Страница:
Тенаис была покорной, странно далекой, казалось, она не замечала царящей вокруг паники. Клеандр заглянул за угол в поисках ее носилок, которые остались у главных ворот, где они вошли, но тут же понял, что нет смысла к ним пробираться: драка уже выплеснулась за пределы Ипподрома. Факции теперь сражались на форуме. Со всех сторон сбегались новые люди. Шум внутри был оглушительным, страшным. Он снова взял мачеху за локоть, и они двинулись в другую сторону, так быстро, как только ему удавалось заставить ее идти.
Перед его глазами стояла картина: лицо Асторга, когда одетый в желтое служитель у ворот подошел и сообщил о том, что видел сам Клеандр, но о чем решил никому не говорить. Асторг застыл, лицо его превратилось в маску. Простояв так несколько мгновений, факционарий Синих резко повернулся, не говоря ни слова, и пошел назад, на песчаные дорожки.
Там все еще праздновали Синие — молодой возничий, который совершал круг почета вместе с двумя возничими Белых. Скортий лежал без сознания в туннеле. Его лекарь-бассанид при помощи лекаря факции Синих отчаянно старался остановить кровотечение и удержать Скортия среди живых, заставить его продолжать дышать. К тому моменту они сами тоже были залиты кровью.
Через несколько секунд находящиеся в туннеле услышали, как радостные крики на трибунах превратились в нечто иное, в низкий пугающий гул, а затем началась драка. В тот момент они не знали почему и что сделал Асторг.
Клеандр поспешно вел мачеху к колоннаде, пропустил кучку молодых людей, с криками пробежавших мимо них по улице, размахивая дубинками и ножами. Он увидел человека с мечом. Две недели назад он сам мог быть этим человеком, бегущим туда, где лилась кровь, с оружием в руке. Теперь он рассматривал их всех как угрозу, глаза у них были дикие, они не владели собой. С ним что-то случилось. Он продолжал держать мачеху под руку.
Клеандр услышал, как кто-то окликнул его по имени. Он быстро повернулся на громкий голос, и его охватило чувство облегчения. Это был тот солдат, Карулл: тот, с которым он познакомился в «Спине» прошлой осенью и который недавно справлял свою свадьбу в доме Ширин. Карулл левой рукой обнимал жену, а в правой держал кинжал. Они быстро взбежали по ступенькам колоннады.
— Держись за мной, парень, — сказал он резко, но совершенно спокойно. — Отведем женщин домой, чтобы они могли выпить чашечку чего-нибудь теплого в приятный весенний день. Правда, прекрасный день? Люблю это время года.
Клеандр несказанно обрадовался. Карулл был крупным, устрашающего вида мужчиной, и шагал он как воин. Никто не потревожил их по дороге, хотя они видели, как один человек ударил посохом по голове другого прямо рядом с ними на улице. Посох сломался; человек неуклюже упал.
Карулл поморщился.
— Шея сломана, — равнодушно заметил он, оглядываясь назад, но подгоняя их вперед. — Он уже не встанет.
Они снова вышли на дорогу в конце колоннады. Кто-то швырнул из окна наверху горшок, чуть не попал в них. Карулл нагнулся и поднял его.
— Свадебный подарок! Как неожиданно! Он лучше того, который у нас дома, любимая? — спросил он у жены с улыбкой.
Женщина покачала головой, ей удалось улыбнуться. В ее глазах стоял ужас. Карулл бросил горшок через плечо. Клеандр взглянул на мачеху. В ней не было страха. Совсем ничего не было. Похоже, она даже не слышала и не видела ничего: ни появления попутчиков, ни поверженного — убитого — человека прямо рядом с ними. Казалось, она находится совсем в другом мире.
Они продолжили путь без дальнейших приключений, хотя улицы заполнились бегущими, кричащими людьми, и Клеандр видел, как лавочники поспешно закрывают витрины и двери, заколачивают их досками. Они добрались до их дома. Слуги их уже поджидали. Хорошо обученные, они начали строить баррикаду у ворот во двор, а те, кто ждал у дверей, держали в руках тяжелые палки. Это был уже не первый мятеж на их памяти.
Мать Клеандра вошла в дом, не сказав ни слова. Она не разговаривала с тех пор, как они покинули Ипподром. Даже с начала гонок, как он вдруг вспомнил. Ему самому пришлось благодарить солдата. Он произнес слова благодарности, заикаясь, пригласил их войти. Карулл с улыбкой отказался.
— Мне лучше явиться к стратигу, сразу же после того, как я отведу жену домой. Маленький совет: сиди сегодня дома, парень. Бдительные наверняка выйдут на улицы, и они не очень-то будут выбирать, куда наносить удары в темноте.
— Я так и сделаю, — ответил Клеандр. Он подумал об отце, но решил, что беспокоиться нет причин: из катизмы можно вернуться в Императорский квартал. Отец мог переждать там или вернуться домой под охраной. Его долг — оставаться здесь с матерью и сестрами. Охранять их.
Через сорок лет, диктуя свои знаменитые «Размышления», Клеандр Бонос опишет тот день, когда Далейнами был убит император Валерий Второй, тот день, когда его мачеха покончила с собой в ванне — перерезала вены на руках маленьким кинжалом, о существовании которого никто не знал, — как день, когда он стал мужчиной. Школьники будут изучать и переписывать знаменитые фразы или запоминать их наизусть для декламации: «Как бедствия закаляют дух народа, точно так же бедствия могут укрепить душу одного человека. То, с чем мы справились, становится нашим достоянием».
Перебирать сложные, а иногда очень давние события, чтобы установить причину мятежа, — задача нелегкая, но это входило в прямые обязанности городского префекта под руководством начальника канцелярии, а он уже сталкивался с подобным разбирательством.
И, конечно, в его распоряжении были опытные профессионалы — и их орудия, — когда настало время задавать важные вопросы.
Собственно говоря, более пристрастные методы не понадобились (к разочарованию некоторых) в случае расследования мятежа, который вспыхнул в тот день, когда был убит император Валерий Второй.
Волнения на Ипподроме начались до того, как люди узнали об этой смерти. Это установлено точно. Они начались с нападения на возничего, и на этот раз Синие и Зеленые не объединились, как два года назад. Совсем наоборот.
