Голсуорси Джон. Правосудие

   Начальник (задумчиво). Странная вещь - эти волны возбуждения. (Оборачивается и разглядывает арестантов, выведенных на прогулку.) А здесь, на дворе, кажется, все спокойно.
   Вудер. Утром этот ирландец О'Клири начал барабанить в дверь камеры. И от такой вот мелочи все заключенные сразу словно взбесились. Они иной раз точно звери неразумные.
   Начальник. Так бывает с кавалерийскими лошадьми перед грозой, я это видел: по всему строю вдруг словно что-то прокатится.
   Входит тюремный священник. Это темноволосый, аскетического вида человек в будничной священнической одежде. У него неподвижное лицо, плотно сжатые
   губы, размеренная речь образованного человека.
   (Показывая пилку.) Видели, Миллер?
   Священник. Полезная вещичка.
   Начальник. Годится для нашего музея, а? (Идет к шкафу и открывает его. Внутри виден целый ряд каких-то веревок, крючков и металлических инструментов; к каждому из них привязан ярлычок.) Благодарю вас, мистер Вудер, вы свободны.
   Вудер (отдает честь). Слушаюсь, сэр. (Уходит.)
   Начальник. Это объясняет поведение заключенных за последние день-два, как вы думаете, Миллер? Возбуждение прокатилось по всем этажам.
   Священник. Я не заметил ничего особенного.
   Начальник. Да, кстати! Я хотел бы пригласить вас пообедать с нами на рождество.
   Священник. Завтра? Очень вам благодарен.
   Начальник. Меня всегда огорчает, когда среди заключенных появляется недовольство. (Бросает взгляд на пилку.) Придется наказать беднягу! Не могу не сочувствовать человеку, который пытается вырваться на волю. (Кладет пилку в карман и запирает шкаф.)
   Священник. У некоторых из них удивительная сила воли, причем какая-то извращенная. Пока ее не сломишь, с ними ничего нельзя поделать.
   Начальник. Боюсь, что и потом от них не много добьешься. Как сегодня земля? Не слишком затвердела, чтобы сыграть в гольф?
   Снова входит Вудер.
   Вудер. Посетитель, который навещал заключенного "Ка-три-ноль-ноль-семь", желает поговорить с вами, сэр. Я заявил ему, что это не принято.
   Начальник. По какому вопросу?
   Вудер. Сказать ему, что вы заняты, сэр?
   Начальник (как бы покорившись своей участи). Нет, нет, я поговорю с ним. Не уходите, Миллер!
   Вудер подает знак кому-то, стоящему за дверью, пропускает посетителя и уходит. Посетителем оказывается Коксон. На нем теплое пальто до колен,
   шерстяные перчатки, в руках цилиндр.
   Коксон. Простите, что побеспокоил вас. Я только что беседовал с молодым человеком.
   Начальник. У нас здесь много молодых людей.
   Коксон. Его фамилия Фолдер. Дело о подлоге. (Достает свою визитную карточку и протягивает ее начальнику.) Фирма Джеймс и Уолтер Хау хорошо известна в юридическом мире.
   Начальник (беря карточку, с легкой улыбкой). О чем же вы хотите поговорить со мной, сэр?
   Коксон (внезапно замечая арестантов во дворе). Боже, какое зрелище!
   Начальник. Да, отсюда мы вынуждены любоваться этим зрелищем. Мой собственный кабинет ремонтируется. (Садится за стол.) Я вас слушаю.
   Коксон (с трудом отрывая взгляд от окна). Мне очень хотелось сказать вам несколько слов. Я ненадолго задержу вас. (Доверительно.) Дело в том, что у меня, собственно, нет права быть здесь. Но ко мне приходила его сестра родителей-то его нет в живых, - и она прямо в отчаянии. "Мой муж, - это она мне говорит, - не пускает меня к нему и все твердит, что Уильям опозорил семью. А другая сестра у нас совсем больная". Вот она и попросила, чтобы пошел я. Ну, а я ведь интересуюсь молодым человеком. Он служил у нас младшим клерком, мы с ним были в одном приходе, так что мне не хотелось отказывать. А вам я хочу сказать вот что: мне кажется, он чувствует себя здесь одиноким.
   Начальник. Не удивительно.
   Коксон. Мне не выкинуть этого из головы. Я вижу, что многие здесь работают вместе.
