Панов молодец во всех отношениях, и Италия ему много принесла пользы, какой бы он никогда не приобрел в Германии, в чем он совершенно убедился. Это не мешает довести, между прочим, до сведения кое-кого. А впрочем, если рассудить по правде, то я не знаю, почему вообще молодым людям не развернуться в полноте сил и в русской земле. Но почему — может увлечь в длинные рассуждения. Покамест, прощайте…
 
   Обнимаю и целую вас несколько раз и все ваше семейство также.

К. С. АКСАКОВУ
Рим. Дек<абря> 28 <н. ст. 1840.>

   Посылаю вам поцелуй, милый Константин Сергеевич, за ваше письмо. Оно сильно кипит русским чувством и пахнет от него Москвою, несмотря на то, что не выставлено ни месяца, ни дня. Зазывы ваши на снега и зиму тоже не без увлекательности, и почему ж иногда не позябнуть? Это часто [иногда] бывает здорово. Особливо, когда внутреннего жару и горячих чувств вдоволь. Послушайте! А если послушаюсь ваших советов и приеду наконец к вам, дадите ли вы мне слово слушаться моих советов? Есть советы, которые готовятся вам, но о которых речь может распростр<аниться?>, а я спешу скорее отправить вам это письмецо. У меня теперь куча дел и хлопот с кое-какими старыми грехами. Прощайте. Жму крепко вашу руку. И будьте уверены, что умею ценить ваши ко мне чувства.
 
   Ваш Н. Гоголь.
 
   Скажите, почему ни слова не скажет, хоть в вашем письме, Мих<аил> Сем<енович>. Я не требую, чтобы он писал ко мне, но пусть в то время, как вы будете писать, прибавит от себя хоть, по крайней мере, следующее: что, вот, я, Михаил Семенович Щепкин, нахожусь в комнате Сергея Тимофеевичах В чем свидетельствую за приложением моей собственной руки. Больше я ничего от него не требую. Он должен понять это, или он меня не любит.
 
   Перецелуйте за меня всех ваших родных. Они мне тоже родные.
 
   <Адрес:> Константину Сергеевичу.

М. П. ПОГОДИНУ
Декабрь 28 <н. ст. 1840>. Рим

   Утешься! Чудно-милостив и велик бог: я здоров. Чувствую даже свежесть, занимаюсь переправками, выправками и даже продолжением Мертвых душ, вижу, что предмет становится глубже и глубже. Даже собираюсь в наступающем году печатать первый том, если только дивной силе бога, воскресившего меня, будет так угодно. Многое совершилось во мне в немногое время, но я не в силах теперь писать о том, не знаю почему, может быть по тому самому, почему не в силах был в Москве сказать тебе ничего такого, что бы оправдало меня перед тобою во многом.
 
   Когда-нибудь в обоюдной встрече, может быть, на меня найдет такое расположение, что слова мои потекут, и я с чистой откровенностью ребенка поведаю состояние души моей, причинившей многое вольное и невольное. О! ты должен знать, что тот, кто создан сколько-нибудь творить во глубине души, жить и дышать своими твореньями, тот должен быть странен во многом. Боже! другому человеку, чтобы оправдать себя, достаточно двух слов, а ему нужны целые страницы. Как это тягостно иногда! Но довольно. Целую тебя! Письмо твое утешительно. Благодарю тебя за него! растроганно, душевно благодарю. Я покоен. Свежий воздух и приятный холод здешней зимы действуют на меня животворительно. Я так покоен, что даже не думаю вовсе о том, что у меня ни копейки денег. Живу кое-как в долг. Мне теперь всё трынь-трава. Если только мое свежее состояние продолжится до весны или лета, то может быть, мне удастся еще приготовить что-нибудь к печати, кроме первого тома Мерт<вых> д<уш>. Но лето, лето… Мне непременно нужна дорога. Дорога, далекая. Как это сделать? Но — бог милостив.
 
   Прощай! Обними за меня Елисавету Васильевну от всей души.
 
