- Вы правы, другого входа нет, - торжествующе провозгласила призрачная тыква. - А теперь, собрав все курьезы воедино, посмотрим, чем мы богаты. Любопытное выходит дельце.
- Вы думаете, - спросил Бойл, - в нем как-то замешан виконт или полковник или кто-нибудь из этих путешественников? Что-нибудь сверхъестественное?
- О да, - серьезно сказал священник. - Если предположить, что виконт или полковник или кто-то еще, одевшись бедуином, прокрался сюда в темноте тогда это безусловно сверхъестественно.
- Как вас понять? - удивился Бойл.
- Видите ли, этот араб не оставил следов, - ответил отец Браун. Полковник и банкир - ваши ближайшие соседи с разных сторон. Но между вашим домом и банком рыхлая красная почва, на ней босые ноги отпечатались бы, как на гипсе, и красные следы были бы повсюду. А перед домом полковника мыли панель, причем вчера, не сегодня; это я выяснил, рискнув испытать на себе жгучий перец полковничьего норова. Мокрые следы остались бы по всей дороге. Ну, если бы ночной гость был виконтом или доктором, которые живут напротив, он, конечно, мог бы идти по лужайке. Однако идти по ней босиком в высшей степени затруднительно, поскольку там сплошные колючки, чертополох да заросли крапивы. Он обязательно исколол бы ноги и уж, конечно, оставил бы какие-нибудь следы. Если только он не был, как вы полагаете, существом сверхъестественным.
Бойл внимательно следил за серьезным и непроницаемым лицом священника.
- Так кто же он был, по-вашему? - наконец спросил секретарь.
- Следует помнить одну общую истину, - помолчав, проговорил отец Браун. - То, что слишком близко, как бы невидимо. Один астроном наблюдал луну, когда ему в глаз попала мошка, и обнаружил там дракона, которого на луне быть не может. И мне рассказывали, что собственный голос неузнаваем. И вообще - того, что у нас перед самыми глазами, мы сплошь и рядом не видим, а увидев, не узнаем. Если же близкое немного отдалится, мы, пожалуй, решим, что оно далеко. Давайте-ка выйдем на минутку из дома и посмотрим, как все выглядит с иной точки зрения.
Он поднялся со стула и, спускаясь по лестнице, продолжал свои объяснения так, словно, размышляя вслух, нащупывал в потемках нить мысли.
- Виконт и вся эта азиатчина, конечно, тоже идут к делу, в таких случаях все зависит от предрасположения ума.
Человек может быть настроен так, что упавший на него кирпич примет за покрытый клинописью изразец из висячих садов Семирамиды. Он даже не посмотрит на него и не увидит, что из таких же точно кирпичей сложен его собственный дом. И с вами случилось то же...
- Вот так штука! - перебил Бойл, уставясь на входную дверь. - Что бы это значило? Дверь опять заперта!
В эту дверь они вошли несколькими минутами раньше, а теперь поперек нее лежали массивные темные полосы покрытого ржавчиной железа, те самые, которые не смогли, по выражению Бойла, удержать птичек в клетке. Было что-то мрачное и ироническое в этих ветхих запорах; они словно бы сами затворились за вошедшими и не желали их выпускать.
- Ах, вы об этом! - небрежно отозвался отец Браун. - Это я сам только что запер их. А вы и не слышали?
- Нет, - недоуменно отвечал Бойл, - ничего не слышал.
- Я, собственно, так и думал, - флегматично сказал священник. Наверху это и не может быть слышно. Тут что-то вроде крючка без усилия входит в гнездо. Когда ты рядом, и то слышишь только глухой щелчок. А чтобы услышали наверху, надо сделать вот что.
Он вынул крюк из отверстия, и тот упал, с лязгом стукнув о дверную притолоку.
- Он гремит, когда дверь отмыкают, - сказал отец Браун. - Даже если отмыкать очень осторожно.
- Так, значит...
- Да, значит, - продолжал отец Браун, - что вы из комнаты слышали, как Джеймсон отпирает, а не запирает дверь. А теперь давайте и мы отопрем.
На улице священник продолжал так бесстрастно, точно читал лекцию по химии:
- Я уже говорил, что человек, настроенный определенным образом, может усмотреть дальнее в близком, близком к себе же самому, быть может - очень похожем на себя.
Так произошло с вами, когда вы сверху смотрели на гостя в причудливом наряде. Вы, конечно, не подумали о том, в каком виде вы сами предстали ему, когда он смотрел на вас снизу?
Бойл не отрывал глаз от балкона и молчал; тогда его товарищ продолжил:
- Вам казалось диким, невероятным, чтобы по цивилизованной Англии мог разгуливать бедуин, да еще босиком.
Вы забыли, что в ту минуту вы и сами были босой.
Бойл наконец обрел дар речи - но ему пришлось повторить слова, которые уже были сказаны:
- Так, значит, Джеймсон отомкнул дверь.
- Да, - подтвердил отец Браун. - Джеймсон отомкнул дверь и вышел на дорогу едва ли не в тот же момент, когда вы выходили на балкон. Он был в ночной рубашке и прихватил с собой две вещи, которые вы сто раз видели: кусок старой голубой занавески - им он обернул голову - и какой-то музыкальный инструмент из кучи восточного хлама.
Остальное доделали настроение и прямо-таки актерская игра, игра мастерская, поскольку в преступном деле он настоящий художник,- Джеймсон! не веря, воскликнул Бойл. - Эта невзрачная, дохлая курица! Я на него и не глядел...
- И тем не менее, - сказал священник, - настоящий художник. Как вы думаете, если он шесть минут играл колдуна или трубадура, мог он шесть недель играть скромного клерка?
- Не понимаю, зачем... - сказал Бойл. - Какая у него цель?
- Своей цели он достиг, - ответил отец Браун, - или почти достиг. Рыбок тогда он, конечно, уже забрал - можно было успеть двадцать раз. Но если бы он ограничился этим, вы бы все равно поняли. И он придумал сыграть экзотического чародея, чтобы у всех на уме были Индия и Аравия; теперь уж и вам трудно поверить, что разгадка таится в самом доме. Она была к вам слишком близка, и вы не разглядели ее.
- Если все это так, - сказал Бойл, - то это исключительно рискованная затея и он рассчитал все очень точно.
Ведь и правда, человека на дороге не было слышно, пока Джеймсон кричал с балкона. И, пожалуй, он действительно мог выбраться из дома прежде, чем я начал соображать и вышел на балкон.
- В любом преступлении расчет строится на том, что кто-то не успеет вовремя сообразить, - заметил Браун. - Чаще всего мы и не успеваем. Я вот, например, опоздал со своими соображениями. Он, я думаю, давно уже скрылся либо сразу же после того, как у него взяли отпечатки пальцев, либо еще до этого.