   Начальник. Это наши собственные заключенные, а те, кто осужден на каторжные работы, отбывают здесь три месяца в одиночном заключении, сэр.
   Коксон. Но ведь надо же считаться с обстоятельствами. Он совершенно подавлен. Моя просьба к вам - разрешить ему встречаться с другими.
   Начальник (несколько развлеченный этой суетой). Будьте любезны, Миллер, позвоните. (Коксону.) Может быть, вам интересно послушать, что скажет о нем тюремный врач?
   Священник (звонит). Вы, по-видимому, не привыкли бывать в тюрьмах, сэр?
   Коксон. Нет. Но это такая печальная картина! А он совсем молодой человек. Я сказал ему: "Не пройдет и месяца, как вы выйдете из одиночки и окажетесь среди людей, это будет для вас такая приятная перемена!" А он отвечает: "Целый месяц!" "Ну, ну, - говорю я, - не надо унывать. Что такое месяц? Чепуха!" А он говорит: "Один день здесь, в этой камере, когда сидишь под замком и все думаешь и тоскуешь, тянется дольше, чем год на воле. Я ничего не могу поделать! - говорит он. - Я стараюсь держать себя в руках, но такой уж я человек, мистер Коксон!" Тут он закрыл лицо рукой, и, сквозь его пальцы покатились слезы. Так тяжело было смотреть...
   Священник. Это молодой человек с большими, немного странными глазами, не так ли? Кажется, не англиканской церкви?
   Коксон. Совершенно верно.
   Священник. Я его знаю.
   Начальник (вошедшему Вудеру). Скажите доктору, что я очень прошу его зайти сюда на минуту.
   Вудер отдает честь и выходит.
   Он ведь как будто не женат?
   Коксон. Нет. (Доверительно.) Но есть женщина, которой он очень предан. Не совсем-то там все благополучно. Это печальная история.
   Священник. Если бы не вино и не женщины, сэр, все тюрьмы можно было бы закрыть!
   Коксон (глядя на священника поверх очков). Д-да, но об этом я хотел бы поговорить с вами особо. Он надеялся, что ей разрешат прийти сюда и навестить его, но ей не разрешили. Конечно, он расспрашивал меня про нее. Я старался говорить как можно осторожнее, но я не мог лгать бедняге, когда он сидит здесь, это было бы все равно, что ударить его. Боюсь, что мои слова еще больше расстроили его.
   Начальник. Какие же новости вы ему сообщили?
   Коксон. Дело вот в чем. Муж этой женщины - грубый и злой человек, и она ушла от него. По правде говоря, она собиралась уехать с нашим молодым другом. Конечно, это дурно, но я уж им прощаю. Так вот, когда его посадили, она сказала, что будет сама зарабатывать себе на жизнь и ждать его возвращения. Это; было для него большим утешением. Но через месяц она! пришла ко мне, - хотя лично я с ней не знаком, - и говорит: "Я не могу заработать столько, чтобы прокормить детей. Мне и на себя не заработать. Я совсем; одна, у меня нет друзей, я должна от всех прятаться, чтобы муж не узнал, где я. Я совсем извелась!" И вправду, она очень похудела. "Мне, говорит, - придется идти в работный дом". Очень печальная история. А я ей и говорю: "Нет, только не это! У меня у самого жена и дети, я не богат, но лучше уж я поделюсь с вами чем могу, только бы вы не шли в работный дом". А она, славная женщина, отвечает на это: "Право же, я не могу брать у вас деньги. Я думаю, лучше уж мне вернуться к мужу!" Ну, я знаю, что он негодяй, пьяница притом, но не мог же я отговаривать ее.
   Священник. Конечно, нет.
   Коксон. Д-да. А вот теперь я жалею. Это было страшным ударом для бедного юноши. И вот что я хочу вам сказать: ему дали три года каторги. Надо бы сделать так, чтобы ему было полегче!
   Священник (проявляя признаки нетерпения). Вряд ли закон будет на вашей стороне.
   Коксон. Я боюсь, что здесь, в одиночке, он наверняка помешается, а ведь этого, я полагаю, никто не хочет. Когда я у него был, он плакал. Неприятно видеть, когда мужчина плачет.
   Священник. Они очень редко так распускаются.
   Коксон (глядя на него, говорит с внезапной враждебностью). Я держу собак.
   Священник. В самом деле?
