Гибсон Уильям. Мона Лиза Овердрайв

   А вот теперь и она, Мона, лежит пластом на узкой кровати в Балтиморе, и все, что ей известно об этом городе, ограничивается завыванием сирен на улице да гудением вентилятора Джеральда.
   Не понять как, но это гудение перешло в сон, и как долго она спала, Мона не знала. А потом возле кровати оказался Прайор, его рука лежала у нее на плече, и он спрашивал, не хочет ли она есть.
   * * *
   Мона смотрела, как Прайор сбривает бороду. Он делал это над хирургической раковиной из нержавейки. Сперва подрезал бороду хромированными ножницами, потом взялся за пластмассовый одноразовый станок, который позаимствовал из коробки Джеральда. Странно было видеть, как на свет появляется его лицо. Лицо оказалось совсем не таким, как она ожидала: моложе. Но рот остался прежним.
   — Мы здесь еще надолго, Прайор?
   Перед тем как начать бриться, он снял рубашку. По плечам и рукам вниз до локтя сбегали вытатуированные драконы с львиными головами.
   — Пусть это тебя не волнует.
   — Скучно.
   — Мы достанем тебе стимы.
   Он брил подбородок.
   — Как выглядит Балтимора?
   — Отвратительно. Как и все остальное.
   — А Англия?
   — Отвратительно.
   Он вытер лицо толстым комом синей впитывающей салфетки.
   — Может, пойдем, поедим крабов? Джеральд говорит, тут чудесные крабы.
   — Ага, — отозвался он. — Я принесу. — И выбросил синий ком в стальную мусорную корзину.
   — А как насчет того, чтобы я пошла с тобой?
   — Нет. Ты можешь попытаться сбежать.
   Рука Моны скользнула между стеной и кроватью и нашла проделанную в темперлоне ямку, куда она спрятала шокер. Свою одежду она уже успела обнаружить в белом пластиковом пакете под кроватью. Каждые два часа приходил Джеральд со свежими дермами. Она сколупывала их сразу после его ухода. Мона рассчитывала на то, что если удастся уговорить Прайора с ней поужинать, то в ресторане она рванет когти. Но Прайор не поддавался.
   В ресторане ей, возможно, удалось бы добраться до копа, ведь теперь, как Моне казалось, она сообразила, в чем заключалась «сделка».
   Пришьют. Ланетта ей о таком рассказывала. Есть мужики, которые готовы платить за то, чтобы внешность девушки перекроили под какую-то другую особу, а затем убивают ее. Обязательно богатые, по-настоящему богатые. Не Прайор, конечно, а кто-то, на кого он работает. Ланетта говорила, что эти мужики иногда устраивают так, чтобы девушки выглядели, как, скажем, их жены. Тогда Мона в это не поверила. Ланетта любила рассказывать страшные истории, просто потому что приятно бояться, зная, что тебе самой ничего не грозит. И уж историй об извращенцах у Ланетты было полно. Она говорила, что пиджаки из них изо всех самые сумасшедшие. Естественно, крутые пиджаки, те, что в правлениях больших компаний — они ведь не могут себе позволить потерять самоконтроль на работе. Но когда они не на работе, говорила Ланетта, они могут его терять, как им заблагорассудится. Так почему бы какому-нибудь большому пиджаку наверху не пожелать поиметь таким образом Энджи? Ладно, многие девушки из кожи вон лезут, чтобы стать на нее похожей, но результат выходит в основном жалкий. Мона не встречала еще ни одну действительно похожую на звезду настолько, чтобы одурачить кого-то, кому не все равно. Но может быть, нашелся кто-то, кто заплатил за все это, просто чтобы заполучить девушку, которая выглядела бы как Энджи. И опять же, если дело не в убийстве, зачем она ему?
   Прайор застегивал голубую рубашку. Потом подошел к постели и сдернул простыню, чтобы посмотреть на ее грудь. Будто осматривал автомобиль. Мона рывком натянула простыню обратно.
   — Я принесу крабов.
   Он надел куртку и ушел. Мона слышала, как по пути он что-то сказал Джеральду.
