Страница:
Постепенно лекции Якоба Гримма привлекали к себе все больше и больше слушателей. В 1833 году его грамматический курс слушали даже двое англичан, хотя они едва понимали по-немецки. А в 1834 году он читал лекции уже «тридцати двум прилежным студентам». На его еженедельную четырехчасовую лекцию по истории литературы собиралось даже до пятидесяти восьми человек — для того времени это было массовым посещением.
За свои труды Якоб Гримм получил необычный по тем временам чин «гофрата» — надворного советника.
Вильгельму, часто болевшему в эти годы, приходилось затрачивать гораздо больше сил и времени на подготовку к лекциям. Спокойная и уверенная манера изложения материала снискала ему славу прекрасного преподавателя. Вильгельм начал курс лекций не с малодоступных и требующих больших знаний предметов, как это сделал его брат, а предпочел им общедоступную, поэтическую тему. Его первая лекция была посвящена «Песни о Нибелунгах», которую еще в своих «Немецких героических сказаниях» он назвал «завершенным, законченным творением». Затем читал лекции по эпосу «Гудрун» и «Разумению» Фрейданка — удивительному произведению, возникшему в начале XIII столетия, в период участия в крестовом походе императора Фридриха II.
Чисто языковые проблемы Вильгельм оставлял для брата. Он же с большим удовольствием занимался прекрасным плодом языка — поэзией! Произнося в Геттингенском университете вступительную речь о связи истории и поэзии, он нашел такие слова: «Поэзия — это первое и самое простое, но одновременно самое великолепное средство, данное человеку, чтобы выразить высоту чувства и глубину познания. Поэзия — это сокровищница, которую народ пополняет своими духовными достижениями. Поэзия, поскольку она пользуется простым и весьма совершенным средством, с самого начала данным ей, — я имею в виду то чудо, называемое человеческим языком, — может найти способ выражения на самых различных ступенях духовности, найти путь к сердцу человека как с помощью простого и безыскусного, так и через посредство великолепия самого изысканного стиля».
Вновь научные пути обоих братьев сошлись у «чуда, называемого человеческим языком».
Счастье и испытания геттингенских лет
За свои труды Якоб Гримм получил необычный по тем временам чин «гофрата» — надворного советника.
Вильгельму, часто болевшему в эти годы, приходилось затрачивать гораздо больше сил и времени на подготовку к лекциям. Спокойная и уверенная манера изложения материала снискала ему славу прекрасного преподавателя. Вильгельм начал курс лекций не с малодоступных и требующих больших знаний предметов, как это сделал его брат, а предпочел им общедоступную, поэтическую тему. Его первая лекция была посвящена «Песни о Нибелунгах», которую еще в своих «Немецких героических сказаниях» он назвал «завершенным, законченным творением». Затем читал лекции по эпосу «Гудрун» и «Разумению» Фрейданка — удивительному произведению, возникшему в начале XIII столетия, в период участия в крестовом походе императора Фридриха II.
Чисто языковые проблемы Вильгельм оставлял для брата. Он же с большим удовольствием занимался прекрасным плодом языка — поэзией! Произнося в Геттингенском университете вступительную речь о связи истории и поэзии, он нашел такие слова: «Поэзия — это первое и самое простое, но одновременно самое великолепное средство, данное человеку, чтобы выразить высоту чувства и глубину познания. Поэзия — это сокровищница, которую народ пополняет своими духовными достижениями. Поэзия, поскольку она пользуется простым и весьма совершенным средством, с самого начала данным ей, — я имею в виду то чудо, называемое человеческим языком, — может найти способ выражения на самых различных ступенях духовности, найти путь к сердцу человека как с помощью простого и безыскусного, так и через посредство великолепия самого изысканного стиля».
Вновь научные пути обоих братьев сошлись у «чуда, называемого человеческим языком».
Счастье и испытания геттингенских лет
В первые же годы пребывания в Геттингене братья Гримм столкнулись с немалыми трудностями. Приходилось вести работу одновременно в трех направлениях. Во-первых, их основная работа в библиотеке, кроме того, как профессора, они читали лекции в университете, и, наконец, им хотелось еще иметь время для научных исследований. Естественно, такое расчленение повлекло за собой нервозность, торопливость, а ведь братья привыкли продуктивно трудиться в условиях душевного покоя и равновесия. «Я должен учиться работать более рассеянно и менее собранно», — жаловался Якоб. Правда, со временем положение изменилось в лучшую сторону: братья были освобождены от некоторых обязанностей в библиотеке, а значит, могли больше уделять внимания преподавательской и исследовательской работе.
Опять ухудшилось здоровье Вильгельма. Болезни не оставляли и других членов семьи Гриммов. В мае 1833 года жена Вильгельма Дортхен поехала в Кассель, чтобы помочь по хозяйству Лотте, ожидавшей ребенка. Тяжелый грипп уложил Лотту в постель, затем последовало осложнение — воспаление легких. Ребенок родился преждевременно, но все же выжил. Мать была настолько слаба, что все опасались за ее жизнь. Но благодаря заботливому уходу Дортхен она стала постепенно поправляться. Но тут заразилась гриппом и тяжело заболела Дортхен.
Когда, казалось, опасность уже миновала и Дортхен медленно поправлялась, вновь поднялась высокая температура у Лотты — началось воспаление спинного мозга. Напрасно пытались бороться с болезнью самыми сильными средствами. Смертельно больная, она молча лежала в постели. 15 июня 1833 года Лотта скончалась, оставив мужу четверых маленьких детей. Ее постигла судьба матери, которая тоже безвременно ушла от своих детей.
Якоб писал о тех скорбных днях: «Она скончалась в девять часов утра, не приходя в сознание. Лишившись речи, она еще в течение двенадцати часов была в сознании, и все это время напевала трогательные мелодии, стараясь сделать так, чтобы ее поняли. Я ничего не говорю о нашем огромном горе. Черты ее лица выражали неописуемую доброту и любовь. Вместе с ней уйдет и этот облик, если не повторится он у кого-либо из ее детей; пока же дети не похожи на нее».