   Коксон. Д-да. И скажу вам: даже если б какая-нибудь из них искусала меня, я не запер бы ее одну и не держал под замком месяц за месяцем.
   Священник. К сожалению, преступник не собака. Он наделен способностью сознавать, что хорошо, а что дурно.
   Коксон. Но так вы навряд ли заставите его понять подобные вещи.
   Священник. Мы, видимо, по-разному смотрим на это.
   Коксон. Опять же, как с собаками. Если с собакой обращаться ласково, она будет готова для тебя на все, но если ее запереть одну, она озвереет.
   Священник. Право, предоставьте судить о том, что хорошо для заключенных, тем, кто имеет больше опыта.
   Коксон (упрямо). Я знаю этого молодого человека. Уже несколько лет я наблюдаю за ним. Он слабонервный, у него нет никакой закалки. Отец его умер от чахотки. И меня беспокоит его будущее. Если его будут держать здесь взаперти одного, где он даже кошки не увидит, это кончится для него плохо. Я спросил его: "Что вы чувствуете?" А он ответил: "Я не могу объяснить вам, мистер Коксон. Но иногда мне хочется биться головой об стенку!" Нехорошо это.
   Пока Коксон говорит, входит тюремный врач. Это благообразный человек среднего роста, с живыми глазами. Он стоит, прислонившись к подоконнику.
   Начальник. Этот джентльмен считает, что одиночное заключение плохо действует на арестанта "Ка-три-ноль-ноль-семь". Фолдер, знаете? Такой худощавый молодой человек. Что вы скажете, доктор Клементе?
   Доктор. Ему не нравится сидеть в одиночке, но это не приносит ему никакого вреда.
   Коксон. Но он сам мне говорил.
   Доктор. Конечно, он будет это говорить, но ведь говорить можно все что угодно. Он даже не потерял в весе с тех пор, как попал сюда.
   Коксон. Я говорю о его душевном состоянии.
   Доктор. Пока что его душевное состояние вполне удовлетворительное. Он человек нервный, склонный к меланхолии. Никаких признаков чего-либо худшего я не замечаю. Я внимательно слежу за ним.
   Коксон (растерявшись). Я очень рад, что вы так говорите.
   Священник (более мягко и вкрадчиво). Именно во время одиночного заключения нам удается оказать на них некоторое влияние, сэр. Я говорю с точки зрения своего сана.
   Коксон (в замешательстве оборачиваясь к начальнику тюрьмы). Мне не хочется быть назойливым, но я просто боюсь за него после той неприятной новости, которую я сообщил ему.
   Начальник. Я непременно повидаю его сегодня.
   Коксон. Очень вам признателен. Но только, может, если вы видите его каждый день, вам и не заметно.
   Начальник (с некоторой резкостью). Если появятся какие-нибудь тревожные признаки, мне сейчас же доложат. У нас все предусмотрено. (Встает.)
   Коксон (следуя за ходом своих мыслей). Конечно, чего не видишь, о том и не думаешь. Но я вот повидал его, и теперь у меня все время на сердце скребет.
   Начальник. Мне кажется, что вы можете во всем положиться на нас, сэр.
   Коксон (успокоенный, извиняющимся тоном). Я надеюсь, вы поймете меня. Я простой человек и никогда не выступал против властей. (Обращаясь к священнику.) Я никого не хотел обидеть. До свидания!
   Когда он уходит, три представителя тюремной власти не смотрят друг на друга,
   но на лице каждого из них свое, особое выражение.
   Священник. Кажется, наш приятель думает, что тюрьма - это санаторий.
   Коксон (внезапно возвращается, с виноватым видом). Еще два слова. Эта женщина... Вероятно, мне не следовало бы просить вас об этом, но, может быть, вы разрешите ему повидаться с ней. Это было бы такой радостью для них обоих! Он все время думает о ней. Конечно, она не жена ему, но они оба такие несчастные. Вы не можете сделать исключение?
   Начальник (устало). Как вы сами изволили сказать, я не могу делать исключений. Никому не будет разрешено навещать его до тех пор, пока он не будет переведен в тюрьму для каторжных.
   Коксон. Понятно. (Довольно холодно.) Простите, что побеспокоил вас. (Снова выходит.)
   Священник (пожимая плечами). Вот уж действительно простая душа! Не пойти ли нам позавтракать, Клементс?
   Он и доктор выходят, беседуя. Начальник тюрьмы со вздохом садится за свой
   стол и берет перо.
