Ковальчук с досады скрипнул зубами:
- Проклятье! Но сейчас вы все же получите.
Установив на бруствер укрытия пулемет, старшина до боли впился плечом в ложе, нажал на спусковой крючок. Несколько фашистов с ближней лодки повалились в воду. Еще одна длинная очередь. Лодка накренилась, зачерпнула воды и пошла ко дну. Уцелевшие немцы, размахивая руками, поплыли назад. Ковальчук прицелился и дал очередь в дальнюю лодку. "Ага, и вас достал! обрадовался он, не отрываясь от пулемета. - Хорошо! Вот вам еще! Что, не нравится? Тоже назад поплыли!" И тут пулемет неожиданно замолк. Ковальчук понял, что диск израсходован, поставил другой, но стрелять больше не стал: нужно было беречь патроны.
Ободренные меткой стрельбой неизвестного пулеметчика, советские пехотинцы выкатили свои максимы ближе к берегу, быстро окопались и открыли прицельный огонь по плывущим немцам. Ковальчук в это время успел пустить ко дну еще одну "резинку". Скоро фашисты засекли его огневую точку и начали бить по ней из минометов, стараясь накрыть смелого красного пулеметчика. Положение было опасное. Ковальчук укрылся в щель, временно притих.
Артиллерия противника тоже усилила огонь. Берега Днепра загремели кононадой. Под прикрытием массированного огня немцы настойчиво пытались переправиться, но снова падали с лодок и тонули, а уцелевшие, бросив оружие, поодиночке выбирались на свою сторону. Ковальчук расстрелял уже большую половину последнего диска. Немцы возобновили обстрел его огневой точки. Но точка "красного пулеметчика" не замирала, огрызалась. И вдруг огромная завывающая мина ударилась о бруствер, гулко разорвалась. Пулемет поперхнулся и отлетел в сторону. В руках Ковальчука осталось одно деревянное ложе. Чад разрыва ел глаза, дышать стало тяжелее.
- Вот и все! - с досадой проговорил Ковальчук, стирая с лица пыль и копоть. - Пропал пулемет, а поработал неплохо!..
Никто не слышал этих слов командира-сапера, никто не посочувствовал ему. Берег гремел разрывами мин и снарядов. Время клонилось уже к вечеру. Жара не спадала. Ковальчука томила жажда. Смешным показалось ему сегодняшнее положение: у воды и без воды. А как бы приятно было вот сейчас спокойно и свободно смыть с себя пот и копоть, поплавать, охладиться. Какому идиоту нужна была эта война? Разве нужна она немецким солдатам, которые теперь ковыряют носами дно Днепра? Безумие!
Во взвод старшина вернулся перед закатом солнца. В лесу уже сгущались сумерки, опускалась прохлада. Саперы заканчивали оборудование командного пункта полка. Окончательно уставший и прокопченный пороховым дымом, Ковальчук повалился на траву, закрыл глаза. В руке он держал разбитое ложе пулемета. Повар принес ему суп и гречневую кашу с кусочками мяса. Командир отстранил еду, подозвал своего помощника и, взглянув на ложе, сказал:
- Это остаток от нашего пулемета. Пострадал. Минут через двадцать я пойду на доклад к полковнику, а вы разыщите медсанбат и узнайте, в каком состоянии находится Ванин. Вещи его захватите с собой.
Саперы, слушая командира, угрюмо молчали.
*
Шла первая фронтовая зима, морозная, суровая. Н-ский полк занимал огневые позиции на опушке густого сосняка. За спиной - Москва. Впереди огромный, заснеженный луг и застывшая речка Нара. С правой стороны изуродованные постройки бывшей машинно-тракторной станции, слева закопченный и разрушенный Наро-Фоминск.
После Октябрьских праздников совсем заиндевели леса Подмосковья. Тяжелые сосновые ветки, белые, словно забинтованные, склонялись к земле, твердой как железо. Морозы крепчали. Продукты и боеприпасы доставлялись на санях, автомашины буксовали, но передний край гремел, не замолкая ни днем, ни ночью. Пулеметы яростно и глуховато стучали круглые сутки, над лесом то и дело рвались снаряды, сбивая с деревьев большие хлопья снега.
Позади огневых точек, в тесной землянке, пахнущей свежей сосновой смолой и прелой соломой, собрались разведчики. Они только что пообедали и теперь поджидали командира роты. В железной круглой печке, потрескивая, жарко горели сухие поленья. Было тепло, но никто не раздевался. Такой порядок на переднем крае. Старшина Михаил Смугляк в новом дубленном полушубке и серых валенках сидел на чурбане и смотрел на багровые угли. Младший командир Янка Корень - ротный баянист и запевала - разместился против старшины на таком же чурбане с двухрядкой в руках. Все повернулись к нему. Когда Корень развел синеватые меха гармоники и качнул головой, два голоса слаженно, но несколько уныло, запели ротную песню о разведчике, недавно напечатанную в газете:
Закури, дорогой, закури,
Ты сегодня до самой зари
Не приляжешь, уйдешь опять
В ночь сырую врага искать.
Последние две строчки подхватывали все сразу. Пели от души. Смугляк молча слушал. Очень ему нравилась эта песня. Может, потому, что она отвечала его настроению, напоминала о тяжелой и опасной жизни разведчика, а может, потому, что уводила его в размышления, рисовала картины прошлых дней. Недавно в этой же землянке рядом с ним сидели прославленные разведчики роты - Сережа Швеи и Вася Березин. Они тоже любили эту песню. Теперь их нет. Теперь они лежат в братской могиле. Какие это были хорошие ребята! Смелые, скромные, веселые. Сколько в них было молодости и задора! Навсегда ушли из строя неуловимые разведчики. Но образы их не затушевала и не стерла даже смерть! Смугляку до сих пор кажется, что они сидят с ним рядом. И не Максим Белов и Саша Груздев поют сейчас его любимую песню, а Вася и Сережа. Какое сходство голосов! Звучит знакомый мотив, из самого сердца льются слова:
Ты совсем от покоя отвык,
Бескорыстный боец-фронтовик.
Видим мы по сединам волос:
Много выстрадал ты, перенес.
Тихо, как лесной ручеек, лилась песня, еще глубже задумывался старшина Михаил Смугляк. Никогда так сильно не изнывала его душа. Где теперь фронтовая медсестра Тася Бушко? В какие края занес ее ураган войны? Может быть, она вот так же, как и он, сидит где-нибудь в землянке и отогревает озябшие руки. Милая голубка, тяжело тебе, тяжело! А Степан? Где он? Ушел на фронт и как в воду канул. Неужели эта буря рыдает над его могилой!