Вильгельм, также глубоко потрясенный смертью сестры, долго вспоминал, как она поцеловала его уже после того, как потеряла речь, как он давал ей в последний раз лекарство, держал ее руку до тех пор, пока не перестал ощущать пульс. Вильгельм тогда писал: «Странная и непостижимая эта вещь — человеческое сердце, но теперь живее, чем когда-либо, я ощутил, что любовь является единственно достойной памяти, навсегда оставаясь, когда остальное исчезает».
Лотту похоронили на кассельском кладбище рядом с матерью.
Одно утешение, что дети были здоровы. Малыш, жизнь которому подарила уже больная мать, находился у няньки. Дортхен, окрестив осиротевшего ребенка, возвратилась со своими детьми в Геттинген.
Для братьев это был тяжелейший удар. И только ежедневный труд и забота друг о друге помогли им справиться с этим горем и сохранить самообладание. Дортхен была не только любящей супругой для Вильгельма, доброй матерью для детей, но и настоящей сестрой для Якоба, своего зятя. Не нужно беспокоиться о еде — стол всегда был накрыт. А когда он возвращался с любимой вечерней прогулки по старинному валу в свою рабочую комнату, то находил ее всегда убранной. У братьев было много друзей, и они охотно с ними встречались. Особенно открытым и общительным был Вильгельм, правда, если его не мучила болезнь.
Все чаще братья замечали, как техника входит в быт и облегчает его. Уже не требовалось больше заострять гусиные перья — только что появились стальные. А чтобы зажечь свечу, можно было воспользоваться недавно изобретенными спичками. Это были мелочи, но с них-то и начались изменения в повседневной жизни. Событием стал тот факт, что в 1835 году в Германии между Нюрнбергом и Фюртом была впервые пущена железная дорога. И уже тогда немецкий ученый-экономист Фридрих Лист работал над проектом единой железнодорожной системы Германии. Эта идея была революционной по тому времени: сокращались расстояния между городами и целыми европейскими государствами. Еще в начале тридцатых годов, совершая поездку из одного города в другой, приходилось медленно тащиться в старой дедовской почтовой карете. Якоб так описывал одно такое путешествие в Южную Германию: «Вот я вновь проехал в кабриолете небольшой кусочек земли, сидя все время впереди; перед собой я видел бегущих лошадей и почтальонов сначала в красных, потом в синих и наконец в желтых сюртуках, с рожками, которые подпрыгивали у них на спинах в такт движению, но на которых они не играли; я ехал через луга, пахнущие особенно по ночам свежескошенной травой, и через леса, наполненные ароматом опавшей листвы и еловых шишек».
Поездка до Швейцарии через Южную Германию длилась недели, но для Якоба такое путешествие было незабываемым. Он поднимался на гору Риги, и перед ним открывался великолепный вид. Разумеется, бывал он и в библиотеках, разыскивал нужные документы и рукописи.
После тяжелого лета 1833 года Вильгельм тоже предпринял путешествие — захотелось еще раз посмотреть на воспетый в песнях Рейн, и он согласился с похвалой поэта: «В душе моей неописуемое чувство, когда я вновь гляжу на Рейн и его милые сердцу берега, его тучные поля, ухоженные деревья. Чудесным вечером мы сидели на балконе замка Йоганнисберг за бутылкой старого рейнского и, кажется, были счастливее самого князя Меттерниха; правда, за это вино нужно было платить золотом, но по сравнению с ним все другие — просто хороший уксус». Это были часы отдохновения.
В Германии, где по-прежнему подавлялось любое свободомыслие, несмотря ни на что, интенсивно развивались наука и культура. Так, отталкиваясь от научной работы братьев Гримм, мюнхенский библиотекарь и профессор Андреас Шмеллер составил «Баварский словарь». Фридрих Диц, опираясь на их грамматические работы и продолжая изучение романской филологии, в 1836 году начал составлять «Грамматику романских языков». Значительный шаг сделала историческая наука после того, как в 1834 году Ранке опубликовал труд «Папы римские». Бессмертные произведения дала литература. В 1831 году Граббе воскресил «Сто дней Наполеона», в этом же году появились «Волны моря и любви» Грильпарцера, Ленау выпустил свои меланхолические «Стихотворения» (1832 г.), Мерике — «Художника Нольтена» (1832 г.), Нестрой вызвал на сцену «Злого духа Лумпацивагабундуса» (1833 г.), Раймунд создал «Расточителя» (1834 г.), а Бюхнер «Смертью Дантона» (1835 г.) еще раз напомнил современникам о событиях французской революции.
Творческий дух царил и в рабочих кабинетах братьев Гримм. Цель своей жизни братья видели в том, чтобы сохранить для последующих поколений то ценное в языке и литературе, что создал народ на протяжении тысячелетий. Результатом их труда стал целый ряд научных статей для журнала «Геттингенские ученые записки». Однако по-прежнему главное для них — это книги.
Якоб продолжал трудиться в области языка, и, надо сказать, он превосходно владел этой областью науки. По словам его ученика Гедеке, «работа легко слетала с его рук».
В Геттингене Якоб еще раз определил предмет своих научных изысканий: «Наш старый язык, поэтическое искусство и право». И считал это достойным и серьезным делом во имя любви к родине.
Несмотря на чрезвычайную занятость в библиотеке и университете, Якоб уже в первый год пребывания в Геттингене начал собирать материал для третьего тома «Немецкой грамматики». Неделя за неделей, лист за листом настойчиво и методично готовил он рукопись к изданию; частями рукопись поступала в типографию и печаталась. На исходе лета 1831 года третий том вышел в свет. Как и второй том, в основном он был посвящен теории словообразования.
С присущей ему скромностью Якоб говорил, что пока достигнуто ненамного больше «того ощущения, что начатое требует и достойного продолжения». С другой стороны, гордился, что в работе «он летел на собственных крыльях», полностью сознавая оригинальность своего труда.