   <Адрес:> ? Moscou (en Russie).
 
   Профессору импер. Московск. университета Михаилу Петровичу Погодину.
 
   В Москве, в Университет.

В. И. ГРИГОРОВИЧУ
<7 января н. ст. 1841. Рим.>

   Милостивый государь
 
   Василий Иванович.
 
   Я давно уже слышал об избрании меня в члены-корреспонденты общества поощрения художеств, но, не имея официальной о сем бумаги, не мог изъявить письменно моей благодарности. Теперь только доставили мне из здешнего посольства залежавший<ся> там пакет на мое имя, содержащий бумагу об избрании меня в члены-корреспонденты. Вследствие чего обращаюсь с убедительнейшею просьбою к вам: передать обществу мою искреннейшую благодарность за внимание, мне оказанное, а вместе с тем и сожаление, видя невозможность участвовать в его похвальных занятиях по трем важным причинам. Во-первых, по причине, что предмет занятий для меня чужд и вовсе посторонен, во-вторых, по причине совершенного расстройства моего здоровья и неимения времени и, в-третьих, по причине моего отъезда из Рима — обстоятельство, разрушающее само собою значение корреспондента. И потому прошу вас изгладить мое имя, попавшее незаконно в ряды почтенных поощрителей. Будучи твердо уверен, что общество по благородству мыслей свои<х> не припишет отказ мой чему-нибудь дурному. С совершенным почтением и такою же преданностью остаюсь
 
   вашим покорнейшим слугою
 
   Николай Гоголь.
 
   Рим. Генваря 7. 1841.

П. И. РАЕВСКОЙ
1840—январь 1841? Рим.>

   Почти дрожала рука моя от радости, когда я, распечатавши письмо, увидел подписанное ваше имя. Я не ожидал от вас письма. Благодарю вас за него от всей души. — Благодарить же за всё прочее вы сами знаете, что у меня не станет сил. Вы упоминаете в вашем письме как будто бы даже с видом некоторым сожаления, что Лиза живет в уединении и что Лизе это может быть не так весело. А я, напротив, вижу из ее писем, что ей слишком весело, и, признаюсь, это даже страшит меня. Мне бы хотелось, чтобы сначала несколько горечей приметалось в ее жизни и чтобы потом не слишком уже тяжелою и трудною показалась жизнь ее, и не представлялось бы потом это время как что-то имеющее вид вечно-утраченного блаженства. В будущности есть много грозящего для ней, но бог милостив. — По крайней мере те качества, то воспитание, я разумею воспитание души, перед которым всё прочее вздор, так это воспитание, которое приобретает она, поживши с вами, в вашем прекрасном обществе и семействе, и успехи которого уже я вижу из ее писем, будет твердым сопутником вперед. Она добра, в характере есть сила, она даже не так глупа. Хотя — имеет с первого раза в себе что-то недоступное, не говорящее об этом. Одно из писем ее меня сильно тронуло. Оно было наполнено жалобами и упреками самой себя на свое бессилие и неумение ничем выказать, что она вас любит и что ваши ласки падают не на бесчувственный [бездушный] камень. В самом деле ее положение, точно, несколько затруднительно и, признаюсь, я сам… мне бы тоже было доступно подобное чувство. Это мно<го> ее связывает и заставляет слишком глядеть робко и мешает ей даже как следует развернуться. Я буду вас просить, потому <что> уверен [потому что знаю вас] твердо, что вы не откажете и что вам приятно делать добро, сделать кое-что. Вы дайте ей заметить, что она вам нужна, что вы не можете иногда обойтись без нее, если заболеет ваша девушка, которая вас убирает, или если вы имеете какие-нибудь приказания, позовите Лизу, поручите [велите] ей помочь себе одеться. Эти услуги такого рода, которые мы можем только поручить или слуге, или разве тому, который <нрзб> другой мы сами короче, которого у нас не может быть. Словом, выдумаете такое, которое вам точно нужно, необходимо. Тогда вы увидите, что Лиза будет другою. Она будет глядеть вам смелее в глаза, будет развязнее, и [Далее было: может быть] вы даже увидите, что она вовсе не глупа. Я вновь буду вас просить, чтобы ей давали как можно более занятий в доме и около, поручить ей убрать комнаты или, по крайней мере, смотреть за уборкой, встать для этого пораньше. Словом, чтобы она приучалась хлопотать около всего вашего дома. Это ей сделает много, много добра в будущем. Порядок и исправность сделаются ее потребностью.
 
