Страница:
— Это самое низкое звание, что у них осталось. Они не могут найти никого, кто хочет стать рядовым.
Мой рот опять открылся и сказал:
— Армия Соединенных Штатов, подразделение Специальных Сил. Я был назначен экзобиологом и наблюдателем.
— Специальные Силы? — Было нечто странное в том, как он это повторил.
— Да, сэр.
— И в ваши обязанности входило?…
— Я был в разведовательной миссии и в миссии по охоте за хторрами.
— Что?…
— Э-э, говоря ясным английским языком, что еще до сих пор никто не сделал, мы вышли сжечь несколько червей. Мы убили трех. А потом вышел четвертый и убил моего друга. И мне пришлось сжечь их обоих.
— Прошу прощения? Вы сказали сжечь?
— Да, я так сказал.
Он с вниманием наклонился вперед:
— Что вы имеете в виду под словом «сжечь»?
— Сжечь! Огнеметы, сэр. Напалм. Сгущенный бензин. Это единственное, что может остановить червя. — Аудитория отреагировала пораженно, громкими вздохами и криками.
Доктор Квонг поднял руку:
— Пожалуйста, пожалуйста — установим порядок. Напалм? Вы уверены?
— Да, сэр. Мне пришлось убить одного из лучших известных мне людей. Это был единственный выход. Я не могу лгать о подобных вещах.
— Вы использовали напалм? Напалм является незаконным оружием!
— Да, сэр. Я знаю это. Я сам возражал так же. Но вы отвлеклись от вопроса, сэр. В этой хижине было четыре червя!
— Молодой человек, есть несколько милых причин, по которым напалм был запрещен в качестве оружия войны. Если вы подождете секунду, я покажу вам одну из них…. — и он начал путаться в пиджаке. Один из помощников шагнул помочь, но доктор Квонг брюзгливо отмел его в сторону. Он расстегнул жилет и бросил на пол, потом снял рубашку, открывая иссохшую правую руку и массу белых бугристых шрамов, покрывавших его от горла до пояса, и, наверное, далее добрую часть ноги. Он слегка прихрамывал, когда вышел из-за подиума: — Посмотрите хорошенько — вот что напалм может сделать с человеческим существом. Мне было семь лет. Солдаты Соединенных Штатов вошли в мою деревню в поисках врага. Враги давно ушли, но тем не менее они сожгли деревню. И большинство жителей вместе с нею. Я прожил всю свою жизнь, нося шрамы преступления вашей страны против моей.
И много других народов должны были пострадать от такого же опустошения, чтобы обнаружить здравомыслие в прахе, и для этого потребовалось длительное время, но миролюбивые народы Земли наконец установили прочный мир против империалистического зверства Соединенных Штатов. Напалм был наиболее пагубным из американского оружия, попавшего под запрет. Имеется слишком много тысяч искалеченных мужчин и женщин, которые могут рассказать вам, почему. Взгляните и увидите, что он делает с человеческим телом, молодой человек. Не существует легкого излечения, от него вообще нет излечения, только шрамы. А сегодня вы стоите здесь в своем невежестве, с наглой наивностью, и отваживаетесь говорить, что Соединенные Штаты снова применяют такое оружие? В пренебрежении ко всем договорам и мандатам Объединенных Наций?
— Дело не в этом! — Теперь кричал я. — Ты — высокопоставленный сукин сын! Ты думаешь, что черви так чертовски дружелюбны, так почему ты не пошел и не посмотрел сам? Здесь в центре есть один! Он в комнате со стеклянными стенами, почему бы тебе не пойти и не попробовать покормить его из рук? Тогда ты узнаешь, не людоеды ли они!
— Садитесь! — это был доктор Ольмстед, показывающий на меня и крачащий в мегафон — где, к черту, он достал его?
Доктор Квонг закричал на меня в ответ:
— Я видел образцы — и это дикие животные! У них нет сдерживания и только животный разум! Возможно, что другие создания, которые мы сможем наблюдать, будут обладать некоторой разумностью. Если бы вы дали мне закончить, я мог бы обсудить этот вопрос. Мы делаем попытки установления контакта с ними, но поскольку вы и ваши когорты сжигаете каждого, с кем вступаете в соприкосновение, вы делаете это невозможным для нас. Вы — те, кто превратит их во врагов, вы и ваш отвратительный милитаристский образ мышления!
Справа от меня один из африканских делегатов стоял и кричал:
— Не переводите разговор! Давайте обсудим это дело с напалмом! Соединенные Штаты нарушают…
— Так что же с четвертым хторром?
— Вы не можете пробомбить себе дорогу к миру, — сказал еще кто-то, а другой голос ответил: — Поганое начало!
— Пошли, — сказал кучерявый, хватая меня за руку. — Вы должны выйти отсюда! — Он махнул ВП. — Вон туда…
— Что? В чем дело? Вы не можете…
— Заткнись, дурак! Ты хочешь, чтобы тебя вынесли по частям? — Он грубо толкнул меня вперед.
— Подождите! Что с четвертым хторром?… Подождите!
23
24
Мой рот опять открылся и сказал:
— Армия Соединенных Штатов, подразделение Специальных Сил. Я был назначен экзобиологом и наблюдателем.
— Специальные Силы? — Было нечто странное в том, как он это повторил.
— Да, сэр.
— И в ваши обязанности входило?…
— Я был в разведовательной миссии и в миссии по охоте за хторрами.
— Что?…
— Э-э, говоря ясным английским языком, что еще до сих пор никто не сделал, мы вышли сжечь несколько червей. Мы убили трех. А потом вышел четвертый и убил моего друга. И мне пришлось сжечь их обоих.
— Прошу прощения? Вы сказали сжечь?
— Да, я так сказал.
Он с вниманием наклонился вперед:
— Что вы имеете в виду под словом «сжечь»?
— Сжечь! Огнеметы, сэр. Напалм. Сгущенный бензин. Это единственное, что может остановить червя. — Аудитория отреагировала пораженно, громкими вздохами и криками.
Доктор Квонг поднял руку:
— Пожалуйста, пожалуйста — установим порядок. Напалм? Вы уверены?
— Да, сэр. Мне пришлось убить одного из лучших известных мне людей. Это был единственный выход. Я не могу лгать о подобных вещах.
— Вы использовали напалм? Напалм является незаконным оружием!
— Да, сэр. Я знаю это. Я сам возражал так же. Но вы отвлеклись от вопроса, сэр. В этой хижине было четыре червя!