Следующий том «Грамматики» Якоб предполагал посвятить синтаксису. К работе над этой частью он предъявлял определенные требования: «Если взять только тринадцатое столетие, то для наших предстоящих исследований необходимо издать и сделать общедоступными по меньшей мере еще сто тысяч стихов, одно только это покажет и объяснит, сколько ошибок и недостатков неизбежно возникает при создании исторической грамматики немецкого языка».
Якоб понимал, что нехватка материала не позволяет ему исчерпать тему до конца. Но его натура первооткрывателя проявилась как раз в том, что он осмелился на это: кто шагает по неизведанному, тот постоянно рискует. У Якоба Гримма эта готовность к риску стала предпосылкой новаторских работ. В эпоху засилья классических языков он помог немецкому языку обрести равное с ними место.
Во введении к этой серьезной книге есть прекрасные слова, помогающие нам лучше понять Якоба как человека. Обращаясь к больному брату, он пишет: «Дорогой Вильгельм, когда прошлой зимой ты тяжело болел, мне казалось, что ты уже не увидишь эту книгу... У меня было такое чувство, что я писал ее только для тебя, и, если бы тебя не стало, я не смог бы дописать ее до конца. Божьей милостью болезнь отступила, и ты жив, поэтому эта книга по праву принадлежит и тебе. Хотя и говорят, что книги пишутся для потомков, но гораздо вернее будет сказать, что каждая из них предназначена для узкого круга современников — только они и могут по-настоящему понять написанное, чего не могут потомки. По крайней мере, это так, когда мои книги читаешь ты, человек, который отлично знает, что я могу и чего не могу, знает достоинства и недостатки моих работ. Мне это гораздо приятнее, чем их прочла бы сотня других людей, которые меня то здесь, то там не понимают или для которых моя работа во многом безразлична. Ты же принимаешь самое постоянное и неизменное участие не только в работе, но и во мне. Будь же ею по-братски доволен!»
После издания третьего тома «Грамматики», который оказался не таким объемистым, как два первых, но все же состоял из восьмисот страниц, Якоб отложил на время эту работу. И решил заняться другой темой, которая интересовала его с давних пор.
С 1811 года его привлекали сказки о Рейнеке-Лисе; Якоб отыскивал материалы в библиотеках, собирал различные рукописные варианты не только в Германии, но и в Италии, во Франции, выписал из них десятки тысяч стихов. Вильгельм помогал ему. Братья собирались выпустить совместное издание этой книги. Но другие работы все мешали осуществлению этого замысла. И вот в Геттингене Якоб, теперь уже один, вернулся к этой работе, завершил ее и опубликовал. В книгу «Рейнеке-Лис» вошли римские, средневерхненемецкие и средненижненемецкие литературные варианты этой сказки о животных. Книга вышла в начале 1834 года. Но и после этого Якоб сохранил интерес к теме о животных. Так, в сентябре того же года он предпринял поездки в Бельгию и Париж, чтобы собрать материалы о хитром лисе Рейнеке и волке Изегриме.
Одновременно Якоб Гримм работает над «Немецкой мифологией». О своем намерении «написать что-нибудь о немецкой мифологии» он сообщал друзьям еще в 1832 году. В 1834 году характерным для него образным языком он писал Мойзебаху: «Как Вы знаете, во мне зреет мифологическое дитя, но я могу заниматься им только по средам утром и по воскресеньям утром и после обеда, так что пройдет еще немало времени, пока я что-нибудь произведу на свет». Однако прошло немного времени, и, неустанный труженик, не дававший себе отдыха даже в воскресные дни, он сумел уже летом того же, 1834 года сдать книгу в печать. Он работал так же, как и над «Грамматикой», то есть не ожидал, пока будет закончена вся рукопись, а сдавал в типографию лист за листом. В октябре 1835 года это издание было закончено.
Еще один труд в тысячу страниц! В этой книге открылось поэтическое богатство старых мифов во всем своем великолепии. Ожили Один и Донар, Бальдур и Локи, Циу и Геймдал, Фрейя, Хольда и Берхта, а также многие другие божества древнегерманской мифологии. Со страниц книги сошли норны, валькирии, девы-лебеди, русалки, нимфы, водяные, эльфы, карлики, великаны и, конечно же, злые духи, ведьмы, призраки, колдуны. Вновь обрели жизнь мифы, в которых сохранились представления древних народов о сотворении мира, о природе стихий, о происхождении деревьев и животных, о смене дня и ночи, о смерти, судьбе, грехе и искуплении. И хотя Якоб подошел к решению этой задачи с научных позиций, как ученый-систематизатор, привлекая весьма обширный материал, в то же время написана книга ярким, образным языком.
И вот после создания такого фундаментального труда Якоб с присущей ему скромностью писал друзьям о своей книге: «Я буду доволен, если она станет полезной и проложит дорогу тому новому, что уже созрело и что еще готово прорасти». Как видно, он не считал свой труд законченным, а надеялся на доработку и в дальнейшем. И действительно, этот труд послужил толчком для многих исследовательских работ и началом новой науки — мифологии. К этой объемистой книге впоследствии постоянно обращались поэты и художники, они находили в ней близкие им сюжеты и мотивы.
Как говорил германист Вильгельм Шерер, этой книгой можно было «просто упиваться». Так же, как «Героические сказания» Вильгельма Гримма, «Мифология» Якоба Гримма побудила к творчеству многих современников. Якоб и сам испытывал особое удовлетворение от этой работы. Широко, с богатой фантазией и точностью, мастерски раскрыл он тему. После этого Якоба, блестящего прозаика, который в своих трудах соединял богатство образов с ясностью изложения, стали называть «выдающимся мастером поэтического языка».
В предисловии к изданию он так сформулировал поставленную им цель: «Сравнивая древние и остающиеся вне поля зрения более поздние источники, я старался показать в других книгах, что наши предки, вплоть до языческого периода, говорили не на диком, грубом, не знавшем никаких правил языке, а на языке гибком и развитом, с незапамятных времен располагавшем к поэзии, что они жили не беспорядочной, дикой ордой, а в свободном союзе, по издревле сохранившимся разумным понятиям о справедливости, соблюдая суровые и прекрасные обычаи. Теми же, и никакими иными средствами я и в данном случае хотел показать, что их сердца были полны верой в бога и божества, что их жизнь была наполнена простыми и прекрасными, хотя и несовершенными, представлениями о высших существах, о радости победы и презрении к смерти... Народ, язык и нравы которого со времен далекого прошлого сохранились в здоровом виде до сих пор, не мог обойтись без религии«.