   В дверном проеме возникла голова китайца.
   — Как ты себя чувствуешь, Мона?
   — Есть хочу.
   — Чувствуешь себя расслабленно?
   — Угу...
   Снова оставшись одна, она перекатилась на бок и стала изучать свое лицо — лицо Энджи, но теперь и ее тоже — в зеркальной стене. Синяки почти сошли. Джеральд прилепил ей на лицо такие штучки, похожие на миниатюрные троды, и подключил их к какой-то машине. Сказал, что так быстрее заживет.
   На этот раз оно не заставило ее подпрыгнуть на месте, это лицо звезды в зеркале. Зубы были прекрасны: такие кому угодно захочется сохранить. А что касается всего остального, Мона пока не была особо уверена, что ей это нравится.
   Может, сейчас надо встать, одеться и пойти к выходу. Если Джеральд попытается ее остановить, она воспользуется шокером. Тут Мона вспомнила, что Прайор объявился в мансарде у Майкла, как будто был кто-то, кто все время за ней следил, ходил за ней по пятам всю ночь. Возможно, и сейчас снаружи кто-то дежурит. В клинике Джеральда, похоже, нет окон, настоящих окон, так что выходить придется через дверь.
   И ей до зарезу был нужен «магик». Но если она хоть чуть-чуть дохнет, Джеральд это заметит. Мона знала, что ее косметичка здесь, в пакете под кроватью. Может, думала она, если немного принять, то она хоть что-нибудь да предпримет. Но, с другой стороны, есть вероятность, что это будет совсем не то, что ей нужно. Не всегда и не все, что она проделывала под «магиком», срабатывало. Даже если он создает ощущение, что промашки просто не может быть.
   Как бы то ни было, хочется есть. Жаль, что у Джеральда тут нет музыки или еще чего-нибудь такого, так что, пожалуй, она подождет крабов...

Глава 24

В ОДНОМ БЕЗЛЮДНОМ МЕСТЕ

   И вот перед ним стоит Джентри, и в глазах у него пылает Образ, и он протягивает ему сетку тродов под безжалостным сиянием голых лампочек. И говорит он Слику, почему все должно быть так, а не иначе, почему Слик должен надеть троды и напрямую подключиться к тому, что серая пластина вводит в мозг неподвижного тела на носилках, что бы это ни было.
   Слик покачал головой, вспоминая, как набрел на Собачью Пустошь. А Джентри, приняв этот жест за отказ, стал говорить еще быстрее.
   Джентри говорил, что Слик вроде бы как умрет, но совсем ненадолго, ну, может, на несколько секунд, пока он, Джентри, не зафиксирует информацию и не выстроит общий контур макроформа. Ведь Слик не знает, как это сделать, продолжал ковбой, иначе бы он, Джентри, пошел на это сам; да и не нужна ему эта информация, ему нужно только общее представление, потому что именно оно — так он считает — приведет его к Образу, к той главной цели, за которой он гонялся столь долго.
   А Слик вспоминал, как пересек Пустошь пешком. Он тогда боялся, что в любой момент может вернуться синдром Корсакова, и он забудет, где находится, и напьется канцерогенной воды из гнилой красной лужи, которых так много было на ржавой равнине. А в них плавают красная пена и раскинувшие крылья мертвые птицы. Дальнобойщик из Теннесси посоветовал ему идти от трассы на запад: через час, мол, будет вшивенькое двухполосное шоссе, где можно застопить машину до Кливленда. Но Слику казалось, что прошло куда больше часа, к тому же он не знал точно, в какой стороне запад. И вообще это место все сильнее его пугало — как будто здесь проходил какой-нибудь великан, наступил на воспаленный волдырь свалки, расплющил его, а шрам так и остался. Однажды Слик увидел кого-то вдали на невысокой куче металлолома и помахал. Фигура исчезла, но Слик зашагал туда, уже не сторонясь луж, а хлюпая прямо по ним, и, когда добрался до места, увидел, что это всего лишь бескрылый остов самолета, наполовину погребенный под ржавыми консервными банками. Он пошел назад — вниз по пологому спуску, по тропинке, отмеченной расплющенными банками, пока, в конце концов, не добрел до квадратного отверстия, которое оказалось аварийным выходом невесть откуда. Засунул голову внутрь, и на него уставились сотни маленьких головок, свисавших с потолочного свода. Слик будто прирос к месту, прищурился, давая глазам привыкнуть к внезапной полутьме, пока дикое «ожерелье» не начало приобретать некий смысл. Розовые головки были оторваны от пластмассовых кукол. Их нейлоновые волосы кто-то связал в хвосты на макушке, а в узлы продел толстый черный шнур — головы свисали с него, как спелые фрукты. Кроме них да нескольких полос грязного зеленого пенопласта, ничего другого в бункере не было. Слик точно знал, что ему не хочется здесь задерживаться, чтобы выяснить, кто тут живет.
