Страница:
Не всякое место ему годилось. Ему требовалась полянка, защищенная от ветра деревьями, ровная и покрытая травой, чтобы Кавалеру было чем полакомиться во время привала.
Долго искал такое место Егорышев. Солнце успело зайти, стало сыро и холодно, от воды поднялся белый туман. Наконец он нашел то, что искал.
Он расседлал Кавалера и, вспомнив совет Мангульби, отпустил мерина на все четыре стороны. Тот, удовлетворенно тряхнув мордой, спустился к реке и принялся не торопясь подбирать мягкими губами шелестящую серую воду.
Егорышев достал из сумки топорик и отправился за топливом. Он пересек поляну и внезапно заметил, что тут недавно уже побывал человек. Трава была примята, и на деревьях виднелись свежие следы порубки. Обнаружив эти следы, Егорышев огляделся и увидел неподалеку в траве черный круг, оставшийся после костра. Он нагнулся и потрогал золу, зола была холодной и влажной. Костер погас давно. Возле костра на вытоптанной земле валялись несколько папиросных окурков и пустая консервная банка. Рядом поблескивал какой-то маленький продолговатый предмет; подняв его, Егорышев увидел, что это пустой тюбик из-под масляной краски. На этикетке было написано: «Охра жженая».
Быстро стемнело, и больше Егорышев ничего не мог рассмотреть, но он уже и так знал, что Матвей Строганов останавливался здесь примерно неделю назад, варил пищу на костре, спал в мешке и утром не сразу тронулся в путь, а еще рисовал некоторое время. Место для этого он выбрал вполне подходящее: напротив поляны, на другом берегу Унги, обнявшись, стояли три огромные сосны с могучими искривленными стволами. Вершины их наклонились друг к другу, они как будто шептались и напомнили Егорышеву трех богатырей с картины Васнецова. Если бы он умел рисовать, он тоже непременно нарисовал бы их и увез с собой…
Егорышев срубил сосенку, наколол щепок и разложил костер. Он повесил над костром котелок, бросил в воду полпачки горохового пюре и несколько кусков тушеного мяса. С аппетитом поужинав, он сполоснул в реке котелок и забрался в спальный мешок. Он долго лежал и смотрел на небо, на котором сияли близкие звезды. Костер медленно догорал. Треща и разбрасывая искры, лопались раскаленные головешки. От реки потянуло сыростью. Егорышеву было тепло и уютно в мешке. Он прислушался к глухому бормотанию Унги и, засыпая, подумал, что если бы не предстоящая встреча с Матвеем, он мог бы, пожалуй, счесть себя вполне счастливым. Правда, если бы не было Строганова, Егорышев и не очутился бы здесь, а сидел бы за письменным столом в душной комнате. Значит, именно Матвея он и должен благодарить за удовлетворение, которое сейчас испытывает. Эта странная мысль разбудила Егорышева. Он открыл глаза и еще несколько секунд размышлял о Матвее и о себе. Он подивился тому, что в душе человека иной раз самым необъяснимым образом уживаются совершенно противоположные чувства, и подумал, что этого никогда не бывает в природе; здесь все определению и ясно, вода никогда не мирится с огнем, а огонь с деревом…
Егорышева разбудил дождь. Высвободившись из мешка, он встал и с удивлением огляделся. Ему показалось, что ночью кто-то взял его и перенес незаметно в другое место, настолько все вокруг отличалось от того, что он видел вчера. Исчезли сопки, небо, река. Баш-Таг утонул в тумане. Кавалер, весь мокрый, с обвисшими ушами, грустно и неподвижно стоял под сосной.
Егорышев нехотя пожевал холодное мясо и тронулся в путь. И снова мимо плыли сопки, только теперь они не открывали, поворачиваясь, никаких далей, потому что воздух был пронизан дождем и белая сетка наглухо затягивала горизонт.
В полдень Егорышев закусил и до сумерек протрясся под непрекращающимся дождем, стараясь ни о чем не думать и ухитряясь даже дремать и видеть сны.
Когда стемнело, он придержал мерина и через некоторое время разглядел узкую прогалинку между двумя рядами молодых елочек, стоявших, как на параде. В траве что-то блестело.
Егорышев слез с мерина и пустил его пастись, а сам направился к елочкам. Он подобрал в траве гильзу, обглоданный остов куропатки и окурок цигарки, свернутой из газетной бумаги. Егорышев раскрутил цигарку, высыпал на ладонь мокрую табачную пыль и сообразил, что у Матвея кончились папиросы и он, вывернув карманы, сделал цигарку из остатков табака. Следов костра почему-то не было, и Егорышев решил, что Строганов не ночевал здесь, а только останавливался ненадолго.
Дождь усилился, и Егорышев попытался спрятаться под елочкой, но случайно задел ствол, и на спину ему обрушился холодный душ. В одну секунду он вымок так, словно окунулся в Унгу.
Выбравшись из-под елочки, Егорышев заметил, что берег в этом месте нависает над рекой козырьком, и подумал, что такой козырек должен представлять неплохое укрытие. Можно было спуститься и под защитой берега развести огонь.
Егорышев нарубил веток, столкнул их вниз и, взяв сумку с продуктами, укрылся под козырьком.Он собрал в расщелинах скалы немного сухого мха, наколол щепок и разжег костер. Огонь долго не хотел разгораться, но Егорышев был терпелив, и костер запылал.
От реки дул холодный ветер, но Егорышев все-таки разделся догола и держал одежду над огнем, пока она не просохла.
Обсушившись и натянув влажную горячую рубашку, Егорышев стал рассматривать скалу, которая служила для него стеной и крышей. На скале виднелись обнажения различных пород. Эти породы тянулись неровными полосами, расширяясь кверху и сужаясь к подножию. Вспыхнуло подсохшее полено в костре, и Егорышев заметил на скале длинные царапины, нанесенные, насколько он мог определить, острым металлическим предметом. Он решил, что, по-видимому, здесь побывал Строганов и отколол молотком от скалы несколько образцов.
Темнота сгустилась. Егорышев поужинал и забрался в свой мешок. Ему не спалось, несмотря на то, что он устал и продрог, а может быть, именно поэтому. Ветер изредка задувал под скалу, и валивший от костра черный дым заставлял Егорышева кашлять и тереть глаза.
Под утро он все-таки уснул и очнулся от ветра. Ветер холодной рукой упорно гладил его по щеке, Егорышев спросонья попытался отмахнуться от этой руки, но она забралась в спальный мешок и принялась шарить по груди.
