С каким-то хлыстиком. Вот бежит, задыхается, Серый, очень жирный, голая грудь, как у женщины. А вот и Рипат. С зажатым в руке платочком, встретился с Руматой выпученными глазами и не узнал. А вот последний из Серых, совсем мал ростом, семенит на цыпочках, напряженно вытянувшись, чтобы петля не захлестнула его.
   Еще поворот. Даже возница притормозил телегу.
   Там впереди Веселая башня. Туда и Серые. Сама же башня и все вокруг напоминало ад, каким его изображали дальние предки. Телеги, телеги с молчаливыми людьми. Просто очереди – люди с жердями на шее и без. А вокруг дымные, с высоким огнем поднимаются в гору кострища. Из огня высокие обугленные столбы. И плохо слышный оттуда визг. Такие звуки люди издавать не могут. А высоко, выше дымов, кружат, кружат вороны, потом все вдруг закрыла высокая телега, груженная свежими аккуратными дровами.
   – Пшел! – бешено крикнул Румата, ткнув лошадь зонтом и ударив мужика в нос. Телега рванула, и Румата успел выхватить свежее полено и засветить им в голову сидевшему на облучке той, другой телеги, мужику. И, обернувшись, увидел, как и телега, и дрова заваливаются в канаву.
   В канцелярию Румата вошел со звуком, с которым Гаран побеждал язычников. Удар сапога в дверь, лязг двух мечей и свист. Он встал в дверях, уперев руки в бока и широко расставив ноги. Канцелярия оказалась небольшим душным и смрадным залом, в нем два обшарпанных стола, заваленных, чем полагается. Списки, кожаные гнилостные папки, флаконы с красками, писчие палочки и перья. Два чиновника ордена в потертых черных мундирчиках с нарукавниками. И с тряпочками на груди, для протирки перьев. Тут же длинная очередь. Бледные потные лица, но все разодеты как на бал, чтоб чиновники считались. И уставилась эта очередь на Румату, как на новую беду.
   У первого стола топтался благородный дон Кэу. Он спесиво вдувал мокрые от пота усы. Но пот все равно стекал сверху из-под шляпы и завитых волос.
   Румата пошел вглубь ко второму чиновнику.
   – Кэу, Кэу, – бормотал второй чиновник, ведя огромным грязным ногтем по списку на пергаменте.