   Занавес
   СЦЕНА ВТОРАЯ
   Часть коридора первого яруса тюрьмы. Стены выкрашены зеленоватой краской, на высоте человеческого плеча тянется полоска темно-зеленого цвета. Выше этой полоски стены выбелены. Почерневший каменный пол. Дневной свет пробивается сквозь окно с толстой решеткой в конце коридора. Видны двери четырех камер. В каждой двери - круглый глазок с крышкой. Если отвести ее вверх, можно увидеть, что делается внутри камеры. На стене у каждой камеры висит квадратная дощечка с именем заключенного, его номером и дисциплинарными пометками. Вверху видны железные мостки второго и третьего ярусов. Надзиратель, бородатый человек в синей форме, переднике и со связкой
   болтающихся ключей, выходит из камеры.
   Надзиратель (с порога обращаясь в глубь камеры). Когда с этим покончишь, принесу еще.
   О'Клири (его не видно. Говорит с ирландским акцентом). Да уж конечно, сэр-р!
   Надзиратель (ему хочется поболтать). Ну, я думаю, все-таки лучше такая работа, чем никакой.
   О'Клири. А вот это святая истина.
   Слышно, как вдали захлопывают и запирают дверь.
   Надзиратель (совсем другим, строгим голосом). Пошевеливайся с работой! (Закрывает дверь камеры и вытягивается в струнку.)
   По коридору проходит начальник тюрьмы в сопровождении Вудера.
   Начальник. Никаких происшествий?
   Надзиратель (отдавая честь). "Ка-три-ноль-ноль-семь" (указывает на одну из камер) отстает с работой, сэр. Он сегодня не выполнит задания.
   Начальник кивает головой и проходит к последней камере. Надзиратель уходит.
   Начальник. А здесь наш специалист по пилам?
   Достает из кармана пилку, в то время как Вудер распахивает дверь камеры. Виден заключенный Mоуни, лежащий в шапке на кровати поперек камеры. Он вскакивает и останавливается посредине камеры. Это человек лет пятидесяти пяти, широкий в кости, с торчащими ушами, что делает его похожим на летучую
   мышь, и злыми внимательными глазами стального цвета.
   Вудер. Шапку долой!
   Моуни снимает шапку.
   Выйди сюда!
   Моуни подходит к двери.
   Начальник (делает ему знак, чтобы он вышел в коридор, и, показывая пилку, говорит с ним, как офицер с солдатом). Это что еще за фокусы, милейший?
   Моуни молчит.
   Ну?
   Моуни. Просто так, время коротал.
   Начальник (указывая внутрь камеры). Мало работы, а?
   Моуни. При этой работе голова не занята.
   Начальник (постукивая по пилке). Можно было придумать что-нибудь получше этого.
   Моуни (угрюмо). А что тут придумаешь? Опять же сноровку надо сохранить на случай, когда выйду отсюда. Теперь мне поздно думать о чем-нибудь другом. (По мере того, как язык его развязывается, начинает говорить вежливо.) Вы же понимаете, сэр. Вот отсижу я свой срок, а через год или два попадусь опять. Но я не хочу осрамиться, когда буду на воле. Вы же гордитесь тем, что хорошо содержите тюрьму, ну, а у меня есть своя гордость. (Видя, что начальник тюрьмы слушает его с интересом, продолжает, указывая на пилку.) Я должен был делать что-нибудь такое. Никому от этого вреда не было. Я пять недель делал эту пилку, и она неплохо вышла. А теперь я, наверное, получу карцер или неделю на хлебе и воде. Вы тут ничего не можете поделать, сэр, я понимаю, я вполне вхожу в ваше положение.
   Hачальник. Послушайте-ка, Моуни, если я вам спущу на этот раз, вы мне дадите слово, что больше не будете делать ничего подобного? Подумайте! (Входит в камеру, идет в дальний ее конец, влезает на табурет и проверяет прутья оконной решетки. Возвращается.) Ну, как?
   Моуни (который все это время раздумывал). Мне осталось еще шесть недель в одиночке. А сидеть и ничего не делать я не могу. Мне нужно чем-нибудь занять себя. Предложение вы мне сделали джентльменское, сэр, но слово я дать не могу. Не стану же я обманывать джентльмена. (Указывая на пилку.) Еще четыре часа работы, и дело было бы сделано!