Много раз порывался старшина Смугляк разыскать Тасю и Степана, но не нападал на их след. С севера на юг, через всю огромную и растревоженную страну, протянулась линия фронта, объятая чадом и пламенем войны. Миллионы людей, одетые в серые шинели, разместились на этой линии, и где-то среди них - Степан и Тася. Фронт слишком велик, куда напишешь?
Смугляк не мог даже допустить мысли, а тем более подумать, что чуткий и задушевный друг его - Степан Ковальчук сражается сейчас в лесах Подмосковья, в пяти километрах от землянки, в которой он сидит и слушает песню. Возмужал и закалился в боевых походах прославленный шахтер Донбасса. Он уже третий месяц командует саперным взводом полка. Много пройдено километров и недоспано ночей. А сколько расставлено мин и проволочных заграждений! Десятки землянок и блиндажей построил взвод Ковальчука. На груди Степана - боевой орден и медаль "За отвагу". За семь месяцев войны он получил два легких ранения и две награды. А сколько еще впереди боевых подвигов и седых волос!
Ничего не знал и Степан о Михаиле. Несколько раз писал он в лагерь заключения и не получил ответа. Тася где-то затерялась на фронте. Стефа, жена Степана, тоже ничего не знала о Молчкове. Только один человек знал о нем, и то не все. Это начальник лагеря. Зол он был на Михаила. Во все уголовные розыски страны разослал извещение о побеге арестанта. Письма Ковальчука начальник складывал в ящик своего стола, не давая фронтовику никакого ответа. Суровую клятву дал он: разыскать бежавшего даже под землей, а бежавший воевал на земле. Никто не знал, сколько пережил он, сколько морщинок прибавилось на его лице.
Долго сидел старшина Смугляк в глубоком раздумье. В это время в землянку вошел командир роты Никитин. Он только что вернулся из штаба дивизии. Гармоника сразу замолкла, оборвалась песня. Никитин снял с себя полушубок, присел к дощатому столу. Разведчики зажгли коптилку, насторожились. Что-то он скажет сейчас? Некоторые пытались угадать: хорошие или тревожные вести принес он из штаба? Но напрасно присматривались они к его лицу, чутко вслушивались в его голос. Спокойным был их боевой командир. Голос его звучал ровно и уверенно. На лице - ни одной черточки уныния. Какие же вести принес он?
Командир роты развернул на столе карту переднего края дивизии, отметил синим карандашом огневые точки противника, минные поля и проволочные заграждения, не спеша положил окурок папиросы в медную пепельницу и проговорил не громким, но повелевающим тоном:
- Прошу внимания, товарищи!
Разведчики притихли. Никитин передал приказ генерала о проведении нового ночного поиска. И все поняли, что сегодня ночью нужно во что бы то ни стало захватить давно намеченного "языка". Командир роты назначил разведчиков в группы захватывающих и прикрывающих. На старшину Смугляка возлагалась ответственность за действия обоих групп во время ночного поиска. Прошла минута молчания.
- Вопросы будут? - спросил Никитин.
- Все ясно, - за всех ответил Смугляк. - Я бы только об одном попросил вас: перенести время выхода на час позднее.
- Почему, товарищ старшина?
- Пусть покрепче уснут фашисты.
Никитин согласился. Началась подготовка к поиску. Разведчики тщательно проверили оружие и обмундирование; во время вылазки не должно быть лишнего скрипа, звона... Бойкий Янка Корень сходил в хозвзвод, сдал старые запачканные халаты и получил новые. После этого все передали писарю документы и заготовили короткие письма родным. На треугольных конвертах в углу было написано: "Не вернусь - отошлите по адресу". Так заведено было в разведроте. Только старшина Смугляк никогда не писал писем. Кому писать?
Ровно в два часа ночи, когда черная тьма поднялась от земли до неба, группы вышли на задание. В лесу и на лугу завывала снежная буря. Через несколько минут темень поглотила смельчаков, пурга замела их следы. Командир роты и его связной залегли на нейтральной полосе для наблюдения. Артиллеристы и минометчики приготовились прикрыть отход разведчиков своим огнем. Впереди, недалеко от траншеи противника, чернели два разрушенных здания бывшей машинно-тракторной станции. По донесению наблюдателей, вчера и сегодня немецкие снайперы вели обстрел переднего края дивизии из этих зданий. Вот туда-то и повел разведчиков старшина Михаил Смугляк.
Буря продолжала выть. Пришлось до предела напрягать слух и зрение. Холодный, порывистый ветер бил в грудь, бросал в лицо колючие кристаллики снега. Последние пятьдесят метров пришлось в темноте преодолевать по-пластунски. Здания были атакованы с двух сторон, быстро, без команды и выстрела, совершенно неожиданно для уснувших снайперов врага.
В четыре часа ночи разведчики вернулись утомленные, запорошенные снегом. В землянку они втолкнули двух фашистских солдат: высокого и коротыша. Запачканный сажей толстый коротыш вел себя робко и послушно. Высокий, наоборот, смотрел на всех презрительно и нагло. Вид у пленных был потрепанный, измятый: головы обмотаны женскими платками, поверх шинелей одеты поношенные гражданские пиджаки, на ногах - соломенные калоши. Янка Корень не мог сдержать смеха. Осмотрел со всех сторон солдат фюрера, прищурил глаз и снова расхохотался, придерживая бока загрубевшими руками:
- Ну, и вырядились, черти!
- Они, наверно, у твоих земляков пиджаки-то стянули, - заметил разведчик Максим Белов. - Спроси-ка их, Янка.
- Пошли они к черту! - брезгливо отвернулся Корень. - Очень-то нужно мне расспрашивать этих клоунов. Конечно, стянули. В начале зимы наши соседи тоже захватили одного вшивого лоботряса. Повели в баню, раздели, а на нем - сорочка женская, в кружевах. Хлопцы чуть со смеха не умерли, а он даже не устыдился. Стоит и хлопает глазами. Бандиты не знают меры.
В землянку вошел командир роты Никитин, продрогший и тоже запорошенный снегом. Он был доволен результатом поиска. Еще в детстве, находясь среди немцев в Кулундинской степи, он хорошо изучил их язык, и теперь это, как никогда, пригодилось. Точно так же познал немецкий язык и старшина Смугляк, живя рядом с немцем в Донбассе. Пока командир роты раздевался, старшина разговаривал с пленными. Он уже выяснил, что высокий - Ганс Клюге - сын прусского юнкера, член фашистской партии. Зверь крупный! Коротыш Отто Дикман - мясник, владелец небольшого магазина в Берлине. И тому и другому фашистское командование обещало поместья на лучших землях Подмосковья после победы над Россией. Услышав это, Янка Корень туго сжал кулак, показал пленным:
- Вот вам поместья!
