Страница:
Эту трагедию показали выше на склоне. Я сидела там, как я уже упомянула, между жрецом Диониса с одного бока и жрецом Аполлона с другого. Ни один мужчина не способен понять изнасилования. И ни один там не понял. Основная идея даже не кусает себя за хвост, а продолжает и продолжает описывать круги. Мы подкрашиваем ее и приглаживаем. Ионид заранее объяснил мне основную идею пьесы, моей первой пьесы. В книгохранилище он показал мне свиток с ней, но все было совсем не так. Я понимала, что она подразумевала. Но как мне объяснить это проще? Он разорвал ее. Он разорвал мои внутренности и окровенил мой рот. Истерические женщины.
Вот так мы и жили, а время шло и шло под уклон. Разумеется, были Дельфийские игры, состязания в беге, в прыжках. Все ради бога и наград. Собственно говоря, награды оплачивались за счет туризма, хотя и они, подобно всему остальному, были далеко не прежними. Мне полагалось присутствовать, и никогда еще я до такой степени не изнывала от скуки. Когда бегуны подошли за своими наградами, грудью и всем прочим вперед, я не знала, куда глаза девать. Однако с деловой точки зрения это было очень хорошо. И если Дельфы выглядят преуспевающими каждый месяц, когда госпожа сообщает Благое Слово, то во время игр, хотя она безмолвствует, торговля и все прочее достигают высшего предела. Так и кажется, что купля-продажа будет продолжаться без конца. Но затем, разумеется, приходит зима. Официально – или я это уже говорила? – все переходит к Дионису. Собственно, Дельфы умирают на глазах. Они мертвы. Мы, местные, обедаем друг у друга и притворяемся такими же цивилизованными, как афиняне, но не можем полностью справиться с ощущением, что мы вовсе не изысканно модны, а святы. А это лишает застольную беседу сладкой начинки. Простите старухе ее фривольности.
Как ни удивительно, мой статус обрисовал мне не кто иной, как Ионид.
– Моя дорогая Ариека (когда рядом не было никого, он иногда называл меня моим именем), в Дельфах и их окрестностях не найдется женщины, которая посмела бы отказаться от приглашения первой госпожи! Да нет, следует брать куда шире! Такой женщины не найдется ни в Мегарах, ни, возможно, в Фивах, и уж во всяком случае, в Коринфе, где все по уши в торговле и прямо-таки преклоняются перед любыми институтами более древними, чем день вчерашний… Они толпами поплывут на пароме твоего отца, если ты согнешь мизинчик. Так почему бы тебе и не?..
– Ради чего?
– Это немножко развеет зимнюю скуку. А кроме того… кроме того, это будет полезно мне.
– Не объяснишь ли?
– О боги! Думаю, что не следует. С другой стороны… скажем, это будет полезно мне как любителю голубей.
– Ты говоришь про сбор сведений? Не помню вопроса в прошлом сезоне, когда бы то, что тебе известно о делах в мире, помогло бы ответу или повлияло на него.
– Ты меня глубоко ранишь.
– Сожалею.
– Не надо. Я не хочу, чтобы ты изменилась. Ты чересчур честна.
– Если бы ты только знал!
– Сомнения? Они есть у всех нас. Я имел в виду другое. Я имел в виду общее положение вещей. Ты не видишь, что происходит.
– Мне этого и не надо.
– Римляне.
– Пираты.
– Разбойники.
– Бога как будто все это не интересует.
– Вот-вот, сама видишь. Ты поистине чересчур честна. Ты ограничиваешь бога поисками заблудившихся овец или находкой ожерелья чьей-то бабушки.
– Но меня спрашивают об этом.
– Ариека… первая госпожа… а ты не могла бы принудить бога?
– В жизни не слышала ни о чем подобном! Я не уверена…
– Погоди. Ты читала Феокрита?
– Кое-что.
– Про Симету?
– Девушку, которая хочет вернуть своего возлюбленного? Ах, Ионид! Какое кощунство!
– Ну, конечно, я не про магию. Но почему-то ответы бога словно бы лишены определенной универсальности.
– Вина тут не бога, дорогой Ион.
– А вопросов?
– Да.
– Что бы сказал мир, если бы он сейчас нас слушал? Открыть ли тебе правду о нашем положении?
– Оно опасно?
– Да. Ты просишь меня подделывать вопросы, а я прошу тебя подделывать ответы.
– По-моему, тебе лучше уйти.
– Нет. Взвесь.
– Нет.
– Все-таки взвесь. Больше я тебя не попрошу.
Это правда, что бог меня изнасиловал. И правдой было, что прежде он повернулся ко мне спиной, а теперь, казалось, поступал точно так же.
– Не могу, Ион. И не потому, что боюсь последствий. А потому что… я не знаю почему.
VII
Вот так мы и жили, а время шло и шло под уклон. Разумеется, были Дельфийские игры, состязания в беге, в прыжках. Все ради бога и наград. Собственно говоря, награды оплачивались за счет туризма, хотя и они, подобно всему остальному, были далеко не прежними. Мне полагалось присутствовать, и никогда еще я до такой степени не изнывала от скуки. Когда бегуны подошли за своими наградами, грудью и всем прочим вперед, я не знала, куда глаза девать. Однако с деловой точки зрения это было очень хорошо. И если Дельфы выглядят преуспевающими каждый месяц, когда госпожа сообщает Благое Слово, то во время игр, хотя она безмолвствует, торговля и все прочее достигают высшего предела. Так и кажется, что купля-продажа будет продолжаться без конца. Но затем, разумеется, приходит зима. Официально – или я это уже говорила? – все переходит к Дионису. Собственно, Дельфы умирают на глазах. Они мертвы. Мы, местные, обедаем друг у друга и притворяемся такими же цивилизованными, как афиняне, но не можем полностью справиться с ощущением, что мы вовсе не изысканно модны, а святы. А это лишает застольную беседу сладкой начинки. Простите старухе ее фривольности.
