Страница:
Альберт Голдман
Джон Леннон
Вместо предисловия
Интервью с композитором Юрием Саульским
Трудно представить себе современный мир без музыки Джона Леннона, которая так органично вошла в нашу жизнь, что невозможно было бы даже пытаться определить ее место в нем. Неудивительно, что молодежь всегда воспринимала песни Джона Леннона необычайно восторженно: ныне гораздо более скромные по талантам и значению группы исчисляют своих поклонников десятками тысяч. Но как относились к ней представители более старшего поколения и, в частности, профессиональные музыканты?
С этим вопросом мы обратились к композитору Юрию Саульскому.
— Когда я впервые услышал «Битлз», я был уже зрелым музыкантом среднего возраста, закончил в свое время консерваторию и, как любой профессионал, был знаком с различными стилями и направлениями, тем более что, помимо классической музыки, я всегда увлекался джазом.
Это сегодня стало ясно, что рок и джаз — мощные побеги одного большого дерева. Но тогда было принято их противопоставлять. Несмотря на то, что я был человеком джаза и не принадлежал к роковой генерации, я принял новую музыку без предубеждений.
К тому времени ровесник века джаз, который в 20-30-е годы был по-настоящему популярен, постепенно стал более элитарным, аудитория его сузилась, а природа, как известно, не терпит пустоты. И эту пустоту заполнили рок— и поп-музыка, которых, естественно, я не ставлю на одну доску. Рок — это музыка концептуальная. Она подразумевает и определенную атрибутику, и поэтику, и поведение — на сцене и в жизни, — то есть это в чистом виде контркультура, которая появилась вначале на Западе, а позже — у нас (в своеобразном, специфическом виде).
Когда я впервые услышал «Битлз», я воспринял их песни как очень свежую и интересную музыку, некое новое кислородное наполнение искусства. Только глухой и бесчувственный мог не оценить по достоинству свежесть этого музыкального направления.
— Но ведь до «Битлз» был рок-н-ролл...
— Рок-н-ролл (Пресли и другие) — это танцевальная музыка. В нем ярко выраженное блюзовое начало, он связан и с джазом. А тут появилась новая семантика, новая музыкальная лексика! Британский рок, в частности то его направление, которое начали «Битлз», был построен на очень интересном сплаве англо-кельтских, шотландских, ирландских интонаций. И если «Роллинг Стоунз» в большей степени — порождение американской культуры, то «Битлз» — британской. Британский рок, ставший классическим (Стинг, Элтон Джон, Фредди Меркьюри), мне вообще очень близок. Это направление более самостоятельно, оно имеет свои индивидуальные черты. Но, конечно, начало всему положили «Битлз». И еще один важный момент: у нас с моим сыном, Игорем Саульским, который начинал «Машину времени» с Андреем Макаревичем, играл на бас-гитаре у Градского в «Скоморохах», потом — у Алексея Козлова в «Арсенале», не было проблемы отцов и детей. Он уважал и принимал джаз, а я, во многом благодаря ему, быстро получал информацию об этих новых веяниях, может быть, быстрее, чем другие мои ровесники. Кстати, некоторые из них долго не принимали рок-музыку, а кое-кто так ее и не принял. «Битлз» стояли у истоков создания мощного пласта иной музыкальной культуры. Ведь что такое классика в музыке? Это обязательно новаторство — для своего времени. И только позже становится ясно, классика это или нет; мы сегодня не можем оценить новаторство Моцарта, потому что Моцарт для нас — это гениально ясная музыка. Зато для своего времени она была новаторской. Рождение всего принципиально нового обязательно связано с какими-то изменениями в музыкальном языке, интонации, стиле. «Битлз» все это породили, и не почувствовать этого было нельзя. Потому мы и считаем творчество этой группы классикой жанра. Рокмены часто упрекали джазменов в том, что джаз — это искусство для искусства, в то время как рокеры находятся в первых рядах людей, которые борются против чего-то и за что-то, будь то мораль или политика. Но не стоит забывать, что когда-то и джаз новизной своей формы шокировал адептов классической музыки и был грандиозным новаторством для своего времени. Кстати говоря, потом между джазом и роком прокладывались мостики и мосты (пример — группа «Кровь, пот и слезы»), причем чаще всего их возводили именно джазовые музыканты. Или взять к примеру знаменитый стиль «фьюжн» Херби Хедкока: его и без рока не могло бы быть, и без джаза. Я мог бы перечислить целый ряд направлений, которые синтезировали, сплавляли джаз и рок. Но, конечно, главное не то, что эти два направления объединяет, а самоценность каждого из них.
Интересно, что после «Битлз» появился, к примеру, симфорок, группы «Yes» и «Genesis», игравшие музыку, в которой сплавлялось симфоническое и роковое мышление. «Битлз» и их последователи играли мелодический рок. Зато более поздние течения, скажем, панк-рок, отличались скорее эпатажем, чем музыкальной сущностью. У них не было серьезных музыкальных задач. И еще хочу сказать: у «Битлз» удивительно гармонично сочетались и музыкальные задачи, и политические, и общекультурные. В современной музыке этого нет, к тому же многие рок-группы растворились в поп-музыке, так называемой попсе.
— Им надоело протестовать?
— Просто люди становятся старше, и у них уже нет былого запала, но есть профессия музыканта. И они продолжают играть ту же по стилю музыку, но уже наполненную совершенно иным содержанием.
— Что Вы можете сказать о личности Джона Леннона?
— Это удивительно талантливый музыкант. А творчество и личность в данном случае друг от друга неотделимы. Конечно, среди исполнителей бывают люди, которые на биологическом, что ли, уровне очень талантливы, не обладая при этом яркими личностными качествами. Но музыка стиля рок и вообще рок как образ жизни, образ мышления, безусловно, подразумевает явление сильной личности. Я испытываю уважение к этому человеку за сочетание, я бы сказал, удивительного музыкального таланта, интеллекта, и за его приверженность своему направлению в современной культуре. Он нес эту ношу до самой смерти, это было его знамя, отправная точка для него как для личности и как для музыканта.