Немцев захватили в разрушенном здании. Пленные были снайперы-корректировщики, имевшие надежную телефонную связь с огневыми позициями своего артдивизиона. Клюге сидел у телефонного аппарата в полусне, его оглушили ударом гранаты, а Отто Дикман в последнюю минуту спрятался в большой русской печке, где и вымазался сажей. Теперь на вопросы Смугляка он отвечал подробно и правдиво. Клюге хитрил и вел себя вызывающе. На голове его вздулась шишка. Фашист шумно вздыхал и пощупывал голову. Наконец, Клюге повернулся к гвардии старшему лейтенанту и серьезно заявил, что намерен жаловаться русскому командованию на грубое обращение с ним. Он доказывал, что нельзя связывать руки и затыкать тряпками рты пленным. Это не гуманно и противоречит нормам международного права. Когда Смугляк перевел его слова, разведчики громко рассмеялись, а неугомонный Янка Корень давился смехом и, показывая на старшину, говорил возмущенному Гансу Клюге:
- Это вот он обработал вас так. Вы уж простите ему. У него не было времени разбираться, какое место затыкать у фашистов. Кстати, я тоже такой: не церемонюсь с преступниками.
Новый взрыв смеха потряс землянку. Клюге без перевода понял, о чем говорил красный разведчик, бросал на него враждебные взгляды и, коверкая русский язык, сказал сердито:
- Мы вас наутчим воеват.
- А мы вас отучим! - спокойно, но твердо отпарировал Смугляк, поднимаясь. - Не мы к вам вломились, а вы к нам Вам ли говорить о гуманности, когда ваши руки по самые локти обагрены людской кровью? Кто вас просил сюда? Вы хотели взять Москву, не вышло! Теперь посмотрите на нее глазами пленных.
Немцев отправили в штаб дивизии.
*
В начале декабря в действующие части шло все новое пополнение. В ночное время к переднему краю выдвигалась тяжелая артиллерия, в лесах и в низинах скапливались самоходные орудия и танки. Фронтовики повеселели. Они понимали, что готовится разгром врага, но помалкивали, ожидая приказа о наступлении.
И приказ был отдан.
На всю жизнь запомнил Михаил Смугляк метельную ночь. Весть о начале наступления в какие-то считанные минуты облетела передний край. Землянки и блиндажи сразу опустели. Артиллерийские и минометные расчеты приготовились к открытию огня. Траншеи до отказа заполнились пехотинцами. Настроение у всех было приподнятым. Наконец-то наступила пора нанести фашистам чувствительный удар.
Точно в назначенное время на широком фронте одновременно загремели сотни орудий. Глухое эхо заметалось по взбудораженному лесу Подмосковья. С приподнятых коротких рельс катюш срывались багровые куски стали, сверкая, пролетали над пехотой и быстро гасли в синеве раннего зимнего утра. После мощной и длительной артиллерийской подготовки заревели моторы танков и самоходок. В небо взвились алые ракеты - и сразу же все двинулись вперед, на запад.
Огневым валом и стремительной атакой войск оборона противника была сломана, передовые подразделения разбиты. Танки и самоходные орудия, расширяя прорыв в полосе вражеской обороны, увлекали за собой пехоту все дальше и дальше на запад. На пути зияли черные и желтые воронки, виднелись обваленные блиндажи и землянки, по сторонам шоссейных дорог и большаков валялись брошенные фашистами автомашины и орудия, санные и колесные повозки.
Разведчики роты гвардии старшего лейтенанта Никитина наступали в составе первого полка мотострелковой дивизии. Все они были на лыжах, в дубленных полушубках и в серых валенках. Смугляк шел впереди роты, расторопный и взволнованный, словно его подменили. В полях белым дымком курилась метель. Янка Корень, тоже довольный, с раскрасневшимся лицом, спешил за Смугляком, ровно поскрипывая лыжами. Он внимательно оглядывал поле битвы, и, догоняя гвардии старшину, говорил ему одобрительно:
- Вот наломали!..
- Они заслужили, - отвечал Смугляк.
Мелкие подразделения противника, не принимая боя, стремились оторваться от наступающих войск. Пришлось преследовать врага без отдыха и привалов. В полях ни одной тропинки! Седая снежная целина да поземка встречала советских воинов. Отходя "на заранее подготовленные позиции", фашисты мстили мирным жителям: отбирали у них продукты питания и одежду, выгоняли стариков и женщин на расчистку проселочных дорог и в завершение всего выжигали села. Позади гитлеровцы оставляли сплошные пепелища, взорванные мосты, минированные шоссейки, сорванные и погнутые рельсы железной дороги. Это не устрашало, а еще больше разжигало ненависть воинов к поработителям.
Второй день наступления подходил к концу. Надвигалась ночь, морозная, неспокойная. Лица разведчиков обветрились, зачерствели. Шли все время без тепла и горячей пищи. Одно было утешение у солдат - лес. Там они разводили костры, отогревались и продолжали идти дальше. За наступающими подразделениями тянулись полковые обозы, а за ними уже пробивались автомашины.
В четыре часа ночи объявили привал. Сразу же были выставлены посты и выдвинуто боевое охранение. Разведчики без команды взялись за саперные лопаты. Через несколько минут расчистили снег и разложили костры. Высушив портянки и рукавицы, фронтовики разгребали пепел и на согретой земле вплотную ложились спать. Командир роты Никитин поднял воротник полушубка, прислонился к толстому стволу сосны и стоя задремал. Смугляка тоже одолевали усталость и сон, но он старался все время быть в движении. Не снимая с плеча автомат, гвардии старшина проходил между лежащими разведчиками, поглядывая, чтобы никто из них не обжегся и не обморозился. Вскоре позади, на темном фоне ночи, показались черные точки упряжек. Это подходил обоз полка, а вместе с ним полевая кухня разведчиков. Смугляк разбудил Никитина и доложил ему о подходе обоза. Командир протер глаза заскорузлой рукой, отошел от сосны и, умываясь снегом, проговорил простуженным голосом:
- Поднимайте роту! Нужно как можно быстрее накормить разведчиков. В десять минут шестого - выступаем.
К Никитину подошел офицер связи командира дивизии и сообщил: в пяти километрах от привала полка, в селе Н. находится на постое батальон фашистов и большой обоз. Генерал беспокоится. На рассвете противник, оставляя село, может поджечь его. Нужно принять все меры, чтобы предупредить новое преступление врага. Приказ прост и ясен, но как выполнить его? Разведчики утомлены до крайности. В полном составе рота не успеет подойти к селу и завязать бой с фашистами.
Никитин задумался. На помощь ему пришел Смугляк. Он предложил немедленно выслать к селу хорошо вооруженную группу лыжников во главе с ним. В данной обстановке другого решения не придумаешь. Гвардии старший лейтенант согласился.
- А вы отдохнули? - спросил он Смугляка.
- Да, часа два вздремнул, - впервые обманул командира Смугляк, умышленно напуская на себя бодрость. - Самочувствие отличное. Разрешите действовать?