Как ни удивительно, мой статус обрисовал мне не кто иной, как Ионид.
– Моя дорогая Ариека (когда рядом не было никого, он иногда называл меня моим именем), в Дельфах и их окрестностях не найдется женщины, которая посмела бы отказаться от приглашения первой госпожи! Да нет, следует брать куда шире! Такой женщины не найдется ни в Мегарах, ни, возможно, в Фивах, и уж во всяком случае, в Коринфе, где все по уши в торговле и прямо-таки преклоняются перед любыми институтами более древними, чем день вчерашний… Они толпами поплывут на пароме твоего отца, если ты согнешь мизинчик. Так почему бы тебе и не?..
– Ради чего?
– Это немножко развеет зимнюю скуку. А кроме того… кроме того, это будет полезно мне.
– Не объяснишь ли?
– О боги! Думаю, что не следует. С другой стороны… скажем, это будет полезно мне как любителю голубей.
– Ты говоришь про сбор сведений? Не помню вопроса в прошлом сезоне, когда бы то, что тебе известно о делах в мире, помогло бы ответу или повлияло на него.
– Ты меня глубоко ранишь.
– Сожалею.
– Не надо. Я не хочу, чтобы ты изменилась. Ты чересчур честна.
– Если бы ты только знал!
– Сомнения? Они есть у всех нас. Я имел в виду другое. Я имел в виду общее положение вещей. Ты не видишь, что происходит.
– Мне этого и не надо.
– Римляне.
– Пираты.
– Разбойники.
– Бога как будто все это не интересует.
– Вот-вот, сама видишь. Ты поистине чересчур честна. Ты ограничиваешь бога поисками заблудившихся овец или находкой ожерелья чьей-то бабушки.
– Но меня спрашивают об этом.
– Ариека… первая госпожа… а ты не могла бы принудить бога?
– В жизни не слышала ни о чем подобном! Я не уверена…
– Погоди. Ты читала Феокрита?
– Кое-что.
– Про Симету?
– Девушку, которая хочет вернуть своего возлюбленного? Ах, Ионид! Какое кощунство!
– Ну, конечно, я не про магию. Но почему-то ответы бога словно бы лишены определенной универсальности.
– Вина тут не бога, дорогой Ион.
– А вопросов?
– Да.
– Что бы сказал мир, если бы он сейчас нас слушал? Открыть ли тебе правду о нашем положении?
– Оно опасно?
– Да. Ты просишь меня подделывать вопросы, а я прошу тебя подделывать ответы.
– По-моему, тебе лучше уйти.
– Нет. Взвесь.
– Нет.
– Все-таки взвесь. Больше я тебя не попрошу.
Это правда, что бог меня изнасиловал. И правдой было, что прежде он повернулся ко мне спиной, а теперь, казалось, поступал точно так же.
– Не могу, Ион. И не потому, что боюсь последствий. А потому что… я не знаю почему.
VII
Эта ночь, после того как он ушел. Я попыталась стать философом, но не знала как. Дело было в богах. Ион сказал, что в Египте есть новый бог, которого философы слепили из останков трех старых. Я записала в уме спросить у Иона имя этого бога, и он ответил: Серапис. Но здесь что-то не так. Беда со старыми богами в том, что они, если их свести вместе, вступают в драку. В конце-то концов поведение Ареса и Афродиты на продуваемой ветрами равнине было предосудительным. Создавая связку богов, ничего не достигаешь, потому что одновременно глядишь в двух направлениях и застреваешь на месте. В какой-то момент моих размышлений я вспомнила, как боги повернулись – но если вспоминать через столько времени, что-то меняется. Они повернули мне спины. Или я повернула их спины за них – так, как вы иногда поворачиваете маленькую статуэтку своего любимого бога спиной к себе, чтобы он не видел, чем вы занимаетесь. Из чего как будто следует, что даже совсем девочкой я на самом деле не слишком верила… нет – не слишком нуждалась в Олимпийцах. Так что бездна пустоты, к которой, мне чудилось, я пришла и перед которой я лежала в горе, была… вроде как богом? Нет. Пустота – это пустота, ничто. Волосы у меня зашевелились, а кожу на спине заморозило. Я была неверующей. Я была проклятой. Я быстро перемешала свои мысли, пока они не стали приемлемыми: Зевс, отец людей и богов, Артемида безжалостная, Гера, ревнивая жена, из-за чего, насколько я могла судить, все жены ревнивы… или наоборот. Я хотела, нет, правда хотела быть мальчиком. Нет, не ради свободы ходить и ездить, куда захочу, но ради свободы думать, что угодно, следовать за любой мыслью туда, куда она могла привести, если это и есть логика. Я сказала себе: спроси Иона. Как похоже на женщину! Но я не была похожа на остальных женщин в другом – в том, что я не верила Иону, или только иногда. Во что верил Ион? В немногое, если вообще во что-то, причем это менялось, пока он говорил, следуя за словами к остроумному заключению. Что угодно, лишь бы посмеяться. Но не над Олимпийцами, если рассматривать их как воплощение греческого. О да! За время нашего знакомства Ион изменился. В ранние дни он смело позволял мне увидеть, что не верит даже во Вселенского Отца. Но следил, чтобы это не было явным, если он находился среди чужеземцев – варваров, – так как это умаляло бы его истинную любовь, которой, как я все больше убеждалась, была просто сама Эллада, воплощение греческого, громокипящий перечень имен начиная с глубокой древности, какого больше нет нигде на земле. Но в последние дни мне порой казалось, что он, быть может, начал немножко верить и даже думать, что быть жрецом, как он, это нечто осязаемое. И значит, никакого Иона, никаких моих вопросов, которые могли бы нарушить его усталый, его стареющий подход к тайне. Пусть себе верит, что вопреки римлянам когда-нибудь Греция, Эллада вновь станет сама собой.
