Герролд Дэвид. Дело человека [Дело для настоящих мужчин]

   Я прошел в комнату, назначенную мне, и набрал на терминале: «Жду инструкций».
   Экран опустел, потом появилось: «Пожалуйста, ждите дальнейших указаний на этом месте».
   Что это значило?
   Я сел перед терминалом и начал ждать, уставившись на экран. Сколько?
   Вдруг Валлачстейн и другие уже встретились и решили мою судьбу? Пока меня не было, чтобы говорить за себя?
   Я пошел на кухню и достал томатного сока, потом вернулся к клавиатуре и снова уселся. Пока ничего. Я подумал о Марсии. Я еще чувствовал теплый медовый запах ее волос. Он заставил меня ощутить внутренний жар — пока я не вспомнил горечь своего внезапного ухода. Удивлюсь, если она простит меня.
   Ну, может, я успею сделать что-нибудь, пока жду. Я сбросил экран и вызвал библиотечную службу. Экран замигал: «Извините, терминал заблокирован».
   Что?
   Я попытался еще раз. Тот же ответ.
   Я вытащил карту из щели считывания и направился к двери.
   Она не открылась. «Неверный пароль.» Я вернулся в комнату, постоял в центре и осмотрелся в поисках другого выхода. Балкон?
   Я открыл скользящую дверь, вышел и перегнулся через перила, посмотреть, высоко ли. Слишком высоко. Тринадцатый этаж. Опасно было не само падение, а резкая остановка в конце.
   А если перебраться по перилам на соседний балкон? Невозможно. Балконы изолированы. Еще одна предосторожность подозрительного Мариотта.
   Я снова глянул вниз, потом вернулся в комнату и сделал мысленную опись обстановки. Две простыни, кингсайз. Два одеяла, кингсайз. Недостаточно. Даже с занавесями мне, наверное, не будет хватать четыре этажа.
   Я снова сел перед терминалом и начал пить свой томатный сок. Он был кислым. Даже закололо в гландах. Мне следует найти другое решение?
   Я не мог придумать никакого.
   Почему я вообще хочу выбраться?
   Потому что меня заперли.
   А почему меня заперли?
   Потому что боятся, что я попытаюсь сбежать.
   И что это подразумевает? Что они приняли решение? Что они запланировали для меня что-то такое, что может мне не понравиться?
   И я умчался из постели Марсии, чтобы прийти сюда? Не удивительно, что так много людей считают меня дураком.
   Я покончил с остатками сока несколькими быстрыми глотками, потом утонул в кресле и сердито уставился на неумолимый экран терминала.
   Он был полностью отключен. Прежде чем он снова начнет отзываться, его должен сбросить кто-нибудь с высоким кодом приоритета.
   Я подумал о Марсии и о своем обещании позвонить. Теперь я не мог сделать даже этого.
   Я подумал о Валлачстейне и его едва скрытых угрозах. Может, я не прошел психиатрическое исследование?
   А что, если они решили, чтобы я исчез? Разве мне не дано право на честный суд, или он у меня уже был? Как они смогут сделать это? Я получу какое-нибудь предупреждение? Каким образом у них исчезают люди?
   Я понял, что покрылся потом. Я не мог больше сидеть. Я встал и снова обыскал комнату, балкон, дверь…
   В дверь позвонили.
   Я начал говорить: — Кто там?, — и запнулся. А вдруг там расстрел-команда? Может, они сделают это здесь, в комнате? Или они заберут меня куда-то еще?
   Я стоял, соображая, не позвать ли на помощь или попытаться спрятаться.
   Прежде чем я сообразил, дверь открылась. — Можно войти?
   — Что? Кто?… — Потом я узнал его. Форман. Человек, который ел клубнику, рассуждая о глобальном голоде. Напыщенный осел.
   — Я спросил: можно войти? Я ничему не помешал?
   — Э-э, нет… я… э-э, как вы открыли дверь?
   Он поднял карточку с золотой полосой и дал мне посмотреть.
   — О, — сказал я.