Расследование установило, что один из служащих Ипподрома рассказал, будто чемпион Синих, Скортий, получил сокрушительный удар от Кресенза, возничего Зеленых, перед самым первым заездом после полудня. Очевидно, Кресенз первым заметил появление соперника на Ипподроме.
Служащий, дежуривший у Ворот Процессий, позже поклялся в том, что он это видел. Юный сын сенатора Плавта Боноса тоже помог следствию, хотя и неохотно.
Этот парень получил официальное одобрение своих действий в письменном виде. Достойно сожаления, что служитель Ипподрома не проявил такого же здравого смысла но его нельзя было наказать за то, что он сделал. Служителям беговых дорожек полагалось сохранять строгий нейтралитет, но это из области сказок. Тот привратник, как оказалось, болел за Синих. Нейтралитет на Ипподроме не характерен для Сарантия.
Соответственно было установлено, к удовлетворению городского префекта, — и отражено в его докладе начальнику канцелярии, — что Кресенз, возничий Зеленых, нанес незаметно, как он полагал, удар второму возничему, раненому. Он явно пытался испортить впечатление от эффектного возвращения Скортия.
Это в какой-то мере объясняло, но едва ли полностью оправдывало то, что произошло дальше. Асторг, факционарий Синих, человек опытный и честный, которому так поступать не следовало, пошел через песок к спине, где все еще находился Кресенз после неудачного падения во время последнего заезда, и нанес ему удары по лицу и телу, сломал нож и вывихнул плечо на глазах у восьмидесяти тысяч чрезвычайно возбужденных зрителей.
Невозможно отрицать, что его спровоцировали. По его словам, он думал, что Скортий умрет. Но все равно, это был безответственный поступок. Когда хочешь кого-то избить, сделай это ночью, если у тебя есть хоть капля здравого смысла.
Кресенз теперь не будет участвовать в гонках месяца два, но он не умер. И Скортий тоже.
Однако более трех тысяч человек отправились к богу на Ипподроме и на улицах в тот день и в ту ночь. Начальник канцелярии всегда требовал точных цифр, но узнать их всегда было сложно. Количество жертв оказалось значительным, но не чрезмерным для мятежа, но после наступления темноты начались пожары и грабежи. По сравнению с последним крупным пожаром, во время которого были убиты тридцать тысяч человек, этот оказался гораздо менее значительным событием. В квартале киндатов подожгли несколько домов, как обычно, и несколько иностранцев — в основном купцов-бассанидов — были убиты, но этого следовало ожидать, учитывая подлое нарушение Вечного Мира, о котором объявили в Городе в сумерках, вместе с объявлением о смерти императора. Испуганные люди совершают нехорошие поступки.
Большинство убийств произошло после наступления темноты, когда Бдительные с факелами и мечами вышли из Императорского квартала, чтобы утихомирить улицы. К тому времени все солдаты уже знали, что у них новый император и что на земли Сарантия напали с северо-востока. Без сомнения, избыток рвения, вызванный этими фактами, привел к некоторому количеству жертв среди гражданских лиц и к гибели нескольких бассанидов.
Едва ли стоило обращать на это внимание. Нельзя ожидать, что армия с терпением отнесется к буйным гражданам. Их и не обвиняли. Командиру Бдительных даже вынесли поощрение за быстрое подавление ночных беспорядков.
Гораздо позже и Асторга, и Кресенза вызывали в суд по поводу их стычки. Это было первое громкое судебное заседание при новом императоре. Оба они вели себя достойно и выразили искреннее раскаяние в своих поступках. Обоим вынесли порицание и наложили штраф, конечно, в одинаковом размере. После этого дело закрыли. Они были важными людьми в жизни Города. Сарантию нужны были оба, живыми и невредимыми, на Ипподроме, чтобы граждане не лишились удовольствия.
В прошлый раз, когда император умер, не оставив наследника, думал Плавт Бонос, чернь ломилась в двери Палаты Сената и с боем прорвалась внутрь. На этот раз настоящий мятеж бушевал на улицах, а люди даже не знали о смерти императора. «В этом скрыт некий парадокс, — насмешливо думал Бонос, — который стоит записать».
Парадоксы бывают многослойными, ирония может быть обоюдоострой. Он еще не знал о смерти жены.
В Палате Сената ждали прибытия других ее членов, которым пришлось добираться по бурлящим улицам. Бдительные трудились изо всех сил, заходили за сенаторами и доставляли их в Палату со всей возможной быстротой. Такая спешка неудивительна. Большинство людей в Городе не знали о смерти императора, пока не знали. Это неведение долго продолжаться не могло, даже во время мятежа, в таком городе, как Сарантий! Возможно, особенно в Сарантии, думал Бонос в разгар мятежа, откинувшись на спинку кресла.
Множество воспоминаний теснилось в его голове, и еще он старался — безуспешно — примириться с тем, что Валерий мертв. Император убит. Такого не случалось уже очень давно. Бонос был слишком осмотрителен, чтобы задавать вопросы.
У солдат были основания желать, чтобы Сенат собрался как можно быстрее. Какой бы ни оказалась история смерти Валерия, уже объявили о том, что сосланный Лисипп вернулся в Город и имел к ней отношение, как и изгнанный, содержавшийся в заключении Лекан Далейн. Но насчет преемника убитого императора ни у кого не было почти никаких вопросов.
Или, выражаясь немного иначе, думал Бонос, у Леонта есть основания действовать быстро, до того, как могут возникнуть подобные вопросы.
Верховный стратиг все же женат на Далейне, и могли найтись люди, которые задумались бы над убийством его предшественника на Золотом Троне. Особенно если учесть, что убитый был его собственным наставником и другом. И что это произошло накануне войны. Можно было бы назвать этот поступок подлым предательством, но для этого надо было быть человеком, гораздо более безрассудным, чем Плавт Бонос.
Мысли Боноса вихрем кружились в голове. Слишком много потрясений в один день. Возвращение Скортия, эти потрясающие гонки, которые в одно мгновение превратились из торжества в мятеж. А затем, как раз в тот момент, когда вспыхнула драка, у него над ухом раздался голос серого секретаря Леонта:
— Тебя немедленно требуют во дворец.
Он не сказал, кто требует. Это не имело значения. Сенаторы делают то, что им говорят. Бонос поднялся, чтобы идти, и в ту же секунду увидел, что у «Спины» что-то произошло — позже он узнал подробности, — и услышал низкий рев взорвавшегося Ипподрома.