Но если не Ион, то кто? Ответ был один. Бог. Спроси оракула для себя самой. Спроси оракула, если он существует. Что за вздор? Парадокс – вот что они сказали бы? И тогда – бездна пустоты? И гекзаметры. И порой оракул оправдывал себя. Чаще всего с помощью того, что Ион называл спасительной зацепкой. В ответе всегда было что-нибудь, поддающееся другим истолкованиям. Даже если я была слишком однозначной, в передаче Иона слова тонко изменялись, однозначность умерялась, возникала альтернатива. О да! Вместе мы были очень находчивы. А иногда нам выпадала удача. Если добавить случайные удачи к информационной службе, которую голубиная почта Иона делила со всеми остальными оракулами от Сивы до оракула в Касситеридесе на Северном полюсе, то временами мы были очень, очень удачливы. Но никогда, как Крез с его ягненком и его черепахой в бронзовом котле [7]! Да и вопросов задавалось меньше, и были они малозначащими. Как и дары. От золота мы через афинские драхмы спустились к серебру. Иногда мы не получали ничего, кроме письма с благодарностью. А иногда не получали и его. Однако это были Дельфы, легендарно богатые Дельфы. Ион как-то заметил, что кровля зала Пифии – Пифиона – требует осмотра. И не успела я оглянуться, как по черепице уже ползал приглашенный им знаменитый афинский зодчий. Андокид был низок ростом, очень волосат и порядочный богохульник. Наши храмы он называл «сундуками богов», а сокровищницы – денежными сундуками. Не знаю, как он называл меня за глаза, но со мной он держался вполне почтительно, хотя к этому времени я уже привыкла ходить с открытым лицом. В конце-то концов он происходил из Афин, где прощают все, кроме скуки. Он не прибегнул к обинякам.
– Тут оставаться нельзя.
Я поглядела на Иона:
– Не может же быть настолько плохо!
– Может не может, а есть, – сказал Андокид. – Даже микенская кладка не вечна. А всему тут не меньше тысячи лет. Свинец разъело на куски, и половина плит еле держится.
– А нельзя это все так и оставить?
– Да, можно, – сказал Андокид. – Если госпожа хочет, чтобы будущей зимой все рухнуло ей на голову.
– Но куда мне переехать?
– Я твой опекун, – сказал Ион, в крайнем случае можешь поселиться у меня.
– Я видел тут много пустующих домов, – сказал Андокид. – Если я останусь тут следить за починкой кровли, мне понадобится дом.
– Выбирай любой, – сказал Ион. – Они брошены и почти все уже еле держатся. Но тебе может повезти.
И Андокид временно поселился в пустующем доме, очень маленьком. Но почти все свое время он проводил на кровле. Затем спустился и попросил поговорить с нами обоими. Лишних слов он не тратил.
– Кровлю надо разобрать и сделать новую. И побыстрее. На мой взгляд, вам даже до лета тянуть нельзя. Всякое может случиться.
– А ты не мог бы временно ее подпереть?
– Что? На такой-то высоте? Где взять деревья?
– А ты примерно знаешь, во что это обойдется?
– Могу дать тебе примерную оценку.
– Прошу тебя. И как можно скорее.
– Там наверху я об этом уже думал. Очень примерную цифру могу назвать тебе здесь и сейчас при условии, что ты потом не станешь на ней настаивать.
– Говори.
И Андокид сказал. Сумма эта для меня мало что значила. Любые суммы свыше тысячи драхм казались мне совершенно одинаковыми и бессмысленными. Но Ион опустился в кресло с такой осторожностью, что явно старался не плюхнуться в него.
– Сколько?
– Примерно так. При этом мне не достанется ничего. Назови это жертвой богу.
– Но ведь ты же известный… безбожник.
– Не могу представить себе, что такое чудесное старинное здание превратится в груду обломков.
– Мы в нелегком положении, – сказал Ион. – Ты же знаешь, что таких денег у нас здесь нет. Мне придется отправиться в Афины и клянчить милостыню.
– Попробуй Коринф. Деньги там.
– Я афинянин, – сухо сказал Ион. – И первая возможность будет предоставлена Афинам. Ведь в конце-то концов это Дельфы, и весь мир внесет свою долю.
– Чем скорее ты дашь мне знать, тем лучше, – сказал Андокид. – На зиму я поставлю опоры, как сумею. Но с приходом весны кровля должна быть разобрана.
– А я ничем помочь не могу, Ион? Ты же знаешь, у меня есть…
Андокид засмеялся.
– Попроси бога о хорошей зиме, госпожа, – сказал он. – Если он ниспошлет нам скверную, с грузом снега на кровле такого наклона… возможно, в старину погода была лучше. Ну, я вас оставлю, посижу над цифрами и дам вам письменную смету. Верховный жрец, госпожа…
– Не думаю, что сумею встать, – сказал Ион. – Только подумать о времени, которое мы проводили под этой кровлей, даже не вспоминая о ней!
– Ион.
– Что?
– Зимой ты поедешь в Афины?
– Видимо, так.
– А почему мне нельзя поехать?
– Моя дорогая Ариека!
– Нет никаких причин, чтобы мне не ехать. Зимой за оракулом будет присматривать Дионис. Как всегда – и никто не докучает ему вопросами. Ну пожалуйста!
– Милая первая госпожа, как ты себе это представляешь? Подумай о скандале.