   Тогда он отправился на юг и случайно наткнулся на Фабрику.
   — У меня никогда не будет второго такого шанса, — говорил Джентри.
   Слик смотрел в напряженное осунувшееся лицо, в расширенные от отчаяния глаза.
   — Я никогда его не увижу...
   Слик вспомнил, как Джентри ударил его и как он, Слик, посмотрел на гаечный ключ, который держал в руке, и почувствовал... Черри была не права насчет их обоих, тут было нечто иное, он только не знал, как это назвать. Левой рукой Слик вырвал у Джентри троды, а правой сильно толкнул его в грудь.
   — Заткнись! Заткнись, черт тебя подери!
   Джентри упал на край стального стола.
   Тихонько чертыхаясь, Слик неловко натянул изящную сетку контактных дерматродов на лоб и виски.
   Подключился.
   Под подошвами скрипнул гравий.
   Открыл глаза, посмотрел себе под ноги: посыпанная гравием дорожка при утреннем свете казалась ровной и очень чистой, гораздо чище Собачьей Пустоши. Взглянул вперед и увидел, что она делает плавный поворот, а за зелеными раскидистыми деревьями — скат черепичной крыши. Дом — огромный, почти в половину Фабрики. Неподалеку в высокой мокрой траве стояли статуи. Отлитый из чугуна олень и мужской торс, вытесанный из белого камня, — ни рук, ни ног, ни головы. Пели птицы, это был единственный звук.
   Слик пошел по подъездной аллее к серому дому, ничего другого ему, похоже, не оставалось. В конце дороги за домом виднелись постройки поменьше и широкое плоское поле травы, где трепетали на ветру планеры.
   Сказка, подумал он, поднимая глаза на широкий каменный выступ над входом в усадьбу, на розетки оконных витражей. Как в кино, которое он видел однажды в детстве. Неужели действительно есть на свете люди, которые живут в таких вот домах? Никакой это не дом, напомнил он самому себе, — только лишь стим-реальность.
   — Джентри, — сказал он вслух, — вытащи отсюда мою задницу, ладно?
   Слик принялся рассматривать тыльные стороны ладоней. Шрамы, въевшаяся смазка, черные полумесяцы грязи под обломанными ногтями. Машинное масло размягчало ногти, и они легко ломались.
   Он начинал уже чувствовать себя полным идиотом, стоя здесь посреди дороги. А ведь возможно, кто-то наблюдает за ним из дома.
   — Бля, — выплюнул он и свернул на вымощенную плиткой дорожку к дому, подсознательно перейдя на развязный широкий шаг и выпятив грудь, чему научился в бытность свою в «Блюз-Дьяконах».
   Сбоку от двери была прикреплена какая-то странная штука: маленькая изящная рука держала в вытянутых пальцах сферу размером с бильярдный шар — все отлито из чугуна. Крепится на шарнирах, так чтобы можно было повернуть руку и опустить шар вниз. Повернул. Рывком. Дважды. Потом еще пару раз. Ничего. Дверная ручка была латунной, цветочный орнамент на ней до того стерся, что стал почти неразличим. Повернулась она легко. Слик толкнул дверь.