— Эпатаж — обязательный атрибут жизни и творчества рок-музыканта. Автор книги Альберт Голдман, пожалуй, принимает эту манеру поведения чересчур серьезно. И так же серьезно относится к свойственным Джону Леннону сомнениям в собственных талантах и довольно много об этом говорит...
— Ссылаясь на самого Джона Леннона...
— Да. Кроме того, Голдман собрал обширный материал, записал беседы с множеством людей, которые окружали Джона Леннона. Он стремился уйти от официоза, от той точки зрения, которую хотела затвердить Иоко Оно и другие слишком близко стоявшие к Леннону люди, которые не могли не быть заинтересованы в том, чтобы определенным образом подать себя и свою роль в его жизни. Уходя от этого, Голдман, кажется, впал в другую крайность, слишком передоверился свидетельствам более дальнего окружения. Кроме того, он чрезвычайно сосредоточился на наркотиках, но об этом мы поговорим чуть позже. Как вы считаете, имеет ли для нас значение, какие музыкальные данные были у Джона Леннона ?
— Когда говоришь о таком феномене, как Джон Леннон, нет смысла рассуждать о каких-то отдельно взятых компонентах его личности или его сущности как музыканта. Ибо все в нем воспринимается в комплексе, и в моем понимании голос Леннона абсолютно приемлем для тех художественных задач, которые он перед собой ставил. Есть тип исполнителей, которые поют музыку, написанную другими. В таких случаях имеет смысл оценивать отдельно вокальные данные, исполнительское мастерство и т. д. Что же касается именно рок-музыки, то здесь важнее всего — индивидуальность. И конечно, совсем нельзя оценивать чье-то творчество, исходя из того, как о нем отзывается сам композитор, поэт или художник. Когда творческий человек недоволен собой, это недовольство стимулирует его развитие, движение вперед. Ибо он, будучи максималистом, мыслит абсолютными, а не относительными категориями.
— Несколько слов о битломании. Джон Леннон говорил о своих поклонниках весьма нелицеприятно. Понятно, что это явление отчасти было порождено вложенными в рекламу группы деньгами. И все же...
— К этому нужно относиться снисходительно. Я помню, как поклонники — главным образом женского пола — преследовали Козловского и Лемешева. Думаю, что Леннон, пресыщенный славой и раздраженный тем, что фанаты буквально проходу не давали, стал на них смотреть слишком критически: очень уж он от этого устал. Конечно, в проявлениях такой любви бывают перехлесты; но так было и будет всегда. Вообще же движение поклонников, фанатов — естественное дело в искусстве. Другой вопрос, чему эти люди поклоняются. Когда критерии в нашем восприятии искусства бывают смещены, например, когда люди, не зная настоящего рока, слушают полуроковую-полупопсовую музыку не очень высокого класса и являются ее поклонниками, бывает обидно за уровень этих групп и за некомпетентность их поклонников.
— Совершенно очевидно, что кумир если не навязывает, то во всяком случае демонстрирует своим фанатам манеру поведения, которую те вольно или невольно перенимают. Я подошла к вопросу о наркотиках. Я никогда не воспринимала именно творчество «Битлз» как музыку, напрямую связанную с употреблением ЛСД, кокаина, героина, а в каком-то смысле даже и порожденную ими. В книге же очень много и убедительно об этом говорится. Что Вы можете сказать на этот счет ?
— Плохо, когда поведение героев со всеми их недостатками начинает слепо копироваться толпой фанатов. Я знаю, что, действительно, «Битлз» сопровождали наркотики, как и некоторые другие рок-группы. Но я не стал бы обобщать. Некоторые рок-музыканты их попробовали, поддавшись искусу, но в итоге от них отказались и глубоко их этот опыт не задел. Думаю, впрямую это никак не связано: мало ли мы знаем людей, которые не имеют никакого отношения к рок-музыке, битломании и «колются»? И наоборот, тех, кто любит рок-музыку, и в частности «Битлз», и никогда ничего такого даже не пробовали. Повторяю, здесь нельзя обобщать, хотя нельзя и отрицать, что отчасти наркомания — одна из форм проявления контркультуры, уродливых форм. И для многих это просто трагедия.
— Юрий Сергеевич, как Вы вообще понимаете контркультуру, почему у молодежи такая острая потребность в протесте, отрицании, разрушении устоев?
— Контркультура — это порождение извечного желания молодежи жить иначе, не так, как жили прежние поколения. Особенно оно обостряется в эпоху политических или социальных катаклизмов. Появление контркультуры вполне можно объяснить диалектически.
— Как Вы считаете, наркотики действительно необходимы для стимуляции творческого процесса?
— В 40-е годы жил гениальный саксофонист Чарли Паркер, один из тех, благодаря кому джаз из популярной превратился в элитарную музыку. Он был наркоман. Он умер очень рано, в Париже, лет около сорока. Чарли Паркер говорил, что, когда принимал наркотики, он мог импровизировать так, как не смог бы в своем естественном состоянии... Это очень деликатный вопрос. Все равно что спросить, можно ли умерщвлять человека, который безнадежно болен. А как же клятва Гиппократа? Так и здесь. Сказать: пусть это будет узаконено для тех, кто, сознательно разрушая себя, стремится достичь неких вершин, которые в обычном состоянии им недоступны, у меня язык не поворачивается. Ведь они расплачиваются за это жизнью. Быть моралистом не хочется, в данном случае это было бы глупо и неуместно. Но понятно, что с позиций духовного и физического здоровья потребление наркотиков неестественно, и любой здравомыслящий человек никогда не стал бы такое поощрять. К тому же существует еще и обычная наркотическая зависимость, которая, как алкоголизм, никакого отношения к творчеству не имеет. Кстати, некоторые музыканты все-таки в себе это преодолели и сумели дальше не просто жить, но и творить...
— Что Вы можете сказать о российском роке?
— В прежние времена у нас это был запретный плод, который, как известно, всегда сладок. Интересно, что в Советском Союзе гонениям подвергался не только рок, но даже вокально-инструментальные ансамбли, которые, сохраняя инструментальный состав рок-группы, пели главным образом песни отечественных композиторов. До сих пор не могу понять, почему их запрещали.