– Глупости. Я старуха. К тому же, если надо, остановиться мы можем в разных местах. Мне так хочется хоть раз в жизни совершить путешествие.
– Не знаю…
– Подумай об этом… Ну пожалуйста!
– Ты хорошая попрошайка? Вот чем мы должны быть там, ты ведь знаешь. Миллион драхм! Ты понимаешь, что это такое?
– Ты хочешь говорить о цифрах, и у меня разболится голова. Думаю, попрошайкой я могу быть. И хорошей попрошайкой.
– Я подумаю.
– А Дельфы действительно так знамениты, как мы утверждаем?
– Да. Да, конечно. Они славятся от Стоунхенджа до Ассуана. Возможно, и в более дальних краях, если на то есть воля богов.
У меня на языке вертелось напомнить ему, как прежде он не верил, что у богов вообще есть воля. Но я решила промолчать.
На следующий день он сказал, что, по его мнению, мне, пожалуй, можно будет поехать. Он послал узнать об этом, и ответ был неблагоприятным. Афинам – или сотруднику Иона в Афинах – требовалось несколько дней, чтобы все уладить. А тогда могло последовать официальное приглашение. По его догадке, никто не знал, как принимать Пифию или даже возможно ли это теологически. В умах толпы Пифия и Дельфы – одно и то же, и, возможно, вправду так. В каковом случае мне пришлось бы в очередной раз провести три месяца в заснеженной деревушке.
Два дня спустя Ион сказал, что ответ – твердое «да». Собственно говоря, Афины обдумали ситуацию и объявили, что возможности открываются просто чудесные! Они разошлют вести повсюду, что оракул прибудет в Афины, да еще в самый разгар туристского сезона! Они рассчитывали на бурные потоки римлян, не говоря уж о греках с Востока и из Египта. Они уже готовили процессию, чтобы сопровождать меня по городу, вверх на Акрополь и в храм Паллады. Ион, конечно, остановится у Аполлона в собственном афинском храме бога.
Последний летний месяц подходил к концу. Мне казалось, что людей стало меньше обычного. Мы должны были встретиться с нашими сопровождающими в доме моего отца у моря, и мне предстояло ехать в экипаже, которого я еще никогда не видела! Из-за этого мы с Ионом почти поссорились. Я была полна решимости осмотреть экипаж. Одно дело, когда тебя прокатят закутанную с ног до головы и одну в какой-нибудь повозке сотню шагов. И совсем другое – спускаться по крутому склону, вверх по которому меня везли столько лет назад, а потом, если я останусь жива, проделать весь длинный путь до Афин. В конце концов я настояла на своем. Экипаж выкатили из запретного или, во всяком случае, снабженного надежными запорами здания, каких в Дельфах немало, и доставили во Дворец Пифий для того, чтобы я могла его осмотреть. Он оказался весьма интересным. С четырьмя колесами, причем два передних могли немного поворачивать вправо и влево вместе с оглоблями. Он был очень большим и полностью выкрашен. От Аполлона в нем не было абсолютно ничего, и я предположила, что сделан он был еще до того, как Аполлон завладел пещерой и оракулом. Я сказала «сделан», так как всякому, кто хоть что-то знает о сельском хозяйстве, с первого взгляда становилось ясно, что с тех пор он чинился сотни раз. И еще я догадалась, что всякий раз красили его так, чтобы он, елико возможно, выглядел как прежде. И потому на нем ясно различалось изображение пифона в пещере – пифона, которого в один прекрасный день предстояло убить Аполлону, – а также нашей толстой матери Геи. Но с моей точки зрения повозка – потому что это была всего лишь повозка – содержалась в отличном порядке, и я могла ей довериться – во всяком случае, содержалась она в куда лучшем порядке, чем зал Пифии! Я позволила маленькой Менестии подменить меня при оракуле Диониса. Я предупредила, что спускаться в пещеру она не должна, но может сидеть в портике и отвечать на вопросы, если отыщутся желающие задавать их. Она была странной девочкой и знала способы, как нарочно вызвать у себя то, что она называла «странным чувством». Вот она и будет его вызывать и отвечать на вопросы. И еще она сказала, что будет разглядывать ладонь спрашивающего, потому что по ней можно много узнать о его будущем. Я спросила, гадала ли она когда-нибудь по воде в котле. Она ответила, что нет. Вот ее мать гадала так, но говорила, что это опасно. Поэтому я была уверена, что оракул в той мере, в какой это касалось Диониса, остается в достаточно интересных руках, пусть и не оракульских.
Не могу сказать, что посещение старого дома моего отца меня так уж растрогало. Мой брат, унаследовавший его, был в отъезде – ну да он всегда был в отъезде, и мы не узнали бы друг друга. Встретила нас его жена, толстая и – я с радостью увидела – полная страха перед Пифией, поскольку дом этот был связан только с маленькой, всеми помыкаемой Ариекой. Один из немногих случаев в моей жизни, когда прерогативы моего положения доставили мне истинную радость. А вот Ион совсем не радовался и настоял, чтобы мы переночевали там, потому что с холма он спускался пешком (его лошадь вел в поводу раб) и у него разболелись ноги. К тому же процессия еще не прибыла. Ее должен был доставить паром, и она застряла в Коринфе.
Наступило следующее утро, и мы отправились в путь. Должна сказать, что я чувствовала бы себя безопаснее, если бы мы поехали через Мегары, а не на пароме через залив; однако Мегары и Афины как раз находились в разгаре очередной из их нескончаемых свар. Теперь, когда мы стали подчиненными союзниками Рима, особенно далеко эти стычки не заходили, Пифия же всегда священна, как изваяние бога, а кто, кроме какого-нибудь наглеца Алквиада, посмеет посягнуть на изваяние бога? Но мегарцы были неспокойны, а потому мы отправились на пароме в Коринф.