— Молодой человек, есть несколько милых причин, по которым напалм был запрещен в качестве оружия войны. Если вы подождете секунду, я покажу вам одну из них…. — и он начал путаться в пиджаке. Один из помощников шагнул помочь, но доктор Квонг брюзгливо отмел его в сторону. Он расстегнул жилет и бросил на пол, потом снял рубашку, открывая иссохшую правую руку и массу белых бугристых шрамов, покрывавших его от горла до пояса, и, наверное, далее добрую часть ноги. Он слегка прихрамывал, когда вышел из-за подиума: — Посмотрите хорошенько — вот что напалм может сделать с человеческим существом. Мне было семь лет. Солдаты Соединенных Штатов вошли в мою деревню в поисках врага. Враги давно ушли, но тем не менее они сожгли деревню. И большинство жителей вместе с нею. Я прожил всю свою жизнь, нося шрамы преступления вашей страны против моей.
И много других народов должны были пострадать от такого же опустошения, чтобы обнаружить здравомыслие в прахе, и для этого потребовалось длительное время, но миролюбивые народы Земли наконец установили прочный мир против империалистического зверства Соединенных Штатов. Напалм был наиболее пагубным из американского оружия, попавшего под запрет. Имеется слишком много тысяч искалеченных мужчин и женщин, которые могут рассказать вам, почему. Взгляните и увидите, что он делает с человеческим телом, молодой человек. Не существует легкого излечения, от него вообще нет излечения, только шрамы. А сегодня вы стоите здесь в своем невежестве, с наглой наивностью, и отваживаетесь говорить, что Соединенные Штаты снова применяют такое оружие? В пренебрежении ко всем договорам и мандатам Объединенных Наций?
— Дело не в этом! — Теперь кричал я. — Ты — высокопоставленный сукин сын! Ты думаешь, что черви так чертовски дружелюбны, так почему ты не пошел и не посмотрел сам? Здесь в центре есть один! Он в комнате со стеклянными стенами, почему бы тебе не пойти и не попробовать покормить его из рук? Тогда ты узнаешь, не людоеды ли они!
— Садитесь! — это был доктор Ольмстед, показывающий на меня и крачащий в мегафон — где, к черту, он достал его?
Доктор Квонг закричал на меня в ответ:
— Я видел образцы — и это дикие животные! У них нет сдерживания и только животный разум! Возможно, что другие создания, которые мы сможем наблюдать, будут обладать некоторой разумностью. Если бы вы дали мне закончить, я мог бы обсудить этот вопрос. Мы делаем попытки установления контакта с ними, но поскольку вы и ваши когорты сжигаете каждого, с кем вступаете в соприкосновение, вы делаете это невозможным для нас. Вы — те, кто превратит их во врагов, вы и ваш отвратительный милитаристский образ мышления!
Справа от меня один из африканских делегатов стоял и кричал:
— Не переводите разговор! Давайте обсудим это дело с напалмом! Соединенные Штаты нарушают…
— Так что же с четвертым хторром?
— Вы не можете пробомбить себе дорогу к миру, — сказал еще кто-то, а другой голос ответил: — Поганое начало!
— Пошли, — сказал кучерявый, хватая меня за руку. — Вы должны выйти отсюда! — Он махнул ВП. — Вон туда…
— Что? В чем дело? Вы не можете…
— Заткнись, дурак! Ты хочешь, чтобы тебя вынесли по частям? — Он грубо толкнул меня вперед.
— Подождите! Что с четвертым хторром?… Подождите!
23
Два ВП шли сквозь толпу, как эсминцы. Один держал мою руку в стальных тисках и тащил меня за собой — мелькали гневные лица, поворачивающиеся за мной, но я не смог бы даже крикнуть. Кучерявый, держа другую руку так же больно, прикрывал с тыла. Мы очутились у боковой двери аудитории так быстро, словно по рельсам.
— Сюда…. — сказал ВП, дернув меня в сторону. Позади я слышал разрастающийся гневный крик. — Черт!, — горько сказал кучерявый. — Вы прямо начали бунт.
— Э-э, извиняюсь.
— Побудь умным секунду. Заткнись. — Обращаясь к ВП, он сказал: — Портной.
— Правильно. — Они поставили меня меж собой, одна рука под мышкой, другая под локоть — и мы двинулись. Они держали меня, как мебель: не имело значения перебираю ли я ногами или нет — мы двигались. Кучерявый шел впереди, свернул направо в темный служебный коридор, потом налево в шкаф для веников, открыв дверь там, где ее не могло быть. Мы прошли и там была тишина. Мы очутились во тьме.
— Подождите. — Кучерявый сунул что-то в настенный терминал. Тусклые красные лампы на потолке включились и я разглядел, что мы находились в другом коридоре, только на сей раз он был безликим. — Идите со мной!
Я последовал за ним в небольшую комнату. Там был стол и два кресла. Он бросил свой клипборд на стол и сел. Указал мне на другое кресло и я уселся. Он открыл ящик и вытащил пачку сигарет, вытряхнул одну и закурил. Мне не предложил.
Так — это было похоже на допрос.
Я вспомнил одно кино. Наклонился и вытряс сигарету из пачки сам.
— Я не сказал, что тебе можно курить.
— Вы не сказали, что нельзя, — нагло посмотрел я в ответ.
Он коротко усмехнулся:
— Это не сработает. Я смотрел то кино.
Я пожал плечами и затушил сигарету:
— А я вообще не курю.
Он не засмеялся. Он позволил улыбке улетучиться и задумчиво изучал меня некоторое время. Наконец, сказал:
— У тебя есть кое-что для меня?
— Что?
— Ты пытался найти меня этим утром, не так ли? — Он похлопал себя по груди.
— Что? Я, наконец, заметил. На груди стояло: «Валлачстейн».
— О! — сказал я, понимая наконец. — Но компьютер сказал, что вы не существуете.
— Тебе лучше поверить. — Его кресло тревожно срипнуло, когда он подался вперед. — Меня даже сейчас нет здесь. Это — все твои галлюцинации. А теперь мне кажется, что у тебя есть что-то для меня. — Он протянул руку.
Я все еще был умненьким. Я сложил свои руки.
— Вначале мне нужно несколько ответов.
Рука осталась протянутой:
— Послушай, не глупи, у тебя большие неприятности, будь немного хорошим мальчиком и, может быть, я смогу вывести тебя отсюда тихо. Может быть. — Воздух стал заметно холоднее.
— Я не просил спасать меня из чего бы ни было. Вы затащили меня сюда против моей воли…
— Хочешь вернуться? Это тоже можно устроить. Просто отдай посылку Оби, и сержанты Конг и Годзила вернут тебя прямо в центр того, что ты начал. Хотя мне кажется, что тебе гораздо лучше оставаться с нами. Мы окажем тебе покровительство и, может быть, ты захочешь сказать нам спасибо.