- Действуйте!
Перед рассветом, когда остатки разведроты и стрелки первого батальона вышли из леса на дорогу, лыжный отряд Смугляка был уже далеко впереди. В отряде насчитывалось двадцать четыре человека, пять ручных пулеметов, шестнадцать автоматов и около пятидесяти гранат. Обогнув село, отряд смельчаков вышел на западную окраину и расположился у самого большака, по которому должны были отходить фашисты. Место оказалось на редкость удобным и безопасным для проведения внезапного боя. Большак разделял на две половины березовую рощу и тянулся от села на возвышенность. Старшина разбил отряд на две группы, одну во главе с Янкой Корнем послал на левую сторону большака, с другой остался сам. Бой должен был начаться по его условленому сигналу.
Как и предполагалось, ровно в шесть часов утра фашисты выступили, оставив в селе поджигателей. Сначала на большак вышли пехотинцы, человек пятьдесят. За ними потянулся обоз. На каждой повозке сидело по два немца. Смугляк прикинул, что фашистов было по меньшей мере человек восемьдесят. "Ничего, повоюем!" - подумал он и передал приказ по цепочке лыжников: "Приготовиться!"
Первая колонна уже перешла мостик и начала подъем. До нее было метров сто. Когда она приблизилась, Смугляк прицелился и дал очередь из ручного пулемета по передней повозке. Кони вздыбились. Фашисты опешили. Это был сигнал. Сразу же с двух сторон застрочили автоматы и пулеметы. Несколько гитлеровцев ткнулись в снег, остальные бросились в березняк, началась паника. Лыжники Смугляка косили врага меткими очередями. Ездовые и сидевшие с ними солдаты подняли вверх руки. Но в хвосте повозок была еще одна группа немецких пехотинцев. Заметив малочисленность советских воинов, окружавших обоз, они развернулись и начали отстреливаться. Смугляк немедленно выдвинул вперед свою группу и приказал открыть огонь из всех видов оружия. В то время, когда он, пригибаясь, перебегал от одной подводы к другой, рядом, из-за повозки, послышался выстрел. Смугляк бросил туда гранату, но тут же почувствовал сильную боль в паху. Пробежав еще несколько метров, он упал, затем быстро поднялся, сделал шаг вперед и снова упал.
Янка Корень поспешил к нему.
- Что случилось? - тревожно спросил он.
- Ничего, Янка, - стараясь быть спокойным, ответил гвардии старшина. - Не задерживайся, веди бойцов, доколачивайте фашистов. Я полежу... В ногу что-то попало... Беги, Янка, беги! Я скоро догоню вас.
Короткий, но ожесточенный бой решил участь фашистского батальона и обоза. Лыжники обезоружили уцелевших немцев. В плен было захвачено пятьдесят стрелков и сорок подвод, нагруженных боеприпасами и продовольствием. Разведчики перенесли Смугляка на повозку с сеном. Он был ранен в пах и в ногу. В валенок натекла кровь, нога горела. Смугляк напрягал последние силы, чтобы не застонать от боли. Приподнимаясь, он приказал собрать трофейное оружие и не спускать глаз с пленных.
- Скоро подойдут наши, - сказал он.
На восходе солнца к окруженной лыжниками повозке, на которой лежал гвардии старшина, подошли три старика из деревни. Они привели двух немцев со связанными руками. Рыжебородый высокий старик окинул взглядом собравшихся и басовито спросил:
- Кто тут командир?
- Я командир, - ответил Смугляк. - Чем могу служить?
- Хрицев привели вот, - продолжал рыжебородый, указывая глазами на связанных фашистов. - Село спалить пытались. А потом услышали ваши выстрелы и решили спрятаться. Мы и захватил их. Хотели в овражке стукнуть, да раздумали.
Смугляк пожевал посиневшие губы.
- За поджег села стоило бы стукнуть их, но мы с пленными не воюем, папаша. Развяжите им руки, теперь они не опасны.
- Зверь и в клетке остается зверем, - нахмурил брови рыжебородый, переминаясь с ноги на ногу. - Вчера они забрали у нас последнюю пару коней и четырех коров забили. Млеко им дай, яйки. Все никак не нажрутся, проклятые!
Смугляк посмотрел вдоль дороги.
- Ничего, отец, это дело поправимое, - проговорил он. - Двух лошадей фашисты взяли, а сорок с лишним оставили. Возьмите-ка по одной повозке в дар от воинов.
Старики переглянулись.
- Это как же так? - опять заговорил рыжебородый. - Выходит, мы этих чертей за плату схватили? Хорошо ли будет, если мы возьмем у вас повозки? Что в селе подумают о нас?
- Не волнуйтесь, папаша, - вмешался в разговор Янка. - Вы оказали нам достойную помощь, а за это всегда благодарят. Да и колхозу кони нужны. Оставьте боеприпасы и гоните три повозки домой.
Когда старики скрылись с повозками, в село с восточной стороны вошел первый батальон гвардейского полка. Вслед за ним прибыл и командир разведроты Никитин. Быстрым взглядом окинул он обоз, пленных, и на лице его промелькнула довольная улыбка. Смугляк, не поднимаясь, слабым голосом доложил:
- Боевая задача выполнена, товарищ гвардии старший лейтенант. Потерь нет. А я... я ранен.
Никитин присел к нему на повозку.
- Сегодня же доложу о вас командиру дивизии, - проговорил он тепло и твердо. - Вы сделали больше, чем я ожидал. Благодарю! А теперь мы устроим вас в селе и оставим с вами солдата. Скоро сюда прибудет медсанбат. Видимо, вас эвакуируют во фронтовой госпиталь. Придется полежать. Но не сокрушайтесь. Адрес подразделения вы хорошо знаете, пишите нам. После выздоровления возвращайтесь в роту. Где мы остановимся - пока не известно. Не падайте только духом, товарищ гвардии младший лейтенант!
Смугляк удивленно открыл большие, уставшие глаза.
- Что смотрите? Я не ошибся, называя вас гвардии младшим лейтенантом, - продолжал Никитин. - Это воинское звание вам присвоено приказом командования. Генерал поздравляет вас.
И он крепко обнял Смугляка. Было уже светло. По крышам села катилось большое и багровое зимнее солнце.
*
В тыловом госпитале, который находился под Москвой в бывшем доме отдыха, Смугляка поместили в маленькую палату, где лежало еще двое: летчик и командир танковой роты. У них тоже были тяжелые ранения, а у танкиста еще и сильные ожоги лица. С ног до самого затылка он был обмотан бинтами и походил на склеенную скульптуру. Танкист сильно страдал, но старался держаться бодро и весело. Прикованный к постели, он вдруг вполголоса начинал петь "Ревела буря" или очень подробно рассказывать забавные случаи из жизни знакомых фронтовиков.
