Страница:
Этим человеком был князь, принц, первый аристократ и богач Италии Сципион Боргезе.
Тридцать шесть лет, худощавый и необычайно сильный, тело его выглядело моложе его возраста, а лицо — старше, его не портил неправильный нос, пришитый после того, как на князя наехала повозка понесших лошадей, которых он успешно укротил; его телу не мешали переломы, полученные при объездке диких лошадей — до этой забавы князь был особенно охоч. По всей Европе о Боргезе ходили легенды, но вовсе не о его уникальной образованности, знании многих языков, в том числе и русского, феноменальной памяти, пунктуальности и точности, главным образом свет обсуждал и осуждал альпинистские страсти князя, которые тот удовлетворял, восходя без проводников и без спутников зимой, в одиночку(!) на самые недоступные вершины Альп.
С недавних пор к страстям князя прибавилась еще одна — автомобили, и это было понятно: женщины и лошади всегда были допустимыми страстями, теперь же лошадей потеснили автомобили.
Известие об участии в рейде итальянского князя Боргезе придало всему предприятию особую интригу и громкость: во-первых, высочайшее положение князя, во-вторых, его загадочность.
А в-третьих, Франция, мировой в то время лидер в автомобильном буме и авиационном, Франция, уже изгонявшаяся до изнеможения в гонках по стране и за ее пределами, Франция, заварившая всю эту кашу только для того, чтобы насладиться еще одной, самой грандиозной победой, в которой, естественно, никто не сомневался, — эта Франция в лице Боргезе получала идеального соперника, этакого мальчика для битья — аграрную и отсталую Италию.
Пилотом третьей из них в отчаянной борьбе за место сумел стать красивый француз — Шарль Годар. Водительскую репутацию он имел менее солидную, чем остальные, но его жуткий темперамент, а главное, фанатичная страсть к вождению сметали все преграды.
Годар был антиподом Боргезе, но общим у них было одно — на пути к цели оба были неудержимы.
В начале февраля в Париже и Пекине начали собираться эксперты, пилоты и автовладельцы для выработки маршрутов и условий рейда. Когда ими были определены солидные суммы — 2 000 франков вступительный взнос за каждый автомобиль и 100 000 франков — дорожные расходы, многие фирмы пошли на попятную, в том числе и «Металлуржик». Шарль Годар, таким образом, из супер-рейда выбывал.
Но Годар не был бы Годаром, если б на этом успокоился: уже через несколько часов после печального известия, купив на занятые деньги билет, он ехал в Амстердам, на самый большой в Голландии автозавод братьев Спайкеров. Братья делали хорошие автомобили, но продавали их не так быстро, как хотелось бы.
Осенний кризис 1906 года втянул их предприятие в самую сердцевину воронки, и один из братьев — Хендрик — собирался в Англию, пытаясь найти там деньги, кредиты, сбыт.
Но Годар не был бы Годаром, если бы еще до отъезда, вернее, отплытия Хендрика не убедил фабрикантов в том, что рейд Париж-Пекин — единственное их спасение. Победа в нем Годара на «Спайкере» подразумевалась сама собой. Оставалось только дождаться Хендрика из Англии, чтобы получить деньги.
Но и здесь судьба была против Годара: 21 февраля в шесть утра страшный ураган швырнул корабль «Берлин» на гранитный мол, и тот затонул за несколько мгновений. Среди 129 утонувших пассажиров был и голландец Хендрик Спайкер...
Несколько сумасшедших дней второй брат — Якобус — бродил по дюнам побережья, прочесывал больницы и морги. И везде его постоянно преследовал безутешный француз с опущенными глазами, но с ясной идеей вести автомобиль «Спайкер» в пробеге Пекин — Париж.
...Еще до того как было найдено тело Хендрика, автомобиль «Спайкер» был официально зарегистрирован для участия в пробеге.
В процессе подготовки рейда было решено запустить его в обратную сторону — из Пекина в Париж, машины должны быть доставлены к месту старта судами, а старт назначен на май, перед самым наступлением периода Великих Дождей.
«Стартовали» — это слишком громко сказано: всех их сопровождали на разных участках мулы и носильщики, солдаты и моряки, зеваки, готовые помочь за мзду, местные жители. По условиям рейда, утвержденного в «Ле Матэн», буксировка машин разрешалась, запрещалось только «вплоть до дисквалификации» пользоваться железной дорогой, пилоты обязаны были помогать друг другу «до немецкой границы». «Может быть, это и безнадежная попытка», — так заканчивалось заявление, опубликованное незадолго до старта.
Сами участники так не считали, хотя первые десятки километров стали настоящим кошмаром: ручьи, превратившиеся в бурные реки, раскисшая земля и горные тропы, где даже лошади проходили с трудом. Машины тащили на канатах, несли на руках, толкали, выкатывали из грязи, перед подъемами полностью разгружали, в долинах же загружали опять и очень редко заводили двигатели, чтобы проехать самостоятельно жалкие куски тверди. В иной день с утра до темноты проходили всего по 30-40 километров.
Уже через несколько дней группа машин, разделенная стартом, соединилась на дороге, а еще через пару недель в песках Гоби безнадежно завяз трехколесный автомобиль Контала.
Настало время познакомить читателей со спутниками князя: механик-водитель Этторэ Гуицциарди и журналист Луиджи Бардзини. Машина же их называлась «Итала».
Лет за десять до описываемых событий недалеко от виллы князя, около Рима, произошло железнодорожное крушение. Локомотив сошел с рельсов и, перевернувшись, слетел с насыпи. Князь со слугами подбежал к месту катастрофы первым и нашел в локомотиве мертвых машиниста, кочегара и живого, но без сознания пятнадцатилетнего парнишку, раненного в лицо, — сына машиниста.
Его принесли на виллу, выходили, и, когда он выздоровел, князь предложил ему останься, сделал его своим шофером. Этторэ оказался шофером не только по профессии — по призванию. Когда Боргезе убедился в этом, он отправил его учиться, потом работать на заводах ФИАТ, на судоверфях, в других мастерских, а когда Этторэ получил патент механика, он вернулся к автомобилям князя.