- Ну, вы-то начали соображать раньше всех, - сказал Бойл. - А я так и вовсе не сообразил бы. Джеймсон был так безупречен и бесцветен, что на него и внимания не обращали.
- Остерегайтесь людей, на которых не обращаете внимания, - сказал священник. - Вы всецело в их руках. Но и я не заподозрил его, пока вы не рассказали, что слышали, как он запирает дверь.
- Нет, заслуга полностью принадлежит вам, - проговорил Бойл.
- Заслуга принадлежит миссис Робинсон, - с улыбкой возразил отец Браун.
- Миссис Робинсон? - удивленно переспросил секретарь. - Нашей домоправительнице?
- Остерегайтесь женщин, на которых не обращаете внимания. Джеймсон уж на что мошенник высокого класса, великолепный актер, потому он и стал хорошим психологом. Такие люди, как виконт, никого не слышат, кроме себя, но этот человек сумел слушать и, когда вы все о нем забыли, сумел подобрать материал для своего романтического спектакля. Он точно знал, какую взять ноту, чтобы вы не слышали фальши. Однако и он допустил грубый психологический просчет, не подумал о миссис Робинсон.
- Не понимаю, - сказал Бойл, - она-то здесь при чем/
- Джеймсон не ожидал, что дверь будет заперта, - пояснил отец Браун. Он знал: мужчины, особенно такие беспечные, как вы с вашим патроном, могут без конца и без толку твердить, что надо сделать то-то и то-то. Но если об этом прослышит женщина, всегда есть опасность, что она возьмет да и сделает.
АЛИБИ АКТРИСЫ
Мистер Мэкдон Мандевиль, хозяин труппы, быстро шел по коридору за сценой или, вернее, под сценой. Он был элегантен, быть может, даже слишком элегантен: элегантна была бутоньерка в петлице его пиджака, элегантно сверкала его обувь, но наружность у него была совсем не элегантная.
Был он крупным мужчиной с бычьей шеей и густыми бровями, насупленными сегодня еще сильнее, чем обычно. Правда, человека в его положении ежедневно осаждают сотни мелких и крупных, старых и новых забот. Ему было неприятно проходить по коридору, где свалили декорации старых пантомим - с этих популярных пьес он начал здесь свою карьеру, но потом ему пришлось перейти на более серьезный классический репертуар, который съел немалую часть его состояния. Поэтому "Сапфировые ворота дворца Синей Бороды" и куски "Зачарованного, или Золотого грота", покрытые паутиной или изгрызенные мышами, не вызывали в нем того сладостного чувства возвращения к простоте, которое мы испытываем, когда нам дадут заглянуть в сказочный мир детства. У него даже не было времени уронить слезу над своим уроном или помечтать о детском рае: он спешил уладить весьма прозаический конфликт, какие иногда случаются в странном закулисном мире. На сей раз скандал был достаточно велик, чтобы отнестись к нему серьезно.
Мисс Марони, талантливая молодая итальянка, игравшая одну из главных ролей в пьесе, которую должны были репетировать в то утро (вечером была премьера), внезапно наотрез отказалась играть. Мистер Мандевиль еще не видел сегодня капризной дамы; и так как она заперлась в своей уборной и скандалила за дверью, трудно было надеяться, что он увидится с ней. Мистер Мандевиль был настоящий англичанин и поэтому проворчал, что все иностранцы сумасшедшие. Но мысль о выпавшем на его долю исключительном счастье обитать в единственной нормальной стране - утешала его не больше, чем "Золотой грот". Все это было и в достаточной степени неприятно; и все же внимательный наблюдатель заметил бы, что у мистера Мандевиля есть и более серьезные заботы.
Каково бы ни было тайное горе, мучившее его, оно, по-видимому, гнездилось в самом конце длинного темного коридора - там, где помещался его небольшой кабинет: проходя по коридору, он то и дело нервно оглядывался.
Но дело есть дело, и мистер Мандевиль решительно направился в противоположный конец коридора, где зеленая дверь уборной мисс Марони бросала вызов всему свету.
Кучка актеров и прочих заинтересованных лиц толпилась у этой двери: можно было подумать, что они обсуждают, не пустить ли в дело таран. Один из них был известен широкой публике, фотографии его красовались на многих каминах, а автографы - во многих альбомах. Правда, Норман Найт служил в немного отсталом и провинциальном театре, где его амплуа еще называлось героем-любовником, но путь его лежал к более славным триумфам. Он был красив; сильный раздвоенный подбородок и светлая челка придавали ему некоторое сходство с Нероном и не совсем вязались с его резкими, порывистыми движениями. Подле него стоял Ральф Рандол, пожилой характерный актер с насмешливым, острым лицом, синим от частого бритья и бесцветным от частого грима. Тут же был и второй любовник труппы, игравший чаще всего еще не совсем исчезнувшие роли "наперсника героя", - смуглый кудрявый юноша по имени Обри Верной.
Была тут и горничная, или костюмерша, жены Мандевиля - весьма грозная особа с прилизанными рыжими волосами и твердым деревянным лицом. Была тут, между прочим, и сама жена Мандевиля, державшаяся на заднем плане, - тихая женщина с терпеливым лицом, классическим, строгим, удивительно бледным из-за светлых глаз и почти бесцветных волос, расчесанных на прямой пробор, как у очень древней мадонны. Мало кто знал, что некогда она была серьезной актрисой на роли интеллектуальных ибсеновских героинь. Но ее супруг был невысокого мнения о пьесах "с проблемами"; сейчас, во всяком случае, его больше интересовала другая проблема - как извлечь упрямую итальянку из ее уборной.
- Она еще не вышла? - спросил он, обращаясь не столько к жене, сколько к ее деловитой костюмерше.
- Нет, сэр, - мрачно ответила миссис Сэндс (так ее звали).
- Черт! - сказал Мандевиль со свойственной ему простотой. - Реклама хорошая вещь, но такого рода реклама нам не нужна. Есть у нее друзья? Неужели она никого не слушается?
- Джервис говорит, с ней может справиться только ее священник, сказал Рандол. - Если она там вешается на крючке для шляп, ему бы и в самом деле лучше прийти. В общем, Джервис за ним пошел. Да вот и он сам.
Еще двое появились в конце коридора, проходящего под сценой. Один из них был Эштон Джервис, добрый человек, обычно игравший злодеев, но на сей раз передавший эту высокую честь курчавому, носатому Вернону. Другой, низенький и круглый, одетый во все черное, был отец Браун - священник из церкви, расположенной за углом.
- Я думаю, у нее были какие-нибудь основания так разобидеться, сказал он. - Никто не знает, что случилось?
- Кажется, она недовольна своей ролью, - ответил старый актер.