— Ага — я, может, захочу сказать: а пошли вы!… Я устал от всех «надо», «обязан», «должен», что валятся на меня. И все без объяснений. Никто никогда ничего не объясняет. А потом вы удивляетесь, что я не следую правилам! Поэтому катитесь вы!.. Мне сказали, что если я не смогу найти вас, то должен уничтожить посылку. Что ж, я не смог найти вас. Вы не существуете. А теперь, где выход?..
— Садись, Джим, — сказал он. — Ты объяснил свою позицию. Кроме того, дверь заперта, и я пока не готов отпереть ее.
Меня остановило то, что он назвал меня по имени.
Он ждал меня. И кое-что еще — он намеренно сел рядом со мной в аудитории! И эти ВП! Они подпирали меня до тех пор, пока…
— Как долго? — спросил я.
— Как долго я не открою дверь?
— Нет. Как долго вы, кто вы там есть, наблюдали за мной?
— А, это. Через три минуты, после того как ты не нашел моего имени в каталоге. С тех пор ты под наблюдением.
— Женщина справа, на докладе доктора Цимпф?
— У-гу, и оба лейтенанта слева. Я не знаю, что ты привез, но Оби сказала, что это важно. — Он добавил: — Я не скрываю, мне любопытно увидеть то, что Оби считает слишком опасным передавать по проводам — даже по секретной, закодированной линии. — Он наклонился бросить сигарету в пепельницу. — Могу я получить это?
Я задержал дыхание. Вздохнул.
— Да, кажется так.
Он преподнял бровь.
— Нет больше возражений?
— Вы назвали ее Оби?
Валлачстейн улыбнулся.
— Быстро схватываешь. Ты не так глуп.
Я вытащил коробочку и передал ему. Он перевернул ее и положил лицом вниз на стол. Я не разглядел, что он делал пальцами, но дно ее сдвинулось, открыв тонкое фальшивое дно. Внутри была кассета памяти. Валлачстейн достал ее и сунул в карман пиджака так обычно, как если бы делал это каждый день; потом поднял глаза и заметил мое выражение. — Что-нибудь спросишь?
— Э-э, я никогда не видел таких.
— И, наверное, больше никогда не увидишь.
— Можно спросить, почему? Я имею в виду фальшивое дно.
— Конечно. Эту вещичку нетрудно сломать, особенно в хорошей лаборатории. — Он перевернул ее и подвинул мне. — Здесь. Когда у тебя день рождения? Набери его.
— Мой день рождения?
Он кивнул. Я набрал на клавиатуре и коробочка открылась. Внутри была пачка в пятьдесят банкнот по тысяче кейси.
— С днем рождения!, — сказал он.
— Что?
— Гонорар курьера. Ты пронес сообщение и тебя не убили. Деньги неважны. Это просто приманка, в случае если потеряешь коробку. Не тот человек откроет ее; подумает, что перевозили деньги. Сожги бумажную упаковку: просто на случай, если они не обманутся деньгами, на упаковке есть микрофотография. В ней ничего, кроме длинной последовательности случайных чисел. Можно свихнуться, пытаясь ее декодировать, потому что она не поддается расшифровке. Это просто крошево. Еще одна ловушка. Розыгрыш, хотя идея в том, чтобы привести противника в смятение, и увести его от настоящего секрета. В эти дни мы все так удивительно проницательны — с обоих сторон — что никто не прекращает думать, что может быть более легкий путь.
— Э-э… сэр… противник?
— Ты уже встретил его. Там, снаружи. — Он указал на дверь. Он вытряс деньги из коробки на стол передо мной и смахнул ее в ящик стола. — Давай, забирай. Лучше потратить их сейчас, прежде чем они станут совершенно бесполезны.
— Э-э, надо ли сдерживаться? Я имею в виду, не будут ли удивляться, где я взял их?
— Не волнуйся. Никто не будет. Мы все крадем у мертвых, так или иначе. Никто не спросит. — Он подхватил клипборд и встал, все одним движением. — Прошу оставаться здесь, пока я не посмотрю это. — Он со значением похлопал по карману. — Хочешь кофе?
— Да, спасибо.
— Хорошо. — Он уже был за дверью.
Подумать было о чем. Хотя бы, что происходит здесь? На что я наткнулся? И как мне теперь выйти?
Я попробовал дверь. Он запер ее за собой. Я снова сел.
Потом встал и попробовал ящики стола. Они тоже были заперты. Я пожал плечами и вернулся в кресло. Потом подумал, не сделал ли какую глупость. Могут ли у стен быть глаза, а не только уши? Надеюсь, что не ковырял в носу перед одной из камер.
Дверь открылась и один из ВП пришел с подносом. Он запер дверь за собой, подошел к столу и поставил поднос. Пододвинул его ко мне: кувшин кофе, одна чашка, кувшинчик сливок, сахарница и ложка. Сел в кресло за столом, сложил руки и откинулся. Кресло громко запротестовало. Он уставился на меня.
Я налил чашку кофе и осторожно попробовал. Уф! Неужели они успели смотаться на кухню сержанта Келли?
— Что ж, вот и мы, — сказал я. — Э-э, вы сержант Конг или сержант Годзилла?
Он открыл рот и сказал:
— Заткнись.
Я заткнулся.
Это были очень неуютные полчаса. По крайней мере мне показалось, что полчаса. Все время мы сидели и сердито смотрели друг на друга.
Наконец полковник Валлачстейн вернулся. Движением головы он отпустил сержанта Конга, или, может быть, Годзиллу, и снова уселся за стол. Он отодвинул в сторону поднос с кофе, даже не взглянув на него. Подождал, пока дверь не закрылась и сказал:
— Я верю тебе. О четвертом хторре. Пришлось круто, не так ли?
Я пожал плечами.
— Кому не пришлось?
— Ты удивишься. Мир полон оппортунистов. Не беда. Оби говорит, что ты окей. Она попросила меня уважить обязанность. Если мне это покажется правильным.
— Обязанность?
— Кажется, она уже говорила. Каждый член Специальных Сил не только имеет право, но и обязанность понимать смысл его приказов…
— Вы имеете в виду, что у меня есть право задавать вопросы?
Он кивнул:
— А у меня обязанность ответить на них.
— Ну, это вовремя. Да, у меня куча вопросов. Прежде всего, что, к черту, здесь происходит? Не только тут, но и там, снаружи? Почему никто из этих дураков не принимает хторров всерьез? И…
Он поднял руку, чтобы я не частил. И подождал, пока мои вопросы не иссякли. Он глядел несчастливо.
— Я сказал, «если мне покажется правильным». Извиняюсь, но мне не кажется. Еще нет. Может, вообще нет. Ты стал настоящей занозой в заднице, понимаешь? К несчастью…
— К несчастью что?
Он взглянул искоса.