Он подозревал, вспоминая потом, что Леонт (или его жена?) хотел, чтобы он пришел к ним один, в качестве распорядителя Сената, чтобы узнать новости раньше других. Это дало бы им время тихо созвать Сенат и проконтролировать распространение ужасной новости.
Но получилось не так.
Когда трибуны взорвались яростью и люди побежали к выходам, сидящие в императорской ложе вскочили на ноги и все вместе ринулись к дверям, ведущим в Аттенинский дворец. Бонос запомнил выражение на бледном лице секретаря: недовольное, изумленное, испуганное.
Когда Бонос и Пертений все же добрались по длинному переходу до палаты приемов во дворце, она была полна шумными перепуганными придворными, которые бежали из катизмы впереди них. Приходили все новые люди. В центре — у тронов из серебряного дерева — стояли Леонт и Стилиана.
Стратиг поднял руку, требуя тишины. Не начальник канцелярии, не канцлер. Гезий только что вошел в зал через маленькую дверцу за двумя тронами. Остановился там, недоуменно нахмурив брови. В тишине, воцарившейся после его жеста, Леонт произнес мрачно и без всякой преамбулы:
— Мне очень жаль, но это нужно сказать. Мы потеряли сегодня нашего отца. Священный император, возлюбленный Джада, умер.
Послышался ропот недоверия. Вскрикнула женщина. Кто-то рядом с Боносом сделал знак солнечного диска, за ним остальные. Кто-то опустился на колени, потом все, и при этом раздался шорох, похожий на шум моря.
Все кроме Стилианы и Леонта. И Гезия, заметил Бонос. Теперь канцлер уже не выглядел озадаченным. На его лице появилось другое выражение. Он протянул руку к столу чтобы сохранить равновесие, и спросил прямо из-за спин этих высоких людей, из-за спинок тронов:
— Как? Как это случилось? И как ты об этом узнал? Тонкий, четкий голос прорезал тишину зала. Это Сарантий. Императорский квартал. Не то место, где легко контролировать определенные веши. Здесь слишком много конкурирующих интересов и умных мужчин.
И женщин. Именно Стилиана повернулась лицом к канцлеру. Стилиана ответила голосом, до странности бессильным — словно лекарь только что пустил ей кровь, подумал Бонос:
— Его убили в туннеле между дворцами. Сожгли «сарантийским огнем».
Бонос помнил, как он при этих словах закрыл глаза. Прошлое и настоящее слились воедино с такой силой, что у него закружилась голова. Он открыл глаза. Пертений, стоявший на коленях рядом с ним, побелел.
— Кто? — Гезий отпустил стол и шагнул вперед. Он стоял один, немного в стороне от всех остальных. Человек, который служил трем императорам, пережил две смены власти.
Маловероятно, что он переживет третью, если будет задавать подобные вопросы. Сенатору пришло в голову, что старого канцлера это не волнует.
Леонт бросил взгляд на жену, и опять ответила Стилиана:
— Мой брат Лекан. И сосланный Кализиец, Лисипп. По-видимому, они подкупили стражников у дверей туннеля. А мой брат — охрану на острове.
Снова раздался ропот. Лекан Далейн и огонь. «Прошлое здесь, вместе с ними, в этом зале», — подумал Бонос.
— Понятно, — сказал Гезий, его шелестящий голос был настолько лишен всякого выражения, что это само по себе было очень выразительным. — Только эти двое?
— Кажется, да, — хладнокровно произнес Леонт. — Конечно, нужно будет провести расследование.
— Конечно, — согласился Гезий, и снова по его тону ничего нельзя было понять. — Так мудро с твоей стороны было указать нам на это, стратиг. Мы могли об этом не подумать. Я полагаю, госпожу Стилиану брат предупредил о своем преступном намерении, но она явилась, к несчастью, слишком поздно и не смогла их остановить?
Ненадолго воцарилось молчание. «Слишком много людей их слушает, — подумал Бонос. — Это разнесется по всему Городу еще до заката. А в Сарантии и так уже вспыхнуло насилие». Ему стало страшно.
Император умер.
— Канцлер, как всегда, самый мудрый из нас, — тихо сказала Стилиана. — Все было так, как он сказал. Прошу вас, представьте себе мое горе и стыд. Мой брат тоже был мертв к тому моменту, когда мы пришли. И стратиг убил Лисиппа, когда мы увидели его там, стоящим над трупами.
— Убил его, — пробормотал Гезий. Он слабо улыбнулся, как человек, бесконечно искушенный в дворцовых интригах. — В самом деле? А те солдаты, о которых ты упомянула?
— Они уже были сожжены, — ответил Леонт.
На этот раз Гезий ничего не сказал, только опять улыбнулся, позволяя молчанию говорить за себя. Кто-то в переполненной комнате рыдал.
— Мы должны действовать. На Ипподроме возник бунт, — сказал Фастин. Начальник канцелярии наконец-то подал голос. Бонос видел, что он одеревенел от напряжения. — А что насчет объявления войны?
— Сейчас не будет никакого объявления, — категорично заявил Леонт. Хладнокровный, уверенный. Лидер. — А этот бунт не должен нас волновать.
— Нет? Почему? — Фастин посмотрел на него.
— Потому что здесь армия, — тихо ответил Леонт и медленно обвел взглядом зал, полный придворных.
Именно в тот момент, думал потом Бонос, он сам начал смотреть на происходящее по-другому. Возможно, Далейны спланировали это убийство по собственным причинам. Он ни на секунду не поверил, что Стилиана появилась слишком поздно в том туннеле, что ее слепой, искалеченный брат был способен спланировать и осуществить подобное со своего острова. «Сарантийский огонь» говорил о мести больше всего остального. Но если дети Далейна также полагали, что супруг-солдат Стилианы станет полезной фигурой на троне, средством для удовлетворения их собственных амбиций… Бонос решил, что они ошибались.
Он смотрел, как Стилиана повернулась к высокому мужчине, за которого вышла замуж по приказу Валерия. Плавт Бонос был человеком наблюдательным, провел много лет, расшифровывая еле заметные сигналы, особенно при дворе. «Она постепенно приходит к такому же выводу», — подумал он.
«Здесь армия». Два слова, но в них заложен огромный смысл. Армия может подавить гражданский бунт. Это очевидно. Но не только это. Войска находились на расстоянии двух недель пути и были разделены между командующими, когда умер Апий, не оставив преемника. Теперь они здесь, сосредоточены в Городе и его окрестностях, готовые отплыть на запад.