   Я посторонился, он прошел внутрь и дверь закрылась. Я смотрел на нее, желая узнать, откроется ли она мне теперь, но устоял. Я прошел за ним в комнату и мы сели. Он скользнул в кресло легко и грациозно. Сколько ему лет, хотел бы я знать?
   Он изучал меня некоторое время острыми темными глазами, потом сказал: — Я здесь, потому что наш общий друг хочет, чтобы я поговорил с вами. Вы понимаете?
   — Никаких имен, да?
   — Правильно. — Он повторил: — Вы понимаете?
   Валлачстейн спрашивал то же самое несколько раз. Некая фраза всплыла в моей памяти: понимание подсудимого. Важное требование законности. Об этом когда-то было решение Верховного Суда. Хотел бы я знать, не есть ли это тоже часть моего суда?
   — Это официально?, — спросил я.
   Он смотрел раздраженно. — Пока вы не ответили на мой вопрос, я не могу уйти. Вы понимаете?
   — Да, — ответил я быстро. — Я понимаю. Теперь ответьте на мой вопрос. Это официальный визит или что?
   — Если вы так хотите посмотреть на дело, то да. Наш общий друг думает, что мы должны немного поболтать. Это для вашей пользы.
   — Да? В самом деле?
   Форман глядел раздраженно, но тем не менее отмел этот вопрос. Он сказал: — Если хотите знать, да, я видел ваше представление этим утром, и да, я помню вас также и с прошлой ночи. Для того, кто появился в городе лишь вчера, вы конечно дали почувствовать свое присутствие. — Должно быть, я смутился, потому что он добавил: — Если быть честным, это не только ваше деяние. Сегодня этот город просто еще один поселок. Номер второй в комнатном спорте сплетничает о номере первом — кто в какой позиции играет. Вы и ваш друг просто попали в самый центр, вот и все.
   — Мы не друзья. В центр чего?
   Форман почесал голову: — Э-э, позвольте объяснить следующим образом. Есть некая группа людей, ходят слухи, что они очень важные люди. Хотя никто не знает состав группы, что делает, или даже что предполагает делать группа, каждый подозревает, что любой, кто знает что-то, должен состоять в этой группе. Просто так получилось, что некоторые из этих подозрений оказались весьма точны. Поэтому, когда один из этих, по-видимому, очень важных индивидуумов внезапно оторвался от ее, э-э, персональных дел и передал Очень Важную Посылку, мда, тогда, естественно, возник очень большой интерес к этой посылке.
   Некоторое время я переводил и еще некоторое время вникал. Правильно. Хуже, чем я думал. Я сказал: — Тед и я не друзья. Ни в каком смысле. И я не знаю, важна посылка или нет, мне сказали, что нет.
   — Об этом я не знаю, — невинным жестом широко развел руками Форман. — В любом случае я пришел поговорить не об этом. Вас не побеспокоит, что я стану записывать? — Он поднял свой аппаратик. Я покачал головой и он включил его. — Вы видели записи сессий конференции?
   — Только чуть. Слушал немного, когда ехал сюда сегодня вечером.
   — Что вы услышали?
   — Сплошной шум и гам. О том, что делать с червями. Очевидно, есть фракция, которая хочет попытаться установить мирный контакт.
   — Вы верите в эту возможность?
   — Нет.
   — Почему?
   Я помигал: — Э-э, вы не слишком знаете о хторрах, не правда?
   — Что ж, это не германские племена. Но я спросил ваше мнение.
   — Я ни разу не видел хторра, который хотел бы остановиться и для начала немного поболтать. У нас не было выбора, кроме как убивать их.
   — Сколько хторров вы видели?
   — Живых или снимки?
   — Всего.
   — Э-э, ну я видел фотографии Шоу Лоу…
   Форман понимающе кивнул: — Продолжайте.
   — … и я видел гнездо, о котором говорил утром. С четырьмя хторрами. Одного я сжег.
   Он выжидательно помолчал. — Это все?
   — Э-э, нет, был еще один. Здесь, в научном центре.
   Его глаза сузились. — Расскажите, — медленно произнес он.
   Я покачал головой. — Это было просто…
   Он посмотрел мне в глаза и сказал: — Я знаю об этих забавах, сынок. Вы были на одной из них?