Упаковав в сумку спальный мешок и посуду, Егорышев взобрался на откос и перед тем, как покинуть место ночлега, огляделся, чтобы проверить, не забыто ли что-нибудь. На другой стороне реки тесно сплелись ветки. Там в Унгу впадал узкий быстрый ручей. Ветки над ним были обломаны чьей-то рукой и свисали в воду. Егорышев сообразил, что Матвей зачем-то переправлялся на левую сторону. Наверно, искал там топливо для костра.
И опять потянулись сопки, и грохотала Унга, а по небу неслись серые облака. Баш-Таг приблизился, и на его склонах уже можно было рассмотреть отдельные деревья.
Задолго до наступления темноты Егорышев наткнулся еще на одну стоянку Матвея. В стороне от реки, у подножия холма, белели шесть колышков. К таким колышкам привязывается палатка. Между колышками валялись две пустые консервные банки и коробка из-под «Казбека». Егорышев поднял коробку, оторвал мокрую крышку и увидел в коробке целую папиросу. Он вынул ее, но она расползлась в его руках. Ему показалось странным, что Строганов мог выбросить целую папиросу. Ведь на прошлом привале он выворачивал карманы, чтобы наскрести на цигарку. Курильщик не мог не заметить папиросу, если она была последней. Пожав плечами, Егорышев выбросил папиросу и вскоре забыл о ней.
Еще через сутки Баш-Таг заслонил все небо. Кавалер притомился и с утра хромал на все четыре ноги. В полдень Егорышев въехал в узкое сумрачное ущелье. Гул воды стих. Река бушевала внизу, а здесь она разлилась в небольшое проточное озерцо, блестевшее, как зеркало. Узкая зигзагообразная полоска неба, стиснутого стенами ущелья, напоминала застывшую молнию. Егорышев понял, почему ущелье называют Синим. В ясную погоду небо, очевидно, отражается в озере и воздух наполняется голубым сиянием.
Озеро было очень красиво, и Егорышеву показалось несправедливым, что его нарекли Чертовой лужей. Нет, это была не лужа. Это была исполинская слеза, оброненная в камнях.
Родник, находившийся где-то на дне, с силой бил вверх, и вода в центре озера клокотала и пенилась.
Егорышев объехал ущелье. Топот копыт гулко отдавался где-то наверху. Попадалось много следов пребывания человека: зола от костров, консервные банки, обрывки бумаги, вытоптанная трава и папиросные окурки. Ветер и дождь в ущелье почти не проникали, следы могли сохраняться очень долго, и Егорышев не мог определить, свежие они или старые.
В ущелье было довольно тепло, Егорышев не стал разводить костер, поужинал всухомятку и уснул в спальном мешке. Он проснулся, когда солнце заглянуло в ущелье. Это было сказочное зрелище. Егорышев замер, восхищенный. С вершины скалы в озеро беззвучно лились три потока расплавленного золота. В тех местах, где эти потоки соприкасались с водой, поверхность озера ослепительно сверкала. Дымились огненные волны. Вспомнив напутствие Томашевича, Егорышев быстро разделся и бросился прямо в огонь. Пылающие струи обожгли его. Ликуя, он поплыл к середине озера, но вскоре вынужден был вернуться. Вода была нестерпимо холодной и сводила ноги и руки.
После купания Егорышев почувствовал себя таким бодрым и свежим, что в пору было камни таскать. Тряска в седле его не привлекала. Он взял Кавалера за повод и отправился в обратный путь пешком. Ему не хотелось так быстро покидать чудесное ущелье, но нужно было торопиться. Матвей отсутствовал уже около пятнадцати дней. Разминуться с ним Егорышев не мог. Оставалось предположить, что с ним что-то случилось.
Покинув Синее ущелье, Егорышев продолжал путь верхом. Под гору мерин бежал быстро, и уже к концу этого дня они достигли последней стоянки Матвея. Деревянные колышки торчали на тех же местах, а коробку из-под папирос унесло ветром.
Егорышев с полчаса озирался, пытаясь найти следы, которые могли бы ему указать, что произошло с Матвеем, но ничего не нашел.
Через сутки он приблизился к елочкам, слез с коня и спустился к реке. Скала, освещенная только что взошедшим солнцем, была розовой. Напротив впадал в Унгу лесной ручей.
Егорышев задумался. Он думал о странной путанице с папиросными окурками. Почему все-таки здесь Строганов курил табачную пыль, а проехав еще сорок километров, беззаботно выбросил вместе с пачкой целую папиросу?
Егорышев вспомнил, что на той стоянке нашел две пустые консервные банки, а тут банок не было, тут в траве валялись дочиста обглоданные кости куропатки. Он взглянул на левый берег, увидел обломанные ветки над ручьем и внезапно все понял. Он понял, что Строганов останавливался здесь позже, а там, где ставил палатку, гораздо раньше. Он останавливался под этой скалой на обратном пути! Потому-то у него и не было папирос! Не было у него и консервов. Он добывал себе пропитание охотой. По-видимому, Матвей возвращался в колхоз и остановился тут, чтобы подстрелить куропатку и отколоть от скалы несколько образцов. Но что с ним стало потом? Почему он так и не доехал до колхоза?
Егорышев перешел вброд Унгу, осмотрел обломанные ветки над ручьем и заметил, что они сломаны не только у места впадения ручья в Унгу, но и выше по течению. У Егорышева не осталось сомнений в том, что Строганов свернул здесь в тайгу. В тайге и нужно его искать. Может быть, он где-нибудь рядом.
Кавалера Егорышеву пришлось оставить на берегу. Верхом было невозможно пробиться сквозь заросли. И Матвей, вероятно, здесь спешился. Но где же его конь? Отгадывать эту загадку было некогда, да и не к чему.
— Ничего не попишешь!—пробормотал Егорышев. Он снял сумку с седла и отправился дальше пешком. Мерин грустно смотрел ему вслед. Егорышев знал, что Кавалер никуда не денется, но все же бросать его было жалко.
Придерживаясь берега ручья, Егорышев углубился в тайгу. Ручей был мелок, чист и довольно извилист. Через час Егорышев очутился в непроходимой чаще и потерял направление. Он определил лишь, что ручей постепенно сворачивает на юг.
Егорышев шел по следам Строганова. Множество примет свидетельствовало о том, что Матвей прошел здесь дня за три до него.
Вечером Егорышев нашел в траве гибкий оструганный прут, служивший, очевидно, удилищем. У подножия крутого берега темнела кучка земли. Тут была выкопана яма глубиной в несколько метров. Земля была свежей.
Переночевав в тайге, Егорышев позавтракал и снова отправился в путь. По его подсчетам, он прошел от устья ручья около пятнадцати километров.