- Это с ними всегда бывает! - пробурчал мистер Мандевиль. - А я думал, что моя жена все правильно распределила.
- Я отдала ей лучшую роль, - устало промолвила миссис Мандевиль. Ведь все ушибленные театром девицы мечтают сыграть молодую красавицу героиню и выйти за молодого красавца героя под гром аплодисментов с галерки.
Актриса моего возраста, конечно, должна отступить на задний план и играть почтенных матрон. Так я и сделала.
Отец Браун пробрался вперед и прислушивался, стоя у запертой двери.
- Ничего не слышно? - боязливо спросил Мандевиль и добавил тихо: - Как вы думаете, она ничего не натворила?
- Кое-что слышно, - спокойно ответил священник. - Судя по звуку, она разбивает окно или зеркало, по всей вероятности ногами. С собой она не покончит, в этом я уверен. Перед самоубийством не бьют зеркала ногами. Если бы она была немкой и заперлась, чтобы поразмыслить на метафизические темы, я непременно предложил бы взломать дверь. Но итальянцы умирают не так-то просто; они не способны покончить с собой в припадке ярости. Вот кого-нибудь убить... да, это они могут... Так что будьте поосторожней, если она выскочит.
- Стало быть, вы не советуете взламывать дверь? - спросил Мандевиль.
- Нет, если вы хотите, чтобы она играла, - ответил отец Браун. - Если вы взломаете дверь, она поднимет содом и уйдет из театра. Если вы оставите ее в покое, она, вероятнее всего, выйдет - просто из любопытства. Я бы, на вашем месте, оставил кого-нибудь сторожить дверь, а сам запасся терпением часа на два.
- В таком случае, - сказал Мандесиль, - давайте репетировать те сцены, в которых она не занята. Моя жена позаботится о реквизите. В конце концов самый важный акт - четвертый. Начнем?
- Что вы репетируете? - спросил священник.
- "Школу злословия", - сказал Мандевиль. - Может, это и хорошая литература, но мне нужны пьесы. А жене нравятся эти классические комедии. По-моему, в них больше классики, чем смеха.
В эту минуту к ним подошел, ковыляя, старик привратник, которого все звали просто Сэмом, - единственный обитатель театра в те часы, когда нет ни репетиций, ни спектаклей. Он дал хозяину визитную карточку и сообщил, что его хочет видеть леди Мириам Мардек. Мистер Мандевиль ушел, а отец Браун еще несколько секунд смотрел на его жену и увидел, что по ее увядшему лицу блуждает слабая, невеселая улыбка.
Потом он тоже вышел в фойе вместе с актером, который его привел, своим близким другом и единоверцем, что не так уж редко в театральной среде. Уходя, он слышал, как миссис Мандевиль все тем же ровным тоном приказывала миссис Сэндс занять пост часового у запертой двери.
- Миссис Мандевиль, как видно, умная женщина, - сказал священник, хотя и держится все время в тени.
- Когда-то она была очень интеллигентной, - грустно сказал Джервис. Она отцвела и опустилась, выйдя замуж за такое ничтожество, как Мандевиль. У нее самые высокие театральные идеалы. Но, разумеется, ей не часто удается привить их своему супругу и повелителю. Вы представляете, он хотел, чтобы такая женщина, как она, играла мальчишек в балаганных пантомимах! Он признавал, что она хорошая актриса, но говорил, что пантомимы выгодней. Из этого вы можете заключить, как чутко и внимательно он относится к людям. Но она никогда не жаловалась. Как-то она мне сказала: "Жалобы всегда возвращаются к нам, как эхо с другого конца света; а молчание укрепляет нашу душу".
И он указал на широкую черную спину Мандевиля, беседовавшего с двумя дамами, которые вызвали его в фойе.
Леди Мириам была высокой, томной и элегантной дамой, красивой той современной красотой, которая взяла за образец египетскую мумию. Ее черные прямые стриженые волосы казались шлемом, а сильно накрашенные губы оттопыривались, что придавало лицу презрительное выражение. Ее спутница была очень живая дама с некрасивым, но привлекательным лицом и волосами, как бы посыпанными серебряной пудрой. Звали ее мисс Тереза Тальбот. Говорила главным образом она, леди Мириам казалась слишком усталой, чтобы говорить. Только когда Браун и Джервис проходили мимо, она нашла в себе силы сказать:
- Театр, вообще говоря, - скука. Но я никогда не видела репетиции в обыкновенных костюмах. Может быть, это забавно... В наши дни так трудно найти что-нибудь новое...
- Конечно, я могу дать вам ложу, - поспешно ответил Мандевиль. Будьте добры, пройдите сюда. - И он повел их в другой коридор.
- Интересно, - задумчиво промолвил Джервис, - этот ли сорт женщин предпочитает Мандевиль?
- А какие у вас причины думать, - спросил священник, - что он вообще предпочитает кого-нибудь собственной жене?
Прежде чем ответить, Джервис не меньше секунды смотрел на него.
- Мандевиль - загадка, - серьезно сказал он. - Да-да, я знаю, что он похож на самого среднего обывателя. И тем не менее он - загадка. У него что-то на совести. Его жизнь что-то омрачает. Я совершенно случайно знаю об этом больше всех. Но я не могу понять то, что знаю.
Он огляделся - нет ли кого поблизости - и прибавил, понизив голос:
- Я не боюсь рассказать вам, ведь вы крепко храните тайны. Вчера меня очень поразила одна вещь. Вы знаете, что Мандевиль работает в маленьком кабинете в конце коридора, прямо под сценой. Так вот, мне дважды пришлось пройти мимо, когда все думали, что он там один. Более того, я оба раза точно знал, где все женщины из нашей труппы.
Одни были у себя, других не было уже в театре.
- Все женщины? - переспросил Браун.
- У него была, женщина, - почти шепотом сказал Джервис. - Какая-то женщина постоянно ходит к нему, и никто из нас ее не знает. Я даже не знаю, как она туда попадает - вход только из коридора. Кажется, я как-то видел какую-то даму в вуали или в капюшоне. Она бродила, точно призрак, около театра. Но это не призрак. Я думаю, это и не "интрижка". Скорее всего тут пахнет шантажом.
- Почему? - спросил Браун.
- Потому, - сказал Джервис уже не серьезно, а мрачно, - что я слышал, как они ссорились. И под конец она сказала звонко и грозно три слова: "Я твоя жена".
- Вы думаете, он двоеженец? - задумчиво сказал отец Браун. - Что ж, двоеженство и шантаж идут рука об руку.
Кстати, репетиция, кажется, началась...
- Я не занят в этой сцене, - улыбнулся Джервис. - Сейчас репетируют только один акт - ждут, пока одумается ваша итальянка.
- А ведь верно, - заметил священник. - Интересно, одумалась ли она?
