- И все не женится?
- На ком? - прищуривала глаза Марья Ивановна. - Хорошую невесту сразу не подыщешь, они ведь не растут в огороде, а пустая баба зачем ему? На каникулы в Смоленск поехать собирается. Может, там у него кто есть. Ладно, пойду я, заговорилась с тобой.
Полюбили Смугляка и в институте. Вел он себя скромно, серьезно. В помощи никому и никогда не отказывал, учился прилежно, много помогал товарищам в военной подготовке. Студенты и преподаватели относились к нему с большим уважением.
В первые месяцы занятий Смугляк завязал письменную связь с Колей Громовым, Степаном Ковальчуком, летчиком-истребителем Аркадием Осадчим и с партизаном Иваном Андреевичем Шугаем. Коля третий год уже учился в военной академии, Ковальчук работал в шахтоуправлении в Донбассе, а летчик Осадчий служил в Белоруссии. Он стал подполковником и командовал теперь авиационным полком. В своих шутливых письмах Осадчий настойчиво приглашал Смугляка в гости. В ответных письмах Михаил благодарил его за внимание, ссылался на большую занятость в институте, но от будущей поездки не отказывался.
Особенно часто приходили письма от Ивана Андреевича. Этот усатый "запорожский казак", как его называли в партизанском отряде, подробно описывал всю свою жизнь и работу, рассказывал о Максиме, который не очень прилежно учится в школе, а возмечтал о самостоятельной работе, решил быть шофером. Сестра его, Палаша, сразу же после войны вернулась из Германии на родину, вышла замуж и теперь живет в Витебске, работает на прядильной фабрике. Иван Андреевич убедительно просил Смугляка приехать в Смоленск, серьезно поговорить с Максимом, которому он твердо решил дать высшее образование.
В первые же каникулы Смугляк выехал в Смоленск. Бывшего старого партизана он разыскал на окраине города, в маленьком, уютном домике. Шугай только что вернулся из мастерской и, пообедав, раскладывал пиленые дрова на просушку. Увидев Смугляка, он прослезился, крепко обнял товарища. Потом успокоился, показал гостю огород и сад. Была уже зима. Но погода стояла теплая, снег выпадал и сразу же таял. В огороде купались рябые, как одна, курицы, в закуте хрюкал огромный боров. Смугляк осмотрел хозяйство Шугая, сказал:
- Не плохо живешь, Иван Андреевич!
- Для существования все это нужно, - ответил бывший партизан, скручивая козью ножку. - В столярной-то мастерской я немного зарабатываю восемьсот рублей всего. На двоих мало. Но дирекция не отказывает в помощи: когда премию подкинет, когда топливо.
Максима дома не было. Пришел он только через два часа. Иван Андреевич спрятал Смугляка в горницу, а сам встретил Максима вопросом:
- Ну, какие у тебя успехи сегодня?
- Неплохие, отец, - ответил Максим, раздеваясь. - Завтра иду оформляться на курсы шоферов. Уже договорился.
- Вот как! - воскликнул Шугай, поднимаясь со скамьи. - А кто же это разрешил тебе - соседка, что ли?
- Не сердись, отец! Ну как ты не можешь понять, ведь у шоферов заманчивые перспективы. Пока машины существуют, водители всегда будут заняты. Мне не придется слонятся в поисках работы.
- А инженеры, по-твоему, безработными останутся?
- Не безработными, но... Короче, меня это мало интересует. Пять лет учиться - и тысячу рублей получать. Зачем мне это? Я без высшего образования тысячу всегда заработаю.
- Смотри-ка ты какой расчетливый! - Иван Андреевич не спеша подошел и открыл двери горницы. - Вы слышали, Михаил Петрович, что говорит этот юнец? Полюбуйтесь-ка на него.
- Слышал, слышал, Иван Андреевич, - заговорил Смугляк, выходя в переднюю комнату. - Напрасно ты так решил, Максим. Ну, здравствуй, разведчик!
Максим и рад был, и сконфужен.
- Подумать нужно, Максим, - продолжал Смугляк, - бросать школу - это не твой путь, Максим. Я вот почти в два раза старше тебя, а учусь. Ну, садись, поговорим. Конечно, шоферы тоже нужны стране, но у тебя есть возможность стать инженером или врачом. Правда?
Максим задумался. Непререкаемый авторитет Смугляка был для него выше всякого закона. Если бывший партизанский командир говорит о необходимости учиться в школе, значит, так надо. Иван Андреевич остался довольным. Он внимательно смотрел на приемного сына и улыбался: значит, дошло до парня, значит, все в порядке.
За четыре дня, проведенные у Шугая, Смугляк вместе с Максимом осмотрел древний русский город, побывал у памятника Кутузову, прошелся по берегу Днепра. Михаил несколько раз возвращался к разговору о занятиях Максима. Бывший юный разведчик, затаив дыхание, слушал его и мысленно прощался со своим шоферским увлечением. Вечером, на четвертый день, когда Иван Андреевич и Максим провожали Смугляка в Харьков, Михаил тепло распрощался с растроганным Шугаем и подал руку его приемному сыну.
- Скажи мне что-нибудь, Максим, на прощанье.
Максим поднял голову. Его голубые глаза улыбались.
- Пойду в институт! - сказал он.
*
В начале третьего курса Михаил близко познакомился со студенткой Любой Веселковой и ее родителями. Отец Любы занимал должность заведующего ресторанами, а мать работала закройщицей в ателье мод, в дамском отделении. Люба не знала трудностей, всегда жила в достатке, одевалась со вкусом, по последней моде, часто ходила в театр. Единственная дочь Веселковых не отказывала себе в удовольствиях, ежегодно с папой и мамой выезжала на южный берег Крыма. Она очень недурно рисовала пейзажи.
В семье Веселковых Смугляк был частым гостем. Родители Любы относились к нему доброжелательно. Иногда они коллективно читали романы Толстого, поэмы Пушкина и Твардовского. В выходные дни, обычно под вечер, Веселковы и Смугляк уходили в кино или в театр, а чаще всего прогуливались по аллеям каштанового парка. Врожденной вежливостью и тактичностью Михаил, словно намеренно, все больше и больше привораживал родителей Любы. Они уже начинали видеть в лице бывшего фронтовика порядочного избранника сердца дочери и всячески способствовали их сближению.
Люба, красивая блондинка, с грациозной фигурой и с пышной, волнистой прической, в институте сидела рядом с Михаилом за одним учебным столом. Вместе они записывали лекции и вместе готовились к зачетам. Общительная и отзывчивая, Люба привлекала внимание многих молодых людей. За ней ухаживали институтские парни, она не отталкивала их, но предпочтение отдавала Михаилу, считая его умным и душевным человеком, познавшим трудовую жизнь и невзгоды военных походов. Ее не смущало то, что Смугляк был на восемь лет старше, ей интересно было с ним беседовать: он многое знал и о многом мог рассказать. Михаил тоже искал общения с Любой. Она напоминала ему Тасю - и фигурой, и походкой, и даже немного голосом. Однажды вечером, гуляя в парке, Люба рассказала Михаилу безобидный анекдот и серьезно спросила:
- Почему вы не женитесь, Михаил Петрович?