Километра через три тайга внезапно расступилась. Впереди показалась просторная долина, ограниченная пологими холмами, багровыми от спелой морошки.
Ручей стал совсем мелким и временами пропадал среди болотистых зарослей. На мягкой почве сохранились следы сапог. Матвей был где-то совсем близко.
Часа через два, обогнув холм, Егорышев увидел у его подножия палатку. Это была обыкновенная палатка военного образца, из парусины защитного цвета и растянутая на шести деревянных колышках.
Егорышев снял кепку и вытер с лица пот. Путешествие его окончилось.
10
Долго искал такое место Егорышев. Солнце успело зайти, стало сыро и холодно, от воды поднялся белый туман. Наконец он нашел то, что искал.
Он расседлал Кавалера и, вспомнив совет Мангульби, отпустил мерина на все четыре стороны. Тот, удовлетворенно тряхнув мордой, спустился к реке и принялся не торопясь подбирать мягкими губами шелестящую серую воду.
Егорышев достал из сумки топорик и отправился за топливом. Он пересек поляну и внезапно заметил, что тут недавно уже побывал человек. Трава была примята, и на деревьях виднелись свежие следы порубки. Обнаружив эти следы, Егорышев огляделся и увидел неподалеку в траве черный круг, оставшийся после костра. Он нагнулся и потрогал золу, зола была холодной и влажной. Костер погас давно. Возле костра на вытоптанной земле валялись несколько папиросных окурков и пустая консервная банка. Рядом поблескивал какой-то маленький продолговатый предмет; подняв его, Егорышев увидел, что это пустой тюбик из-под масляной краски. На этикетке было написано: «Охра жженая».
Быстро стемнело, и больше Егорышев ничего не мог рассмотреть, но он уже и так знал, что Матвей Строганов останавливался здесь примерно неделю назад, варил пищу на костре, спал в мешке и утром не сразу тронулся в путь, а еще рисовал некоторое время. Место для этого он выбрал вполне подходящее: напротив поляны, на другом берегу Унги, обнявшись, стояли три огромные сосны с могучими искривленными стволами. Вершины их наклонились друг к другу, они как будто шептались и напомнили Егорышеву трех богатырей с картины Васнецова. Если бы он умел рисовать, он тоже непременно нарисовал бы их и увез с собой…
Егорышев срубил сосенку, наколол щепок и разложил костер. Он повесил над костром котелок, бросил в воду полпачки горохового пюре и несколько кусков тушеного мяса. С аппетитом поужинав, он сполоснул в реке котелок и забрался в спальный мешок. Он долго лежал и смотрел на небо, на котором сияли близкие звезды. Костер медленно догорал. Треща и разбрасывая искры, лопались раскаленные головешки. От реки потянуло сыростью. Егорышеву было тепло и уютно в мешке. Он прислушался к глухому бормотанию Унги и, засыпая, подумал, что если бы не предстоящая встреча с Матвеем, он мог бы, пожалуй, счесть себя вполне счастливым. Правда, если бы не было Строганова, Егорышев и не очутился бы здесь, а сидел бы за письменным столом в душной комнате. Значит, именно Матвея он и должен благодарить за удовлетворение, которое сейчас испытывает. Эта странная мысль разбудила Егорышева. Он открыл глаза и еще несколько секунд размышлял о Матвее и о себе. Он подивился тому, что в душе человека иной раз самым необъяснимым образом уживаются совершенно противоположные чувства, и подумал, что этого никогда не бывает в природе; здесь все определению и ясно, вода никогда не мирится с огнем, а огонь с деревом…
Егорышева разбудил дождь. Высвободившись из мешка, он встал и с удивлением огляделся. Ему показалось, что ночью кто-то взял его и перенес незаметно в другое место, настолько все вокруг отличалось от того, что он видел вчера. Исчезли сопки, небо, река. Баш-Таг утонул в тумане. Кавалер, весь мокрый, с обвисшими ушами, грустно и неподвижно стоял под сосной.
Егорышев нехотя пожевал холодное мясо и тронулся в путь. И снова мимо плыли сопки, только теперь они не открывали, поворачиваясь, никаких далей, потому что воздух был пронизан дождем и белая сетка наглухо затягивала горизонт.
В полдень Егорышев закусил и до сумерек протрясся под непрекращающимся дождем, стараясь ни о чем не думать и ухитряясь даже дремать и видеть сны.
Когда стемнело, он придержал мерина и через некоторое время разглядел узкую прогалинку между двумя рядами молодых елочек, стоявших, как на параде. В траве что-то блестело.
Егорышев слез с мерина и пустил его пастись, а сам направился к елочкам. Он подобрал в траве гильзу, обглоданный остов куропатки и окурок цигарки, свернутой из газетной бумаги. Егорышев раскрутил цигарку, высыпал на ладонь мокрую табачную пыль и сообразил, что у Матвея кончились папиросы и он, вывернув карманы, сделал цигарку из остатков табака. Следов костра почему-то не было, и Егорышев решил, что Строганов не ночевал здесь, а только останавливался ненадолго.
Дождь усилился, и Егорышев попытался спрятаться под елочкой, но случайно задел ствол, и на спину ему обрушился холодный душ. В одну секунду он вымок так, словно окунулся в Унгу.
Выбравшись из-под елочки, Егорышев заметил, что берег в этом месте нависает над рекой козырьком, и подумал, что такой козырек должен представлять неплохое укрытие. Можно было спуститься и под защитой берега развести огонь.
Егорышев нарубил веток, столкнул их вниз и, взяв сумку с продуктами, укрылся под козырьком.Он собрал в расщелинах скалы немного сухого мха, наколол щепок и разжег костер. Огонь долго не хотел разгораться, но Егорышев был терпелив, и костер запылал.
От реки дул холодный ветер, но Егорышев все-таки разделся догола и держал одежду над огнем, пока она не просохла.
Обсушившись и натянув влажную горячую рубашку, Егорышев стал рассматривать скалу, которая служила для него стеной и крышей. На скале виднелись обнажения различных пород. Эти породы тянулись неровными полосами, расширяясь кверху и сужаясь к подножию. Вспыхнуло подсохшее полено в костре, и Егорышев заметил на скале длинные царапины, нанесенные, насколько он мог определить, острым металлическим предметом. Он решил, что, по-видимому, здесь побывал Строганов и отколол молотком от скалы несколько образцов.
Темнота сгустилась. Егорышев поужинал и забрался в свой мешок. Ему не спалось, несмотря на то, что он устал и продрог, а может быть, именно поэтому. Ветер изредка задувал под скалу, и валивший от костра черный дым заставлял Егорышева кашлять и тереть глаза.