- Проклятье! Но сейчас вы все же получите.
Установив на бруствер укрытия пулемет, старшина до боли впился плечом в ложе, нажал на спусковой крючок. Несколько фашистов с ближней лодки повалились в воду. Еще одна длинная очередь. Лодка накренилась, зачерпнула воды и пошла ко дну. Уцелевшие немцы, размахивая руками, поплыли назад. Ковальчук прицелился и дал очередь в дальнюю лодку. "Ага, и вас достал! обрадовался он, не отрываясь от пулемета. - Хорошо! Вот вам еще! Что, не нравится? Тоже назад поплыли!" И тут пулемет неожиданно замолк. Ковальчук понял, что диск израсходован, поставил другой, но стрелять больше не стал: нужно было беречь патроны.
Ободренные меткой стрельбой неизвестного пулеметчика, советские пехотинцы выкатили свои максимы ближе к берегу, быстро окопались и открыли прицельный огонь по плывущим немцам. Ковальчук в это время успел пустить ко дну еще одну "резинку". Скоро фашисты засекли его огневую точку и начали бить по ней из минометов, стараясь накрыть смелого красного пулеметчика. Положение было опасное. Ковальчук укрылся в щель, временно притих.
Артиллерия противника тоже усилила огонь. Берега Днепра загремели кононадой. Под прикрытием массированного огня немцы настойчиво пытались переправиться, но снова падали с лодок и тонули, а уцелевшие, бросив оружие, поодиночке выбирались на свою сторону. Ковальчук расстрелял уже большую половину последнего диска. Немцы возобновили обстрел его огневой точки. Но точка "красного пулеметчика" не замирала, огрызалась. И вдруг огромная завывающая мина ударилась о бруствер, гулко разорвалась. Пулемет поперхнулся и отлетел в сторону. В руках Ковальчука осталось одно деревянное ложе. Чад разрыва ел глаза, дышать стало тяжелее.
- Вот и все! - с досадой проговорил Ковальчук, стирая с лица пыль и копоть. - Пропал пулемет, а поработал неплохо!..
Никто не слышал этих слов командира-сапера, никто не посочувствовал ему. Берег гремел разрывами мин и снарядов. Время клонилось уже к вечеру. Жара не спадала. Ковальчука томила жажда. Смешным показалось ему сегодняшнее положение: у воды и без воды. А как бы приятно было вот сейчас спокойно и свободно смыть с себя пот и копоть, поплавать, охладиться. Какому идиоту нужна была эта война? Разве нужна она немецким солдатам, которые теперь ковыряют носами дно Днепра? Безумие!
Во взвод старшина вернулся перед закатом солнца. В лесу уже сгущались сумерки, опускалась прохлада. Саперы заканчивали оборудование командного пункта полка. Окончательно уставший и прокопченный пороховым дымом, Ковальчук повалился на траву, закрыл глаза. В руке он держал разбитое ложе пулемета. Повар принес ему суп и гречневую кашу с кусочками мяса. Командир отстранил еду, подозвал своего помощника и, взглянув на ложе, сказал:
- Это остаток от нашего пулемета. Пострадал. Минут через двадцать я пойду на доклад к полковнику, а вы разыщите медсанбат и узнайте, в каком состоянии находится Ванин. Вещи его захватите с собой.
Саперы, слушая командира, угрюмо молчали.
*
Шла первая фронтовая зима, морозная, суровая. Н-ский полк занимал огневые позиции на опушке густого сосняка. За спиной - Москва. Впереди огромный, заснеженный луг и застывшая речка Нара. С правой стороны изуродованные постройки бывшей машинно-тракторной станции, слева закопченный и разрушенный Наро-Фоминск.
После Октябрьских праздников совсем заиндевели леса Подмосковья. Тяжелые сосновые ветки, белые, словно забинтованные, склонялись к земле, твердой как железо. Морозы крепчали. Продукты и боеприпасы доставлялись на санях, автомашины буксовали, но передний край гремел, не замолкая ни днем, ни ночью. Пулеметы яростно и глуховато стучали круглые сутки, над лесом то и дело рвались снаряды, сбивая с деревьев большие хлопья снега.
Позади огневых точек, в тесной землянке, пахнущей свежей сосновой смолой и прелой соломой, собрались разведчики. Они только что пообедали и теперь поджидали командира роты. В железной круглой печке, потрескивая, жарко горели сухие поленья. Было тепло, но никто не раздевался. Такой порядок на переднем крае. Старшина Михаил Смугляк в новом дубленном полушубке и серых валенках сидел на чурбане и смотрел на багровые угли. Младший командир Янка Корень - ротный баянист и запевала - разместился против старшины на таком же чурбане с двухрядкой в руках. Все повернулись к нему. Когда Корень развел синеватые меха гармоники и качнул головой, два голоса слаженно, но несколько уныло, запели ротную песню о разведчике, недавно напечатанную в газете:
Закури, дорогой, закури,
Ты сегодня до самой зари
Не приляжешь, уйдешь опять
В ночь сырую врага искать.
Последние две строчки подхватывали все сразу. Пели от души. Смугляк молча слушал. Очень ему нравилась эта песня. Может, потому, что она отвечала его настроению, напоминала о тяжелой и опасной жизни разведчика, а может, потому, что уводила его в размышления, рисовала картины прошлых дней. Недавно в этой же землянке рядом с ним сидели прославленные разведчики роты - Сережа Швеи и Вася Березин. Они тоже любили эту песню. Теперь их нет. Теперь они лежат в братской могиле. Какие это были хорошие ребята! Смелые, скромные, веселые. Сколько в них было молодости и задора! Навсегда ушли из строя неуловимые разведчики. Но образы их не затушевала и не стерла даже смерть! Смугляку до сих пор кажется, что они сидят с ним рядом. И не Максим Белов и Саша Груздев поют сейчас его любимую песню, а Вася и Сережа. Какое сходство голосов! Звучит знакомый мотив, из самого сердца льются слова:
Ты совсем от покоя отвык,
Бескорыстный боец-фронтовик.
Видим мы по сединам волос:
Много выстрадал ты, перенес.
Тихо, как лесной ручеек, лилась песня, еще глубже задумывался старшина Михаил Смугляк. Никогда так сильно не изнывала его душа. Где теперь фронтовая медсестра Тася Бушко? В какие края занес ее ураган войны? Может быть, она вот так же, как и он, сидит где-нибудь в землянке и отогревает озябшие руки. Милая голубка, тяжело тебе, тяжело! А Степан? Где он? Ушел на фронт и как в воду канул. Неужели эта буря рыдает над его могилой!
Много раз порывался старшина Смугляк разыскать Тасю и Степана, но не нападал на их след. С севера на юг, через всю огромную и растревоженную страну, протянулась линия фронта, объятая чадом и пламенем войны. Миллионы людей, одетые в серые шинели, разместились на этой линии, и где-то среди них - Степан и Тася. Фронт слишком велик, куда напишешь?