Тридцатитрехлетний Луиджи Бардзини был не просто специальным посланцем крупнейшей итальянской газеты «Корьерре делла Сера»: он уже тогда был великим журналистом, уже тогда употребляли термин «бардзинизм» — что это такое?
Нет, не внешность, хотя и она останавливала внимание: высокий, одевался, как утверждали современники, «с элегантностью короля Эдуарда». Хорошо ездил верхом, отлично плавал, особенно под водой на большие расстояния. Несколько войн, на которые посылала его газета, он провел в седле и далеко не на самых спокойных участках.
Он был одержим точностью в передаче фактов, с кофе и сигаретой сидел за столом сутками, мог пройти по грязи ночью десятки километров до телеграфа, чтобы передать в газету свою корреспонденцию.
Но «бардзинизм» все же заключался не в этом — в таланте: высоких, элегантных и профессиональных журналистов было много, но только ему удавалось чудесным образом переносить читателя в те далекие страны и в те удивительные события, о которых он писал.
Наивно было бы думать, что два знаменитых человека — князь и журналист, волею судьбы попавшие в великие испытания, сблизились, стали друзьями или хотя бы хлопали друг друга по плечам: князь есть князь, Боргезе есть Боргезе.
В пустыне Гоби, например, в начале путешествия, они однажды сидели на песке друг против друга — двое. Князь, поев из банки тушенки, поставил ее на песок и сказал в пространство: «Кто хочет — угощайтесь». В Москве, когда Луиджи свалился с температурой сорок и просил Боргезе отложить отъезд хотя бы на день, тем более что все соперники отстали на две недели(!), князь был немногословен: «Итала» выезжает завтра. В четыре утра и ни минутой позже». Перед самым финишем в Париже князь дал большой обед для своих родственников и французских друзей, был приглашен, например, Альберто Пирелли, шины которого так хорошо показали себя на «Итале». Бардзини не пригласили, и он обедал в своей комнате, как простой курьер.
Между тем кончились горы, каменистые тропы которых часто приходилось расширять кирками и ломами, наступили болота, топи, реки. Когда волы обессиливали и не могли тянуть веревки с привязанной к ним «Италой», Боргезе заводил двигатель, и его рев делал чудо. Не уставали делать чудеса и люди: они сбивали плоты из купленных на берегу изб туземцев и переправлялись через реки, они разбирали машины на части — кузов, шасси — и по частям вытаскивали их из солончаковых топей, они укладывали под колеса десятки, сотни, тысячи метров досок, бревен, камней, песка и земли, но двигались все же вперед.
Два дня в Кяхте итальянцы провели в роскошном доме директора местного отделения Русско-Китайского банка господина Синицына: ватага босых слуг, снующих туда-сюда с блюдами; бородачи в шелковых рубашках и сапогах — местные богатеи; ужины, начинающиеся за полночь, из десяти блюд, с четвертью зажаренного быка, гусями на вертеле, борщом, икрой и свежими фруктами(!) из Италии.
В Верхне-Удинск «Нобель Компани» бензин завезти не успела, пришлось скупить все его запасы в бакалейных лавках: в этом городе бензин был нужен жителям только для выведения пятен с одежды. «Ничего, походят в грязном», — заметил продавец.
Спали в гостинице плохо: на русских клопов европейская дезинфекция, которой щедро посыпали кругом, не действовала.
Утром, когда двинулись в путь к Байкалу, оказалось, что дороги запущенны до непроходимости, а мосты дышат на ладан. Когда первый мост рухнул сразу вслед за «Италой», за ее задними колесами, князь откомментировал: «Таким образом, мы не будем думать о дороге назад». Второй мост рухнул задолго до появления «Италы». «Привет, — сказал Боргезе местному лесорубу по-русски. — Где брод?». — «Брода нет, есть лодка». — «Как перевозят животных?» — не унимался князь. — «Животные плавают». — «Как можно перебраться на ту сторону?» — «Только по мосту. Мы, шестеро, восстановим его за неделю».
Бардзини был в восторге, он уже видел заголовок: «Итальянские автомобилисты строят мост в Сибири», но Боргезе его энтузиазма не разделял. «Мы не заключали контракта на ремонт коммуникаций Русской империи. Впереди, мне сказали, рухнули еще три больших моста, не считая маленьких, которые рухнут под нами, — вернемся назад. Но все равно пойдем вокруг Байкала, — он загадочно улыбнулся и по-дружески пожал Луиджи руку, что делал чрезвычайно редко. — У вас будет заголовок еще краше».
Остальные мосты они не строили. Они просто одолжили их у Транссибирской магистрали — пошли по шпалам. Но прежде вернулись, отремонтировав мост, который сломали, и отправили телеграмму губернатору Сибири с просьбой разрешить им следовать по железной дороге. Ответ пришел через двадцать четыре часа — положительный. Но с предложением руководствоваться расписанием поездов, дабы избежать столкновения, после чего к снаряжению «Италы» прибавились две доски для въезда на насыпь.
Десять — пятнадцать километров в час, тряска невообразимая. Жандарм с красным флагом изнемогал впереди. Съезжали с полотна, пережидали встречные поезда. Трое рабочих сопровождения ехали, стоя на задних подножках, — в полном кайфе. Недалеко от станции Танхой стрелочник прокричал им: «Освободите линию! Поезд уже вышел из Танхоя!». Но передние колеса машины, как назло, провалились между шпалами, вытолкнуть не получалось, надо было приподнять передок.
Уже ясно слышался свисток приближающегося состава. Рабочие, Боргезе, Этторэ работали молниеносно, орудуя досками, как рычагами, но сил не хватало. В машине остался лишь Луиджи в оцепенении — поезд был совсем рядом, летел, скрежеща тормозами.
«Прыгай!!» — закричал князь, но, увидев Бардзини буквально парализованным, заревел: «Тогда — давайте!!!». И мужики рванули и приподняли наконец машину — через мгновение промчался товарняк.
«Этот поезд был не достоин того, чтобы на нас наехать», — произнес Боргезе вслед удаляющемуся составу, но в буфете станции Танхой заказал всем шампанского. На станции же они узнали, что до Иркутска «Итала» может двигаться по рельсам, не опасаясь столкновений с поездами, поскольку ее официально включили в расписание движения поездов!