   Я кивнул. — Несколько собак. Ими кормят хторров. Живьем. Вы знаете это?
   Форман сказал: — Утверждают, что хторры не хотят питаться мертвыме мясом, они едят добычу живьем.
   — Это правда. По меньшей мере, насколько я знаю.
   — Мм-хм. И это все хторры, которых вы видели?
   — Да.
   — Так вы эксперт по хторрам?
   — Нет, конечно нет. Но у меня больше опыта, чем у других, по крайней мере у тех, кто выжил, чтобы рассказать. Сегодня некоторые болваны говорили о дружбе с хторрами. А это не более возможно, чем дружба бифштекса с собакой — разве что внутри.
   — Не может случиться, что ваш опыт с хторрами ограничен и это влияет на ваше восприятие их?…
   — Вы имеете в виду, что есть мирные хторры, но я не знаю о них?
   Он кивнул.
   Я взвесил эту возможность. — Что ж, возможно есть мирные. Я не слышал ни об одном. И не думаю, что кто-нибудь другой слышал, иначе мы бы узнали об этом сегодня. Кто-нибудь что-нибудь сказал бы. Кто-нибудь знал бы об этом, не так ли?
   Форман не отвечал.
   — К чему вы это, кстати?, — спросил я.
   Он покачал головой. — Просто для информации. Сырой материал. Вы понимаете. Правду видно только тогда, когда смотришь на нее со многих точек зрения сразу.
   Я покачал головой. — Вы спрашивали не для информации. Вы намеренно рыли для чего-то.
   — Вы слишком подозрительны. Я гражданский, сынок. Может, продолжим?
   — Есть еще вопросы?
   — Немного. Сегодня, стоя перед толпой народа, вы сказали, что сожгли человека, потому что на него напал червь.
   — Да. — Часть меня настаивала, чтобы я возвел оборонительный барьер против доискиваний этого человека, но другая часть требовала сказать правду независимо от того, кто ее слушает. Единственный путь, на котором мы можем победить хторров — это говорить правду. Я добавил: — Это лучшее, что я мог сделать.
   — Лучшее?… — Он поднял брови. — Откуда вы знаете?
   — Прошу прощения?
   Его тон стал жестче. — Вы были когда-нибудь на противоположной стороне огнемета?
   — Нет, не был.
   — Тогда откуда вы получили информацию?
   — Мне сказал Шоти.
   — Кто это Шоти?
   — Человек, которого я сжег. Сэр. — Последнее слово я подчеркнул.
   Форман немного помолчал, поворачивая сказанное так и этак, проверяя, не заминировано ли оно. Наконец, он сказал: — Мне говорили, — те, кто знают, — что смерть от огня самая ужасная из возможных. Когда поражает напалм, можно чувствовать, как ваша плоть превращается в пламя.
   — Сэр, — сказал я холодно, — при всем уважении, когда волна огня из огнемета поражает вас, нет времени почувствовать что-либо. Внезапная потеря сознания.
   Форман глядел скептически.
   — Я был там, сэр. Я видел, как быстро это происходит. Нет времени даже для боли.
   Он задумался надолго. — Как насчет вины?, — спросил он наконец. — Для этого было время?
   — Что?
   — Вы чувствуете вину за то, что сделали?
   — Вину? Я сделал то, что требовалось! То, что мне сказали! Я никогда не напрашивался на это! Да, черт, я чувствую вину! И стыд, и отчаянье, и тысячу других вещей, для которых нет имен! — Что-то взорвалось во мне. — О чем все это? Вы тоже судите меня? Слушайте, у меня достаточно трудностей, когда я живу по своим стандартам — не просите меня жить по вашим! Я уверен, что ваши ответы лучше, чем мои, кроме того, ваша целостность все еще не запятнана грубыми фактами практики! Вы рассиживаетесь, поедая клубнику! А я — тот парень, что нажал на крючок! Если есть лучший ответ, вы думаете, я не хочу знать? Вам не кажется, что я имею первое право знать? Пойдемте на холмы и покажите мне! Я был бы рад узнать, что вы правы. Но если вы не против, я захвачу свой факел, полностью снаряженный и готовый к бою, просто на случай, что вы ошибаетесь!
