Страница:
— Он — человек высокого ранга.
Салли покачала головой.
— Твой старик, Куми, вот он действительно большой человек. Если ему понадобилось сплавить тебя из города ради твоей же безопасности, это означает, что грядут какие-то серьезные перемены.
* * *
— Выбрались прошвырнуться или просто выпить? — спросил Петал, когда они вошли в комнату.
Оправа его очков блеснула в свете лампы от «Тиффани» на верхушке бронзового со стразами дерева, которое росло на буфете. Кумико очень хотелось взглянуть на мраморную голову, за которой прятался модуль «Маас-Неотек», но она заставила себя смотреть в сад. Снег там приобрел цвет лондонского неба.
— Где Суэйн? — спросила Салли.
— Хозяин в отлучке, — проинформировал ее Петал.
Подойдя к буфету, Салли налила себе стакан скотча из тяжелого графина. Кумико заметила, как поморщился Петал, когда графин с тяжелым стуком опустился на полированное дерево столешницы.
— Просил что-нибудь передать?
— Нет.
— Ждешь его сегодня вечером?
— По правде говоря, не могу сказать. Обедать будете?
— Нет.
— Мне бы хотелось сэндвич, — сказала Кумико.
* * *
Четверть часа спустя, оставив нетронутый сэндвич на черном мраморном столике у кровати, она сидела посреди огромной постели. Модуль «Маас-Неотек» разместился между ее голых ног. Салли она оставила глядеть на серый сад за окном в обществе виски Суэйна.
Кумико взяла модуль в руки, и в изножье кровати, передернувшись, сфокусировался Колин.
— То, что я буду говорить, все равно никто не услышит, — поспешно прошептал он, прикладывая палец к губам, — и это к лучшему. Комната прослушивается.
Кумико хотела было ответить, потом кивнула.
— Хорошо, — сказал он. — Умница. У меня есть для тебя записи двух разговоров. Один — между твоим хозяином и его домоправителем, другой — между твоим хозяином и Салли. Первый записан через пятнадцать минут после того, как ты припрятала меня внизу. Слушай...
Кумико закрыла глаза и услышала позвякивание льдинки в стакане.
— Где наша маленькая япошка? — спросил Суэйн.
— Упакована на ночь, — ответил Петал. — А девчонка-то разговаривает сама с собой. Странно.
— О чем же?
— На деле чертовски мало. Вообще-то, с некоторыми это бывает...
— Что бывает?
— Говорят сами с собой. Хочешь ее послушать?
— Господи, нет. А где очаровательная мисс Ширс?
— Совершает моцион.
— В следующий раз вызови Берни, посмотрим, чем она занимается на этих своих прогулочках...
— Берни. — Тут Петал рассмеялся. — Да он вернется назад в ящике, порезанный на кусочки!
Теперь рассмеялся Суэйн.
— Пожалуй, и так неплохо, и так: и от Берни избавимся, и жажда знаменитой девки-бритвы будет утолена... Да, налей нам еще по одной.
— С меня хватит. Пойду спать, если я тебе больше не нужен...
— Иди, — отозвался Суэйн.
— Итак, — сказал Колин, когда Кумико открыла глаза, чтобы обнаружить, что он по-прежнему сидит на постели, — в твоей комнате сидит срабатывающий на голос «жучок». Домоправитель прослушал запись и услышал, как ты обращаешься ко мне. Идем дальше. Второй фрагмент, пожалуй, поинтереснее. Твой хозяин попивает очередной стакан виски, входит наша Салли...
— Привет, — услышала девочка голос Суэйна, — ходила подышать воздухом?
— Отвали.
— Ты же знаешь, что это вовсе не моя идея, — сказал Суэйн. — Постарайся не забывать об этом. Видишь ли, они и меня держат за яйца.
— Знаешь, Роджер, временами я испытываю сильное искушение тебе поверить.
— Попробуй. Это облегчит жизнь нам обоим.
— А временами я борюсь с искушением перерезать твою чертову глотку.
— Твоя беда, дорогая, заключается в том, что ты так и не научилась передавать дела другим. Ты все так же стремишься обо всем заботиться собственноручно.
— Послушай, ты, задница, я знаю, откуда ты взялся, и я знаю, как ты стал тем, кто ты есть. И где и что ты можешь нашептать в шайке Канаки или кого-то еще. Саракин!
Этого слова Кумико никогда раньше не слышала.
— Я снова получил от них сообщение, — светским тоном сказал Суэйн. — Она еще на побережье, но все идет к тому, что она вскоре сделает свой ход. Скорее всего, двинет на восток. Назад в твои давние охотничьи угодья. Похоже, это и вправду наш шанс. Сам дом — вне обсуждения. На том участке пляжа столько личной охраны, что ее хватит, чтобы остановить средних размеров армию.
— И ты по-прежнему будешь убеждать меня, что это всего лишь обычное похищение, Роджер? Будешь говорить, что ее будут держать до получения выкупа?
— Нет. О том, чтобы продать ее назад, ничего не говорилось.
— Так почему бы им не нанять эту армию? Нет никаких причин останавливаться на «средних размерах», так ведь? Набрать наемников, так? Нанять у какой-нибудь корпорации ребятишек из элитного отряда по извлечению. Не такая уж недоступная она цель, крадут же из исследовательских центров самые крутые мозги. Вызвать этих гребаных профи....
— В сотый раз тебе говорю — у них другие идеи. Они хотят, чтобы это сделала ты...
— Роджер, что у них на меня, а? Я хочу сказать: ты и вправду не знаешь, что именно у них на меня есть?
— И вправду не знаю. Но на основании той распечатки, которую мне вручили, могу рискнуть выдвинуть предположение.
— Ну?
— Все. Никакого ответа.
— Есть еще один момент, — продолжал Суэйн, — это всплыло только сегодня. Они хотят, чтобы все выглядело так, как будто она вышла из игры.
— Что?
— Обставить все так, как будто мы ее убили.
— И как, скажите на милость, мы это устроим?
— Тело они предоставят.
— Мое предположение: Салли покинула комнату без дальнейших комментариев, — сказал Колин уже своим голосом. — Здесь конец записи.
Салли покачала головой.
— Твой старик, Куми, вот он действительно большой человек. Если ему понадобилось сплавить тебя из города ради твоей же безопасности, это означает, что грядут какие-то серьезные перемены.
* * *
— Выбрались прошвырнуться или просто выпить? — спросил Петал, когда они вошли в комнату.
Оправа его очков блеснула в свете лампы от «Тиффани» на верхушке бронзового со стразами дерева, которое росло на буфете. Кумико очень хотелось взглянуть на мраморную голову, за которой прятался модуль «Маас-Неотек», но она заставила себя смотреть в сад. Снег там приобрел цвет лондонского неба.
