Голсуорси Джон. Из сборника "Пять рассказов"

Голсуорси Джон

Из сборника 'Пять рассказов'

   Джон Голсуорси
   Из сборника "Пять рассказов"
   ПЕРВЫЕ И ПОСЛЕДНИЕ
   Перевод Г. Злобина
   И будут первые последними,
   а последние - первыми.
   Священное писание
   I
   К шести часам вечера в комнате становилось темно, и только единственная керосиновая лампа на столе бросала из-под зеленого абажура пятна света на турецкий ковер, на обложки снятых с полок книг и открытые страницы той, что была выбрана для чтения, на темно-синий с золотом кофейный сервиз, расставленный на низеньком столике, покрытом вышивкой в восточном вкусе. Зимой, когда шторы опускались, в этой комнате с обшитым дубовыми панелями потолком и такими же стенами, с рядами тяжелых томов в кожаных переплетах было совсем темно. Комната к тому же была очень большая, так что освещенное место у камина, где сидел Кит Даррант, казалось крохотным оазисом. Но это нравилось ему. После трудового дня, усердного изучения судейских "дел" по утрам, после волнений и напряженных часов в суде те два часа перед обедом, что он проводил за книгами, кофе и трубкой, а порой и в легкой дремоте, были для него отдыхом. В своей старой куртке коричневого бархата и красных турецких туфлях Кит хорошо гармонировал со своим обрамлением - смесью света и темноты. Художника живо заинтересовало бы его желтоватое, резко очерченное лицо, изгиб черных бровей над глазами, серыми или карими - трудно было сказать, - темные, с проседью волосы, все еще густые, несмотря на то, что в суде он весь день не снимал парика. Сидя здесь, Кит редко думал о своей работе, с привычной легкостью отвлекаясь от утомительных размышлений, которые требовались, чтобы распутывать бесчисленные нити доводов и показаний. Для его ясного ума, научившегося почти бессознательно отбрасывать все несущественное и из множества человеческих поступков и путаных подробностей отбирать юридически важное, работа в суде была глубоко интересна и только иногда скучна и неприятна. Вот, к примеру, сегодня он заподозрил одного клиента в лжесвидетельстве и почти решил отказаться от ведения его дела. Ему сразу не понравился этот хилый, бледный человек, его нервные, сбивчивые ответы и испуганные глаза навыкате - слишком обычный тип в наши дни лицемерной терпимости и сентиментальной гуманности. Нехорошо, нехорошо!
   Сняв с полки три книги: томик Вольтера - в этом французе, несмотря на его разрушительную иронию, было какое-то удивительное очарование, "Путешествия" Бэртона и "Новые арабские ночи" Стивенсона, Кит выбрал последнюю. В этот вечер он испытывал потребность почитать что-нибудь успокоительное, ему ни о чем не хотелось думать. В суде весь день толпился народ, было душно. Он пошел домой пешком, но слабый, влажный ветер с юго-запада ничуть не бодрил и не освежал. Кит устал, был раздражен, и впервые пустота его дома показалась ему чужой и неприютной.
   Привернув фитиль лампы, он повернулся к камину. Может быть, немного поспать, прежде чем идти на скучный обед к Телассонам? Как жаль, что сейчас не каникулы и из школы не приедет Мэйзи. Он уже много лет был вдовцом- и отвык от присутствия женщины в доме, но сегодня он испытывал сильное желание побыть со своей юной дочерью, увидеть ее быстрые движения и темные блестящие глаза. Удивительно, что некоторые мужчины постоянно нуждаются в обществе женщины. Вот как брат Лоренс. Опустился... стал совсем безвольным... и все из-за женщин! Стоит на краю пропасти, живет чуть не впроголодь, утратил все таланты! Можно было думать, что шотландская выдержка спасет его, но когда шотландец начнет катиться вниз, его не остановишь.
   Странно, что в двух таких разных людях, как они с братом, течет одна кровь. Он, Кит, всегда думал, что только этой крови их матери он обязан всеми своими успехами.