Я был председателем жюри единственного всесоюзного рок-фестиваля, который проводился в 1980 году в Тбилиси. Тогда кое-кого уже начинали признавать. «Машина времени», которая выступила на фестивале лучше всех, за год до этого стала ансамблем Росконцерта. Но направление в целом подвергалось постоянной ожесточенной критике. Правда, можно вспомнить, что в свое время у нас были гонения и на джаз. А тут дело было серьезнее: рок-музыканты играли свою авторскую музыку, со своим видением и своим грандиозным зарядом протеста. «Машина времени» одной из первых стала исполнять песни только на русском языке. В свете этого фестиваль можно назвать этапным. Рок-музыканты наконец вышли на нормальную сцену, ни от кого не прячась. Там собрались тогда убежденные люди, профессионально и серьезно относящиеся к тому, что они делают и как музыканты, и как люди своей концепции. В то время как другие просто копировали «Битлз», предпочитая англоязычный рок.
— А спустя много лет президент Ельцин наградил Андрея Макаревича...
— Это было при мне. Я получал в тот день орден «За заслуги перед Отечеством»...
— Как Вы относитесь к творчеству Юрия Шевчука?
— Шевчук — продолжатель лучших традиций рока, рок-трибун, у него болевое и конфликтное ощущение происходящего. Его невозможно не уважать. Он говорит о самом главном, и говорит страдая, у него много печали и боли. Для меня его творчество — один из образцов современной российской рок-музыки, в которой все сочетается: и музыкальная сторона, и гражданственность, и патриотизм. Ведь контркультуре 60-х было свойственно отрицать национальное, она была космополитична. Хиппи не признавали никаких границ, в том числе государственных. У Шевчука иная позиция, и это достойно уважения. И самое главное, что все, что он делает, очень естественно: это его внутренняя потребность. Ведь слушателей не обманешь...
Ольга Ярикова
С этим вопросом мы обратились к композитору Юрию Саульскому.
— Когда я впервые услышал «Битлз», я был уже зрелым музыкантом среднего возраста, закончил в свое время консерваторию и, как любой профессионал, был знаком с различными стилями и направлениями, тем более что, помимо классической музыки, я всегда увлекался джазом.
Это сегодня стало ясно, что рок и джаз — мощные побеги одного большого дерева. Но тогда было принято их противопоставлять. Несмотря на то, что я был человеком джаза и не принадлежал к роковой генерации, я принял новую музыку без предубеждений.
К тому времени ровесник века джаз, который в 20-30-е годы был по-настоящему популярен, постепенно стал более элитарным, аудитория его сузилась, а природа, как известно, не терпит пустоты. И эту пустоту заполнили рок— и поп-музыка, которых, естественно, я не ставлю на одну доску. Рок — это музыка концептуальная. Она подразумевает и определенную атрибутику, и поэтику, и поведение — на сцене и в жизни, — то есть это в чистом виде контркультура, которая появилась вначале на Западе, а позже — у нас (в своеобразном, специфическом виде).
Когда я впервые услышал «Битлз», я воспринял их песни как очень свежую и интересную музыку, некое новое кислородное наполнение искусства. Только глухой и бесчувственный мог не оценить по достоинству свежесть этого музыкального направления.
— Но ведь до «Битлз» был рок-н-ролл...
— Рок-н-ролл (Пресли и другие) — это танцевальная музыка. В нем ярко выраженное блюзовое начало, он связан и с джазом. А тут появилась новая семантика, новая музыкальная лексика! Британский рок, в частности то его направление, которое начали «Битлз», был построен на очень интересном сплаве англо-кельтских, шотландских, ирландских интонаций. И если «Роллинг Стоунз» в большей степени — порождение американской культуры, то «Битлз» — британской. Британский рок, ставший классическим (Стинг, Элтон Джон, Фредди Меркьюри), мне вообще очень близок. Это направление более самостоятельно, оно имеет свои индивидуальные черты. Но, конечно, начало всему положили «Битлз». И еще один важный момент: у нас с моим сыном, Игорем Саульским, который начинал «Машину времени» с Андреем Макаревичем, играл на бас-гитаре у Градского в «Скоморохах», потом — у Алексея Козлова в «Арсенале», не было проблемы отцов и детей. Он уважал и принимал джаз, а я, во многом благодаря ему, быстро получал информацию об этих новых веяниях, может быть, быстрее, чем другие мои ровесники. Кстати, некоторые из них долго не принимали рок-музыку, а кое-кто так ее и не принял. «Битлз» стояли у истоков создания мощного пласта иной музыкальной культуры. Ведь что такое классика в музыке? Это обязательно новаторство — для своего времени. И только позже становится ясно, классика это или нет; мы сегодня не можем оценить новаторство Моцарта, потому что Моцарт для нас — это гениально ясная музыка. Зато для своего времени она была новаторской. Рождение всего принципиально нового обязательно связано с какими-то изменениями в музыкальном языке, интонации, стиле. «Битлз» все это породили, и не почувствовать этого было нельзя. Потому мы и считаем творчество этой группы классикой жанра. Рокмены часто упрекали джазменов в том, что джаз — это искусство для искусства, в то время как рокеры находятся в первых рядах людей, которые борются против чего-то и за что-то, будь то мораль или политика. Но не стоит забывать, что когда-то и джаз новизной своей формы шокировал адептов классической музыки и был грандиозным новаторством для своего времени. Кстати говоря, потом между джазом и роком прокладывались мостики и мосты (пример — группа «Кровь, пот и слезы»), причем чаще всего их возводили именно джазовые музыканты. Или взять к примеру знаменитый стиль «фьюжн» Херби Хедкока: его и без рока не могло бы быть, и без джаза. Я мог бы перечислить целый ряд направлений, которые синтезировали, сплавляли джаз и рок. Но, конечно, главное не то, что эти два направления объединяет, а самоценность каждого из них.