— К несчастью, ты — больная заноза в заднице. — Он хмурился. Посмотрел на часы и еще больше нахмурился. — Не зная, что с тобой делать. И мне надо возвращаться. Я перехватил кое-какую информацию этим утром. Мне претит оставлять тебя в подвешенном состоянии, но у меня нет выбора, и я извиняюсь, но не будет хорошей идеей вернуться на конференцию. По крайней мере, не сегодня. Там немало людей, ищущих тебя, и среди них совсем немного дружелюбных. И еще надо понять, как управится с тем, что ты начал. Э-э, послушай, я договорюсь, чтобы для тебя записывали остаток конференции на катушку, и твое отсутствие мы прикроем на пару дней. По меньшей мере до вторника, когда большинство иностранных делегатов будут на пути домой. Я буду весьма обязан тебе за это. И, может быть, потом я придумаю, что с тобой делать.
— Э-э, я ничего не должен говорить по этому вопросу?
— Ты недостаточно наговорил сегодня?
— Я только встал и задал вопрос. И все еще не получил ответа.
— Тебе не приходила мысль, что тебе нечего ответить? — Он встал. — Подождешь здесь. — И снова вышел.
На сей раз не пришлось ждать так долго. Дверь отворилась и майор Лизард Тирелли просунула голову.
— Маккарти?
— Что? Да, хай!
Она глядела раздраженно.
— Пошли, — сказала она. Я последовал за ней в затемненный холл и направо. А теперь куда мы идем? Дверь осталась позади.
Мы остановились перед лифтом. Дверь открылась при нашем появлении. Я зашел следом за ней. На панели управления была единственная кнопка. Она нажала ее и дверь закрылась. Лифт пошел вверх.
— Куда мы?
— Тринадцатый этаж, — сказала она.
— В отелях не бывает тринадцатого этажа.
— В этом есть, — сказала она. Голос сдавленный. Очевидно, она не хотела говорить. По крайней мере, не со мной.
Я заткнулся и мы прошли остаток пути в тишине.
— Сюда…. — сказал ВП, дернув меня в сторону. Позади я слышал разрастающийся гневный крик. — Черт!, — горько сказал кучерявый. — Вы прямо начали бунт.
— Э-э, извиняюсь.
— Побудь умным секунду. Заткнись. — Обращаясь к ВП, он сказал: — Портной.
— Правильно. — Они поставили меня меж собой, одна рука под мышкой, другая под локоть — и мы двинулись. Они держали меня, как мебель: не имело значения перебираю ли я ногами или нет — мы двигались. Кучерявый шел впереди, свернул направо в темный служебный коридор, потом налево в шкаф для веников, открыв дверь там, где ее не могло быть. Мы прошли и там была тишина. Мы очутились во тьме.
— Подождите. — Кучерявый сунул что-то в настенный терминал. Тусклые красные лампы на потолке включились и я разглядел, что мы находились в другом коридоре, только на сей раз он был безликим. — Идите со мной!
Я последовал за ним в небольшую комнату. Там был стол и два кресла. Он бросил свой клипборд на стол и сел. Указал мне на другое кресло и я уселся. Он открыл ящик и вытащил пачку сигарет, вытряхнул одну и закурил. Мне не предложил.
Так — это было похоже на допрос.
Я вспомнил одно кино. Наклонился и вытряс сигарету из пачки сам.
— Я не сказал, что тебе можно курить.
— Вы не сказали, что нельзя, — нагло посмотрел я в ответ.
Он коротко усмехнулся:
— Это не сработает. Я смотрел то кино.
Я пожал плечами и затушил сигарету:
— А я вообще не курю.
Он не засмеялся. Он позволил улыбке улетучиться и задумчиво изучал меня некоторое время. Наконец, сказал:
— У тебя есть кое-что для меня?
— Что?
— Ты пытался найти меня этим утром, не так ли? — Он похлопал себя по груди.
— Что? Я, наконец, заметил. На груди стояло: «Валлачстейн».
— О! — сказал я, понимая наконец. — Но компьютер сказал, что вы не существуете.
— Тебе лучше поверить. — Его кресло тревожно срипнуло, когда он подался вперед. — Меня даже сейчас нет здесь. Это — все твои галлюцинации. А теперь мне кажется, что у тебя есть что-то для меня. — Он протянул руку.
Я все еще был умненьким. Я сложил свои руки.
— Вначале мне нужно несколько ответов.
Рука осталась протянутой:
— Послушай, не глупи, у тебя большие неприятности, будь немного хорошим мальчиком и, может быть, я смогу вывести тебя отсюда тихо. Может быть. — Воздух стал заметно холоднее.
— Я не просил спасать меня из чего бы ни было. Вы затащили меня сюда против моей воли…
— Хочешь вернуться? Это тоже можно устроить. Просто отдай посылку Оби, и сержанты Конг и Годзила вернут тебя прямо в центр того, что ты начал. Хотя мне кажется, что тебе гораздо лучше оставаться с нами. Мы окажем тебе покровительство и, может быть, ты захочешь сказать нам спасибо.
— Ага — я, может, захочу сказать: а пошли вы!… Я устал от всех «надо», «обязан», «должен», что валятся на меня. И все без объяснений. Никто никогда ничего не объясняет. А потом вы удивляетесь, что я не следую правилам! Поэтому катитесь вы!.. Мне сказали, что если я не смогу найти вас, то должен уничтожить посылку. Что ж, я не смог найти вас. Вы не существуете. А теперь, где выход?..
— Садись, Джим, — сказал он. — Ты объяснил свою позицию. Кроме того, дверь заперта, и я пока не готов отпереть ее.
Меня остановило то, что он назвал меня по имени.
Он ждал меня. И кое-что еще — он намеренно сел рядом со мной в аудитории! И эти ВП! Они подпирали меня до тех пор, пока…
— Как долго? — спросил я.
— Как долго я не открою дверь?
— Нет. Как долго вы, кто вы там есть, наблюдали за мной?
— А, это. Через три минуты, после того как ты не нашел моего имени в каталоге. С тех пор ты под наблюдением.
— Женщина справа, на докладе доктора Цимпф?
— У-гу, и оба лейтенанта слева. Я не знаю, что ты привез, но Оби сказала, что это важно. — Он добавил: — Я не скрываю, мне любопытно увидеть то, что Оби считает слишком опасным передавать по проводам — даже по секретной, закодированной линии. — Он наклонился бросить сигарету в пепельницу. — Могу я получить это?
Я задержал дыхание. Вздохнул.
— Да, кажется так.
Он преподнял бровь.
— Нет больше возражений?
— Вы назвали ее Оби?
Валлачстейн улыбнулся.
— Быстро схватываешь. Ты не так глуп.