— Где Суэйн? — спросила Салли.
— Хозяин в отлучке, — проинформировал ее Петал.
Подойдя к буфету, Салли налила себе стакан скотча из тяжелого графина. Кумико заметила, как поморщился Петал, когда графин с тяжелым стуком опустился на полированное дерево столешницы.
— Просил что-нибудь передать?
— Нет.
— Ждешь его сегодня вечером?
— По правде говоря, не могу сказать. Обедать будете?
— Нет.
— Мне бы хотелось сэндвич, — сказала Кумико.
* * *
Четверть часа спустя, оставив нетронутый сэндвич на черном мраморном столике у кровати, она сидела посреди огромной постели. Модуль «Маас-Неотек» разместился между ее голых ног. Салли она оставила глядеть на серый сад за окном в обществе виски Суэйна.
Кумико взяла модуль в руки, и в изножье кровати, передернувшись, сфокусировался Колин.
— То, что я буду говорить, все равно никто не услышит, — поспешно прошептал он, прикладывая палец к губам, — и это к лучшему. Комната прослушивается.
Кумико хотела было ответить, потом кивнула.
— Хорошо, — сказал он. — Умница. У меня есть для тебя записи двух разговоров. Один — между твоим хозяином и его домоправителем, другой — между твоим хозяином и Салли. Первый записан через пятнадцать минут после того, как ты припрятала меня внизу. Слушай...
Кумико закрыла глаза и услышала позвякивание льдинки в стакане.
— Где наша маленькая япошка? — спросил Суэйн.
— Упакована на ночь, — ответил Петал. — А девчонка-то разговаривает сама с собой. Странно.
— О чем же?
— На деле чертовски мало. Вообще-то, с некоторыми это бывает...
— Что бывает?
— Говорят сами с собой. Хочешь ее послушать?
— Господи, нет. А где очаровательная мисс Ширс?
— Совершает моцион.
— В следующий раз вызови Берни, посмотрим, чем она занимается на этих своих прогулочках...
— Берни. — Тут Петал рассмеялся. — Да он вернется назад в ящике, порезанный на кусочки!
Теперь рассмеялся Суэйн.
— Пожалуй, и так неплохо, и так: и от Берни избавимся, и жажда знаменитой девки-бритвы будет утолена... Да, налей нам еще по одной.
— С меня хватит. Пойду спать, если я тебе больше не нужен...
— Иди, — отозвался Суэйн.
— Итак, — сказал Колин, когда Кумико открыла глаза, чтобы обнаружить, что он по-прежнему сидит на постели, — в твоей комнате сидит срабатывающий на голос «жучок». Домоправитель прослушал запись и услышал, как ты обращаешься ко мне. Идем дальше. Второй фрагмент, пожалуй, поинтереснее. Твой хозяин попивает очередной стакан виски, входит наша Салли...
— Привет, — услышала девочка голос Суэйна, — ходила подышать воздухом?
— Отвали.
— Ты же знаешь, что это вовсе не моя идея, — сказал Суэйн. — Постарайся не забывать об этом. Видишь ли, они и меня держат за яйца.
— Знаешь, Роджер, временами я испытываю сильное искушение тебе поверить.
— Попробуй. Это облегчит жизнь нам обоим.
— А временами я борюсь с искушением перерезать твою чертову глотку.
— Твоя беда, дорогая, заключается в том, что ты так и не научилась передавать дела другим. Ты все так же стремишься обо всем заботиться собственноручно.
— Послушай, ты, задница, я знаю, откуда ты взялся, и я знаю, как ты стал тем, кто ты есть. И где и что ты можешь нашептать в шайке Канаки или кого-то еще. Саракин!
Этого слова Кумико никогда раньше не слышала.
— Я снова получил от них сообщение, — светским тоном сказал Суэйн. — Она еще на побережье, но все идет к тому, что она вскоре сделает свой ход. Скорее всего, двинет на восток. Назад в твои давние охотничьи угодья. Похоже, это и вправду наш шанс. Сам дом — вне обсуждения. На том участке пляжа столько личной охраны, что ее хватит, чтобы остановить средних размеров армию.
— И ты по-прежнему будешь убеждать меня, что это всего лишь обычное похищение, Роджер? Будешь говорить, что ее будут держать до получения выкупа?
— Нет. О том, чтобы продать ее назад, ничего не говорилось.
— Так почему бы им не нанять эту армию? Нет никаких причин останавливаться на «средних размерах», так ведь? Набрать наемников, так? Нанять у какой-нибудь корпорации ребятишек из элитного отряда по извлечению. Не такая уж недоступная она цель, крадут же из исследовательских центров самые крутые мозги. Вызвать этих гребаных профи....
— В сотый раз тебе говорю — у них другие идеи. Они хотят, чтобы это сделала ты...
— Роджер, что у них на меня, а? Я хочу сказать: ты и вправду не знаешь, что именно у них на меня есть?
— И вправду не знаю. Но на основании той распечатки, которую мне вручили, могу рискнуть выдвинуть предположение.
— Ну?
— Все. Никакого ответа.
— Есть еще один момент, — продолжал Суэйн, — это всплыло только сегодня. Они хотят, чтобы все выглядело так, как будто она вышла из игры.
— Что?
— Обставить все так, как будто мы ее убили.
— И как, скажите на милость, мы это устроим?
— Тело они предоставят.
— Мое предположение: Салли покинула комнату без дальнейших комментариев, — сказал Колин уже своим голосом. — Здесь конец записи.
Глава 10
ОБРАЗ
Час он провел, проверяя подшипники пилы, потом еще раз их смазал. Стало уже слишком холодно, чтобы работать. Придется даже пойти на большее — согреть помещение, где он держал остальных:
Следователей, Трупожора и Ведьму. Одного этого будет достаточно, чтобы нарушить хлипкое равновесие их с Джентри договоренности, но это бледнело перед тем, как объяснить сделку с Малышом Африкой и факт присутствия на Фабрике двух чужих. С Джентри не поспоришь — ток ведь принадлежит ему, потому как именно он выдаивает из Ядерной Комиссии электричество. Без ежемесячных заходов Джентри с консоли, этих ритуальных процедур, которые поддерживают у Комиссии иллюзию, что Фабрика находится где-то в другом месте и что это другое место исправно оплачивает счета, никакого электричества просто не было бы. А, кроме того, Джентри в последнее время стал совсем странный, подумал он, чувствуя хруст в коленях, когда попытался встать. Слик достал из кармана куртки пульт управления Судьей. Джентри был убежден, что у киберпространства есть некий Образ, какая-то всеобщая форма, вбирающая в себя всю совокупность информационных баз. Нельзя сказать, что это была самая сумасбродная идея, с какой Слик когда-либо сталкивался, но убежденность Джентри, что этот его Образ абсолютно, «тотально» материален, граничила с одержимостью. Постижение Образа стало для него сродни поискам Грааля.