И человек, который сейчас говорит с ними, золотой человек рядом с Золотым Троном — их горячо любимый стратиг. Армия здесь, армия принадлежит ему, и все решит армия.
— Я займусь телом императора, — очень тихо произнес Гезий. Все головы снова повернулись к нему. — Кто-то же должен, — прибавил он и вышел.
К ночи того дня Сенат Сарантия собрался на срочное заседание в своей красивой, увенчанной куполом Палате. Они выслушали официальное сообщение городского префекта, который надел черное и говорил очень нервно о безвременной кончине возлюбленного Джадом Валерия Второго. Открытым голосованием было принято постановление, чтобы городской префект совместно с начальником канцелярии провел полное расследование обстоятельств этого подлого убийства.
Городской префект поклонился и удалился.
Под звон оружия и крики на улице Плавт Бонос произнес официальную формулу, призывающую Сенат общим мудрым решением выбрать преемника для Золотого Трона.
Три человека выходили на звезду из мозаики в центре круга, образованного сиденьями, и предлагали кандидатов. Выступил хранитель Святого дворца, затем первый советник восточного патриарха и наконец Авксилий, командир Бдительных, невысокий, смуглый, энергичный человек. Два года назад он вместе с Леонтом подавил мятеж. Все три оратора с разной степенью красноречивости призвали Сенат выбрать одного и того же человека.
После их выступлений Бонос предложил присутствующим назвать других кандидатов. Их не было. Тогда он предложил коллегам выступить с речами и замечаниями. Никто не встал. Один сенатор предложил немедленно проголосовать. Они слышали, что у самых дверей Сената возобновилась схватка.
Поскольку никто не высказал ни малейших возражений против этого предложения, Бонос предложил начать голосование. Всем присутствующим раздали по два камушка: белый означал согласие с кандидатурой единственного выдвинутого претендента, а черный указывал на желание продолжить дебаты и рассмотреть другие кандидатуры.
В результате голосования сорок девять сенаторов проголосовали «за», один предпочел воздержаться. Авксилий, который стоял на галерее для гостей, поспешно покинул Палату.
После официальных выборов Плавт Бонос приказал клеркам Сената составить документ с печатью, в котором говорилось: достославный Сенат Сарантия считает, что преемником горячо оплакиваемого Валерия Второго, священного милостью Джада императора, наместника бога на земле, должен стать Леонт, в данный момент с честью исполняющий обязанности верховного стратига сарантийской армии. Клеркам поручили выразить общую горячую надежду Сената, что бог благословит его правление славой и удачей.
Заседание Сената закончилось.
В ту же ночь в Императорской часовне за стенами квартала восточный патриарх помазал на царство Леонта, которого часто называли «золотым». Эту часовню построил Сараний. В ней покоились его останки.
Было решено, что, если Город за ночь успокоится, на следующий день на Ипподроме будет проведена публичная церемония, на которой коронуют как императора, так и императрицу. Так делали всегда. Народ должен это видеть.
Плавт Бонос, которого в ту ночь сопровождал до дома отряд Бдительных, теребил пальцами в кармане неиспользованный белый камешек. Подумав, он выбросил его в темноте.
К тому времени на улицах в самом деле стало тише. Пожары потушили. На закате в Город прислали отряды солдат из гавани и временных казарм у городских стен. В присутствии хорошо вооруженных солдат, марширующих по улицам, насилие очень быстро прекратилось. Сегодня все прошло гладко, подумал Бонос. Не так, как в прошлый раз, когда не было наследника. Он пытался понять, почему ощущает такую горечь. Ведь не было никого, кто был бы более достоин носить пурпурные одежды императора, чем Леонт. Значит, дело не в этом. Или в этом?
Солдаты все еще ходили по улицам, действуя умело и эффективно. Он не помнил, когда еще армия так открыто действовала в Городе. Шагая вместе со своими охранниками (от носилок он отказался), Бонос видел, как патрули стучатся в двери, заходят в дома.
Он понимал зачем. И чувствовал тяжесть под ложечкой. Он старался прогнать некоторые мысли, но не слишком преуспел. Он слишком хорошо понимал, что происходит. Такое случается, такое должно случаться, когда происходит насильственная смена власти. Валерий, в отличие от своего предшественника Алия или от собственного дяди, не отправился к богу с миром, в старости, и его не выставили для торжественного прощания в Порфировом зале, нарядив в роскошные одежды. Его убили. Определенные события — смерть других людей, если Бонос хочет быть честным перед самим собой, должна последовать за этой.
В частности, одного человека.
И поэтому солдаты, наводнившие город своими факелами, прочесывают улицы и переулки у гавани, дворы богачей, лабиринты Ипподрома, церкви, таверны, притоны (хотя их и приказали закрыть сегодня ночью), гостиницы, дома гильдий, цеха, пекарни и бордели, возможно, даже цистерны с водой… и входят ночью в дома горожан. Тяжелый стук в дверь в темноте.
Кое-кто исчез, этого человека надо найти.
Приближаясь к собственной двери, Бонос увидел, что дом должным образом забаррикадирован от мятежников. Командир его стражников постучал, вежливо в данном случае, и назвался.
Засовы отодвинули. Двери открыли. Бонос увидел сына. Клеандр плакал, глаза у него покраснели и опухли. Бонос без всякого дурного предчувствия спросил его почему, и тот ему ответил.
Бонос вошел в дом. Клеандр поблагодарил стражников, и они ушли. Он закрыл дверь. Бонос тяжело опустился на скамью в прихожей. Мысли перестали вихрем носиться в его голове. У него не осталось мыслей. Только пустота.
Императоры умирают до срока. И другие люди тоже. И другие тоже. Мир таков, какой он есть.
— На Ипподроме бунт. И сегодня в Городе была еще одна птица! — с жаром воскликнула Ширин, как только Криспин вошел в свой дом и увидел ее. Она ждала его в гостиной, шагая взад-вперед перед очагом. Она была возбуждена: произнесла эти слова, хотя слуга еще стоял в коридоре.
— Еще одна птица!— молча повторила за ней Данис, почти так же встревоженная. «Мыши и кровь!» — сказала бы Линон. И назвала бы его недоумком за то, что он в такое время один ходит по улицам. Криспин глубоко вздохнул. Полумир. Можно ли покинуть его, войдя в него один раз? Может ли он покинуть тебя?
