Я не сумел найти ответ на этот вопрос. Впрочем, на него ответила сама жизнь.
26
Как же ответила жизнь на вопрос моего аспиранта? А очень просто. К Ги де Мопассану, знаменитому французскому писателю, все стали понемножку привыкать. Соседи. Прохожие. Работники лодочной станции на Елагином острове. Контролерши в кинотеатрах "Молния" и "Свет", куда Мопассан зачастил, желая ликвидировать свое отставание. Только в Эрмитаже на него немножко косились после того, как он заявил, что знал лично многих французских художников, живших в ХIХ веке и согласно земным законам сменивших временное бытие на долговечную отлучку.
Все очень полюбили знаменитого писателя. Правда, большинство предполагало, что это только случайное сходство, подарок оговорившейся природы.
Мопассану тоже все и всё нравилось. Особенно Елагин остров, куда он ежедневно уходил заниматься гребным спортом.
Продолжалось это не больше двух недель. А потом знаменитый французский писатель исчез, вернулся в свое собственное, отведенное ему судьбой столетие, а на его месте снова оказался Сережа.
Мой аспирант немедленно меня об этом уведомил по телефону.
Телефон был не в полной исправности. Плохая слышимость помешала мне понять, как произошла эта подмена, в присутствии ли аспиранта или в те часы, которые он проводил в Публичной библиотеке, делая выписки для будущей диссертации.
Вечером Серегин пришел ко мне, и я смог узнать подробности.
- Как же это все-таки произошло?
- Сам не отдаю себе отчета. Мопассан вышел в ванную принять душ. Минут двадцать не было, сорок. Я стал беспокоиться и заглянул. Смотрю, вместо него стоит Сережа и растирает себе спину махровым полотенцем.
"А где Мопассан, - спрашиваю я его, - где знаменитый французский писатель?" - "Как где? - удивился Сережа. - У себя во Франции, в своем XIX веке". - "Нет этого ничего, - говорю. - Был XIX век, да давно кончился". А Сережа уже иронически прищурился. Смотрит на меня, как студент физмата, пытающийся объяснить какому-то болвану сущность броуновского движения. "Девятнадцатый век кончился? То есть как это кончился? Совсем? Исчез? Ладно, хватит этих басен". Я ему: "Но объективные законы времени..." Он мне: "Что вы знаете о времени и его законах, вы, вы жители неолита?" Меня это даже удивило и расстроило. Раньше, до этого прискорбного случая с Мопассаном, он был скромнее и никогда не, смотрел свысока на наш земной опыт, на нашу науку. А тут он обидел всю нашу современную цивилизацию. Обозвал нас неолитом! Как вам это нравится?
- А что он теперь собирается делать? - спросил я у Серегина.
- Кто? Мопассан? Откуда я знаю. Мопассана нет. Все меня спрашивают о нем. Интересуются. Все его полюбили. Соседи. Жиль-цы из дома напротив. В гастрономе, в булочной, в парикмахерской. Такой приятный и сердечный человек.
- Я спрашиваю не о Мопассане, а о Сереже.
- О Сереже что спрашивать? Принял душ, побрился и пошел на работу.
Вот что услышал я от своего аспиранта.
Когда ом кончил свой рассказ, изображая себя, Ги де Мопассана и Сережу в лицах, я спросил его:
- Ну, а как подвигается диссертация? Смотрите, сроки подходят. Не подведите меня, своего научного руководителя.
- Не подведу. А если немножко и задержусь, есть уважительная причина.
- Какая?
- Ги де Мопассан, знаменитый французский писатель. Не мог же я его оставить одного в коммунальной квартире. На улицах неуютно. Троллейбусы, автобусы, машины. Ни одной лошади. Ни одного извозчика. И эти светофоры. Они его очень раздражали. Однажды он чуть не угодил под машину.
- А что тогда было бы?
- Не знаю. Не хочу думать. Ведь все сошло благополучно. Сейчас он там, у себя, в своем тихом застенчивом веке. Отдыхает. Катается на лодке... Но я задержал вас. До свиданья. Бегу в публичку.
На другой день утром я зашел а книжный магазин на Большом проспекте. Сережа стоял на своем обычном месте.
- Здравствуйте, - сказал я.
- Приветик, - ответил он.
- Что нового?
- Да ничего особенного. Однотомник великого французского писателя Мопассана. Отличное издание. С иллюстрациями Рудакова. И с портретом авторе на веленевой бумаге. Может, хотите посмотреть?
- Покажите.
Он достал книгу с полки, раскрыл ее и показал портрет.
Я почувствовал что-то вроде легкого головокружения. Земля поплыла из-под ног. Это был Ги де Мопассан и в то же время не был. Какое-то неуловимое сходство с Сережей напоминало о том, что рассказывал мне вчера мой аспирант.
Я взглянул еще раз, и мне показалось, что знаменитый писатель подмигивает мне с портрета.
- Это не Мопассан, - сказал я.
- Вы думаете?
Сережа закрыл книгу и поставил ее на полку.
- Вам бы следовало остепениться, - сказал я.
- Вы думаете? - спросил он.
- Непозволительно. Легкомысленно. Глупо.
- Вы находите?