- Мы можем вернуться и поглядеть, если хотите, - сказал Джервис; и они снова спустились в коридор, одним концом упиравшийся в кабинет Мандевиля, а другим - в уборную синьоры Марони.
Недалеко от другого конца коридора они увидели актеров, поднимавшихся по лесенке на сцену. Впереди шли Вернон и старик Рандол - они очень торопились; миссис Мандевиль шла за ними своей обычной размеренной поступью, а Норман Найт, кажется, отстал нарочно, чтобы поговорить с ней. Браун и Джервис услышали обрывок их разговора.
- Я вам говорю, к нему ходит женщина! - гневно говорил Найт.
- Тсс! - отвечала миссис Мандевиль своим серебристым голосом, в котором все же звенела сталь. - Вы не должны со мной так говорить. Помните, что он - мой муж.
- Хотел бы я об этом забыть! - сказал Найт и бросился на сцену.
- Не вы один знаете, - спокойно сказал Браун, - но вряд ли это наше дело.
- Да, - пробормотал Джервис. - Похоже на то, что это знают все, но об этом никто ничего не знает.
Они подошли к тому концу коридора, где грозный страж охранял итальянскую дверь.
- Нет, не выходила, - мрачно сказала миссис Сэндс. - И не умерла, двигается. Не пойму, какие она там еще фокусы задумывает.
- А вы, случайно, не знаете, мадам, - с неожиданной изысканностью обратился к ней Браун, - где сейчас мистер Мандевиль?
- Знаю, - ответила она. - Видела, прошел в кабинет минуты две назад. Только он вошел - помощник позвал всех на сцену и занавес подняли. Значит, там и сидит, вроде не выходил.
- Вы хотите сказать, что в его кабинете только один выход, - небрежно заметил Браун. - Ну, кажется, репетиция идет, несмотря на все причуды синьоры Марони.
- Да, - ответил Джервис, помолчав. - Я отсюда слышу голоса актеров. У старика Рандола прекрасно поставленный голос.
Оба замерли, прислушиваясь. Зычный голос старого актера действительно донесся до них. Но прежде чем они заговорили снова, до них донесся и другой звук.
Это был грохот, и раздался он за закрытой дверью маленького кабинета.
Браун пронесся по коридору, как выпущенная из лука стрела, и, прежде чем Джервис очнулся и побежал за ним, он уже дергал изо всех сил ручку двери.
- Заперто, - сказал он, поворачивая к актеру чуть побледневшее лицо. Эту дверь надо взломать сейчас же.
- Вы думаете, - испуганно спросил Джервис, - что таинственная дама опять там? По-вашему, случилось... что-нибудь серьезное? - И прибавил, помолчав: - Кажется, я могу отворить. Я знаю такие замки.
Он опустился на колени, достал из кармана перочинный ножик с длинным лезвием, покопался немного в замке, и дверь распахнулась. Войдя, они сразу заметили, что в комнате нет второй двери и даже окна, а на столе горит большая лампа. Но еще раньше они увидели, что Мандевиль лежит ничком посредине комнаты и струйки крови ползут из-под его лица, словно алые змейки, зловеще сверкающие в этом неестественном пещерном свете.
Они не знали, как долго они глядели друг на друга, пока Джервис не сказал, словно освобождаясь от трудной мысли:
- Если та женщина сюда вошла, она как-то вышла.
- Может быть, мы о ней слишком много думаем, - сказал отец Браун. - В этом странном театре творится так много странного, что не все запоминаешь.
- О чем вы? - быстро спросил Джервис,- О многом, - сказал Браун. - Ну, хотя бы о другой запертой двери.
- Да ведь в том-то и дело, что она заперта! - воскликнул актер.
- Тем не менее вы про нее забыли, - сказал священник.
Он помолчал, потом задумчиво добавил:
- Эта миссис Сэндс - довольно неприятная особа.
- Вы думаете, она соврала и мисс Марони вышла из уборной? - тихо спросил актер.
- Нет, - спокойно ответил священник. - Это просто-напросто отвлеченное предположение.
- Неужели вы думаете, - крикнул актер, - что его убила миссис Сэндс?
- А это и вовсе нельзя предположить, - сказал отец Браун.
Пока они обменивались этими короткими фразами, Браун встал на колени около тела и удостоверился, что перед ними труп. Недалеко, но так, что с порога его не было видно, лежал театральный кинжал; казалось, он выпал из раны или из рук убийцы. Джервис сразу увидел, что кинжал - из реквизита и ни о чем не говорит; разве что эксперты найдут на нем отпечатки пальцев. Тогда священник встал и внимательно оглядел комнату.
- Надо послать за полицией, - сказал он. - И за доктором, хоть это и поздно... Вот я смотрю на комнату и не понимаю, как наша итальянка могла это сделать.
- Итальянка? - воскликнул Джервис. - Ну нет! По-моему, если у кого есть алиби, так только у нее. Две комнаты, обе заперты в разных концах коридора, и у одной еще сидит часовой.
- Нет, - сказал Браун. - Не совсем так. Вопрос в том, как она проникла сюда, а как она выбралась из своей уборной, я себе представляю.
- Неужели? - спросил Джервис.
- Я говорил вам, - сказал отец Браун, - что я слышал, как разбилось стекло - окно или зеркало. По глупости я забыл одну хорошо мне известную вещь: синьора Марони очень суеверна. Она ни за что не разбила бы зеркала. Значит, она разбила окно. Правда, ее уборная в подвальном этаже, но там, наверное, есть какое-нибудь окошко на улицу или во двор. А вот тут нет никаких окон.
Он поднял голову и долго разглядывал потолок.
Вдруг он быстро заговорил:
- Надо подняться наверх, позвонить, всем сказать... Какой ужас! Господи... Слышите? Они там кричат, декламируют. Комедия продолжается. Кажется, это называют трагической иронией.
Когда театр волею судьбы превратился в дом скорби, всей труппе предоставилась возможность проявить удивительные качества, присущие актерам. Мужчины вели себя как истинные джентльмены, а не только как герои-любовники. Не все любили Мандевиля, и не все доверяли ему, но они сумели сказать о нем именно то, что нужно. А по отношению к вдове они проявили не только сочувствие, но и величайшую деликатность.
- Она всегда была сильной женщиной, - говорил старик Рандол. - Во всяком случае, она умнее всех нас. Конечно, бедняге Мандевилю до нее далеко, но она всегда была ему образцовой женой. Как трогательно она иногда говорила:
"Хотелось бы жить более интеллектуальной жизнью..." А
Мандевиль... Впрочем, о мертвых - ничего, кроме хорошего. Так, кажется, говорят?
И старик отошел, грустно качая головой.
- Как же, "ничего, кроме хорошего"! - хмуро заметил Джервис. Впрочем, он, я думаю, не знает о таинственной посетительнице. Кстати, вам не кажется, что его убила загадочная женщина?