   Чтобы ей давать как можно больше хлопот и занятий, пусть Софья Николаевна, Надежда Карловна от себя дают ей побольше приказаний.
 
   Это нечувствительно сообщит в характере ее осмотрительность, которая разольется и на все прочие ее занятия в жизни, и скука исчезнет.
 
   Знаете, как приятно выполнять все незначущие мелочи для того, которого любим, как невольно находишь уже в себе какое<-то> неизъяснимое удовольствие.
 
   Ваше поручение насчет <белъя закупки> [Зачеркнуто. ] мне будет вовсе незатруднительно, но я еще ничего не знаю, будет ли бог так милостив ко мне, что обстоятельства мои позволят мне возвратиться [приехать] на родину весною.
 
   Прежние мои предположения сильно разрушились, и причиною была сильная моя опасная болезнь, в излечении которой отказался доктор, и одна только чудная воля бога воскресила меня. Я до сих пор не могу очнуться и не могу представить, как я избежал от этой опасности. Это чудное мое исцеление наполняет душу мою утешеньем несказанным: стало быть жизнь моя еще нужна и не будет бесполезна.
 
   Я теперь здоров. Но времени у меня потеряно. Много я не сделал из того, что должен был сделать и что натурально имеет значительное влияние на мое возвращение, итак, [Далее было: если милость божия будет так велика] я не могу определить времени [сказать наверно] моего <возвращения>. Может быть, только месяца через два или три мне будет известно, остаюсь ли я <или> буду иметь возможность вновь увидеть Москву. Во всяком случае я вас уведомлю об этом письмом.
 
   Гоголь.

М. И. ГОГОЛЬ
Рим. Январь 19/31. 1841

   Не знаю, пропали ли мои письма здесь, или у вас, только из письма вашего видно, что вы их не получили вовсе. По крайней мере ни в первом, ни в следующем вашем письме нет никакого ответа на кое-какие мои просьбы и предложения, которые я считал немаловажными, особливо в первом письме, где я просил вас о поручении моим сестрам каждой в управление какой-нибудь хозяйственной отдельной статьи, чтобы их приучать таким образом к хозяйству, что важнее всех прочих учений, которые обыкновенно служат только для гостиных и для наружного блеска. Пошлите хорошенько наведаться за этими письмами, и спросите почтмейстера, что не затерялись ли они где-нибудь на почте, то есть между другими письмами и не залежались ли где ошибкою. Здоровье мое слава богу кое-как еще движется… Поздравляю вас с новым годом, который здесь уже давно, а у вас еще недавно наступил. Поздравляю с этим и сестру мою Марию, желая ей в этом году всего доброго и целую Колю, особенно если он умен. Посылая вам всякие добрые пожелания, остаюсь ваш многолюбящий сын Николай.