Перед его глазами стояла картина: лицо Асторга, когда одетый в желтое служитель у ворот подошел и сообщил о том, что видел сам Клеандр, но о чем решил никому не говорить. Асторг застыл, лицо его превратилось в маску. Простояв так несколько мгновений, факционарий Синих резко повернулся, не говоря ни слова, и пошел назад, на песчаные дорожки.
Там все еще праздновали Синие — молодой возничий, который совершал круг почета вместе с двумя возничими Белых. Скортий лежал без сознания в туннеле. Его лекарь-бассанид при помощи лекаря факции Синих отчаянно старался остановить кровотечение и удержать Скортия среди живых, заставить его продолжать дышать. К тому моменту они сами тоже были залиты кровью.
Через несколько секунд находящиеся в туннеле услышали, как радостные крики на трибунах превратились в нечто иное, в низкий пугающий гул, а затем началась драка. В тот момент они не знали почему и что сделал Асторг.
Клеандр поспешно вел мачеху к колоннаде, пропустил кучку молодых людей, с криками пробежавших мимо них по улице, размахивая дубинками и ножами. Он увидел человека с мечом. Две недели назад он сам мог быть этим человеком, бегущим туда, где лилась кровь, с оружием в руке. Теперь он рассматривал их всех как угрозу, глаза у них были дикие, они не владели собой. С ним что-то случилось. Он продолжал держать мачеху под руку.
Клеандр услышал, как кто-то окликнул его по имени. Он быстро повернулся на громкий голос, и его охватило чувство облегчения. Это был тот солдат, Карулл: тот, с которым он познакомился в «Спине» прошлой осенью и который недавно справлял свою свадьбу в доме Ширин. Карулл левой рукой обнимал жену, а в правой держал кинжал. Они быстро взбежали по ступенькам колоннады.
— Держись за мной, парень, — сказал он резко, но совершенно спокойно. — Отведем женщин домой, чтобы они могли выпить чашечку чего-нибудь теплого в приятный весенний день. Правда, прекрасный день? Люблю это время года.
Клеандр несказанно обрадовался. Карулл был крупным, устрашающего вида мужчиной, и шагал он как воин. Никто не потревожил их по дороге, хотя они видели, как один человек ударил посохом по голове другого прямо рядом с ними на улице. Посох сломался; человек неуклюже упал.
Карулл поморщился.
— Шея сломана, — равнодушно заметил он, оглядываясь назад, но подгоняя их вперед. — Он уже не встанет.
Они снова вышли на дорогу в конце колоннады. Кто-то швырнул из окна наверху горшок, чуть не попал в них. Карулл нагнулся и поднял его.
— Свадебный подарок! Как неожиданно! Он лучше того, который у нас дома, любимая? — спросил он у жены с улыбкой.
Женщина покачала головой, ей удалось улыбнуться. В ее глазах стоял ужас. Карулл бросил горшок через плечо. Клеандр взглянул на мачеху. В ней не было страха. Совсем ничего не было. Похоже, она даже не слышала и не видела ничего: ни появления попутчиков, ни поверженного — убитого — человека прямо рядом с ними. Казалось, она находится совсем в другом мире.
Они продолжили путь без дальнейших приключений, хотя улицы заполнились бегущими, кричащими людьми, и Клеандр видел, как лавочники поспешно закрывают витрины и двери, заколачивают их досками. Они добрались до их дома. Слуги их уже поджидали. Хорошо обученные, они начали строить баррикаду у ворот во двор, а те, кто ждал у дверей, держали в руках тяжелые палки. Это был уже не первый мятеж на их памяти.
Мать Клеандра вошла в дом, не сказав ни слова. Она не разговаривала с тех пор, как они покинули Ипподром. Даже с начала гонок, как он вдруг вспомнил. Ему самому пришлось благодарить солдата. Он произнес слова благодарности, заикаясь, пригласил их войти. Карулл с улыбкой отказался.
— Мне лучше явиться к стратигу, сразу же после того, как я отведу жену домой. Маленький совет: сиди сегодня дома, парень. Бдительные наверняка выйдут на улицы, и они не очень-то будут выбирать, куда наносить удары в темноте.
— Я так и сделаю, — ответил Клеандр. Он подумал об отце, но решил, что беспокоиться нет причин: из катизмы можно вернуться в Императорский квартал. Отец мог переждать там или вернуться домой под охраной. Его долг — оставаться здесь с матерью и сестрами. Охранять их.
Через сорок лет, диктуя свои знаменитые «Размышления», Клеандр Бонос опишет тот день, когда Далейнами был убит император Валерий Второй, тот день, когда его мачеха покончила с собой в ванне — перерезала вены на руках маленьким кинжалом, о существовании которого никто не знал, — как день, когда он стал мужчиной. Школьники будут изучать и переписывать знаменитые фразы или запоминать их наизусть для декламации: «Как бедствия закаляют дух народа, точно так же бедствия могут укрепить душу одного человека. То, с чем мы справились, становится нашим достоянием».
Перебирать сложные, а иногда очень давние события, чтобы установить причину мятежа, — задача нелегкая, но это входило в прямые обязанности городского префекта под руководством начальника канцелярии, а он уже сталкивался с подобным разбирательством.
И, конечно, в его распоряжении были опытные профессионалы — и их орудия, — когда настало время задавать важные вопросы.
Собственно говоря, более пристрастные методы не понадобились (к разочарованию некоторых) в случае расследования мятежа, который вспыхнул в тот день, когда был убит император Валерий Второй.
Волнения на Ипподроме начались до того, как люди узнали об этой смерти. Это установлено точно. Они начались с нападения на возничего, и на этот раз Синие и Зеленые не объединились, как два года назад. Совсем наоборот.
Расследование установило, что один из служащих Ипподрома рассказал, будто чемпион Синих, Скортий, получил сокрушительный удар от Кресенза, возничего Зеленых, перед самым первым заездом после полудня. Очевидно, Кресенз первым заметил появление соперника на Ипподроме.
Служащий, дежуривший у Ворот Процессий, позже поклялся в том, что он это видел. Юный сын сенатора Плавта Боноса тоже помог следствию, хотя и неохотно.