   Мысли его внезапно перескочили на одно дело, которое тревожило его профессиональную совесть. Он, как всегда, не сомневался в своем всестороннем знании дела, но на этот раз отнюдь не был уверен, что дал правильный совет. Ну что ж! Без умения решать и отстаивать свои решения, не поддаваясь никаким опасениям, трудно рассчитывать на прочное положение в адвокатуре, трудно рассчитывать вообще на что-либо. С годами он все более убеждался в необходимости действовать решительно, по-мужски, во всех житейских делах. Слово и натиск, но первым делом - натиск! Никаких сомнений и колебаний, никаких тошнотворных сентиментов, этого порождения нынешнего угасающего века!
   Красивое лицо Кита исказилось почти дьявольской усмешкой - впрочем, это, быть может, была игра мерцающего огня камина. Усмешку медленно стерла дремота, Кит уснул...
   Он проснулся внезапно, ощутив чье-то присутствие в темноте, и спросил, не поворачивая головы: "Что такое?" Ему показалось, что кто-то тяжело переводит дух. Кит прибавил свет в лампе.
   - Кто тут?
   Голос у двери ответил:
   - Это я, Ларри!
   То ли потому, что его внезапно разбудили, то ли голос брата звучал как-то необычно, но Кит невольно задрожал.
   - Я спал. Входи.
   Он не поднялся и даже не повернул головы, узнав, кто пришел, а сидел, не сводя полузакрытых глаз с огня, и ждал, пока Лоренс подойдет к нему: посещение брата не сулило ничего хорошего. Кит слышал его прерывистое дыхание и уловил запах виски. Неужели он не может воздержаться, хотя бы когда идет сюда? Это было так по-детски, говорило о полном отсутствии чувства меры и приличия! И он резко спросил:
   - Ну, что случилось, Ларри?
   С Лоренсом всегда что-нибудь случалось. Кит нередко удивлялся силе того покровительственного чувства, которое заставляло его терпеливо сносить хлопоты, доставляемые просьбами братца. Или это узы крови и шотландская преданность родне (устарелое качество, которое и разум его и отчасти инстинкты отвергали как слабость), несмотря ни на что, привязывали его к брату-неудачнику? Что он там мешкает у двери: должно быть, пьян? И Кит произнес уже мягче:
   - Что ж ты не проходишь? Садись.
   Лоренс подошел ближе, держась стен и избегая света, - нижняя половина его туловища, по пояс, была ярко освещена, а лицо, искаженное тенью, напоминало таинственный лик призрака.
   - Ты болен?
   Лоренс и на этот раз не ответил, только покачал головой и приложил руку к бледному лбу под всклокоченными волосами. Запах виски еще усилился, и Кит подумал:
   "А он действительно пьян! Хорошенькое зрелище для моего нового лакея! Уж если не умеешь себя вести..."
   Фигура у стены испустила вздох. То был вздох отчаявшегося сердца, и Кит вдруг подумал с тревогой, что еще не знает причины этого жуткого молчания. Он поднялся и, стоя спиной к камину, сказал жестко - жесткость была невольная, вызванная нервным раздражением:
   - Ну в чем же дело? Чего стоишь и молчишь, как рыба? Уж не убил ли ты кого?
   Секунду никакого ответа, Кит не слышал даже дыхания. Затем шепот:
   - Да.
   Ощущение нереального, которое так помогает в минуты бедствия, заставило Кита с силой произнести:
   - Боже! Ты действительно пьян!
   Но им уже овладел смертельный ужас.
   - О чем ты говоришь? Подойди сюда, чтобы я мог тебя видеть. Что с тобой, Ларри?
   Пошатываясь и спотыкаясь, Лоренс вышел из укрывавшей его темноты и плюхнулся в освещенное кресло. Опять послышался долгий, прерывистый вздох.
   - Со мной ничего, Кит! А то, что я сказал, - правда.
   Кит быстро шагнул вперед, пристально посмотрел в лицо брату и сразу же понял: да, это правда, не мог быть притворным этот полный ужаса и удивления взгляд. Глаза казались чужими на лице Ларри. У Кита сжалось сердце - так может смотреть только большое настоящее несчастье. Но нахлынувшая на него щемящая жалость тут же сменилась сердитым замешательством.
   - Ради бога, что значит вся эта чепуха?
   Однако он заметно понизил голос, потом отошел и проверил, заперта ли дверь. Лоренс придвинул кресло к камину и, сгорбившись, всем своим худым телом наклонился к огню. Его испитое скуластое лицо с ввалившимися голубыми глазами под шапкой вьющихся волос все еще сохраняло некоторую привлекательность.