Под утро он все-таки уснул и очнулся от ветра. Ветер холодной рукой упорно гладил его по щеке, Егорышев спросонья попытался отмахнуться от этой руки, но она забралась в спальный мешок и принялась шарить по груди.
Упаковав в сумку спальный мешок и посуду, Егорышев взобрался на откос и перед тем, как покинуть место ночлега, огляделся, чтобы проверить, не забыто ли что-нибудь. На другой стороне реки тесно сплелись ветки. Там в Унгу впадал узкий быстрый ручей. Ветки над ним были обломаны чьей-то рукой и свисали в воду. Егорышев сообразил, что Матвей зачем-то переправлялся на левую сторону. Наверно, искал там топливо для костра.
И опять потянулись сопки, и грохотала Унга, а по небу неслись серые облака. Баш-Таг приблизился, и на его склонах уже можно было рассмотреть отдельные деревья.
Задолго до наступления темноты Егорышев наткнулся еще на одну стоянку Матвея. В стороне от реки, у подножия холма, белели шесть колышков. К таким колышкам привязывается палатка. Между колышками валялись две пустые консервные банки и коробка из-под «Казбека». Егорышев поднял коробку, оторвал мокрую крышку и увидел в коробке целую папиросу. Он вынул ее, но она расползлась в его руках. Ему показалось странным, что Строганов мог выбросить целую папиросу. Ведь на прошлом привале он выворачивал карманы, чтобы наскрести на цигарку. Курильщик не мог не заметить папиросу, если она была последней. Пожав плечами, Егорышев выбросил папиросу и вскоре забыл о ней.
Еще через сутки Баш-Таг заслонил все небо. Кавалер притомился и с утра хромал на все четыре ноги. В полдень Егорышев въехал в узкое сумрачное ущелье. Гул воды стих. Река бушевала внизу, а здесь она разлилась в небольшое проточное озерцо, блестевшее, как зеркало. Узкая зигзагообразная полоска неба, стиснутого стенами ущелья, напоминала застывшую молнию. Егорышев понял, почему ущелье называют Синим. В ясную погоду небо, очевидно, отражается в озере и воздух наполняется голубым сиянием.
Озеро было очень красиво, и Егорышеву показалось несправедливым, что его нарекли Чертовой лужей. Нет, это была не лужа. Это была исполинская слеза, оброненная в камнях.
Родник, находившийся где-то на дне, с силой бил вверх, и вода в центре озера клокотала и пенилась.
Егорышев объехал ущелье. Топот копыт гулко отдавался где-то наверху. Попадалось много следов пребывания человека: зола от костров, консервные банки, обрывки бумаги, вытоптанная трава и папиросные окурки. Ветер и дождь в ущелье почти не проникали, следы могли сохраняться очень долго, и Егорышев не мог определить, свежие они или старые.
В ущелье было довольно тепло, Егорышев не стал разводить костер, поужинал всухомятку и уснул в спальном мешке. Он проснулся, когда солнце заглянуло в ущелье. Это было сказочное зрелище. Егорышев замер, восхищенный. С вершины скалы в озеро беззвучно лились три потока расплавленного золота. В тех местах, где эти потоки соприкасались с водой, поверхность озера ослепительно сверкала. Дымились огненные волны. Вспомнив напутствие Томашевича, Егорышев быстро разделся и бросился прямо в огонь. Пылающие струи обожгли его. Ликуя, он поплыл к середине озера, но вскоре вынужден был вернуться. Вода была нестерпимо холодной и сводила ноги и руки.
После купания Егорышев почувствовал себя таким бодрым и свежим, что в пору было камни таскать. Тряска в седле его не привлекала. Он взял Кавалера за повод и отправился в обратный путь пешком. Ему не хотелось так быстро покидать чудесное ущелье, но нужно было торопиться. Матвей отсутствовал уже около пятнадцати дней. Разминуться с ним Егорышев не мог. Оставалось предположить, что с ним что-то случилось.
Покинув Синее ущелье, Егорышев продолжал путь верхом. Под гору мерин бежал быстро, и уже к концу этого дня они достигли последней стоянки Матвея. Деревянные колышки торчали на тех же местах, а коробку из-под папирос унесло ветром.
Егорышев с полчаса озирался, пытаясь найти следы, которые могли бы ему указать, что произошло с Матвеем, но ничего не нашел.
Через сутки он приблизился к елочкам, слез с коня и спустился к реке. Скала, освещенная только что взошедшим солнцем, была розовой. Напротив впадал в Унгу лесной ручей.
Егорышев задумался. Он думал о странной путанице с папиросными окурками. Почему все-таки здесь Строганов курил табачную пыль, а проехав еще сорок километров, беззаботно выбросил вместе с пачкой целую папиросу?
Егорышев вспомнил, что на той стоянке нашел две пустые консервные банки, а тут банок не было, тут в траве валялись дочиста обглоданные кости куропатки. Он взглянул на левый берег, увидел обломанные ветки над ручьем и внезапно все понял. Он понял, что Строганов останавливался здесь позже, а там, где ставил палатку, гораздо раньше. Он останавливался под этой скалой на обратном пути! Потому-то у него и не было папирос! Не было у него и консервов. Он добывал себе пропитание охотой. По-видимому, Матвей возвращался в колхоз и остановился тут, чтобы подстрелить куропатку и отколоть от скалы несколько образцов. Но что с ним стало потом? Почему он так и не доехал до колхоза?
Егорышев перешел вброд Унгу, осмотрел обломанные ветки над ручьем и заметил, что они сломаны не только у места впадения ручья в Унгу, но и выше по течению. У Егорышева не осталось сомнений в том, что Строганов свернул здесь в тайгу. В тайге и нужно его искать. Может быть, он где-нибудь рядом.
Кавалера Егорышеву пришлось оставить на берегу. Верхом было невозможно пробиться сквозь заросли. И Матвей, вероятно, здесь спешился. Но где же его конь? Отгадывать эту загадку было некогда, да и не к чему.
— Ничего не попишешь!—пробормотал Егорышев. Он снял сумку с седла и отправился дальше пешком. Мерин грустно смотрел ему вслед. Егорышев знал, что Кавалер никуда не денется, но все же бросать его было жалко.
Придерживаясь берега ручья, Егорышев углубился в тайгу. Ручей был мелок, чист и довольно извилист. Через час Егорышев очутился в непроходимой чаще и потерял направление. Он определил лишь, что ручей постепенно сворачивает на юг.
Егорышев шел по следам Строганова. Множество примет свидетельствовало о том, что Матвей прошел здесь дня за три до него.