В своей работе Якоб обращался и к Тациту, у которого германские боги назывались латинскими именами. Ученый хорошо знал творчество Тацита, ведь об этом античном авторе он читал курс лекций в Геттингенском университете. В том же году, когда появилась «Мифология» (1835 г.), Якоб подготовил к изданию «Германию» Тацита — еще один «побочный продукт» его основных занятий.
Едва появились «Мифология» и «Германия», как в октябре того же 1835 года издатель Дитерих поставил Якоба Гримма перед суровым выбором: взяться за четвертый том «Немецкой грамматики» или переработать еще раз первый. Поскольку Якоб всегда с большим удовольствием брался за новое, в наступившую зиму он начал наряду с чтением лекций работу над заключительной, четвертой частью «Грамматики». Время от времени он жаловался на «тяжесть четвертого тома», но уже в октябре 1837 года смог подарить друзьям готовую книгу. Книга одновременно была задумана как подарок Геттингенскому университету к его столетнему юбилею.
Рассмотрев в предыдущих книгах «слова и их элементы», то есть «звуки, корни, словообразование и флексии», Якоб перешел теперь к построению предложений — к синтаксису. Материал разросся опять почти до тысячи страниц. Несмотря на это, Якоб не считал работу законченной, по его словам, «цель достигнута лишь наполовину».
Делая передышку на трудном пути грамматических изысканий, он писал: «Когда путник, оставляя позади пустынные поля, зной летнего дня, возвращается вечером по узкой садовой дорожке домой, стряхивая пыль на капли росы, то последние шаги он делает легко и свободно. Примерно с таким же настроением пишутся эпилоги, чтобы отчитаться о сделанном. Часто именно в этот момент нам вспоминается читатель, о котором мы, погруженные в свои мысли, по дороге почти не думали».
Как бы подытоживая многолетний труд по изучению немецкой грамматики, Якоб писал: «Кто займется исследованиями немецкого языка и у кого достанет сил их продолжать, тот с радостью обнаружит для себя, как характер и история нашего народа отражаются в свойствах и судьбе нашего языка. Существуют две основные противоположные черты, которые отличают немецкий склад ума, — крепкая привязанность к традиционному и тонкое чувство восприятия нового. Несклонные отказываться от того, что присуще их природе, немцы всегда были готовы вбирать в себя все духовное». Книгу о синтаксисе Якоб создавал именно так: высоко оценивая старое и внимательно приглядываясь к новому.
Ивсе же тема была раскрыта не до конца. Предполагался еще один, завершающий том. В качестве иллюстраций он хотел привести примеры из современной ему классической и романтической литературы, чтобы показать «вершину и венец немецкой грамматики». Однако дело до этого так и не дошло.
В предисловии к четвертому тому чувствуется некоторый пессимизм: «Не желания работать поубавилось, а уверенности; когда я начинал отыскивать и прокладывать первые тропинки в лесу нашего языка, я был уверен в успехе и радовался ему больше, чем сейчас, когда я наполовину сколотил корабль, который еще не может отправиться в плавание, и его надо еще долго тащить к воде канатами».
Якоб попытался объять необъятное: в одиночку создать то, что было под силу нескольким поколениям языковедов. В нем было что-то от той гениальности, которая, как сказал Ромен Роллан, заставляла Микеланджело «ваять резцом из целых скал». Таланты могут доводить свои произведения до совершенства, но творения гениальных натур в сопоставлении с их замыслами всегда остаются только фрагментами. И тем не менее незавершенное продолжало жить и рождать новое. «Незаконченные симфонии», если можно так назвать труды такого требовательного ученого-лингвиста, каким был Якоб Гримм, побуждали потомков к дальнейшему изучению. Через сто лет после смерти Якоба «Neue Deutsche Biographie» писала, что «его творчество, положившее начало новой науке, отличается гениальной смелостью», его труд, посвященный грамматике, называется «новаторским, революционизирующим», «Большой Брокгауз» назвал Якоба «основателем германской филологии», заложившим основы «исторического исследования германских языков». Да, Якоб Гримм как исследователь-языковед внес великий вклад в эту науку. Уместно будет процитировать Вильгельма Шерера, который создал собственную школу в истории литературы: «Если внимательно посмотреть на все это творение в целом, то можно сказать, что «Немецкая грамматика» Якоба Гримма представляет собой книгу, которую до тех пор мало кто замышлял и еще меньше пытался написать. В ней живет и правит сам дух немецкого языка. Никто не заглядывал так глубоко в его суть, как Якоб Гримм, никто столько не выведал его тайн».
Якоб учил рассматривать связи между древними языками и делать из этого выводы о жизни давно исчезнувших народов. По выражению Шерера, он умело использовал сравнительную этимологию «в качестве усовершенствованной подзорной трубы для рассмотрения огромных периодов древнейшей истории».
Вильгельм не создал трудов в тысячи страниц. Но он с огромным интересом следил за работой брата. В геттингенские годы Вильгельм много болел, и все же сделал он немало, в частности, издал произведения древне- и средневерхненемецкой поэзии, тем самым содействовал росту научного авторитета братьев-профессоров.