   Начальник. Да, а что потом? Вас бы поймали, вернули, наказали. Пять недель упорной работы, чтобы сделать пилку, а в конце концов карцер, и вы сидели бы там, пока вставят новую решетку. Стоит ли, Моуни?
   Mоуни (обозленно). Стоит, сэр!
   Начальник (потирая рукой лоб). Ну что ж! Двое суток карцера на хлебе и воде!
   Моуни. Благодарю вас, сэр. (Быстро поворачивается и, как зверь, проскальзывает в свою камеру.)
   Начальник смотрит ему вслед и качает головой; в это время Вудер закрывает и запирает на замок дверь камеры.
   Начальник. Откройте камеру Клинтона.
   Вудер открывает дверь. Клинтон сидит на табурете у самой двери и чинит брюки. Это маленький, толстый, пожилой человек с коротко остриженной головой и маленькими, как тлеющие угольки, темными глазами за дымчатыми стеклами очков. Он поднимается и неподвижно стоит на пороге, вглядываясь в
   посетителей.
   (Делая знак рукой, чтобы он вышел). Выйдите-ка сюда на минутку, Клинтон!
   Клинтон с каким-то унылым спокойствием выходит в коридор, держа в руке иголку и нитку. Начальник делает знак Вудеру, который входит в камеру и
   тщательно осматривает ее.
   Как ваши глаза?
   Клинтон. Не могу пожаловаться. Здесь не очень-то много солнца. (Делает движение головой, вытягивая шею.) Раз уж у нас зашел такой разговор, начальник, у меня есть просьба: прикажите парню в соседней камере вести себя потише.
   Начальник. А что случилось? Я не люблю доносов, Клинтон.
   Клинтон. Он не дает мне спать. Я и не знаю, кто это. (С презрением.) Наверное, из каторжных. Ему не место среди нас!
   Начальник (спокойно). Совершенно верно, Клип-тон. Мы переведем его, когда освободится какая-нибудь камера.
   Клинтон. Чуть свет он начинает ходить взад вперед, как дикий зверь. Я к этому не привык, меня это будит. И вечером тоже. Это несправедливо, начальник, раз уж на то пошел разговор. Сон - это для меня главное, единственное утешение, можно сказать, и его никто не должен отнимать у меня.
   Вудер выходит из камеры, и Клинтон, как будто вдруг погаснув, юрким
   движением проскальзывает туда.
   Вудер. Все в порядке, сэр. Начальник кивает. Вудер закрывает дверь и запирает ее на замок.
   Начальник. Кто это колотил утром в дверь?
   Вудер (направляясь к камере О'Клири). Вот этот, сэр, О'Клири. (Поднимает крышечку глазка и заглядывает в камеру.)
   Начальник. Откройте!
   Вудер распахивает дверь. О'Клири сидит за столиком у двери и как будто прислушивается. Он вскакивает и вытягивается на пороге. Это широколицый, скуластый человек средних лет. У него большой рот, тонкие губы, впалые щеки.
   Вудер. Что это за шутки, О'Клири?
   О'Клири. Шутки, ваша милость? Давненько я не слыхал шуток!
   Начальник. Зачем вы колотите в дверь?
   О'Клири. Ах, вот вы о чем!
   Начальник. Ведете себя, как баба!
   О'Клири. За последние два месяца я и вправду стал бабой.
   Начальник. Жалуетесь на что-нибудь?
   О'Клири. Нет, сэр.
   Начальник. Вы же не новичок, должны бы понимать!
   О'Клири. Да, я уж через все прошел.
   Начальник. Рядом с вами сидит мальчишка. Вы знаете, как это может на него подействовать.
   О'Клири. На меня накатило, сэр. Не могу я всегда быть спокойным.
   Начальник. С работой у вас все в порядке?
   О'Клири (берет в руки тростниковый мат, который он плетет). Я это могу делать не глядя. Самая дрянная работа: тут и мышиных мозгов не требуется. (Рот у него начинает кривиться.) Это вот где во мне сидит. Хоть бы немного шума! Ну вот самую малость - мне бы сразу полегчало.
   Начальник. Вы знаете не хуже моего, что, если бы вы работали в мастерских, вам тоже не разрешали бы болтать.
   О'Клири (с многозначительным видом). Языком - нет!
   Начальник. А как же?
   О'Клири. Ну, там бы я все равно наговорился.