- Вы думаете, - спросил Бойл, - в нем как-то замешан виконт или полковник или кто-нибудь из этих путешественников? Что-нибудь сверхъестественное?
- О да, - серьезно сказал священник. - Если предположить, что виконт или полковник или кто-то еще, одевшись бедуином, прокрался сюда в темноте тогда это безусловно сверхъестественно.
- Как вас понять? - удивился Бойл.
- Видите ли, этот араб не оставил следов, - ответил отец Браун. Полковник и банкир - ваши ближайшие соседи с разных сторон. Но между вашим домом и банком рыхлая красная почва, на ней босые ноги отпечатались бы, как на гипсе, и красные следы были бы повсюду. А перед домом полковника мыли панель, причем вчера, не сегодня; это я выяснил, рискнув испытать на себе жгучий перец полковничьего норова. Мокрые следы остались бы по всей дороге. Ну, если бы ночной гость был виконтом или доктором, которые живут напротив, он, конечно, мог бы идти по лужайке. Однако идти по ней босиком в высшей степени затруднительно, поскольку там сплошные колючки, чертополох да заросли крапивы. Он обязательно исколол бы ноги и уж, конечно, оставил бы какие-нибудь следы. Если только он не был, как вы полагаете, существом сверхъестественным.
Бойл внимательно следил за серьезным и непроницаемым лицом священника.
- Так кто же он был, по-вашему? - наконец спросил секретарь.
- Следует помнить одну общую истину, - помолчав, проговорил отец Браун. - То, что слишком близко, как бы невидимо. Один астроном наблюдал луну, когда ему в глаз попала мошка, и обнаружил там дракона, которого на луне быть не может. И мне рассказывали, что собственный голос неузнаваем. И вообще - того, что у нас перед самыми глазами, мы сплошь и рядом не видим, а увидев, не узнаем. Если же близкое немного отдалится, мы, пожалуй, решим, что оно далеко. Давайте-ка выйдем на минутку из дома и посмотрим, как все выглядит с иной точки зрения.
Он поднялся со стула и, спускаясь по лестнице, продолжал свои объяснения так, словно, размышляя вслух, нащупывал в потемках нить мысли.
- Виконт и вся эта азиатчина, конечно, тоже идут к делу, в таких случаях все зависит от предрасположения ума.
Человек может быть настроен так, что упавший на него кирпич примет за покрытый клинописью изразец из висячих садов Семирамиды. Он даже не посмотрит на него и не увидит, что из таких же точно кирпичей сложен его собственный дом. И с вами случилось то же...
- Вот так штука! - перебил Бойл, уставясь на входную дверь. - Что бы это значило? Дверь опять заперта!
В эту дверь они вошли несколькими минутами раньше, а теперь поперек нее лежали массивные темные полосы покрытого ржавчиной железа, те самые, которые не смогли, по выражению Бойла, удержать птичек в клетке. Было что-то мрачное и ироническое в этих ветхих запорах; они словно бы сами затворились за вошедшими и не желали их выпускать.
- Ах, вы об этом! - небрежно отозвался отец Браун. - Это я сам только что запер их. А вы и не слышали?
- Нет, - недоуменно отвечал Бойл, - ничего не слышал.
- Я, собственно, так и думал, - флегматично сказал священник. Наверху это и не может быть слышно. Тут что-то вроде крючка без усилия входит в гнездо. Когда ты рядом, и то слышишь только глухой щелчок. А чтобы услышали наверху, надо сделать вот что.
Он вынул крюк из отверстия, и тот упал, с лязгом стукнув о дверную притолоку.
- Он гремит, когда дверь отмыкают, - сказал отец Браун. - Даже если отмыкать очень осторожно.
- Так, значит...
- Да, значит, - продолжал отец Браун, - что вы из комнаты слышали, как Джеймсон отпирает, а не запирает дверь. А теперь давайте и мы отопрем.
На улице священник продолжал так бесстрастно, точно читал лекцию по химии:
- Я уже говорил, что человек, настроенный определенным образом, может усмотреть дальнее в близком, близком к себе же самому, быть может - очень похожем на себя.
Так произошло с вами, когда вы сверху смотрели на гостя в причудливом наряде. Вы, конечно, не подумали о том, в каком виде вы сами предстали ему, когда он смотрел на вас снизу?
Бойл не отрывал глаз от балкона и молчал; тогда его товарищ продолжил:
- Вам казалось диким, невероятным, чтобы по цивилизованной Англии мог разгуливать бедуин, да еще босиком.
Вы забыли, что в ту минуту вы и сами были босой.
Бойл наконец обрел дар речи - но ему пришлось повторить слова, которые уже были сказаны:
- Так, значит, Джеймсон отомкнул дверь.
- Да, - подтвердил отец Браун. - Джеймсон отомкнул дверь и вышел на дорогу едва ли не в тот же момент, когда вы выходили на балкон. Он был в ночной рубашке и прихватил с собой две вещи, которые вы сто раз видели: кусок старой голубой занавески - им он обернул голову - и какой-то музыкальный инструмент из кучи восточного хлама.
Остальное доделали настроение и прямо-таки актерская игра, игра мастерская, поскольку в преступном деле он настоящий художник,- Джеймсон! не веря, воскликнул Бойл. - Эта невзрачная, дохлая курица! Я на него и не глядел...
- И тем не менее, - сказал священник, - настоящий художник. Как вы думаете, если он шесть минут играл колдуна или трубадура, мог он шесть недель играть скромного клерка?
- Не понимаю, зачем... - сказал Бойл. - Какая у него цель?
- Своей цели он достиг, - ответил отец Браун, - или почти достиг. Рыбок тогда он, конечно, уже забрал - можно было успеть двадцать раз. Но если бы он ограничился этим, вы бы все равно поняли. И он придумал сыграть экзотического чародея, чтобы у всех на уме были Индия и Аравия; теперь уж и вам трудно поверить, что разгадка таится в самом доме. Она была к вам слишком близка, и вы не разглядели ее.
- Если все это так, - сказал Бойл, - то это исключительно рискованная затея и он рассчитал все очень точно.
Ведь и правда, человека на дороге не было слышно, пока Джеймсон кричал с балкона. И, пожалуй, он действительно мог выбраться из дома прежде, чем я начал соображать и вышел на балкон.
- В любом преступлении расчет строится на том, что кто-то не успеет вовремя сообразить, - заметил Браун. - Чаще всего мы и не успеваем. Я вот, например, опоздал со своими соображениями. Он, я думаю, давно уже скрылся либо сразу же после того, как у него взяли отпечатки пальцев, либо еще до этого.