   И невольно прищурился от бьющего в глаза богатства красок и интерьера. Плоскости темного полированного дерева, квадраты черного и белого мрамора, ковры с тысячей мягких оттенков, светившихся, как церковные витражи, начищенное серебро, зеркала... Он хмыкнул. Взгляд притягивала то одна, то другая мелочь — столько вещей, предметов, названий которым он не знал...
   — Ищешь кого-нибудь, приятель?
   Перед огромным камином стоял мужчина. На нем были узкие черные джинсы и белая футболка, ноги его были босы, и в правой руке он держал толстый, расширяющийся книзу стакан с ликером. Слик обалдело уставился на незнакомца.
   — Бля, — выдавил Слик. — Ты — это он...
   Мужчина покачал коричневую жидкость в стакане и сделал глоток.
   — Я ожидал, что Африка со временем выкинет что-то подобное, — сказал он, — но почему-то, дружок, ты не похож на ребят в его стиле.
   — Ты Граф.
   — Ага, Граф, — отозвался он. — А ты, черт побери, кто?
   — Слик. Слик Генри.
   Граф рассмеялся.
   — Хочешь коньяку, Слик Генри?
   Он указал стаканом на стойку из полированного дерева, где выстроились в ряд причудливые бутылки; с каждой на цепочке свисал маленький серебристый ярлычок.
   Слик покачал головой.
   Мужчина пожал плечами.
   — С него все равно не забалдеешь... Прости, что я это говорю, но выглядишь ты погано, Слик. Я так понимаю, что ты не из команды Малыша Африки? А если нет, то что все-таки ты тут делаешь?
   — Меня послал Джентри.
   — Какой еще Джентри?
   — Ты ведь парень на носилках, так?
   — Парень на носилках — это я. Где конкретно в данную минуту эти носилки, Слик?
   — У Джентри.
   — Где это?
   — На Фабрике.
   — А это где?
   — На Собачьей Пустоши.
   — И как же я там очутился, на этой Пустоши, где бы она ни была?
   — Это Малыш Африка тебя привез. Привез с девушкой по имени Черри. Понимаешь, я у него в долгу, так он захотел, чтобы я приютил тебя на время, тебя и Черри. Она ухаживает за тобой...
   — Ты назвал меня Графом, Слик...
   — Черри сказала, что так тебя однажды назвал Малыш...
   — Скажи-ка мне, Слик, не выглядел ли Малыш, когда он меня привез, встревоженным?
   — Черри думала, что он был до смерти напуган там, в Кливленде.
   — Уверен, что был. Кто этот Джентри? Твой друг?
   — Фабрика принадлежит ему. Я тоже там живу...
   — Этот Джентри, он ковбой, а, Слик? Компьютерный жокей? Я хочу сказать, что, если ты здесь, он должен рубить в технике, так?
   Теперь пришла очередь Слика пожать плечами.
   — Джентри, ну... он вроде художника. У него полно всяких теорий. Вообще это трудно объяснить. Он присобачил несколько проводов к той штуковине на носилках... ну к той, куда ты подключен. Сначала он попытался вывести изображение на проекционный стол, но там оказалась только эта дурацкая обезьяна, что-то вроде тени, поэтому он уговорил меня...
   — Господи... впрочем, не важно. Эта фабрика, о которой ты говорил, она где-то на задворках? Сравнительно малодоступна?
   Слик кивнул.
   — А Черри, она что-то вроде нанятой медсестры?
   — Да. Сказала, у нее диплом медтеха.
   — И никто еще не приходил меня искать?
   — Нет.
   — Это хорошо, Слик. Потому что если кто-то придет, кто-нибудь, кроме этого ублюдочного крысенка, прошу прощения, нашего общего друга Малыша Африки, то у вас, ребята, могут быть серьезные неприятности.
   — Да ну?
   — Вот тебе и «да ну». Выслушай меня, идет? Я хочу, чтобы ты запомнил, что я тебе скажу. Если у вас на этой вашей фабрике появится хоть какая-то компания, единственная ваша надежда — это подключить меня к матрице. Понял?
   — А как ты стал Графом? Я имею в виду, что это значит?