   - Полно, Ларри! Успокойся... не преувеличивай.
   - Говорят тебе, это правда! Я убил человека.
   Этот громкий, запальчивый ответ подействовал на Кита, как холодный душ. Да как он может кричать громко такие слова? Вдруг Лоренс заломил руки. В этом жесте было столько страдания, что у Кита судорожно задергалось лицо.
   - Почему ты решил признаться именно мне?
   Отблески огня пробегали по лицу Ларри, придавая ему какое-то сверхъестественное выражение.
   - Кому же еще? Я пришел узнать, что мне делать, Кит. Заявить полиции или нет?
   От такого внезапного перехода к практическим вопросам у Кита екнуло сердце. Так это не сон? Но он сказал спокойным тоном:
   - Ну, расскажи... Как... как все это случилось?
   После этого вопроса тягостный, отвратительный кошмар превратился в действительность.
   - Когда это произошло?
   - Прошлой ночью.
   В лице Ларри было - Кит и раньше замечал это выражение - что-то детское, правдивое. Нет, адвоката из него бы не вышло! Кит продолжал:
   - Как? Где? Расскажи все по порядку, с самого начала. Вот, выпей кофе, это прочистит тебе мозги.
   Ларри взял голубую чашечку и осушил ее.
   - Да, - начал он. - Вот как это было, Кит... Несколько месяцев назад я познакомился с девушкой...
   "Опять женщины!"
   - Дальше, - процедил Кит сквозь зубы.
   - Отец ее, поляк, умер здесь, когда ей было шестнадцать лет, и она осталась совсем одна. В том же доме жил некто Уолен, полуамериканец. Она очень хорошенькая, и Уолен женился на ней или сделал вид, что женился... Вскоре он бросил ее с шестимесячным ребенком на руках, когда она ожидала уже второго. Новорожденный умер, и она чуть не умерла. Потом она голодала, пока не сошлась с другим человеком. Они прожили вместе два года, потом вдруг появляется Уолен и заставляет ее вернуться к нему. Этот негодяй ни за что ни про что избивал ее до крови. Потом снова бросил. В то время, как я встретился с ней, старший ее ребенок тоже умер, и она спала с кем попало.
   Лоренс вдруг посмотрел Киту в лицо.
   - Клянусь тебе, я никогда не встречал такой милой и доброй женщины. Женщина! Да ей только двадцать лет! Когда я вчера пришел к ней, этот скот Уолен опять разыскал ее. Он увидел меня и начал хулиганить, задевать меня. Потом кинулся на меня. Смотри! - Ларри дотронулся до ссадины на лбу. - Ну, я схватил его за горло, и когда отпустил...
   - Ну?
   - Он был мертв. Я только потом узнал, что она повисла на нем сзади.
   Он снова заломил руки. Кит сурово спросил:
   - И что же ты сделал потом?
   - Мы долго сидели около него. Потом я взвалил его на плечи и отнес за угол, под арку.
   - Далеко?
   - Ярдов пятьдесят.
   - ...Кто-нибудь видел тебя?
   - Нет.
   - Когда это случилось?
   - В три часа ночи.
   - Что было потом?
   - Я вернулся к ней.
   - Зачем же?.. О боже!
   - Она боялась остаться одна, и я тоже, Кит.
   - Где это?
   - В Сохо. Дом сорок два по Борроу-стрит.
   - А арка?
   - На углу Глав-Лейн.
   - Что?! Да ведь я читал об этом в газете!
   Схватив лежавшую на столе газету, Кит прочел: "Сегодня утром под аркой на улице Глав-Лейн, Сохо, обнаружено тело неизвестного. Следы пальцев на горле свидетельствуют о примененном насилии. Труп, по-видимому, был обобран, и ничего не найдено, что могло бы помочь установить личность убитого".
   Значит, все - истинная правда! Убийство! Его родной брат - убийца! Он обернулся и сказал:
   - Ты узнал об этом из газет, и тебе все приснилось... Слышишь, тебе приснилось!
   Ларри ответил грустно:
   - Если бы это было так, Кит!
   Теперь Кит сам готов был в отчаянии заломить руки.
   - Ты что-нибудь взял... с тела?
   - Когда мы боролись, выпало вот это.