Слик однажды отстимил ролик «Ноулиджнета» о том, какова форма Вселенной. Слик еще тогда сообразил, что Вселенная — это все, что вокруг. Так какая же у нее может быть форма? Если у нее есть форма или там образ, значит, и вокруг нее что-то есть, иначе в чем же Вселенной иметь форму, верно? Идем дальше: есть форма или образ — не важно — и есть что-то еще, так разве тогда не будет и это что-то тоже частью Вселенной? Впрочем, это не совсем та тема, на которую стоит трепаться с Джентри, потому что Джентри вполне способен завязать твои мозги узлом. Но Слик все равно считал, что киберпространство — это не Вселенная, а просто способ представления данных. Ядерная Комиссия всегда выглядит как большая красная ацтекская пирамида, но ей вовсе не обязательно выглядеть именно так. Если Комиссия захочет, то может заставить свои базы принять любую форму. У больших компаний есть даже копирайты на то, как выглядит принадлежащая им информация. Так как же можно считать, что у всей матрицы в целом есть какой-то определенный образ? Но даже если он есть, то почему это должно иметь хоть какое-то значение?
Он коснулся клавиши подачи питания. В десяти метрах от него дрогнул и загудел Судья.
Слик Генри ненавидел Судью. Вот чего никогда не понять в искусстве обычным людям. Нет, само создание Судьи, без сомнения, принесло ему некоторое удовлетворение. Но важнее другое — то, что, построив эту штуку, он выкорчевал Судью из себя, перенес боль и страх туда, где их можно было видеть, наблюдать за ними и, наконец, освободиться от самой идеи Судьи. Но какое это имеет отношение к «нравиться» или «любить»?
Почти четырехметрового роста и вполовину этого в ширину, безголовая фигура в чешуйчатом панцире стояла, мелко подрагивая. Чешуйки у Судьи были особого цвета ржавчины, как, скажем, ручки у старой тачки, отполированные трением множества ладоней. Слик долго искал способ добиться такой поверхности, перепробовал множество химикалий и наждаков и, найдя, наконец, точное сочетание, обработал им большую часть робота — во всяком случае, старые детали, выкопанные в мусоре. Конечно, холодные зубья циркульной пилы и зеркальные поверхности суставов подобной обработке не подвергались. Но в остальном Судья был именно такого оттенка ржавчины, имел такую фактуру поверхности, как какое-нибудь очень старое орудие и поныне остающееся в постоянном пользовании.
Слик передвинул большим пальцем рычаг управления, и Судья сделал шаг вперед, потом следующий. Гироскопы работали как надо: даже с оторванной рукой робот двигался с жутким достоинством — просто переставляя огромные ступни.
Слик ухмыльнулся мутному свету Фабрики. Судья топал к нему — раз-два, раз-два. Стоило только захотеть, и Слик мог бы вспомнить каждый этап конструирования Судьи. Временами ему и вправду этого хотелось. Просто ради успокоения, которое приносила мысль, что он на это способен.
Он не мог припомнить, когда бы у него что-то не получалось, но иногда казалось, что такое тоже возможно.
Вот почему он построил Судью. Потому что совершил когда-то некий проступок, причем не очень серьезный, но его поймали, и даже дважды, его судили и приговорили. Приговор был приведен в исполнение, и теперь он не в силах был вспомнить вообще хоть что-то, в лучшем случае памяти хватало минут на пять кряду. Да, угонял машины. Машины богатых. Не надейся, сказали ему, тебе гарантируют: за что сидишь, ты не забудешь.
Работая джойстиком, он заставил Судью развернуться и пройти в соседнюю комнату. Путь предстоял неблизкий — по проходу между рядами бетонных выступов в потеках влаги, на которых когда-то стояли токарные станки и сварочные агрегаты. Высоко над головой среди пыльных балок свисали мертвые плети порванных флуоресцентных трубок; там иногда гнездились птицы.
Синдром Корсакова — так они это называли: это когда с твоими нейронами делают что-то такое, от чего в памяти потом не задерживаются краткосрочные воспоминания. Так что время, которое ты отсидел, оказывается потерянным временем. Слик вроде бы слышал, что больше такого не делают, по крайней мере, не в наказание за «грандиозные» автомобильные кражи. Те, кто там не бывал, полагают, что это не так уж и плохо: отсидел в кутузке, но память о ней стерта. На самом же деле все совсем не так. Он вышел, когда кончился срок, — и три года оказались выстроены в длинную цепочку смутных вспышек растерянности и страха, отмеренных пятиминутными интервалами. Дело даже не в самих интервалах, их все равно не вспомнить, а вот переходы... Так вот, когда все кончилось, ему потребовалось создать сначала Ведьму и Трупожора, потом Следователей и теперь, под самый конец, — Судью.
Проводя Судью вверх по бетонному пандусу туда, где ждали все остальные, он услышал, как где-то на Пустоши Джентри заглушил мотор.
Общество людей вызывает у Джентри болезненное беспокойство, думал Слик, направляясь к лестнице; впрочем, верно и обратное. Чужие могут почти физически ощутить сжигающий Джентри Образ; эта его зацикленность примешивалась ко всему, что бы он ни делал. Слик понятия не имел, как Джентри справляется с собой во время своих вылазок в Муравейник. Может, он просто имеет там дело с людьми такими же зацикленными, как и он сам, с одиночками, ходящими по краю на задворках рынков наркотиков и софта. Казалось, на секс Джентри плевать. Казалось, ему это настолько до лампочки, что Слик даже гадать не пытался, чего могло бы захотеться ковбою, если бы он все же решил захотеть.
Что до Слика, отсутствие секса было основным недостатком Пустоши, особенно зимой. В летнее время иногда еще можно найти девчонку в одном из ржавых маленьких городков; именно это потянуло его тогда в Атлантик-Сити, почему он и оказался в долгу у Малыша Африки. Впоследствии он сказал себе, что лучше всего сосредоточиться на работе. А вот сейчас, взбираясь по ходящей ходуном стальной лестнице к подвесному мосту, который вел к логову Джентри, Слик обнаружил, что размышляет, как выглядит Черри Честерфилд под всеми своими куртками. Он вспомнил ее руки, какие они были быстрые и чистые, но это заставило его увидеть перед собой лицо человека на носилках, трубку, накачивающую жидкость в его левую ноздрю, Черри, промокающую ватой его впалые щеки. Слик поморщился.