Я вытащил коробочку и передал ему. Он перевернул ее и положил лицом вниз на стол. Я не разглядел, что он делал пальцами, но дно ее сдвинулось, открыв тонкое фальшивое дно. Внутри была кассета памяти. Валлачстейн достал ее и сунул в карман пиджака так обычно, как если бы делал это каждый день; потом поднял глаза и заметил мое выражение. — Что-нибудь спросишь?
— Э-э, я никогда не видел таких.
— И, наверное, больше никогда не увидишь.
— Можно спросить, почему? Я имею в виду фальшивое дно.
— Конечно. Эту вещичку нетрудно сломать, особенно в хорошей лаборатории. — Он перевернул ее и подвинул мне. — Здесь. Когда у тебя день рождения? Набери его.
— Мой день рождения?
Он кивнул. Я набрал на клавиатуре и коробочка открылась. Внутри была пачка в пятьдесят банкнот по тысяче кейси.
— С днем рождения!, — сказал он.
— Что?
— Гонорар курьера. Ты пронес сообщение и тебя не убили. Деньги неважны. Это просто приманка, в случае если потеряешь коробку. Не тот человек откроет ее; подумает, что перевозили деньги. Сожги бумажную упаковку: просто на случай, если они не обманутся деньгами, на упаковке есть микрофотография. В ней ничего, кроме длинной последовательности случайных чисел. Можно свихнуться, пытаясь ее декодировать, потому что она не поддается расшифровке. Это просто крошево. Еще одна ловушка. Розыгрыш, хотя идея в том, чтобы привести противника в смятение, и увести его от настоящего секрета. В эти дни мы все так удивительно проницательны — с обоих сторон — что никто не прекращает думать, что может быть более легкий путь.
— Э-э… сэр… противник?
— Ты уже встретил его. Там, снаружи. — Он указал на дверь. Он вытряс деньги из коробки на стол передо мной и смахнул ее в ящик стола. — Давай, забирай. Лучше потратить их сейчас, прежде чем они станут совершенно бесполезны.
— Э-э, надо ли сдерживаться? Я имею в виду, не будут ли удивляться, где я взял их?
— Не волнуйся. Никто не будет. Мы все крадем у мертвых, так или иначе. Никто не спросит. — Он подхватил клипборд и встал, все одним движением. — Прошу оставаться здесь, пока я не посмотрю это. — Он со значением похлопал по карману. — Хочешь кофе?
— Да, спасибо.
— Хорошо. — Он уже был за дверью.
Подумать было о чем. Хотя бы, что происходит здесь? На что я наткнулся? И как мне теперь выйти?
Я попробовал дверь. Он запер ее за собой. Я снова сел.
Потом встал и попробовал ящики стола. Они тоже были заперты. Я пожал плечами и вернулся в кресло. Потом подумал, не сделал ли какую глупость. Могут ли у стен быть глаза, а не только уши? Надеюсь, что не ковырял в носу перед одной из камер.
Дверь открылась и один из ВП пришел с подносом. Он запер дверь за собой, подошел к столу и поставил поднос. Пододвинул его ко мне: кувшин кофе, одна чашка, кувшинчик сливок, сахарница и ложка. Сел в кресло за столом, сложил руки и откинулся. Кресло громко запротестовало. Он уставился на меня.
Я налил чашку кофе и осторожно попробовал. Уф! Неужели они успели смотаться на кухню сержанта Келли?
— Что ж, вот и мы, — сказал я. — Э-э, вы сержант Конг или сержант Годзилла?
Он открыл рот и сказал:
— Заткнись.
Я заткнулся.
Это были очень неуютные полчаса. По крайней мере мне показалось, что полчаса. Все время мы сидели и сердито смотрели друг на друга.
Наконец полковник Валлачстейн вернулся. Движением головы он отпустил сержанта Конга, или, может быть, Годзиллу, и снова уселся за стол. Он отодвинул в сторону поднос с кофе, даже не взглянув на него. Подождал, пока дверь не закрылась и сказал:
— Я верю тебе. О четвертом хторре. Пришлось круто, не так ли?
Я пожал плечами.
— Кому не пришлось?
— Ты удивишься. Мир полон оппортунистов. Не беда. Оби говорит, что ты окей. Она попросила меня уважить обязанность. Если мне это покажется правильным.
— Обязанность?
— Кажется, она уже говорила. Каждый член Специальных Сил не только имеет право, но и обязанность понимать смысл его приказов…
— Вы имеете в виду, что у меня есть право задавать вопросы?
Он кивнул:
— А у меня обязанность ответить на них.
— Ну, это вовремя. Да, у меня куча вопросов. Прежде всего, что, к черту, здесь происходит? Не только тут, но и там, снаружи? Почему никто из этих дураков не принимает хторров всерьез? И…
Он поднял руку, чтобы я не частил. И подождал, пока мои вопросы не иссякли. Он глядел несчастливо.
— Я сказал, «если мне покажется правильным». Извиняюсь, но мне не кажется. Еще нет. Может, вообще нет. Ты стал настоящей занозой в заднице, понимаешь? К несчастью…
— К несчастью что?
Он взглянул искоса.
— К несчастью, ты — больная заноза в заднице. — Он хмурился. Посмотрел на часы и еще больше нахмурился. — Не зная, что с тобой делать. И мне надо возвращаться. Я перехватил кое-какую информацию этим утром. Мне претит оставлять тебя в подвешенном состоянии, но у меня нет выбора, и я извиняюсь, но не будет хорошей идеей вернуться на конференцию. По крайней мере, не сегодня. Там немало людей, ищущих тебя, и среди них совсем немного дружелюбных. И еще надо понять, как управится с тем, что ты начал. Э-э, послушай, я договорюсь, чтобы для тебя записывали остаток конференции на катушку, и твое отсутствие мы прикроем на пару дней. По меньшей мере до вторника, когда большинство иностранных делегатов будут на пути домой. Я буду весьма обязан тебе за это. И, может быть, потом я придумаю, что с тобой делать.
— Э-э, я ничего не должен говорить по этому вопросу?
— Ты недостаточно наговорил сегодня?
— Я только встал и задал вопрос. И все еще не получил ответа.
— Тебе не приходила мысль, что тебе нечего ответить? — Он встал. — Подождешь здесь. — И снова вышел.
На сей раз не пришлось ждать так долго. Дверь отворилась и майор Лизард Тирелли просунула голову.
— Маккарти?
— Что? Да, хай!
Она глядела раздраженно.
— Пошли, — сказала она. Я последовал за ней в затемненный холл и направо. А теперь куда мы идем? Дверь осталась позади.
Мы остановились перед лифтом. Дверь открылась при нашем появлении. Я зашел следом за ней. На панели управления была единственная кнопка. Она нажала ее и дверь закрылась. Лифт пошел вверх.