Город, который видишь через водное пространство – и уж тем более Коринф, – всегда выглядит великолепным. Но здания, которые я в детстве считала обителями богов, оказались построенными на берегу торговыми складами! Нас встретил наш коринфский друг, в чьем доме нас ждал прием. Дом этот, а вернее, дворец оказался очень аляповатым. Тем не менее он был удобен и охранялся римскими воинами. С тех пор как сожгли Коринф дотла, особой любовью они там не пользовались. Как и их друзья, среди которых числился наш друг, а в городе имелись недовольные и буйные элементы. Ионид потряс меня, заявив, что они, элементы эти, – соль земли, и я несколько раз его переспросила, убеждаясь, что не ошиблась и он имел в виду именно это.
Это было семя, несомое ветром, и оно могло упасть где угодно. Но меня не заботит внутреннее управление городов. Достаточно будет сказать, что наши друзья сделали щедрый взнос на новую кровлю Пифиона. Переночевав там, мы сразу же отправились дальше и после дня пути прибыли в Элевсин уже в сумерках при свете факелов. Там мы провели две ночи, но рассказывать об этом подробно я не вправе. Меня почтительно приветствовал мист и даровал мне некоторые привилегии, не скажу, какие именно, но, конечно, посвященные легко догадаются, в чем они заключались. И заключаются. Тем не менее в некотором смысле я была разочарована. Дельфы и Элевсин – это правая и левая руки бога. Или вернее будет сказать, что Дельфы – голос бога, а Элевсин – руки бога. Но в подобном я избегаю уточнений. На второе утро после поцелуя мира мы отправились дальше в Афины.
Те, кто никогда не видел Афин, могут успокоиться. Они именно такие, как говорят о себе. Целый город можно было бы заселить статуями, которые римляне оставили стоять, где они стояли. Афины – свободный город, таким его объявили. Я хочу сказать: объявили римляне в своем сенате. Их граждане могут ходить с оружием, хотя, насколько могла судить я, лишь очень немногие пользуются этим правом на деле. В городе много рабов и много вольноотпущенников. Порядочные женщины ходят почти совсем открыв лица, как и мы в Дельфах. Однако мы, казалось, встречались только с философами, учителями и, разумеется, с писателями и поэтами, хотя в то время среди последних не было ни единого выдающегося таланта. Они тщательно следили за своей речью, так что в некоторых отношениях она казалась старомодной.
Вновь нас приветствовали любезно и с благоговением. Хотя не думаю, что благоговение было таким уж глубоким. Скорее казалось, будто эти почтенные господа старательно выставляли напоказ видимость того, что, по их мнению, им следовало чувствовать. Во внезапном приступе застенчивости, хотя отнюдь не стыдливости, я закутала лицо платком.
Однако было немалым потрясением узнать, что тебя поместили в Парфеноне, причем в помещении, выгороженном позади колоссальной статуи самой богини. Если вспомнить, что Крылатая Ника, которую она держит в правой руке, изваяна в натуральную величину, то сразу становится ясно, до чего же это чудовищно скверная статуя. Начать с того, что поза ее выглядит скованной, откуда бы вы на нее ни смотрели. Поскольку голова находится так высоко, она кажется слишком маленькой, а опущенная кисть настолько больше естественной величины, что оставляет впечатление грубой неуклюжести. И священный истукан создает впечатление не священности и мощи богини, а только хлопотливой суеты муравьев, которые собрали воедино ее тело. Копье, лежащее на сгибе ее левого локтя, длиннее и толще мачты триремы. Никто из афинян, с кем мне довелось разговаривать, не восхищался этой статуей. Они отводили меня в сторону и предлагали полюбоваться каким-нибудь изящным и жестикулирующим изделием, создавая которое ваятель превзошел все пределы выразительности и сложности. Но часто краски резали мне глаза излишней яркостью. Ведь я привыкла к древним изваяниям в Дельфах, где время заставило краски потускнеть настолько, что цвет их мало чем отличался от цвета самого камня. Другое дело картины в крытых колоннадах. Они вызывали ощущение, что ты своими глазами видишь осаду и пожар Илиона. Можно было смотреть на безумное лицо Аякса и восхищаться благообразной старостью Нестора.
Но я балую себя воспоминаниями о моих путешествиях. В конце-то концов я впервые уехала более чем на час-другой пути от дома, где родилась, и я не думаю, что мне еще когда-нибудь доведется путешествовать. Куда бы я отправилась? Я же видела Афины и живу в Дельфах. Лучше я продолжу.
В нашу честь устраивались пиры. Дамы не сидели на стульях, держа спину прямо, но возлежали на ложах и не закрывали лиц, совсем как мы, дельфийские женщины. Ощущаешь себя частью высокоразвитой цивилизации. Я, разумеется, из-за своего положения иногда прикрывала рот шарфом, но, мне кажется, дамы видели в этом оправданное и тактичное напоминание. Даже супруга архонта. В какую-то минуту на этих пирах – кроме совсем уж для избранных – Ионид начинал говорить. В афинской манере, словно бы совершенно случайно. Кто-нибудь, коснувшись чего-нибудь, упомянет, как в свое время его дед обратился к оракулу и как глубоко он был поражен тем-то или тем-то. Затем следовал прямой вопрос Иониду о людях, с которыми ему доводилось встречаться в Дельфах, и Ионид получал возможность поделиться своими воспоминаниями о Сулле, диктаторе Рима, и о том, как Сулла смеялся над обветшалостью зданий и говорил, что греки умеют только строить, но не сохранять построенное. И далее к тому, что наша кровля вот-вот обрушится. Один раз какой-то острослов перебил его на этом месте словами:
– Мой дорогой верховный жрец, Эсхил, следовательно, был совершенно прав!