Поздним вечером, перед самым Иркутском, «Итала» по брюхо села в грязь. Хлестал дождь, помощи было ждать неоткуда, если бы не повозка из города. Ее пассажиры и лошади вытащили итальянцев на сушу, затем крепкое рукопожатие в темноте человека с теплым голосом: «Родионов, член Всероссийского комитета рейда Пекин — Париж». Это было похоже на сказку.
Родионов сопроводил их до Иркутска, до своего красивого и большого дома: «Ванна вас ждет. Потом будем ужинать».
Тронувшись утром в путь, увидели вдоль дороги сотни работающих людей, снимавших перед ними шапки с трогательным поклоном. Но итальянцы от этих поклонов вздрагивали: половина голов работающих была брита наголо, на ней стояло выжженное клеймо. На ногах — кандалы. Это были каторжники.
Наряду с уже описанными мною приключениями итальянцев в России, у французов были приключения и собственные.
В Иркутске на постоялом дворе на одного из них, прямо в номере, набросился человек. После удара в челюсть он упал под кровать и дышал оттуда такой гольной водкой, что французы боялись, что пары ее воспламенятся. Утром русский просил прощения, но Дю Тайи уже было не до него, он тоже получил удар, от которого не мог оправиться: счет за одну ночь и завтрак содержал сумасшедшую сумму в 170 рублей, что равнялось почти полтысячи франков! С этого дня французы предпочитали там, где это возможно, ночевать в палатках.
За Иртышом машины с людьми едва не сгорели в степном пожаре — только чудо, ветер и лопаты позволили им выскочить из огненной воронки.
В одной из сибирских деревень машины встретил поп с толпой православных и поднятым крестом над головой: «Изыди, сатана!».
Путешественники вынуждены были бежать.
В другом поселке на центральной площади выстроилась торжественная встреча наших путешественников во главе с градоначальником, но не было учтено стадо волов, гуляющее неподалеку: едва градоначальник начал торжественную речь, как стадо, напуганное моторами, устремилось на площадь, и продолжения речи не последовало — все попадали в пыль.
В третьем городе Годара навестила в номере русская графиня, давшая обет никогда не возвращаться в свой замок, если господа путешественники не позволят ей проехать вместе с ними следующий этап пробега. Француз любезно ответил, что это невозможно, и лег спать. Утром он обнаружил графиню перед своей дверью совершенно пьяной, она рыдала, и французы сдались: один из них усадил ее на колени, потому что другого места не было. Графиня стойко держалась до шестнадцатой версты, а потом свалилась на Годара.
«Графиня, — сказал он, укладывая женщину в дорогой одежде на обочину дороги, — автомобилизм не идет вам на пользу. Назад вам лучше вернуться пешком».
Если до Уральского хребта население в основном спокойно реагировало на машины, заглядывая под капот и ища там лошадь, то с приближением Европы агрессивность его нарастала так, что иногда приходилось доставать оружие. Объяснялось это боязнью революционеров, которые «закладывают бомбы и быстро уматывают от полиции на автомобилях».
Однако самой сложной проблемой и для итальянских, и для французских путешественников оказалось другое — вырваться из жарких объятий русского гостеприимства: застолья и братания продолжались сутками, тосты плавно из ночи перетекали в день и снова в ночь. Молодые девушки ходили за путешественниками толпами, восторженно внимая каждому их жесту и слову, просили адреса и были счастливы от фотографии, посылали воздушные поцелуи.
Кроме того, была деформирована задняя ось, и ее картер пробит камнем. Все? Точка на маршруте великого авантюриста?
Нет, Годар есть Годар: он грузит «Спайкер» на платформу и везет за 1 360 километров в Томск, а точнее, в Томский университет, центр российской науки, где, по его убеждению, могут ему помочь. Доезжает на поезде до станции Зима, а затем восемьдесят километров до города — на «живой» тяге и предстает вместе со своей мертвой машиной перед светлыми очами русских ученых.
Коллеги-соперники, узнав об этой его железнодорожной акции, телеграфируют в «Ле Матэн», и Годару светит дисквалификация. Недоразумение разрешает Дю Тайи, присоединившийся к «Де Дионам», он телеграфирует во Францию: после ремонта Годар обязательно вернется в Иркутск и продолжит пробег оттуда. Действительно, через шесть дней, которые понадобились «российской науке» на ремонт магнето, Шарль Годар также на поезде отбывает к той станции, с которой двинулся в Томск.
Пока шел ремонт, Шарль сделал два важных дела. Первое — разослал по европейским и голландским газетам фотографии «Спайкера» с бравым Годаром за рулем и текстом типа: «Ни одной неисправности славного голландского „Спайкера“ за всю дорогу по Сибири». Второе дело — отправил хозяину, Якобусу Спайкеру, телеграмму с просьбой немедленно выслать ему навстречу, по маршруту, специального механика с магнето и задним мостом в сборе, который будет иметь более высокое передаточное число, так как дороги пошли получше и только с таким мостом, на повышенных скоростях, он может догнать и обогнать князя Боргезе.
Якобус был поражен известием от Годара. Во-первых, он считал, что тот давным-давно машину продал и гуляет на эти деньги где-нибудь в Шанхае, а во-вторых, фото, напечатанные в прессе, произвели на общественность благоприятное впечатление и повысили имидж машины. Если уж Годар добрался до Сибири, то есть смысл вложить в него еще деньги, чтобы он добрался и до Парижа, — это будет спасением его фирмы. И Якобус делает все, что просит Годар.
Запчасти прибыли перед Омском, когда Годар уже начал свою безумную гонку, в которой сидел за рулем без перерыва по тридцать часов, спал по два-три часа, в которой из его ладоней текла кровь, а глаза уже ничего не видели.