— Куда мы?
— Тринадцатый этаж, — сказала она.
— В отелях не бывает тринадцатого этажа.
— В этом есть, — сказала она. Голос сдавленный. Очевидно, она не хотела говорить. По крайней мере, не со мной.
Я заткнулся и мы прошли остаток пути в тишине.
24
Тринадцатый этаж был как любой другой — за исключением, что только один лифт.
Папа очень давно рассказывал об архитектуре с контролируемым доступом. Я просто никогда не видел сам. По-видимому, строители отеля предназначали архитектурный камуфляж для целей бизнеса, вероятно намереваясь устроить этаж для частных квартир и оффисов приезжающих сановников и других знаменитостей, нуждающихся в непроницаемой безопасности.
Если бы кто-нибудь заметил существование физического пробела между двенадцатым и четырнадцатым и спросил о нем — наверное пришлось бы прогуляться по пожарной лестнице, чтобы вычислить несоответствие — ему, вероятно, ответили бы, что это «служебная зона». Что-то вроде. Просто не сказали бы какой службы. Снова похищенное письмо. Вроде посылки с фальшивым дном.
Я мог бы поспорить, однако, что нынешние обитатели тринадцатого этажа были не теми, для которых он был первоначально предназначен. Или все же они?
Мы остановились перед невыразительной серой металлической дверью. Комната 1313.
— Я пришел, чтобы быть запертым? — спросил я.
Лизард игнорировала меня, пока совала карту в щель. Набрала номер и дверь открылась. Она вручила карту мне:
— Можешь поменять код, если хочешь. Можешь уйти.
— Но я думал…
— Что?
— … что полковник Валлачстейн хочет, чтобы я подождал?
— Кто?
— Полковник Валлачстейн — человек, который вытащил меня из аудитории, допрашивал и…
Она близко пододвинулась:
— Слушай, дурак. Человек, о котором ты говоришь, не существует. В Денвере нет человека с таким именем. Ты понял?
Нет, я не понял.
— Э-э, я понял. Можно спросить?
Она глядела раздраженно.
— Что еще?
— Что, к чертям, здесь, происходит?
— Я не могу ответить.
— Я под арестом?
— Ты свободен уйти в любое время, когда хочешь. Это просто не будет хорошей идеей. Есть люди, которые тебя ищут — некоторые из них тебе не очень понравятся.
— О-о. Поэтому я под защитным арестом?
— Ты вообще не задержан.
— Тогда почему я здесь?
— Не знаю. Не мое дело, отвечать на твои вопросы.
— Существует хоть кто-нибудь, кто ответит на мои вопросы? Или меня просто отшвыривают с чьей-то дороги?
— Хорошая мысль. Да, без проверки ты не сможешь позвонить отсюда, но можешь получить комнатное обслуживание.
— Где выход?
— Для тебя? Дойди до пожарной лестницы до двенадцатого или четырнадцатого этажа и садись в лифт. Но вернуться ты не сможешь. Мой совет — делать в точности, что говорят, и ждать здесь. — Она повернулась уходить.
— Э-э, майор?
Она остановилась и посмотрела.
— У меня неприятности? То есть, мне надо беспокоиться?
Мне казалось, я испуган. Я думал, это отражается в моем голосе, потому что она подобралась. Вспышка раздражения прошла по ее лицу, рефлекторная реакция на очередной глупый вопрос, потом она поняла, что стояло за вопросом, и расслабилась. Она сказала:
— Ты не сделал ничего, что по меньшей мере полдюжины людей не хотели бы сделать. Ты просто не знал, почему это нельзя.
Я почувствовал, как краска замешательства хлынула мне в лицо — быть тем шутом, который разрушил все:
— Разве кто-нибудь объяснил мне?, — горько спросил я.
Она собиралась уйти, я видел, но взяла меня за руку и затащив в комнату, закрыла за нами дверь.
— Садись. — Посмотрела на часы. — Хорошо, у меня есть время. Хочешь кофе? Нет. Что ж, я хочу. — Она прошла в кухню при номере и открыла шкафчик. — Лучше полакомиться кофе сегодня, Джим, завтра с ним будет негусто.
— Что?
— Ничего. Слушай, какие курсы ты прослушал?
— Биология. Софтвер. Гуманитарные искусства. Проблемантика. Самые обыкновенные.
— Изучал историю?
— Только в объеме общего курса.
— Черт. — Она замолчала. Я не понял, относилось ли словечко к тому, что я не изучал историю, или она просто пролила воду. Она повернулась ко мне.
— Ты проходил курс глобальной этики?
— Да. Все проходили. Он входит в общие требования.
— У-гу. Знаешь почему?
— Чтобы предотвратить следующий Апокалипсис.
— Правильно. Что ты знаешь об Апокалипсисе?
— Э-э, кажется, не много. Только то, что проходили в классе.
— Продолжай.
— Ну… вы уверены, что хотите выслушать?
— Я сказала — продолжай.
— Ну, э-э, была война. На Среднем Востоке. Всегда были войны на Среднем Востоке, но эта вышла из-под контроля. Она была между Израилем и забыл кем, но много других стран выстроились против Израиля. Были вовлечены африканские и китайские наемники. Под конец дело пошло так плохо, что у Израиля не осталось выбора, как угрожать применением ядерного оружия. В конце концов они это сделали.
— И что случилось потом?
— Соединенные Штаты прекратили поддерживать Израиль и он капитулировал.
— И дальше?
— Все были так напуганы тем, что почти произошло, что поехали в Россию и подписали Московский Договор.
— Ага. — Она скептически посмотрела и отвернулась к кофе. — Молоко, сахар? — спросила она, наливая. Я покачал головой. Передавая чашку, она сказала: — Этой версии обучают в школах, но она так упрощена, что почти что сказка. Израиль не бросал бомбы. Это сделали мы.
— Что? Но ведь это…
— Конечно. Но правда не так вкусна. Это была наша война и это мы приказали Израилю бросить бомбы, думали, что война закончится. Что ж, сработало, но не так, как мы думали. Что вам не рассказывали — что у президента сдали нервы.
— Что?
— Что вам еще говорили?
Я пожал плечами:
— Говорили, было ночное совещание кабинета и все его советники громко обсуждали так и сяк, сколько людей погибнет при обмене ударами и выживет ли наша способность к третьему удару, а президент просто сидел до конца, попыхивая трубкой, как всегда. И наконец, после нескольких долгих часов представитель Комитета начальников штабов подытожил все, сказав: «Моральные аргументы не относятся к делу. Война неизбежна.» И тогда президент сказал: «Все это похоже на ад!»