   Ларри протянул пустой конверт с южноамериканской маркой, на конверте был адрес: "Патрик Уолен, отель Саймона, Фэррьер-стрит, Лондон". У Кита снова екнуло сердце.
   - Брось это в камин, - сказал он, но вдруг нагнулся, чтобы вытащить конверт из огня. Ведь тем самым он становился как бы сообщником этого... этого... Однако он не тронул конверта. Бумага потемнела, покоробилась и превратилась в пепел.
   Кит повторил вопрос:
   - Что заставило тебя прийти и рассказать все это мне?
   - Ты разбираешься в таких вещах. Я ведь не хотел убивать его. Я люблю эту девушку. Что мне делать, Кит?
   До чего же он прост! Спрашивает, что ему делать! Как это похоже на Ларри! И Кит спросил:
   - Как ты думаешь, тебя никто не видел?
   - Улица темная и глухая, и никого там не было.
   - Когда ты совсем ушел от нее?
   - Около семи.
   - И куда пошел?
   - Домой.
   - На Фицрой-стрит?
   - Да.
   - Кто-нибудь видел, как ты входил?
   - Нет.
   - Что ты делал с тех пор?
   - Сидел у себя.
   - Никуда не выходил?
   - Нет.
   - И не виделся с этой женщиной?
   - Нет.
   - Значит, ты не знаешь, что она делала все это время?
   - Нет.
   - Она способна тебя выдать?
   - Никогда!
   - А она не истеричка, себя не выдаст?
   - Нет.
   - Кто еще знает о ваших отношениях?
   - Никто.
   - Никто?
   - Кто же может знать, Кит?
   - Кто-нибудь видел тебя, когда ты вечером шел к ней?
   - Нет. Она живет на первом этаже. У меня есть ключи.
   - Дай-ка их сюда. Что у тебя есть еще, что указывало бы на вашу связь?
   - Ничего.
   - А дома?
   - Ничего.
   - Никаких фотографий, писем?
   - Нет.
   - Припомни хорошенько!
   - Ничего нет.
   - Никто не видел тебя, когда ты вернулся к ней?
   - Нет.
   - А когда уходил утром?
   - Никто.
   - Удачно! Сиди, я должен подумать.
   Да, надо обдумать это проклятое дело, столь немыслимое, невероятное! Но Кит не мог сосредоточиться. Мысли разбегались. И он снова начал расспрашивать брата:
   - Это была первая встреча с ней Уолена после ею возвращения?
   - Да.
   - Так она сама сказала тебе?
   - Да.
   - Как он узнал, где она живет?
   - Не знаю.
   - Ты был здорово пьян?
   - Вовсе не пьян.
   - Сколько же ты выпил?
   - Пустяки, около бутылки кларета.
   - Так говоришь, ты не хотел убивать его?
   - Видит бог, нет!
   - Ну, это уже кое-что. Почему ты выбрал арку?
   - Это было первое попавшееся темное место.
   - По лицу видно, что человек задушен?
   - Не надо, Кит!
   - Я спрашиваю, видно?
   - Да.
   - Очень обезображено?
   - Да.
   - Ты не посмотрел, есть ли метки на одежде?
   - Нет.
   - Почему?
   - Почему? Господи! А ты представь себе: если бы ты это сделал!..
   - Ты говоришь, что лицо обезображено. Но человека можно опознать?
   - Не знаю.
   - Когда она жила с ним, где это было?
   - Кажется, в Пимлико.
   - А не в Сохо?
   - Нет.
   - Сколько времени она живет в Сохо?
   - Около года.
   - И все время на той же квартире?
   - Да.
   - Кто-нибудь из живущих в ее доме или на этой улице знавал ее как жену Уолена?
   - Не думаю.
   - Что он собой представлял?
   - По-моему, он был профессиональный сутенер.
   - Понимаю. И вероятно, большую часть времени проводил за границей?
   - Да.
   - Ты не знаешь, он известен полиции?
   - Ничего не слышал об этом.
   - Теперь слушай, Ларри. Отправляйся прямо домой и никуда не выходи до моего прихода. Я буду у тебя утром. Обещаешь?
   - Обещаю.
   - Я сегодня обедаю в гостях, но я все обдумаю. Не пей! Не болтай лишнего! Возьми себя в руки.