С. Т. АКСАКОВУ
Марта 5 <ст. ст. 1841>. Рим

   Мне грустно так долго не получать от вас вести, Сергей Тимофеевич. Но, может быть, я сам виноват: может быть, вы ожидали высылки мною обещанных изменений и приложений, следуемых ко 2<-му> изданию «Ревизора». Но я не мог найти нигде их. Теперь только случаем нашел их там, где не думал. Если б вы знали, как мне скучно теперь заниматься тем, что нужно на скорую руку, — как мне тягостно на миг оторваться от труда, наполняющего ныне всю мою душу! Но вот вам, наконец, эти приложения. Здесь письмо, писанное мною к Пушкину, по его собственному желанию. Он был тогда в деревне. Пиеса игралась без него. Он хотел писать полный разбор ее для своего журнала и меня просил уведомить, как она была выполнена на сцене. Письмо осталось у меня неотправленным, потому что он скоро приехал сам. Из этого письма я выключил то, что собственно могло быть интересно для меня и для него, и оставил только то, что может быть интересно для будущей постановки «Ревизора», если она когда-нибудь состоится. Мне кажется, что прилагаемый отрывок будет нелишним для умного актера, которому случится исполнять роль Хлестакова. Это письмо под таким названием, какое на нем выставлено, нужно отнесть на конец пиесы, а за ним непосредственно следуют две прилагаемые выключенные из пиесы сцены. Небольшую характеристику ролей, которая находится в начале книги первого издания, нужно исключить. Она вовсе не нужна. У Погодина возьмите приложенное в его письме изменение четвертого акта, которое совершенно необходимо. Хорошо бы издать «Ревизора» в миниатюрном формате, а впрочем, как найдете лучшим.
 
   Теперь я должен с вами поговорить о деле важном. Но об этом сообщит вам Погодин. Вы вместе с ним сделаете совещание, как устроиться лучше. Я теперь прямо и открыто прошу помощи, ибо имею право и чувствую это в душе. Да, друг мой! я глубоко счастлив. Несмотря на мое болезненное состояние, которое опять немного увеличилось, я слышу и знаю дивные минуты. Создание чудное творится и совершается в душе моей, и благодарными слезами не раз теперь полны глаза мои. Здесь явно видна мне святая воля бога: подобное внушенье не происходит от человека; никогда не выдумать ему такого сюжета! О, если бы еще три года с такими свежими минутами! Столько жизни прошу, сколько нужно для окончания труда моего; больше ни часу мне не нужно. Теперь мне нужны необходимо дорога и путешествие: они одни, как я уже говорил, восстановляют меня. У меня все средства истощились уже несколько месяцев. Для меня нужно сделать заем. Погодин вам скажет. В начале же 42 года выплатится мною всё, потому что одно то, которое уже у меня готово и которое, если даст бог, напечатаю в конце текущего года, уже достаточно для уплаты.
 
   Теперь я ваш; Москва моя родина. В начале осени я прижму вас к моей русской груди. Всё было дивно и мудро расположено высшею волею: и мой приезд в Москву, и мое нынешнее путешествие в Рим — всё было благо. Никому не говорите ничего ни о том, что буду к вам, ни о том, что я тружусь — словом, ничего. Но я чувствую какую-то робость возвращаться одному. Мне тягостно и почти невозможно теперь заняться дорожными мелочами и хлопотами. Мне нужно спокойствие и самое счастливое, самое веселое, сколько можно, расположение души; меня теперь нужно беречь и лелеять. Я придумал вот что: пусть за мною приедут Михаил Семенович и Константин Сергеевич: им же нужно — Михаилу Семеновичу для здоровья, Константину Сергеевичу для жатвы, за которую уже пора ему приняться. А милее душе моей этих двух, которые могли бы за мною приехать, не могло бы для меня найтиться никого. Я бы ехал тогда с тем же молодым чувством, как школьник в каникулярное время едет из надоевшей школы домой под родную крышу и вольный воздух. Меня теперь нужно лелеять не для меня, нет! Они сделают небесполезное дело. Они привезут с собой глиняную вазу. Конечно, эта ваза теперь вся в трещинах, довольно стара и еле держится; но в этой вазе теперь заключено сокровище; стало быть, ее нужно беречь. Жду вашего ответа; чем скорее, тем лучше. Если бы вы знали, как я теперь жажду обнять вас! До свиданья! Как прекрасно это слово!
 
   Перецелуйте моим поцелуем всех ваших: Ольгу Семеновну, Веру Сергеевну, Ольгу Сергеевну, — всех! всех! Письма мне адресуйте на имя банкира Валентини; это будет вернее, чем poste restante. Адрес его: Piazza Apostoli, Palazzo Valentini.