Вечером Егорышев нашел в траве гибкий оструганный прут, служивший, очевидно, удилищем. У подножия крутого берега темнела кучка земли. Тут была выкопана яма глубиной в несколько метров. Земля была свежей.
Переночевав в тайге, Егорышев позавтракал и снова отправился в путь. По его подсчетам, он прошел от устья ручья около пятнадцати километров.
Километра через три тайга внезапно расступилась. Впереди показалась просторная долина, ограниченная пологими холмами, багровыми от спелой морошки.
Ручей стал совсем мелким и временами пропадал среди болотистых зарослей. На мягкой почве сохранились следы сапог. Матвей был где-то совсем близко.
Часа через два, обогнув холм, Егорышев увидел у его подножия палатку. Это была обыкновенная палатка военного образца, из парусины защитного цвета и растянутая на шести деревянных колышках.
Егорышев снял кепку и вытер с лица пот. Путешествие его окончилось.
10
…Он заглянул в палатку, обошел вокруг холма, покричал, никто не отозвался. Его голос как будто утонул в вате. Тогда он вернулся к палатке. Здесь все было так, словно хозяин вышел на минутку. На брезентовой подстилке стоял котелок с водой, в которой плавали кусочки мяса. Рядом с котелком белел пакетик с солью. Соли оставалось на дне. Постель была свернута, но не связана в узел. В углу стоял плоский деревянный ящик; там оказались масляные краски в свинцовых тюбиках и несколько колонковых кисточек. Рядом с ящиком лежала пачка картонных листов. Это были этюды и зарисовки: наброски ущелья, освещенного солнцем, виды Баш-Тага и картина, изображающая берег Унги в том месте, где стояли сосны, похожие на обнявшихся богатырей.
Перед палаткой чернела зола. Егорышев потрогал ее, она была холодной. Оставалось ждать, когда вернется Матвей.
Срубив у подножия холма несколько кустов, Егорышев развел костер и сварил суп. Он экономил продукты, потому что их теперь должно было хватить на двоих.
Стемнело, зажглись звезды. Егорышев заснул возле костра, проснулся от холода, когда забрезжил рассвет, вскочил и, чтобы согреться, обежал вокруг палатки.
В полдень Егорышев взял ружье, патроны и взобрался на сопку. Под ногами зеленела тайга, к горизонту убегала цепь холмов. На каменистом склоне одного из этих холмов Егорышев увидел несколько черных точек, расположенных в виде двух параллельных линий, тянущихся от подножия к вершине. Эти точки заинтересовали Егорышева; природа не любит симметрии, и там, где глаз находит геометрические фигуры, всегда нужно искать следы деятельности человека.
От холма, на вершине которого стоял Егорышев, до сопки, привлекшей его внимание, было километров шесть. Спустившись к палатке, Егорышев взял сумки с припасами и направился на юго-запад. Вскоре дорогу преградили густые заросли кустарника. Некоторое время Егорышев пробивался сквозь них, затем пришлось остановиться. Колючки поранили лицо и руки.
Егорышев достал из сумки топорик и принялся прорубать проход в массе кустарника. Пройти здесь без топора было нельзя. Кое-как одолев метров двести, Егорышев выбился из сил, но в этот момент заметил узкую просеку, вырубленную кем-то до него. Очевидно, Матвеем. Ветки по-прежнему хлестали по лицу, но теперь можно было пройти, почти не прибегая к помощи топора.
Солнце клонилось к закату, когда Егорышев, обессиленный, остановился у подножия сопки. Необходимо было засветло одолеть подъем, и, отдохнув несколько минут, он начал взбираться на крутой склон.
Метров через сто он едва не свалился в яму. Точно такую же яму он видел вчера на берегу ручья. Яма была глубокой. Спрыгнув на дно, Егорышев с трудом дотянулся руками до краев. Почва была твердой, глинистой. В стенках тускло поблескивали зеленоватые кристаллы. Выбравшись из ямы, Егорышев продолжал подъем. Скоро он наткнулся на вторую яму, потом на третью, четвертую.
На голой вершине бушевал ветер. Он подхватывал с потрескавшейся земли сухую пыль и завивал ее столбом. Егорышев поежился и уже хотел спускаться, но взгляд его упал на узкую траншею, пересекавшую вершину почти точно посередине. Траншея была неглубокой, ее края заросли травой. Выкопали эту траншею, судя по всему, очень давно, и она почти сровнялась с поверхностью земли.
В серой пыли, толстым слоем покрывавшей дно траншеи, Егорышев увидел отчетливые следы. Они были оставлены совсем недавно, иначе ветер успел бы их стереть. Идя по этим следам, Егорышев через несколько минут наткнулся на груду камней, беспорядочно наваленную возле черного отверстия в земле. Он бросил туда камешек и прислушался. Через секунду раздался глухой стук. Яма была глубиной не меньше пяти метров.
Следы ног здесь обрывались. Егорышев присел возле ямы и закурил. В это мгновение заходящее солнце осветило вершину, и Егорышев увидел на камнях и на дне траншеи темные влажные пятна. Нагнувшись, он коснулся их пальцами и поднес руку к глазам. Это была кровь.
Егорышев ясно видел ее в косых солнечных лучах. Все вокруг было запачкано кровью: стены и дно траншеи, чахлая трава, пробивающаяся сквозь камни, и кусты, росшие пониже, на склоне сопки. Выбравшись из щели и спустившись немного, Егорышев убедился, что следы крови ведут к подножию холма. Он вернулся к яме, лег на камни и заглянул в нее. Он ничего не увидел. Перед глазами был густой мрак. Он крикнул, опустив голову в яму. Никто не ответил. Егорышев достал папиросы, спички, папиросы высыпал в карман, а пустую пачку поддел на прут, поджег и просунул в отверстие. Бумага вспыхнула, и Егорышев увидел, что яма пуста. На ее стенах поблескивали зеленоватые и багровые кристаллы, а на дне навалены камни. Горящая бумага упала на дно, и Егорышев увидел, что камни тоже забрызганы кровью. Бумага погасла, и все погрузилось в мрак.
Егорышев ничего не понимал. Что здесь произошло? Откуда взялась кровь? Кто-нибудь был ранен? Матвей? Но кто мог ранить его? Ведь он пришел сюда один. Следы на дне траншеи свидетельствовали об этом. Не мог же второй человек прилететь по воздуху?
Солнце село. Ветер стал ледяным. Быстро темнело. Поиски пришлось прервать до утра.
Ночь Егорышев провел почти без сна. Собрав ветки, он попытался разжечь костер, но ветер затушил огонь. Спальный мешок находился в сумке, а сумка лежала под кустом у подножия сопки. Но даже если бы мешок был здесь, Егорышеву все равно не удалось бы уснуть.