- Не на ком, Любочка, - вздохнул Смугляк, беря ее под руку и заглядывая в глаза. - На тебе бы вот женился, но разве ты согласишься быть женой израненного фронтовика.
Люба опустила голову, промолчала.
- А почему ты не выходишь замуж? - в свою очередь спросил Михаил, стараясь шагать в ногу.
- Не за кого, - тоже вздохнула Люба, подражая Михаилу. - За вас бы вот пошла, но разве вы возьмете в жены такую девушку?
Михаил остановился. Удивление застыло на его лице.
- Разрешите принять это за шутку?
- Нет, Михаил Петрович, я не шучу.
- Это верно, Любочка?
Михаил не нашел в себе силы подавить страсть. Пылающий всем внутренним огнем, он прижал к себе Любочку и крепко поцеловал ее в горячие губы. Она сразу обмякла, прислонилась к нему, и он услышал, как трепетно забилось сердце в ее груди. Ему казалось, что он слился с ней воедино.
- Вот к я нашел свое счастье! - с чувством произнес Михаил.
С этого вечера их отношения стали более близкими. Наедине Люба наслаждалась поцелуями Михаила, отдавая им всю свою девичью страстность и всю силу молодости. Михаилу эти вечера представлялись волшебными, сказочно бурлящими родниками жизни. Он чувствовал себя счастливым и жизнерадостным. Но слишком кратким было это волшебное счастье.
Однажды Люба решилась зайти на квартиру Смугляка посмотреть, как он живет, какие приобретает книги, и вообще взглянуть на его быт. Просматривая на этажерке произведения Пушкина, Тургенева, Шевченко и Горького, она вдруг увидела объемистую тетрадь, на первом листе которой было написано: "Страницы исповеди".
Девушка заинтересовалась:
- Можно посмотреть?
- Даже прочитать, - разрешил Михаил.
Тетрадь была исписана четким, красивым почерком. "Исповедь" начиналась с убийства Гришки Федько в шахтерском поселке, у буфета, и заканчивалась удалением снарядных осколков из тела Смугляка во фронтовом госпитале. Больше часа Люба с захватывающим вниманием читала эту искреннюю, проникнутую глубоким чувством повесть человека.
Михаил не спускал глаз с Любы. Лицо девушки постепенно тускнело. Вместо светлой и милой улыбки на нем появлялись то жалость и презрение, то удивление и страх. Она старалась не показывать охватившего ее волнения, но не умела этого сделать: странные, противоречивые чувства рвали ее душу и сердце. Дочитав до конца, она закрыла тетрадь и отвернулась к окну.
- Зачем вы разрешили мне знать вашу тайну? - спросила Люба, не поворачивая головы к Михаилу. - Зачем?
- Я люблю тебя, Любочка!
Она молча поднялась со стула и, не прощаясь, вышла из комнаты, попросив не провожать ее сегодня.
Утром Люба не пришла на лекции. Появилась только после выходного дня, отчужденная и неприступная. Она сразу же пересела за свободный стол, подальше от Михаила. Смугляк понял, что девушка сознательно уединяется, но в перерыв все-таки попытался узнать, в чем дело. На его вопросы она ответила сухо и неохотно, а после занятий взяла под руку подругу и направилась в ателье мод.
На следующий день Смугляк случайно увидел ее в коридоре. Уже бодрая и веселая, она кокетливо разговаривала со студентом другого факультета, приглашая его на просмотр новой итальянской кинокартины. Проходя мимо, Михаил поздоровался, но Люба не ответила ему на приветствие, продолжая разговаривать и кокетничать с новым "избранником сердца". В конце дня Смугляк решил объясниться с Любой. Нагнав ее уже на улице, он, чувствуя гнетущую неловкость, спросил ее:
- Скажи все-таки, в чем дело, Любочка?
- Не спрашивайте, Михаил Петрович.
- Но почему? Это какое-то недоразумение.
Она промолчала.
- Вы обижаете меня, Любочка.
- Может быть. Я не причинила вам неприятностей, а если причинила, то вы легко их перенесете. Вы - человек бывалый. Кстати, могу успокоить вас: ваша тайна дальше меня не пойдет.
- Она уже пошла в Москву. Неужели тебя устрашила моя биография? Ты же не такая, Любочка, пойми.
- Счастливо оставаться, Михаил Петрович!
Она свернула к магазину, а Смугляк, не замечая ничего и никого вокруг, направился в парк. Там он присел на скамеечку и погрузился в размышления. "Ах, Люба, Люба! Как я ошибся в тебе! Какая пропасть между тобой и Тасей! Нет, видимо, никто и никогда не заменит мне Тасю, мою первую спутницу, первого друга!"
Стройная, красивая девушка, с книгами в руках, несколько раз уже проходила мимо Михаила, присматриваясь к нему. Смугляк не поднимал головы. Когда она подошла к скамеечке, он вдруг выпрямился, и взгляды их встретились. Михаил словно очнулся. Быстро встал и, приветливо улыбаясь, спросил:
- Вы кого-то, видимо, узнаете во мне?
- Не кого-то, а вас, товарищ Смугляк! - ответила она звонким голосом, улыбаясь. - Я уже хожу здесь минут двадцать. Я вас сразу узнала, но подойти не решилась: вы о чем-то серьезно думали.
Смугляк пригласил ее сесть на скамеечку. Несколько минут он напрягал память, чтобы вспомнить имя и фамилию этой миловидной девушки. Наконец, вспомнил и обрадовался: ведь это Таня Лобачева - снайпер гвардейской дивизии. С ней он много раз встречался на огневой. Трудно верилось ему, что эта приятная и задушевная девушка когда-то носила большие кирзовые сапоги и солдатское полинялое обмундирование.
- Значит, вы тоже в Харькове, - сказал он, не спеша закуривая папиросу. - Не знал, а то мог бы давно разыскать.
- Я теперь здешняя, - объяснила Таня. - Мои родители после войны переехали на родину деда. На заводе работают.
- А сама чем занимаешься?
- Пока учусь в пединституте. В будущем году заканчиваю. Наверное, придется преподавать где-то в районе. Собственно, я этого и хочу. Город присмотрелся. А вы служите здесь?
- Не служу, тоже учусь.
Таня посмотрела на часы.
- Уже без двадцати восемь, - забеспокоилась она, бросая взгляд на убегающую желтую полоску аллеи. - Что-то не приходит моя подруга. Вы не хотите побывать на эстрадном концерте? Через пятнадцать минут - начало.
Выступление артистов эстрады закончилось поздно. Михаил пошел проводить Таню. Дорогой они вспомнили о знакомых гвардейцах. Лобачева подробно рассказала ему, кто из них остался в живых и где находится в настоящее время.