«Спайкер» получил новую жизнь и новую скорость — Годар наверстывал, наверстывал... И наконец — последний бросок за «Де Дионами» до Казани: в четыре утра экипажи «Де Дионов» были разбужены оглушительным грохотом, который мог производить только четырехцилиндровый двигатель. Они выскочили на балкон: внизу, разрезая темноту грязными фарами, вибрировал «Спайкер». Двое, сидевшие в нем, не подавали признаков жизни. Водитель лежал на руле со свесившимися руками, а пассажир сидел, откинувшись назад, с поднятым вверх подбородком, как будто был застрелен. При свете фонарей, которые поднесли гостиничные слуги, гонщик поднял свое неузнаваемое лицо. Это был Годар — он сдержал свое слово. Менее чем за сутки он прошел путь, на который «Де Дионы» потратили четыре дня, и воссоединился со своими товарищами.
Но князь Боргезе был уже недосягаем.
Главный свой отрыв от группы он совершил на перегоне Томск — Омск. Если в Томске опережение «Италы» составляло пять дней, то в Омске уже — десять. Но какой ценой! Буксирные канаты лопались, как нитки, шасси билось о коробку, бревна настилов вставали дыбом, гнус жрал поедом, машина тонула, падала с мостов на камни, горела так, что затушить ее смогли только полдеревни с ведрами и норковая шуба князя.
Прошедший Великие Дожди Китая, скалы и пропасти, грязи и солончаки и ни разу не усомнившийся в успехе, Боргезе под Томском впервые приходит в отчаяние. А поскольку он аристократ, то отчаяние его выражается в такой вот телеграмме в редакцию газеты «Дейли Телеграф»: «Должен сознаться, что впервые легкая тень сомнения омрачила наши надежды в победе».
Когда они въехали в Омск, было воскресенье. Их встретили шикарно и встречали бы до утра, если бы, выдержав тосты и речи всего полчаса, князь решительно не отбыл бы в гостиницу. Он упал на кровать не раздеваясь и уснул.
Луиджи, выйдя вслед за ним на улицу, позвал извозчика и затем рухнул без чувств на землю. Когда он пришел в себя, то увидел, что прохожие аккуратно его обходят, думая, что он пьян...
Екатеринбург никак не отразился ни в записках Бардзини, ни в воспоминаниях Боргезе. Князь уделил ему минимум времени, только переночевав в нем и не осматривая достопримечательности.
Как он жалел об этом потом, одиннадцать лет спустя, будучи послом Италии в России, доживая последние деньки в бандитском и голодном Петрограде, где застигла его телеграмма о расстреле в Екатеринбурге всей царской семьи!..
Под Пермью у «Италы» развалилось заднее колесо: лопнул обод, выскочили спицы. Отправили его на ночь в городские бани, чтоб дерево разбухло и укрепилось. Колеса хватило до обеда следующего дня: встали намертво, не доехав Казани.
Князь искал уже телеграф и считал недели, необходимые на доставку колеса из Италии самой быстрой скоростью, — выходило две. Весь его запас коту под хвост. Все расчеты, недосыпы, траты сил, денег и нервов — все впустую из-за какого-то паршивого колеса, здесь его сверхъестественные способности были бессильны, потому что в Казани автомобильной промышленности не было.
Зато был потрясающий каретник, русский бородатый мужик, который в точности такое же колесо князю к утру изготовил и заверил, что уж до Москвы его колесо докатится непременно.
Забегая вперед, скажу, что докатилось оно не только до Москвы, но и до Санкт-Петербурга, и до Парижа, и до самой Италии, где и висит по сей день на почетном месте Туринского автомобильного музея с табличкой: «Русское колесо».
Казань показалась путешественникам центром мироздания: золотые купола церквей, шпили мечетей, гудки пароходов и электрические трамваи.
Элегантная дама из высшего света, приказав кучеру догнать «Италу», пристально посмотрела в глаза князя. На ней была мягкая широкополая шляпа, на руках длинные перчатки, в тонких пальцах — папироска. Дама заговорила тягучим голосом, который заставил Боргезе вздрогнуть и впервые за весь путь подумать, как же давно он не был дома:
— Едете из Пекина?
— Да, мадам.
— О!.. И куда теперь?
— В гостиницу, мадам.
— Знаете, какая лучшая?
— Мы едем в отель «Европа».
— Да. Знаете дорогу? Позвольте мне показать вам ее?
— С удовольствием, мадам...
Воспоминания итальянцев на этом обрываются, но это в книге. А в жизни... Никто теперь не узнает, часто ли князю в его жизни вспоминалось странное, далекое, потрясающее слово «Казань»...
В Нижнем Новгороде члены местной итальянской колонии вручили путешественникам пачки писем с родины — впервые так сильно затрепетали их сердца в предчувствии скорого триумфа.
Луиджи Бардзини был Нижним Новгородом недоволен: на телеграфе не приняли его сообщение в газету, написанное не по-русски. На банкете вечером журналист подошел к одному из градоначальников, и его вопрос был решен в считанные секунды. Однако ночью в номер Луиджи постучали:
— Вы отправляли телеграмму?
— Только не говорите мне, что она не ушла.
— Не беспокойтесь, ушла. Служащий телеграфа желает только получить кое-какую информацию: вы же из Пекина. Как следует читать слова: вертикально или горизонтально? И во втором случае: справа налево или наоборот?
— Моя телеграмма была на итальянском языке. Написана в горизонтальном направлении, слева направо.
— Благодарю, господин. Немедленно передам это служащему телеграфа.
— Но вы мне сказали, что моя телеграмма была отправлена!!!
Тридцать шесть лет, худощавый и необычайно сильный, тело его выглядело моложе его возраста, а лицо — старше, его не портил неправильный нос, пришитый после того, как на князя наехала повозка понесших лошадей, которых он успешно укротил; его телу не мешали переломы, полученные при объездке диких лошадей — до этой забавы князь был особенно охоч. По всей Европе о Боргезе ходили легенды, но вовсе не о его уникальной образованности, знании многих языков, в том числе и русского, феноменальной памяти, пунктуальности и точности, главным образом свет обсуждал и осуждал альпинистские страсти князя, которые тот удовлетворял, восходя без проводников и без спутников зимой, в одиночку(!) на самые недоступные вершины Альп.
С недавних пор к страстям князя прибавилась еще одна — автомобили, и это было понятно: женщины и лошади всегда были допустимыми страстями, теперь же лошадей потеснили автомобили.