Съежившись, он сидел в траншее и пытался догадаться, что случилось с Матвеем, но ничего не мог придумать. Ясно было одно — истекающий кровью человек спустился с вершины. Но куда он направился? Только не к палатке, иначе они непременно бы встретились в кустарнике.
С трудом дождавшись рассвета, Егорышев покинул траншею. Кровавые следы привели его к подножию холма. Дальше эти следы тянулись через голую, лишенную растительности седловину между холмами куда-то на северо-запад. Массив кустарника, палатка и ручей остались в стороне. Сбиться со следа было невозможно; через каждые двадцать-тридцать шагов на земле алели еще влажные пятна крови.
Пройдя километра три, Егорышев огляделся. Местность была по-прежнему холмистой и почти голой. Кроме кривых сосенок да желтой, сожженной солнцем травы, тут ничего не росло.
Егорышев понимал, почему раненый выбрал эту дорогу — через кустарник у него не хватило бы сил пробиться. Но куда она вела? Человек, идущий впереди, по-видимому, это знал.
Вдали из-за сопок показалась высокая горная цепь. Скалистые вершины казались неприступными.
В полдень Егорышев, не останавливаясь, достал из сумки галету и закусил. Прикинув пройденное расстояние, он подумал, что скоро, пожалуй, увидит раненого. Человек, потерявший столько крови, должен был давно упасть, и было просто удивительно, что Егорышев до сих пор не наткнулся на него.
Но пришлось пройти еще километров десять вслед за раненым, который, неизвестно откуда черпая силы, упрямо стремился вперед.
Пологие холмы остались позади, горная цепь приблизилась. И у подножия обнаженных красноватых скал, на небольшой зеленой поляне, Егорышев увидел человека.
Человек лежал лицом вниз, раскинув руки. На правой ноге выше колена белела окровавленная повязка. Трава возле него была в крови. Человек не шевелился.
Егорышев склонился над ним, осторожно взял за плечи и перевернул на спину. Раненый, стиснув зубы, застонал, открыл глаза и тут же снова опустил веки.
Егорышев жадно смотрел на него. Волосы у человека были черными, с мягким коричневым оттенком. Над высоким лбом они слегка вились; на висках поблескивали серебристые нити. Худощавое смуглое лицо было серым, неживым, как маска. Человек был коренаст и плечист, с широкой грудной клеткой и мускулистыми руками.
Одет он был в синий, вымазанный в земле комбинезон и тяжелые сапоги. Рядом с ним в траве валялась туго набитая кожаная сумка, такая же, как у Егорышева.
Раненый был неподвижен. Егорышев собрал сухих сучьев, разжег костер и вскипятил в котелке воду. Он заварил чай покрепче, высыпал в котелок весь оставшийся у него сахар и, приподняв раненого, попытался влить ему в рот несколько капель сладкого чая. Но зубы человека были крепко стиснуты. Егорышев наклонил кружку. Раненый поперхнулся, закашлялся, затем сделал несколько глотков и открыл глаза. Глаза у него были карие, а в глубине зрачков дрожали золотистые искорки.
Несколько секунд он безразлично смотрел на Егорышева, затем взгляд его стал осмысленным. Он глубоко вздохнул, поморщился и сел. Егорышев поддержал его за плечи. Он медленно обвел взглядом поляну, скалы и снова посмотрел на Егорышева.
— Ничего, ничего, — сказал Егорышев, — все в порядке. Сейчас ужинать будем.
Он вскрыл топориком одну из двух оставшихся у него банок с тушеным мясом, поджарил мясо на сковородке и предложил Матвею.
Пока Егорышев возился со сковородкой, Матвей допил из котелка чай.
— Тушенка — вещь полезная, — сказал Егорышев. — Ешь!
— А ты? — тихо спросил Строганов.
— И я, — ответил Егорышев.
Он сел на траву напротив Матвея и дал ему свою ложку. Сам ел с ножа. Они быстро покончили с мясом. Строганов кусочком галеты вытер сковородку и устало откинулся спиной на свою сумку. На лице его от слабости выступил пот.
Егорышев сполоснул сковородку в прозрачной лужице, из которой брал воду для чая, и спрятал котелок и сковородку в сумку. Спиной он чувствовал взгляд Матвея и суетился больше, чем было нужно. В мыслях у него был хаос. Он не представлял, что скажет Матвею. В конце концов решил пока не говорить ничего.
Быстро темнело. Скалы утонули во мраке. Костер выхватывал из темноты небольшой круг травы, и Егорышеву казалось, что, кроме этого крохотного островка, на свете больше ничего нет.
Обернувшись к Матвею, он увидел, что тот пытается туже затянуть жгут, которым перевязана его нога выше колена.
— Погоди, — сказал Егорышев.
Он осмотрел раненую ногу. Нога распухла и над коленом была кое-как замотана окровавленным бинтом, сделанным из разорванной рубашки. Повязка была мокрая, и кровь непрерывно капала на траву. Егорышев снова достал котелок, вскипятил немного воды и, присев возле Матвея, размотал повязку. Он изо всех сил затянул жгут, и кровь перестала капать… Под повязкой оказалась рваная рана, тянувшаяся от бедра до колена. Егорышев промыл рану остуженной водой, достал чистую рубашку и, разорвав ее, перевязал ногу.
— Судьба! — с усилием сказал Матвей. — Слушай… ты… действительно есть?.. Или ты мне кажешься?
— Действительно, — ответил Егорышев. — Спи.
— Сейчас… — Матвей положил голову на сумку. — Сейчас… Я буду спать… Как ты сюда попал?..
— Обыкновенно… Увидел кровь… Ты спи, а я пойду умоюсь.
Егорышев намочил в лужице носовой платок и вытер потное, разгоряченное лицо. Когда он вернулся, Матвей спал, ровно посапывая носом. Лицо его еще больше обострилось и в багровом свете костра казалось неживым. Егорышев достал из сумки спальный мешок, накрыл Матвея и подоткнул мешок со всех сторон, чтобы раненого утром не продуло. Сам он лег на траву возле костра и мгновенно уснул. Ночью Егорышев несколько раз вставал и наклонялся над Матвеем. Тот спал спокойно.
Утром Егорышев вскипятил чай, и они с Матвеем выпили по две полные кружки. Жалко только, что не было сахара… Строганов выглядел немного лучше. На его скулах зажегся слабый румянец.
— Ну вот, — сказал Егорышев, затушив костер, — пора в путь. Идти сам можешь?
Во время завтрака Матвей молчал, с любопытством поглядывая на Егорышева.