- Коля Громов в военной академии, - сообщила она.
- Я знаю. Мы переписываемся.
- Он не женат еще?
- Женат. Уже потомство имеет.
- Какой молодец! Он ведь Герой Советского Союза?
- Да. Под Берлином дали. А я вот не дошел до немецкой столицы. Очень хотелось. Видимо, не судьба.
- Не жалейте, Михаил Петрович.
За разговором они даже не заметили, как подошли к уютному домику, в котором жила Таня. Остановились у калитки. Вечер был теплый, лунный. Далекие и мелкие звезды казались золотыми, густо рассыпанными по голубому атласу неба. Прямо впереди весело сияли светло-желтые огоньки пригорода. Смугляк на прощанье пожал руку Тани и приговорил с грустью в голосе:
- Очень мило у вас здесь.
- Теперь вы дорогу знаете, приходите, - пригласила его Таня, закрывая калитку. - Если поедете на трамвае, садитесь на шестерку и - до самого конца. Словом, я вас жду в выходной.
- Спасибо, приду.
В воскресный день, надев еще новый военный китель и синие брюки с выпоротыми кантами, захватив учебник по технологии металлов, Михаил направился к Тане, сказав хозяйке, что вернется поздно. Таня уже ждала его. Она сидела в саду на зеленой скамеечке, перечитывая лекцию по современной литературе. Когда Смугляк вошел в домик, Таня представила его родителям как однополчанина и боевого гвардейца-командира. Мать Тани накрыла стол, а отец поставил большой графин наливки. Михаил сразу же почувствовал себя своим в этой рабочей семье. За столом он рассказал о Тане, как они вместе "охотились на фрицев", как она была ранена и как ему пришлось выносить ее из-под сильного артиллерийского обстрела. Отец гордился дочерью-фронтовичкой, а мать, вздыхая, неодобрительно говорила:
- Не женское это дело - воевать.
- Как это не женское? - горячился отец. - А ты знаешь, сколько твоя дочь фашистов уничтожила? Знаешь? Так вот, не каждый мужчина способен на это. Молодец, дочь!
- Хватит, папа, хвалить меня!
Октябрьские праздники Михаил провел в семье Лобачевых. Вместе они встречали Новый год. В День Советской Армии он пригласил Лобачевых к себе. Но пришла только Таня, прямо с занятий. Хозяйка приняла ее очень ласково, как родную. На столе появились наливки и закуска. Увидев баян, Таня спросила Михаила:
- Вы даже играете?
- Так, для себя. Сначала от скуки, а теперь привык.
Он взял баян, присел на стул и, не спеша, исполнил фронтовую лирическую песню "Бьется в тесной печурке огонь". Задушевная мелодия растрогала Таню и Марью Ивановну. Хозяйка, вытирая на глазах слезы, вздохнула:
- Вот так всегда...
Сидели долго. Выпили, закусили, вспомнили фронтовых однополчан. Время шло незаметно. Вот уже полночь. Таня осталась ночевать у Михаила. А утром они направились в загс.
*
Институт Смугляк закончил с отличием. Получил диплом инженера-металлурга и назначение в Закарпатье на труболитейный завод. К этому времени у него родился сын, которого назвали Янкой, в память о погибшем друге Михаила - Янке Корне.
В конце августа Смугляк прибыл на место работы, оставив жену в Харькове, у родителей. Директор завода сразу же повел его в литейный цех. Год тому назад этот завод был создан на базе маленькой мастерской, изготовлявшей гвозди и газовые плитки. Нужно было многое сделать, чтобы он стал заметным предприятием, способным обеспечивать города и колхозы канализационными и водопроводными трубами.
- Придется ехать за оборудованием, - сказал директор Смугляку. Выписывайте командировочное удостоверение, Михаил Петрович, и в конце недели выезжайте. Нужно побывать в Донбассе, в Запорожье. Подумайте, что нам в первую очередь необходимо.
После обеда новый инженер зашел в отдел кадров завода сдать документы и выписать пропуск. В кабинете было темно и как-то неуютно. На столах лежали пожелтевшие от времени папки и разные бумаги. Начальник отдела, узколицый, с плоским носом человек, просмотрел документы Смугляка, сдвинул очки на лоб и неопределенно сказал:
- Оказывается, вы мой однофамилец. В каких местах, разрешите узнать, вы родились? Какой институт закончили?
- Там, в бумагах, сказано все, - ответил Михаил, услышав в голосе плосконосого начальника неприятные нотки. - Прочтите.
- Ясно! Значит, однофамилец. Что ж, поработаем!
- Когда к вам зайти? - спросил Михаил.
- К концу дня.
Михаил вышел от начальника кадров с неприятным осадком на душе. "А что, если плосконосый - родственник того самого старшины Смугляка? подумал он, направляясь в литейный цех. - Вполне возможно. А может, просто совпадение фамилий? Но тот был приятным человеком, а этот какой-то отталкивающий тип. Ну, и черт с ним! Чему быть, того не миновать. Письмо в Верховный Суд послано.
Поздно вечером Смугляк написал большое письмо жене, а на рассвете отбыл в командировку. В Запорожье он прожил четыре дня, достал все, что требовалось, и отгрузил. В субботу Михаил купил билет и выехал в Донбасс. По дороге он решил побывать у старого друга-горняка. В шахтерский поселок приехал на рассвете. Степан еще на подходе увидел его в окно и узнал. Скрипя протезами, он широко распахнул двери и крикнул во всю силу голоса:
- Вот он, вот!.. Живой, здоровый! Раздевайся, Миша! - радовался Ковальчук, обнимая друга, не зная, как лучше принять его. - Ну, и бес ты, Мишка, так неожиданно нагрянул, аж руки у меня трясутся. А ну, сынок, беги в огород за дедом! Пусть ставит старик свои спиртные запасы. Сегодня-то мы выпьем!
- А ты все увлекаешься этим?
- С горя, Миша. Но редко.
- Не помогает она горю, Степан. Я в этом много раз убеждался. Горе у тебя, конечно, большое, да и у меня немалое! Садись и рассказывай, кто из нашей бывшей бригады живет в поселке?
- Никто, Миша. Война всех разбросала по свету. Шапочка и Дудник погибли на фронте. Остальные работают на других шахтах.
- А где Алеша Волчков? - поправляя галстук, спросил Михаил еще не успокоившегося друга. - Помнишь, я присылал к тебе освобожденного из лагеря паренька? Ну, Волчков?
- Здесь, Миша, у нас на шахте работает. Свойский человек. Был на войне, ранен. Теперь бригадой руководит. Недавно получил квартиру, женился. Дружу я с ним. В конце дня он придет.
- Очень хорошо. Хочу видеть его.
