– У него обет не убивать, – подбадривая остальных, повторял голос.
Ворота упали не одновременно: сначала одна створка, вторая скривилась, полузависла. На нее тоже взбежали. Прихожая заполнилась людьми, сзади давили, люди боялись идти в дом. И тогда в эту давку, во вращающийся черный клубок, сверху обрушилось. Никто не понял что. Задние не понимали природы вопля и продолжали вталкиваться.
Вопль из многих глоток, хрип и удары теперь заполняли все. Каменный пол снижался от порога в глубину дома, неожиданно его залило чем-то темным, скользким и пенно жарким, одновременно во всю ширину, будто где-то у ворот раздавили бочку тяжелого осеннего красного и бурливого вина. Потом во всем этом скользком выплыла рука с плечом, с аккуратно срезанной ключицей – так на бойне рубщик бьет быка.
Те, кто могли, крича, рвались в глубь дома, бросая мечи и дубины, дом казался спасением. Открылся Румата с белым мокрым лицом, с залитым слюной подбородком, там вокруг его ног ползали, хрипели изувеченные люди, один меч Руматы был целиком вогнан в брюхо егеря и застрял концом в балке. Румата тяжело дергал им вверх-вниз, освобождая, как топор из бревна. Из-под меховой медвежьей куртки егеря тяжело лилось и плюхало.
Румата легко ударил вторым мечом по рукам монаха, стоящего на коленях и поднявшего их вверх. Даже через вой толпы было слышно, как хрустнуло, и руки монаха отпали, хлопнулись к его ногам. Еще звук, похожий на хлопок, и толстый фонтан алой крови ударил в потолок и, будто оттолкнувшись, залил тех монахов в дверях, которые, сцепившись, пытались шагнуть назад, но которых толпа вжимала внутрь под мечи. Румата наконец выдрал меч, обернулся, лицо было как прорезано струйками крови. И это было счастливое лицо. Потом он отвернулся, белая рубаха появилась на фоне черных балахонов, и он рубанул двумя мечами накрест и шагнул вперед. Упала жаровня, угли шипели и гасли в крови, погружая все во тьму, в неподвижность странного, почти слившегося с этой темнотой стоп-кадра. Вой куда-то унесся, и наступила тишина, в которой капало.
Выпал снег, но мороза не было. С деревьев капало. Вокруг избы Кабани изрытая земля и брюквенное поле были белыми, и от того, что снег закрывал лужи, болотины, ровно лежал на дырявой крыше и ветках, из-за того, что во множестве горели костры и жаровни, зимняя эта ночь казалась праздничной. Корявое брюквенное поле напоминало схваченный зимой залив.
Румата сидел в стороне в полутьме на сломанной телеге, где вместо колес были чурбаки. Мечи лежали рядом без ножен, на лезвия тоже лег снег. Он насвистывал королевский марш не существующего уже оркестра и подергивал ногой. Жаровни и костры были не то чтобы далеко, но как бы не для него, там сидели на пеньках, стояли или прогуливались знатные доны, один длинный пьяный плясал. Скрипя сапогами по снегу, подошли Кондор и Пашка. Кондор ел лапу жесткого болотного лебедя. Такую же на золотой тарелочке протянул Румате. Пашка отстегивал шпоры, наконец бросил их в телегу Руматы на мечи и присел два раза.
– Вообще-то я без них равновесие теряю… – говорил он нелегко, надо же было что-то сказать, – придется на Земле сначала очень большую обувь носить…
– Не представляю, – сказал Кондор, – один на всем белом свете… Ты реализовал образ? – он ткнул пальцем в лоб Руматы. – Ладно, кто мы все, я уже слышал…
– Не дался, остался, забыт во вселенной. – Румата жадно рванул кусок мяса. – Тра-ля-ля. – Он соскочил с телеги, подошел к большой, не лишенной изящества медной клетке, где на досках и мешковине, запрокинув голову, с грязной нечесаной бородой громко храпел Кабани. И храп его был похож на хрюканье.
