Гор Геннадий Самойлович. Глиняный папуас

   - Огромное,- ответил я.- А если не веришь, спроси Громова. И костюм на тебе мой.
   Он посмотрел на свой, то есть на мой, костюм и улыбнулся, как обычно улыбаюсь я, чуточку растерянно.
   - Костюм-то я мог взять в химчистке на время, воспользовавшись знакомством, а вот твою внешность как я мог заимствовать, не знаешь?
   - Не знаю. И удивляюсь. Наверное, Громов тоже не знает.
   - Знаю,- сказал Громов.- Это все наука и техника.
   - Какая наука? Наша?
   - Нет, пока еще не наша. А с другой планеты.
   - И все равно непонятно,- сказал я.- Во-первых, на другой планете меня не знают. А во-вторых, корабль прилетел и улетел обратно в меловой период, а я родился в 1952 году.
   - А это точно? - спросил мальчик.- Ты не ошибаешься?
   - Не ошибаюсь,- сказал я.- Видел в документе. И кроме того, каждый год празднуют мое рождение. В этом году хочу Громова пригласить. А если ты не откажешься, то и тебя.
   - Я не могу,- сказал с грустью мальчик.
   - Почему?
   - Исследователи не разрешают. А кроме того, душа не лежит. Представляешь, если бы я отмечал все дни рождения, сколько бы их накопилось с мелового периода.
   Я невольно прикусил себе язык. Бестактно было затевать разговор на эту тему. Недаром Громов чуть заметно толкнул меня локтем.
   Он еще раз толкнул меня локгем, а потом шепнул:
   - На сегодня хватит. Пойдем. Больше нельзя.
   Мне очень хотелось задержаться в кабинете и узнать то, чего я узнать не успел, но я постеснялся. И мы с Громовым вышли из кабинета, а мальчик остался там рядом со стеллажами, письменным столом и портретом великого русского путешественника Пржевальского.
   Когда мы прошли коридор и оказались в бывшей детской, я вдруг сообразил, что, в сущности, ничего не узнал и даже не выяснил, почему на мальчике был мой костюм.
   Насчет костюма с Громовым говорить было как-то неловко. Да и черт с ним, с костюмом. Я его, по правде говоря, не любил и хотел даже, чтобы он побыстрее износился после химчистки. После чистки вещи всегда быстрее изнашиваются.
   Наше сходство с мальчиком - это совсем другое дело. О сходстве нужно немедленно узнать.
   - Ты заметил,- спросил я Громова,- что он очень похож на меня?
   - Заметил,- сказал Громов.
   - А чем ты объясняешь это сходство?
   - Тем, что сегодня четверг.
   - А если сегодня был бы но четверг, а пятница?
   - По пятницам он бывает похож на меня.
   - Только по пятницам?
   - Да, только по пятницам. В пятницу мы обычно с ним встречаемся и разговариваем.
   - Значит, он может превращаться в кого захочет?
   - Нет, это гораздо сложнее. Он, в сущности, не меняется, остается самим собой. А что касается сходства, оно нам только кажется. Он ведь улетел на свою планету вместе с экспедицией еще в меловой период.
   - А кто же это? Не он, что ли?
   - Не совсем. Но почти он. Это его копия.
   - Его копия? Понимаю. Но не моя и не твоя. А он так похож на меня.
   - Случайное сходство. То есть не совсем случайное. Просто он занял у тебя свою внешность.
   - Зачем? Разве у него нет своей?
   - Представь себе, нет. Он ведь только внутренняя копия. Копия чувств, мыслей. Копия характера. А внешность? Внешность... Внешность его создается в воображении того, кто с ним говорит. Я еще не до конца понял, в чем тут дело. Он мне обещал еще раз объяснить, но как-то неудобно напоминать. Он уже мне пять раз объяснял, но до конца понять не могу. В нашем мышлении еще нет таких понятий. А он этого не знает и может подумать про меня, что шарики плохо работают.
   - Почему же он говорил так просто, совсем обыкновенно, как мы? От тебя, что ли, научился?