Известие об участии в рейде итальянского князя Боргезе придало всему предприятию особую интригу и громкость: во-первых, высочайшее положение князя, во-вторых, его загадочность.
А в-третьих, Франция, мировой в то время лидер в автомобильном буме и авиационном, Франция, уже изгонявшаяся до изнеможения в гонках по стране и за ее пределами, Франция, заварившая всю эту кашу только для того, чтобы насладиться еще одной, самой грандиозной победой, в которой, естественно, никто не сомневался, — эта Франция в лице Боргезе получала идеального соперника, этакого мальчика для битья — аграрную и отсталую Италию.
Годар шутить не любит
Кроме того, заявки на участие в рейде, как называли автопробег газеты, подали: одна английская автомобильная фирма и бельгийский завод «Металлуржик» — тремя автомобилями.Пилотом третьей из них в отчаянной борьбе за место сумел стать красивый француз — Шарль Годар. Водительскую репутацию он имел менее солидную, чем остальные, но его жуткий темперамент, а главное, фанатичная страсть к вождению сметали все преграды.
Годар был антиподом Боргезе, но общим у них было одно — на пути к цели оба были неудержимы.
В начале февраля в Париже и Пекине начали собираться эксперты, пилоты и автовладельцы для выработки маршрутов и условий рейда. Когда ими были определены солидные суммы — 2 000 франков вступительный взнос за каждый автомобиль и 100 000 франков — дорожные расходы, многие фирмы пошли на попятную, в том числе и «Металлуржик». Шарль Годар, таким образом, из супер-рейда выбывал.
Но Годар не был бы Годаром, если б на этом успокоился: уже через несколько часов после печального известия, купив на занятые деньги билет, он ехал в Амстердам, на самый большой в Голландии автозавод братьев Спайкеров. Братья делали хорошие автомобили, но продавали их не так быстро, как хотелось бы.
Осенний кризис 1906 года втянул их предприятие в самую сердцевину воронки, и один из братьев — Хендрик — собирался в Англию, пытаясь найти там деньги, кредиты, сбыт.
Но Годар не был бы Годаром, если бы еще до отъезда, вернее, отплытия Хендрика не убедил фабрикантов в том, что рейд Париж-Пекин — единственное их спасение. Победа в нем Годара на «Спайкере» подразумевалась сама собой. Оставалось только дождаться Хендрика из Англии, чтобы получить деньги.
Но и здесь судьба была против Годара: 21 февраля в шесть утра страшный ураган швырнул корабль «Берлин» на гранитный мол, и тот затонул за несколько мгновений. Среди 129 утонувших пассажиров был и голландец Хендрик Спайкер...
Несколько сумасшедших дней второй брат — Якобус — бродил по дюнам побережья, прочесывал больницы и морги. И везде его постоянно преследовал безутешный француз с опущенными глазами, но с ясной идеей вести автомобиль «Спайкер» в пробеге Пекин — Париж.
...Еще до того как было найдено тело Хендрика, автомобиль «Спайкер» был официально зарегистрирован для участия в пробеге.
В процессе подготовки рейда было решено запустить его в обратную сторону — из Пекина в Париж, машины должны быть доставлены к месту старта судами, а старт назначен на май, перед самым наступлением периода Великих Дождей.
Поехали!
Но период Великих Дождей наступил в этом году раньше, с неба лило беспрерывно, а ехать было необходимо. Первой, 17 мая, стартовала группа из двух «Дион-Бутонов» и легкой трехколески Контала. 24 мая — Шарль Годар на «Спайкере», и на следующий день — князь Сципион Боргезе.«Стартовали» — это слишком громко сказано: всех их сопровождали на разных участках мулы и носильщики, солдаты и моряки, зеваки, готовые помочь за мзду, местные жители. По условиям рейда, утвержденного в «Ле Матэн», буксировка машин разрешалась, запрещалось только «вплоть до дисквалификации» пользоваться железной дорогой, пилоты обязаны были помогать друг другу «до немецкой границы». «Может быть, это и безнадежная попытка», — так заканчивалось заявление, опубликованное незадолго до старта.
Сами участники так не считали, хотя первые десятки километров стали настоящим кошмаром: ручьи, превратившиеся в бурные реки, раскисшая земля и горные тропы, где даже лошади проходили с трудом. Машины тащили на канатах, несли на руках, толкали, выкатывали из грязи, перед подъемами полностью разгружали, в долинах же загружали опять и очень редко заводили двигатели, чтобы проехать самостоятельно жалкие куски тверди. В иной день с утра до темноты проходили всего по 30-40 километров.
Уже через несколько дней группа машин, разделенная стартом, соединилась на дороге, а еще через пару недель в песках Гоби безнадежно завяз трехколесный автомобиль Контала.
Настало время познакомить читателей со спутниками князя: механик-водитель Этторэ Гуицциарди и журналист Луиджи Бардзини. Машина же их называлась «Итала».
Лет за десять до описываемых событий недалеко от виллы князя, около Рима, произошло железнодорожное крушение. Локомотив сошел с рельсов и, перевернувшись, слетел с насыпи. Князь со слугами подбежал к месту катастрофы первым и нашел в локомотиве мертвых машиниста, кочегара и живого, но без сознания пятнадцатилетнего парнишку, раненного в лицо, — сына машиниста.
Его принесли на виллу, выходили, и, когда он выздоровел, князь предложил ему останься, сделал его своим шофером. Этторэ оказался шофером не только по профессии — по призванию. Когда Боргезе убедился в этом, он отправил его учиться, потом работать на заводах ФИАТ, на судоверфях, в других мастерских, а когда Этторэ получил патент механика, он вернулся к автомобилям князя.
Тридцатитрехлетний Луиджи Бардзини был не просто специальным посланцем крупнейшей итальянской газеты «Корьерре делла Сера»: он уже тогда был великим журналистом, уже тогда употребляли термин «бардзинизм» — что это такое?
Нет, не внешность, хотя и она останавливала внимание: высокий, одевался, как утверждали современники, «с элегантностью короля Эдуарда». Хорошо ездил верхом, отлично плавал, особенно под водой на большие расстояния. Несколько войн, на которые посылала его газета, он провел в седле и далеко не на самых спокойных участках.