– Свет от корабля увидят даже в Соане… – сказал Кондор и поцокал на храпящего. В ответ на цоканье Кабани взвыл громче. – Монахи сюда придут, это не Серые… И пф-ф-ф-ф, –он изобразил огонь, – его вместе с ящиком.
– А на Земле он сойдет с ума, и вы поселите его в сумасшедшем доме имени неприбывшего меня, – Румата захохотал.
– С тобой спорь, не спорь… – сказал Кондор. – Кем ты здесь станешь один, королишкой устроишься или, скорее, твой раб, что там, в лесу, прячется, перережет тебе глотку из-за двух монет… Я-то любил тебя, это ты меня – нет…
Доны сзади зашевелились. Кондор скривился, стал оглядываться, бросил в телегу огромный свой меч, золоченую сумку и пошел, проваливаясь в болотинах, отмахивая назад ладонью, так иногда уходят от могил.
– От блох, – сказал Пашка, – сам придумал… Там, внутри… – Он положил в телегу здоровый сапог. – И еще там моя работа… О верхах и не думай…
Из сапога выползла не то большая дудка, не то небольшой, богато украшенный саксофон.
Пашка поднял свои тяжелые веки, свистнул, пугая ночных птиц, и побежал к кострам.
– Эй! – крикнул Румата, так что и Кондор, и Пашка остановились. – Я думаю, на Земле вы будете оба ходить в больших ботинках. Все равно, пока я болел, я стал жителем этой Земли. Или как ее. А вы – тени из сказок. Ты – тощая тень, ты толстая. Что теперь сделаешь? Ну, а я попробую отправить Орден на юг, в их печальную болотистую страну. Шансы у меня есть. И убивать иногда исключительно приятно. И проваливайте быстрее, а то я еще заплачу.
Оба опять повернулись и пошли. Кондор провалился в большую грязную яму и шел, оббивая сапог от этой грязи. Без шпор они шли действительно неумело. И Пашка взял палку.
Румата чмокнул.
Из темноты вышел тяжелый жеребец с сумками и мешками на боку. Румата шлепнул его ладонью с болтающейся боевой рукавицей. Конь дернулся. Из-под снега выскочила толстая, в сосульках, прицепленная Руматой веревка, конь потянул и пошел, исчезая в темноте, за ним дернулась и потянулась на этой веревке клетка с Кабани. Клетка была на полозьях и не проваливалась. Румата сгреб все с телеги, забросил в клетку, прицепил мечи и встал на полоз.
На повороте лесной дороги сидел Муга, босой, в длинной своей кольчуге со старинным длиннющим мечом.
– Не смотри назад, – сказал Румата, – ослепнешь. Да и обделаешься. Зачем мне болтливый и вонючий раб?
Еще один поворот. Румата не выдержал и обернулся.
Огромное брюквенное поле оплавлялось, избавляясь от снега. В странном свете носились лесные птицы, отчаянно крича и не умея ускользнуть в темноту.
Румата достал из клетки гибрид дудки с саксофоном, нажал на клавиши, дунул в мундштук, и инструмент ответил густым, неожиданно мощным звуком…
– Ну, что ж, вперед, мое войско…
Фыркнула лошадь, хрустнул валежник, и голос Мути сказал:
– Хозяин, Муга, между прочим, прекрасно знает, откуда этот свет… И Муга не глуп и не болтун. Просто один табачник, очень, очень умный человек, как-то рассказал Муге…
Смешок Руматы, всхрапнул Кабани.
Задул сильный ветер. Просыпался снег. Возникла надпись:
«КОНЕЦ».
Герман А., Кармалита С. Что сказал табачник с Табачной улицы // Герман А., Кармалита С. Что сказал табачник с Табачной улицы: Киносценарии . – СПб.: Сеанс; Амфора, 2006. – С.609-684.