— Эй, Джентри, — гаркнул он в железную пустоту Фабрики, — я поднимаюсь...
* * *
Три вещи в Джентри не были острыми, тонкими и натянутыми: глаза, губы и волосы. Глаза были большими и блеклыми, голубыми или серыми в зависимости от освещения; губы — полными и подвижными, а волосы вечно забраны назад в светлый растрепанный петушиный хвост, который подрагивал при каждом шаге хозяина. Худоба Джентри не имела ничего общего с истощением Пташки, плодом диеты задыхающихся от самих себя городков — и расшатанных нервов. Джентри был просто узким — плотно упакованные мускулы и ни грамма жира. Одевался он клево: облегающая черная кожа, украшенная черными, как смоль, бусинами — стиль, который Слик помнил еще по своим дням с «Блюз-Дьяконами». Бисер на коже, да и все остальное заставляли Слика предполагать, что Джентри около тридцати. Самому Слику было столько же.
Когда Слик вошел, Джентри прищурился на него в свете стоваттной лампочки, давая этим понять, что он просто еще одно препятствие, вставшее между ним, Джентри, и Образом. Он как раз водружал на длинный стальной стол пару мотоциклетных корзин; выглядели они тяжелыми.
В свое время Слик вырезал несколько секций крыши, вставил, где надо, рамы и прикрыл отверстия листами жесткого пластика, потом заделал швы световых люков силиконом. Затем пришел Джентри в маске и с распылителем, втащил за собой двадцать галлонов белой латексной краски. Не утруждая себя уборкой, Джентри просто залил толстым слоем краски весь мусор, грязь и потеки голубиного помета — вроде как приклеил все это к полу. И красил снова и снова, пока комната не стала более или менее белой. Джентри покрасил все, кроме световых люков. Потом Слик начал поднимать из цехов Фабрики аппаратуру: вагонетку компьютеров, киберпространственные деки, огромный старый голопроекционный стол — стол тогда чуть было не поломал лебедку, — эффектогенераторы, десятки коробок из рифленого пластика, набитых тысячами микрофишей, которые Джентри накопил за время поисков Образа, сотни метров оптокабеля на новеньких пластиковых катушках, что говорило Слику о промышленной краже. И книги, старые книги с обложками из ткани, наклеенной на картон. Слик даже не думал, что книги могут быть такими тяжелыми. И пахло от них чем-то печальным, от старых книг.
— С тех пор, как я уехал, ты тянешь несколько новых ампер, — сказал Джентри, открывая первую из корзин. — Твоя комната. Раздобыл новый обогреватель? — он стал быстро копаться в корзине, будто искал какую-то вещь, нужную ему срочно и позарез, а он по ошибке засунул ее невесть куда.
Слик прекрасно знал, что ничего Джентри не ищет, что это реакция на неожиданное вторжение кого-то — пусть даже хорошо знакомого ему человека — в его замкнутое пространство...
— Да. И складские помещения снова пришлось подтопить. Слишком холодно работать.
— Нет. — Джентри внезапно поднял глаза. — Это не обогреватель. Сила тока не та.
— Ну, — хмыкнул Слик, исходя из теории, что ухмылка заставит Джентри подумать, что он глуп и его легко напугать.
— Что «ну», Слик Генри?
— Это не обогреватель.
Джентри с резким стуком захлопнул крышку корзины.
— Ладно, можешь мне рассказать, что у тебя там, не то я вырублю тебе ток.
— Знаешь, Джентри, не будь я здесь, у тебя было бы гораздо меньше времени на... для всего. — Слик многозначительно поднял брови, указывая на проекционный стол. — Дело в том, что у меня двое гостей... — он увидел, как Джентри подобрался, бледные глаза расширились. — Но ты их не увидишь, не услышишь даже — вообще ничего. Они и на глаза тебе попадаться не будут.
— Не будут, — сказал Джентри, обходя с дальнего конца стол, голос его звучал напряженно, — потому что ты сплавишь их отсюда, верно?
— Две недели максимум, Джентри.
— Вон. Сейчас же. — Лицо Джентри вдруг оказалось в нескольких сантиметрах, и до Слика донеслось спертое изнуренное дыхание. — Или ты исчезнешь вместе с ними.
Слик был тяжелее ковбоя килограммов на десять, и эту разницу в основном составляли мускулы, но это Джентри никогда не смущало. Казалось, ему вообще наплевать на то, что с ним может случиться. Однажды Джентри ударил его в лицо. Слик тогда опустил глаза на увесистый гаечный ключ у себя в руке, и его охватило смутное недоумение.
Джентри держался неестественно прямо и уже начинал трястись. Слик давно себе уяснил, что Джентри не может спать во время своих отлучек в Бостон или Нью-Йорк. Он и на Фабрике-то не всегда ложился. А из СОБА возвращался и вовсе истерзанный, и первый день всегда был самым тяжелым.
— Взгляни-ка, — сказал Слик, как говорят с готовым расплакаться ребенком, и вытащил из кармана взятку Африки. Он поднял пакетик повыше, чтобы Джентри его было лучше видно: синие дермы, розовые таблетки, мерзкая с виду какашка опиума в красном мятом целлофане, кристаллы «магика», похожие на жирные желтые лепешки мокроты, пластиковые ингаляторы с зацарапанными ножом именами японских производителей.
— От Африки, — сказал Слик, покачивая пакетик.
— Африки? — Джентри взглянул на пакет, потом на Слика, обратно на пакет. — Какой Африки?
— От Малыша Африки. Ты его не знаешь. Он оставил это для тебя.
— Почему?
— Потому что ему было очень нужно, чтобы я ненадолго приютил его друзей. Я у него в долгу, Джентри. Я несколько раз повторил ему, как ты не любишь, чтобы кто-нибудь здесь сшивался. Как тебе мешают чужие. Поэтому, — соврал Слик, — он сказал, что ему хотелось бы оставить тебе немного кайфа в возмещение за неудобства.
Взяв пакет, Джентри поддел ногтем шов, разорвал. Вынул опиум и протянул его Слику:
— Не понадобится.
Вынул один из дермов, выдавил его из упаковки и осторожно налепил на внутреннюю сторону правого запястья. Слик остался стоять, рассеянно разминая опиум между большим и указательным пальцами и мерзко хрустя целлофаном. Джентри тем временем прошагал вдоль стола обратно и открыл корзину, откуда выудил пару новеньких черных кожаных перчаток.
— Думаю, мне лучше... познакомиться с этими твоими гостями, Слик.