— Да, такова история. Но это неверно. То есть, это только половина правды. Вторая половина касается ультиматума, который советский посол вручил ему как раз в этот день. Если Израиль еще раз применит ядерное оружие против советских друзей, Советский Союз будет рассматривать эти атаки, как идущие от Соединенных Штатов, и будет отвечать соответственно. Это был тот же ультиматум, который Джон Ф. Кеннеди вручил Никите Хрущову в октябре 1962 года, когда русские ракеты были обнаружены на Кубе — и русские сознавали иронию ситуации. В ноте они использовали те же самые выражения.
— Я никогда не слышал об этом, — сказал я.
— Ты не при чем, но именно это бродило в их головах во время совещания: что другая сторона тоже решила, что неизбежна неограниченная ядерная война.
— Я всегда думал, что он герой.
Майор Тирелли смотрела грустно.
— Так думала и я, и продолжаю думать. Может, он и был им; может, больше потрохов надо, чтобы остаться вне войны. В любом случае мы унаследовали последствия этого решения.
Я прихлебнул кофе. Горячий. И горький. Я сказал:
— Все, что нам дали выучить — что он произнес речь, экстраординарную речь, где сказал, что на нем лежит ответственность, будет или нет мир ввергнут в Армаггедон. И невзирая на мораль и любые другие соображения, один единственный факт остается главенствующим в его мыслях: если это может быть остановлено, оно должно быть остановлено, и он должен сделать все, что от него требуется, чтобы предотвратить смерть миллионов и миллионов человеческих существ. Он сказал, что актом применения ядерного оружия нация выводит себя из зоны рационального мышления.
— Я слышала речь, — сказала она. — Родители подняли меня, чтобы послушать ее. Но я долго не понимала, что она означала. Этот человек поехал в Москву, надеясь, что поездку будут рассматривать, как жест здравомыслия. А они смотрели на это, как на капитуляцию, и принудили его принять искалеченный мир, ослабляющий компромисс. Трагедия в том, что он точно знал, что с ним сделают. Конечно, он выглядел, как герой — его приветствовали во всем мире, как смелого человека, но он знал, что отдает взамен: право Америки защищать свои иностранные интересы. Как ты думаешь, что было с Пакистаном? Попытка восстановить старые прерогативы. И она провалилась. На этот раз ультиматум нам вручили китайцы. И на этот раз договоры были еще более искалеченными. Знаешь, что союзники сделали с Германией после первой мировой войны? Они отобрали у нации право на армию. Именно это было сделано с нами. Соединенным Штатам было заявлено, что наше существование как нации будет продолжаться лишь до тех пор, пока мы не представляем прямой угрозы любой другой нации на этой планете. И выполнение соглашения будет контролироваться международным комитетом.
— Нам никогда не говорили об этом, — сказал я.
— Я сказала, ты не при чем. Это часть нашей истории, которой мы не гордимся, поэтому официально она не существует — подобно всем другим кусочкам истории, которых мы не можем признать или одобрить.
Я снова спрятал свою реакцию за чашкой кофе. Когда я опорожнил ее, то сказал: — Поэтому иностранные делегаты впадают в паранойю, когда узнают, как именно мы хотим воевать с хторрами?
— Верно. Очень мало иностранных правительств смотрят, как и мы, на хторров, как на угрозу. Причины разные. Некоторые смотрят на науку, только как на способ увеличить урожаи зерна. Другие не думают, что хторры будут представлять угрозу в следующем году, потому что не являются угрозой в этом. Большинство людей, с которыми мы имеем дело, не понимают даже масштабов смерти от чумы, как же они поймут, что чума только малая часть гораздо большей инфекции?
Папа очень давно рассказывал об архитектуре с контролируемым доступом. Я просто никогда не видел сам. По-видимому, строители отеля предназначали архитектурный камуфляж для целей бизнеса, вероятно намереваясь устроить этаж для частных квартир и оффисов приезжающих сановников и других знаменитостей, нуждающихся в непроницаемой безопасности.
Если бы кто-нибудь заметил существование физического пробела между двенадцатым и четырнадцатым и спросил о нем — наверное пришлось бы прогуляться по пожарной лестнице, чтобы вычислить несоответствие — ему, вероятно, ответили бы, что это «служебная зона». Что-то вроде. Просто не сказали бы какой службы. Снова похищенное письмо. Вроде посылки с фальшивым дном.
Я мог бы поспорить, однако, что нынешние обитатели тринадцатого этажа были не теми, для которых он был первоначально предназначен. Или все же они?
Мы остановились перед невыразительной серой металлической дверью. Комната 1313.
— Я пришел, чтобы быть запертым? — спросил я.
Лизард игнорировала меня, пока совала карту в щель. Набрала номер и дверь открылась. Она вручила карту мне:
— Можешь поменять код, если хочешь. Можешь уйти.
— Но я думал…
— Что?
— … что полковник Валлачстейн хочет, чтобы я подождал?
— Кто?
— Полковник Валлачстейн — человек, который вытащил меня из аудитории, допрашивал и…
Она близко пододвинулась:
— Слушай, дурак. Человек, о котором ты говоришь, не существует. В Денвере нет человека с таким именем. Ты понял?
Нет, я не понял.
— Э-э, я понял. Можно спросить?
Она глядела раздраженно.
— Что еще?
— Что, к чертям, здесь, происходит?
— Я не могу ответить.
— Я под арестом?
— Ты свободен уйти в любое время, когда хочешь. Это просто не будет хорошей идеей. Есть люди, которые тебя ищут — некоторые из них тебе не очень понравятся.
— О-о. Поэтому я под защитным арестом?
— Ты вообще не задержан.
— Тогда почему я здесь?
— Не знаю. Не мое дело, отвечать на твои вопросы.
— Существует хоть кто-нибудь, кто ответит на мои вопросы? Или меня просто отшвыривают с чьей-то дороги?
— Хорошая мысль. Да, без проверки ты не сможешь позвонить отсюда, но можешь получить комнатное обслуживание.
— Где выход?
— Для тебя? Дойди до пожарной лестницы до двенадцатого или четырнадцатого этажа и садись в лифт. Но вернуться ты не сможешь. Мой совет — делать в точности, что говорят, и ждать здесь. — Она повернулась уходить.
— Э-э, майор?
Она остановилась и посмотрела.
— У меня неприятности? То есть, мне надо беспокоиться?
Мне казалось, я испуган. Я думал, это отражается в моем голосе, потому что она подобралась. Вспышка раздражения прошла по ее лицу, рефлекторная реакция на очередной глупый вопрос, потом она поняла, что стояло за вопросом, и расслабилась. Она сказала:
— Ты не сделал ничего, что по меньшей мере полдюжины людей не хотели бы сделать. Ты просто не знал, почему это нельзя.