- Стыдно! - сказал я и, хлопнув дверью, вышел из магазина.
27
С диссертацией у Серегина не очень-то ладилось. Отрывок, который он мне показал, привел меня в тихий ужас.
Вместо того чтобы ограничиться довольно обширным материалом, взятым из истории культуры и теории знаков, он стал рассказывать о планете Ин.
Я живо представил себе выражение лиц будущих оппонентов и отзыв, начинающийся примерно такими словами: "Вероятно, произошла ошибка по вине ли машинистки или самого соискателя степени кандидата наук. В диссертацию случайно вклеился кусок из научно-фантастического романа..."
- Это не научная работа, - сказал я Серегину.
- А что?
- Вымысел. Беллетристика. Нелепая сказка.
- Какой же это вымысел? Ведь за основу взяты строго проверенные факты.
- А кто их проверял? Лейтенант милиции Авдеичев? Та дамочка, которую ваш Сережа якобы превратил в облако и поднял над лесом? И кто вам поверит?
- Поверят не мне, а Сереже.
- Сереже? А кто такой Сережа? Бывший продавец лотерейных билетов, нынешний сотрудник Ленкниготорга?
- Не только. Кроме того, он...
- Допустим. Даже вопреки здравому смыслу. Но при чем тут вы и ваша диссертация?
- Посредством моей диссертации он и хочет вступить в контакт с человеческой цивилизацией, начать, наконец, диалог двух Разумов, земного и инопланетного. Это не моя идея, эта идея принадлежит самому Сереже. И он настаивает. Категорически настаивает.
- Это для чего же? Уж не для того ли, чтобы помочь вам стать кандидатом наук? Но если Сережа действительно посланец оттуда, то вас и академиком сделать будет мало.
- Вы, кажется, смеетесь?
- Хотел бы последовать совету Спинозы - не смеяться, не плакать, а только понимать. Но разум отказывает, чувства. Вы что же защиту кандидатской диссертации хотите превратить в мировое событие? А о результатах вы подумали?
- Обо всем думал. И сто раз говорил "нет". Но Сережа настаивает. Это его мысль. И он не хочет от нее отказаться.
- Не понимаю. Ни вас, ни его. Вам же это в конечном счете невыгодно. Все члены ученого совета воспримут это как полное отсутствие скромности, как ловкий трюк и погоню за сенсацией, Накидают черных шариков.
- Помилуйте, какая же это сенсация! Это событие. Переворот в науке. Небывалый в истории планеты обмен информацией, Плохого же вы мнения о своих коллегах. Вы заблуждаетесь.
- Нисколько. Поставьте себя на мое место. Мы живем не в мире чудес, а в мире обыденных академических фактов. Никто из членов ученого совета не подготовлен к восприятию этого странного феномена. Вас обвинят в лженаучной махинации, и вашего Сережу отправят на экспертизу. А потом в каком-нибудь научно-популярном журнале, вроде "Техника - молодежи" или "Знание - сила", начнется дискуссия, как о Розе Кулешовой. Одни будут говорить, что ваш Сережа телепат с уникальной психической организацией, а другие, что он шарлатан и фокусник...
- Но вы-то отлично знаете, что он не шарлатан, не фокусник и даже не телепат.
- В том-то и дело, что не знаю. Да и он сам не дает себя узнать. Ведет себя самым недопустимым образом.
- Что вы имеете в виду?
- Все... Сначала помогал этому фантасту Черноморцеву-Ост-ровитянину писать его космические романы, а сейчас помогает вам делать вашу диссертацию. Уж лучше бы остался при своем фантасте. Нет, я этого не могу допустить.
- Что не можете допустить?
- Чтобы в вашу диссертацию проникла вся эта сомнительная игра со здравым смыслом.
- Вы это окончательно? - спросил Серегин. - Или еще подумаете?
- Хорошо, - сказал я. - На неделю отложу свой ответ. Надеюсь, что вы сами взвесите все "за" и "против" и откажетесь от своего странного намерения.
Неделя прошла.
Она прошла в сомнениях, в бессоннице, в конфликте с самим собой. Я высоко ценил способности аспиранта Серегина, удивлялся его энтузиазму, энергии, оригинальному складу его характера и ума. Но всему есть границы. Чувство реальности, здравый смысл не позволяли мне согласиться на этот рискованный и нелепый эксперимент. Многие представляют себе ученых романтиками и чудаками, какими их нередко изображают писатели в угоду сложившимся традициям и благодаря плохому знанию этой среды. На самом же деле ученые так же любят обыденность, как и представители самых прозаичных профессий. Они менее всего подготовлены к восприятию чего-то совершенно неожиданного, слишком парадоксального, почти невозможного, граничащего с чудом. Они презирают всякую шумиху и сенсацию - одни из любви к строгой истине, другие (большинство) из привязанности к привычному, доступному, легко соглашающемуся с обыденной логикой. Не надо думать, что каждый ученый - это не сумевший реализовать свои потенции Лобачевский или Эйнштейн. И плохо будет Лобачевскому или Эйнштейну, если они не сумеют обосновать свое теоретическое чудо, свою занятую у далекого будущего идею.