Еще в 1812 году братья Гримм совместно опубликовали жемчужину Кассельской библиотеки «Песнь о Гильдебранте» — самое древнее произведение германского героического эпоса. В конце 1829 — начале 1830 года, перед отъездом из Касселя Вильгельм еще раз самым тщательным образом исследовал его: «Этот отрывок из Гильдебранта — единственный дошедший до нас памятник эпической поэзии эпохи Каролингов, — писал он, — существующий в виде этой рукописи». Вильгельму хотелось как можно точнее воспроизвести оригинал, чтобы сохранить произведение для потомков на случай повреждения или утери оставшихся немногих страниц подлинника. А серьезным предостережением о возможности подобного послужил тот факт, что в 1813 году в библиотечный зал попала граната. Приступая к работе, он поставил задачу — изготовить хорошего качества копию оригинала. При тогдашнем же уровне техники было непросто получить изображение, полностью соответствующее оригиналу. На подходящую тонкую бумагу он перевел всю рукопись, не пожалев на это ни времени, ни сил. Вильгельм был доволен: «Каждая строка, каждая буква находится на своем месте, не пропущен ни один штрих, не заполнен ни один стертый или поврежденный участок, выцветшие места воспроизведены бледной тушью, как в оригинале». Немалый опыт, приобретенный при переписывании тысяч стихов различных рукописных памятников, помог Вильгельму успешно справиться с этой работой. Написанная в начале IX века рукопись затем была размножена литографским способом. Спустя сто лет, в 1938 году, вышло факсимильное издание, выполненное уже современным способом. Насколько прав был Вильгельм Гримм в своих опасениях, что рукопись может пропасть, показали события 1945 года, когда «Песнь о Гильдебранте» действительно исчезла. Через некоторое время трудными путями, да и то лишь частично, она возвратилась в Кассель.
Издание «Песни» помечено 1830 годом. Четыре года спустя вышла большая по объему книга — «Разумение» Фрейданка. Еще в зимний семестр 1832/33 года он прочел об этом дидактическом стихотворении XIII века лекцию в Геттингенском университете. И вот теперь Вильгельм предпринял историко-критическое издание, то есть осуществил скрупулезный «анализ всех известных источников и вспомогательных материалов, включив две небольшие рукописи». Он не только изучил печатные издания XVI века, но и использовал восемнадцать средневековых манускриптов. «Разумение» Фрейданка — это произведение о путешественнике, образованном человеке, который излагает свои взгляды на жизнь в рифмованных стихах. Вильгельм Гримм считал это произведение зеркалом средневековья, особую ценность представляли для него вплетенные в текст многочисленные народные пословицы. «Таким образом, одновременно мы получили собрание лучших народных пословиц, — говорил Вильгельм, — которые в начале XIII века были широко распространены преимущественно в южной части Германии, или, если хотите, изложение популярной философии».
Опять ухудшилось здоровье Вильгельма. Болезни не оставляли и других членов семьи Гриммов. В мае 1833 года жена Вильгельма Дортхен поехала в Кассель, чтобы помочь по хозяйству Лотте, ожидавшей ребенка. Тяжелый грипп уложил Лотту в постель, затем последовало осложнение — воспаление легких. Ребенок родился преждевременно, но все же выжил. Мать была настолько слаба, что все опасались за ее жизнь. Но благодаря заботливому уходу Дортхен она стала постепенно поправляться. Но тут заразилась гриппом и тяжело заболела Дортхен.
Когда, казалось, опасность уже миновала и Дортхен медленно поправлялась, вновь поднялась высокая температура у Лотты — началось воспаление спинного мозга. Напрасно пытались бороться с болезнью самыми сильными средствами. Смертельно больная, она молча лежала в постели. 15 июня 1833 года Лотта скончалась, оставив мужу четверых маленьких детей. Ее постигла судьба матери, которая тоже безвременно ушла от своих детей.
Якоб писал о тех скорбных днях: «Она скончалась в девять часов утра, не приходя в сознание. Лишившись речи, она еще в течение двенадцати часов была в сознании, и все это время напевала трогательные мелодии, стараясь сделать так, чтобы ее поняли. Я ничего не говорю о нашем огромном горе. Черты ее лица выражали неописуемую доброту и любовь. Вместе с ней уйдет и этот облик, если не повторится он у кого-либо из ее детей; пока же дети не похожи на нее».
Вильгельм, также глубоко потрясенный смертью сестры, долго вспоминал, как она поцеловала его уже после того, как потеряла речь, как он давал ей в последний раз лекарство, держал ее руку до тех пор, пока не перестал ощущать пульс. Вильгельм тогда писал: «Странная и непостижимая эта вещь — человеческое сердце, но теперь живее, чем когда-либо, я ощутил, что любовь является единственно достойной памяти, навсегда оставаясь, когда остальное исчезает».
Лотту похоронили на кассельском кладбище рядом с матерью.
Одно утешение, что дети были здоровы. Малыш, жизнь которому подарила уже больная мать, находился у няньки. Дортхен, окрестив осиротевшего ребенка, возвратилась со своими детьми в Геттинген.
Для братьев это был тяжелейший удар. И только ежедневный труд и забота друг о друге помогли им справиться с этим горем и сохранить самообладание. Дортхен была не только любящей супругой для Вильгельма, доброй матерью для детей, но и настоящей сестрой для Якоба, своего зятя. Не нужно беспокоиться о еде — стол всегда был накрыт. А когда он возвращался с любимой вечерней прогулки по старинному валу в свою рабочую комнату, то находил ее всегда убранной. У братьев было много друзей, и они охотно с ними встречались. Особенно открытым и общительным был Вильгельм, правда, если его не мучила болезнь.
Все чаще братья замечали, как техника входит в быт и облегчает его. Уже не требовалось больше заострять гусиные перья — только что появились стальные. А чтобы зажечь свечу, можно было воспользоваться недавно изобретенными спичками. Это были мелочи, но с них-то и начались изменения в повседневной жизни. Событием стал тот факт, что в 1835 году в Германии между Нюрнбергом и Фюртом была впервые пущена железная дорога. И уже тогда немецкий ученый-экономист Фридрих Лист работал над проектом единой железнодорожной системы Германии. Эта идея была революционной по тому времени: сокращались расстояния между городами и целыми европейскими государствами. Еще в начале тридцатых годов, совершая поездку из одного города в другой, приходилось медленно тащиться в старой дедовской почтовой карете. Якоб так описывал одно такое путешествие в Южную Германию: «Вот я вновь проехал в кабриолете небольшой кусочек земли, сидя все время впереди; перед собой я видел бегущих лошадей и почтальонов сначала в красных, потом в синих и наконец в желтых сюртуках, с рожками, которые подпрыгивали у них на спинах в такт движению, но на которых они не играли; я ехал через луга, пахнущие особенно по ночам свежескошенной травой, и через леса, наполненные ароматом опавшей листвы и еловых шишек».