   - Не держи меня взаперти дольше, чем это нужно, Кит!
   О, это бледное лицо, эти глаза, эта трясущаяся рука!
   Охваченный жалостью, несмотря на всю свою неприязнь, возмущение, страх, Кит, положил руку на плечо брата.
   - Мужайся!
   И вдруг подумал: "О Боже! Мне самому понадобится немало мужества!"
   II
   Выйдя из дома брата на Адельфи, Лоренс направился в северную часть города. Он шел то быстро, то медленно, потом снова быстро. Есть люди, которые усилием воли заставляют себя заниматься только одним делом, пока не доведут его до конца, и есть другие, которые из-за отсутствия воли с одинаковой энергией бросаются от одного дела к другому. Таких людей даже Немезида, подстерегающая людей безвольных, не заставит владеть собой. Напротив, эта обреченность подтверждает их излюбленный довод: "Не все ли равно? Завтра все умрем!" То усилие воли, которое потребовалось Ларри, чтобы пойти к Киту, дало ему некоторое облегчение, но окончательно измучило и даже ожесточило его, и он шагал, обуреваемый по очереди этими чувствами, то быстрее, то медленнее. От брата Ларри вышел с твердым намерением отправиться домой и спокойно ждать. Он был у Кита в руках; Кит решит, что надо делать. Но не прошел он и трехсот ярдов, как ощутил такую усталость душевную и физическую, что, окажись у него, в кармане пистолет, он застрелился бы тут же на улице.
   Даже мысль о юной и несчастной девушке и ее слепой привязанности к нему, о той, которая так поддерживала его последние пять месяцев и вызвала к себе такое сильное чувство, какого он не знал никогда, не смогла бы противостоять этой страшной подавленности. Зачем тянуть дальше ему, беспомощной игрушке своих страстей, соломинке, гонимой то туда, то сюда любым душевным порывом? Почему не покончить с этим и не заснуть навсегда?
   Ларри приближался к дому на злополучной улице, где он и его возлюбленная просидели все утро, тесно прижавшись друг к другу и стараясь хоть ненадолго найти в любви убежище от ужаса перед случившимся. Зайти к ней? Но он обещал Киту не делать этого. Зачем, зачем он это обещал? В освещенной витрине аптеки Ларри увидел свое отражение. Жалкое животное! И он неожиданно вспомнил собачонку, которую когда-то подобрал на улицах Перы. Собачонка была какой-то незнакомой породы, белая с черным, совсем не похожая на других собак, пария из парий, которая неизвестно как пристала к ним. Не считаясь с обычаями страны, Ларри взял ее в дом, где остановился, и скоро привязался к ней так, что скорее дал бы застрелить себя, чем бросить бедняжку на улице на милость бродячих собак. Двенадцать лет назад. Он вспомнил те запонки из мелких турецких монет, что он привез в подарок девушке из парикмахерской, где он обычно брился, прелестной, как цветок шиповника. Взамен он попросил поцелуй. Когда она подставила лицо его губам, ее красота, и доверчивая благодарность, и жар вспыхнувшей щечки как-то удивительно взволновали Ларри - в нем смешались пылкая нежность и стыд. Девочка скоро уступила бы ему. Но он больше не ходил в ту парикмахерскую, сам не понимая, почему. Он и сейчас не знал, жаль ему или, напротив, радостно, что он не сорвал этот цветок. Должно быть, он сильно изменился с тех пор! Странная штука - жизнь, очень странная: живешь и не знаешь, что сделаешь завтра. Вот быть бы таким, как Кит, - устойчивым, неуклонно делающим карьеру, этакой шишкой, столпом общества. Однажды, будучи еще мальчишкой, он чуть не убил Кита за его насмешки. В другой раз, в Южной Италии, он готов был убить одного извозчика, нещадно хлеставшего свою лошадь. А теперь этот смуглый подлец, который погубил приглянувшуюся ему девушку. И он, Ларри, убил его! Он, который и мухи не обидит. Убил человека.