* * *
Этот парень, что делает ему честь, в то время промолчал, но позже подтвердил, что видел, как Кресенз ударил локтем другого возничего с той стороны, где, как ему было известно, у того уже были сломаны ребра. Он объяснил свое молчание тем, что предвидел возможные последствия этого инцидента.Этот парень получил официальное одобрение своих действий в письменном виде. Достойно сожаления, что служитель Ипподрома не проявил такого же здравого смысла но его нельзя было наказать за то, что он сделал. Служителям беговых дорожек полагалось сохранять строгий нейтралитет, но это из области сказок. Тот привратник, как оказалось, болел за Синих. Нейтралитет на Ипподроме не характерен для Сарантия.
Соответственно было установлено, к удовлетворению городского префекта, — и отражено в его докладе начальнику канцелярии, — что Кресенз, возничий Зеленых, нанес незаметно, как он полагал, удар второму возничему, раненому. Он явно пытался испортить впечатление от эффектного возвращения Скортия.
Это в какой-то мере объясняло, но едва ли полностью оправдывало то, что произошло дальше. Асторг, факционарий Синих, человек опытный и честный, которому так поступать не следовало, пошел через песок к спине, где все еще находился Кресенз после неудачного падения во время последнего заезда, и нанес ему удары по лицу и телу, сломал нож и вывихнул плечо на глазах у восьмидесяти тысяч чрезвычайно возбужденных зрителей.
Невозможно отрицать, что его спровоцировали. По его словам, он думал, что Скортий умрет. Но все равно, это был безответственный поступок. Когда хочешь кого-то избить, сделай это ночью, если у тебя есть хоть капля здравого смысла.
Кресенз теперь не будет участвовать в гонках месяца два, но он не умер. И Скортий тоже.
Однако более трех тысяч человек отправились к богу на Ипподроме и на улицах в тот день и в ту ночь. Начальник канцелярии всегда требовал точных цифр, но узнать их всегда было сложно. Количество жертв оказалось значительным, но не чрезмерным для мятежа, но после наступления темноты начались пожары и грабежи. По сравнению с последним крупным пожаром, во время которого были убиты тридцать тысяч человек, этот оказался гораздо менее значительным событием. В квартале киндатов подожгли несколько домов, как обычно, и несколько иностранцев — в основном купцов-бассанидов — были убиты, но этого следовало ожидать, учитывая подлое нарушение Вечного Мира, о котором объявили в Городе в сумерках, вместе с объявлением о смерти императора. Испуганные люди совершают нехорошие поступки.
Большинство убийств произошло после наступления темноты, когда Бдительные с факелами и мечами вышли из Императорского квартала, чтобы утихомирить улицы. К тому времени все солдаты уже знали, что у них новый император и что на земли Сарантия напали с северо-востока. Без сомнения, избыток рвения, вызванный этими фактами, привел к некоторому количеству жертв среди гражданских лиц и к гибели нескольких бассанидов.
Едва ли стоило обращать на это внимание. Нельзя ожидать, что армия с терпением отнесется к буйным гражданам. Их и не обвиняли. Командиру Бдительных даже вынесли поощрение за быстрое подавление ночных беспорядков.
Гораздо позже и Асторга, и Кресенза вызывали в суд по поводу их стычки. Это было первое громкое судебное заседание при новом императоре. Оба они вели себя достойно и выразили искреннее раскаяние в своих поступках. Обоим вынесли порицание и наложили штраф, конечно, в одинаковом размере. После этого дело закрыли. Они были важными людьми в жизни Города. Сарантию нужны были оба, живыми и невредимыми, на Ипподроме, чтобы граждане не лишились удовольствия.
В прошлый раз, когда император умер, не оставив наследника, думал Плавт Бонос, чернь ломилась в двери Палаты Сената и с боем прорвалась внутрь. На этот раз настоящий мятеж бушевал на улицах, а люди даже не знали о смерти императора. «В этом скрыт некий парадокс, — насмешливо думал Бонос, — который стоит записать».
Парадоксы бывают многослойными, ирония может быть обоюдоострой. Он еще не знал о смерти жены.
В Палате Сената ждали прибытия других ее членов, которым пришлось добираться по бурлящим улицам. Бдительные трудились изо всех сил, заходили за сенаторами и доставляли их в Палату со всей возможной быстротой. Такая спешка неудивительна. Большинство людей в Городе не знали о смерти императора, пока не знали. Это неведение долго продолжаться не могло, даже во время мятежа, в таком городе, как Сарантий! Возможно, особенно в Сарантии, думал Бонос в разгар мятежа, откинувшись на спинку кресла.
Множество воспоминаний теснилось в его голове, и еще он старался — безуспешно — примириться с тем, что Валерий мертв. Император убит. Такого не случалось уже очень давно. Бонос был слишком осмотрителен, чтобы задавать вопросы.
У солдат были основания желать, чтобы Сенат собрался как можно быстрее. Какой бы ни оказалась история смерти Валерия, уже объявили о том, что сосланный Лисипп вернулся в Город и имел к ней отношение, как и изгнанный, содержавшийся в заключении Лекан Далейн. Но насчет преемника убитого императора ни у кого не было почти никаких вопросов.
Или, выражаясь немного иначе, думал Бонос, у Леонта есть основания действовать быстро, до того, как могут возникнуть подобные вопросы.
Верховный стратиг все же женат на Далейне, и могли найтись люди, которые задумались бы над убийством его предшественника на Золотом Троне. Особенно если учесть, что убитый был его собственным наставником и другом. И что это произошло накануне войны. Можно было бы назвать этот поступок подлым предательством, но для этого надо было быть человеком, гораздо более безрассудным, чем Плавт Бонос.
Мысли Боноса вихрем кружились в голове. Слишком много потрясений в один день. Возвращение Скортия, эти потрясающие гонки, которые в одно мгновение превратились из торжества в мятеж. А затем, как раз в тот момент, когда вспыхнула драка, у него над ухом раздался голос серого секретаря Леонта:
— Тебя немедленно требуют во дворец.
Он не сказал, кто требует. Это не имело значения. Сенаторы делают то, что им говорят. Бонос поднялся, чтобы идти, и в ту же секунду увидел, что у «Спины» что-то произошло — позже он узнал подробности, — и услышал низкий рев взорвавшегося Ипподрома.