Он был одержим точностью в передаче фактов, с кофе и сигаретой сидел за столом сутками, мог пройти по грязи ночью десятки километров до телеграфа, чтобы передать в газету свою корреспонденцию.
Но «бардзинизм» все же заключался не в этом — в таланте: высоких, элегантных и профессиональных журналистов было много, но только ему удавалось чудесным образом переносить читателя в те далекие страны и в те удивительные события, о которых он писал.
Наивно было бы думать, что два знаменитых человека — князь и журналист, волею судьбы попавшие в великие испытания, сблизились, стали друзьями или хотя бы хлопали друг друга по плечам: князь есть князь, Боргезе есть Боргезе.
В пустыне Гоби, например, в начале путешествия, они однажды сидели на песке друг против друга — двое. Князь, поев из банки тушенки, поставил ее на песок и сказал в пространство: «Кто хочет — угощайтесь». В Москве, когда Луиджи свалился с температурой сорок и просил Боргезе отложить отъезд хотя бы на день, тем более что все соперники отстали на две недели(!), князь был немногословен: «Итала» выезжает завтра. В четыре утра и ни минутой позже». Перед самым финишем в Париже князь дал большой обед для своих родственников и французских друзей, был приглашен, например, Альберто Пирелли, шины которого так хорошо показали себя на «Итале». Бардзини не пригласили, и он обедал в своей комнате, как простой курьер.
Между тем кончились горы, каменистые тропы которых часто приходилось расширять кирками и ломами, наступили болота, топи, реки. Когда волы обессиливали и не могли тянуть веревки с привязанной к ним «Италой», Боргезе заводил двигатель, и его рев делал чудо. Не уставали делать чудеса и люди: они сбивали плоты из купленных на берегу изб туземцев и переправлялись через реки, они разбирали машины на части — кузов, шасси — и по частям вытаскивали их из солончаковых топей, они укладывали под колеса десятки, сотни, тысячи метров досок, бревен, камней, песка и земли, но двигались все же вперед.
Пистолет — друг путешественника
Россия встретила «Италу», которая к границе опережала остальные машины на три дня, здоровенным угрюмым солдатом с саблей. Щелкнув каблуками, он вскочил на подножку и сопроводил путешественников до конторы начальника полиции, где после формальностей каждому было вручено по пакету документов, включая разрешение на ношение двух пистолетов.Два дня в Кяхте итальянцы провели в роскошном доме директора местного отделения Русско-Китайского банка господина Синицына: ватага босых слуг, снующих туда-сюда с блюдами; бородачи в шелковых рубашках и сапогах — местные богатеи; ужины, начинающиеся за полночь, из десяти блюд, с четвертью зажаренного быка, гусями на вертеле, борщом, икрой и свежими фруктами(!) из Италии.
В Верхне-Удинск «Нобель Компани» бензин завезти не успела, пришлось скупить все его запасы в бакалейных лавках: в этом городе бензин был нужен жителям только для выведения пятен с одежды. «Ничего, походят в грязном», — заметил продавец.
Спали в гостинице плохо: на русских клопов европейская дезинфекция, которой щедро посыпали кругом, не действовала.
Утром, когда двинулись в путь к Байкалу, оказалось, что дороги запущенны до непроходимости, а мосты дышат на ладан. Когда первый мост рухнул сразу вслед за «Италой», за ее задними колесами, князь откомментировал: «Таким образом, мы не будем думать о дороге назад». Второй мост рухнул задолго до появления «Италы». «Привет, — сказал Боргезе местному лесорубу по-русски. — Где брод?». — «Брода нет, есть лодка». — «Как перевозят животных?» — не унимался князь. — «Животные плавают». — «Как можно перебраться на ту сторону?» — «Только по мосту. Мы, шестеро, восстановим его за неделю».
Бардзини был в восторге, он уже видел заголовок: «Итальянские автомобилисты строят мост в Сибири», но Боргезе его энтузиазма не разделял. «Мы не заключали контракта на ремонт коммуникаций Русской империи. Впереди, мне сказали, рухнули еще три больших моста, не считая маленьких, которые рухнут под нами, — вернемся назад. Но все равно пойдем вокруг Байкала, — он загадочно улыбнулся и по-дружески пожал Луиджи руку, что делал чрезвычайно редко. — У вас будет заголовок еще краше».
Остальные мосты они не строили. Они просто одолжили их у Транссибирской магистрали — пошли по шпалам. Но прежде вернулись, отремонтировав мост, который сломали, и отправили телеграмму губернатору Сибири с просьбой разрешить им следовать по железной дороге. Ответ пришел через двадцать четыре часа — положительный. Но с предложением руководствоваться расписанием поездов, дабы избежать столкновения, после чего к снаряжению «Италы» прибавились две доски для въезда на насыпь.
Десять — пятнадцать километров в час, тряска невообразимая. Жандарм с красным флагом изнемогал впереди. Съезжали с полотна, пережидали встречные поезда. Трое рабочих сопровождения ехали, стоя на задних подножках, — в полном кайфе. Недалеко от станции Танхой стрелочник прокричал им: «Освободите линию! Поезд уже вышел из Танхоя!». Но передние колеса машины, как назло, провалились между шпалами, вытолкнуть не получалось, надо было приподнять передок.
Уже ясно слышался свисток приближающегося состава. Рабочие, Боргезе, Этторэ работали молниеносно, орудуя досками, как рычагами, но сил не хватало. В машине остался лишь Луиджи в оцепенении — поезд был совсем рядом, летел, скрежеща тормозами.
«Прыгай!!» — закричал князь, но, увидев Бардзини буквально парализованным, заревел: «Тогда — давайте!!!». И мужики рванули и приподняли наконец машину — через мгновение промчался товарняк.
«Этот поезд был не достоин того, чтобы на нас наехать», — произнес Боргезе вслед удаляющемуся составу, но в буфете станции Танхой заказал всем шампанского. На станции же они узнали, что до Иркутска «Итала» может двигаться по рельсам, не опасаясь столкновений с поездами, поскольку ее официально включили в расписание движения поездов!