Весь день и почти всю ночь проговорили старые друзья. Степан с болью в сердце рассказал, как он после тяжелого ранения вернулся домой и в каком жутком положении застал свою семью. Мать Степана была при смерти после отравления Стефы, дети тощие, грязные, бескровные. Только один отец держался еще на ногах, собирал отбросы в столовой, кое-как кормил детвору. А потом Степан получил две посылки от Таси с фронта. Приодел детей и родителей и кое-что обменял на продукты.
- Что же все-таки случилось со Стефой? - спросил Михаил.
- Страшное дело случилось с ней! - всхлипнул Степан. - Она сильно любила детей, Миша, ты знаешь. И вот, несмотря на такую любовь, Стефа не пощадила их, отравилась. Значит, душа ее совсем изболела. В поселке гестаповцы подозревали ее в связи с партизанами. Они вызвали Стефу в гестапо и надругались над ее женской честью. Потом раздели и голую провели по улице города.
- Когда Донбасс был освобожден, - продолжал Степан удручающий рассказ, - останки Стефы перенесли на площадь и похоронили вместе с погибшими партизанами. Несколько лет тому назад им поставили памятник.
Друзья помолчали.
- Да, чуть было не забыл, - спохватился Степан, - недели две тому назад ко мне приходил человек из судебных органов. Называл твою прежнюю фамилию, спрашивал при каких обстоятельствах был убит Гришка Федько, интересовался, как разбиралось дело в суде. Я во всем признался, Миша. Тошно мне носить камень на своей душе! Целую тетрадь исписал этот товарищ: спрашивал, уточнял, в поселковый совет ходил.
- А еще что?
- При повторной встрече он сказал мне, что во время войны ты бежал из лагеря заключения, воевал под чужой фамилией и даже был в партизанах. Я сначала не поверил.
- Все это правда, Степан.
- Да, но откуда он знает об этом?
- Я сам написал в Москву. Мне тоже тошно носить вину. Теперь буду ждать решения.
На душе Михаила немного отлегло.
- Давай поспим, Степан. Уже четверть шестого.
В десять часов утра, когда Михаил и Степан сели завтракать, в двери прихожей вошел опрятно одетый человек, лет тридцати на вид. Степан вышел ему навстречу, ловко переставляя протезы.
- А-а, Алеша! - протянул он. - Ну, заходи, заходи. Как раз вовремя. Ты выходной, видать, сегодня? Узнай-ка, браток, кто у меня сидит. Ну? Не стесняйся, проходи!
Алеша перешагнул порог, остановился, застыл.
- Михаил Петрович! - проговорил он, разглядывая бывшего лагерного бригадира. - Да вы ли это?
- Я, я, Алеша! - поднялся Михаил, пожимая руку горняка. - Тебя тоже не сразу узнаешь: возмужал, окреп.
- Это он после женитьбы, - вставил Степан.
- Значит, семейная жизнь на пользу пошла, - пошутил Михаил. - Это хорошо.
- Его бригада на доске почета, - вставил Степан и наполнил рюмки. За горняков, хлопцы!
- В тебе я не ошибся, Алеша, - говорил Михаил ласково, все еще разглядывая шахтера.
- Но и я не забыл ваших слов, Михаил Петрович. Помните? Помогая поднять мне непосильное бревно, вы сказали: "Тебе еще жить да жить придется. Беречь себя надо".
Приятно было Михаилу беседовать с дорогими друзьями, но дела службы звали и торопили его.
*
Начало марта. Слякоть. Туман.
В обеденный перерыв главный инженер завода Михаил Петрович Смугляк сидел за столом и разбирал свежую почту. Писем было много. Поступили они из разных городов страны, из совхозов и колхозов. В кабинет вошел начальник литейного цеха.
- Что пишут, Михаил Петрович? - спросил он, бросая взгляд на папку с письмами. - Наверно, опять благодарности шлют?
- Есть и благодарности, но больше - заказы, - серьезно ответил главный инженер, продолжая просматривать письма. - Большой спрос на трубы, Сергей Васильевич. Притом повсеместно. Как у тебя дела?
- Первая смена сегодня работала на пяти машинах. Хлопцы отлили пятьсот двадцать труб. Вторая намерена дать больше. Настроение - боевое. Братья Дубковичи снова три сменных нормы выполнили. Умеют работать ребята!
- Нужно объявить им благодарность, Сергей Васильевич, а к Первому мая премировать. Они заслуживают.
- Точно! В прошлом году мы за восемь месяцев годовой план выполнили, а в этом году за семь выполним.
Начальник цеха присел на стул возле стола, разжег свою любимую трубку. Окна кабинета выходили во двор завода. Туман поредел. По небу ползли клочковатые облака, похожие на кучи шлака и пепла. К литейному цеху прижималась подъездная железная дорога. Из окна видно было, как в полуоткрытые вагоны рабочие грузили трубы для отправки - в совхозы Волыни и в районы Полесья.
О заводе узнали, заговорили.
Еще полгода тому назад совхозы и колхозы нуждались в водопроводах для скотоводческих ферм, а труб не хватало. Руководители ломали головы, как выйти из трудного положения. Писали во все инстанции, говорили на совещаниях. Время шло, а положение оставалось прежним.
Наконец, правительство Украины решило срочно создать двенадцать труболитейных цехов при заводах разных городов. Работники научно-исследовательского института разработали и утвердили технологию производства водопроводных труб, а институт "Гипросталь" подготовил проект труболитейной машины. Колесо завертелось. Появились надежды. Через некоторое время на заводы уже поступило оборудование. Пришло оно и в Закарпатье.
Смугляк взялся за голову. К ним доставлена не просто машина, а машина-гигант с комплексом громоздких и неудобных агрегатов, со множеством разных приспособлений. Но это еще полбеды. Вся беда заключалась в том, что предложенная технология была слишком стара, а "гигант-машина" малопроизводительна.
- Что же делать? - мучился Смугляк.
- Подумать нужно, Михаил Петрович, - говорил ему директор.
Пока они думали, решали, на многих заводах оборудование "Гипростали" было смонтированно и пущено в эксплуатацию. Раньше других дал трубы Макеевский завод. Закарпатцы решили послать туда представителей. Пробыли они в Макеевке больше месяца, изучали машину, знакомились с технологией. Вернулись хмурые и недовольные. Инженер завода собрал их в своем кабинете.
- Ну, рассказывайте, как там?
Труболитейщики молчали. Один покашливал, другой смотрел в потолок, третий опустил голову. Никому не хотелось говорить первым. Смугляк ждал, поглядывая на притихших рабочих.
- Ну, что же вы, говорить разучились?
- О чем тут говорить, - поднялся слесарь Гущак. - Плохие дела у макеевцев, слишком сложно все делается, малопроизводительно и дорого. Вот я записал цифры: машину "Гипростали" обслуживают сто два человека. За смену они отливают сорок, пятьдесят труб. Механизмы очень быстро изнашиваются. Затрата труда большая, а результаты мизерные. Разве это дело? Мы вот на обратном пути думали: нельзя ли нам приспособить машину Покровского для отливки водопроводных труб? Давайте попробуем, мы же ничего не теряем.