С. Т. АКСАКОВУ
<13 марта ст. ст. 1841. Рим.>

   Едва только я успел отправить письмо мое к вам, с приложеньями к Ревизору, как получил вслед за тем ваше. Оно было для меня тем приятнее, что мне казалось уже, будто я от вас бог знает когда не получал вести. Целую вас несколько раз, в задаток поцелуев личных. Ревизора, я полагаю, не отложить ли до осени? Время близится к лету; в это время книги сбываются плохо, и вообще торговля не движется. Отпечатать можно теперь, а выпуском повременить до осени. По крайней мере так говорит благоразумие и опытность.
 
   Вы пишете, чтобы я прислал что-нибудь в журнал Погодину. Боже, если бы вы знали, как тягостно, как разрушительно для меня это требование, — какую вдруг нагнало оно на меня тоску и мучительное состояние! Теперь на один миг оторваться мыслью от святого своего труда — для меня уже беда. Никогда б не предложил мне в другой раз подобной просьбы тот, кто бы мог узнать на самом деле, чего он лишает меня. Если бы я имел деньги, клянусь, я бы отдал все деньги, сколько б у меня их ни было, вместо отдачи своей статьи! Но, так и быть, я отыщу какой-нибудь старый лоскуток и просижу над переправкой и окончательной отделкой его, боже! может быть, две-три недели, ибо теперь для меня всякая малая вещь почти такого же требует обдумыванья, как великая, и, может быть, еще большего и тягостно-томительнейшего труда, ибо он будет почти насильственный, и всякую минуту я буду помнить бесплодную великость своей жертвы — преступную свою жертву. Нет, клянусь, грех, сильный грех, тяжкий грех отвлекать меня! Только одному неверующему словам моим и недоступному мыслям высоким позволительно это сделать. Труд мой велик, мой подвиг спасителен. Я умер теперь для всего мелочного; и для презренного ли журнального пошлого занятья ежедневным дрязгом я должен совершать непрощаемые преступления? и что поможет журналу моя статья? Но статья будет готова и недели через три выслана. Жаль только, если она усилит мое болезненное расположение. Но, я думаю, нет. Бог милостив… Дорога, дорога! Я сильно надеюсь на дорогу. Она же так теперь будет для меня вдвойне прекрасна. Я увижу моих друзей, моих родных друзей. Не говорите о моем приезде никому, и Погодину скажите, чтоб он также не говорил; если же прежде об этом проговорились, то теперь говорите, что это не верно еще. Ничего также не сказывайте о моем труде. Обнимите Погодина и скажите ему, что я плачу, что не могу быть полезным ему со стороны журнала; но что он, если у него бьется русское чувство любви к отечеству, он должен требовать, чтоб я не давал ему ничего.
 
   Вы, может быть, дивитесь, что я вызываю Константина Серг<еевича> и Михаила Семеновича, но я делал это в том предположении, что Конст<антину> Сергеевичу> нужно было и без того ехать, а Мих<аил> Сем<енович> тоже хотел ехать ж водам, что ему принесло бы значительную пользу. Я бы их ожидал хоть в самом первом за нашею границею немецком городке. Вы знаете этому причины из письма моего, которое вы уже получили. Насчет денег нужно будет распорядиться скорее.
 
   В мае месяце я полагаю выехать из Рима, месяцы жаркие провесть где-нибудь в холодных углах Европы — может быть, в Швейцарии, и к началу сентября в Москву — обнять и прижать вас сильно…
 
   Прощайте, жду с нетерпением ваших писем. Обнимаю крепко всё ваше семейство.