   Начальник (улыбаясь). Ну, так не разговаривайте больше с помощью двери!
   О'Клири. Не буду, сэр. У меня хватит ума не повторяться.
   Начальник (поворачиваясь). Спокойной ночи!
   О'Клири. Спокойной ночи, ваша честь! (Возвращается в камеру.)
   Начальник закрывает дверь.
   Начальник (глядя на дощечку с характеристикой). Ничего не могу поделать: нравится мне этот пройдоха!
   Вудер. Да, он душевный человек, сэр.
   Начальник (указывая вдоль коридора). Попросите сюда доктора, мистер Вудер.
   Вудер отдает честь и уходит по коридору. Начальник подходит к двери камеры Фолдера. Здоровой рукой он дотронулся было до глазка, но, так и не открыв его, качает головой и опускает руку. Потом, внимательно прочитав дощечку с характеристикой, открывает дверь камеры. Фолдер, который стоял, прислонясь к
   двери, вскрикивает от неожиданности и чуть не падает вперед.
   (Делая ему знак выйти из камеры.) Скажите мне, не пора ли вам успокоиться, Фолдер?
   Фолдер (с трудом переводя дыхание). Да, сэр.
   Начальник. Вы понимаете, о чем я говорю? Что толку биться головой о каменную стену?
   Фолдер. Понимаю, сэр.
   Начальник. Ну, так как же?
   Фолдер. Я стараюсь, сэр.
   Начальник. Вам не спится?
   Фолдер. Сплю очень мало. Самое плохое время - от двух часов ночи до подъема.
   Начальник. Почему?
   Фолдер (губы его кривятся в подобие улыбки). Не знаю, сэр. Я всегда был нервным. (Внезапно ею точно прорвало.) Ночью все кажется таким огромным. У меня такое чувство, будто мне в жизни не выйти отсюда.
   Начальник. Это все - воображение, мой друг. Возьмите себя в руки!
   Фолдер (со столь же внезапной ноткой отчужденности). Да, придется!..
   Начальник. Вы думали о всех остальных, которые сидят здесь?
   Фолдер. Они привыкли.
   Начальник. Но все они когда-то прошли через это впервые, как вы сейчас.
   Фолдер. Да, сэр, я думаю, что со временем и я стану таким, как они.
   Начальник (несколько оторопев от подобного ответа). Гм, да. Это зависит только от вас. Послушайте, подтянитесь, будьте умницей. Вы еще очень молоды. Человек может устроить свою жизнь, как он сам хочет.
   Фолдер (задумчиво). Может быть, сэр.
   Начальник. Возьмите себя в руки. Вы читаете что-нибудь?
   Фолдер. Слова не доходят до меня. (Опуская голову.) Я знаю, это нехорошо, но я не могу не думать о том, что происходит на воле. Из своего окна я ничего не вижу.
   Начальник. У вас был посетитель. Он сообщил вам что-нибудь неприятное?
   Фолдер. Да.
   Начальник. Вам не следует думать об этом.
   Фолдер (оглядываясь на свою камеру). Как же я могу не думать, сэр?
   Внезапно застывает, так как появляются Вудер и доктор. Начальник жестом
   приказывает ему вернуться в камеру.
   (Торопливо, вполголоса.) Мой разум в полном порядке, сэр. (Возвращается в камеру.)
   Начальник (доктору). Пойдите, Клеметс, и осмотрите его.
   Доктор входит в камеру. Начальник прикрывает за ним дверь и отходит к окну.
   Вудер (следя за ним). Мне очень жаль, что вам так докучают, сэр. Вообще-то они всем вполне довольны.
   Начальник (сухо). Вы так думаете?
   Вудер. Да, сэр. По-моему, все это из-за рождественского праздника.
   Начальник (про себя). Как странно!
   Вудер. Прошу прощения, сэр?
   Начальник. Рождество!.. (Отворачивается к окну.)
   Вудер смотрит на него с некоторым беспокойством.
   Вудер (внезапно). Вы думаете, мы недостаточно отметили праздник, сэр? Может быть, вы хотите что-нибудь добавить?
   Начальник. Нет, не нужно, мистер Вудер.
   Вудер. Слушаю, сэр.
   Доктор выходит из камеры Фолдера, и начальник жестом подзывает его.
   Начальник. Ну как?
   Доктор. Трудно что-нибудь о нем сказать. Нервный, конечно.