— А? — Слик потрясенно сморгнул. — Да... ну... Тебе на самом деле не обязательно, я хотел сказать, разве это не...
— Нет, — отрубил Джентри, вздернув воротник куртки. — Я настаиваю.
Спускаясь по лестницам, Слик вспомнил об опиуме и швырнул его через перила в темноту.
Он ненавидел наркотики.
* * *
— Черри?
Стучась под взглядом Джентри в собственную дверь, Слик чувствовал себя ужасно нелепо. Бам, бам. Никакого ответа. Открыл дверь. Рассеянный свет. Это Черри повесила абажур на одну из лампочек — накрыла ее конусом из желтого факса, примотав бумагу стальной проволокой. Другие две девушка вывернула. Самой ее в помещении не было.
Носилки, однако, были на месте. Их обитатель все так же лежал завернутый в синий нейлоновый мешок. Оно поедает его, подумал Слик, глядя на нагромождение оборудования жизнеобеспечения — какие-то трубки, баллоны с жидкостью. Нет, сказал он самому себе, оно не дает ему помереть, как в больнице. Но тягостное впечатление не исчезало: что, если оно высасывает его по капле и будет сосать, пока не высосет досуха? Слик вспомнил Пташкину болтовню о вампирах.
— Да уж, — прокаркал Джентри, огибая его, чтобы встать у изножья носилок, — странные у тебя знакомые, Слик Генри...
Джентри обошел носилки, осторожно держась на расстоянии метра от застывшей фигуры.
— Джентри, может, тебе лучше подняться наверх? Дерм... Наверное, ты слишком много принял.
— Правда? — Джентри склонил голову набок, в глазах у него метались желтые огоньки. Он подмигнул. — Почему ты так думаешь?
— Ну... — Слик помедлил. — Ты не такой, как всегда. Я хочу сказать, не такой, как был раньше.
— Ты думаешь, меня понесло, а, Слик?
— Да.
— А мне по кайфу, когда меня несет.
— Что-то я не вижу, чтобы ты улыбался, — сказала от двери Черри.
— Это Джентри, Черри. Фабрика — вроде как его дом. Черри из Кливленда...
Но в руке у Джентри откуда-то возник тонкий черный фонарик, и ковбой принялся изучать сетку тродов, покрывавшую лоб спящего. Потом он выпрямился, луч упал на немаркированный модуль и снова метнулся вниз, чтобы пройтись по черному кабелю к сетке тродов.
— Кливленд, — наконец проговорил Джентри, как будто это было слово, которое он когда-то слышал во сне. — Интересно... — он снова поднял фонарь и наклонился, чтобы получше рассмотреть то место, где кабель уходил в модуль. — И Черри... Черри, он кто?
Луч уперся в изнуренное, раздражающе заурядное лицо.
— Не знаю, — ответила Черри. — Не свети ему в глаза. Можешь сбить ему REM или еще что.
— А это? — он осветил толстую серую пластину.
— «Эл-Эф», «низкочастотник». Так говорил Малыш. Парня он называл Графом, а эту штуку — «Эл-Эф».
Она запустила руку под куртку, чтобы почесаться.
— Ну, тогда...
Фонарик щелкнул, и луч погас. Джентри повернул к ним лицо, в его глазах ярким светом горел пламень одержимости — интересно, это дерм Малыша так по нему вдарил, что ли? — совсем глючный стал. Слику вдруг показалось, что Образ должен быть прямо тут, пылает сквозь лоб Джентри всем напоказ, разве что только сам Джентри его не видит.
— ...это должно быть именно тем, чем и должно быть.
Следователей, Трупожора и Ведьму. Одного этого будет достаточно, чтобы нарушить хлипкое равновесие их с Джентри договоренности, но это бледнело перед тем, как объяснить сделку с Малышом Африкой и факт присутствия на Фабрике двух чужих. С Джентри не поспоришь — ток ведь принадлежит ему, потому как именно он выдаивает из Ядерной Комиссии электричество. Без ежемесячных заходов Джентри с консоли, этих ритуальных процедур, которые поддерживают у Комиссии иллюзию, что Фабрика находится где-то в другом месте и что это другое место исправно оплачивает счета, никакого электричества просто не было бы. А, кроме того, Джентри в последнее время стал совсем странный, подумал он, чувствуя хруст в коленях, когда попытался встать. Слик достал из кармана куртки пульт управления Судьей. Джентри был убежден, что у киберпространства есть некий Образ, какая-то всеобщая форма, вбирающая в себя всю совокупность информационных баз. Нельзя сказать, что это была самая сумасбродная идея, с какой Слик когда-либо сталкивался, но убежденность Джентри, что этот его Образ абсолютно, «тотально» материален, граничила с одержимостью. Постижение Образа стало для него сродни поискам Грааля.
Слик однажды отстимил ролик «Ноулиджнета» о том, какова форма Вселенной. Слик еще тогда сообразил, что Вселенная — это все, что вокруг. Так какая же у нее может быть форма? Если у нее есть форма или там образ, значит, и вокруг нее что-то есть, иначе в чем же Вселенной иметь форму, верно? Идем дальше: есть форма или образ — не важно — и есть что-то еще, так разве тогда не будет и это что-то тоже частью Вселенной? Впрочем, это не совсем та тема, на которую стоит трепаться с Джентри, потому что Джентри вполне способен завязать твои мозги узлом. Но Слик все равно считал, что киберпространство — это не Вселенная, а просто способ представления данных. Ядерная Комиссия всегда выглядит как большая красная ацтекская пирамида, но ей вовсе не обязательно выглядеть именно так. Если Комиссия захочет, то может заставить свои базы принять любую форму. У больших компаний есть даже копирайты на то, как выглядит принадлежащая им информация. Так как же можно считать, что у всей матрицы в целом есть какой-то определенный образ? Но даже если он есть, то почему это должно иметь хоть какое-то значение?
Он коснулся клавиши подачи питания. В десяти метрах от него дрогнул и загудел Судья.
Слик Генри ненавидел Судью. Вот чего никогда не понять в искусстве обычным людям. Нет, само создание Судьи, без сомнения, принесло ему некоторое удовлетворение. Но важнее другое — то, что, построив эту штуку, он выкорчевал Судью из себя, перенес боль и страх туда, где их можно было видеть, наблюдать за ними и, наконец, освободиться от самой идеи Судьи. Но какое это имеет отношение к «нравиться» или «любить»?