Я почувствовал, как краска замешательства хлынула мне в лицо — быть тем шутом, который разрушил все:
— Разве кто-нибудь объяснил мне?, — горько спросил я.
Она собиралась уйти, я видел, но взяла меня за руку и затащив в комнату, закрыла за нами дверь.
— Садись. — Посмотрела на часы. — Хорошо, у меня есть время. Хочешь кофе? Нет. Что ж, я хочу. — Она прошла в кухню при номере и открыла шкафчик. — Лучше полакомиться кофе сегодня, Джим, завтра с ним будет негусто.
— Что?
— Ничего. Слушай, какие курсы ты прослушал?
— Биология. Софтвер. Гуманитарные искусства. Проблемантика. Самые обыкновенные.
— Изучал историю?
— Только в объеме общего курса.
— Черт. — Она замолчала. Я не понял, относилось ли словечко к тому, что я не изучал историю, или она просто пролила воду. Она повернулась ко мне.
— Ты проходил курс глобальной этики?
— Да. Все проходили. Он входит в общие требования.
— У-гу. Знаешь почему?
— Чтобы предотвратить следующий Апокалипсис.
— Правильно. Что ты знаешь об Апокалипсисе?
— Э-э, кажется, не много. Только то, что проходили в классе.
— Продолжай.
— Ну… вы уверены, что хотите выслушать?
— Я сказала — продолжай.
— Ну, э-э, была война. На Среднем Востоке. Всегда были войны на Среднем Востоке, но эта вышла из-под контроля. Она была между Израилем и забыл кем, но много других стран выстроились против Израиля. Были вовлечены африканские и китайские наемники. Под конец дело пошло так плохо, что у Израиля не осталось выбора, как угрожать применением ядерного оружия. В конце концов они это сделали.
— И что случилось потом?
— Соединенные Штаты прекратили поддерживать Израиль и он капитулировал.
— И дальше?
— Все были так напуганы тем, что почти произошло, что поехали в Россию и подписали Московский Договор.
— Ага. — Она скептически посмотрела и отвернулась к кофе. — Молоко, сахар? — спросила она, наливая. Я покачал головой. Передавая чашку, она сказала: — Этой версии обучают в школах, но она так упрощена, что почти что сказка. Израиль не бросал бомбы. Это сделали мы.
— Что? Но ведь это…
— Конечно. Но правда не так вкусна. Это была наша война и это мы приказали Израилю бросить бомбы, думали, что война закончится. Что ж, сработало, но не так, как мы думали. Что вам не рассказывали — что у президента сдали нервы.
— Что?
— Что вам еще говорили?
Я пожал плечами:
— Говорили, было ночное совещание кабинета и все его советники громко обсуждали так и сяк, сколько людей погибнет при обмене ударами и выживет ли наша способность к третьему удару, а президент просто сидел до конца, попыхивая трубкой, как всегда. И наконец, после нескольких долгих часов представитель Комитета начальников штабов подытожил все, сказав: «Моральные аргументы не относятся к делу. Война неизбежна.» И тогда президент сказал: «Все это похоже на ад!»
— Да, такова история. Но это неверно. То есть, это только половина правды. Вторая половина касается ультиматума, который советский посол вручил ему как раз в этот день. Если Израиль еще раз применит ядерное оружие против советских друзей, Советский Союз будет рассматривать эти атаки, как идущие от Соединенных Штатов, и будет отвечать соответственно. Это был тот же ультиматум, который Джон Ф. Кеннеди вручил Никите Хрущову в октябре 1962 года, когда русские ракеты были обнаружены на Кубе — и русские сознавали иронию ситуации. В ноте они использовали те же самые выражения.
— Я никогда не слышал об этом, — сказал я.
— Ты не при чем, но именно это бродило в их головах во время совещания: что другая сторона тоже решила, что неизбежна неограниченная ядерная война.
— Я всегда думал, что он герой.
Майор Тирелли смотрела грустно.
— Так думала и я, и продолжаю думать. Может, он и был им; может, больше потрохов надо, чтобы остаться вне войны. В любом случае мы унаследовали последствия этого решения.
Я прихлебнул кофе. Горячий. И горький. Я сказал:
— Все, что нам дали выучить — что он произнес речь, экстраординарную речь, где сказал, что на нем лежит ответственность, будет или нет мир ввергнут в Армаггедон. И невзирая на мораль и любые другие соображения, один единственный факт остается главенствующим в его мыслях: если это может быть остановлено, оно должно быть остановлено, и он должен сделать все, что от него требуется, чтобы предотвратить смерть миллионов и миллионов человеческих существ. Он сказал, что актом применения ядерного оружия нация выводит себя из зоны рационального мышления.
— Я слышала речь, — сказала она. — Родители подняли меня, чтобы послушать ее. Но я долго не понимала, что она означала. Этот человек поехал в Москву, надеясь, что поездку будут рассматривать, как жест здравомыслия. А они смотрели на это, как на капитуляцию, и принудили его принять искалеченный мир, ослабляющий компромисс. Трагедия в том, что он точно знал, что с ним сделают. Конечно, он выглядел, как герой — его приветствовали во всем мире, как смелого человека, но он знал, что отдает взамен: право Америки защищать свои иностранные интересы. Как ты думаешь, что было с Пакистаном? Попытка восстановить старые прерогативы. И она провалилась. На этот раз ультиматум нам вручили китайцы. И на этот раз договоры были еще более искалеченными. Знаешь, что союзники сделали с Германией после первой мировой войны? Они отобрали у нации право на армию. Именно это было сделано с нами. Соединенным Штатам было заявлено, что наше существование как нации будет продолжаться лишь до тех пор, пока мы не представляем прямой угрозы любой другой нации на этой планете. И выполнение соглашения будет контролироваться международным комитетом.
— Нам никогда не говорили об этом, — сказал я.
— Я сказала, ты не при чем. Это часть нашей истории, которой мы не гордимся, поэтому официально она не существует — подобно всем другим кусочкам истории, которых мы не можем признать или одобрить.
Я снова спрятал свою реакцию за чашкой кофе. Когда я опорожнил ее, то сказал: — Поэтому иностранные делегаты впадают в паранойю, когда узнают, как именно мы хотим воевать с хторрами?
— Верно. Очень мало иностранных правительств смотрят, как и мы, на хторров, как на угрозу. Причины разные. Некоторые смотрят на науку, только как на способ увеличить урожаи зерна. Другие не думают, что хторры будут представлять угрозу в следующем году, потому что не являются угрозой в этом. Большинство людей, с которыми мы имеем дело, не понимают даже масштабов смерти от чумы, как же они поймут, что чума только малая часть гораздо большей инфекции?