   Начальник. Есть ли основания подавать о нем рапорт? Скажите откровенно, доктор!
   Доктор. Ну, разумеется, одиночка ему не так уж полезна, но то же самое я мог бы сказать об очень многих из них. Несомненно, в мастерских они чувствовали бы себя лучше.
   Начальник. Вы хотите сказать, что и о других следовало бы доложить?
   Доктор. По крайней мере, о десятке! Что касается этого молодого человека, одиночное заключение действует ему на нервы, но ничего ясно выраженного нет. Возьмите вот этого парня (указывает на камеру О'Клири) по-своему он страдает ничуть не меньше. Если бы я отступил от чисто внешних данных, я не знал бы, что думать. По совести говоря, сэр, я не знаю, как можно выделить его среди всех других. Он не потерял в весе. Зрение у него нормальное, пульс хороший, говорит здраво.
   Начальник. Нет ли состояния подавленности?
   Доктор (качая головой). Если вы хотите, я могу написать на него рапорт, но тогда уж мне придется доложить и о других.
   Начальник. Понимаю. (Смотрит на камеру Фолдера.) Значит, бедняге придется потерпеть! (Говоря это, он рассеянно смотрит на Вудера.)
   Вудер. Прошу прощения, сэр?
   Не отвечая, начальник медлит, уставясь на него, потом поворачивается на
   каблуках и уходит. Слышен звук, как будто бьют по металлу.
   Начальник (останавливаясь). Мистер Вудер?
   Вудер. Опять начали колотить в двери, сэр. Я так и думал, что это еще повторится. (Спешит вперед, обгоняя начальника тюрьмы, который медленно следует за ним.)
   Занавес
   СЦЕНА ТРЕТЬЯ
   Камера Фолдера. Выбеленная комната в тринадцать футов длиной, семь - шириной и девять - высотой, со сводчатым потолком. Пол темный, кирпичный, лоснящийся. В задней стене камеры высоко расположенное окно из непрозрачного стекла, забранное решеткой. В окно вделан вентилятор. В середине противоположной стены узкая дверь. В углу свернутые матрац и постельные принадлежности (два одеяла, две простыни, покрывало). Над ними деревянная полочка, на ней в виде симметричной пирамидки лежат библия и несколько книжек религиозного содержания. Там же черная головная щетка, зубная щетка и кусок мыла. В другом углу поставленная стоймя деревянная койка. Под окном отдушина с темной крышкой, другая - над дверью. Работа Фолдера (рубашка, в которой он делает петли для пуговиц) висит на гвозде над деревянным столиком, на котором лежит открытый роман "Лорна Дун". В углу около двери небольшой квадратный экран из толстого стекла. Он скрывает вделанный в стену газовый рожок. В камере есть еще деревянный табурет, под которым стоит пара
   башмаков. Под окном поставлены в ряд три блестящие круглые жестянки. При быстро угасающем свете дня виден Фолдер. Без башмаков, в одних носках, он неподвижно стоит, наклонив голову к двери, и прислушивается. Потом бесшумно подходит ближе к двери, стоит, слушает жадно, напряженно, стремясь уловить что-нибудь, хотя бы самый незначительный шум извне. Внезапно вздрогнув, выпрямляется, будто услышал что-то, и стоит, застыв. Затем с тяжелым вздохом направляется к своей работе и глядит на нее, опустив голову. Он делает стежок или два с видом человека, глубоко погруженного в скорбь, и каждый стежок как бы возвращает его к жизни из небытия. Немного погодя, вскакивает и начинает шагать взад вперед по камере, поворачивая голову из стороны в сторону, как зверь в клетке. Опять останавливается у двери, прислушивается и, приложив ладони с растопыренными пальцами к двери, прижимается лбом к железу. Затем медленно идет к окну, ведя пальцем по цветной полоске, которая тянется через всю стену. Остановившись под окном, снимает крышку с одной из жестянок и внимательно всматривается в нее, точно хочет найти себе товарища в своем отражении. Почти совсем стемнело. Вдруг он роняет крышку, и она с грохотом падает на пол - это единственный звук, который нарушил тишину. Фолдер пристально вглядывается в стену, где белеет в темноте висящая на гвозде рубашка; кажется, будто он видит там кого-то или что-то. Вдруг раздается резкий щелкающий звук: это в камере за стеклянным экраном включился свет. Теперь камера ярко освещена. Фолдер ловит ртом