- На ком? - прищуривала глаза Марья Ивановна. - Хорошую невесту сразу не подыщешь, они ведь не растут в огороде, а пустая баба зачем ему? На каникулы в Смоленск поехать собирается. Может, там у него кто есть. Ладно, пойду я, заговорилась с тобой.
Полюбили Смугляка и в институте. Вел он себя скромно, серьезно. В помощи никому и никогда не отказывал, учился прилежно, много помогал товарищам в военной подготовке. Студенты и преподаватели относились к нему с большим уважением.
В первые месяцы занятий Смугляк завязал письменную связь с Колей Громовым, Степаном Ковальчуком, летчиком-истребителем Аркадием Осадчим и с партизаном Иваном Андреевичем Шугаем. Коля третий год уже учился в военной академии, Ковальчук работал в шахтоуправлении в Донбассе, а летчик Осадчий служил в Белоруссии. Он стал подполковником и командовал теперь авиационным полком. В своих шутливых письмах Осадчий настойчиво приглашал Смугляка в гости. В ответных письмах Михаил благодарил его за внимание, ссылался на большую занятость в институте, но от будущей поездки не отказывался.
Особенно часто приходили письма от Ивана Андреевича. Этот усатый "запорожский казак", как его называли в партизанском отряде, подробно описывал всю свою жизнь и работу, рассказывал о Максиме, который не очень прилежно учится в школе, а возмечтал о самостоятельной работе, решил быть шофером. Сестра его, Палаша, сразу же после войны вернулась из Германии на родину, вышла замуж и теперь живет в Витебске, работает на прядильной фабрике. Иван Андреевич убедительно просил Смугляка приехать в Смоленск, серьезно поговорить с Максимом, которому он твердо решил дать высшее образование.
В первые же каникулы Смугляк выехал в Смоленск. Бывшего старого партизана он разыскал на окраине города, в маленьком, уютном домике. Шугай только что вернулся из мастерской и, пообедав, раскладывал пиленые дрова на просушку. Увидев Смугляка, он прослезился, крепко обнял товарища. Потом успокоился, показал гостю огород и сад. Была уже зима. Но погода стояла теплая, снег выпадал и сразу же таял. В огороде купались рябые, как одна, курицы, в закуте хрюкал огромный боров. Смугляк осмотрел хозяйство Шугая, сказал:
- Не плохо живешь, Иван Андреевич!
- Для существования все это нужно, - ответил бывший партизан, скручивая козью ножку. - В столярной-то мастерской я немного зарабатываю восемьсот рублей всего. На двоих мало. Но дирекция не отказывает в помощи: когда премию подкинет, когда топливо.
Максима дома не было. Пришел он только через два часа. Иван Андреевич спрятал Смугляка в горницу, а сам встретил Максима вопросом:
- Ну, какие у тебя успехи сегодня?
- Неплохие, отец, - ответил Максим, раздеваясь. - Завтра иду оформляться на курсы шоферов. Уже договорился.
- Вот как! - воскликнул Шугай, поднимаясь со скамьи. - А кто же это разрешил тебе - соседка, что ли?
- Не сердись, отец! Ну как ты не можешь понять, ведь у шоферов заманчивые перспективы. Пока машины существуют, водители всегда будут заняты. Мне не придется слонятся в поисках работы.
- А инженеры, по-твоему, безработными останутся?
- Не безработными, но... Короче, меня это мало интересует. Пять лет учиться - и тысячу рублей получать. Зачем мне это? Я без высшего образования тысячу всегда заработаю.
- Смотри-ка ты какой расчетливый! - Иван Андреевич не спеша подошел и открыл двери горницы. - Вы слышали, Михаил Петрович, что говорит этот юнец? Полюбуйтесь-ка на него.
- Слышал, слышал, Иван Андреевич, - заговорил Смугляк, выходя в переднюю комнату. - Напрасно ты так решил, Максим. Ну, здравствуй, разведчик!
Максим и рад был, и сконфужен.
- Подумать нужно, Максим, - продолжал Смугляк, - бросать школу - это не твой путь, Максим. Я вот почти в два раза старше тебя, а учусь. Ну, садись, поговорим. Конечно, шоферы тоже нужны стране, но у тебя есть возможность стать инженером или врачом. Правда?
Максим задумался. Непререкаемый авторитет Смугляка был для него выше всякого закона. Если бывший партизанский командир говорит о необходимости учиться в школе, значит, так надо. Иван Андреевич остался довольным. Он внимательно смотрел на приемного сына и улыбался: значит, дошло до парня, значит, все в порядке.
За четыре дня, проведенные у Шугая, Смугляк вместе с Максимом осмотрел древний русский город, побывал у памятника Кутузову, прошелся по берегу Днепра. Михаил несколько раз возвращался к разговору о занятиях Максима. Бывший юный разведчик, затаив дыхание, слушал его и мысленно прощался со своим шоферским увлечением. Вечером, на четвертый день, когда Иван Андреевич и Максим провожали Смугляка в Харьков, Михаил тепло распрощался с растроганным Шугаем и подал руку его приемному сыну.
- Скажи мне что-нибудь, Максим, на прощанье.
Максим поднял голову. Его голубые глаза улыбались.
- Пойду в институт! - сказал он.
*
В начале третьего курса Михаил близко познакомился со студенткой Любой Веселковой и ее родителями. Отец Любы занимал должность заведующего ресторанами, а мать работала закройщицей в ателье мод, в дамском отделении. Люба не знала трудностей, всегда жила в достатке, одевалась со вкусом, по последней моде, часто ходила в театр. Единственная дочь Веселковых не отказывала себе в удовольствиях, ежегодно с папой и мамой выезжала на южный берег Крыма. Она очень недурно рисовала пейзажи.
В семье Веселковых Смугляк был частым гостем. Родители Любы относились к нему доброжелательно. Иногда они коллективно читали романы Толстого, поэмы Пушкина и Твардовского. В выходные дни, обычно под вечер, Веселковы и Смугляк уходили в кино или в театр, а чаще всего прогуливались по аллеям каштанового парка. Врожденной вежливостью и тактичностью Михаил, словно намеренно, все больше и больше привораживал родителей Любы. Они уже начинали видеть в лице бывшего фронтовика порядочного избранника сердца дочери и всячески способствовали их сближению.
Люба, красивая блондинка, с грациозной фигурой и с пышной, волнистой прической, в институте сидела рядом с Михаилом за одним учебным столом. Вместе они записывали лекции и вместе готовились к зачетам. Общительная и отзывчивая, Люба привлекала внимание многих молодых людей. За ней ухаживали институтские парни, она не отталкивала их, но предпочтение отдавала Михаилу, считая его умным и душевным человеком, познавшим трудовую жизнь и невзгоды военных походов. Ее не смущало то, что Смугляк был на восемь лет старше, ей интересно было с ним беседовать: он многое знал и о многом мог рассказать. Михаил тоже искал общения с Любой. Она напоминала ему Тасю - и фигурой, и походкой, и даже немного голосом. Однажды вечером, гуляя в парке, Люба рассказала Михаилу безобидный анекдот и серьезно спросила:
- Почему вы не женитесь, Михаил Петрович?