   - Да нет! Это мы так воспринимаем, так же, как его внешность. Он даже не говорил, а только думал. Тебе только казалось, что он говорит.
   - А костюм? Костюм на нем был мой, тот, что мать отдала в химчистку на Большом проспекте. Откуда он об этом костюме догадался? Он же его не видел.
   - Зато ты видел, чудак. Ты и одел его в этот костюм.
   - Но он же в химчистке!
   - Не только в химчистке,- сказал Громов,- но и в твоей памяти тоже. Вот он и воспользовался твоей памятью. Понимаешь?
   - Допустим, понимаю. Но это не важно. Важнее другое. Как же он без внешности? Значит, он невидимка?
   - И да, и нет.
   - Но как же в таком случае его обнаружил твой отец?
   - Не мой отец его обнаружил, а он отца. Отец разбирал коллекцию древних предметов, найденных им в Воронежской области, прежде чем выставить их в Институте археологии. И вдруг услышал голос. Но об этом пока никому. Через полгода или через год отец сделает публикацию, и тогда о находке узнает весь мир.
   - А почему через полгода, а не раньше?
   - Слишком все необыкновенно, а многое и противоречит логике, так называемому здравому смыслу. Если бы это случилось в физике или кибернетике, тогда бы не удивились, а это же в археологии. Тут сразу нельзя, а надо все подготовить и систематизировать... Отец даже от археологов скрывает, говорит, занят дешифровкой. А к чему дешифровка, когда он говорит на любом языке.
   - Но все-таки. Хоть на месяц бы раньше. А то так долго!
   - Нельзя.
   - Понимаю. Мне Витька объяснял. Чтобы не нанести вред науке.
   Я еще посидел немножко в комнате Громова. А потом Громов зевнул, и я подумал, что пора уходить домой.
   Дома все были чем-то расстроены. Мать сказала мне:
   - Понимаешь, Саша, какая неприятность!
   - А что?
   - Твой костюм пропал, что я отдала на прошлой неделе в чистку. Я ходила туда, просила ускорить. Заведующая говорит: "Вам всегда надо все без очереди. Надо уважать и других клиентов. Чем они хуже?". И начала, начала. Я возмутилась, хотела забрать и отдать в другое место, а костюма нет. Обещает возместить деньгами. Но ведь ты так любил этот костюм.
   Витьке я об этом, конечно, ни слова. Но дома чуть не проговорился. Мать опять завела разговор о костюме, что так загадочно пропал в химчистке. А я сдуру и брякнул:
   - Видел я свой костюм на одном...
   - Где? - перебила мать.
   - Нигде. Просто так. На Васильевском острове.
   Мать сразу же оживилась и стала допрашивать. На ком? Когда? Почему?
   Я ужасно покраснел и растерялся. Врать я не любил, а сказать правду язык не поворачивался. Да и как я мог объяснить матери, что мальчик взял мой костюм не в химчистке, а вынул из моей памяти? Все равно бы не поняла и не поверила, а чего доброго, еще пошла бы к Громовым или заявила бы в угрозыск. Вот и пришлось выкручиваться.
   - Да на одном прохожем я видел. На Васильевском. На одном незнакомом школьнике.
   - А что ж ты его не остановил?
   - Растерялся. Да и подумал, вдруг не мой? А знаешь, как зря обидеть невинного человека.
   - Невинного? Невинные в чужих костюмах не ходят. Заведующая тоже расстроена. Может, придется выплачивать из жалования. "Первый такой случай", говорит. Мне даже ее жалко.
   Мать замолчала. А я постарался скорей забыть о пропавшем костюме и о заведующей. Хотя мальчик был ни при чем, а все-таки это накладывало на него тень, какой-то нежелательный отпечаток.
   О костюме я больше не вспоминал, а думал о мальчике. Скучно ему там одному вместе с Пржевальским в кабинете. Да и Пржевальский - не Пржевальский, а только портрет. Ждет, наверное, пятницу, когда его навестит Громов. Но он очень терпеливый и выдержанный, много миллионов лет ждал, чтобы передать информацию человечеству. А тут еще задержка на полгода или на год. А причина - осторожный характер громовского отца, нелюбовь его к спешке и сенсации.