   По дороге, увидев витрины аптеки, Лоренс вдруг вспомнил, что дома у него есть нечто, могущее спасти его, если его арестуют. Теперь он ни разу не выйдет из дома без этих беловатых таблеток, зашитых в подкладку пиджака. Какая успокоительная, даже веселящая мысль! Говорят, человек не должен убивать себя. Пусть бы они, эти бойкие на язык людишки, испытали такой ужас! Пусть бы они пожили, как жила эта девушка, как живут связанные их ханжескими догматами миллионы людей на всем земном шаре! Лучше уйти из жизни, чем видеть их проклятую бесчеловечность.
   Он зашел к аптекарю за бромом, и пока тот готовил лекарство, Ларри стоял, отдыхая, на одной ноге, как усталая лошадь.
   Да, он отнял жизнь у того человека, но какая это была жизнь! А ведь в конце концов ежедневно умирает биллион живых существ, и скольких из них до этого доводят. Пожалуй, не найти человека, который так бы заслуживал смерти, как этот грязный негодяй. Жизнь! Дуновение, вспышка, ничто! Но почему же тогда такой холод сжимает сердце?
   Аптекарь принес лекарство.
   - У вас бессонница, сэр?
   - Да.
   "Прожигаете жизнь? Понимаю!" - как будто говорили глаза аптекаря. Чудное у них занятие: целые дни готовить порошки и пилюли, чтобы поддерживать человеческий организм. Чертовски странное ремесло!
   Выходя, Ларри увидел себя в зеркало - лицо его было слишком спокойно для человека, который убил. В нем заметна была живость и ясность, и даже сейчас, омраченное, оно выражало доброту. Как может быть такое спокойное лицо у человека, который сделал то, что сделал он? Ларри почувствовал, что голова его прояснилась, ноги ступают легче, и он быстро зашагал дальше. Какое удивительное ощущение угнетенности и облегчения одновременно! Стремиться к людям, к беседе, которая могла бы отвлечь его от тяжких дум, и бояться людей. Как это ужасно! Она, она и Кит - теперь единственные, кто не вызывает в нем страха. Нет, пожалуй, Кит не... что может быть общего у него, Ларри, с человеком, который никогда не ошибается, с преуспевающим праведником? Он устроен так, что ничего не знает и не хочет знать о себе, вся его жизнь - уверенные действия. Разумеется, плохо быть зыбучим песком, в котором увязают все твои решения, но походить на Кита, этот сгусток воли, который неуклонно движется, топча все чувства и слабости?.. Никогда! Нельзя быть товарищем такого человека, даже если он твой брат. Для Ларри теперь единственным в мире близким существом была Ванда. Только она понимала и разделяла его чувства, только она могла примириться с его слабостями и любить его, что бы он ни сделал и что бы с ним ни случилось.
   Ларри вошел в чей-то подъезд, чтобы закурить сигарету.
   Внезапно у него возникло опасное желание пройти через арку, куда он вчера отнес тело, желание пугающее, которое не имело ни смысла, ни цели, ничего - просто безотчетная, но страстная потребность снова увидеть то мрачное место. Он пересек Борроу-стрит и вошел в переулок. Там было пустынно, и лишь в другом конце переулка он увидел невысокую темную фигуру съежившегося от ветра мужчины; человек этот направился к нему в мигающем свете уличного фонаря. Ну и внешность! Желтое, испитое лицо, заросшее седой щетиной, бегающие воспаленные глаза, темные испорченные зубы. Одетый в лохмотья, тощий, одно плечо выше другого, немного прихрамывает. Лоренса охватил порыв жалости к этому человеку, более несчастному, чем он сам. Видно, есть еще более глубокие степени падения, чем та, до которой докатился он, Ларри.
   - Ну, брат, - сказал он. - Тебе, видно, не очень везет!
   Усмешка, осветившая лицо незнакомца, была неправдоподобна, как улыбка чучела.
   - Удача что-то не попадается мне на пути, - отвечал он хриплым голосом. - Мне всегда не везло. А ведь когда-то... я был священником... Трудно поверить, правда?
   Лоренс протянул ему шиллинг, но незнакомец отрицательно покачал головой.
   - Оставьте ваши деньги у себя, - сказал он. - Поверьте, сегодня у меня их больше, чем у вас. Но я благодарен за внимание. Такому пропащему человеку, как я, это дороже денег.
   - Вы правы.