– «Книжная полка», http://www.rusf.ru/books/: 26.10.2006 13:14
Ворота упали не одновременно: сначала одна створка, вторая скривилась, полузависла. На нее тоже взбежали. Прихожая заполнилась людьми, сзади давили, люди боялись идти в дом. И тогда в эту давку, во вращающийся черный клубок, сверху обрушилось. Никто не понял что. Задние не понимали природы вопля и продолжали вталкиваться.
Вопль из многих глоток, хрип и удары теперь заполняли все. Каменный пол снижался от порога в глубину дома, неожиданно его залило чем-то темным, скользким и пенно жарким, одновременно во всю ширину, будто где-то у ворот раздавили бочку тяжелого осеннего красного и бурливого вина. Потом во всем этом скользком выплыла рука с плечом, с аккуратно срезанной ключицей – так на бойне рубщик бьет быка.
Те, кто могли, крича, рвались в глубь дома, бросая мечи и дубины, дом казался спасением. Открылся Румата с белым мокрым лицом, с залитым слюной подбородком, там вокруг его ног ползали, хрипели изувеченные люди, один меч Руматы был целиком вогнан в брюхо егеря и застрял концом в балке. Румата тяжело дергал им вверх-вниз, освобождая, как топор из бревна. Из-под меховой медвежьей куртки егеря тяжело лилось и плюхало.
Румата легко ударил вторым мечом по рукам монаха, стоящего на коленях и поднявшего их вверх. Даже через вой толпы было слышно, как хрустнуло, и руки монаха отпали, хлопнулись к его ногам. Еще звук, похожий на хлопок, и толстый фонтан алой крови ударил в потолок и, будто оттолкнувшись, залил тех монахов в дверях, которые, сцепившись, пытались шагнуть назад, но которых толпа вжимала внутрь под мечи. Румата наконец выдрал меч, обернулся, лицо было как прорезано струйками крови. И это было счастливое лицо. Потом он отвернулся, белая рубаха появилась на фоне черных балахонов, и он рубанул двумя мечами накрест и шагнул вперед. Упала жаровня, угли шипели и гасли в крови, погружая все во тьму, в неподвижность странного, почти слившегося с этой темнотой стоп-кадра. Вой куда-то унесся, и наступила тишина, в которой капало.
Выпал снег, но мороза не было. С деревьев капало. Вокруг избы Кабани изрытая земля и брюквенное поле были белыми, и от того, что снег закрывал лужи, болотины, ровно лежал на дырявой крыше и ветках, из-за того, что во множестве горели костры и жаровни, зимняя эта ночь казалась праздничной. Корявое брюквенное поле напоминало схваченный зимой залив.
Румата сидел в стороне в полутьме на сломанной телеге, где вместо колес были чурбаки. Мечи лежали рядом без ножен, на лезвия тоже лег снег. Он насвистывал королевский марш не существующего уже оркестра и подергивал ногой. Жаровни и костры были не то чтобы далеко, но как бы не для него, там сидели на пеньках, стояли или прогуливались знатные доны, один длинный пьяный плясал. Скрипя сапогами по снегу, подошли Кондор и Пашка. Кондор ел лапу жесткого болотного лебедя. Такую же на золотой тарелочке протянул Румате. Пашка отстегивал шпоры, наконец бросил их в телегу Руматы на мечи и присел два раза.
– Вообще-то я без них равновесие теряю… – говорил он нелегко, надо же было что-то сказать, – придется на Земле сначала очень большую обувь носить…
– Не представляю, – сказал Кондор, – один на всем белом свете… Ты реализовал образ? – он ткнул пальцем в лоб Руматы. – Ладно, кто мы все, я уже слышал…
– Не дался, остался, забыт во вселенной. – Румата жадно рванул кусок мяса. – Тра-ля-ля. – Он соскочил с телеги, подошел к большой, не лишенной изящества медной клетке, где на досках и мешковине, запрокинув голову, с грязной нечесаной бородой громко храпел Кабани. И храп его был похож на хрюканье.