Почти четырехметрового роста и вполовину этого в ширину, безголовая фигура в чешуйчатом панцире стояла, мелко подрагивая. Чешуйки у Судьи были особого цвета ржавчины, как, скажем, ручки у старой тачки, отполированные трением множества ладоней. Слик долго искал способ добиться такой поверхности, перепробовал множество химикалий и наждаков и, найдя, наконец, точное сочетание, обработал им большую часть робота — во всяком случае, старые детали, выкопанные в мусоре. Конечно, холодные зубья циркульной пилы и зеркальные поверхности суставов подобной обработке не подвергались. Но в остальном Судья был именно такого оттенка ржавчины, имел такую фактуру поверхности, как какое-нибудь очень старое орудие и поныне остающееся в постоянном пользовании.
Слик передвинул большим пальцем рычаг управления, и Судья сделал шаг вперед, потом следующий. Гироскопы работали как надо: даже с оторванной рукой робот двигался с жутким достоинством — просто переставляя огромные ступни.
Слик ухмыльнулся мутному свету Фабрики. Судья топал к нему — раз-два, раз-два. Стоило только захотеть, и Слик мог бы вспомнить каждый этап конструирования Судьи. Временами ему и вправду этого хотелось. Просто ради успокоения, которое приносила мысль, что он на это способен.
Он не мог припомнить, когда бы у него что-то не получалось, но иногда казалось, что такое тоже возможно.
Вот почему он построил Судью. Потому что совершил когда-то некий проступок, причем не очень серьезный, но его поймали, и даже дважды, его судили и приговорили. Приговор был приведен в исполнение, и теперь он не в силах был вспомнить вообще хоть что-то, в лучшем случае памяти хватало минут на пять кряду. Да, угонял машины. Машины богатых. Не надейся, сказали ему, тебе гарантируют: за что сидишь, ты не забудешь.
Работая джойстиком, он заставил Судью развернуться и пройти в соседнюю комнату. Путь предстоял неблизкий — по проходу между рядами бетонных выступов в потеках влаги, на которых когда-то стояли токарные станки и сварочные агрегаты. Высоко над головой среди пыльных балок свисали мертвые плети порванных флуоресцентных трубок; там иногда гнездились птицы.
Синдром Корсакова — так они это называли: это когда с твоими нейронами делают что-то такое, от чего в памяти потом не задерживаются краткосрочные воспоминания. Так что время, которое ты отсидел, оказывается потерянным временем. Слик вроде бы слышал, что больше такого не делают, по крайней мере, не в наказание за «грандиозные» автомобильные кражи. Те, кто там не бывал, полагают, что это не так уж и плохо: отсидел в кутузке, но память о ней стерта. На самом же деле все совсем не так. Он вышел, когда кончился срок, — и три года оказались выстроены в длинную цепочку смутных вспышек растерянности и страха, отмеренных пятиминутными интервалами. Дело даже не в самих интервалах, их все равно не вспомнить, а вот переходы... Так вот, когда все кончилось, ему потребовалось создать сначала Ведьму и Трупожора, потом Следователей и теперь, под самый конец, — Судью.
Проводя Судью вверх по бетонному пандусу туда, где ждали все остальные, он услышал, как где-то на Пустоши Джентри заглушил мотор.
Общество людей вызывает у Джентри болезненное беспокойство, думал Слик, направляясь к лестнице; впрочем, верно и обратное. Чужие могут почти физически ощутить сжигающий Джентри Образ; эта его зацикленность примешивалась ко всему, что бы он ни делал. Слик понятия не имел, как Джентри справляется с собой во время своих вылазок в Муравейник. Может, он просто имеет там дело с людьми такими же зацикленными, как и он сам, с одиночками, ходящими по краю на задворках рынков наркотиков и софта. Казалось, на секс Джентри плевать. Казалось, ему это настолько до лампочки, что Слик даже гадать не пытался, чего могло бы захотеться ковбою, если бы он все же решил захотеть.
Что до Слика, отсутствие секса было основным недостатком Пустоши, особенно зимой. В летнее время иногда еще можно найти девчонку в одном из ржавых маленьких городков; именно это потянуло его тогда в Атлантик-Сити, почему он и оказался в долгу у Малыша Африки. Впоследствии он сказал себе, что лучше всего сосредоточиться на работе. А вот сейчас, взбираясь по ходящей ходуном стальной лестнице к подвесному мосту, который вел к логову Джентри, Слик обнаружил, что размышляет, как выглядит Черри Честерфилд под всеми своими куртками. Он вспомнил ее руки, какие они были быстрые и чистые, но это заставило его увидеть перед собой лицо человека на носилках, трубку, накачивающую жидкость в его левую ноздрю, Черри, промокающую ватой его впалые щеки. Слик поморщился.
— Эй, Джентри, — гаркнул он в железную пустоту Фабрики, — я поднимаюсь...
* * *
Три вещи в Джентри не были острыми, тонкими и натянутыми: глаза, губы и волосы. Глаза были большими и блеклыми, голубыми или серыми в зависимости от освещения; губы — полными и подвижными, а волосы вечно забраны назад в светлый растрепанный петушиный хвост, который подрагивал при каждом шаге хозяина. Худоба Джентри не имела ничего общего с истощением Пташки, плодом диеты задыхающихся от самих себя городков — и расшатанных нервов. Джентри был просто узким — плотно упакованные мускулы и ни грамма жира. Одевался он клево: облегающая черная кожа, украшенная черными, как смоль, бусинами — стиль, который Слик помнил еще по своим дням с «Блюз-Дьяконами». Бисер на коже, да и все остальное заставляли Слика предполагать, что Джентри около тридцати. Самому Слику было столько же.
Когда Слик вошел, Джентри прищурился на него в свете стоваттной лампочки, давая этим понять, что он просто еще одно препятствие, вставшее между ним, Джентри, и Образом. Он как раз водружал на длинный стальной стол пару мотоциклетных корзин; выглядели они тяжелыми.
В свое время Слик вырезал несколько секций крыши, вставил, где надо, рамы и прикрыл отверстия листами жесткого пластика, потом заделал швы световых люков силиконом. Затем пришел Джентри в маске и с распылителем, втащил за собой двадцать галлонов белой латексной краски. Не утруждая себя уборкой, Джентри просто залил толстым слоем краски весь мусор, грязь и потеки голубиного помета — вроде как приклеил все это к полу. И красил снова и снова, пока комната не стала более или менее белой. Джентри покрасил все, кроме световых люков. Потом Слик начал поднимать из цехов Фабрики аппаратуру: вагонетку компьютеров, киберпространственные деки, огромный старый голопроекционный стол — стол тогда чуть было не поломал лебедку, — эффектогенераторы, десятки коробок из рифленого пластика, набитых тысячами микрофишей, которые Джентри накопил за время поисков Образа, сотни метров оптокабеля на новеньких пластиковых катушках, что говорило Слику о промышленной краже. И книги, старые книги с обложками из ткани, наклеенной на картон. Слик даже не думал, что книги могут быть такими тяжелыми. И пахло от них чем-то печальным, от старых книг.