Интересно, что после «Битлз» появился, к примеру, симфорок, группы «Yes» и «Genesis», игравшие музыку, в которой сплавлялось симфоническое и роковое мышление. «Битлз» и их последователи играли мелодический рок. Зато более поздние течения, скажем, панк-рок, отличались скорее эпатажем, чем музыкальной сущностью. У них не было серьезных музыкальных задач. И еще хочу сказать: у «Битлз» удивительно гармонично сочетались и музыкальные задачи, и политические, и общекультурные. В современной музыке этого нет, к тому же многие рок-группы растворились в поп-музыке, так называемой попсе.
— Им надоело протестовать?
— Просто люди становятся старше, и у них уже нет былого запала, но есть профессия музыканта. И они продолжают играть ту же по стилю музыку, но уже наполненную совершенно иным содержанием.
— Что Вы можете сказать о личности Джона Леннона?
— Это удивительно талантливый музыкант. А творчество и личность в данном случае друг от друга неотделимы. Конечно, среди исполнителей бывают люди, которые на биологическом, что ли, уровне очень талантливы, не обладая при этом яркими личностными качествами. Но музыка стиля рок и вообще рок как образ жизни, образ мышления, безусловно, подразумевает явление сильной личности. Я испытываю уважение к этому человеку за сочетание, я бы сказал, удивительного музыкального таланта, интеллекта, и за его приверженность своему направлению в современной культуре. Он нес эту ношу до самой смерти, это было его знамя, отправная точка для него как для личности и как для музыканта.
— Эпатаж — обязательный атрибут жизни и творчества рок-музыканта. Автор книги Альберт Голдман, пожалуй, принимает эту манеру поведения чересчур серьезно. И так же серьезно относится к свойственным Джону Леннону сомнениям в собственных талантах и довольно много об этом говорит...
— Ссылаясь на самого Джона Леннона...
— Да. Кроме того, Голдман собрал обширный материал, записал беседы с множеством людей, которые окружали Джона Леннона. Он стремился уйти от официоза, от той точки зрения, которую хотела затвердить Иоко Оно и другие слишком близко стоявшие к Леннону люди, которые не могли не быть заинтересованы в том, чтобы определенным образом подать себя и свою роль в его жизни. Уходя от этого, Голдман, кажется, впал в другую крайность, слишком передоверился свидетельствам более дальнего окружения. Кроме того, он чрезвычайно сосредоточился на наркотиках, но об этом мы поговорим чуть позже. Как вы считаете, имеет ли для нас значение, какие музыкальные данные были у Джона Леннона ?
— Когда говоришь о таком феномене, как Джон Леннон, нет смысла рассуждать о каких-то отдельно взятых компонентах его личности или его сущности как музыканта. Ибо все в нем воспринимается в комплексе, и в моем понимании голос Леннона абсолютно приемлем для тех художественных задач, которые он перед собой ставил. Есть тип исполнителей, которые поют музыку, написанную другими. В таких случаях имеет смысл оценивать отдельно вокальные данные, исполнительское мастерство и т. д. Что же касается именно рок-музыки, то здесь важнее всего — индивидуальность. И конечно, совсем нельзя оценивать чье-то творчество, исходя из того, как о нем отзывается сам композитор, поэт или художник. Когда творческий человек недоволен собой, это недовольство стимулирует его развитие, движение вперед. Ибо он, будучи максималистом, мыслит абсолютными, а не относительными категориями.
— Несколько слов о битломании. Джон Леннон говорил о своих поклонниках весьма нелицеприятно. Понятно, что это явление отчасти было порождено вложенными в рекламу группы деньгами. И все же...
— К этому нужно относиться снисходительно. Я помню, как поклонники — главным образом женского пола — преследовали Козловского и Лемешева. Думаю, что Леннон, пресыщенный славой и раздраженный тем, что фанаты буквально проходу не давали, стал на них смотреть слишком критически: очень уж он от этого устал. Конечно, в проявлениях такой любви бывают перехлесты; но так было и будет всегда. Вообще же движение поклонников, фанатов — естественное дело в искусстве. Другой вопрос, чему эти люди поклоняются. Когда критерии в нашем восприятии искусства бывают смещены, например, когда люди, не зная настоящего рока, слушают полуроковую-полупопсовую музыку не очень высокого класса и являются ее поклонниками, бывает обидно за уровень этих групп и за некомпетентность их поклонников.
— Совершенно очевидно, что кумир если не навязывает, то во всяком случае демонстрирует своим фанатам манеру поведения, которую те вольно или невольно перенимают. Я подошла к вопросу о наркотиках. Я никогда не воспринимала именно творчество «Битлз» как музыку, напрямую связанную с употреблением ЛСД, кокаина, героина, а в каком-то смысле даже и порожденную ими. В книге же очень много и убедительно об этом говорится. Что Вы можете сказать на этот счет ?
— Плохо, когда поведение героев со всеми их недостатками начинает слепо копироваться толпой фанатов. Я знаю, что, действительно, «Битлз» сопровождали наркотики, как и некоторые другие рок-группы. Но я не стал бы обобщать. Некоторые рок-музыканты их попробовали, поддавшись искусу, но в итоге от них отказались и глубоко их этот опыт не задел. Думаю, впрямую это никак не связано: мало ли мы знаем людей, которые не имеют никакого отношения к рок-музыке, битломании и «колются»? И наоборот, тех, кто любит рок-музыку, и в частности «Битлз», и никогда ничего такого даже не пробовали. Повторяю, здесь нельзя обобщать, хотя нельзя и отрицать, что отчасти наркомания — одна из форм проявления контркультуры, уродливых форм. И для многих это просто трагедия.
— Юрий Сергеевич, как Вы вообще понимаете контркультуру, почему у молодежи такая острая потребность в протесте, отрицании, разрушении устоев?
— Контркультура — это порождение извечного желания молодежи жить иначе, не так, как жили прежние поколения. Особенно оно обостряется в эпоху политических или социальных катаклизмов. Появление контркультуры вполне можно объяснить диалектически.
— Как Вы считаете, наркотики действительно необходимы для стимуляции творческого процесса?