   Очень мне хотелось повидаться хотя бы еще раз с мальчиком. Но было неловко опять просить Громова. Ведь прошли не миллионы лет, а всего два дня.
   Утром, причесываясь, я подошел к зеркалу и даже отпрянул. На меня смотрел мальчик и приветливо мне улыбался. Не сразу я сообразил, что это не мальчик, а, кажется, только я сам.
   И тут впервые в жизни мне пришел в голову странный вопрос. Кто я? Откуда?
   Казалось, этот вопрос задал себе не я сам, а мальчик, смотревший на меня из рамки. Он, по-видимому, хотел знать обо мне то, чего я и сам не знал. А я знал о себе все, кроме самого главного. И только сейчас мне это пришло в голову. До меня жили десятки тысяч мальчиков, сменяя один другого п превращаясь во взрослых мужчин. Со всеми этими мальчиками я не был и не мог быть знаком. Они были в прошлом, задолго до меня и затерялись в потоке времени. Но вот я познакомился с мальчиком, который жил еще до всех этих мальчиков. Он так и не стал взрослым, пронеся свое детство сквозь миллионы лет и все для того, чтобы передать нам нечто важное, чего никто на Земле не знает.
   Может, для него время текло по-другояу, чем для нас, как в фантастических романах, но все равно, даже если годы равнялись неделям... Очень уж он в тот раз был похож на меня. Так похож, что я тогда даже подумал, уж не существовал ли я тоже в меловой период? Но сразу же прогнал эту мысль. Уж очень нескромно так о себе думать.
   В прошлом году я сдуру сказал Витьке:
   - Я родился в 1952 году. Бабушка смеется, говорит, что это было совсем недавно, почти вчера. А мне иногда кажется, что я жил всегда. Просто невозможно представить без себя Землю.
   Витька хмыкнул носом и сказал важно:
   - Ну, понятно, ты законченный идеалист.
   И при этом презрительно сплюнул.
   - А что такое идеалист? - спросил я.- Что-нибудь вроде тунеядца и стиляги или еще хуже?
   - Хуже,- сказал Витька.- Идеалист - это тот, кто воображает, что он есть на самом деле, а другие все только кажутся.
   - Не понимаю,- признался я.- Вот, допустим, я идеалист. Значит, я существую, а ты не существуешь, а только кажешься?
   - Точно,- кивнул Витька.
   - А как с родителями и учителями? Они тоже кажутся?
   - Идеалист думает, что они только кажутся.
   - Не будем говорить о родителях и об учителях. Каждый знает, что они не только кажутся, а существуют. А вот Агафонычев существует или только кажется?
   - А как ты сам думаешь? - спросил Витька.
   - Существует.
   И я понял, что я не идеалист. И Витька тоже, наверное, об этом догадался, но не подал вида. Очень уж ему хотелось зачислить меня в идеалисты.
   То, что я узнал от Витьки, очень меня поразило. На другой день, придя в класс, я очень долго рассматривал Елену Ивановну, преподавательницу английского языка, ее глаза, нос, губы, бородавку на щеке и спрашивал себя, существует она или только кажется?
   Может, она заметила, что я так бесцеремонно разглядываю ее нос и бородавку и рассердилась, вызвала и заставила меня читать и переводить отрывок из Джека Лондона про собаку и поставила двойку, хотя я не так уж плохо переводил. И я сразу перестал сомневаться, что она существует. Двойка меня убедила.
   Все это было в прошлом году. И у нас с Витькой больше и разговору не было о том - идеалист я или нет. Кажется, и Витька в этом больше не сомневался. Но сегодня, когда я увидел свое отражение в зеркале и принял себя за мальчика с другой планеты, во мне зародилось горькое сомнение - не идеалист ли я? Ведь мальчик-то там в кабинете, вероятно, только показался мне, а я подумал, что он существует в самом деле.