   Он терпеливо ждал, пока меня несло. И даже потом не ответил сразу. Он встал, пошел на кухню и достал бутылку воды из холодильника. Взял стакан, наполнил его льдом и вернулся в гостиную, медленно помешивая воду с кубиками льда. Расселся в кресле, попивая воду и глядя на меня поверх стакана. Когда он заговорил, голос был тихим и спокойным: — Вы закончили?
   — Да. Пока.
   — Хорошо. Теперь я хочу задать вам несколько вопросов. Я хочу, чтобы вы приняли во внимание пару вещей. Хорошо?
   Я кивнул. И сложил руки на груди.
   — Благодарю вас. Теперь скажите мне вот что. Какая, собственно, разница? Может, к лучшему сжечь человека, а может, нет. Может, он ничего не почувствовал, а может это абсолютная форма боли, мгновение острейшего ада. Какая разница, Джим, умер ли человек, сожранный пастью хторра или сожженный напалмом? Он все равно мертв. В чем заключается различие?
   — Вы хотите, чтобы я ответил?
   Форман сказал: — Продолжайте. Попробуйте.
   Я сказал: — Разницы нет — в том, что вы спрашиваете.
   — Неверно, — сказал он. — Есть. Большая разница для того, кто нажимает на крючок.
   Я обдумал это. — Извините, не вижу, в чем.
   — Хорошо, посмотрим с другой стороны. Что важнее? Убивать хторров или спасать жизни?
   — Не знаю.
   — Правда? Кого же мне спросить об этом?
   Что? Уайтлоу задавал тот же вопрос. Если я не знаю, то кто же знает? Я сказал: — Спасать жизни.
   — Хорошо. А что же нам делать для спасения жизней?
   Я улыбнулся: — Убивать хторров.
   — Правильно. Так что случится, если человеческое существо встанет на пути? Нет, позволь сказать по-другому: что могло бы случиться, если бы ты попытался спасти… как его имя, Шоти?
   — Мы оба заплатили бы за ферму.
   Форман кивнул: — Правильно. Так что же важнее? Убивать хторров или спасать жизни?
   — В этом случае, убивать хторров.
   — У-гу. Так имеет значение, какое оправдание ты используешь?
   — Что?
   — Имеет значение, веришь ли ты, что человек умирает в пламени безболезненно, или нет?
   — Что ж, нет, я думаю, нет.
   Он кивнул: — Так что ты чувствуешь сейчас?
   Я покачал головой: — Не знаю. — Я чувствовал, как меня разрывает изнутри. Я открыл рот говорить и закрыл его.
   Он еще раз поднял брови.
   — Я не знаю, — повторил я.
   — Ладно, — сказал он. — Спрошу по-другому: ты сделал бы это снова?
   — Да, — сказал я, не задумываясь.
   — Ты уверен?
   — Да.
   — Благодарю. И как ты будешь себя чувствовать?
   Я встретил его взгляд прямо. — Гнусно. Чувствуешь именно так. Но все же я сделаю это. Важнее всего — убивать хторров.
   — Ты в самом деле непреклонен, не так ли?
   — Да, именно так.
   Он глубоко вздохнул, потом выключил диктофон: — Окей, я закончил.
   — Я прошел?
   — Повтори?
   — Ваш тест — ведь это было не интервью? Это была проверка позиции. Я прошел?
   Он посмотрел над диктофоном прямо мне в глаза: — Если это проверка позиции, то вопрос наверное может повредить тебе.
   — Да, верно. — Я все еще сидел, скрестив руки. — Если моя позиция оставляет желать чего-нибудь, то, стало быть, со мной надо обращаться только так. Поэтому мы квиты.
   Он поднялся и я встал вместе с ним. — Ответьте мне еще на один вопрос. Существуют ли мирные хторры?
   Он поглядел озадаченно: — Не знаю. А как ты думаешь?
   Я не ответил, просто проводил его до двери. Он вставил свою карточку в щель и дверь для него открылась. Я хотел выйти вместе с ним, но в холле ждали два вооруженных охранника.
   — Извини, — сказал Форман. Впервые он выглядел смущенным.