- Не на ком, Любочка, - вздохнул Смугляк, беря ее под руку и заглядывая в глаза. - На тебе бы вот женился, но разве ты согласишься быть женой израненного фронтовика.
Люба опустила голову, промолчала.
- А почему ты не выходишь замуж? - в свою очередь спросил Михаил, стараясь шагать в ногу.
- Не за кого, - тоже вздохнула Люба, подражая Михаилу. - За вас бы вот пошла, но разве вы возьмете в жены такую девушку?
Михаил остановился. Удивление застыло на его лице.
- Разрешите принять это за шутку?
- Нет, Михаил Петрович, я не шучу.
- Это верно, Любочка?
Михаил не нашел в себе силы подавить страсть. Пылающий всем внутренним огнем, он прижал к себе Любочку и крепко поцеловал ее в горячие губы. Она сразу обмякла, прислонилась к нему, и он услышал, как трепетно забилось сердце в ее груди. Ему казалось, что он слился с ней воедино.
- Вот к я нашел свое счастье! - с чувством произнес Михаил.
С этого вечера их отношения стали более близкими. Наедине Люба наслаждалась поцелуями Михаила, отдавая им всю свою девичью страстность и всю силу молодости. Михаилу эти вечера представлялись волшебными, сказочно бурлящими родниками жизни. Он чувствовал себя счастливым и жизнерадостным. Но слишком кратким было это волшебное счастье.
Однажды Люба решилась зайти на квартиру Смугляка посмотреть, как он живет, какие приобретает книги, и вообще взглянуть на его быт. Просматривая на этажерке произведения Пушкина, Тургенева, Шевченко и Горького, она вдруг увидела объемистую тетрадь, на первом листе которой было написано: "Страницы исповеди".
Девушка заинтересовалась:
- Можно посмотреть?
- Даже прочитать, - разрешил Михаил.
Тетрадь была исписана четким, красивым почерком. "Исповедь" начиналась с убийства Гришки Федько в шахтерском поселке, у буфета, и заканчивалась удалением снарядных осколков из тела Смугляка во фронтовом госпитале. Больше часа Люба с захватывающим вниманием читала эту искреннюю, проникнутую глубоким чувством повесть человека.
Михаил не спускал глаз с Любы. Лицо девушки постепенно тускнело. Вместо светлой и милой улыбки на нем появлялись то жалость и презрение, то удивление и страх. Она старалась не показывать охватившего ее волнения, но не умела этого сделать: странные, противоречивые чувства рвали ее душу и сердце. Дочитав до конца, она закрыла тетрадь и отвернулась к окну.
- Зачем вы разрешили мне знать вашу тайну? - спросила Люба, не поворачивая головы к Михаилу. - Зачем?
- Я люблю тебя, Любочка!
Она молча поднялась со стула и, не прощаясь, вышла из комнаты, попросив не провожать ее сегодня.
Утром Люба не пришла на лекции. Появилась только после выходного дня, отчужденная и неприступная. Она сразу же пересела за свободный стол, подальше от Михаила. Смугляк понял, что девушка сознательно уединяется, но в перерыв все-таки попытался узнать, в чем дело. На его вопросы она ответила сухо и неохотно, а после занятий взяла под руку подругу и направилась в ателье мод.
На следующий день Смугляк случайно увидел ее в коридоре. Уже бодрая и веселая, она кокетливо разговаривала со студентом другого факультета, приглашая его на просмотр новой итальянской кинокартины. Проходя мимо, Михаил поздоровался, но Люба не ответила ему на приветствие, продолжая разговаривать и кокетничать с новым "избранником сердца". В конце дня Смугляк решил объясниться с Любой. Нагнав ее уже на улице, он, чувствуя гнетущую неловкость, спросил ее:
- Скажи все-таки, в чем дело, Любочка?
- Не спрашивайте, Михаил Петрович.
- Но почему? Это какое-то недоразумение.
Она промолчала.
- Вы обижаете меня, Любочка.
- Может быть. Я не причинила вам неприятностей, а если причинила, то вы легко их перенесете. Вы - человек бывалый. Кстати, могу успокоить вас: ваша тайна дальше меня не пойдет.
- Она уже пошла в Москву. Неужели тебя устрашила моя биография? Ты же не такая, Любочка, пойми.
- Счастливо оставаться, Михаил Петрович!
Она свернула к магазину, а Смугляк, не замечая ничего и никого вокруг, направился в парк. Там он присел на скамеечку и погрузился в размышления. "Ах, Люба, Люба! Как я ошибся в тебе! Какая пропасть между тобой и Тасей! Нет, видимо, никто и никогда не заменит мне Тасю, мою первую спутницу, первого друга!"
Стройная, красивая девушка, с книгами в руках, несколько раз уже проходила мимо Михаила, присматриваясь к нему. Смугляк не поднимал головы. Когда она подошла к скамеечке, он вдруг выпрямился, и взгляды их встретились. Михаил словно очнулся. Быстро встал и, приветливо улыбаясь, спросил:
- Вы кого-то, видимо, узнаете во мне?
- Не кого-то, а вас, товарищ Смугляк! - ответила она звонким голосом, улыбаясь. - Я уже хожу здесь минут двадцать. Я вас сразу узнала, но подойти не решилась: вы о чем-то серьезно думали.
Смугляк пригласил ее сесть на скамеечку. Несколько минут он напрягал память, чтобы вспомнить имя и фамилию этой миловидной девушки. Наконец, вспомнил и обрадовался: ведь это Таня Лобачева - снайпер гвардейской дивизии. С ней он много раз встречался на огневой. Трудно верилось ему, что эта приятная и задушевная девушка когда-то носила большие кирзовые сапоги и солдатское полинялое обмундирование.
- Значит, вы тоже в Харькове, - сказал он, не спеша закуривая папиросу. - Не знал, а то мог бы давно разыскать.
- Я теперь здешняя, - объяснила Таня. - Мои родители после войны переехали на родину деда. На заводе работают.
- А сама чем занимаешься?
- Пока учусь в пединституте. В будущем году заканчиваю. Наверное, придется преподавать где-то в районе. Собственно, я этого и хочу. Город присмотрелся. А вы служите здесь?
- Не служу, тоже учусь.
Таня посмотрела на часы.
- Уже без двадцати восемь, - забеспокоилась она, бросая взгляд на убегающую желтую полоску аллеи. - Что-то не приходит моя подруга. Вы не хотите побывать на эстрадном концерте? Через пятнадцать минут - начало.
Выступление артистов эстрады закончилось поздно. Михаил пошел проводить Таню. Дорогой они вспомнили о знакомых гвардейцах. Лобачева подробно рассказала ему, кто из них остался в живых и где находится в настоящее время.