   — Бобби. Меня зовут Бобби. «Граф», а может быть, правильнее было бы «Счет» — «прерывание на счет ноль», знаешь? Впрочем, не важно, и то и другое было когда-то моим прозвищем, вот и все. Как ты думаешь, ты запомнил, что я тебе сказал?
   Слик снова кивнул.
   — Хорошо. — Бобби поставил стакан на деревяшку с чудными бутылками. — Слышишь? — спросил он.
   За открытой дверью по гравию прошуршали шины.
   — Знаешь, кто это, Слик? Это Анджела Митчелл.
   Слик повернулся. Бобби Граф, или Счет, смотрел в окно на подъездную аллею.
   — Энджи Митчелл? Стим-звезда? Она тоже здесь?
   — Как сказать, Слик, как сказать...
   Слик увидел, как мимо прокатил черный автомобиль.
   — Эй, — начал было он, — Граф, то есть Бобби, что...
   — Спокойно, — сказал Джентри, — просто посиди. Спокойно. Спокойно...

Глава 25

НАЗАД НА ВОСТОК

   Пока Келли и его ассистенты готовили для предстоящей поездки ее гардероб, Энджи чувствовала, будто сам дом оживает вокруг нее, готовясь к одному из своих коротких периодов запустения.
   С того места, где она сидела в гостиной, до нее доносились голоса, чей-то смех. Одну из ассистенток, молоденькую девчушку, одели в синий полиуглеродный экзо, что позволило ей сносить вниз кофры от «Эрме», будто невесомые блоки пенопласта. Тихонько жужжащий скелет поверх человеческого тела мягко шлепал вниз по ступенькам плоскими динозавровыми лапами. Синий скелет, кожаные гробы.
   Тут в дверях появился Порфир.
   — Мисси готова?
   Парикмахер успел облачиться в длинное свободное пальто из тонкой, как ткань, черной кожи, над каблуками черных лакированных сапог посверкивали шпоры из горного хрусталя.
   — Порфир, — улыбнулась Энджи, — ты выглядишь прямо как муфтий. Надо бы нам устроить шоу-выход в Нью-Йорке.
   — Камеры там установлены в твою честь, не в мою.
   — Да уж, — протянула она, — в честь моего «нового включения».
   — Порфир будет держаться на заднем плане.
   — Никогда не думала, что ты станешь беспокоиться о том, что можешь вдруг кого-то затмить.
   Он усмехнулся, показывая скульптурные, обтекаемые зубы — фантазия зубного врача-авангардиста на тему, каковы они могли бы быть у разновидности более быстрых, более элегантных существ. — С нами полетит Даниэлла Старк. — До Энджи донесся звук снижающегося вертолета. — Она будет ждать нас в аэропорту Лос-Анджелеса.
   — Мы ее придушим, — ответил он тоном заговорщика, набрасывая на плечи Энджи палантин из голубой лисы, выбранный для этого случая Келли. — Если мы пообещаем намекнуть новостям, что мотив был сексуальный, она, возможно, даже решит нам подыграть...
   — Ты ужасен.
   — Это Даниэлла — ужас во плоти, мисси.
   — Уж кто бы говорил.
   — А? — парикмахер сузил глаза. — Но зато у меня душа младенца.
   Вертолет пошел на посадку.
   * * *
   О Даниэлле Старк, сотруднице стим-версий журналов «Вог-Ниппон» и «Вог-Европа», повсюду ходили слухи, что ей далеко за восемьдесят. Если это верно, подумала Энджи, тайком рассматривая фигуру журналистки, когда они втроем поднимались по трапу в «Лир», то в том, что касается пластической хирургии и косметологии, Даниэлла Порфиру вполне подстать. На первый взгляд журналистке было чуть больше тридцати, и единственным заметным свидетельством, что она имела-таки дело с хирургами, была пара бледно-голубых «цейсовских» имплантантов. Один юный репортер из французского журнала мод как-то назвал их «модно устаревшими». Как поговаривали злые языки в «Сенснете», этот репортер больше нигде и никогда не смог получить работу.