— Могу, — ответил он, — сейчас пойдем… А почему ты меня ни о чем не спрашиваешь?
— О чем тебя спрашивать? — пожал плечами Егорышев.
— Ну, хотя бы поинтересовался, что со мной случилось…
— Нечего мне интересоваться, — буркнул Егорышев, — захочешь, сам расскажешь.
— Вот как! — ответил Матвей. — Ну, ладно… Тогда пойдем… А тебя спросить можно?
— Спрашивай.
— Откуда ты взялся?
— Оттуда же, откуда и ты… Из колхоза имени Первого мая…
— Работать приехал туда?
— Вроде этого…
— А кто ты по специальности? — Лесник.
— О, это хорошо, — одобрительно сказал Матвей. — Раз уже лесников к нам посылают, значит, скоро обживем Торжу…
Перед палаткой чернела зола. Егорышев потрогал ее, она была холодной. Оставалось ждать, когда вернется Матвей.
Срубив у подножия холма несколько кустов, Егорышев развел костер и сварил суп. Он экономил продукты, потому что их теперь должно было хватить на двоих.
Стемнело, зажглись звезды. Егорышев заснул возле костра, проснулся от холода, когда забрезжил рассвет, вскочил и, чтобы согреться, обежал вокруг палатки.
В полдень Егорышев взял ружье, патроны и взобрался на сопку. Под ногами зеленела тайга, к горизонту убегала цепь холмов. На каменистом склоне одного из этих холмов Егорышев увидел несколько черных точек, расположенных в виде двух параллельных линий, тянущихся от подножия к вершине. Эти точки заинтересовали Егорышева; природа не любит симметрии, и там, где глаз находит геометрические фигуры, всегда нужно искать следы деятельности человека.
От холма, на вершине которого стоял Егорышев, до сопки, привлекшей его внимание, было километров шесть. Спустившись к палатке, Егорышев взял сумки с припасами и направился на юго-запад. Вскоре дорогу преградили густые заросли кустарника. Некоторое время Егорышев пробивался сквозь них, затем пришлось остановиться. Колючки поранили лицо и руки.
Егорышев достал из сумки топорик и принялся прорубать проход в массе кустарника. Пройти здесь без топора было нельзя. Кое-как одолев метров двести, Егорышев выбился из сил, но в этот момент заметил узкую просеку, вырубленную кем-то до него. Очевидно, Матвеем. Ветки по-прежнему хлестали по лицу, но теперь можно было пройти, почти не прибегая к помощи топора.
Солнце клонилось к закату, когда Егорышев, обессиленный, остановился у подножия сопки. Необходимо было засветло одолеть подъем, и, отдохнув несколько минут, он начал взбираться на крутой склон.
Метров через сто он едва не свалился в яму. Точно такую же яму он видел вчера на берегу ручья. Яма была глубокой. Спрыгнув на дно, Егорышев с трудом дотянулся руками до краев. Почва была твердой, глинистой. В стенках тускло поблескивали зеленоватые кристаллы. Выбравшись из ямы, Егорышев продолжал подъем. Скоро он наткнулся на вторую яму, потом на третью, четвертую.
На голой вершине бушевал ветер. Он подхватывал с потрескавшейся земли сухую пыль и завивал ее столбом. Егорышев поежился и уже хотел спускаться, но взгляд его упал на узкую траншею, пересекавшую вершину почти точно посередине. Траншея была неглубокой, ее края заросли травой. Выкопали эту траншею, судя по всему, очень давно, и она почти сровнялась с поверхностью земли.
В серой пыли, толстым слоем покрывавшей дно траншеи, Егорышев увидел отчетливые следы. Они были оставлены совсем недавно, иначе ветер успел бы их стереть. Идя по этим следам, Егорышев через несколько минут наткнулся на груду камней, беспорядочно наваленную возле черного отверстия в земле. Он бросил туда камешек и прислушался. Через секунду раздался глухой стук. Яма была глубиной не меньше пяти метров.
Следы ног здесь обрывались. Егорышев присел возле ямы и закурил. В это мгновение заходящее солнце осветило вершину, и Егорышев увидел на камнях и на дне траншеи темные влажные пятна. Нагнувшись, он коснулся их пальцами и поднес руку к глазам. Это была кровь.
Егорышев ясно видел ее в косых солнечных лучах. Все вокруг было запачкано кровью: стены и дно траншеи, чахлая трава, пробивающаяся сквозь камни, и кусты, росшие пониже, на склоне сопки. Выбравшись из щели и спустившись немного, Егорышев убедился, что следы крови ведут к подножию холма. Он вернулся к яме, лег на камни и заглянул в нее. Он ничего не увидел. Перед глазами был густой мрак. Он крикнул, опустив голову в яму. Никто не ответил. Егорышев достал папиросы, спички, папиросы высыпал в карман, а пустую пачку поддел на прут, поджег и просунул в отверстие. Бумага вспыхнула, и Егорышев увидел, что яма пуста. На ее стенах поблескивали зеленоватые и багровые кристаллы, а на дне навалены камни. Горящая бумага упала на дно, и Егорышев увидел, что камни тоже забрызганы кровью. Бумага погасла, и все погрузилось в мрак.
Егорышев ничего не понимал. Что здесь произошло? Откуда взялась кровь? Кто-нибудь был ранен? Матвей? Но кто мог ранить его? Ведь он пришел сюда один. Следы на дне траншеи свидетельствовали об этом. Не мог же второй человек прилететь по воздуху?
Солнце село. Ветер стал ледяным. Быстро темнело. Поиски пришлось прервать до утра.
Ночь Егорышев провел почти без сна. Собрав ветки, он попытался разжечь костер, но ветер затушил огонь. Спальный мешок находился в сумке, а сумка лежала под кустом у подножия сопки. Но даже если бы мешок был здесь, Егорышеву все равно не удалось бы уснуть.
Съежившись, он сидел в траншее и пытался догадаться, что случилось с Матвеем, но ничего не мог придумать. Ясно было одно — истекающий кровью человек спустился с вершины. Но куда он направился? Только не к палатке, иначе они непременно бы встретились в кустарнике.
С трудом дождавшись рассвета, Егорышев покинул траншею. Кровавые следы привели его к подножию холма. Дальше эти следы тянулись через голую, лишенную растительности седловину между холмами куда-то на северо-запад. Массив кустарника, палатка и ручей остались в стороне. Сбиться со следа было невозможно; через каждые двадцать-тридцать шагов на земле алели еще влажные пятна крови.