Но если не Ион, то кто? Ответ был один. Бог. Спроси оракула для себя самой. Спроси оракула, если он существует. Что за вздор? Парадокс – вот что они сказали бы? И тогда – бездна пустоты? И гекзаметры. И порой оракул оправдывал себя. Чаще всего с помощью того, что Ион называл спасительной зацепкой. В ответе всегда было что-нибудь, поддающееся другим истолкованиям. Даже если я была слишком однозначной, в передаче Иона слова тонко изменялись, однозначность умерялась, возникала альтернатива. О да! Вместе мы были очень находчивы. А иногда нам выпадала удача. Если добавить случайные удачи к информационной службе, которую голубиная почта Иона делила со всеми остальными оракулами от Сивы до оракула в Касситеридесе на Северном полюсе, то временами мы были очень, очень удачливы. Но никогда, как Крез с его ягненком и его черепахой в бронзовом котле [7]! Да и вопросов задавалось меньше, и были они малозначащими. Как и дары. От золота мы через афинские драхмы спустились к серебру. Иногда мы не получали ничего, кроме письма с благодарностью. А иногда не получали и его. Однако это были Дельфы, легендарно богатые Дельфы. Ион как-то заметил, что кровля зала Пифии – Пифиона – требует осмотра. И не успела я оглянуться, как по черепице уже ползал приглашенный им знаменитый афинский зодчий. Андокид был низок ростом, очень волосат и порядочный богохульник. Наши храмы он называл «сундуками богов», а сокровищницы – денежными сундуками. Не знаю, как он называл меня за глаза, но со мной он держался вполне почтительно, хотя к этому времени я уже привыкла ходить с открытым лицом. В конце-то концов он происходил из Афин, где прощают все, кроме скуки. Он не прибегнул к обинякам.
– Тут оставаться нельзя.
Я поглядела на Иона:
– Не может же быть настолько плохо!
– Может не может, а есть, – сказал Андокид. – Даже микенская кладка не вечна. А всему тут не меньше тысячи лет. Свинец разъело на куски, и половина плит еле держится.
– А нельзя это все так и оставить?
– Да, можно, – сказал Андокид. – Если госпожа хочет, чтобы будущей зимой все рухнуло ей на голову.
– Но куда мне переехать?
– Я твой опекун, – сказал Ион, в крайнем случае можешь поселиться у меня.
– Я видел тут много пустующих домов, – сказал Андокид. – Если я останусь тут следить за починкой кровли, мне понадобится дом.
– Выбирай любой, – сказал Ион. – Они брошены и почти все уже еле держатся. Но тебе может повезти.
И Андокид временно поселился в пустующем доме, очень маленьком. Но почти все свое время он проводил на кровле. Затем спустился и попросил поговорить с нами обоими. Лишних слов он не тратил.
– Кровлю надо разобрать и сделать новую. И побыстрее. На мой взгляд, вам даже до лета тянуть нельзя. Всякое может случиться.
– А ты не мог бы временно ее подпереть?
– Что? На такой-то высоте? Где взять деревья?
– А ты примерно знаешь, во что это обойдется?
– Могу дать тебе примерную оценку.
– Прошу тебя. И как можно скорее.
– Там наверху я об этом уже думал. Очень примерную цифру могу назвать тебе здесь и сейчас при условии, что ты потом не станешь на ней настаивать.
– Говори.
И Андокид сказал. Сумма эта для меня мало что значила. Любые суммы свыше тысячи драхм казались мне совершенно одинаковыми и бессмысленными. Но Ион опустился в кресло с такой осторожностью, что явно старался не плюхнуться в него.
– Сколько?
– Примерно так. При этом мне не достанется ничего. Назови это жертвой богу.
– Но ведь ты же известный… безбожник.
– Не могу представить себе, что такое чудесное старинное здание превратится в груду обломков.
– Мы в нелегком положении, – сказал Ион. – Ты же знаешь, что таких денег у нас здесь нет. Мне придется отправиться в Афины и клянчить милостыню.
– Попробуй Коринф. Деньги там.
– Я афинянин, – сухо сказал Ион. – И первая возможность будет предоставлена Афинам. Ведь в конце-то концов это Дельфы, и весь мир внесет свою долю.
– Чем скорее ты дашь мне знать, тем лучше, – сказал Андокид. – На зиму я поставлю опоры, как сумею. Но с приходом весны кровля должна быть разобрана.
– А я ничем помочь не могу, Ион? Ты же знаешь, у меня есть…
Андокид засмеялся.
– Попроси бога о хорошей зиме, госпожа, – сказал он. – Если он ниспошлет нам скверную, с грузом снега на кровле такого наклона… возможно, в старину погода была лучше. Ну, я вас оставлю, посижу над цифрами и дам вам письменную смету. Верховный жрец, госпожа…
– Не думаю, что сумею встать, – сказал Ион. – Только подумать о времени, которое мы проводили под этой кровлей, даже не вспоминая о ней!
– Ион.
– Что?
– Зимой ты поедешь в Афины?
– Видимо, так.
– А почему мне нельзя поехать?
– Моя дорогая Ариека!
– Нет никаких причин, чтобы мне не ехать. Зимой за оракулом будет присматривать Дионис. Как всегда – и никто не докучает ему вопросами. Ну пожалуйста!
– Милая первая госпожа, как ты себе это представляешь? Подумай о скандале.
– Глупости. Я старуха. К тому же, если надо, остановиться мы можем в разных местах. Мне так хочется хоть раз в жизни совершить путешествие.