- Коля Громов в военной академии, - сообщила она.
- Я знаю. Мы переписываемся.
- Он не женат еще?
- Женат. Уже потомство имеет.
- Какой молодец! Он ведь Герой Советского Союза?
- Да. Под Берлином дали. А я вот не дошел до немецкой столицы. Очень хотелось. Видимо, не судьба.
- Не жалейте, Михаил Петрович.
За разговором они даже не заметили, как подошли к уютному домику, в котором жила Таня. Остановились у калитки. Вечер был теплый, лунный. Далекие и мелкие звезды казались золотыми, густо рассыпанными по голубому атласу неба. Прямо впереди весело сияли светло-желтые огоньки пригорода. Смугляк на прощанье пожал руку Тани и приговорил с грустью в голосе:
- Очень мило у вас здесь.
- Теперь вы дорогу знаете, приходите, - пригласила его Таня, закрывая калитку. - Если поедете на трамвае, садитесь на шестерку и - до самого конца. Словом, я вас жду в выходной.
- Спасибо, приду.
В воскресный день, надев еще новый военный китель и синие брюки с выпоротыми кантами, захватив учебник по технологии металлов, Михаил направился к Тане, сказав хозяйке, что вернется поздно. Таня уже ждала его. Она сидела в саду на зеленой скамеечке, перечитывая лекцию по современной литературе. Когда Смугляк вошел в домик, Таня представила его родителям как однополчанина и боевого гвардейца-командира. Мать Тани накрыла стол, а отец поставил большой графин наливки. Михаил сразу же почувствовал себя своим в этой рабочей семье. За столом он рассказал о Тане, как они вместе "охотились на фрицев", как она была ранена и как ему пришлось выносить ее из-под сильного артиллерийского обстрела. Отец гордился дочерью-фронтовичкой, а мать, вздыхая, неодобрительно говорила:
- Не женское это дело - воевать.
- Как это не женское? - горячился отец. - А ты знаешь, сколько твоя дочь фашистов уничтожила? Знаешь? Так вот, не каждый мужчина способен на это. Молодец, дочь!
- Хватит, папа, хвалить меня!
Октябрьские праздники Михаил провел в семье Лобачевых. Вместе они встречали Новый год. В День Советской Армии он пригласил Лобачевых к себе. Но пришла только Таня, прямо с занятий. Хозяйка приняла ее очень ласково, как родную. На столе появились наливки и закуска. Увидев баян, Таня спросила Михаила:
- Вы даже играете?
- Так, для себя. Сначала от скуки, а теперь привык.
Он взял баян, присел на стул и, не спеша, исполнил фронтовую лирическую песню "Бьется в тесной печурке огонь". Задушевная мелодия растрогала Таню и Марью Ивановну. Хозяйка, вытирая на глазах слезы, вздохнула:
- Вот так всегда...
Сидели долго. Выпили, закусили, вспомнили фронтовых однополчан. Время шло незаметно. Вот уже полночь. Таня осталась ночевать у Михаила. А утром они направились в загс.
*
Институт Смугляк закончил с отличием. Получил диплом инженера-металлурга и назначение в Закарпатье на труболитейный завод. К этому времени у него родился сын, которого назвали Янкой, в память о погибшем друге Михаила - Янке Корне.
В конце августа Смугляк прибыл на место работы, оставив жену в Харькове, у родителей. Директор завода сразу же повел его в литейный цех. Год тому назад этот завод был создан на базе маленькой мастерской, изготовлявшей гвозди и газовые плитки. Нужно было многое сделать, чтобы он стал заметным предприятием, способным обеспечивать города и колхозы канализационными и водопроводными трубами.
- Придется ехать за оборудованием, - сказал директор Смугляку. Выписывайте командировочное удостоверение, Михаил Петрович, и в конце недели выезжайте. Нужно побывать в Донбассе, в Запорожье. Подумайте, что нам в первую очередь необходимо.
После обеда новый инженер зашел в отдел кадров завода сдать документы и выписать пропуск. В кабинете было темно и как-то неуютно. На столах лежали пожелтевшие от времени папки и разные бумаги. Начальник отдела, узколицый, с плоским носом человек, просмотрел документы Смугляка, сдвинул очки на лоб и неопределенно сказал:
- Оказывается, вы мой однофамилец. В каких местах, разрешите узнать, вы родились? Какой институт закончили?
- Там, в бумагах, сказано все, - ответил Михаил, услышав в голосе плосконосого начальника неприятные нотки. - Прочтите.
- Ясно! Значит, однофамилец. Что ж, поработаем!
- Когда к вам зайти? - спросил Михаил.
- К концу дня.
Михаил вышел от начальника кадров с неприятным осадком на душе. "А что, если плосконосый - родственник того самого старшины Смугляка? подумал он, направляясь в литейный цех. - Вполне возможно. А может, просто совпадение фамилий? Но тот был приятным человеком, а этот какой-то отталкивающий тип. Ну, и черт с ним! Чему быть, того не миновать. Письмо в Верховный Суд послано.
Поздно вечером Смугляк написал большое письмо жене, а на рассвете отбыл в командировку. В Запорожье он прожил четыре дня, достал все, что требовалось, и отгрузил. В субботу Михаил купил билет и выехал в Донбасс. По дороге он решил побывать у старого друга-горняка. В шахтерский поселок приехал на рассвете. Степан еще на подходе увидел его в окно и узнал. Скрипя протезами, он широко распахнул двери и крикнул во всю силу голоса:
- Вот он, вот!.. Живой, здоровый! Раздевайся, Миша! - радовался Ковальчук, обнимая друга, не зная, как лучше принять его. - Ну, и бес ты, Мишка, так неожиданно нагрянул, аж руки у меня трясутся. А ну, сынок, беги в огород за дедом! Пусть ставит старик свои спиртные запасы. Сегодня-то мы выпьем!
- А ты все увлекаешься этим?
- С горя, Миша. Но редко.
- Не помогает она горю, Степан. Я в этом много раз убеждался. Горе у тебя, конечно, большое, да и у меня немалое! Садись и рассказывай, кто из нашей бывшей бригады живет в поселке?
- Никто, Миша. Война всех разбросала по свету. Шапочка и Дудник погибли на фронте. Остальные работают на других шахтах.
- А где Алеша Волчков? - поправляя галстук, спросил Михаил еще не успокоившегося друга. - Помнишь, я присылал к тебе освобожденного из лагеря паренька? Ну, Волчков?
- Здесь, Миша, у нас на шахте работает. Свойский человек. Был на войне, ранен. Теперь бригадой руководит. Недавно получил квартиру, женился. Дружу я с ним. В конце дня он придет.
- Очень хорошо. Хочу видеть его.