Поездка до Швейцарии через Южную Германию длилась недели, но для Якоба такое путешествие было незабываемым. Он поднимался на гору Риги, и перед ним открывался великолепный вид. Разумеется, бывал он и в библиотеках, разыскивал нужные документы и рукописи.
После тяжелого лета 1833 года Вильгельм тоже предпринял путешествие — захотелось еще раз посмотреть на воспетый в песнях Рейн, и он согласился с похвалой поэта: «В душе моей неописуемое чувство, когда я вновь гляжу на Рейн и его милые сердцу берега, его тучные поля, ухоженные деревья. Чудесным вечером мы сидели на балконе замка Йоганнисберг за бутылкой старого рейнского и, кажется, были счастливее самого князя Меттерниха; правда, за это вино нужно было платить золотом, но по сравнению с ним все другие — просто хороший уксус». Это были часы отдохновения.
В Германии, где по-прежнему подавлялось любое свободомыслие, несмотря ни на что, интенсивно развивались наука и культура. Так, отталкиваясь от научной работы братьев Гримм, мюнхенский библиотекарь и профессор Андреас Шмеллер составил «Баварский словарь». Фридрих Диц, опираясь на их грамматические работы и продолжая изучение романской филологии, в 1836 году начал составлять «Грамматику романских языков». Значительный шаг сделала историческая наука после того, как в 1834 году Ранке опубликовал труд «Папы римские». Бессмертные произведения дала литература. В 1831 году Граббе воскресил «Сто дней Наполеона», в этом же году появились «Волны моря и любви» Грильпарцера, Ленау выпустил свои меланхолические «Стихотворения» (1832 г.), Мерике — «Художника Нольтена» (1832 г.), Нестрой вызвал на сцену «Злого духа Лумпацивагабундуса» (1833 г.), Раймунд создал «Расточителя» (1834 г.), а Бюхнер «Смертью Дантона» (1835 г.) еще раз напомнил современникам о событиях французской революции.
Творческий дух царил и в рабочих кабинетах братьев Гримм. Цель своей жизни братья видели в том, чтобы сохранить для последующих поколений то ценное в языке и литературе, что создал народ на протяжении тысячелетий. Результатом их труда стал целый ряд научных статей для журнала «Геттингенские ученые записки». Однако по-прежнему главное для них — это книги.
Якоб продолжал трудиться в области языка, и, надо сказать, он превосходно владел этой областью науки. По словам его ученика Гедеке, «работа легко слетала с его рук».
В Геттингене Якоб еще раз определил предмет своих научных изысканий: «Наш старый язык, поэтическое искусство и право». И считал это достойным и серьезным делом во имя любви к родине.
Несмотря на чрезвычайную занятость в библиотеке и университете, Якоб уже в первый год пребывания в Геттингене начал собирать материал для третьего тома «Немецкой грамматики». Неделя за неделей, лист за листом настойчиво и методично готовил он рукопись к изданию; частями рукопись поступала в типографию и печаталась. На исходе лета 1831 года третий том вышел в свет. Как и второй том, в основном он был посвящен теории словообразования.
С присущей ему скромностью Якоб говорил, что пока достигнуто ненамного больше «того ощущения, что начатое требует и достойного продолжения». С другой стороны, гордился, что в работе «он летел на собственных крыльях», полностью сознавая оригинальность своего труда.
Следующий том «Грамматики» Якоб предполагал посвятить синтаксису. К работе над этой частью он предъявлял определенные требования: «Если взять только тринадцатое столетие, то для наших предстоящих исследований необходимо издать и сделать общедоступными по меньшей мере еще сто тысяч стихов, одно только это покажет и объяснит, сколько ошибок и недостатков неизбежно возникает при создании исторической грамматики немецкого языка».
Якоб понимал, что нехватка материала не позволяет ему исчерпать тему до конца. Но его натура первооткрывателя проявилась как раз в том, что он осмелился на это: кто шагает по неизведанному, тот постоянно рискует. У Якоба Гримма эта готовность к риску стала предпосылкой новаторских работ. В эпоху засилья классических языков он помог немецкому языку обрести равное с ними место.
Во введении к этой серьезной книге есть прекрасные слова, помогающие нам лучше понять Якоба как человека. Обращаясь к больному брату, он пишет: «Дорогой Вильгельм, когда прошлой зимой ты тяжело болел, мне казалось, что ты уже не увидишь эту книгу... У меня было такое чувство, что я писал ее только для тебя, и, если бы тебя не стало, я не смог бы дописать ее до конца. Божьей милостью болезнь отступила, и ты жив, поэтому эта книга по праву принадлежит и тебе. Хотя и говорят, что книги пишутся для потомков, но гораздо вернее будет сказать, что каждая из них предназначена для узкого круга современников — только они и могут по-настоящему понять написанное, чего не могут потомки. По крайней мере, это так, когда мои книги читаешь ты, человек, который отлично знает, что я могу и чего не могу, знает достоинства и недостатки моих работ. Мне это гораздо приятнее, чем их прочла бы сотня других людей, которые меня то здесь, то там не понимают или для которых моя работа во многом безразлична. Ты же принимаешь самое постоянное и неизменное участие не только в работе, но и во мне. Будь же ею по-братски доволен!»
После издания третьего тома «Грамматики», который оказался не таким объемистым, как два первых, но все же состоял из восьмисот страниц, Якоб отложил на время эту работу. И решил заняться другой темой, которая интересовала его с давних пор.