— С тех пор, как я уехал, ты тянешь несколько новых ампер, — сказал Джентри, открывая первую из корзин. — Твоя комната. Раздобыл новый обогреватель? — он стал быстро копаться в корзине, будто искал какую-то вещь, нужную ему срочно и позарез, а он по ошибке засунул ее невесть куда.
Слик прекрасно знал, что ничего Джентри не ищет, что это реакция на неожиданное вторжение кого-то — пусть даже хорошо знакомого ему человека — в его замкнутое пространство...
— Да. И складские помещения снова пришлось подтопить. Слишком холодно работать.
— Нет. — Джентри внезапно поднял глаза. — Это не обогреватель. Сила тока не та.
— Ну, — хмыкнул Слик, исходя из теории, что ухмылка заставит Джентри подумать, что он глуп и его легко напугать.
— Что «ну», Слик Генри?
— Это не обогреватель.
Джентри с резким стуком захлопнул крышку корзины.
— Ладно, можешь мне рассказать, что у тебя там, не то я вырублю тебе ток.
— Знаешь, Джентри, не будь я здесь, у тебя было бы гораздо меньше времени на... для всего. — Слик многозначительно поднял брови, указывая на проекционный стол. — Дело в том, что у меня двое гостей... — он увидел, как Джентри подобрался, бледные глаза расширились. — Но ты их не увидишь, не услышишь даже — вообще ничего. Они и на глаза тебе попадаться не будут.
— Не будут, — сказал Джентри, обходя с дальнего конца стол, голос его звучал напряженно, — потому что ты сплавишь их отсюда, верно?
— Две недели максимум, Джентри.
— Вон. Сейчас же. — Лицо Джентри вдруг оказалось в нескольких сантиметрах, и до Слика донеслось спертое изнуренное дыхание. — Или ты исчезнешь вместе с ними.
Слик был тяжелее ковбоя килограммов на десять, и эту разницу в основном составляли мускулы, но это Джентри никогда не смущало. Казалось, ему вообще наплевать на то, что с ним может случиться. Однажды Джентри ударил его в лицо. Слик тогда опустил глаза на увесистый гаечный ключ у себя в руке, и его охватило смутное недоумение.
Джентри держался неестественно прямо и уже начинал трястись. Слик давно себе уяснил, что Джентри не может спать во время своих отлучек в Бостон или Нью-Йорк. Он и на Фабрике-то не всегда ложился. А из СОБА возвращался и вовсе истерзанный, и первый день всегда был самым тяжелым.
— Взгляни-ка, — сказал Слик, как говорят с готовым расплакаться ребенком, и вытащил из кармана взятку Африки. Он поднял пакетик повыше, чтобы Джентри его было лучше видно: синие дермы, розовые таблетки, мерзкая с виду какашка опиума в красном мятом целлофане, кристаллы «магика», похожие на жирные желтые лепешки мокроты, пластиковые ингаляторы с зацарапанными ножом именами японских производителей.
— От Африки, — сказал Слик, покачивая пакетик.
— Африки? — Джентри взглянул на пакет, потом на Слика, обратно на пакет. — Какой Африки?
— От Малыша Африки. Ты его не знаешь. Он оставил это для тебя.
— Почему?
— Потому что ему было очень нужно, чтобы я ненадолго приютил его друзей. Я у него в долгу, Джентри. Я несколько раз повторил ему, как ты не любишь, чтобы кто-нибудь здесь сшивался. Как тебе мешают чужие. Поэтому, — соврал Слик, — он сказал, что ему хотелось бы оставить тебе немного кайфа в возмещение за неудобства.
Взяв пакет, Джентри поддел ногтем шов, разорвал. Вынул опиум и протянул его Слику:
— Не понадобится.
Вынул один из дермов, выдавил его из упаковки и осторожно налепил на внутреннюю сторону правого запястья. Слик остался стоять, рассеянно разминая опиум между большим и указательным пальцами и мерзко хрустя целлофаном. Джентри тем временем прошагал вдоль стола обратно и открыл корзину, откуда выудил пару новеньких черных кожаных перчаток.
— Думаю, мне лучше... познакомиться с этими твоими гостями, Слик.
— А? — Слик потрясенно сморгнул. — Да... ну... Тебе на самом деле не обязательно, я хотел сказать, разве это не...
— Нет, — отрубил Джентри, вздернув воротник куртки. — Я настаиваю.
Спускаясь по лестницам, Слик вспомнил об опиуме и швырнул его через перила в темноту.
Он ненавидел наркотики.
* * *
— Черри?
Стучась под взглядом Джентри в собственную дверь, Слик чувствовал себя ужасно нелепо. Бам, бам. Никакого ответа. Открыл дверь. Рассеянный свет. Это Черри повесила абажур на одну из лампочек — накрыла ее конусом из желтого факса, примотав бумагу стальной проволокой. Другие две девушка вывернула. Самой ее в помещении не было.
Носилки, однако, были на месте. Их обитатель все так же лежал завернутый в синий нейлоновый мешок. Оно поедает его, подумал Слик, глядя на нагромождение оборудования жизнеобеспечения — какие-то трубки, баллоны с жидкостью. Нет, сказал он самому себе, оно не дает ему помереть, как в больнице. Но тягостное впечатление не исчезало: что, если оно высасывает его по капле и будет сосать, пока не высосет досуха? Слик вспомнил Пташкину болтовню о вампирах.
— Да уж, — прокаркал Джентри, огибая его, чтобы встать у изножья носилок, — странные у тебя знакомые, Слик Генри...
Джентри обошел носилки, осторожно держась на расстоянии метра от застывшей фигуры.
— Джентри, может, тебе лучше подняться наверх? Дерм... Наверное, ты слишком много принял.
— Правда? — Джентри склонил голову набок, в глазах у него метались желтые огоньки. Он подмигнул. — Почему ты так думаешь?
— Ну... — Слик помедлил. — Ты не такой, как всегда. Я хочу сказать, не такой, как был раньше.
— Ты думаешь, меня понесло, а, Слик?
— Да.
— А мне по кайфу, когда меня несет.
— Что-то я не вижу, чтобы ты улыбался, — сказала от двери Черри.
— Это Джентри, Черри. Фабрика — вроде как его дом. Черри из Кливленда...
Но в руке у Джентри откуда-то возник тонкий черный фонарик, и ковбой принялся изучать сетку тродов, покрывавшую лоб спящего. Потом он выпрямился, луч упал на немаркированный модуль и снова метнулся вниз, чтобы пройтись по черному кабелю к сетке тродов.