Поздним вечером, перед самым Иркутском, «Итала» по брюхо села в грязь. Хлестал дождь, помощи было ждать неоткуда, если бы не повозка из города. Ее пассажиры и лошади вытащили итальянцев на сушу, затем крепкое рукопожатие в темноте человека с теплым голосом: «Родионов, член Всероссийского комитета рейда Пекин — Париж». Это было похоже на сказку.
Родионов сопроводил их до Иркутска, до своего красивого и большого дома: «Ванна вас ждет. Потом будем ужинать».
Тронувшись утром в путь, увидели вдоль дороги сотни работающих людей, снимавших перед ними шапки с трогательным поклоном. Но итальянцы от этих поклонов вздрагивали: половина голов работающих была брита наголо, на ней стояло выжженное клеймо. На ногах — кандалы. Это были каторжники.
Русская графиня выдержала 16 верст
Спутником Шарля Годара на «Спайкере» оказался корреспондент «Ле Матэн» г-н Дю Тайи, земляки прекрасно ладили между собой.Наряду с уже описанными мною приключениями итальянцев в России, у французов были приключения и собственные.
В Иркутске на постоялом дворе на одного из них, прямо в номере, набросился человек. После удара в челюсть он упал под кровать и дышал оттуда такой гольной водкой, что французы боялись, что пары ее воспламенятся. Утром русский просил прощения, но Дю Тайи уже было не до него, он тоже получил удар, от которого не мог оправиться: счет за одну ночь и завтрак содержал сумасшедшую сумму в 170 рублей, что равнялось почти полтысячи франков! С этого дня французы предпочитали там, где это возможно, ночевать в палатках.
За Иртышом машины с людьми едва не сгорели в степном пожаре — только чудо, ветер и лопаты позволили им выскочить из огненной воронки.
В одной из сибирских деревень машины встретил поп с толпой православных и поднятым крестом над головой: «Изыди, сатана!».
Путешественники вынуждены были бежать.
В другом поселке на центральной площади выстроилась торжественная встреча наших путешественников во главе с градоначальником, но не было учтено стадо волов, гуляющее неподалеку: едва градоначальник начал торжественную речь, как стадо, напуганное моторами, устремилось на площадь, и продолжения речи не последовало — все попадали в пыль.
В третьем городе Годара навестила в номере русская графиня, давшая обет никогда не возвращаться в свой замок, если господа путешественники не позволят ей проехать вместе с ними следующий этап пробега. Француз любезно ответил, что это невозможно, и лег спать. Утром он обнаружил графиню перед своей дверью совершенно пьяной, она рыдала, и французы сдались: один из них усадил ее на колени, потому что другого места не было. Графиня стойко держалась до шестнадцатой версты, а потом свалилась на Годара.
«Графиня, — сказал он, укладывая женщину в дорогой одежде на обочину дороги, — автомобилизм не идет вам на пользу. Назад вам лучше вернуться пешком».
Если до Уральского хребта население в основном спокойно реагировало на машины, заглядывая под капот и ища там лошадь, то с приближением Европы агрессивность его нарастала так, что иногда приходилось доставать оружие. Объяснялось это боязнью революционеров, которые «закладывают бомбы и быстро уматывают от полиции на автомобилях».
Однако самой сложной проблемой и для итальянских, и для французских путешественников оказалось другое — вырваться из жарких объятий русского гостеприимства: застолья и братания продолжались сутками, тосты плавно из ночи перетекали в день и снова в ночь. Молодые девушки ходили за путешественниками толпами, восторженно внимая каждому их жесту и слову, просили адреса и были счастливы от фотографии, посылали воздушные поцелуи.
Что такое не везет
При выезде из Иркутска на «Спайкере» выходит из строя магнето.Кроме того, была деформирована задняя ось, и ее картер пробит камнем. Все? Точка на маршруте великого авантюриста?
Нет, Годар есть Годар: он грузит «Спайкер» на платформу и везет за 1 360 километров в Томск, а точнее, в Томский университет, центр российской науки, где, по его убеждению, могут ему помочь. Доезжает на поезде до станции Зима, а затем восемьдесят километров до города — на «живой» тяге и предстает вместе со своей мертвой машиной перед светлыми очами русских ученых.
Коллеги-соперники, узнав об этой его железнодорожной акции, телеграфируют в «Ле Матэн», и Годару светит дисквалификация. Недоразумение разрешает Дю Тайи, присоединившийся к «Де Дионам», он телеграфирует во Францию: после ремонта Годар обязательно вернется в Иркутск и продолжит пробег оттуда. Действительно, через шесть дней, которые понадобились «российской науке» на ремонт магнето, Шарль Годар также на поезде отбывает к той станции, с которой двинулся в Томск.
Пока шел ремонт, Шарль сделал два важных дела. Первое — разослал по европейским и голландским газетам фотографии «Спайкера» с бравым Годаром за рулем и текстом типа: «Ни одной неисправности славного голландского „Спайкера“ за всю дорогу по Сибири». Второе дело — отправил хозяину, Якобусу Спайкеру, телеграмму с просьбой немедленно выслать ему навстречу, по маршруту, специального механика с магнето и задним мостом в сборе, который будет иметь более высокое передаточное число, так как дороги пошли получше и только с таким мостом, на повышенных скоростях, он может догнать и обогнать князя Боргезе.
Якобус был поражен известием от Годара. Во-первых, он считал, что тот давным-давно машину продал и гуляет на эти деньги где-нибудь в Шанхае, а во-вторых, фото, напечатанные в прессе, произвели на общественность благоприятное впечатление и повысили имидж машины. Если уж Годар добрался до Сибири, то есть смысл вложить в него еще деньги, чтобы он добрался и до Парижа, — это будет спасением его фирмы. И Якобус делает все, что просит Годар.
Запчасти прибыли перед Омском, когда Годар уже начал свою безумную гонку, в которой сидел за рулем без перерыва по тридцать часов, спал по два-три часа, в которой из его ладоней текла кровь, а глаза уже ничего не видели.