- Ну, вы-то начали соображать раньше всех, - сказал Бойл. - А я так и вовсе не сообразил бы. Джеймсон был так безупречен и бесцветен, что на него и внимания не обращали.
- Остерегайтесь людей, на которых не обращаете внимания, - сказал священник. - Вы всецело в их руках. Но и я не заподозрил его, пока вы не рассказали, что слышали, как он запирает дверь.
- Нет, заслуга полностью принадлежит вам, - проговорил Бойл.
- Заслуга принадлежит миссис Робинсон, - с улыбкой возразил отец Браун.
- Миссис Робинсон? - удивленно переспросил секретарь. - Нашей домоправительнице?
- Остерегайтесь женщин, на которых не обращаете внимания. Джеймсон уж на что мошенник высокого класса, великолепный актер, потому он и стал хорошим психологом. Такие люди, как виконт, никого не слышат, кроме себя, но этот человек сумел слушать и, когда вы все о нем забыли, сумел подобрать материал для своего романтического спектакля. Он точно знал, какую взять ноту, чтобы вы не слышали фальши. Однако и он допустил грубый психологический просчет, не подумал о миссис Робинсон.
- Не понимаю, - сказал Бойл, - она-то здесь при чем/
- Джеймсон не ожидал, что дверь будет заперта, - пояснил отец Браун. Он знал: мужчины, особенно такие беспечные, как вы с вашим патроном, могут без конца и без толку твердить, что надо сделать то-то и то-то. Но если об этом прослышит женщина, всегда есть опасность, что она возьмет да и сделает.
АЛИБИ АКТРИСЫ
Мистер Мэкдон Мандевиль, хозяин труппы, быстро шел по коридору за сценой или, вернее, под сценой. Он был элегантен, быть может, даже слишком элегантен: элегантна была бутоньерка в петлице его пиджака, элегантно сверкала его обувь, но наружность у него была совсем не элегантная.
Был он крупным мужчиной с бычьей шеей и густыми бровями, насупленными сегодня еще сильнее, чем обычно. Правда, человека в его положении ежедневно осаждают сотни мелких и крупных, старых и новых забот. Ему было неприятно проходить по коридору, где свалили декорации старых пантомим - с этих популярных пьес он начал здесь свою карьеру, но потом ему пришлось перейти на более серьезный классический репертуар, который съел немалую часть его состояния. Поэтому "Сапфировые ворота дворца Синей Бороды" и куски "Зачарованного, или Золотого грота", покрытые паутиной или изгрызенные мышами, не вызывали в нем того сладостного чувства возвращения к простоте, которое мы испытываем, когда нам дадут заглянуть в сказочный мир детства. У него даже не было времени уронить слезу над своим уроном или помечтать о детском рае: он спешил уладить весьма прозаический конфликт, какие иногда случаются в странном закулисном мире. На сей раз скандал был достаточно велик, чтобы отнестись к нему серьезно.
Мисс Марони, талантливая молодая итальянка, игравшая одну из главных ролей в пьесе, которую должны были репетировать в то утро (вечером была премьера), внезапно наотрез отказалась играть. Мистер Мандевиль еще не видел сегодня капризной дамы; и так как она заперлась в своей уборной и скандалила за дверью, трудно было надеяться, что он увидится с ней. Мистер Мандевиль был настоящий англичанин и поэтому проворчал, что все иностранцы сумасшедшие. Но мысль о выпавшем на его долю исключительном счастье обитать в единственной нормальной стране - утешала его не больше, чем "Золотой грот". Все это было и в достаточной степени неприятно; и все же внимательный наблюдатель заметил бы, что у мистера Мандевиля есть и более серьезные заботы.
Каково бы ни было тайное горе, мучившее его, оно, по-видимому, гнездилось в самом конце длинного темного коридора - там, где помещался его небольшой кабинет: проходя по коридору, он то и дело нервно оглядывался.
Но дело есть дело, и мистер Мандевиль решительно направился в противоположный конец коридора, где зеленая дверь уборной мисс Марони бросала вызов всему свету.
Кучка актеров и прочих заинтересованных лиц толпилась у этой двери: можно было подумать, что они обсуждают, не пустить ли в дело таран. Один из них был известен широкой публике, фотографии его красовались на многих каминах, а автографы - во многих альбомах. Правда, Норман Найт служил в немного отсталом и провинциальном театре, где его амплуа еще называлось героем-любовником, но путь его лежал к более славным триумфам. Он был красив; сильный раздвоенный подбородок и светлая челка придавали ему некоторое сходство с Нероном и не совсем вязались с его резкими, порывистыми движениями. Подле него стоял Ральф Рандол, пожилой характерный актер с насмешливым, острым лицом, синим от частого бритья и бесцветным от частого грима. Тут же был и второй любовник труппы, игравший чаще всего еще не совсем исчезнувшие роли "наперсника героя", - смуглый кудрявый юноша по имени Обри Верной.
Была тут и горничная, или костюмерша, жены Мандевиля - весьма грозная особа с прилизанными рыжими волосами и твердым деревянным лицом. Была тут, между прочим, и сама жена Мандевиля, державшаяся на заднем плане, - тихая женщина с терпеливым лицом, классическим, строгим, удивительно бледным из-за светлых глаз и почти бесцветных волос, расчесанных на прямой пробор, как у очень древней мадонны. Мало кто знал, что некогда она была серьезной актрисой на роли интеллектуальных ибсеновских героинь. Но ее супруг был невысокого мнения о пьесах "с проблемами"; сейчас, во всяком случае, его больше интересовала другая проблема - как извлечь упрямую итальянку из ее уборной.
- Она еще не вышла? - спросил он, обращаясь не столько к жене, сколько к ее деловитой костюмерше.
- Нет, сэр, - мрачно ответила миссис Сэндс (так ее звали).
- Черт! - сказал Мандевиль со свойственной ему простотой. - Реклама хорошая вещь, но такого рода реклама нам не нужна. Есть у нее друзья? Неужели она никого не слушается?
- Джервис говорит, с ней может справиться только ее священник, сказал Рандол. - Если она там вешается на крючке для шляп, ему бы и в самом деле лучше прийти. В общем, Джервис за ним пошел. Да вот и он сам.
Еще двое появились в конце коридора, проходящего под сценой. Один из них был Эштон Джервис, добрый человек, обычно игравший злодеев, но на сей раз передавший эту высокую честь курчавому, носатому Вернону. Другой, низенький и круглый, одетый во все черное, был отец Браун - священник из церкви, расположенной за углом.
- Я думаю, у нее были какие-нибудь основания так разобидеться, сказал он. - Никто не знает, что случилось?
- Кажется, она недовольна своей ролью, - ответил старый актер.
- Это с ними всегда бывает! - пробурчал мистер Мандевиль. - А я думал, что моя жена все правильно распределила.