   Эта мысль чрезвычайно огорчила меня. Неужели я не мог отличить кажущееся от настоящего? Вот Витька, тот бы никогда не ошибся.
   Встретились мы с Громовым на лестнице.
   - Ты ко мне? - спросил он.
   - К тебе. Мне необходимо срочно повидаться с мальчиком.
   - А, собственно, зачем?
   - Выяснить одно обстоятельство.
   - Если про костюм, то не стоит выяснять. Обидится. Он ведь костюм взял нз твоей памяти, а не из химчистки.
   - А ты откуда знаешь про костюм?
   - Твоя мать встретила меня вчера и рассказала. Но это просто совпадение. Ему чужие вещи не нужны. И из кабинета он тоже не выходит. Я за зто ручаюсь.
   - Да нет. Я не про костюм у него хочу выяснить.
   - А про что?
   - Про то, кажется он или существует на самом деле?
   - Он и существует и кажется.
   Я немножко растерялся от этого неожиданного ответа. И впервые пожалел, что сейчас нет со мной Витьки. Витька уж наверняка знал - можно ли одновременно и существовать и казаться. Он ведь все энциклопедии читал.
   - А это не идеализм? - спросил я Громова.
   - Нет, не идеализм. Ведь мы тоже существуем и кажемся.
   - Не понимаю,- сказал я.
   - Сейчас объясню. Вот ты считаешь Витьку очень умным и многознающим. И я тоже считал. А потом разубедился. Значит, одно дело - это Витька, каков он есть на самом деле. А другое - каким он мне казался.
   - Значит, мальчик тоже не такой, какой он есть на самом деле?
   - Нет, тут дело сложнее. Теория информации, воздействие неизвестных нам импульсов на сферу, ведающую воображением, нет, не телепатия, другое. Он мне объяснял.
   - А ты мне объяснишь?
   - Некогда. Мать послала за дрожжами. Пирог хочет печь. У нас гости будут. Археологи, антропологи. Ну, пока!
   Хоть я никогда не видел антропологов, но очень на них рассердился. Из-за них и из-за этого несчастного пирога пришлось отложить свидание с мальчиком.
   Чтобы не томить других и самого себя, я пропущу целую неделю и прямо расскажу о моей второй встрече с мальчиком.
   Когда Громов открыл дверь в кабинет, мне опять стало холодно. Даже почему-то холоднее, чем в прошлый раз.
   Мальчик стоял на том же месте и улыбался. И в этот раз он тоже был похож на меня, но меньше. Гораздо меньше. Во-первых, он был чуть повыше меня и пошире в плечах. А во-вторых, у него были чуть заметные рыжие усики, как у Девяткина. В прошлый раз этих усиков не было. Выросли за неделю.
   Я посмотрел на его костюм. Костюм тоже был мой, но теперь не тот, что потерялся на Большом в химчистке, а серый, новый, в полоску. Тот, что остался дома в шкафу.
   Я сразу подумал: интересно, висит он еще там на металлической распялке или уже исчез?
   Потом я покраснел от стыда и испугался: не догадался ли мальчик?
   А мальчик, по-видимому, догадался.
   - Да, костюм твой,- сказал он.- Извини. Я его занял у тебя на время.
   - Из памяти? - спросил я.
   - Разумеется, не из шкафа. Я ведь никуда не выхожу.
   - И давно?
   - Начиная с мелового периода, когда инженеры и физиологи сделали копию.
   - А как они ее сделали?
   - Об этом я расскажу не тебе.
   - А кому?
   - Вашим ученым и специалистам. Да и им, чтобы понять принцип, придется отказаться от старых навыков мышления.
   - А ты существуешь или только кажешься?
   Мальчик хмыкнул носом совсем как Витька Коровин, но плевать на пол не стал, наверное, пожалел труды громовской матери.
   - А ты сам как думаешь?
   - Когда шел сюда, думал, что ты кажешься.
   - А сейчас?
   - Сейчас не уверен.
   - Так ты хочешь, чтобы я тебя разуверил, не так ли?
   - Нет, мне этого не надо.
   - Чего же ты хочешь?