   Энджи знала, что при первой же возможности Даниэлла заведет с ней разговор о наркотиках, о «наркотиках знаменитости», будет смотреть на нее в упор, широко, как школьница, распахнув васильковые глаза, чтобы заснять все на пленку.
   Под грозным взором Порфира Даниэлла некоторое время пыталась сдерживаться — пока они не достигли крейсерской скорости где-то над Ютой.
   — Я надеялась, — начала журналистка, — что кто-то поднимет этот вопрос до меня...
   — Даниэлла, — остановила ее Энджи, — прими мои извинения. Как это невнимательно с моей стороны.
   Она дотронулась до обшитой шпоном панели походной кухни «хосака». Механизм мягко заурчал и начал выдавать крохотные тарелочки с копченой уткой цвета чая, устрицами на тостах под черным перцем, за пирогом с лангустами последовали кунжутные блинчики... Порфир, уловив намек Энджи, извлек бутылку охлажденного «шабли» — любимого вина Даниэллы, насколько помнила Энджи. Кто-то — уж не Свифт ли? — это помнил тоже.
   — Наркотики, — сказала Даниэлла четверть часа спустя, доедая утку.
   — Не беспокойтесь, — заверил ее Порфир. — Когда вы прибудете в Нью-Йорк, там будет все, что пожелаете.
   Даниэлла улыбнулась.
   — Вы так забавны. А вам известно, что у меня есть копия вашего свидетельства о рождении? Я знаю ваше настоящее имя. — Все еще улыбаясь, она бросила на него многозначительный взгляд.
   — Какая мне разница, — сказал он, наполняя ее бокал.
   — Интересное замечание, учитывая врожденные дефекты. — Она пригубила вино.
   — Врожденные, приобретенные... В наше время кто только себя не изменяет, не правда ли? И еще как! Кто укладывает вам волосы, дорогая? — парикмахер подался вперед. — Вас, Даниэлла, спасает лишь то, что на вашем фоне прочие представители вашего вида и на людей-то не похожи.
   Даниэлла улыбнулась.
   * * *
   Само интервью прошло довольно гладко. Даниэлла была достаточно опытна, чтобы не переступить в своих маневрах тот болевой порог, за которым могла бы столкнуться с серьезным сопротивлением со стороны жертвы. Но когда она провела кончиком пальца по виску, нажимая на подкожную клавишу, которая выключила ее записывающее оборудование, Энджи напряглась в ожидании настоящей атаки.
   — Спасибо, — сказала Даниэлла. — Остаток полета, конечно, не для эфира.
   — А почему бы вам просто не выпить еще бутылку-другую и не вздремнуть? — спросил Порфир.
   — Чего я действительно не понимаю, дорогая, — сказала Даниэлла, не обращая на него внимания, — так это почему вы так разволновались...
   — Разволновалась, Даниэлла?
   — Зачем вы вообще ложились в эту пресловутую клинику? Вы ведь говорили, что наркотики никак не влияют на вашу работу. Вы также говорили, что от них нет никаких «глюков» в обычном понимании этого слова. — Она хихикнула. — Однако вы продолжаете настаивать на том, что это было вещество, вызывающее исключительно тяжелую зависимость. Так почему вы решили соскочить?
   — Это было ужасно дорого...
   — В вашем случае, конечно, вопрос чисто академический.
   «Верно, — подумала Энджи, — хотя неделя на этой дряни мне стоила твоего годового оклада».
   — Наверное, мне опротивело платить за то, чтобы чувствовать себя нормальной. Или за слабое приближение к нормальности.
   — У вас развился иммунитет?
   — Нет.
   — Как странно.
   — Не так уж и странно. Моделисты конструируют вещества, с которыми, как предполагается, можно избежать традиционной ломки.
   — Ага. Но как насчет новой ломки, я хочу сказать: теперешней ломки? — Даниэлла налила себе еще вина. — Естественно, я слышала и другую версию произошедшего.
   — Правда?
   — Конечно. Что это было, кто это сделал, почему вы перестали.
   — И?