   — Да, — сказал я и отступил. Дверь передо мной закрылась.

31

   Почти тридцать секунд я стоял, уставившись на проклятую дверь и не говоря ни слова.
   Я положил на нее ладони и нажал. Металл был холодным.
   Я прижал голову к солидной металлической плите. Ладони сжались в кулаки.
   — Дерьмо!
   А потом я сказал еще целую кучу других слов.
   Я ругался, пока не стал повторяться, потом перешел на испанский.
   Когда я, наконец, исчерпался, то чувствовал себя не лучше, чем вначале.
   Опустошенным. Обманутым. И глупым.
   Я снова начал расхаживать по квартире. Я стучал по терминалу каждый раз, когда проходил мимо. Бесполезный кусок мусора. Я даже не мог вызвать комнатный сервис.
   Я прошел на кухню и открыл холодильник — он был неожиданно хорошо заполнен. Но я не был голоден. Я был взбешен. Я начал открывать ящики. Кто-то предусмотрительно убрал все большие ножи.
   Ругань больше ни к чему не приводила. Только горло пересохло. И чувствовал себя все глупее. Когда остановишься, начинаешь понимать, как идиотски это выглядит.
   Что я на самом деле хотел — так это поквитаться.
   Я вернулся в гостиную и еще раз толкнул терминал. Хорошо толкнул — он почти упал с подставки, но я вовремя поймал. А потом удивился — зачем? Чертов инструмент не хотел говорить со мной — и я ему ничего не должен.
   Я смахнул его с подставки на пол.
   Он ударился с тупым стуком.
   Я поднял его и потряс. Там даже ничего не сломалось.
   — Ага… — Я вытащил его на балкон и выкинул через перила.
   Он чиркал по наклонным стенам здания, отскакивал и разбился о бетон внизу с ужасно приятным грохотом.
   Я выбросил вслед подставку.
   А потом кресло.
   И лампу.
   И маленький столик.
   Телевизор был привинчен к стене. Я разбил его вторым креслом — потребовалось три удара — а потом выкинул кресло вслед за первым.
   Отскочило, отскочило, чиркнуло, скользнуло, разбилось вдребезги. Великолепно.
   Что еще?
   Микроволновая печь.
   Ночник из спальни.
   Еще три кресла.
   Еще две лампы.
   Небольшой обеденный стол.
   Скамеечка для ног.
   Все вешалки из шкафа.
   Большинство полотенец и простынь.
   Кингсайз-матрац. Это было довольно трудно.
   Пока я боролся с матрацем, то увидел, что внизу собралась толпа, конечно на безопасной дистанции. Они аплодировали каждому новому акту разрушения. Чем неистовей он был, тем громче радость.
   Подставка кровати и тумбочки вызвали несмолкаемую овацию.
   Я задумался, чем увенчать это. И начал опустошать кухню.
   Все тарелки — они звучали великолепно, разбиваясь и звеня внизу, на улице, — и все горшки и кастрюли.
   Все вилки, ложки и ножи.
   Содержимое холодильника — вместе с полочками.
   Почти всю воду в бутылках. Я открыл одну и сделал добрый глоток. Я стоял на балконе, переводя дух и удивляясь, почему никто не поднимется остановить ужасный дождь. Я закончил бутылку и она отправилась в ночь, чтобы разбиться где-то внизу во тьме.
   Я оглядел квартиру. Что еще? Что я пропустил?
   Бар!
   Я решил начать с пива. Почти полный бочонок был в небольшом холодильнике под стойкой. Он звенел и лязгал всю дорогу вниз и, ударившись, взорвался пенистым фонтаном. Те, кого обрызгало, завизжали.
   Холодильник последовал за бочонком. Черт! Вмешается, наконец, кто-нибудь? Какое это все-таки поганое искусство.
   Протянув было руку к бутылке скотча, я остановился.
   Нет. Некоторые вещи священны.
   Что говорил по этому поводу дядюшка Мо? Прежде чем убить бутылку, отдай ей честь. Правильно.
   Я сделал глоток и отправил ее на смерть.