Он подозревал, вспоминая потом, что Леонт (или его жена?) хотел, чтобы он пришел к ним один, в качестве распорядителя Сената, чтобы узнать новости раньше других. Это дало бы им время тихо созвать Сенат и проконтролировать распространение ужасной новости.
Но получилось не так.
Когда трибуны взорвались яростью и люди побежали к выходам, сидящие в императорской ложе вскочили на ноги и все вместе ринулись к дверям, ведущим в Аттенинский дворец. Бонос запомнил выражение на бледном лице секретаря: недовольное, изумленное, испуганное.
Когда Бонос и Пертений все же добрались по длинному переходу до палаты приемов во дворце, она была полна шумными перепуганными придворными, которые бежали из катизмы впереди них. Приходили все новые люди. В центре — у тронов из серебряного дерева — стояли Леонт и Стилиана.
Стратиг поднял руку, требуя тишины. Не начальник канцелярии, не канцлер. Гезий только что вошел в зал через маленькую дверцу за двумя тронами. Остановился там, недоуменно нахмурив брови. В тишине, воцарившейся после его жеста, Леонт произнес мрачно и без всякой преамбулы:
— Мне очень жаль, но это нужно сказать. Мы потеряли сегодня нашего отца. Священный император, возлюбленный Джада, умер.
Послышался ропот недоверия. Вскрикнула женщина. Кто-то рядом с Боносом сделал знак солнечного диска, за ним остальные. Кто-то опустился на колени, потом все, и при этом раздался шорох, похожий на шум моря.
Все кроме Стилианы и Леонта. И Гезия, заметил Бонос. Теперь канцлер уже не выглядел озадаченным. На его лице появилось другое выражение. Он протянул руку к столу чтобы сохранить равновесие, и спросил прямо из-за спин этих высоких людей, из-за спинок тронов:
— Как? Как это случилось? И как ты об этом узнал? Тонкий, четкий голос прорезал тишину зала. Это Сарантий. Императорский квартал. Не то место, где легко контролировать определенные веши. Здесь слишком много конкурирующих интересов и умных мужчин.
И женщин. Именно Стилиана повернулась лицом к канцлеру. Стилиана ответила голосом, до странности бессильным — словно лекарь только что пустил ей кровь, подумал Бонос:
— Его убили в туннеле между дворцами. Сожгли «сарантийским огнем».
Бонос помнил, как он при этих словах закрыл глаза. Прошлое и настоящее слились воедино с такой силой, что у него закружилась голова. Он открыл глаза. Пертений, стоявший на коленях рядом с ним, побелел.
— Кто? — Гезий отпустил стол и шагнул вперед. Он стоял один, немного в стороне от всех остальных. Человек, который служил трем императорам, пережил две смены власти.
Маловероятно, что он переживет третью, если будет задавать подобные вопросы. Сенатору пришло в голову, что старого канцлера это не волнует.
Леонт бросил взгляд на жену, и опять ответила Стилиана:
— Мой брат Лекан. И сосланный Кализиец, Лисипп. По-видимому, они подкупили стражников у дверей туннеля. А мой брат — охрану на острове.
Снова раздался ропот. Лекан Далейн и огонь. «Прошлое здесь, вместе с ними, в этом зале», — подумал Бонос.
— Понятно, — сказал Гезий, его шелестящий голос был настолько лишен всякого выражения, что это само по себе было очень выразительным. — Только эти двое?
— Кажется, да, — хладнокровно произнес Леонт. — Конечно, нужно будет провести расследование.
— Конечно, — согласился Гезий, и снова по его тону ничего нельзя было понять. — Так мудро с твоей стороны было указать нам на это, стратиг. Мы могли об этом не подумать. Я полагаю, госпожу Стилиану брат предупредил о своем преступном намерении, но она явилась, к несчастью, слишком поздно и не смогла их остановить?
Ненадолго воцарилось молчание. «Слишком много людей их слушает, — подумал Бонос. — Это разнесется по всему Городу еще до заката. А в Сарантии и так уже вспыхнуло насилие». Ему стало страшно.
Император умер.
— Канцлер, как всегда, самый мудрый из нас, — тихо сказала Стилиана. — Все было так, как он сказал. Прошу вас, представьте себе мое горе и стыд. Мой брат тоже был мертв к тому моменту, когда мы пришли. И стратиг убил Лисиппа, когда мы увидели его там, стоящим над трупами.
— Убил его, — пробормотал Гезий. Он слабо улыбнулся, как человек, бесконечно искушенный в дворцовых интригах. — В самом деле? А те солдаты, о которых ты упомянула?
— Они уже были сожжены, — ответил Леонт.
На этот раз Гезий ничего не сказал, только опять улыбнулся, позволяя молчанию говорить за себя. Кто-то в переполненной комнате рыдал.
— Мы должны действовать. На Ипподроме возник бунт, — сказал Фастин. Начальник канцелярии наконец-то подал голос. Бонос видел, что он одеревенел от напряжения. — А что насчет объявления войны?
— Сейчас не будет никакого объявления, — категорично заявил Леонт. Хладнокровный, уверенный. Лидер. — А этот бунт не должен нас волновать.
— Нет? Почему? — Фастин посмотрел на него.
— Потому что здесь армия, — тихо ответил Леонт и медленно обвел взглядом зал, полный придворных.
Именно в тот момент, думал потом Бонос, он сам начал смотреть на происходящее по-другому. Возможно, Далейны спланировали это убийство по собственным причинам. Он ни на секунду не поверил, что Стилиана появилась слишком поздно в том туннеле, что ее слепой, искалеченный брат был способен спланировать и осуществить подобное со своего острова. «Сарантийский огонь» говорил о мести больше всего остального. Но если дети Далейна также полагали, что супруг-солдат Стилианы станет полезной фигурой на троне, средством для удовлетворения их собственных амбиций… Бонос решил, что они ошибались.
Он смотрел, как Стилиана повернулась к высокому мужчине, за которого вышла замуж по приказу Валерия. Плавт Бонос был человеком наблюдательным, провел много лет, расшифровывая еле заметные сигналы, особенно при дворе. «Она постепенно приходит к такому же выводу», — подумал он.
«Здесь армия». Два слова, но в них заложен огромный смысл. Армия может подавить гражданский бунт. Это очевидно. Но не только это. Войска находились на расстоянии двух недель пути и были разделены между командующими, когда умер Апий, не оставив преемника. Теперь они здесь, сосредоточены в Городе и его окрестностях, готовые отплыть на запад.