Серегин не был ни Лобачевским, ни Эйнштейном. Его теоретическое чудо досталось ему в подарок от будущего слишком легко и случайно. Морально он не имеет права брать от судьбы этот подарок. Ни Лобачевский, ни Эйнштейн не подобрали свое теоретическое чудо на тротуаре, как находят оброненный кем-то кошелек. В противном случае они отнесли бы его в стол находок. А Серегин хочет воспользоваться находкой. И я не могу, не имею морального права это одобрить.
28
В этот раз Сережа торговал книгами под открытым небом на легком столике-раскладушке возле памятника Добролюбову.
- Мне надо с вами поговорить, - сказал я.
- Сейчас я на работе. И не имею права заниматься посторонними разговорами.
- Хорошо. Я обожду. Посижу в сквере.
Ждать мне пришлось около часа.
Сережа тихо подошел ко мне и сел рядом. Лицо его уже не казалось строгим и холодным, а приняло добродушно-обыденное выражение.
- Ну, что там у вас? Выкладывайте.
- Вы что ж? - спросил я. - Решили помочь моему аспиранту написать диссертацию?
- А почему бы и нет? - сказал Сережа и усмехнулся.
Я тоже усмехнулся и сказал:
- К сожалению, он хочет превратить защиту обычной кандидатской диссертации в мировое событие.
- Не он хочет, - поправил меня Сережа. - Я.
- И с какой целью?
- Дело тут не в цели, а скорее в характера.
- Я знаю характер своего аспиранта.
- Дело не в его характере, а в моем.
- Какое отношение ваш характер имеет к его диссертации? Не понимаю.
- Сейчас объясню. Не могу же я придти в Академию наук или в редакцию газеты и сказать, что я пришел поделиться с человечеством своим опытом.
- А что, собственно, вам мешает? Если вам есть что сказать человечеству, то как раз туда и следует обратиться.
- Я бы обратился, но как-то неловко. Боюсь шумихи. Глядишь, еще и почести окажут, как представителю внеземной цивилизации. А мне этого не надо. Я этого не люблю. А фотокорреспонденты способны навести на меня ужас.
- Этого не избежишь, - сказал я.
- А я все-таки постараюсь избежать. Фотокорреспонденты не ходят на защиту кандидатских диссертаций. Все это пройдет без шума, без огласки, как явление довольно обычное. Вы понимаете мою мысль?
- Признаюсь, не совсем.
- Я хочу остаться в тени, пожить, как живут рабочие, служащие, учителя, районные врачи. Мне нравятся эти люди. Я не выношу всяких сенсаций и не хочу выделяться.
- А ваша миссия? - спросил я.
- То-то и оно. Я и без того откладывал беседу с человечеством. Но сколько же можно тянуть? Время здесь у вас, на Земле спешит так же, как у нас. Но есть и другая причина. Личная. Серегин мой друг, Я хочу ему помочь. Он этого, в конце концов, заслуживает. Вы, кажется, не согласны?
- Не согласен.
- Напрасно. Я постараюсь вас убедить. Ваш аспирант, как никто на Земле, ждал этого разговора, этого контакта. И он его дождался. Он будет посредником. Он этого достоин. А потом во всем этом деле мне нравится и другое.
- Что?
- Обыденность. Простота. Отсутствие всякой парадности. Защита кандидатской диссертации. А идея не совсем обычная, далекая от трафарета. Контакт между двумя цивилизациями - земной и внеземной. И не только гипотеза, а факт.
- Факт? - спросил я. - Но где ж?
- Здесь, - ответил он тихо. - Рядом с вами. На скамейке. Вам этого недостаточно?
- Дело ведь не только в моей придирчивости. Там будут и другие члены Ученого Совета. Среди них есть и мои недруги, недоброжелатели моего аспиранта. Он немножко заносчив. Не умеет скрыть свою эрудицию. И насмешлив, насмешлив выше всякой меры. Предвижу осложнения.
- Напрасно, Я ведь буду там и все улажу.
- При помощи телепатии и гипноза?
- Зачем? При помощи трезвых фактов, которые я им тут же предъявлю. Они поймут, кто я, откуда и с какой целью.
- Вы думаете, поймут?
- А вы?
- Я думаю, не все. Николаичев наверняка не поймет, а Хорошко... Есть у нас такой... Хоть и поймет, но притворится, что не понял.
- Перед очевидными фактами и им придется склонить голову.
- Не знаю. Не уверен. В свое время не склонили же головы перед генетикой, хотя у генетиков тоже были факты.
- Время было другое.
- Нет, - сказал я, - советую вам избрать более естественный путь для этого контакта. Не любите сенсации, шумиху? А я, думаете, люблю? Потому и не допущу, что это противоречит научной этике.
- Не будьте слишком категоричным.
- Вы называете это категоричностью?
- А что это?
- Принципиальность.
- Принципиальность? Вот не думал.
Сережа встал.
- Извините. Обеденный перерыв на исходе, а мне еще закусить надо, забежать в буфет. Если не возражаете, я к вам зайду. Продолжим наш разговор.
29
И разговор был продолжен.
- Я знаю - сказал Сережа тихо, - вы не верите, что я оттуда.
- Не верю.
- Это хорошо, что вы не верите.
- А что же в этом хорошего?