— В 40-е годы жил гениальный саксофонист Чарли Паркер, один из тех, благодаря кому джаз из популярной превратился в элитарную музыку. Он был наркоман. Он умер очень рано, в Париже, лет около сорока. Чарли Паркер говорил, что, когда принимал наркотики, он мог импровизировать так, как не смог бы в своем естественном состоянии... Это очень деликатный вопрос. Все равно что спросить, можно ли умерщвлять человека, который безнадежно болен. А как же клятва Гиппократа? Так и здесь. Сказать: пусть это будет узаконено для тех, кто, сознательно разрушая себя, стремится достичь неких вершин, которые в обычном состоянии им недоступны, у меня язык не поворачивается. Ведь они расплачиваются за это жизнью. Быть моралистом не хочется, в данном случае это было бы глупо и неуместно. Но понятно, что с позиций духовного и физического здоровья потребление наркотиков неестественно, и любой здравомыслящий человек никогда не стал бы такое поощрять. К тому же существует еще и обычная наркотическая зависимость, которая, как алкоголизм, никакого отношения к творчеству не имеет. Кстати, некоторые музыканты все-таки в себе это преодолели и сумели дальше не просто жить, но и творить...
— Что Вы можете сказать о российском роке?
— В прежние времена у нас это был запретный плод, который, как известно, всегда сладок. Интересно, что в Советском Союзе гонениям подвергался не только рок, но даже вокально-инструментальные ансамбли, которые, сохраняя инструментальный состав рок-группы, пели главным образом песни отечественных композиторов. До сих пор не могу понять, почему их запрещали.
Я был председателем жюри единственного всесоюзного рок-фестиваля, который проводился в 1980 году в Тбилиси. Тогда кое-кого уже начинали признавать. «Машина времени», которая выступила на фестивале лучше всех, за год до этого стала ансамблем Росконцерта. Но направление в целом подвергалось постоянной ожесточенной критике. Правда, можно вспомнить, что в свое время у нас были гонения и на джаз. А тут дело было серьезнее: рок-музыканты играли свою авторскую музыку, со своим видением и своим грандиозным зарядом протеста. «Машина времени» одной из первых стала исполнять песни только на русском языке. В свете этого фестиваль можно назвать этапным. Рок-музыканты наконец вышли на нормальную сцену, ни от кого не прячась. Там собрались тогда убежденные люди, профессионально и серьезно относящиеся к тому, что они делают и как музыканты, и как люди своей концепции. В то время как другие просто копировали «Битлз», предпочитая англоязычный рок.
— А спустя много лет президент Ельцин наградил Андрея Макаревича...
— Это было при мне. Я получал в тот день орден «За заслуги перед Отечеством»...
— Как Вы относитесь к творчеству Юрия Шевчука?
— Шевчук — продолжатель лучших традиций рока, рок-трибун, у него болевое и конфликтное ощущение происходящего. Его невозможно не уважать. Он говорит о самом главном, и говорит страдая, у него много печали и боли. Для меня его творчество — один из образцов современной российской рок-музыки, в которой все сочетается: и музыкальная сторона, и гражданственность, и патриотизм. Ведь контркультуре 60-х было свойственно отрицать национальное, она была космополитична. Хиппи не признавали никаких границ, в том числе государственных. У Шевчука иная позиция, и это достойно уважения. И самое главное, что все, что он делает, очень естественно: это его внутренняя потребность. Ведь слушателей не обманешь...
Ольга Ярикова
От переводчика
Вы держите в руках книгу, которая впервые увидела свет в США в 1988 году и наделала очень много шума. Но ни тогда, ни несколько позже, когда мне совершенно случайно посчастливилось купить ее, невозможно было вообразить, что когда-нибудь книга Альберта Голдмана будет опубликована в России, да еще в такой престижной серии, как «ЖЗЛ». Это событие, безусловно, беспрецедентное: серия «Жизнь замечательных людей» впервые обратилась к истории жизни и творчества кумира современной рок-музыки, идола поколения шестидесятых-семидесятых годов XX столетия, человека удивительной и противоречивой судьбы — Джона Леннона. Биографий, исследований и воспоминаний о Джоне Ленноне написано множество: достаточно взглянуть на перечень источников, которыми пользовался автор при написании этой книги. Так что выбор именно работы Голдмана отнюдь не случаен: биографы выдающихся деятелей шоу-бизнеса — в особенности это касается тех, кто писал о «Битлз» и, в частности, о Ленноне и Маккартни, — привычно идеализируют своих героев. В лучшем случае это приводит к искажению действительности, в худшем — к откровенному вранью. И в этом нет ничего удивительного. Чаще всего подобные труды опираются на воспоминания и рассказы наиболее близких к предмету исследования людей, чья роль в судьбе героя не всегда бывала благовидной.
Альберт Голдман избрал более сложный путь. Он потратил на подготовку и написание книги шесть лет. Вместе со своими ассистентами он собрал огромное количество материала, взяв в общей сложности более 1200 интервью у бесчисленного множества людей, среди которых были ближайшие родственники и друзья Леннона, сотрудники, музыканты, однокашники, студенты художественного училища, соседи или просто люди, которых судьба в тот или иной момент сталкивала с ним. Автор перелопатил все вышедшие прежде публикации о «Битлз», Джоне Ленноне и Йоко Оно, многое почерпнул из интервью, данных самими героями повествования. А потому книга представляет собой очень живой, последовательный и достоверный рассказ о жизни выдающегося музыканта со всеми ее радостями и невзгодами. Слава и успех, всеобщее обожание и огромные возможности, которые получает знаменитый и богатый человек, пришли к нему очень рано — в двадцать два-двадцать три года. Жил он стремительно и двадцати восьми годам, когда в его жизнь прочно вошла Иоко Оно, Джон вполне мог считать себя человеком, много повидавшим на своем веку. Начиная с этого времени, Йоко — чрезвычайно сильная натура, обладавшая необъяснимой властью над Джоном, — стала катализатором всех дальнейших метаморфоз, взлетов и падений Джона Леннона. Книга Альберта Голдмана дает детальный анализ развития отношений между Иоко и Джоном, оказавших решающее влияние на его творчество. Достаточно подробно описан в биографии и наименее известный период жизни Леннона — с конца 1975 по 1980 год, когда Джон полностью прекратил занятия музыкой и посвятил себя ведению домашнего хозяйства и воспитанию сына Шона. Заслуживают особого внимания главы книги, посвященные работе над альбомом «Double Fantasy» и подробно описывающие последние дни музыканта. Человек, более или менее знакомый с музыкой «Битлз» и самого Джона Леннона — а в нашей стране, как и во всем мире, таких людей очень много, — получит огромное удовольствие, заново открывая для себя этапы творчества великого музыканта, сопоставляя появление той или иной песни, выход того или иного диска с событиями, которые переживал в тот момент их автор. Альберт Голдман далек от того, чтобы курить фимиам творчеству музыканта — безоговорочное преклонение автора перед гениальностью Джона Леннона и так сквозит между строк. А детальное описание скандальных выходок, парадоксальных поступков и безумств, метаний противоречивой натуры Джона из одной крайности в другую лишь подчеркивает одну из главных идей книги — жизнь гения не может быть «правильной», пресной и скучной, она неизбежно полна сумасшедших деяний, порывов страсти, безудержной радости и страданий, побед и мучительной борьбы с собственными комплексами.