   — Что это был предотвращающий психозы препарат, производимый в собственных лабораториях «Сенснета». Вы перестали его принимать, потому что предпочли остаться сумасшедшей.
   Веки Даниэллы затрепетали, затуманивая сверкание голубых глаз. Порфир осторожно вынул из руки журналистки стакан.
   — Спи спокойно, детка, — сказал он.
   Глаза Даниэллы закрылись, и она начала мягко посапывать.
   — Порфир, что...
   — Я подмешал ей в вино снотворное, — ответил парикмахер. — Она ничего не почувствовала, мисси. И потом не сможет вспомнить ничего, кроме того, что есть у нее в записи... — он расплылся в улыбке. — Тебе ведь не хочется выслушивать треп этой суки всю дорогу до Нью-Йорка, правда?
   — Но она же поймет, Порфир!
   — Ничего она не поймет. Мы ей скажем, что она в одиночку уговорила три бутылки и напакостила в ванной. А чувствовать она себя будет соответственно. — Он плотоядно усмехнулся.
   * * *
   Час спустя Даниэлла Старк еще похрапывала — теперь уже довольно громко — на одной из двух откидных коек в хвостовой части кабины.
   — Порфир, — сказала Энджи, — как, по-твоему, может она быть права?
   Парикмахер уставился на нее своими невероятно красивыми, нечеловеческими глазами.
   — И ты бы не знала?
   — Я не знаю...
   Он вздохнул.
   — Мисси слишком тревожит себя. Ты теперь свободна. Наслаждайся этим.
   — Но я и правда слышу голоса, Порфир.
   — Разве мы все их не слышим, мисси?
   — Нет, — ответила она, — не так, как я. Ты знаешь что-нибудь об африканских религиях, Порфир?
   Он иронично усмехнулся:
   — Так я же не африканец.
   — Но когда ты был ребенком...
   — Когда я был ребенком, — сказал Порфир, — я был белым.
   — О, черт...
   Он рассмеялся:
   — Религии, мисси?
   — До того как я пришла в «Сенснет», у меня были друзья. В Нью-Джерси. Они были черными и... верующими.
   Парикмахер поморщился и закатил глаза:
   — Колдовские знаки, мисси? Петушиные лапки и мятное масло?
   — Ты же знаешь, что это совсем не так.
   — И что, если знаю?
   — Не смейся надо мной, Порфир. Ты мне нужен.
   — Я есть у мисси. И да, я знаю, что ты имеешь в виду. И это их голоса ты слышишь?
   — Слышала. После того как я подсела на пыль, они ушли...
   — А теперь?
   — Их нет.
   Но момент был упущен, и она отказалась от мысли попытаться рассказать ему о Гран-Бригитте и о наркотике в кармане.
   — Хорошо, — сказал он. — Это хорошо, мисси.
   * * *
   «Лир» стал снижаться над Огайо. Порфир уставился перед собой в переборку, неподвижный, как статуя. Глядя вниз на приближающуюся, пока еще скрытую облаками землю, Энджи вспомнила вдруг игру, в которую часто играла в детстве, когда летала на самолетах. Она тогда представляла, что путешествует среди уплотнившихся, словно по волшебству, облачных пиков и каньонов. Те самолеты принадлежали, скорее всего, «Маас-Неотек». Теперь она летает на «Лирах» «Сенснета».
   Коммерческие авиалайнеры оставались для нее лишь съемочными площадками стимов: девственно свежий — «Конкорды» «Джей-Эй-Эль» только-только восстановлены — перелет из Нью-Йорка в Париж в обществе Робина и проверенных людей «Сенснета».
   Снижаемся. Уже над Нью-Джерси? Слышат ли дети, стайками вьющиеся по детским площадкам на крыше Проекта Бовуа, шум моторов? Скользит ли слабое эхо ее присутствия над кондо, где прошло детство Бобби? Какой ясной и светлой казалась будущая жизнь, и как немыслимо запутался мир — ритмичное постукивание тысяч сумасшедших шестеренок его механизма, где оно? — когда корпоративная воля «Сенснета» встряхнула незримыми игральными костями над ухом никому не известных, ничего еще не ведающих детей...