– Свет от корабля увидят даже в Соане… – сказал Кондор и поцокал на храпящего. В ответ на цоканье Кабани взвыл громче. – Монахи сюда придут, это не Серые… И пф-ф-ф-ф, –он изобразил огонь, – его вместе с ящиком.
– А на Земле он сойдет с ума, и вы поселите его в сумасшедшем доме имени неприбывшего меня, – Румата захохотал.
– С тобой спорь, не спорь… – сказал Кондор. – Кем ты здесь станешь один, королишкой устроишься или, скорее, твой раб, что там, в лесу, прячется, перережет тебе глотку из-за двух монет… Я-то любил тебя, это ты меня – нет…
Доны сзади зашевелились. Кондор скривился, стал оглядываться, бросил в телегу огромный свой меч, золоченую сумку и пошел, проваливаясь в болотинах, отмахивая назад ладонью, так иногда уходят от могил.
– От блох, – сказал Пашка, – сам придумал… Там, внутри… – Он положил в телегу здоровый сапог. – И еще там моя работа… О верхах и не думай…
Из сапога выползла не то большая дудка, не то небольшой, богато украшенный саксофон.
Пашка поднял свои тяжелые веки, свистнул, пугая ночных птиц, и побежал к кострам.
– Эй! – крикнул Румата, так что и Кондор, и Пашка остановились. – Я думаю, на Земле вы будете оба ходить в больших ботинках. Все равно, пока я болел, я стал жителем этой Земли. Или как ее. А вы – тени из сказок. Ты – тощая тень, ты толстая. Что теперь сделаешь? Ну, а я попробую отправить Орден на юг, в их печальную болотистую страну. Шансы у меня есть. И убивать иногда исключительно приятно. И проваливайте быстрее, а то я еще заплачу.
Оба опять повернулись и пошли. Кондор провалился в большую грязную яму и шел, оббивая сапог от этой грязи. Без шпор они шли действительно неумело. И Пашка взял палку.
Румата чмокнул.
Из темноты вышел тяжелый жеребец с сумками и мешками на боку. Румата шлепнул его ладонью с болтающейся боевой рукавицей. Конь дернулся. Из-под снега выскочила толстая, в сосульках, прицепленная Руматой веревка, конь потянул и пошел, исчезая в темноте, за ним дернулась и потянулась на этой веревке клетка с Кабани. Клетка была на полозьях и не проваливалась. Румата сгреб все с телеги, забросил в клетку, прицепил мечи и встал на полоз.
На повороте лесной дороги сидел Муга, босой, в длинной своей кольчуге со старинным длиннющим мечом.
– Не смотри назад, – сказал Румата, – ослепнешь. Да и обделаешься. Зачем мне болтливый и вонючий раб?
Еще один поворот. Румата не выдержал и обернулся.
Огромное брюквенное поле оплавлялось, избавляясь от снега. В странном свете носились лесные птицы, отчаянно крича и не умея ускользнуть в темноту.
Румата достал из клетки гибрид дудки с саксофоном, нажал на клавиши, дунул в мундштук, и инструмент ответил густым, неожиданно мощным звуком…
– Ну, что ж, вперед, мое войско…
Фыркнула лошадь, хрустнул валежник, и голос Мути сказал:
– Хозяин, Муга, между прочим, прекрасно знает, откуда этот свет… И Муга не глуп и не болтун. Просто один табачник, очень, очень умный человек, как-то рассказал Муге…
Смешок Руматы, всхрапнул Кабани.
Задул сильный ветер. Просыпался снег. Возникла надпись:
«КОНЕЦ».
Герман А., Кармалита С. Что сказал табачник с Табачной улицы // Герман А., Кармалита С. Что сказал табачник с Табачной улицы: Киносценарии . – СПб.: Сеанс; Амфора, 2006. – С.609-684.
– «Книжная полка», http://www.rusf.ru/books/: 26.10.2006 13:14