Наиболее важная для меня, да и, уверен, для всех поклонников «Битлз», черта Леннона-музыканта — его оригинальность, абсолютная ни на кого непохожесть, постоянный поиск новой манеры исполнения, новой музыкальной и поэтической формы. Никто не спорит с тем, что Пол Мак-картни — великий мелодист и супермузыкант, но его музыка всегда напоминает что-то уже знакомое, тогда как каждый новый альбом Леннона — вплоть до «Double Fantasy», а затем и посмертного «Milk and Honey», выпущенного уже Иоко, — всегда новаторство. Именно об этом говорит в своей книге Альберт Голдман. Дословно название книги Голдмана переводится как «Жизни Джона Леннона». Его недолгая жизнь действительно состояла из нескольких совершенно четко разграниченных периодов: детство и отрочество, жизнь с «Битлз», жизнь с Йоко, «потерянный уик-энд», пятилетнее затворничество и, наконец, возрождение и смерть. Последняя, самая короткая глава жизни Джона, вместившая в себя примерно полгода, повествует о столь долгожданном для всех поклонников его возрождении — и его нелепой трагической гибели. 9 октября 2000 года ему исполнилось бы всего шестьдесят. Но судьба отмерила ему и того меньше. 8 декабря этого же года поклонники великого музыканта в двадцатый раз подняли за него поминальный бокал...
Владимир Григорьев
Альберт Голдман избрал более сложный путь. Он потратил на подготовку и написание книги шесть лет. Вместе со своими ассистентами он собрал огромное количество материала, взяв в общей сложности более 1200 интервью у бесчисленного множества людей, среди которых были ближайшие родственники и друзья Леннона, сотрудники, музыканты, однокашники, студенты художественного училища, соседи или просто люди, которых судьба в тот или иной момент сталкивала с ним. Автор перелопатил все вышедшие прежде публикации о «Битлз», Джоне Ленноне и Йоко Оно, многое почерпнул из интервью, данных самими героями повествования. А потому книга представляет собой очень живой, последовательный и достоверный рассказ о жизни выдающегося музыканта со всеми ее радостями и невзгодами. Слава и успех, всеобщее обожание и огромные возможности, которые получает знаменитый и богатый человек, пришли к нему очень рано — в двадцать два-двадцать три года. Жил он стремительно и двадцати восьми годам, когда в его жизнь прочно вошла Иоко Оно, Джон вполне мог считать себя человеком, много повидавшим на своем веку. Начиная с этого времени, Йоко — чрезвычайно сильная натура, обладавшая необъяснимой властью над Джоном, — стала катализатором всех дальнейших метаморфоз, взлетов и падений Джона Леннона. Книга Альберта Голдмана дает детальный анализ развития отношений между Иоко и Джоном, оказавших решающее влияние на его творчество. Достаточно подробно описан в биографии и наименее известный период жизни Леннона — с конца 1975 по 1980 год, когда Джон полностью прекратил занятия музыкой и посвятил себя ведению домашнего хозяйства и воспитанию сына Шона. Заслуживают особого внимания главы книги, посвященные работе над альбомом «Double Fantasy» и подробно описывающие последние дни музыканта. Человек, более или менее знакомый с музыкой «Битлз» и самого Джона Леннона — а в нашей стране, как и во всем мире, таких людей очень много, — получит огромное удовольствие, заново открывая для себя этапы творчества великого музыканта, сопоставляя появление той или иной песни, выход того или иного диска с событиями, которые переживал в тот момент их автор. Альберт Голдман далек от того, чтобы курить фимиам творчеству музыканта — безоговорочное преклонение автора перед гениальностью Джона Леннона и так сквозит между строк. А детальное описание скандальных выходок, парадоксальных поступков и безумств, метаний противоречивой натуры Джона из одной крайности в другую лишь подчеркивает одну из главных идей книги — жизнь гения не может быть «правильной», пресной и скучной, она неизбежно полна сумасшедших деяний, порывов страсти, безудержной радости и страданий, побед и мучительной борьбы с собственными комплексами.
Наиболее важная для меня, да и, уверен, для всех поклонников «Битлз», черта Леннона-музыканта — его оригинальность, абсолютная ни на кого непохожесть, постоянный поиск новой манеры исполнения, новой музыкальной и поэтической формы. Никто не спорит с тем, что Пол Мак-картни — великий мелодист и супермузыкант, но его музыка всегда напоминает что-то уже знакомое, тогда как каждый новый альбом Леннона — вплоть до «Double Fantasy», а затем и посмертного «Milk and Honey», выпущенного уже Иоко, — всегда новаторство. Именно об этом говорит в своей книге Альберт Голдман. Дословно название книги Голдмана переводится как «Жизни Джона Леннона». Его недолгая жизнь действительно состояла из нескольких совершенно четко разграниченных периодов: детство и отрочество, жизнь с «Битлз», жизнь с Йоко, «потерянный уик-энд», пятилетнее затворничество и, наконец, возрождение и смерть. Последняя, самая короткая глава жизни Джона, вместившая в себя примерно полгода, повествует о столь долгожданном для всех поклонников его возрождении — и его нелепой трагической гибели. 9 октября 2000 года ему исполнилось бы всего шестьдесят. Но судьба отмерила ему и того меньше. 8 декабря этого же года поклонники великого музыканта в двадцатый раз подняли за него поминальный бокал...