   Было три бутылки скотча. Я попробовал каждую. Потом убил бурбон. Я начал понимать, что надо делать глотки поменьше. Бар был очень хорошо заполнен.
   Я напал на ром, светлый и темный.
   Истребил водку.
   Казнил джин.
   Изнасиловал красное вино.
   Крики внизу поутихли. Кстати, когда я кончил выкидывать большие, возбуждающие вещи, то потерял большую часть зрителей. Что ж, пусть так. Спектакль может быть волнующим для неискушенного, но настоящий артист работает ради искусства.
   Пошатываясь, я вернулся и покончил с ликерами и бренди. Шерри я сохранил на конец, кроме всего это послеобеденный напиток.
   На стеклянной полочке стоял набор бокалов. Они последовали за бутылками. То же сделала полочка.
   Я бродил по комнате, высматривая, что пропустил. Осталось немного. Я задумался, смогу ли скатать ковер.
   Нет, не смогу. Даже стоять требовало много труда.
   Кроме того, вначале надо в туалет. Я протопал в ванную и облегчился.
   — А как насчет душа?, — заикаясь, пробормотал я. — Окей, — согласился я с собой и включил воду. Нашел полотенце, которое забыл выбросить, и кусочек мыла. В аптечке нашел пакетик «Протрезвителя». Нет, я еще не готов протрезветь. Отложил его в сторону.
   В душе была зверская акустика. Резонанс превосходен для пения. Единственное поощрение, в котором я нуждался. «Когда я вернулся в Венуспорт» я прошел по полному либретто. То же для «Двойной дозы любви» и «Бисексуала», прежде чем кончилось мыло.
   Приятная штука, однако, отели — никогда не кончается горячая вода.
   Но нельзя петь без мыла. Что-то не то.
   Я выключил воду, нашел забытое полотенце и начал сушить волосы. Все еще напевая и вытираясь, я прошел в гостиную…
   Валлачстейн, Лизард и двое других стояли там, ожидая меня.
   — Э-э, — сказал я. — Хай. — И опустил полотенце на талию. — Могу я, э-э, предложить вам, э-э, кресло? — Только Лизард улыбнулась и отвернулась спрятать это. Другие просто мрачно смотрели.
   — Благодарю вас, — сказал полковник Валлачстейн. — Мы предпочитаем постоять.
   — Хорошо…. — сказал я. — Мило, что вы заглянули так запросто. Однако, мне хотелось бы, чтобы вы вначале позвонили, а то я немного заскучал…
   Если Валлачстейн и был в гневе, то прекрасно скрыл его. Он говорил ровным голосом без эмоций. Темные глаза были непроницаемы. Он указал на пустую комнату. Я очень хорошо вымел ее. — Есть этому какое-нибудь объяснение?…
   Мне показалось, что я встал поровнее: — Да. Мне было скучно.
   — Прошу прощения?
   — Кто-то запер меня. Отключил терминал. Мне нечего было делать. Я начал экспериментировать с психоакустическими свойствами падающих объектов, пытаясь определить, какой из домашних предметов производит наиболее удовлетворительный грохот.
   — Понятно… и что вы определили?
   — Керамические лампы очень хороши. Бочонки с пивом тоже. И почти каждая бутылка с напитком. Кресла и матрацы выразительны, но скучны.
   Валлачстейн задумчиво кивнул: — Я запомню это, чтобы ссылаться в будущем. На случай, когда окажусь в ситуации, где понадобятся такие факты. — Он смотрел с любопытством: — Вы хотите что-нибудь добавить?
   — Да, хочу, — сказал я. Я начал медленно: — Прежде всего я хочу знать, почему меня заперли? Вы просили меня сотрудничать с вами. И таким способом вы гарантировали это? Или происходит что-то еще, о чем я не знаю? Может, вы и ваш исчезающий или несуществующий комитет уже решили мою судьбу? Я сам еще существую? Мне кажется, вы не учитываете мое мнение, не так ли? И пока я тут, то хочу знать, что вообще произошло с честным судом? Я все еще не знаю, в чем меня обвиняют! И прежде чем мы пойдем дальше, я хочу, чтобы присутствовал адвокат. — Я сложил руки на груди, но потом пришлось придержать полотенце от падения. Я принял прежнюю позу, но эффект был испорчен.