- Все! Все хорошо. И я этим удовлетворен... Сережа встал и задумчиво прошелся по кабинету.
- Я не похож на пришельца, - продолжал он, - а похож на обычного служащего, живущего на сто рублей в месяц и в коммунальной квартире. Потому-то вы и не верите.
- И не только потому...
- А почему?
- Жизнь - редкое явление во Вселенной, согласитесь, а разум еще реже. Как вы попали сюда?
- Не спешите. Все узнаете.
- Когда?
- Скоро. Когда ваш аспирант закончит свою диссертацию.
- А до того, как он закончит, нельзя узнать?
- Нельзя.
- Почему?
- Мы так условились, А я свое слово держу. На этот вопрос я пока не отвечу. Но можете задавать другие.
- Расскажите что-нибудь о своей цивилизации, только так, чтобы это было похоже на правду, а не на романы Черноморцева-Островитянина.
- Но ведь наша правда может быть не похожей на вашу. И у меня нет гарантии, что вы мне поверите.
- Ладно, - сказал я. - Рассказывайте.
- А что, собственно, рассказывать? Почти все вы знаете из научно-фантастических романов. Ну, научились управлять гравитационными волнами. И давненько. Еще когда у вас на Земле был палеолит. Ну, заселили соседние планеты, предварительно создав там биосферу и наладив климат. Ну, научились замедлять время... Установили контакт с кое-какими цивилизациями. Для этого пришлось искривить время и пространство, не думайте, это далось не легко. Чуть не перевернули вверх ногами Вселенную.
Он зевнул, стыдливо прикрыв рот ладонью.
- Все, что я вам рассказываю, такие зады, такая древняя история, что самому скучно, как историку в средней школе. А вы уже и уши развесили? Мы изобрели аппарат, воссоздающий бытие, вещи. И это тоже не новинка. Вот вы видите меня. А у вас не возникла мысль, что, может, меня здесь нет, что я там? Здесь же мое отражение, воссоздающее себя! Об этом, кажется, не писали ваши фантасты? Впрочем, может, и писали. Всего не перечитаешь. И вот я скажу вам по секрету, что я совсем не похож на того Сережу, что продает книги. Вы только видите меня таким.
- А на самом деле? - спросил я.
- Замнем. Может, я чудовище с рогом вместо носа! Или минотавр? Не верите? Мне ничего не стоит выбрать себе любую наружность. Но я не хочу вас пугать. Зачем? Я выбираю себе наружность тех, кого уже давно нет. Некоторые считают, что это нескромно. Но было ли бы скромнее, если бы я вдруг стал похож на вас? Каждый считает себя неповторимым. И сходство, слишком буквальное сходство с кем-то посторонним оскорбляет, ущемляет чувство собственного достоинства. Недаром все сочувствуют близнецам. И понимают, что тут уж ничего не попишешь, обмолвилась сама природа. Вам не наскучила моя лекция? Не знаю, что еще вам поведать. Поймите, действительность, которая меня сюда послала, слишком пластична. История и прогресс сделали каждого из нас богом, который лепит себя и все окружающее. Потому-то мне так и хочется побыть в обыденности. Она еще сохранилась на Земле. Ее изображал милый Чехов, самый глубокий и скромный из земных писателей. Я перед ним в долгу, как перед учителем.
- А как вам удалось войти в контакт с Чеховым?
- Очень просто. Взял и прочел все, что он написал. Я понял, что обыденность в сущности великая вещь. И наша цивилизация, сделав нас богами, лишила нас существенного...
- Чего?
- Многого. А главное, простоты... Мне немножко надоело быть богом. Захотелось пожить в менее пластичном мире, в мире, где нет еще средств для искривления времени и пространства, для сжатия пружины бытия, для кодирования вещей и организмов, для умения воссоздавать ненужное и нужное, в том числе и себя самого. Я понимаю, это временная слабость, духовное недомогание, возможно, ошибка. Эту ошибку я исправлю во время защиты диссертации вашим аспирантом. А потом вернусь в свой мир. Закодируюсь и отправлю себя, как телеграмму.
Сережа грустно посмотрел на меня, словно уже прощался с Землей.
- Ну, как, верите или не верите?
- Верю. Да! Но не в такой степени, чтобы ввести это в диссертацию аспиранта. Нет, это не пройдет. Во всяком случае в нашем институте. Пусть попытается в другом месте. Может, что-нибудь и выйдет.
30
На этом не кончился наш несколько затянувшийся разговор.
Сережа еще несколько раз забегал ко мне, убеждал, просил, рассказывал разные подробности о пластичном мире своей цивилизации и каждый раз снова возвращался к любимой теме.
- Так у вас что же, - спросил я, - так ее начисто и нет, обыденности-то?
- Была когда-то, но кончилась. Не помню уж, в каком веке. В средней школе проходили, запамятовал.
- А как же без нее? Не совсем себе представляю. Ведь любовь к обыденности - это любовь к знакомому, к известному, к тому, что стало привычным. Вы что же, там у себя ни к чему не привыкаете, что ли?
- А к чему, собственно, привыкать? Все слишком подвижно, пластично. А главное, каждый все может. Каждый - бог.
- Бог?