М. И. ГОГОЛЬ
Март 25 <н. ст. 1841>. Рим

   Сегодня только попалось мне в руки письмо ваше, писанное вами четыре месяца назад в ответ на мое, которое я считал уже пропавшим. По ошибке на почте оно [Далее было: пролежало до сегод<ня>] попало в другой ящик и пролежало до сего дня. Ответ на ваше последнее письмо мною уже вам послан, а <это> [Край письма оторван. ] пишу по двум причинам: 1-е, чтобы приложить при нем кое-какие замечания и объясн<ения> [Край письма оторван. ] сестре Анет насчет моих сло<в, кото> [Край письма оторван. ] рых она совершенно не поняла, а с<амое> [Край письма оторван. ] главное, чтобы изъявить вам мою <радость?>, [Край письма оторван. ] по случаю вестей о моем племянн<ике>. [Край письма оторван. ] По словам Анет, это вы<ходит> [Край письма оторван. ] едва ли не чудо. Если она не увлекл<ась> [Край письма оторван. ] только родственною любовью к сво<ему> [Край письма оторван. ] племяннику, которого, кажется, люб<ит> [Край письма оторван. ] страстно, то в нем, точно, долж<ны быть> [Край письма оторван. ] дарованья. И сестра моя Мария, кото<рую> [Край письма оторван. ] целую и обнимаю, исполнила святой <и прекрасный?> [Край письма оторван. ] долг матери, напутствуя его на до<брое и> [Край письма оторван. ] не избаловав, как делают другие не<благоразум?> [Край письма оторван. ] ные матери. Я, признаюсь, до сих пор <ожидал?> [Край письма оторван. ] терпеливо, чтобы обнаружились его к<ачества> [Край письма оторван. ] и наклонности, чтобы знать, что <такое> [Край письма оторван. ] можно для него сделать и как устроить его воспитание. Но теперь, покаместь, пусть он продолжает так свое воспитание, как есть, которое, как я вижу, очень недурно, а через год или два, особенно, когда окажется в нем к чему-либо преимущественная наклонность, тогда подумаем об воспитании более сурьезном. Сестра Марья да не позабудет всей важности своего долга, а я буду помогать ей всеми силами. Я заступлю ему во всех отношениях отца. Нет, отец того не сделает, что сделаю для него я. Но до того времени целую вас всех. Прощайте.
 
   <Адрес:> Poltava (en Russie m?ridionale)
 
   Ее высокоблагородию Марии Ивановне Гоголь-Яновской.
 
   В Полтаве, оттуда в д. Василевку
 
   (en Russie)