— Кливленд, — наконец проговорил Джентри, как будто это было слово, которое он когда-то слышал во сне. — Интересно... — он снова поднял фонарь и наклонился, чтобы получше рассмотреть то место, где кабель уходил в модуль. — И Черри... Черри, он кто?
Луч уперся в изнуренное, раздражающе заурядное лицо.
— Не знаю, — ответила Черри. — Не свети ему в глаза. Можешь сбить ему REM или еще что.
— А это? — он осветил толстую серую пластину.
— «Эл-Эф», «низкочастотник». Так говорил Малыш. Парня он называл Графом, а эту штуку — «Эл-Эф».
Она запустила руку под куртку, чтобы почесаться.
— Ну, тогда...
Фонарик щелкнул, и луч погас. Джентри повернул к ним лицо, в его глазах ярким светом горел пламень одержимости — интересно, это дерм Малыша так по нему вдарил, что ли? — совсем глючный стал. Слику вдруг показалось, что Образ должен быть прямо тут, пылает сквозь лоб Джентри всем напоказ, разве что только сам Джентри его не видит.
— ...это должно быть именно тем, чем и должно быть.
Глава 11
ОТПУСТИВ ТОРМОЗА
Мона проснулась, когда самолет зашел на посадку.
Прайор, кивая, слушал Эдди, вспыхивал на каждом кивке своей прямоугольной улыбкой. Возникало впечатление, как будто улыбка всегда была на лице, просто пряталась за бородой. Прайор успел переодеться, значит, его чемодан был в самолете. Теперь на нем был неприметный серый деловой костюм и галстук в косую полоску. Он стал похож на тех лохов, на которых Эдди натаскивал ее в Кливленде, разве что сидел костюм по-другому.
Она однажды видела, как лох примеривает костюм — тот мужик, что возил ее в гостиницу «Холидей Инн». Примерочная магазина примыкала к вестибюлю гостиницы. Лох стоял посреди комнаты в одном белье, весь в квадратах голубого света, и рассматривал свое изображение на трех больших экранах. На экранах не видно было голубых линий, поскольку на каждой голограмме лох был в другом костюме. Моне пришлось прикусить язык, чтобы не рассмеяться; система была снабжена косметологической программой: на каждом экране клиент выглядел иначе, чуть вытягивалось лицо или делался тверже подбородок — лох же вроде ничего такого не замечал. Потом он выбрал костюм, влез в тот, в котором пришел, — на том все и кончилось.
Эдди что-то объяснял Прайору, какой-то узловой момент в «архитектуре» очередной своей аферы. Мона научилась отключаться от содержания его речей, но сам голос все же до нее доходил. Эдди всегда разглагольствовал так, будто твердо знал, что никому не понять всех уловок, которыми он так гордится, поэтому говорил он медленно и доходчиво, как разговаривают с маленькими детьми, и к тому же понижал голос, чтобы создать видимость доверительности. Прайора это, похоже, не беспокоило. А потом Моне показалось, что Прайору вообще плевать, что там болтает Эдди.
Зевнув, девушка потянулась. Самолет дважды подскочил на бетоне посадочной полосы, развернулся и сбавил ход. Эдди не переставал трепаться.
— Нас ждет машина, — перебил его Прайор.
— А куда вы нас везете? — спросила Мона, не обратив внимания на гримасу Эдди.
Прайор улыбнулся своей картонной улыбкой.
— В нашу гостиницу. — Он расстегнул ремень. — Мы пробудем там несколько дней. Боюсь, большую часть времени тебе придется провести в своем номере.
— Заметано, — сказал Эдди, как будто то, что ей придется сидеть в четырех стенах, было его идеей.
— Ты любишь стимы, Мона? — спросил Прайор, по-прежнему улыбаясь.
— Конечно, — ответила она. — Кто ж не любит?
— А у тебя есть любимые записи, Мона? Есть любимая звезда?
— Энджи, — несколько ошарашенно сказала она. — Кто же еще?
Прайор, кивая, слушал Эдди, вспыхивал на каждом кивке своей прямоугольной улыбкой. Возникало впечатление, как будто улыбка всегда была на лице, просто пряталась за бородой. Прайор успел переодеться, значит, его чемодан был в самолете. Теперь на нем был неприметный серый деловой костюм и галстук в косую полоску. Он стал похож на тех лохов, на которых Эдди натаскивал ее в Кливленде, разве что сидел костюм по-другому.
Она однажды видела, как лох примеривает костюм — тот мужик, что возил ее в гостиницу «Холидей Инн». Примерочная магазина примыкала к вестибюлю гостиницы. Лох стоял посреди комнаты в одном белье, весь в квадратах голубого света, и рассматривал свое изображение на трех больших экранах. На экранах не видно было голубых линий, поскольку на каждой голограмме лох был в другом костюме. Моне пришлось прикусить язык, чтобы не рассмеяться; система была снабжена косметологической программой: на каждом экране клиент выглядел иначе, чуть вытягивалось лицо или делался тверже подбородок — лох же вроде ничего такого не замечал. Потом он выбрал костюм, влез в тот, в котором пришел, — на том все и кончилось.
Эдди что-то объяснял Прайору, какой-то узловой момент в «архитектуре» очередной своей аферы. Мона научилась отключаться от содержания его речей, но сам голос все же до нее доходил. Эдди всегда разглагольствовал так, будто твердо знал, что никому не понять всех уловок, которыми он так гордится, поэтому говорил он медленно и доходчиво, как разговаривают с маленькими детьми, и к тому же понижал голос, чтобы создать видимость доверительности. Прайора это, похоже, не беспокоило. А потом Моне показалось, что Прайору вообще плевать, что там болтает Эдди.
Зевнув, девушка потянулась. Самолет дважды подскочил на бетоне посадочной полосы, развернулся и сбавил ход. Эдди не переставал трепаться.
— Нас ждет машина, — перебил его Прайор.
— А куда вы нас везете? — спросила Мона, не обратив внимания на гримасу Эдди.
Прайор улыбнулся своей картонной улыбкой.
— В нашу гостиницу. — Он расстегнул ремень. — Мы пробудем там несколько дней. Боюсь, большую часть времени тебе придется провести в своем номере.
— Заметано, — сказал Эдди, как будто то, что ей придется сидеть в четырех стенах, было его идеей.
— Ты любишь стимы, Мона? — спросил Прайор, по-прежнему улыбаясь.
— Конечно, — ответила она. — Кто ж не любит?
— А у тебя есть любимые записи, Мона? Есть любимая звезда?
— Энджи, — несколько ошарашенно сказала она. — Кто же еще?