Владимир Григорьев
Глава 1
Утренняя страсть
Декабрь 1979 года. Солнце еще не взошло, и Кит Картер стрелой мчится вдоль Центрального парка. Вот он подбегает к пересечению с 72-й стрит и видит Дакоту. Здание, освещенное уличными фонарями, выступает из темноты наподобие средневекового замка с привидениями. Не сводя взгляда с фонарей, мерцающих под сводом арки у въезда в гараж, Кит устремляется к металлической решетке, окружающей замок. Он коротко нажимает на медную кнопку звонка. Неуютно поеживаясь от ледяного ветра, дующего со стороны парка, Кит нетерпеливо ждет, когда под деревянным козырьком, нависшим над неприметным входом в здание, появится портье. Тот открывает засовы и снимает цепочки. Кит проскальзывает в приоткрытую дверь, поднимается по лестнице, прыгая сразу через несколько ступенек, приветствует на ходу охранника и растворяется в лабиринте коридоров, ведущих к высокой дубовой двери «Студии Один», рабочего кабинета Йоко Оно.
Кит стучит в дверь. Мгновенно раздается щелчок открываемого замка. На пороге стоит Йоко, лица ее почти не видно из-за больших солнечных очков. Одетая в джинсы и черную рубашку, которые не снимает уже целую неделю, Йоко выглядит больной. Она молча протягивает руку и быстро выхватывает маленький пакетик из алюминиевой фольги. Затем бросается в ванную, захлопывает за собой дверь и открывает на полную мощь кран. Кит разувается и проходит в гостиную. Несмотря на шум воды, ему чудится, будто он слышит, как молодая женщина с шумом втягивает носом воздух, после чего до него явственно доносится отвратительный звук приступа рвоты.
Убежище Иоко блистает роскошью, напоминая сказочный замок. Под ногами мягко пружинит толстый белый ковер, на котором стоят светильники. На потолке мечутся тени, а по деревянным поверхностям мебели и матовым зеркалам, покрывающим стены, гуляют отблески света. Огромный, египетской работы стол красного дерева стоит напротив зашторенных окон, которые выходят во двор. Его блестящие бока украшены инкрустацией из слоновой кости с изображением головы бога Тота и крылатого диска, символа солнца. А директорское кресло Йоко представляет собой точную копию трона, найденного в гробнице Тутанхамона.
Кит опускается на мягкий диван, обтянутый белой кожей, рассматривая предметы, которые создают в этой комнате поистине волшебную атмосферу: маленький череп, лежащий между двумя белыми телефонными аппаратами, золотой погребальный шлем, принадлежавший ребенку из Древнего Египта, бронзовую змею, посверкивающую чешуей на кофейном столике работы Джакометти. И хотя прошло уже полтора месяца с тех пор, как он впервые доставил сюда товар, он часто вспоминает, как это было в первый раз.
Он так волновался тогда, что спрятал дозу героина в полой книге, завернутой в плотную бумагу. Он застал Йоко за столом ее бухгалтера Ричи Депалма, разговаривающей по телефону. В течение целых пяти минут, показавшихся Киту вечностью, она как ни в чем не бывало болтала с кем-то по-японски. Наконец молодая женщина положила трубку и небрежно бросила: «Привет! Значит, ты и есть Кит?» Затем Йоко протянула руку, взяла пакет и молча попрощалась, не удостоив его даже взглядом. Позже он узнал, что прежде чем их встреча состоялась, Иоко навела о нем подробные справки.
Вначале Кит появлялся здесь не больше одного-двух раз в неделю. Накануне он отправлялся за товаром к посреднику, ювелиру с 57-й стрит в западной части города. Для начала — пятьсот долларов за грамм. Позднее, когда Иоко основательно зацепило, цена возросла. Теперь Кит покупает все тот же грамм за семьсот пятьдесят долларов, а это означает, что Иоко спускает на порошок по пять тысяч долларов в неделю. Уличная наркота платит за удовольствие значительно дешевле, но Йоко на это наплевать: у Джона Леннона денег хватает.
Йоко входит в гостиную сомнамбулическим шагом. Эта женщина хорошо владеет собой, но белые следы порошка, оставшиеся возле ноздрей, выдают ее с головой. Как обычно, она приносит чай: две пиалы бирюзового фарфора с залитыми кипятком пакетиками «Липтона». Она неизменно придерживается этого ритуала, и Кит уже понимает, зачем ей это: японская леди из высшего сословия не может удовлетворять свою утреннюю страсть как простая наркоманка, ей необходимо превратить преступную сделку в элегантную церемонию.
«Как поживаешь? — вежливо осведомляется Иоко, словно только что увидела Кита. — Я вижу, ты несчастен, — без паузы продолжает она, не давая ответить. Затянувшись, она театрально вынимает изо рта тонкую сигару и продолжает, словно открывая большой секрет: — Мы все несчастны — я тоже. Как сказал Вуди Аллен, все мы можем быть либо просто несчастными, либо ужасно несчастными». После чего следует долгое молчание, означающее, что разговор исчерпан.
Йоко и Кит молча продолжают пить чай, как вдруг свет прожекторов, подсвечивающих домашние растения, подчиняясь какому-то таймеру, становится ярче. Кит вздрагивает от неожиданности, словно ожидая услышать: «Полиция. Руки вверх!»
Отдав должное восточному этикету, Йоко не спеша поднимается и, словно автомат, направляется к рабочему столу. Обходя вокруг, она больно ударяется о край, но даже не замечает этого. Достав из ящика антикварную сумочку, Йоко вытаскивает оттуда огромную пачку денег. Новехонькие стодолларовые купюры. Отсчитав восемь бумажек, молча протягивает их Киту. (Он получает пятьдесят долларов чаевых.) Юноша не успевает повернуться к двери, как Иоко уже садится на свой трон. Устремив на Кита властный взор, силу которого не смягчают затемненные стекла огромных очков, она говорит: «Джон не должен знать об этом».