А. В. ГОГОЛЬ
Март 25 <н. ст. 1841>. Рим

   Мне теперь только сегодня попалось в руки твое письмо, писанное тобою 3-го ноября в ответ на мое о хозяйстве. Оно валялось на почте, тогда как я наведывался и спрашивал беспрестанно, нет ли ко мне писем, и наконец это письмо уже попало в кучу, назначенную в обратное отправление. Случайно один из моих знакомых, разгребая эту кучу, дал знать мне, и я сегодня только получил его ровно четыре месяца с половиною после того, как оно было писано ко мне. Не стыдно ли тебе? Или ты меня так мало знаешь? Неужели ты думаешь, что я стал бы принуждать тебя к тому, к чему у тебя нет склонности. Почему я тебе советовал заняться хозяйством? Потому что я боялся, чтобы тебе не показалась слишком скучна жизнь в деревне, я хотел, чтобы заботы и хлопоты невольно унесли у тебя время, показавшееся бы тебе без того длинным. Но ты всё поняла превратно в письме моем. Я тебе сделал упрек, что ты слушаешь и даешь значение пустым мнениям простолюдина насчет праздников, а ты приняла это за желание мое, чтобы ты много трудилась. Я принимал и полагал для тебя время определенное труда для того только, чтобы ты могла лучше и приятнее веселиться в остальное время, а ты приняла напротив, что долгий труд цель, [Далее было: и главное] а прочее всё только должно служить для небольшого отдохновенья. А главное, зачем ты так огорчилась? разве в письме моем скользнула где-нибудь нелюбовь к тебе? Не совестно ли тебе так мало знать меня. Упреки, ласки, всё должно тебе быть от меня приятно, потому что они от меня. Ты должна всё, что ни есть на душе, говорить, оправдываться, извиняться и помнить, что ведь я же извиню тебя первый, если оправданья твои основаны на соображении и правде: зачем же ты огорчаешься? Но я тебе благодарен за письмо, благодарен именно за <то>, что оно написано так, а не иначе, что ты написала его прямо, в первом движении души, и сказала всё, что чувствовала в то время. И по этому одному оно для меня дороже всех других твоих писем. Никогда и никак не удерживайся в письмах твоих от тех выражений и мыслей, которые почему-нибудь тебе покажутся, что огорчат меня или не понравятся. Их-то именно скорее на бумагу, их я желаю знать. Как духовнику мы желаем прежде всего объявить то, что тягостнее лежит на душе нашей, так и мне прежде всего ты должна сказать то, что почему-либо тебе покажется тягостно говорить мне. Ты должна помнить, что сердечное излияние ты передаешь другу, который придумает средство, как поправить, а не станет расточать суровые и жестокие упреки. И вот тебе доказательство письмо твое! им ты больше выиграла в глазах моих, чем была доселе, хотя извиняешься в нем же, что неумеренно завралась. Итак дело тебе отныне, надеюсь, всё ясно. Ты описала мне день своих занятий. Им я не совершенно доволен. Я вижу, и тут ты меня не поняла. Разберем дело: 1-е: перевожу я до тех пор покамест достанет терпения. Это не хорошо. Именно до этих пор ничего не нужно дело делать, покамест устанешь. Я не хочу, чтобы ты переводила более часу в день. Лучше оставлять работу тогда, когда еще хочется немного заняться, а не тогда, когда уже вовсе не хочется. Потом ты принимаешься сейчас же за работу, за вышивание. Это тоже и решительно не хорошо. Я желал бы напротив, чтоб ты по крайней мере час делала движение и была беспрестанно на ногах, если даже не целых два. Вот для чего еще я хотел вселить в тебя расположение к домашнему хозяйству. Я знал, что трудно для тебя придумать какое-нибудь движение, особенно зимою, что ты непременно будешь сидеть на одном месте, а насильно трудно заставить себя бегать по комнате. Я думал, что хлопоты и заботы заставят тебя перейти из комнаты в кладовую, из кладовой в какое-нибудь другое место, словом, что ты невольно таким образом будешь делать движение, которое бы тягостно было тебе делать нарочно. А ты так мало поняла мои намерения и мысли, что объявляешь, [говоришь мне] как что-то приятное мне, что ты не гуляешь ни одной минуты. Тогда как именно неприятней этого ты ничего не могла сказать мне. Итак ты видишь, что всё, что ни требовал я когда-либо от тебя, всё это обдумывалось к добру твоему. Я даже немножко далее вижу в душу твою, чем ты думаешь, но не хочу иногда показать тебе этого. Я хочу, чтоб ты сама обнаружила все движения ее простодушно, с чистосердечьем ребенка, и в этом есть тоже цель моя, которую ты узнаешь, может, и сама после, и возблагодаришь того, который думал о тебе и почти невидимо устроивал и действовал для тебя. Я желаю также, чтобы и письма твои писались ко мне только тогда, когда тебе слишком захочется писать ко мне, а не тогда, когда тебе придется придумывать, о чем бы писать ко мне. Кажется, я уже сказал тебе всё. Прощай! целую тебя. Береги свое здоровье и смотри, чтобы ты была непременно лучше, светлее, живее и полнее к тому времени, как я тебя увижу, а это, бог знает, может быть и не так далеко, как думаешь. Теперь наступает весна. Смотри, бегай побольше, придумывай сама себе занятия, требующие движения, и не оставайся ни на минуту в положеньи ленивом. Болезнь твоя может возвратиться, движение и веселое расположение духа лучшее против нее [В оригинале: него] лекарство. Письмо пиши ко мне скорее, чтобы застало меня в Риме. На лето я уезжаю в Швейцарию.