- Да нет, не пугайтесь. Не бог, а вроде. Бога не существует, это я, разумеется, знаю. Даже кибернетического бога нет, того, который якобы придумал молекулярную запись, биологический код, зашифрованный и спрятанный от всех план.
- А откуда вам это известно?
- Откуда? Смешно. Я же книгами торговал. Распространял антирелигиозные издания. То, о чем я сейчас вам толкую, - только метафора.
- Ну, а скучно не бывало?
- Здесь у вас, на Петроградской стороне, или там?
- Там.
- Случалось что-то вроде. Но редко. Впрочем, не уверен. А что такое скука?
- Скука? Ну, чувство, что ли, такое, когда тебе начинает казаться, что тебе тысяча лет с гаком и что ты уже все на свете видал.
- Нет, этого не испытывал. Наоборот, мне всегда казалось, что я только что родился, хотя живу на свете... Ну да, завтра мне исполнится три годика...
- Три годика?
- Не три годика, а триста три. Детский возраст. Но в паспорте цифра куда скромнее, чтобы не пугать Татьяну Ивановну, нашу паспортистку, или девушку, которая согласится пойти со мной в загс... Впрочем, вряд ли. Кто захочет выйти за минотавра.
- А разве вы минотавр?
- Как говорит ваш Серегин, замнем. Я немножко проговорился. Ну, даже если и минотавр. Вам все равно не заметить. Важно, кем я тут являюсь, а сущность... Замнем.
- Там, я слышал от Серегина, остались жена и двое ребятишек?
- Остались. Ну, и что ж? Может, мне туда и не добраться. Дела здесь задержат. Обстоятельства.
- А почему вы говорите, что вы минотавр?
- Замнем. Не будем углубляться в дебри. Да и античная мифология мне нравится... Жалко, что не застал древних греков, Опоздал почти на три тысячи лет. Да, впрочем, и сейчас у вас неплохо. Хочется пожить в менее пластичном мире, где еще не сняты с человека все заботы. Да, черт подери! Забыл за газ и за электричество уплатить. Какой уже день ношу в кармане счет.
Сережино лицо стало озабоченным.
- Пустяки, - сказал я. - Ну, пени несколько копеек удержат. Вы же не улетаете к себе?
- Характер покою не дает. Я немножко педант. Но рассеян. Минотавру всегда труднее.
- Почему?
- Половина - земная, половина - тамошняя. Два мира, два опыта в себе ношу. Две ноши на одной спине. Думаете, легко?
- Не думаю.
Сережа посмотрел на меня и вдруг сконфузившись спросил:
- Заслуживаете вы откровенности?
- Об этом не меня надо спрашивать.
- Ну, ладно, расскажу. Дело в том, что Серегин уговаривает меня поменяться.
- Чем?
- Ну, судьбой, что ли. Обстоятельствами жизни.
- Как это? Не понимаю.
- Очень просто. Хочет, чтобы я остался здесь, а его закодировал вместо себя и отправил туда.
- Зачем?
- Хочет побывать в пластичном мире.
- Этично ли это?
- А вам как кажется?
- Мне кажется, что это не совсем этично. У вас там семья, Да и вообще, что за обмен? И кроме того, если он собирается исчезнуть и, вероятно, надолго, если не навсегда, то зачем хлопотать о своей диссертации, добиваться защиты? Там, наверное, не имеет существенного значения, кандидат ли он наук или обычный смертный.
- Дело тут тонкое, не простое. Самолюбив. Кроме того, он считает, что это своего рода экзамен. А если сказать всю правду, боится, что я так и не войду в контакт с человечеством.
- Почему?
- Характер такой. Излишняя скромность, временами переходящая в застенчивость. Нелюбовь к сенсации, к газетной шумихе, Странная привычка быть всегда в тени.
- Ну, а сами вы как? Готовы поменяться с ним или нет?
- Еще не решил. Но вернемся к делу. Так поддержите вы Серегина?
- Нет, - ответил я. - Пусть защищает в другом месте и с дру-гим руководителем. Я в своих убеждениях тверд и научной этике не изменю.
31
Минотавр - один из образов критской мифологии. Это получеловек - полубык, которого, согласно древней легенде, царь Минос заключил в лабиринт, построенный афинским художником Дедалом.
Но тут не афинский художник Дедал, а сама действительность построила что-то вроде лабиринта, в котором запутала меня и мою логику, мое врожденное чувство здравого смысла, связывающего мой опыт с опытом всего человечества.
Единственный выход из лабиринта - это остаться верным научной этике и не допустить защиту диссертации на соискание кандидатской степени, диссертации, которая вошла бы в противоречие с опытом всех поколений, живших до меня.
Верил ли я в то, что Сережа был посланцем неизвестного, но вполне реального, хотя и безмерно далекого мира?
И верил и не верил.
Между мной и аспирантом Серегиным произошел разрыв.
Я постарался забыть обо всем, что тревожило меня в течение этого странного года, и, когда проходил мимо книжного магазина на Большом проспекте, убыстрял шаги.
Чувство тоски по неведомому манило меня в этот магазин, но каждый раз я оказывался сильнее самого себя и проходил мимо.