Джон Леннон открывает глаза, когда на улице еще темно, но тут же зажмуривается от слепящего света двух ярких ламп, висящих над кроватью. Свет никогда не гаснет, потому что Джон ненавидит просыпаться в темноте. Темнота для него — синоним смерти. Он смотрит на красноватые отблески света, танцующие в овальном зеркале, укрепленном на потолке, и эти огоньки успокаивают его: система жизнеобеспечения продолжает работать, ведь день и ночь он проводит в окружении успокаивающих звуков и мерцающих картинок, словно пациент в одноместной палате специальной клиники.
Кит стучит в дверь. Мгновенно раздается щелчок открываемого замка. На пороге стоит Йоко, лица ее почти не видно из-за больших солнечных очков. Одетая в джинсы и черную рубашку, которые не снимает уже целую неделю, Йоко выглядит больной. Она молча протягивает руку и быстро выхватывает маленький пакетик из алюминиевой фольги. Затем бросается в ванную, захлопывает за собой дверь и открывает на полную мощь кран. Кит разувается и проходит в гостиную. Несмотря на шум воды, ему чудится, будто он слышит, как молодая женщина с шумом втягивает носом воздух, после чего до него явственно доносится отвратительный звук приступа рвоты.
Убежище Иоко блистает роскошью, напоминая сказочный замок. Под ногами мягко пружинит толстый белый ковер, на котором стоят светильники. На потолке мечутся тени, а по деревянным поверхностям мебели и матовым зеркалам, покрывающим стены, гуляют отблески света. Огромный, египетской работы стол красного дерева стоит напротив зашторенных окон, которые выходят во двор. Его блестящие бока украшены инкрустацией из слоновой кости с изображением головы бога Тота и крылатого диска, символа солнца. А директорское кресло Йоко представляет собой точную копию трона, найденного в гробнице Тутанхамона.
Кит опускается на мягкий диван, обтянутый белой кожей, рассматривая предметы, которые создают в этой комнате поистине волшебную атмосферу: маленький череп, лежащий между двумя белыми телефонными аппаратами, золотой погребальный шлем, принадлежавший ребенку из Древнего Египта, бронзовую змею, посверкивающую чешуей на кофейном столике работы Джакометти. И хотя прошло уже полтора месяца с тех пор, как он впервые доставил сюда товар, он часто вспоминает, как это было в первый раз.
Он так волновался тогда, что спрятал дозу героина в полой книге, завернутой в плотную бумагу. Он застал Йоко за столом ее бухгалтера Ричи Депалма, разговаривающей по телефону. В течение целых пяти минут, показавшихся Киту вечностью, она как ни в чем не бывало болтала с кем-то по-японски. Наконец молодая женщина положила трубку и небрежно бросила: «Привет! Значит, ты и есть Кит?» Затем Йоко протянула руку, взяла пакет и молча попрощалась, не удостоив его даже взглядом. Позже он узнал, что прежде чем их встреча состоялась, Иоко навела о нем подробные справки.
Вначале Кит появлялся здесь не больше одного-двух раз в неделю. Накануне он отправлялся за товаром к посреднику, ювелиру с 57-й стрит в западной части города. Для начала — пятьсот долларов за грамм. Позднее, когда Иоко основательно зацепило, цена возросла. Теперь Кит покупает все тот же грамм за семьсот пятьдесят долларов, а это означает, что Иоко спускает на порошок по пять тысяч долларов в неделю. Уличная наркота платит за удовольствие значительно дешевле, но Йоко на это наплевать: у Джона Леннона денег хватает.
Йоко входит в гостиную сомнамбулическим шагом. Эта женщина хорошо владеет собой, но белые следы порошка, оставшиеся возле ноздрей, выдают ее с головой. Как обычно, она приносит чай: две пиалы бирюзового фарфора с залитыми кипятком пакетиками «Липтона». Она неизменно придерживается этого ритуала, и Кит уже понимает, зачем ей это: японская леди из высшего сословия не может удовлетворять свою утреннюю страсть как простая наркоманка, ей необходимо превратить преступную сделку в элегантную церемонию.
«Как поживаешь? — вежливо осведомляется Иоко, словно только что увидела Кита. — Я вижу, ты несчастен, — без паузы продолжает она, не давая ответить. Затянувшись, она театрально вынимает изо рта тонкую сигару и продолжает, словно открывая большой секрет: — Мы все несчастны — я тоже. Как сказал Вуди Аллен, все мы можем быть либо просто несчастными, либо ужасно несчастными». После чего следует долгое молчание, означающее, что разговор исчерпан.
Йоко и Кит молча продолжают пить чай, как вдруг свет прожекторов, подсвечивающих домашние растения, подчиняясь какому-то таймеру, становится ярче. Кит вздрагивает от неожиданности, словно ожидая услышать: «Полиция. Руки вверх!»
Отдав должное восточному этикету, Йоко не спеша поднимается и, словно автомат, направляется к рабочему столу. Обходя вокруг, она больно ударяется о край, но даже не замечает этого. Достав из ящика антикварную сумочку, Йоко вытаскивает оттуда огромную пачку денег. Новехонькие стодолларовые купюры. Отсчитав восемь бумажек, молча протягивает их Киту. (Он получает пятьдесят долларов чаевых.) Юноша не успевает повернуться к двери, как Иоко уже садится на свой трон. Устремив на Кита властный взор, силу которого не смягчают затемненные стекла огромных очков, она говорит: «Джон не должен знать об этом».
Джон Леннон открывает глаза, когда на улице еще темно, но тут же зажмуривается от слепящего света двух ярких ламп, висящих над кроватью. Свет никогда не гаснет, потому что Джон ненавидит просыпаться в темноте. Темнота для него — синоним смерти. Он смотрит на красноватые отблески света, танцующие в овальном зеркале, укрепленном на потолке, и эти огоньки успокаивают его: система жизнеобеспечения продолжает работать, ведь день и ночь он проводит в окружении успокаивающих звуков и мерцающих картинок, словно пациент в одноместной палате специальной клиники.