   - Хочу узнать истину.
   - Это похвально,- сказал мальчик,- но не знаю, понравится ли тебе истина. Дело в том, что я больше кажусь, чем существую.
   - А это можно? Это не противоречит законам природы?
   - Нисколько. Тот, настоящий, мальчик улетел на свою планету еще в меловой период и, наверное, давно умер. А я его копия. Моя задача в том и состоит, чтобы всем казаться этим мальчиком. Не знаю только, получается ли у меня.
   - Получается,- сказал я.
   Громов промолчал, хотя вопрос относился и к нему тоже. По его лицу я догадался, что он мое мнение разделяет не целиком.
   - В конце концов,- сказал мальчик,- я немножко артист. Играю того, кого я должен напоминать, но что делать? Все биологические существа бронны. А я с мелового периода нисколько не изменился.
   - А усики? - спросил я.- Их не было в прошлый раз.
   - Это маленькая накладка. Не обращай, пожалуйста, на нее внимания.
   - Ладно,- сказал я.- Так и быть. Не буду обращать внимания.
   Но обещания, конечно, не сдержал. То смотрел на усики, то на серый, новый костюм в полоску и думал при этом - висит ли он еще там, в шкафу, на металлической распялке или уже не висит.
   Эта назойливая и бесстыдная мысль о костюме очень мне мешала сосредоточиться и задать мальчику (копии) какой-нибудь умный и имеющий научное или техническое значение вопрос. Кроме того, эта мысль мешала мне чувствовать себя представителем планеты Земли, принимающим участие в беседе с копией мальчика с другой планеты.
   Вообще я забыл о том, что я представитель, и о том, с кем я говорю. Отчасти в этом виноват был сам мальчик (копия), который уж очень обыкновенно и просто выглядел в моем костюме.
   Я оглянулся и посмотрел на Громова. Лицо у него было напряженное и сосредоточенное. И по выражению его лица я понял, что мне надо подтянуться и проявить себя, ведь все-таки я представитель земного человечества, хотя меня никто не уполномочивал.
   Я подумал, помолчал, потом спросил мальчика:
   - А чем ты питаешься?
   - Ничем.
   - Абсолютно ничем?
   - Только духовной пищей.
   - Наверное, берешь без спросу книги, что стоят на этих стеллажах?
   - Почему без спросу? Случается, и спрашиваю. Но читаю я мало. Больше вспоминаю. Ведь в моей памяти записано все, что накопила история цивилизации той планеты, с которой прилетел мальчик на Землю в меловой период.
   - И ты все помнишь?
   - Не все. Иногда и забываю. И тогда начинаю сам себя спрашивать и экзаменовать. Больше ведь некому. Все улетели. Я один остался у вас на Земле. И ждать мне долго пришлось, пока появится человечество. Эволюция не спешит. А когда были ледниковые периоды, я думал, все погибнет. Ведь против человечества были не только холода, но даже теория вероятности. Все висело на ниточке. А я ничем не мог помочь. Я ведь был только зрителем. В этом была ошибка мальчика, чьей копией я стал. Он очень хотел остаться на Земле. Очень! Он очень ее полюбил. И он очень хотел помочь людям, когда они появятся, но он не догадался, что только цивилизованное человечество сможет найти с ним общий язык. Людям диким, не цивилизованным помешают суеверие и страх. Сколько раз меня принимали то за бога, то за дьявола, когда я пытался вмешаться в человеческие дела. Потом я махнул рукой и стал созерцателем. Первый, с кем я заговорил, был археолог, отец твоего приятеля. Но он тоже из тех, кто не любит спешить. Пишет докторскую диссертацию. А когда напишет, тогда и сообщит человечеству о своей находке. Вот потому мне и приходится беседовать с тобой вместо того, чтобы принимать здесь представителей прессы и ученых.
   Я с укоризной взглянул на Громова. Громов покраснел. Потом сказал негромко и рассудительно, как всегда:
   - Дело не в докторской. Мой отец никогда за степенями не гнался. Но он ненавидит шумиху, сенсацию, хочет все систематизировать, привести в полный порядок. Прежде изучить вопрос, а потом уже приглашать журналистов. Он не хочет, чтобы получилось так, как с плезиозавром, или с теми находками, которые потом не подтвердились.