Весь день и почти всю ночь проговорили старые друзья. Степан с болью в сердце рассказал, как он после тяжелого ранения вернулся домой и в каком жутком положении застал свою семью. Мать Степана была при смерти после отравления Стефы, дети тощие, грязные, бескровные. Только один отец держался еще на ногах, собирал отбросы в столовой, кое-как кормил детвору. А потом Степан получил две посылки от Таси с фронта. Приодел детей и родителей и кое-что обменял на продукты.
- Что же все-таки случилось со Стефой? - спросил Михаил.
- Страшное дело случилось с ней! - всхлипнул Степан. - Она сильно любила детей, Миша, ты знаешь. И вот, несмотря на такую любовь, Стефа не пощадила их, отравилась. Значит, душа ее совсем изболела. В поселке гестаповцы подозревали ее в связи с партизанами. Они вызвали Стефу в гестапо и надругались над ее женской честью. Потом раздели и голую провели по улице города.
- Когда Донбасс был освобожден, - продолжал Степан удручающий рассказ, - останки Стефы перенесли на площадь и похоронили вместе с погибшими партизанами. Несколько лет тому назад им поставили памятник.
Друзья помолчали.
- Да, чуть было не забыл, - спохватился Степан, - недели две тому назад ко мне приходил человек из судебных органов. Называл твою прежнюю фамилию, спрашивал при каких обстоятельствах был убит Гришка Федько, интересовался, как разбиралось дело в суде. Я во всем признался, Миша. Тошно мне носить камень на своей душе! Целую тетрадь исписал этот товарищ: спрашивал, уточнял, в поселковый совет ходил.
- А еще что?
- При повторной встрече он сказал мне, что во время войны ты бежал из лагеря заключения, воевал под чужой фамилией и даже был в партизанах. Я сначала не поверил.
- Все это правда, Степан.
- Да, но откуда он знает об этом?
- Я сам написал в Москву. Мне тоже тошно носить вину. Теперь буду ждать решения.
На душе Михаила немного отлегло.
- Давай поспим, Степан. Уже четверть шестого.
В десять часов утра, когда Михаил и Степан сели завтракать, в двери прихожей вошел опрятно одетый человек, лет тридцати на вид. Степан вышел ему навстречу, ловко переставляя протезы.
- А-а, Алеша! - протянул он. - Ну, заходи, заходи. Как раз вовремя. Ты выходной, видать, сегодня? Узнай-ка, браток, кто у меня сидит. Ну? Не стесняйся, проходи!
Алеша перешагнул порог, остановился, застыл.
- Михаил Петрович! - проговорил он, разглядывая бывшего лагерного бригадира. - Да вы ли это?
- Я, я, Алеша! - поднялся Михаил, пожимая руку горняка. - Тебя тоже не сразу узнаешь: возмужал, окреп.
- Это он после женитьбы, - вставил Степан.
- Значит, семейная жизнь на пользу пошла, - пошутил Михаил. - Это хорошо.
- Его бригада на доске почета, - вставил Степан и наполнил рюмки. За горняков, хлопцы!
- В тебе я не ошибся, Алеша, - говорил Михаил ласково, все еще разглядывая шахтера.
- Но и я не забыл ваших слов, Михаил Петрович. Помните? Помогая поднять мне непосильное бревно, вы сказали: "Тебе еще жить да жить придется. Беречь себя надо".
Приятно было Михаилу беседовать с дорогими друзьями, но дела службы звали и торопили его.
*
Начало марта. Слякоть. Туман.
В обеденный перерыв главный инженер завода Михаил Петрович Смугляк сидел за столом и разбирал свежую почту. Писем было много. Поступили они из разных городов страны, из совхозов и колхозов. В кабинет вошел начальник литейного цеха.
- Что пишут, Михаил Петрович? - спросил он, бросая взгляд на папку с письмами. - Наверно, опять благодарности шлют?
- Есть и благодарности, но больше - заказы, - серьезно ответил главный инженер, продолжая просматривать письма. - Большой спрос на трубы, Сергей Васильевич. Притом повсеместно. Как у тебя дела?
- Первая смена сегодня работала на пяти машинах. Хлопцы отлили пятьсот двадцать труб. Вторая намерена дать больше. Настроение - боевое. Братья Дубковичи снова три сменных нормы выполнили. Умеют работать ребята!
- Нужно объявить им благодарность, Сергей Васильевич, а к Первому мая премировать. Они заслуживают.
- Точно! В прошлом году мы за восемь месяцев годовой план выполнили, а в этом году за семь выполним.
Начальник цеха присел на стул возле стола, разжег свою любимую трубку. Окна кабинета выходили во двор завода. Туман поредел. По небу ползли клочковатые облака, похожие на кучи шлака и пепла. К литейному цеху прижималась подъездная железная дорога. Из окна видно было, как в полуоткрытые вагоны рабочие грузили трубы для отправки - в совхозы Волыни и в районы Полесья.
О заводе узнали, заговорили.
Еще полгода тому назад совхозы и колхозы нуждались в водопроводах для скотоводческих ферм, а труб не хватало. Руководители ломали головы, как выйти из трудного положения. Писали во все инстанции, говорили на совещаниях. Время шло, а положение оставалось прежним.
Наконец, правительство Украины решило срочно создать двенадцать труболитейных цехов при заводах разных городов. Работники научно-исследовательского института разработали и утвердили технологию производства водопроводных труб, а институт "Гипросталь" подготовил проект труболитейной машины. Колесо завертелось. Появились надежды. Через некоторое время на заводы уже поступило оборудование. Пришло оно и в Закарпатье.
Смугляк взялся за голову. К ним доставлена не просто машина, а машина-гигант с комплексом громоздких и неудобных агрегатов, со множеством разных приспособлений. Но это еще полбеды. Вся беда заключалась в том, что предложенная технология была слишком стара, а "гигант-машина" малопроизводительна.
- Что же делать? - мучился Смугляк.
- Подумать нужно, Михаил Петрович, - говорил ему директор.
Пока они думали, решали, на многих заводах оборудование "Гипростали" было смонтированно и пущено в эксплуатацию. Раньше других дал трубы Макеевский завод. Закарпатцы решили послать туда представителей. Пробыли они в Макеевке больше месяца, изучали машину, знакомились с технологией. Вернулись хмурые и недовольные. Инженер завода собрал их в своем кабинете.
- Ну, рассказывайте, как там?
Труболитейщики молчали. Один покашливал, другой смотрел в потолок, третий опустил голову. Никому не хотелось говорить первым. Смугляк ждал, поглядывая на притихших рабочих.
- Ну, что же вы, говорить разучились?
- О чем тут говорить, - поднялся слесарь Гущак. - Плохие дела у макеевцев, слишком сложно все делается, малопроизводительно и дорого. Вот я записал цифры: машину "Гипростали" обслуживают сто два человека. За смену они отливают сорок, пятьдесят труб. Механизмы очень быстро изнашиваются. Затрата труда большая, а результаты мизерные. Разве это дело? Мы вот на обратном пути думали: нельзя ли нам приспособить машину Покровского для отливки водопроводных труб? Давайте попробуем, мы же ничего не теряем.