Смугляк не мог даже допустить мысли, а тем более подумать, что чуткий и задушевный друг его - Степан Ковальчук сражается сейчас в лесах Подмосковья, в пяти километрах от землянки, в которой он сидит и слушает песню. Возмужал и закалился в боевых походах прославленный шахтер Донбасса. Он уже третий месяц командует саперным взводом полка. Много пройдено километров и недоспано ночей. А сколько расставлено мин и проволочных заграждений! Десятки землянок и блиндажей построил взвод Ковальчука. На груди Степана - боевой орден и медаль "За отвагу". За семь месяцев войны он получил два легких ранения и две награды. А сколько еще впереди боевых подвигов и седых волос!
Ничего не знал и Степан о Михаиле. Несколько раз писал он в лагерь заключения и не получил ответа. Тася где-то затерялась на фронте. Стефа, жена Степана, тоже ничего не знала о Молчкове. Только один человек знал о нем, и то не все. Это начальник лагеря. Зол он был на Михаила. Во все уголовные розыски страны разослал извещение о побеге арестанта. Письма Ковальчука начальник складывал в ящик своего стола, не давая фронтовику никакого ответа. Суровую клятву дал он: разыскать бежавшего даже под землей, а бежавший воевал на земле. Никто не знал, сколько пережил он, сколько морщинок прибавилось на его лице.
Долго сидел старшина Смугляк в глубоком раздумье. В это время в землянку вошел командир роты Никитин. Он только что вернулся из штаба дивизии. Гармоника сразу замолкла, оборвалась песня. Никитин снял с себя полушубок, присел к дощатому столу. Разведчики зажгли коптилку, насторожились. Что-то он скажет сейчас? Некоторые пытались угадать: хорошие или тревожные вести принес он из штаба? Но напрасно присматривались они к его лицу, чутко вслушивались в его голос. Спокойным был их боевой командир. Голос его звучал ровно и уверенно. На лице - ни одной черточки уныния. Какие же вести принес он?
Командир роты развернул на столе карту переднего края дивизии, отметил синим карандашом огневые точки противника, минные поля и проволочные заграждения, не спеша положил окурок папиросы в медную пепельницу и проговорил не громким, но повелевающим тоном:
- Прошу внимания, товарищи!
Разведчики притихли. Никитин передал приказ генерала о проведении нового ночного поиска. И все поняли, что сегодня ночью нужно во что бы то ни стало захватить давно намеченного "языка". Командир роты назначил разведчиков в группы захватывающих и прикрывающих. На старшину Смугляка возлагалась ответственность за действия обоих групп во время ночного поиска. Прошла минута молчания.
- Вопросы будут? - спросил Никитин.
- Все ясно, - за всех ответил Смугляк. - Я бы только об одном попросил вас: перенести время выхода на час позднее.
- Почему, товарищ старшина?
- Пусть покрепче уснут фашисты.
Никитин согласился. Началась подготовка к поиску. Разведчики тщательно проверили оружие и обмундирование; во время вылазки не должно быть лишнего скрипа, звона... Бойкий Янка Корень сходил в хозвзвод, сдал старые запачканные халаты и получил новые. После этого все передали писарю документы и заготовили короткие письма родным. На треугольных конвертах в углу было написано: "Не вернусь - отошлите по адресу". Так заведено было в разведроте. Только старшина Смугляк никогда не писал писем. Кому писать?
Ровно в два часа ночи, когда черная тьма поднялась от земли до неба, группы вышли на задание. В лесу и на лугу завывала снежная буря. Через несколько минут темень поглотила смельчаков, пурга замела их следы. Командир роты и его связной залегли на нейтральной полосе для наблюдения. Артиллеристы и минометчики приготовились прикрыть отход разведчиков своим огнем. Впереди, недалеко от траншеи противника, чернели два разрушенных здания бывшей машинно-тракторной станции. По донесению наблюдателей, вчера и сегодня немецкие снайперы вели обстрел переднего края дивизии из этих зданий. Вот туда-то и повел разведчиков старшина Михаил Смугляк.
Буря продолжала выть. Пришлось до предела напрягать слух и зрение. Холодный, порывистый ветер бил в грудь, бросал в лицо колючие кристаллики снега. Последние пятьдесят метров пришлось в темноте преодолевать по-пластунски. Здания были атакованы с двух сторон, быстро, без команды и выстрела, совершенно неожиданно для уснувших снайперов врага.
В четыре часа ночи разведчики вернулись утомленные, запорошенные снегом. В землянку они втолкнули двух фашистских солдат: высокого и коротыша. Запачканный сажей толстый коротыш вел себя робко и послушно. Высокий, наоборот, смотрел на всех презрительно и нагло. Вид у пленных был потрепанный, измятый: головы обмотаны женскими платками, поверх шинелей одеты поношенные гражданские пиджаки, на ногах - соломенные калоши. Янка Корень не мог сдержать смеха. Осмотрел со всех сторон солдат фюрера, прищурил глаз и снова расхохотался, придерживая бока загрубевшими руками:
- Ну, и вырядились, черти!
- Они, наверно, у твоих земляков пиджаки-то стянули, - заметил разведчик Максим Белов. - Спроси-ка их, Янка.
- Пошли они к черту! - брезгливо отвернулся Корень. - Очень-то нужно мне расспрашивать этих клоунов. Конечно, стянули. В начале зимы наши соседи тоже захватили одного вшивого лоботряса. Повели в баню, раздели, а на нем - сорочка женская, в кружевах. Хлопцы чуть со смеха не умерли, а он даже не устыдился. Стоит и хлопает глазами. Бандиты не знают меры.
В землянку вошел командир роты Никитин, продрогший и тоже запорошенный снегом. Он был доволен результатом поиска. Еще в детстве, находясь среди немцев в Кулундинской степи, он хорошо изучил их язык, и теперь это, как никогда, пригодилось. Точно так же познал немецкий язык и старшина Смугляк, живя рядом с немцем в Донбассе. Пока командир роты раздевался, старшина разговаривал с пленными. Он уже выяснил, что высокий - Ганс Клюге - сын прусского юнкера, член фашистской партии. Зверь крупный! Коротыш Отто Дикман - мясник, владелец небольшого магазина в Берлине. И тому и другому фашистское командование обещало поместья на лучших землях Подмосковья после победы над Россией. Услышав это, Янка Корень туго сжал кулак, показал пленным:
- Вот вам поместья!