«Спайкер» получил новую жизнь и новую скорость — Годар наверстывал, наверстывал... И наконец — последний бросок за «Де Дионами» до Казани: в четыре утра экипажи «Де Дионов» были разбужены оглушительным грохотом, который мог производить только четырехцилиндровый двигатель. Они выскочили на балкон: внизу, разрезая темноту грязными фарами, вибрировал «Спайкер». Двое, сидевшие в нем, не подавали признаков жизни. Водитель лежал на руле со свесившимися руками, а пассажир сидел, откинувшись назад, с поднятым вверх подбородком, как будто был застрелен. При свете фонарей, которые поднесли гостиничные слуги, гонщик поднял свое неузнаваемое лицо. Это был Годар — он сдержал свое слово. Менее чем за сутки он прошел путь, на который «Де Дионы» потратили четыре дня, и воссоединился со своими товарищами.
Но князь Боргезе был уже недосягаем.
Князь уходит в отрыв
Боргезе был недосягаем вовсе не потому, что его «Итала» была лучше автомобилей соперников. Да, она была мощнее. Но и тяжелее: она глубже проваливалась в топи и болота, она сильнее ударялась о камни и больше от этих ударов страдала. «Итала» и ее экипаж стали недосягаемы по трем причинам. Первая — они ехали в одиночку и были избавлены от необходимости тратить время на других. Второе и главное — весь экипаж ее был подчинен железной дисциплине князя. Запчасти же для «Италы» были рассредоточены по всей трассе в таком количестве, что из них можно было собрать вторую «Италу». Ну а если так, если «машинная» составляющая победы была обеспечена, то оставался только «человеческий фактор». И здесь князь Боргезе был вне конкуренции.Главный свой отрыв от группы он совершил на перегоне Томск — Омск. Если в Томске опережение «Италы» составляло пять дней, то в Омске уже — десять. Но какой ценой! Буксирные канаты лопались, как нитки, шасси билось о коробку, бревна настилов вставали дыбом, гнус жрал поедом, машина тонула, падала с мостов на камни, горела так, что затушить ее смогли только полдеревни с ведрами и норковая шуба князя.
Прошедший Великие Дожди Китая, скалы и пропасти, грязи и солончаки и ни разу не усомнившийся в успехе, Боргезе под Томском впервые приходит в отчаяние. А поскольку он аристократ, то отчаяние его выражается в такой вот телеграмме в редакцию газеты «Дейли Телеграф»: «Должен сознаться, что впервые легкая тень сомнения омрачила наши надежды в победе».
Когда они въехали в Омск, было воскресенье. Их встретили шикарно и встречали бы до утра, если бы, выдержав тосты и речи всего полчаса, князь решительно не отбыл бы в гостиницу. Он упал на кровать не раздеваясь и уснул.
Луиджи, выйдя вслед за ним на улицу, позвал извозчика и затем рухнул без чувств на землю. Когда он пришел в себя, то увидел, что прохожие аккуратно его обходят, думая, что он пьян...
Екатеринбург никак не отразился ни в записках Бардзини, ни в воспоминаниях Боргезе. Князь уделил ему минимум времени, только переночевав в нем и не осматривая достопримечательности.
Как он жалел об этом потом, одиннадцать лет спустя, будучи послом Италии в России, доживая последние деньки в бандитском и голодном Петрограде, где застигла его телеграмма о расстреле в Екатеринбурге всей царской семьи!..
Под Пермью у «Италы» развалилось заднее колесо: лопнул обод, выскочили спицы. Отправили его на ночь в городские бани, чтоб дерево разбухло и укрепилось. Колеса хватило до обеда следующего дня: встали намертво, не доехав Казани.
Князь искал уже телеграф и считал недели, необходимые на доставку колеса из Италии самой быстрой скоростью, — выходило две. Весь его запас коту под хвост. Все расчеты, недосыпы, траты сил, денег и нервов — все впустую из-за какого-то паршивого колеса, здесь его сверхъестественные способности были бессильны, потому что в Казани автомобильной промышленности не было.
Зато был потрясающий каретник, русский бородатый мужик, который в точности такое же колесо князю к утру изготовил и заверил, что уж до Москвы его колесо докатится непременно.
Забегая вперед, скажу, что докатилось оно не только до Москвы, но и до Санкт-Петербурга, и до Парижа, и до самой Италии, где и висит по сей день на почетном месте Туринского автомобильного музея с табличкой: «Русское колесо».
Казань показалась путешественникам центром мироздания: золотые купола церквей, шпили мечетей, гудки пароходов и электрические трамваи.
Элегантная дама из высшего света, приказав кучеру догнать «Италу», пристально посмотрела в глаза князя. На ней была мягкая широкополая шляпа, на руках длинные перчатки, в тонких пальцах — папироска. Дама заговорила тягучим голосом, который заставил Боргезе вздрогнуть и впервые за весь путь подумать, как же давно он не был дома:
— Едете из Пекина?
— Да, мадам.
— О!.. И куда теперь?
— В гостиницу, мадам.
— Знаете, какая лучшая?
— Мы едем в отель «Европа».
— Да. Знаете дорогу? Позвольте мне показать вам ее?
— С удовольствием, мадам...
Воспоминания итальянцев на этом обрываются, но это в книге. А в жизни... Никто теперь не узнает, часто ли князю в его жизни вспоминалось странное, далекое, потрясающее слово «Казань»...
В Нижнем Новгороде члены местной итальянской колонии вручили путешественникам пачки писем с родины — впервые так сильно затрепетали их сердца в предчувствии скорого триумфа.
Луиджи Бардзини был Нижним Новгородом недоволен: на телеграфе не приняли его сообщение в газету, написанное не по-русски. На банкете вечером журналист подошел к одному из градоначальников, и его вопрос был решен в считанные секунды. Однако ночью в номер Луиджи постучали:
— Вы отправляли телеграмму?
— Только не говорите мне, что она не ушла.
— Не беспокойтесь, ушла. Служащий телеграфа желает только получить кое-какую информацию: вы же из Пекина. Как следует читать слова: вертикально или горизонтально? И во втором случае: справа налево или наоборот?
— Моя телеграмма была на итальянском языке. Написана в горизонтальном направлении, слева направо.
— Благодарю, господин. Немедленно передам это служащему телеграфа.
— Но вы мне сказали, что моя телеграмма была отправлена!!!