- Я отдала ей лучшую роль, - устало промолвила миссис Мандевиль. Ведь все ушибленные театром девицы мечтают сыграть молодую красавицу героиню и выйти за молодого красавца героя под гром аплодисментов с галерки.
Актриса моего возраста, конечно, должна отступить на задний план и играть почтенных матрон. Так я и сделала.
Отец Браун пробрался вперед и прислушивался, стоя у запертой двери.
- Ничего не слышно? - боязливо спросил Мандевиль и добавил тихо: - Как вы думаете, она ничего не натворила?
- Кое-что слышно, - спокойно ответил священник. - Судя по звуку, она разбивает окно или зеркало, по всей вероятности ногами. С собой она не покончит, в этом я уверен. Перед самоубийством не бьют зеркала ногами. Если бы она была немкой и заперлась, чтобы поразмыслить на метафизические темы, я непременно предложил бы взломать дверь. Но итальянцы умирают не так-то просто; они не способны покончить с собой в припадке ярости. Вот кого-нибудь убить... да, это они могут... Так что будьте поосторожней, если она выскочит.
- Стало быть, вы не советуете взламывать дверь? - спросил Мандевиль.
- Нет, если вы хотите, чтобы она играла, - ответил отец Браун. - Если вы взломаете дверь, она поднимет содом и уйдет из театра. Если вы оставите ее в покое, она, вероятнее всего, выйдет - просто из любопытства. Я бы, на вашем месте, оставил кого-нибудь сторожить дверь, а сам запасся терпением часа на два.
- В таком случае, - сказал Мандесиль, - давайте репетировать те сцены, в которых она не занята. Моя жена позаботится о реквизите. В конце концов самый важный акт - четвертый. Начнем?
- Что вы репетируете? - спросил священник.
- "Школу злословия", - сказал Мандевиль. - Может, это и хорошая литература, но мне нужны пьесы. А жене нравятся эти классические комедии. По-моему, в них больше классики, чем смеха.
В эту минуту к ним подошел, ковыляя, старик привратник, которого все звали просто Сэмом, - единственный обитатель театра в те часы, когда нет ни репетиций, ни спектаклей. Он дал хозяину визитную карточку и сообщил, что его хочет видеть леди Мириам Мардек. Мистер Мандевиль ушел, а отец Браун еще несколько секунд смотрел на его жену и увидел, что по ее увядшему лицу блуждает слабая, невеселая улыбка.
Потом он тоже вышел в фойе вместе с актером, который его привел, своим близким другом и единоверцем, что не так уж редко в театральной среде. Уходя, он слышал, как миссис Мандевиль все тем же ровным тоном приказывала миссис Сэндс занять пост часового у запертой двери.
- Миссис Мандевиль, как видно, умная женщина, - сказал священник, хотя и держится все время в тени.
- Когда-то она была очень интеллигентной, - грустно сказал Джервис. Она отцвела и опустилась, выйдя замуж за такое ничтожество, как Мандевиль. У нее самые высокие театральные идеалы. Но, разумеется, ей не часто удается привить их своему супругу и повелителю. Вы представляете, он хотел, чтобы такая женщина, как она, играла мальчишек в балаганных пантомимах! Он признавал, что она хорошая актриса, но говорил, что пантомимы выгодней. Из этого вы можете заключить, как чутко и внимательно он относится к людям. Но она никогда не жаловалась. Как-то она мне сказала: "Жалобы всегда возвращаются к нам, как эхо с другого конца света; а молчание укрепляет нашу душу".
И он указал на широкую черную спину Мандевиля, беседовавшего с двумя дамами, которые вызвали его в фойе.
Леди Мириам была высокой, томной и элегантной дамой, красивой той современной красотой, которая взяла за образец египетскую мумию. Ее черные прямые стриженые волосы казались шлемом, а сильно накрашенные губы оттопыривались, что придавало лицу презрительное выражение. Ее спутница была очень живая дама с некрасивым, но привлекательным лицом и волосами, как бы посыпанными серебряной пудрой. Звали ее мисс Тереза Тальбот. Говорила главным образом она, леди Мириам казалась слишком усталой, чтобы говорить. Только когда Браун и Джервис проходили мимо, она нашла в себе силы сказать:
- Театр, вообще говоря, - скука. Но я никогда не видела репетиции в обыкновенных костюмах. Может быть, это забавно... В наши дни так трудно найти что-нибудь новое...
- Конечно, я могу дать вам ложу, - поспешно ответил Мандевиль. Будьте добры, пройдите сюда. - И он повел их в другой коридор.
- Интересно, - задумчиво промолвил Джервис, - этот ли сорт женщин предпочитает Мандевиль?
- А какие у вас причины думать, - спросил священник, - что он вообще предпочитает кого-нибудь собственной жене?
Прежде чем ответить, Джервис не меньше секунды смотрел на него.
- Мандевиль - загадка, - серьезно сказал он. - Да-да, я знаю, что он похож на самого среднего обывателя. И тем не менее он - загадка. У него что-то на совести. Его жизнь что-то омрачает. Я совершенно случайно знаю об этом больше всех. Но я не могу понять то, что знаю.
Он огляделся - нет ли кого поблизости - и прибавил, понизив голос:
- Я не боюсь рассказать вам, ведь вы крепко храните тайны. Вчера меня очень поразила одна вещь. Вы знаете, что Мандевиль работает в маленьком кабинете в конце коридора, прямо под сценой. Так вот, мне дважды пришлось пройти мимо, когда все думали, что он там один. Более того, я оба раза точно знал, где все женщины из нашей труппы.
Одни были у себя, других не было уже в театре.
- Все женщины? - переспросил Браун.
- У него была, женщина, - почти шепотом сказал Джервис. - Какая-то женщина постоянно ходит к нему, и никто из нас ее не знает. Я даже не знаю, как она туда попадает - вход только из коридора. Кажется, я как-то видел какую-то даму в вуали или в капюшоне. Она бродила, точно призрак, около театра. Но это не призрак. Я думаю, это и не "интрижка". Скорее всего тут пахнет шантажом.
- Почему? - спросил Браун.
- Потому, - сказал Джервис уже не серьезно, а мрачно, - что я слышал, как они ссорились. И под конец она сказала звонко и грозно три слова: "Я твоя жена".
- Вы думаете, он двоеженец? - задумчиво сказал отец Браун. - Что ж, двоеженство и шантаж идут рука об руку.
Кстати, репетиция, кажется, началась...
- Я не занят в этой сцене, - улыбнулся Джервис. - Сейчас репетируют только один акт - ждут, пока одумается ваша итальянка.
- А ведь верно, - заметил священник. - Интересно, одумалась ли она?
- Мы можем вернуться и поглядеть, если хотите, - сказал Джервис; и они снова спустились в коридор, одним концом упиравшийся в кабинет Мандевиля, а другим - в уборную синьоры Марони.