   - Но эта находка,- показал я на копию мальчика,- не может не подтвердиться.
   - Всякое на свете бывает. А вдруг скажут, что подделка и фальсификация, как было с палеолитическими рисунками в одной пещере. Ведь на удочку попался такой крупный специалист, как сам аббат Брейль. Археологи самый недоверчивый народ. Они не верят не только другим, но даже себе.
   - Но ведь факт налицо.
   Я опять показал на мальчика, сделавшего вид, что речь идет совсем не о нем.
   - Отец иногда сомневается,- продолжал Громов,- и говорит, что, может, это все кажется. Малоизученное, чисто телепатическое явление или что-то вроде миража.
   Меня немного удивило, что Громов это сказал при мальчике.
   Мальчик хмыкнул носом совсем как Витька.
   - Это я мираж? Это я телепатическое явление? Ну и ну!
   - Да нет, успокойся,- сказал Громов.- Это отец не от себя думает, а от своих будущих оппонентов. Подготавливает себя на всякий случай.
   - И все же так тянуть не стоит,- сказал я.- А если мальчик заболеет или случится другое несчастье, пожар, например?
   Громов вдруг рассмеялся. Мне показался неуместным его смех, да и мальчику тоже.
   - Витька Коровин,- сказал Громов,- предложил мне застраховать его от пожара и смерти. У него знакомый есть, в райстрахе работает.
   - А-а! - догадался я.- Это тот, который похож на Шекспира и даже на Айвазовского.
   - А зачем страховать? - продолжал Громов.- Он не боится ни огня, ни смерти. Да и этот, похожий на Айвазовского, захочет поглядеть, прежде чем дать оценку.
   - Точно,- сказал я.- Страховать преждевременно. А кроме того, он не частная собственность, а археологическая находка и, значит, принадлежит государству.
   Громов, видно, понял это, как намек.
   - Разумеется, вещь государственная. Он в кабинете хранится временно. Пока отец готовит материалы и пишет докторскую. А потом отец его вернет.
   - Куда?
   - Куда? Конечно,в музей.
   Я вспомнил глиняного папуаса, державшего в руках натянутый лук со стрелой, и то, как отломился палец и вылетела стрела и попала прямо в Витьку, стоящего со мной рядом.
   - А хорошо ли ему будет в музее? - спросил я.- И администрация там но очень важно работает. По ее недосмотру у папуаса отломился палец.
   - Это не из-за халатности администрации. Это теория вероятности виновата. Случай.
   Тут в разговор вмешался мальчик (копия).
   - Действительно, случай,- сказал он.- На нашей планете тоже подобный случай был. Философ мне рассказывал. В него в детстве, тоже, как в Витьку, попала стрела. Он после этого и выбрал себе такую редкую профессию и научился размышлять.
   - А разве у вас есть папуасы?
   - Не совсем папуасы, но были когда-то. Первобытные люди.
   - Это очень интересно,- сказал я,- но ответь, пожалуйста, на один вопрос. Ты согласишься стоять в музее?
   - Не соглашусь,- ответил мальчик.
   - Ну вот, видишь,- сказал я Громову.- Он не согласится. Да и глупо стоять в шкафу в одной и той же позе и не шевелиться. Он же живой.
   - Не будем предрешать вопрос,- возразил Громов.- Живой он или неживой, пусть решит наука.
   Меня немножко обидело его замечание. Неужели мы без науки не можем решить сами? Ведь даже невооруженным глазом видно, что почти живой. Уж во всяком случае, не мертвый.
   Когда я простился с копией мальчика и мы с Громовым вышли из кабинета, я сказал:
   - И все-таки я не представляю себе, как он будет стоять в музее все в одной и той же позе и не шевелиться. А если спина зачешется или нога устанет?