И человек, который сейчас говорит с ними, золотой человек рядом с Золотым Троном — их горячо любимый стратиг. Армия здесь, армия принадлежит ему, и все решит армия.
— Я займусь телом императора, — очень тихо произнес Гезий. Все головы снова повернулись к нему. — Кто-то же должен, — прибавил он и вышел.
К ночи того дня Сенат Сарантия собрался на срочное заседание в своей красивой, увенчанной куполом Палате. Они выслушали официальное сообщение городского префекта, который надел черное и говорил очень нервно о безвременной кончине возлюбленного Джадом Валерия Второго. Открытым голосованием было принято постановление, чтобы городской префект совместно с начальником канцелярии провел полное расследование обстоятельств этого подлого убийства.
Городской префект поклонился и удалился.
Под звон оружия и крики на улице Плавт Бонос произнес официальную формулу, призывающую Сенат общим мудрым решением выбрать преемника для Золотого Трона.
Три человека выходили на звезду из мозаики в центре круга, образованного сиденьями, и предлагали кандидатов. Выступил хранитель Святого дворца, затем первый советник восточного патриарха и наконец Авксилий, командир Бдительных, невысокий, смуглый, энергичный человек. Два года назад он вместе с Леонтом подавил мятеж. Все три оратора с разной степенью красноречивости призвали Сенат выбрать одного и того же человека.
После их выступлений Бонос предложил присутствующим назвать других кандидатов. Их не было. Тогда он предложил коллегам выступить с речами и замечаниями. Никто не встал. Один сенатор предложил немедленно проголосовать. Они слышали, что у самых дверей Сената возобновилась схватка.
Поскольку никто не высказал ни малейших возражений против этого предложения, Бонос предложил начать голосование. Всем присутствующим раздали по два камушка: белый означал согласие с кандидатурой единственного выдвинутого претендента, а черный указывал на желание продолжить дебаты и рассмотреть другие кандидатуры.
В результате голосования сорок девять сенаторов проголосовали «за», один предпочел воздержаться. Авксилий, который стоял на галерее для гостей, поспешно покинул Палату.
После официальных выборов Плавт Бонос приказал клеркам Сената составить документ с печатью, в котором говорилось: достославный Сенат Сарантия считает, что преемником горячо оплакиваемого Валерия Второго, священного милостью Джада императора, наместника бога на земле, должен стать Леонт, в данный момент с честью исполняющий обязанности верховного стратига сарантийской армии. Клеркам поручили выразить общую горячую надежду Сената, что бог благословит его правление славой и удачей.
Заседание Сената закончилось.
В ту же ночь в Императорской часовне за стенами квартала восточный патриарх помазал на царство Леонта, которого часто называли «золотым». Эту часовню построил Сараний. В ней покоились его останки.
Было решено, что, если Город за ночь успокоится, на следующий день на Ипподроме будет проведена публичная церемония, на которой коронуют как императора, так и императрицу. Так делали всегда. Народ должен это видеть.
Плавт Бонос, которого в ту ночь сопровождал до дома отряд Бдительных, теребил пальцами в кармане неиспользованный белый камешек. Подумав, он выбросил его в темноте.
К тому времени на улицах в самом деле стало тише. Пожары потушили. На закате в Город прислали отряды солдат из гавани и временных казарм у городских стен. В присутствии хорошо вооруженных солдат, марширующих по улицам, насилие очень быстро прекратилось. Сегодня все прошло гладко, подумал Бонос. Не так, как в прошлый раз, когда не было наследника. Он пытался понять, почему ощущает такую горечь. Ведь не было никого, кто был бы более достоин носить пурпурные одежды императора, чем Леонт. Значит, дело не в этом. Или в этом?
Солдаты все еще ходили по улицам, действуя умело и эффективно. Он не помнил, когда еще армия так открыто действовала в Городе. Шагая вместе со своими охранниками (от носилок он отказался), Бонос видел, как патрули стучатся в двери, заходят в дома.
Он понимал зачем. И чувствовал тяжесть под ложечкой. Он старался прогнать некоторые мысли, но не слишком преуспел. Он слишком хорошо понимал, что происходит. Такое случается, такое должно случаться, когда происходит насильственная смена власти. Валерий, в отличие от своего предшественника Алия или от собственного дяди, не отправился к богу с миром, в старости, и его не выставили для торжественного прощания в Порфировом зале, нарядив в роскошные одежды. Его убили. Определенные события — смерть других людей, если Бонос хочет быть честным перед самим собой, должна последовать за этой.
В частности, одного человека.
И поэтому солдаты, наводнившие город своими факелами, прочесывают улицы и переулки у гавани, дворы богачей, лабиринты Ипподрома, церкви, таверны, притоны (хотя их и приказали закрыть сегодня ночью), гостиницы, дома гильдий, цеха, пекарни и бордели, возможно, даже цистерны с водой… и входят ночью в дома горожан. Тяжелый стук в дверь в темноте.
Кое-кто исчез, этого человека надо найти.
Приближаясь к собственной двери, Бонос увидел, что дом должным образом забаррикадирован от мятежников. Командир его стражников постучал, вежливо в данном случае, и назвался.
Засовы отодвинули. Двери открыли. Бонос увидел сына. Клеандр плакал, глаза у него покраснели и опухли. Бонос без всякого дурного предчувствия спросил его почему, и тот ему ответил.
Бонос вошел в дом. Клеандр поблагодарил стражников, и они ушли. Он закрыл дверь. Бонос тяжело опустился на скамью в прихожей. Мысли перестали вихрем носиться в его голове. У него не осталось мыслей. Только пустота.
Императоры умирают до срока. И другие люди тоже. И другие тоже. Мир таков, какой он есть.
— На Ипподроме бунт. И сегодня в Городе была еще одна птица! — с жаром воскликнула Ширин, как только Криспин вошел в свой дом и увидел ее. Она ждала его в гостиной, шагая взад-вперед перед очагом. Она была возбуждена: произнесла эти слова, хотя слуга еще стоял в коридоре.
— Еще одна птица!— молча повторила за ней Данис, почти так же встревоженная. «Мыши и кровь!» — сказала бы Линон. И назвала бы его недоумком за то, что он в такое время один ходит по улицам. Криспин глубоко вздохнул. Полумир. Можно ли покинуть его, войдя в него один раз? Может ли он покинуть тебя?