С 1811 года его привлекали сказки о Рейнеке-Лисе; Якоб отыскивал материалы в библиотеках, собирал различные рукописные варианты не только в Германии, но и в Италии, во Франции, выписал из них десятки тысяч стихов. Вильгельм помогал ему. Братья собирались выпустить совместное издание этой книги. Но другие работы все мешали осуществлению этого замысла. И вот в Геттингене Якоб, теперь уже один, вернулся к этой работе, завершил ее и опубликовал. В книгу «Рейнеке-Лис» вошли римские, средневерхненемецкие и средненижненемецкие литературные варианты этой сказки о животных. Книга вышла в начале 1834 года. Но и после этого Якоб сохранил интерес к теме о животных. Так, в сентябре того же года он предпринял поездки в Бельгию и Париж, чтобы собрать материалы о хитром лисе Рейнеке и волке Изегриме.
Одновременно Якоб Гримм работает над «Немецкой мифологией». О своем намерении «написать что-нибудь о немецкой мифологии» он сообщал друзьям еще в 1832 году. В 1834 году характерным для него образным языком он писал Мойзебаху: «Как Вы знаете, во мне зреет мифологическое дитя, но я могу заниматься им только по средам утром и по воскресеньям утром и после обеда, так что пройдет еще немало времени, пока я что-нибудь произведу на свет». Однако прошло немного времени, и, неустанный труженик, не дававший себе отдыха даже в воскресные дни, он сумел уже летом того же, 1834 года сдать книгу в печать. Он работал так же, как и над «Грамматикой», то есть не ожидал, пока будет закончена вся рукопись, а сдавал в типографию лист за листом. В октябре 1835 года это издание было закончено.
Еще один труд в тысячу страниц! В этой книге открылось поэтическое богатство старых мифов во всем своем великолепии. Ожили Один и Донар, Бальдур и Локи, Циу и Геймдал, Фрейя, Хольда и Берхта, а также многие другие божества древнегерманской мифологии. Со страниц книги сошли норны, валькирии, девы-лебеди, русалки, нимфы, водяные, эльфы, карлики, великаны и, конечно же, злые духи, ведьмы, призраки, колдуны. Вновь обрели жизнь мифы, в которых сохранились представления древних народов о сотворении мира, о природе стихий, о происхождении деревьев и животных, о смене дня и ночи, о смерти, судьбе, грехе и искуплении. И хотя Якоб подошел к решению этой задачи с научных позиций, как ученый-систематизатор, привлекая весьма обширный материал, в то же время написана книга ярким, образным языком.
И вот после создания такого фундаментального труда Якоб с присущей ему скромностью писал друзьям о своей книге: «Я буду доволен, если она станет полезной и проложит дорогу тому новому, что уже созрело и что еще готово прорасти». Как видно, он не считал свой труд законченным, а надеялся на доработку и в дальнейшем. И действительно, этот труд послужил толчком для многих исследовательских работ и началом новой науки — мифологии. К этой объемистой книге впоследствии постоянно обращались поэты и художники, они находили в ней близкие им сюжеты и мотивы.
Как говорил германист Вильгельм Шерер, этой книгой можно было «просто упиваться». Так же, как «Героические сказания» Вильгельма Гримма, «Мифология» Якоба Гримма побудила к творчеству многих современников. Якоб и сам испытывал особое удовлетворение от этой работы. Широко, с богатой фантазией и точностью, мастерски раскрыл он тему. После этого Якоба, блестящего прозаика, который в своих трудах соединял богатство образов с ясностью изложения, стали называть «выдающимся мастером поэтического языка».
В предисловии к изданию он так сформулировал поставленную им цель: «Сравнивая древние и остающиеся вне поля зрения более поздние источники, я старался показать в других книгах, что наши предки, вплоть до языческого периода, говорили не на диком, грубом, не знавшем никаких правил языке, а на языке гибком и развитом, с незапамятных времен располагавшем к поэзии, что они жили не беспорядочной, дикой ордой, а в свободном союзе, по издревле сохранившимся разумным понятиям о справедливости, соблюдая суровые и прекрасные обычаи. Теми же, и никакими иными средствами я и в данном случае хотел показать, что их сердца были полны верой в бога и божества, что их жизнь была наполнена простыми и прекрасными, хотя и несовершенными, представлениями о высших существах, о радости победы и презрении к смерти... Народ, язык и нравы которого со времен далекого прошлого сохранились в здоровом виде до сих пор, не мог обойтись без религии«.
В своей работе Якоб обращался и к Тациту, у которого германские боги назывались латинскими именами. Ученый хорошо знал творчество Тацита, ведь об этом античном авторе он читал курс лекций в Геттингенском университете. В том же году, когда появилась «Мифология» (1835 г.), Якоб подготовил к изданию «Германию» Тацита — еще один «побочный продукт» его основных занятий.
Едва появились «Мифология» и «Германия», как в октябре того же 1835 года издатель Дитерих поставил Якоба Гримма перед суровым выбором: взяться за четвертый том «Немецкой грамматики» или переработать еще раз первый. Поскольку Якоб всегда с большим удовольствием брался за новое, в наступившую зиму он начал наряду с чтением лекций работу над заключительной, четвертой частью «Грамматики». Время от времени он жаловался на «тяжесть четвертого тома», но уже в октябре 1837 года смог подарить друзьям готовую книгу. Книга одновременно была задумана как подарок Геттингенскому университету к его столетнему юбилею.
Рассмотрев в предыдущих книгах «слова и их элементы», то есть «звуки, корни, словообразование и флексии», Якоб перешел теперь к построению предложений — к синтаксису. Материал разросся опять почти до тысячи страниц. Несмотря на это, Якоб не считал работу законченной, по его словам, «цель достигнута лишь наполовину».
Делая передышку на трудном пути грамматических изысканий, он писал: «Когда путник, оставляя позади пустынные поля, зной летнего дня, возвращается вечером по узкой садовой дорожке домой, стряхивая пыль на капли росы, то последние шаги он делает легко и свободно. Примерно с таким же настроением пишутся эпилоги, чтобы отчитаться о сделанном. Часто именно в этот момент нам вспоминается читатель, о котором мы, погруженные в свои мысли, по дороге почти не думали».