Немцев захватили в разрушенном здании. Пленные были снайперы-корректировщики, имевшие надежную телефонную связь с огневыми позициями своего артдивизиона. Клюге сидел у телефонного аппарата в полусне, его оглушили ударом гранаты, а Отто Дикман в последнюю минуту спрятался в большой русской печке, где и вымазался сажей. Теперь на вопросы Смугляка он отвечал подробно и правдиво. Клюге хитрил и вел себя вызывающе. На голове его вздулась шишка. Фашист шумно вздыхал и пощупывал голову. Наконец, Клюге повернулся к гвардии старшему лейтенанту и серьезно заявил, что намерен жаловаться русскому командованию на грубое обращение с ним. Он доказывал, что нельзя связывать руки и затыкать тряпками рты пленным. Это не гуманно и противоречит нормам международного права. Когда Смугляк перевел его слова, разведчики громко рассмеялись, а неугомонный Янка Корень давился смехом и, показывая на старшину, говорил возмущенному Гансу Клюге:
- Это вот он обработал вас так. Вы уж простите ему. У него не было времени разбираться, какое место затыкать у фашистов. Кстати, я тоже такой: не церемонюсь с преступниками.
Новый взрыв смеха потряс землянку. Клюге без перевода понял, о чем говорил красный разведчик, бросал на него враждебные взгляды и, коверкая русский язык, сказал сердито:
- Мы вас наутчим воеват.
- А мы вас отучим! - спокойно, но твердо отпарировал Смугляк, поднимаясь. - Не мы к вам вломились, а вы к нам Вам ли говорить о гуманности, когда ваши руки по самые локти обагрены людской кровью? Кто вас просил сюда? Вы хотели взять Москву, не вышло! Теперь посмотрите на нее глазами пленных.
Немцев отправили в штаб дивизии.
*
В начале декабря в действующие части шло все новое пополнение. В ночное время к переднему краю выдвигалась тяжелая артиллерия, в лесах и в низинах скапливались самоходные орудия и танки. Фронтовики повеселели. Они понимали, что готовится разгром врага, но помалкивали, ожидая приказа о наступлении.
И приказ был отдан.
На всю жизнь запомнил Михаил Смугляк метельную ночь. Весть о начале наступления в какие-то считанные минуты облетела передний край. Землянки и блиндажи сразу опустели. Артиллерийские и минометные расчеты приготовились к открытию огня. Траншеи до отказа заполнились пехотинцами. Настроение у всех было приподнятым. Наконец-то наступила пора нанести фашистам чувствительный удар.
Точно в назначенное время на широком фронте одновременно загремели сотни орудий. Глухое эхо заметалось по взбудораженному лесу Подмосковья. С приподнятых коротких рельс катюш срывались багровые куски стали, сверкая, пролетали над пехотой и быстро гасли в синеве раннего зимнего утра. После мощной и длительной артиллерийской подготовки заревели моторы танков и самоходок. В небо взвились алые ракеты - и сразу же все двинулись вперед, на запад.
Огневым валом и стремительной атакой войск оборона противника была сломана, передовые подразделения разбиты. Танки и самоходные орудия, расширяя прорыв в полосе вражеской обороны, увлекали за собой пехоту все дальше и дальше на запад. На пути зияли черные и желтые воронки, виднелись обваленные блиндажи и землянки, по сторонам шоссейных дорог и большаков валялись брошенные фашистами автомашины и орудия, санные и колесные повозки.
Разведчики роты гвардии старшего лейтенанта Никитина наступали в составе первого полка мотострелковой дивизии. Все они были на лыжах, в дубленных полушубках и в серых валенках. Смугляк шел впереди роты, расторопный и взволнованный, словно его подменили. В полях белым дымком курилась метель. Янка Корень, тоже довольный, с раскрасневшимся лицом, спешил за Смугляком, ровно поскрипывая лыжами. Он внимательно оглядывал поле битвы, и, догоняя гвардии старшину, говорил ему одобрительно:
- Вот наломали!..
- Они заслужили, - отвечал Смугляк.
Мелкие подразделения противника, не принимая боя, стремились оторваться от наступающих войск. Пришлось преследовать врага без отдыха и привалов. В полях ни одной тропинки! Седая снежная целина да поземка встречала советских воинов. Отходя "на заранее подготовленные позиции", фашисты мстили мирным жителям: отбирали у них продукты питания и одежду, выгоняли стариков и женщин на расчистку проселочных дорог и в завершение всего выжигали села. Позади гитлеровцы оставляли сплошные пепелища, взорванные мосты, минированные шоссейки, сорванные и погнутые рельсы железной дороги. Это не устрашало, а еще больше разжигало ненависть воинов к поработителям.
Второй день наступления подходил к концу. Надвигалась ночь, морозная, неспокойная. Лица разведчиков обветрились, зачерствели. Шли все время без тепла и горячей пищи. Одно было утешение у солдат - лес. Там они разводили костры, отогревались и продолжали идти дальше. За наступающими подразделениями тянулись полковые обозы, а за ними уже пробивались автомашины.
В четыре часа ночи объявили привал. Сразу же были выставлены посты и выдвинуто боевое охранение. Разведчики без команды взялись за саперные лопаты. Через несколько минут расчистили снег и разложили костры. Высушив портянки и рукавицы, фронтовики разгребали пепел и на согретой земле вплотную ложились спать. Командир роты Никитин поднял воротник полушубка, прислонился к толстому стволу сосны и стоя задремал. Смугляка тоже одолевали усталость и сон, но он старался все время быть в движении. Не снимая с плеча автомат, гвардии старшина проходил между лежащими разведчиками, поглядывая, чтобы никто из них не обжегся и не обморозился. Вскоре позади, на темном фоне ночи, показались черные точки упряжек. Это подходил обоз полка, а вместе с ним полевая кухня разведчиков. Смугляк разбудил Никитина и доложил ему о подходе обоза. Командир протер глаза заскорузлой рукой, отошел от сосны и, умываясь снегом, проговорил простуженным голосом:
- Поднимайте роту! Нужно как можно быстрее накормить разведчиков. В десять минут шестого - выступаем.
К Никитину подошел офицер связи командира дивизии и сообщил: в пяти километрах от привала полка, в селе Н. находится на постое батальон фашистов и большой обоз. Генерал беспокоится. На рассвете противник, оставляя село, может поджечь его. Нужно принять все меры, чтобы предупредить новое преступление врага. Приказ прост и ясен, но как выполнить его? Разведчики утомлены до крайности. В полном составе рота не успеет подойти к селу и завязать бой с фашистами.
Никитин задумался. На помощь ему пришел Смугляк. Он предложил немедленно выслать к селу хорошо вооруженную группу лыжников во главе с ним. В данной обстановке другого решения не придумаешь. Гвардии старший лейтенант согласился.
- А вы отдохнули? - спросил он Смугляка.
- Да, часа два вздремнул, - впервые обманул командира Смугляк, умышленно напуская на себя бодрость. - Самочувствие отличное. Разрешите действовать?