   Валлачстейн помедлил перед ответом. Он оглядел комнату, словно вымскивая, где сесть, потом снова посмотрел на меня: — Хорошо, да, полагаю, мы должны извиниться. Это была ошибка.
   — В самом деле?, — настаивал я. — Как получается, что все — ошибки? Есть здесь кто-нибудь, кто действует с целью?
   — Как с мебелью?, — уточнил он.
   — Да, как с мебелью! У этого была цель. — Я выдвинул челюсть, надеясь придать себе боевое выражение. — Вы хотите, чтобы я заплатил? У меня есть пятьдесят тысяч кейси.
   Он покачал головой и поднял руку: — Не беспокойтесь. Эта комната не существует. Мебель тоже. Как и я. И, вероятно, как и вы. Если вы замолчите и послушаете немного.
   Меня проняло. Я замолчал.
   — Тот факт, что вы задерживались здесь против вашей воли, является ошибкой. Я несу за это полную ответственность. Я отдал приказ и он был неверно понят. Я извиняюсь. Я могу понять вашу реакцию и симпатизирую ей. В действительности, это здоровый знак. Это показывает, что в вас есть нечто, не только независимое, но иногда откровенно антисоциальное. Для наших целей это ценный штрих. — Он задумчиво потер подбородок и продолжил: — Теперь по поводу других ваших вопросов: слушания не было. Вы не были под судом. Вас ни в чем не обвиняли. Вы понимаете?
   — Э-э… — Снова тот же вопрос. — Да, сэр. Понимаю.
   — Хорошо. Протокол уничтожен. Не существует записей, показывающих, что вы нарушили секретность. Более того, я записал копию приказа, который вы получили вчера, причем в письменном виде, инструктирующий вас сообщить членам конференции информацию о четвертом хторре, на любом удобном заседании. Вы понимаете?
   — Э-э, да, сэр.
   — Хорошо. Теперь идите, оденьтесь. Нам следует еще кой о чем поговорить, и я предпочел бы сделать это несколько более формально.
   — Да, сэр. — Я отступил в ванную, проглотил пригоршню «Протрезвина» и натянул одежду. Пока приглаживал щеткой волосы, нечаянно подслушал возбужденные голоса. Один принадлежал Лизард.
   Она говорила: — … все еще не согласна. Это нечестно!
   — Это факт жизни, майор! Мы все расходуемся. — Я не разобрал, чей это голос. Мистер Смуглый?
   — Не в этом дело! Это мелкая операция! И скользкая!
   — Она необходима! Мы вынуждены обстоятельствами. Решение уже принято…
   Внезапно стало тихо, словно кто-то понял, как громко они болтают и шикнул. Я нахмурился на себя в зеркале. Теперь что за чертовщина? В какую кроличью нору попал я на этот раз?
   Я зачесал волосы назад, сплеснул лицо водой, тщательно вытерся, сосчитал до десяти и вышел в комнату.
   Остался только Валлачстейн. Остальные ушли: Лизард, японская леди, мистер Смуглый.
   Валлачстейн сказал: — Я попросил их удалиться. Становилось немного шумно.
   — Вы не хотели, чтобы я что-то услышал?
   — Может быть. Я хочу предложить вам работу. Она слегка опасна. Но мне кажется, вы подготовлены к ней.
   — Почему?, — спросил я.
   — Потому что вы один из немногих, кто обладает как научным фундаментом, так и собственным опытом с хторрами в поле.
   — Что за работа?
   — Я хочу перевести вас в секцию слежения за хторрами.
   — Я думал, что уже в ней.
   Он покачал головой: — Это не постоянная операция. Это временная поддержка линии, пока мы пытаемся понять, против чего мы в действительности. Мы собираем вместе тех, в ком немного больше ответственности. Вам придется делать в основном то, что и в Альфа Браво — искать и уничтожать бункеры заразы. Единственное различие в том, что мы будем использовать эту команду для развития методов захвата хторров живыми — если сможем. Единственный живой образец, который мы имеем сегодня, может быть атипичным экземпляром. Я слышал, вы видели его.