Увлеченный работой (писал научно-популярную книгу "Культура и знаки"), я стал все реже и реже думать об удивительных обстоятельствах, игравших недавно со мной в сомнительную и загадочную игру. Но извещение на четвертой странице "Вечернего Ленинграда" вдруг толкнуло меня в лабиринт, из которого, как еще недавно казалось мне, я с трудом выбрался.
"28 мая, - прочел я, - на филологическом факультете Ленинградского университета В. В. Серегин защищает диссертацию на соискание степени кандидата наук "Языкознание космоса". Оппонентами выступают профессор Минотавр и доктор исторических наук Дедал".
Дочитав извещение, я испытал то же самое чувство, как когда увидел свое изображение на странице научно-фантастического романа. Газету я купил на Невском, когда собирался перейти Садовую подземным переходом.
"Необходимо повидаться с Сережей", - подумал я. И в ту же минуту увидел его. Он сидел в подземном переходе за раскладным столиком и продавал книги и лотерейные билеты.
- Это же не лабиринт, - сказал я ему, - созданный афинским художником Дедалом, а подземный переход.
И показал объявление, напечатанное в "Вечерке".
- Придете на защиту? - спросил Сережа.
- Нет. Не приду.
- Купите лотерейный билет!
Я купил лотерейный билет и спросил;
- А что же дальше?
- Завтра в восемь часов вечера включите телевизор, И вы убедитесь, что на этот билет вы выиграли мир.
32
В тот самый час я включил телевизор.
Показывали обыденную сценку из академической жизни - защиту диссертации на соискание кандидатской степени.
Я уже хотел сменить программу, как вдруг узнал своего бывшего аспиранта Серегина. Он стоял на трибуне и негромко, но внушительно объяснял членам Ученого Совета и всем присутствующим:
- Их логика, их видение мира соответствуют их среде. Миф? В какой-то мере да. Но миф, созданный не воображением, не фантазией, а властью над законами природы... Мой уважаемый оппонент профессор Минотавр разрешил мне продемонстрировать фрагменты фильма, доставленные на Землю... Механик, потушите, пожалуйста, свет.
И в то же мгновение на экране телевизора возникло лицо женщины, глядящей в ручное зеркало. Охваченное круглой рамкой, в руке у женщины было прозрачное озеро с рыбами, плавающими на дне.
Затем возникла стена с картиной. В раме был живой лес, шумели деревья, колеблемые сильным ветром.
Голос не диктора, а Серегина продолжал:
- Мой уважаемый оппонент профессор Минотавр расскажет вам о биосфере этой удивительной планеты, о пластичности этого созданного заново мира, а я ограничусь кратким изложением темы, которой посвящена моя диссертация "Языкознание космоса".
26
Как же ответила жизнь на вопрос моего аспиранта? А очень просто. К Ги де Мопассану, знаменитому французскому писателю, все стали понемножку привыкать. Соседи. Прохожие. Работники лодочной станции на Елагином острове. Контролерши в кинотеатрах "Молния" и "Свет", куда Мопассан зачастил, желая ликвидировать свое отставание. Только в Эрмитаже на него немножко косились после того, как он заявил, что знал лично многих французских художников, живших в ХIХ веке и согласно земным законам сменивших временное бытие на долговечную отлучку.
Все очень полюбили знаменитого писателя. Правда, большинство предполагало, что это только случайное сходство, подарок оговорившейся природы.
Мопассану тоже все и всё нравилось. Особенно Елагин остров, куда он ежедневно уходил заниматься гребным спортом.
Продолжалось это не больше двух недель. А потом знаменитый французский писатель исчез, вернулся в свое собственное, отведенное ему судьбой столетие, а на его месте снова оказался Сережа.
Мой аспирант немедленно меня об этом уведомил по телефону.
Телефон был не в полной исправности. Плохая слышимость помешала мне понять, как произошла эта подмена, в присутствии ли аспиранта или в те часы, которые он проводил в Публичной библиотеке, делая выписки для будущей диссертации.
Вечером Серегин пришел ко мне, и я смог узнать подробности.
- Как же это все-таки произошло?
- Сам не отдаю себе отчета. Мопассан вышел в ванную принять душ. Минут двадцать не было, сорок. Я стал беспокоиться и заглянул. Смотрю, вместо него стоит Сережа и растирает себе спину махровым полотенцем.
"А где Мопассан, - спрашиваю я его, - где знаменитый французский писатель?" - "Как где? - удивился Сережа. - У себя во Франции, в своем XIX веке". - "Нет этого ничего, - говорю. - Был XIX век, да давно кончился". А Сережа уже иронически прищурился. Смотрит на меня, как студент физмата, пытающийся объяснить какому-то болвану сущность броуновского движения. "Девятнадцатый век кончился? То есть как это кончился? Совсем? Исчез? Ладно, хватит этих басен". Я ему: "Но объективные законы времени..." Он мне: "Что вы знаете о времени и его законах, вы, вы жители неолита?" Меня это даже удивило и расстроило. Раньше, до этого прискорбного случая с Мопассаном, он был скромнее и никогда не, смотрел свысока на наш земной опыт, на нашу науку. А тут он обидел всю нашу современную цивилизацию. Обозвал нас неолитом! Как вам это нравится?
- А что он теперь собирается делать? - спросил я у Серегина.