   - Да, - продолжал незнакомец. - Лучше умереть, чем жить так, как я. К тому же я теперь перестал уважать себя... я часто размышлял, надолго ли у голодающего хватит человеческого достоинства? Ненадолго. Можете мне поверить. - И также монотонно, скрипучим голосом он добавил:
   - Вы читали об убийстве? Именно здесь оно и произошло. Я пришел посмотреть на это место.
   "Я тоже!" - чуть было не вырвалось у Ларри, но он с каким-то ужасом проглотил эти слова.
   - Желаю вам удачи в жизни. Доброй ночи! - пробормотал он и быстро ушел. Он еле сдерживал жуткий смех. Что же это, все в Лондоне уже говорят об убийстве, которое он совершил? Даже это чучело?
   III
   Есть люди, которые, зная, что в десять часов их повесят, в восемь могут спокойно играть в шахматы. Люди этого типа всегда преуспевают в жизни, из них выходят хорошие епископы, редакторы, судьи, импрессарио, премьер-министры, ростовщики и генералы; им, безусловно, доверяют власть над своими согражданами. Они обладают достаточным количеством душевного холода, в котором отлично сохраняются их нервы. Такие люди не обладают (или обладают в очень незначительной степени) неуловимыми, но устойчивыми склонностями к тому, что обычно туманно называют поэзией, философией. Это люди фактов и решений, люди, которые по желанию включают и выключают воображение, подчиняя чувства рассудку... о них не вспоминаешь, когда смотришь, как колышутся под ветром колосья в поле, как носятся в небе ласточки.
   Во время обеда у Теллассонов Кит Даррант по необходимости вел себя, как человек такой породы. Пробило одиннадцать, когда он вышел из большого дома Теллассонов на Портлэнд-Плейс. Он не нанял кэб и пошел пешкам, чтобы по дороге все обдумать. Сколько жестокой иронии в его положении! Ему, уже почти достигшему звания судьи, стать духовником убийцы! Презирая слабости, которые доводили людей до падения, он считал все это дело настолько грязным и невероятным, что с трудом заставлял себя думать о нем. И все же он должен взять его в свои руки - из-за двух сильнейших инстинктов: самосохранения и уз крови.
   Дул ветер, еще пропитанный теплотой угасшего дня, но дождя все не было. Киту стало жарко, и он расстегнул шубу. Мрачные мысли делали его лицо еще более суровым: тонкие, красиво вырезанные губы были плотно сжаты, как будто для того, чтобы удержать в себе каждую мелькнувшую мысль. Он уныло брел по заполненным людьми тротуарам. То таинственное и праздничное, что приходит вечерами на освещенные улицы, только раздражало Кита, и он свернул в улицу, где было темнее.
   Какой ужасный случай! Убежденный в его реальности, Кит не мог себе, однако, представить, как это произошло: убийство существовало в его уме как неопровержимый факт, а не как живая картина. Ларри не имел злого умысла, это несомненно. Но убийство есть убийство, что ни говори. Люди, подобные Ларри, безвольные, порывистые, сентиментальные, склонные к самоанализу, разве они способны на хладнокровно обдуманные поступки? Убитый Уолен вполне заслужил смерть, о нем и думать не стоит! Но преступление... нарушение Закона... отвратительно! Преступление скрыто и он, Кит, участник этого сокрытия. И все же... предать брата... Разумеется, никто не станет требовать действий от него, Кита! Вопрос лишь в том, что посоветовать Ларри. Молчать и скрыться? Удастся ли это? Может быть... если Ларри ничего от него не утаил. Но эта девушка! Можно ли поручиться, что она не выдаст Ларри, если обнаружится ее связь с убитым? Женщины такого сорта все одинаковы - легкомысленны, безрассудны, переменчивы, как ветер... настоящий бич общества. А что потом? Все дальнейшее существование Ларри будет омрачено этим преступлением, оно будет преследовать его по пятам, куда бы он ни скрылся, висеть на нем тяжким грузом, ожидать удобного момента, когда тайна слетит у пьяного с губ. Об этом подумать страшно. А может быть, ему лучше сознаться? Кит содрогнулся: "Брат мистера Кита Дарранта, видного Королевского адвоката..." И дальше посещение женщины легкого поведения, драка с ее мужем, непреднамеренное убийство, тело, вынесенное из дома и спрятанное под аркой. Какой скандал! Если даже просить помилования, то и тогда пожизненное заключение! Неужели он завтра утром посоветует такое Ларри?