   - Не зачешется,- возразил Громов.- Как-нибудь привыкнет. Да ведь и музей рано закрывают, особенно перед выходным. А когда уйдут посетители и женщина из охраны, он может делать все, что захочет. Но все дело в том, что он не захочет.
   - Почему? Ведь все чего-нибудь хотят.
   - А он другой. Он копия. У него нет желания, кроме одного.
   - Какого?
   - Делать вид, что он и есть тот мальчик.
   - Но он почти тот.
   - В том-то и дело, что почти. Но у того было много желаний. А всего сильнее он хотел остаться на Земле и повидаться с будущим человечеством.
   - Что ж, желание неплохое. Я, может, на его месте тоже этого захотел бы. Интересно же быть посредником между двумя цивилизациями.
   - Живым посредником - да. Но это же только копия.
   - А верно ли,- перебил я,- что у него нет желаний? Ведь я же сам слышал, как он сказал, что не согласится стоять в музее.
   - Будут спрашивать eго согласия! Он ведь археологическая находка, экспонат. Ведь глиняного папуаса не спрашивали хочет он или не хочет натягивать лук.
   - Может, потому он и выстрелил,- пошутил я.
   - Мы об этом выстреле много раз спорили.
   - С кем? С Витькой?
   - Нет, с мальчиком. С копией этой. Он по теории вероятности много знает. И по теории игр. И говорить с ним очень интересно.
   - Значит, он живой.
   - Неизвестно. Скорей всего, нет. Но когда-нибудь мы узнаем.
   - Когда?
   - Когда отец закончит докторскую и приведет в строгую систему все факты. Отец и сам не знает, куда его отнести. Живым принято называть существо биологическое. Его признаки - дыхание, обмен веществ. А он в этом не нуждается. Он еще проблема, загадка. Понимаешь? А мой отец настоящий ученый. Он хочет найти ответ на этот вопрос. И только после того выступить в печати.
   - Ну, а копия не может ему в этом помочь?
   - Кроме одного - казаться мальчиком. Вот он и кажется... У отца, правда, есть одна идея, которая мне очень нравится. Иногда он думает, что это не копия, а сам мальчик. А за копию мальчик себя выдает, чтобы мы его не спрашивали, как он сумел прожить несколько миллионов лет. Может, это тайна далекой внеземной цивилизации. Так думает мой отец. И тогда у него возникает желание порвать ту часть диссертации, которую он уже написал.
   - Я бы на его месте порвал. Ясно, что это мальчик, а не копия. И в музей его ставить нельзя. Попробуй-ка сам постоять не шевелясь в одной позе.
   - Отец мой тоже иногда так думает. А иногда он приходит в отчаяние от того, что загадка почти неразрешима.
   Мы постояли с Громовым в коридоре у шкафа, на котором торчало несколько желтых древних человеческих черепов. Было тихо и немножко загадочно и казалось даже, что черепа прислушиваются к нашей беседе.
   Потом Громов сказал:
   - На улице льет дождь.
   И посмотрел на мои ноги в новых сандалетах.
   - А мне казалось, что ты в ботинках пришел на микропористой подошве.
   - Это не я. Ты ошибаешься. Это мальчик.
   - А ведь верно. На его ногах я видел твои непромокаемые ботинки. Не бойся, не пропадут.
   - Знаю. Но костюм в химчистке все-таки почему-то пропал.
   - Случайное совпадение,- сказал Громов.- Или по ошибке выдали другому, спутав его с тобой.
   - А не могли,- спросил я,- его случайно со мной спутать? Он так похож на меня, особенно когда был без усиков.
   - Ты с ума сошел? Он никуда не отлучается, кроме прошлого.
   - Значит, он может вернуться обратно в меловой период?
   - Это еще нуждается в доказательстве. Но мы и это узнаем.
   - Когда?
   - Когда мой отец закончит докторскую диссертацию. Его приглашали в Сибирский филиал Академии наук. Там и без докторской с ним будут считаться. Но он отказался.
   - А здесь? Разве здесь не считаются?
   - Не особенно. И все из-за этой находки. Ее здесь считают почти за шотландского плезиозавра. Понимаешь?