- Кто? Мопассан? Откуда я знаю. Мопассана нет. Все меня спрашивают о нем. Интересуются. Все его полюбили. Соседи. Жиль-цы из дома напротив. В гастрономе, в булочной, в парикмахерской. Такой приятный и сердечный человек.
- Я спрашиваю не о Мопассане, а о Сереже.
- О Сереже что спрашивать? Принял душ, побрился и пошел на работу.
Вот что услышал я от своего аспиранта.
Когда ом кончил свой рассказ, изображая себя, Ги де Мопассана и Сережу в лицах, я спросил его:
- Ну, а как подвигается диссертация? Смотрите, сроки подходят. Не подведите меня, своего научного руководителя.
- Не подведу. А если немножко и задержусь, есть уважительная причина.
- Какая?
- Ги де Мопассан, знаменитый французский писатель. Не мог же я его оставить одного в коммунальной квартире. На улицах неуютно. Троллейбусы, автобусы, машины. Ни одной лошади. Ни одного извозчика. И эти светофоры. Они его очень раздражали. Однажды он чуть не угодил под машину.
- А что тогда было бы?
- Не знаю. Не хочу думать. Ведь все сошло благополучно. Сейчас он там, у себя, в своем тихом застенчивом веке. Отдыхает. Катается на лодке... Но я задержал вас. До свиданья. Бегу в публичку.
На другой день утром я зашел а книжный магазин на Большом проспекте. Сережа стоял на своем обычном месте.
- Здравствуйте, - сказал я.
- Приветик, - ответил он.
- Что нового?
- Да ничего особенного. Однотомник великого французского писателя Мопассана. Отличное издание. С иллюстрациями Рудакова. И с портретом авторе на веленевой бумаге. Может, хотите посмотреть?
- Покажите.
Он достал книгу с полки, раскрыл ее и показал портрет.
Я почувствовал что-то вроде легкого головокружения. Земля поплыла из-под ног. Это был Ги де Мопассан и в то же время не был. Какое-то неуловимое сходство с Сережей напоминало о том, что рассказывал мне вчера мой аспирант.
Я взглянул еще раз, и мне показалось, что знаменитый писатель подмигивает мне с портрета.
- Это не Мопассан, - сказал я.
- Вы думаете?
Сережа закрыл книгу и поставил ее на полку.
- Вам бы следовало остепениться, - сказал я.
- Вы думаете? - спросил он.
- Непозволительно. Легкомысленно. Глупо.
- Вы находите?
- Стыдно! - сказал я и, хлопнув дверью, вышел из магазина.
27
С диссертацией у Серегина не очень-то ладилось. Отрывок, который он мне показал, привел меня в тихий ужас.
Вместо того чтобы ограничиться довольно обширным материалом, взятым из истории культуры и теории знаков, он стал рассказывать о планете Ин.
Я живо представил себе выражение лиц будущих оппонентов и отзыв, начинающийся примерно такими словами: "Вероятно, произошла ошибка по вине ли машинистки или самого соискателя степени кандидата наук. В диссертацию случайно вклеился кусок из научно-фантастического романа..."
- Это не научная работа, - сказал я Серегину.
- А что?
- Вымысел. Беллетристика. Нелепая сказка.
- Какой же это вымысел? Ведь за основу взяты строго проверенные факты.
- А кто их проверял? Лейтенант милиции Авдеичев? Та дамочка, которую ваш Сережа якобы превратил в облако и поднял над лесом? И кто вам поверит?
- Поверят не мне, а Сереже.
- Сереже? А кто такой Сережа? Бывший продавец лотерейных билетов, нынешний сотрудник Ленкниготорга?
- Не только. Кроме того, он...
- Допустим. Даже вопреки здравому смыслу. Но при чем тут вы и ваша диссертация?
- Посредством моей диссертации он и хочет вступить в контакт с человеческой цивилизацией, начать, наконец, диалог двух Разумов, земного и инопланетного. Это не моя идея, эта идея принадлежит самому Сереже. И он настаивает. Категорически настаивает.
- Это для чего же? Уж не для того ли, чтобы помочь вам стать кандидатом наук? Но если Сережа действительно посланец оттуда, то вас и академиком сделать будет мало.
- Вы, кажется, смеетесь?
- Хотел бы последовать совету Спинозы - не смеяться, не плакать, а только понимать. Но разум отказывает, чувства. Вы что же защиту кандидатской диссертации хотите превратить в мировое событие? А о результатах вы подумали?
- Обо всем думал. И сто раз говорил "нет". Но Сережа настаивает. Это его мысль. И он не хочет от нее отказаться.
- Не понимаю. Ни вас, ни его. Вам же это в конечном счете невыгодно. Все члены ученого совета воспримут это как полное отсутствие скромности, как ловкий трюк и погоню за сенсацией, Накидают черных шариков.
- Помилуйте, какая же это сенсация! Это событие. Переворот в науке. Небывалый в истории планеты обмен информацией, Плохого же вы мнения о своих коллегах. Вы заблуждаетесь.