– Не знаю…
– Подумай об этом… Ну пожалуйста!
– Ты хорошая попрошайка? Вот чем мы должны быть там, ты ведь знаешь. Миллион драхм! Ты понимаешь, что это такое?
– Ты хочешь говорить о цифрах, и у меня разболится голова. Думаю, попрошайкой я могу быть. И хорошей попрошайкой.
– Я подумаю.
– А Дельфы действительно так знамениты, как мы утверждаем?
– Да. Да, конечно. Они славятся от Стоунхенджа до Ассуана. Возможно, и в более дальних краях, если на то есть воля богов.
У меня на языке вертелось напомнить ему, как прежде он не верил, что у богов вообще есть воля. Но я решила промолчать.
На следующий день он сказал, что, по его мнению, мне, пожалуй, можно будет поехать. Он послал узнать об этом, и ответ был неблагоприятным. Афинам – или сотруднику Иона в Афинах – требовалось несколько дней, чтобы все уладить. А тогда могло последовать официальное приглашение. По его догадке, никто не знал, как принимать Пифию или даже возможно ли это теологически. В умах толпы Пифия и Дельфы – одно и то же, и, возможно, вправду так. В каковом случае мне пришлось бы в очередной раз провести три месяца в заснеженной деревушке.
Два дня спустя Ион сказал, что ответ – твердое «да». Собственно говоря, Афины обдумали ситуацию и объявили, что возможности открываются просто чудесные! Они разошлют вести повсюду, что оракул прибудет в Афины, да еще в самый разгар туристского сезона! Они рассчитывали на бурные потоки римлян, не говоря уж о греках с Востока и из Египта. Они уже готовили процессию, чтобы сопровождать меня по городу, вверх на Акрополь и в храм Паллады. Ион, конечно, остановится у Аполлона в собственном афинском храме бога.
Последний летний месяц подходил к концу. Мне казалось, что людей стало меньше обычного. Мы должны были встретиться с нашими сопровождающими в доме моего отца у моря, и мне предстояло ехать в экипаже, которого я еще никогда не видела! Из-за этого мы с Ионом почти поссорились. Я была полна решимости осмотреть экипаж. Одно дело, когда тебя прокатят закутанную с ног до головы и одну в какой-нибудь повозке сотню шагов. И совсем другое – спускаться по крутому склону, вверх по которому меня везли столько лет назад, а потом, если я останусь жива, проделать весь длинный путь до Афин. В конце концов я настояла на своем. Экипаж выкатили из запретного или, во всяком случае, снабженного надежными запорами здания, каких в Дельфах немало, и доставили во Дворец Пифий для того, чтобы я могла его осмотреть. Он оказался весьма интересным. С четырьмя колесами, причем два передних могли немного поворачивать вправо и влево вместе с оглоблями. Он был очень большим и полностью выкрашен. От Аполлона в нем не было абсолютно ничего, и я предположила, что сделан он был еще до того, как Аполлон завладел пещерой и оракулом. Я сказала «сделан», так как всякому, кто хоть что-то знает о сельском хозяйстве, с первого взгляда становилось ясно, что с тех пор он чинился сотни раз. И еще я догадалась, что всякий раз красили его так, чтобы он, елико возможно, выглядел как прежде. И потому на нем ясно различалось изображение пифона в пещере – пифона, которого в один прекрасный день предстояло убить Аполлону, – а также нашей толстой матери Геи. Но с моей точки зрения повозка – потому что это была всего лишь повозка – содержалась в отличном порядке, и я могла ей довериться – во всяком случае, содержалась она в куда лучшем порядке, чем зал Пифии! Я позволила маленькой Менестии подменить меня при оракуле Диониса. Я предупредила, что спускаться в пещеру она не должна, но может сидеть в портике и отвечать на вопросы, если отыщутся желающие задавать их. Она была странной девочкой и знала способы, как нарочно вызвать у себя то, что она называла «странным чувством». Вот она и будет его вызывать и отвечать на вопросы. И еще она сказала, что будет разглядывать ладонь спрашивающего, потому что по ней можно много узнать о его будущем. Я спросила, гадала ли она когда-нибудь по воде в котле. Она ответила, что нет. Вот ее мать гадала так, но говорила, что это опасно. Поэтому я была уверена, что оракул в той мере, в какой это касалось Диониса, остается в достаточно интересных руках, пусть и не оракульских.
Не могу сказать, что посещение старого дома моего отца меня так уж растрогало. Мой брат, унаследовавший его, был в отъезде – ну да он всегда был в отъезде, и мы не узнали бы друг друга. Встретила нас его жена, толстая и – я с радостью увидела – полная страха перед Пифией, поскольку дом этот был связан только с маленькой, всеми помыкаемой Ариекой. Один из немногих случаев в моей жизни, когда прерогативы моего положения доставили мне истинную радость. А вот Ион совсем не радовался и настоял, чтобы мы переночевали там, потому что с холма он спускался пешком (его лошадь вел в поводу раб) и у него разболелись ноги. К тому же процессия еще не прибыла. Ее должен был доставить паром, и она застряла в Коринфе.
Наступило следующее утро, и мы отправились в путь. Должна сказать, что я чувствовала бы себя безопаснее, если бы мы поехали через Мегары, а не на пароме через залив; однако Мегары и Афины как раз находились в разгаре очередной из их нескончаемых свар. Теперь, когда мы стали подчиненными союзниками Рима, особенно далеко эти стычки не заходили, Пифия же всегда священна, как изваяние бога, а кто, кроме какого-нибудь наглеца Алквиада, посмеет посягнуть на изваяние бога? Но мегарцы были неспокойны, а потому мы отправились на пароме в Коринф.