Недалеко от другого конца коридора они увидели актеров, поднимавшихся по лесенке на сцену. Впереди шли Вернон и старик Рандол - они очень торопились; миссис Мандевиль шла за ними своей обычной размеренной поступью, а Норман Найт, кажется, отстал нарочно, чтобы поговорить с ней. Браун и Джервис услышали обрывок их разговора.
- Я вам говорю, к нему ходит женщина! - гневно говорил Найт.
- Тсс! - отвечала миссис Мандевиль своим серебристым голосом, в котором все же звенела сталь. - Вы не должны со мной так говорить. Помните, что он - мой муж.
- Хотел бы я об этом забыть! - сказал Найт и бросился на сцену.
- Не вы один знаете, - спокойно сказал Браун, - но вряд ли это наше дело.
- Да, - пробормотал Джервис. - Похоже на то, что это знают все, но об этом никто ничего не знает.
Они подошли к тому концу коридора, где грозный страж охранял итальянскую дверь.
- Нет, не выходила, - мрачно сказала миссис Сэндс. - И не умерла, двигается. Не пойму, какие она там еще фокусы задумывает.
- А вы, случайно, не знаете, мадам, - с неожиданной изысканностью обратился к ней Браун, - где сейчас мистер Мандевиль?
- Знаю, - ответила она. - Видела, прошел в кабинет минуты две назад. Только он вошел - помощник позвал всех на сцену и занавес подняли. Значит, там и сидит, вроде не выходил.
- Вы хотите сказать, что в его кабинете только один выход, - небрежно заметил Браун. - Ну, кажется, репетиция идет, несмотря на все причуды синьоры Марони.
- Да, - ответил Джервис, помолчав. - Я отсюда слышу голоса актеров. У старика Рандола прекрасно поставленный голос.
Оба замерли, прислушиваясь. Зычный голос старого актера действительно донесся до них. Но прежде чем они заговорили снова, до них донесся и другой звук.
Это был грохот, и раздался он за закрытой дверью маленького кабинета.
Браун пронесся по коридору, как выпущенная из лука стрела, и, прежде чем Джервис очнулся и побежал за ним, он уже дергал изо всех сил ручку двери.
- Заперто, - сказал он, поворачивая к актеру чуть побледневшее лицо. Эту дверь надо взломать сейчас же.
- Вы думаете, - испуганно спросил Джервис, - что таинственная дама опять там? По-вашему, случилось... что-нибудь серьезное? - И прибавил, помолчав: - Кажется, я могу отворить. Я знаю такие замки.
Он опустился на колени, достал из кармана перочинный ножик с длинным лезвием, покопался немного в замке, и дверь распахнулась. Войдя, они сразу заметили, что в комнате нет второй двери и даже окна, а на столе горит большая лампа. Но еще раньше они увидели, что Мандевиль лежит ничком посредине комнаты и струйки крови ползут из-под его лица, словно алые змейки, зловеще сверкающие в этом неестественном пещерном свете.
Они не знали, как долго они глядели друг на друга, пока Джервис не сказал, словно освобождаясь от трудной мысли:
- Если та женщина сюда вошла, она как-то вышла.
- Может быть, мы о ней слишком много думаем, - сказал отец Браун. - В этом странном театре творится так много странного, что не все запоминаешь.
- О чем вы? - быстро спросил Джервис,- О многом, - сказал Браун. - Ну, хотя бы о другой запертой двери.
- Да ведь в том-то и дело, что она заперта! - воскликнул актер.
- Тем не менее вы про нее забыли, - сказал священник.
Он помолчал, потом задумчиво добавил:
- Эта миссис Сэндс - довольно неприятная особа.
- Вы думаете, она соврала и мисс Марони вышла из уборной? - тихо спросил актер.
- Нет, - спокойно ответил священник. - Это просто-напросто отвлеченное предположение.
- Неужели вы думаете, - крикнул актер, - что его убила миссис Сэндс?
- А это и вовсе нельзя предположить, - сказал отец Браун.
Пока они обменивались этими короткими фразами, Браун встал на колени около тела и удостоверился, что перед ними труп. Недалеко, но так, что с порога его не было видно, лежал театральный кинжал; казалось, он выпал из раны или из рук убийцы. Джервис сразу увидел, что кинжал - из реквизита и ни о чем не говорит; разве что эксперты найдут на нем отпечатки пальцев. Тогда священник встал и внимательно оглядел комнату.
- Надо послать за полицией, - сказал он. - И за доктором, хоть это и поздно... Вот я смотрю на комнату и не понимаю, как наша итальянка могла это сделать.
- Итальянка? - воскликнул Джервис. - Ну нет! По-моему, если у кого есть алиби, так только у нее. Две комнаты, обе заперты в разных концах коридора, и у одной еще сидит часовой.
- Нет, - сказал Браун. - Не совсем так. Вопрос в том, как она проникла сюда, а как она выбралась из своей уборной, я себе представляю.
- Неужели? - спросил Джервис.
- Я говорил вам, - сказал отец Браун, - что я слышал, как разбилось стекло - окно или зеркало. По глупости я забыл одну хорошо мне известную вещь: синьора Марони очень суеверна. Она ни за что не разбила бы зеркала. Значит, она разбила окно. Правда, ее уборная в подвальном этаже, но там, наверное, есть какое-нибудь окошко на улицу или во двор. А вот тут нет никаких окон.
Он поднял голову и долго разглядывал потолок.
Вдруг он быстро заговорил:
- Надо подняться наверх, позвонить, всем сказать... Какой ужас! Господи... Слышите? Они там кричат, декламируют. Комедия продолжается. Кажется, это называют трагической иронией.
Когда театр волею судьбы превратился в дом скорби, всей труппе предоставилась возможность проявить удивительные качества, присущие актерам. Мужчины вели себя как истинные джентльмены, а не только как герои-любовники. Не все любили Мандевиля, и не все доверяли ему, но они сумели сказать о нем именно то, что нужно. А по отношению к вдове они проявили не только сочувствие, но и величайшую деликатность.
- Она всегда была сильной женщиной, - говорил старик Рандол. - Во всяком случае, она умнее всех нас. Конечно, бедняге Мандевилю до нее далеко, но она всегда была ему образцовой женой. Как трогательно она иногда говорила:
"Хотелось бы жить более интеллектуальной жизнью..." А
Мандевиль... Впрочем, о мертвых - ничего, кроме хорошего. Так, кажется, говорят?
И старик отошел, грустно качая головой.
- Как же, "ничего, кроме хорошего"! - хмуро заметил Джервис. Впрочем, он, я думаю, не знает о таинственной посетительнице. Кстати, вам не кажется, что его убила загадочная женщина?