- Действуйте!
Перед рассветом, когда остатки разведроты и стрелки первого батальона вышли из леса на дорогу, лыжный отряд Смугляка был уже далеко впереди. В отряде насчитывалось двадцать четыре человека, пять ручных пулеметов, шестнадцать автоматов и около пятидесяти гранат. Обогнув село, отряд смельчаков вышел на западную окраину и расположился у самого большака, по которому должны были отходить фашисты. Место оказалось на редкость удобным и безопасным для проведения внезапного боя. Большак разделял на две половины березовую рощу и тянулся от села на возвышенность. Старшина разбил отряд на две группы, одну во главе с Янкой Корнем послал на левую сторону большака, с другой остался сам. Бой должен был начаться по его условленому сигналу.
Как и предполагалось, ровно в шесть часов утра фашисты выступили, оставив в селе поджигателей. Сначала на большак вышли пехотинцы, человек пятьдесят. За ними потянулся обоз. На каждой повозке сидело по два немца. Смугляк прикинул, что фашистов было по меньшей мере человек восемьдесят. "Ничего, повоюем!" - подумал он и передал приказ по цепочке лыжников: "Приготовиться!"
Первая колонна уже перешла мостик и начала подъем. До нее было метров сто. Когда она приблизилась, Смугляк прицелился и дал очередь из ручного пулемета по передней повозке. Кони вздыбились. Фашисты опешили. Это был сигнал. Сразу же с двух сторон застрочили автоматы и пулеметы. Несколько гитлеровцев ткнулись в снег, остальные бросились в березняк, началась паника. Лыжники Смугляка косили врага меткими очередями. Ездовые и сидевшие с ними солдаты подняли вверх руки. Но в хвосте повозок была еще одна группа немецких пехотинцев. Заметив малочисленность советских воинов, окружавших обоз, они развернулись и начали отстреливаться. Смугляк немедленно выдвинул вперед свою группу и приказал открыть огонь из всех видов оружия. В то время, когда он, пригибаясь, перебегал от одной подводы к другой, рядом, из-за повозки, послышался выстрел. Смугляк бросил туда гранату, но тут же почувствовал сильную боль в паху. Пробежав еще несколько метров, он упал, затем быстро поднялся, сделал шаг вперед и снова упал.
Янка Корень поспешил к нему.
- Что случилось? - тревожно спросил он.
- Ничего, Янка, - стараясь быть спокойным, ответил гвардии старшина. - Не задерживайся, веди бойцов, доколачивайте фашистов. Я полежу... В ногу что-то попало... Беги, Янка, беги! Я скоро догоню вас.
Короткий, но ожесточенный бой решил участь фашистского батальона и обоза. Лыжники обезоружили уцелевших немцев. В плен было захвачено пятьдесят стрелков и сорок подвод, нагруженных боеприпасами и продовольствием. Разведчики перенесли Смугляка на повозку с сеном. Он был ранен в пах и в ногу. В валенок натекла кровь, нога горела. Смугляк напрягал последние силы, чтобы не застонать от боли. Приподнимаясь, он приказал собрать трофейное оружие и не спускать глаз с пленных.
- Скоро подойдут наши, - сказал он.
На восходе солнца к окруженной лыжниками повозке, на которой лежал гвардии старшина, подошли три старика из деревни. Они привели двух немцев со связанными руками. Рыжебородый высокий старик окинул взглядом собравшихся и басовито спросил:
- Кто тут командир?
- Я командир, - ответил Смугляк. - Чем могу служить?
- Хрицев привели вот, - продолжал рыжебородый, указывая глазами на связанных фашистов. - Село спалить пытались. А потом услышали ваши выстрелы и решили спрятаться. Мы и захватил их. Хотели в овражке стукнуть, да раздумали.
Смугляк пожевал посиневшие губы.
- За поджег села стоило бы стукнуть их, но мы с пленными не воюем, папаша. Развяжите им руки, теперь они не опасны.
- Зверь и в клетке остается зверем, - нахмурил брови рыжебородый, переминаясь с ноги на ногу. - Вчера они забрали у нас последнюю пару коней и четырех коров забили. Млеко им дай, яйки. Все никак не нажрутся, проклятые!
Смугляк посмотрел вдоль дороги.
- Ничего, отец, это дело поправимое, - проговорил он. - Двух лошадей фашисты взяли, а сорок с лишним оставили. Возьмите-ка по одной повозке в дар от воинов.
Старики переглянулись.
- Это как же так? - опять заговорил рыжебородый. - Выходит, мы этих чертей за плату схватили? Хорошо ли будет, если мы возьмем у вас повозки? Что в селе подумают о нас?
- Не волнуйтесь, папаша, - вмешался в разговор Янка. - Вы оказали нам достойную помощь, а за это всегда благодарят. Да и колхозу кони нужны. Оставьте боеприпасы и гоните три повозки домой.
Когда старики скрылись с повозками, в село с восточной стороны вошел первый батальон гвардейского полка. Вслед за ним прибыл и командир разведроты Никитин. Быстрым взглядом окинул он обоз, пленных, и на лице его промелькнула довольная улыбка. Смугляк, не поднимаясь, слабым голосом доложил:
- Боевая задача выполнена, товарищ гвардии старший лейтенант. Потерь нет. А я... я ранен.
Никитин присел к нему на повозку.
- Сегодня же доложу о вас командиру дивизии, - проговорил он тепло и твердо. - Вы сделали больше, чем я ожидал. Благодарю! А теперь мы устроим вас в селе и оставим с вами солдата. Скоро сюда прибудет медсанбат. Видимо, вас эвакуируют во фронтовой госпиталь. Придется полежать. Но не сокрушайтесь. Адрес подразделения вы хорошо знаете, пишите нам. После выздоровления возвращайтесь в роту. Где мы остановимся - пока не известно. Не падайте только духом, товарищ гвардии младший лейтенант!
Смугляк удивленно открыл большие, уставшие глаза.
- Что смотрите? Я не ошибся, называя вас гвардии младшим лейтенантом, - продолжал Никитин. - Это воинское звание вам присвоено приказом командования. Генерал поздравляет вас.
И он крепко обнял Смугляка. Было уже светло. По крышам села катилось большое и багровое зимнее солнце.
*
В тыловом госпитале, который находился под Москвой в бывшем доме отдыха, Смугляка поместили в маленькую палату, где лежало еще двое: летчик и командир танковой роты. У них тоже были тяжелые ранения, а у танкиста еще и сильные ожоги лица. С ног до самого затылка он был обмотан бинтами и походил на склеенную скульптуру. Танкист сильно страдал, но старался держаться бодро и весело. Прикованный к постели, он вдруг вполголоса начинал петь "Ревела буря" или очень подробно рассказывать забавные случаи из жизни знакомых фронтовиков.