Город, который видишь через водное пространство – и уж тем более Коринф, – всегда выглядит великолепным. Но здания, которые я в детстве считала обителями богов, оказались построенными на берегу торговыми складами! Нас встретил наш коринфский друг, в чьем доме нас ждал прием. Дом этот, а вернее, дворец оказался очень аляповатым. Тем не менее он был удобен и охранялся римскими воинами. С тех пор как сожгли Коринф дотла, особой любовью они там не пользовались. Как и их друзья, среди которых числился наш друг, а в городе имелись недовольные и буйные элементы. Ионид потряс меня, заявив, что они, элементы эти, – соль земли, и я несколько раз его переспросила, убеждаясь, что не ошиблась и он имел в виду именно это.
Это было семя, несомое ветром, и оно могло упасть где угодно. Но меня не заботит внутреннее управление городов. Достаточно будет сказать, что наши друзья сделали щедрый взнос на новую кровлю Пифиона. Переночевав там, мы сразу же отправились дальше и после дня пути прибыли в Элевсин уже в сумерках при свете факелов. Там мы провели две ночи, но рассказывать об этом подробно я не вправе. Меня почтительно приветствовал мист и даровал мне некоторые привилегии, не скажу, какие именно, но, конечно, посвященные легко догадаются, в чем они заключались. И заключаются. Тем не менее в некотором смысле я была разочарована. Дельфы и Элевсин – это правая и левая руки бога. Или вернее будет сказать, что Дельфы – голос бога, а Элевсин – руки бога. Но в подобном я избегаю уточнений. На второе утро после поцелуя мира мы отправились дальше в Афины.
Те, кто никогда не видел Афин, могут успокоиться. Они именно такие, как говорят о себе. Целый город можно было бы заселить статуями, которые римляне оставили стоять, где они стояли. Афины – свободный город, таким его объявили. Я хочу сказать: объявили римляне в своем сенате. Их граждане могут ходить с оружием, хотя, насколько могла судить я, лишь очень немногие пользуются этим правом на деле. В городе много рабов и много вольноотпущенников. Порядочные женщины ходят почти совсем открыв лица, как и мы в Дельфах. Однако мы, казалось, встречались только с философами, учителями и, разумеется, с писателями и поэтами, хотя в то время среди последних не было ни единого выдающегося таланта. Они тщательно следили за своей речью, так что в некоторых отношениях она казалась старомодной.
Вновь нас приветствовали любезно и с благоговением. Хотя не думаю, что благоговение было таким уж глубоким. Скорее казалось, будто эти почтенные господа старательно выставляли напоказ видимость того, что, по их мнению, им следовало чувствовать. Во внезапном приступе застенчивости, хотя отнюдь не стыдливости, я закутала лицо платком.
Однако было немалым потрясением узнать, что тебя поместили в Парфеноне, причем в помещении, выгороженном позади колоссальной статуи самой богини. Если вспомнить, что Крылатая Ника, которую она держит в правой руке, изваяна в натуральную величину, то сразу становится ясно, до чего же это чудовищно скверная статуя. Начать с того, что поза ее выглядит скованной, откуда бы вы на нее ни смотрели. Поскольку голова находится так высоко, она кажется слишком маленькой, а опущенная кисть настолько больше естественной величины, что оставляет впечатление грубой неуклюжести. И священный истукан создает впечатление не священности и мощи богини, а только хлопотливой суеты муравьев, которые собрали воедино ее тело. Копье, лежащее на сгибе ее левого локтя, длиннее и толще мачты триремы. Никто из афинян, с кем мне довелось разговаривать, не восхищался этой статуей. Они отводили меня в сторону и предлагали полюбоваться каким-нибудь изящным и жестикулирующим изделием, создавая которое ваятель превзошел все пределы выразительности и сложности. Но часто краски резали мне глаза излишней яркостью. Ведь я привыкла к древним изваяниям в Дельфах, где время заставило краски потускнеть настолько, что цвет их мало чем отличался от цвета самого камня. Другое дело картины в крытых колоннадах. Они вызывали ощущение, что ты своими глазами видишь осаду и пожар Илиона. Можно было смотреть на безумное лицо Аякса и восхищаться благообразной старостью Нестора.
Но я балую себя воспоминаниями о моих путешествиях. В конце-то концов я впервые уехала более чем на час-другой пути от дома, где родилась, и я не думаю, что мне еще когда-нибудь доведется путешествовать. Куда бы я отправилась? Я же видела Афины и живу в Дельфах. Лучше я продолжу.
В нашу честь устраивались пиры. Дамы не сидели на стульях, держа спину прямо, но возлежали на ложах и не закрывали лиц, совсем как мы, дельфийские женщины. Ощущаешь себя частью высокоразвитой цивилизации. Я, разумеется, из-за своего положения иногда прикрывала рот шарфом, но, мне кажется, дамы видели в этом оправданное и тактичное напоминание. Даже супруга архонта. В какую-то минуту на этих пирах – кроме совсем уж для избранных – Ионид начинал говорить. В афинской манере, словно бы совершенно случайно. Кто-нибудь, коснувшись чего-нибудь, упомянет, как в свое время его дед обратился к оракулу и как глубоко он был поражен тем-то или тем-то. Затем следовал прямой вопрос Иониду о людях, с которыми ему доводилось встречаться в Дельфах, и Ионид получал возможность поделиться своими воспоминаниями о Сулле, диктаторе Рима, и о том, как Сулла смеялся над обветшалостью зданий и говорил, что греки умеют только строить, но не сохранять построенное. И далее к тому, что наша кровля вот-вот обрушится. Один раз какой-то острослов перебил его на этом месте словами:
– Мой дорогой верховный жрец, Эсхил, следовательно, был совершенно прав!