Как бы подытоживая многолетний труд по изучению немецкой грамматики, Якоб писал: «Кто займется исследованиями немецкого языка и у кого достанет сил их продолжать, тот с радостью обнаружит для себя, как характер и история нашего народа отражаются в свойствах и судьбе нашего языка. Существуют две основные противоположные черты, которые отличают немецкий склад ума, — крепкая привязанность к традиционному и тонкое чувство восприятия нового. Несклонные отказываться от того, что присуще их природе, немцы всегда были готовы вбирать в себя все духовное». Книгу о синтаксисе Якоб создавал именно так: высоко оценивая старое и внимательно приглядываясь к новому.
Ивсе же тема была раскрыта не до конца. Предполагался еще один, завершающий том. В качестве иллюстраций он хотел привести примеры из современной ему классической и романтической литературы, чтобы показать «вершину и венец немецкой грамматики». Однако дело до этого так и не дошло.
В предисловии к четвертому тому чувствуется некоторый пессимизм: «Не желания работать поубавилось, а уверенности; когда я начинал отыскивать и прокладывать первые тропинки в лесу нашего языка, я был уверен в успехе и радовался ему больше, чем сейчас, когда я наполовину сколотил корабль, который еще не может отправиться в плавание, и его надо еще долго тащить к воде канатами».
Якоб попытался объять необъятное: в одиночку создать то, что было под силу нескольким поколениям языковедов. В нем было что-то от той гениальности, которая, как сказал Ромен Роллан, заставляла Микеланджело «ваять резцом из целых скал». Таланты могут доводить свои произведения до совершенства, но творения гениальных натур в сопоставлении с их замыслами всегда остаются только фрагментами. И тем не менее незавершенное продолжало жить и рождать новое. «Незаконченные симфонии», если можно так назвать труды такого требовательного ученого-лингвиста, каким был Якоб Гримм, побуждали потомков к дальнейшему изучению. Через сто лет после смерти Якоба «Neue Deutsche Biographie» писала, что «его творчество, положившее начало новой науке, отличается гениальной смелостью», его труд, посвященный грамматике, называется «новаторским, революционизирующим», «Большой Брокгауз» назвал Якоба «основателем германской филологии», заложившим основы «исторического исследования германских языков». Да, Якоб Гримм как исследователь-языковед внес великий вклад в эту науку. Уместно будет процитировать Вильгельма Шерера, который создал собственную школу в истории литературы: «Если внимательно посмотреть на все это творение в целом, то можно сказать, что «Немецкая грамматика» Якоба Гримма представляет собой книгу, которую до тех пор мало кто замышлял и еще меньше пытался написать. В ней живет и правит сам дух немецкого языка. Никто не заглядывал так глубоко в его суть, как Якоб Гримм, никто столько не выведал его тайн».
Якоб учил рассматривать связи между древними языками и делать из этого выводы о жизни давно исчезнувших народов. По выражению Шерера, он умело использовал сравнительную этимологию «в качестве усовершенствованной подзорной трубы для рассмотрения огромных периодов древнейшей истории».
Вильгельм не создал трудов в тысячи страниц. Но он с огромным интересом следил за работой брата. В геттингенские годы Вильгельм много болел, и все же сделал он немало, в частности, издал произведения древне- и средневерхненемецкой поэзии, тем самым содействовал росту научного авторитета братьев-профессоров.
Еще в 1812 году братья Гримм совместно опубликовали жемчужину Кассельской библиотеки «Песнь о Гильдебранте» — самое древнее произведение германского героического эпоса. В конце 1829 — начале 1830 года, перед отъездом из Касселя Вильгельм еще раз самым тщательным образом исследовал его: «Этот отрывок из Гильдебранта — единственный дошедший до нас памятник эпической поэзии эпохи Каролингов, — писал он, — существующий в виде этой рукописи». Вильгельму хотелось как можно точнее воспроизвести оригинал, чтобы сохранить произведение для потомков на случай повреждения или утери оставшихся немногих страниц подлинника. А серьезным предостережением о возможности подобного послужил тот факт, что в 1813 году в библиотечный зал попала граната. Приступая к работе, он поставил задачу — изготовить хорошего качества копию оригинала. При тогдашнем же уровне техники было непросто получить изображение, полностью соответствующее оригиналу. На подходящую тонкую бумагу он перевел всю рукопись, не пожалев на это ни времени, ни сил. Вильгельм был доволен: «Каждая строка, каждая буква находится на своем месте, не пропущен ни один штрих, не заполнен ни один стертый или поврежденный участок, выцветшие места воспроизведены бледной тушью, как в оригинале». Немалый опыт, приобретенный при переписывании тысяч стихов различных рукописных памятников, помог Вильгельму успешно справиться с этой работой. Написанная в начале IX века рукопись затем была размножена литографским способом. Спустя сто лет, в 1938 году, вышло факсимильное издание, выполненное уже современным способом. Насколько прав был Вильгельм Гримм в своих опасениях, что рукопись может пропасть, показали события 1945 года, когда «Песнь о Гильдебранте» действительно исчезла. Через некоторое время трудными путями, да и то лишь частично, она возвратилась в Кассель.
Издание «Песни» помечено 1830 годом. Четыре года спустя вышла большая по объему книга — «Разумение» Фрейданка. Еще в зимний семестр 1832/33 года он прочел об этом дидактическом стихотворении XIII века лекцию в Геттингенском университете. И вот теперь Вильгельм предпринял историко-критическое издание, то есть осуществил скрупулезный «анализ всех известных источников и вспомогательных материалов, включив две небольшие рукописи». Он не только изучил печатные издания XVI века, но и использовал восемнадцать средневековых манускриптов. «Разумение» Фрейданка — это произведение о путешественнике, образованном человеке, который излагает свои взгляды на жизнь в рифмованных стихах. Вильгельм Гримм считал это произведение зеркалом средневековья, особую ценность представляли для него вплетенные в текст многочисленные народные пословицы. «Таким образом, одновременно мы получили собрание лучших народных пословиц, — говорил Вильгельм, — которые в начале XIII века были широко распространены преимущественно в южной части Германии, или, если хотите, изложение популярной философии».