Пройдя километра три, Егорышев огляделся. Местность была по-прежнему холмистой и почти голой. Кроме кривых сосенок да желтой, сожженной солнцем травы, тут ничего не росло.
Егорышев понимал, почему раненый выбрал эту дорогу — через кустарник у него не хватило бы сил пробиться. Но куда она вела? Человек, идущий впереди, по-видимому, это знал.
Вдали из-за сопок показалась высокая горная цепь. Скалистые вершины казались неприступными.
В полдень Егорышев, не останавливаясь, достал из сумки галету и закусил. Прикинув пройденное расстояние, он подумал, что скоро, пожалуй, увидит раненого. Человек, потерявший столько крови, должен был давно упасть, и было просто удивительно, что Егорышев до сих пор не наткнулся на него.
Но пришлось пройти еще километров десять вслед за раненым, который, неизвестно откуда черпая силы, упрямо стремился вперед.
Пологие холмы остались позади, горная цепь приблизилась. И у подножия обнаженных красноватых скал, на небольшой зеленой поляне, Егорышев увидел человека.
Человек лежал лицом вниз, раскинув руки. На правой ноге выше колена белела окровавленная повязка. Трава возле него была в крови. Человек не шевелился.
Егорышев склонился над ним, осторожно взял за плечи и перевернул на спину. Раненый, стиснув зубы, застонал, открыл глаза и тут же снова опустил веки.
Егорышев жадно смотрел на него. Волосы у человека были черными, с мягким коричневым оттенком. Над высоким лбом они слегка вились; на висках поблескивали серебристые нити. Худощавое смуглое лицо было серым, неживым, как маска. Человек был коренаст и плечист, с широкой грудной клеткой и мускулистыми руками.
Одет он был в синий, вымазанный в земле комбинезон и тяжелые сапоги. Рядом с ним в траве валялась туго набитая кожаная сумка, такая же, как у Егорышева.
Раненый был неподвижен. Егорышев собрал сухих сучьев, разжег костер и вскипятил в котелке воду. Он заварил чай покрепче, высыпал в котелок весь оставшийся у него сахар и, приподняв раненого, попытался влить ему в рот несколько капель сладкого чая. Но зубы человека были крепко стиснуты. Егорышев наклонил кружку. Раненый поперхнулся, закашлялся, затем сделал несколько глотков и открыл глаза. Глаза у него были карие, а в глубине зрачков дрожали золотистые искорки.
Несколько секунд он безразлично смотрел на Егорышева, затем взгляд его стал осмысленным. Он глубоко вздохнул, поморщился и сел. Егорышев поддержал его за плечи. Он медленно обвел взглядом поляну, скалы и снова посмотрел на Егорышева.
— Ничего, ничего, — сказал Егорышев, — все в порядке. Сейчас ужинать будем.
Он вскрыл топориком одну из двух оставшихся у него банок с тушеным мясом, поджарил мясо на сковородке и предложил Матвею.
Пока Егорышев возился со сковородкой, Матвей допил из котелка чай.
— Тушенка — вещь полезная, — сказал Егорышев. — Ешь!
— А ты? — тихо спросил Строганов.
— И я, — ответил Егорышев.
Он сел на траву напротив Матвея и дал ему свою ложку. Сам ел с ножа. Они быстро покончили с мясом. Строганов кусочком галеты вытер сковородку и устало откинулся спиной на свою сумку. На лице его от слабости выступил пот.
Егорышев сполоснул сковородку в прозрачной лужице, из которой брал воду для чая, и спрятал котелок и сковородку в сумку. Спиной он чувствовал взгляд Матвея и суетился больше, чем было нужно. В мыслях у него был хаос. Он не представлял, что скажет Матвею. В конце концов решил пока не говорить ничего.
Быстро темнело. Скалы утонули во мраке. Костер выхватывал из темноты небольшой круг травы, и Егорышеву казалось, что, кроме этого крохотного островка, на свете больше ничего нет.
Обернувшись к Матвею, он увидел, что тот пытается туже затянуть жгут, которым перевязана его нога выше колена.
— Погоди, — сказал Егорышев.
Он осмотрел раненую ногу. Нога распухла и над коленом была кое-как замотана окровавленным бинтом, сделанным из разорванной рубашки. Повязка была мокрая, и кровь непрерывно капала на траву. Егорышев снова достал котелок, вскипятил немного воды и, присев возле Матвея, размотал повязку. Он изо всех сил затянул жгут, и кровь перестала капать… Под повязкой оказалась рваная рана, тянувшаяся от бедра до колена. Егорышев промыл рану остуженной водой, достал чистую рубашку и, разорвав ее, перевязал ногу.
— Судьба! — с усилием сказал Матвей. — Слушай… ты… действительно есть?.. Или ты мне кажешься?
— Действительно, — ответил Егорышев. — Спи.
— Сейчас… — Матвей положил голову на сумку. — Сейчас… Я буду спать… Как ты сюда попал?..
— Обыкновенно… Увидел кровь… Ты спи, а я пойду умоюсь.
Егорышев намочил в лужице носовой платок и вытер потное, разгоряченное лицо. Когда он вернулся, Матвей спал, ровно посапывая носом. Лицо его еще больше обострилось и в багровом свете костра казалось неживым. Егорышев достал из сумки спальный мешок, накрыл Матвея и подоткнул мешок со всех сторон, чтобы раненого утром не продуло. Сам он лег на траву возле костра и мгновенно уснул. Ночью Егорышев несколько раз вставал и наклонялся над Матвеем. Тот спал спокойно.
Утром Егорышев вскипятил чай, и они с Матвеем выпили по две полные кружки. Жалко только, что не было сахара… Строганов выглядел немного лучше. На его скулах зажегся слабый румянец.
— Ну вот, — сказал Егорышев, затушив костер, — пора в путь. Идти сам можешь?
Во время завтрака Матвей молчал, с любопытством поглядывая на Егорышева.
— Могу, — ответил он, — сейчас пойдем… А почему ты меня ни о чем не спрашиваешь?
— О чем тебя спрашивать? — пожал плечами Егорышев.
— Ну, хотя бы поинтересовался, что со мной случилось…
— Нечего мне интересоваться, — буркнул Егорышев, — захочешь, сам расскажешь.
— Вот как! — ответил Матвей. — Ну, ладно… Тогда пойдем… А тебя спросить можно?
— Спрашивай.
— Откуда ты взялся?
— Оттуда же, откуда и ты… Из колхоза имени Первого мая…
— Работать приехал туда?
— Вроде этого…
— А кто ты по специальности? — Лесник.
— О, это хорошо, — одобрительно сказал Матвей. — Раз уже лесников к нам посылают, значит, скоро обживем Торжу…