- Нисколько. Поставьте себя на мое место. Мы живем не в мире чудес, а в мире обыденных академических фактов. Никто из членов ученого совета не подготовлен к восприятию этого странного феномена. Вас обвинят в лженаучной махинации, и вашего Сережу отправят на экспертизу. А потом в каком-нибудь научно-популярном журнале, вроде "Техника - молодежи" или "Знание - сила", начнется дискуссия, как о Розе Кулешовой. Одни будут говорить, что ваш Сережа телепат с уникальной психической организацией, а другие, что он шарлатан и фокусник...
- Но вы-то отлично знаете, что он не шарлатан, не фокусник и даже не телепат.
- В том-то и дело, что не знаю. Да и он сам не дает себя узнать. Ведет себя самым недопустимым образом.
- Что вы имеете в виду?
- Все... Сначала помогал этому фантасту Черноморцеву-Ост-ровитянину писать его космические романы, а сейчас помогает вам делать вашу диссертацию. Уж лучше бы остался при своем фантасте. Нет, я этого не могу допустить.
- Что не можете допустить?
- Чтобы в вашу диссертацию проникла вся эта сомнительная игра со здравым смыслом.
- Вы это окончательно? - спросил Серегин. - Или еще подумаете?
- Хорошо, - сказал я. - На неделю отложу свой ответ. Надеюсь, что вы сами взвесите все "за" и "против" и откажетесь от своего странного намерения.
Неделя прошла.
Она прошла в сомнениях, в бессоннице, в конфликте с самим собой. Я высоко ценил способности аспиранта Серегина, удивлялся его энтузиазму, энергии, оригинальному складу его характера и ума. Но всему есть границы. Чувство реальности, здравый смысл не позволяли мне согласиться на этот рискованный и нелепый эксперимент. Многие представляют себе ученых романтиками и чудаками, какими их нередко изображают писатели в угоду сложившимся традициям и благодаря плохому знанию этой среды. На самом же деле ученые так же любят обыденность, как и представители самых прозаичных профессий. Они менее всего подготовлены к восприятию чего-то совершенно неожиданного, слишком парадоксального, почти невозможного, граничащего с чудом. Они презирают всякую шумиху и сенсацию - одни из любви к строгой истине, другие (большинство) из привязанности к привычному, доступному, легко соглашающемуся с обыденной логикой. Не надо думать, что каждый ученый - это не сумевший реализовать свои потенции Лобачевский или Эйнштейн. И плохо будет Лобачевскому или Эйнштейну, если они не сумеют обосновать свое теоретическое чудо, свою занятую у далекого будущего идею.
Серегин не был ни Лобачевским, ни Эйнштейном. Его теоретическое чудо досталось ему в подарок от будущего слишком легко и случайно. Морально он не имеет права брать от судьбы этот подарок. Ни Лобачевский, ни Эйнштейн не подобрали свое теоретическое чудо на тротуаре, как находят оброненный кем-то кошелек. В противном случае они отнесли бы его в стол находок. А Серегин хочет воспользоваться находкой. И я не могу, не имею морального права это одобрить.
28
В этот раз Сережа торговал книгами под открытым небом на легком столике-раскладушке возле памятника Добролюбову.
- Мне надо с вами поговорить, - сказал я.
- Сейчас я на работе. И не имею права заниматься посторонними разговорами.
- Хорошо. Я обожду. Посижу в сквере.
Ждать мне пришлось около часа.
Сережа тихо подошел ко мне и сел рядом. Лицо его уже не казалось строгим и холодным, а приняло добродушно-обыденное выражение.
- Ну, что там у вас? Выкладывайте.
- Вы что ж? - спросил я. - Решили помочь моему аспиранту написать диссертацию?
- А почему бы и нет? - сказал Сережа и усмехнулся.
Я тоже усмехнулся и сказал:
- К сожалению, он хочет превратить защиту обычной кандидатской диссертации в мировое событие.
- Не он хочет, - поправил меня Сережа. - Я.
- И с какой целью?
- Дело тут не в цели, а скорее в характера.
- Я знаю характер своего аспиранта.
- Дело не в его характере, а в моем.
- Какое отношение ваш характер имеет к его диссертации? Не понимаю.
- Сейчас объясню. Не могу же я придти в Академию наук или в редакцию газеты и сказать, что я пришел поделиться с человечеством своим опытом.
- А что, собственно, вам мешает? Если вам есть что сказать человечеству, то как раз туда и следует обратиться.
- Я бы обратился, но как-то неловко. Боюсь шумихи. Глядишь, еще и почести окажут, как представителю внеземной цивилизации. А мне этого не надо. Я этого не люблю. А фотокорреспонденты способны навести на меня ужас.
- Этого не избежишь, - сказал я.
- А я все-таки постараюсь избежать. Фотокорреспонденты не ходят на защиту кандидатских диссертаций. Все это пройдет без шума, без огласки, как явление довольно обычное. Вы понимаете мою мысль?
- Признаюсь, не совсем.
- Я хочу остаться в тени, пожить, как живут рабочие, служащие, учителя, районные врачи. Мне нравятся эти люди. Я не выношу всяких сенсаций и не хочу выделяться.
- А ваша миссия? - спросил я.
- То-то и оно. Я и без того откладывал беседу с человечеством. Но сколько же можно тянуть? Время здесь у вас, на Земле спешит так же, как у нас. Но есть и другая причина. Личная. Серегин мой друг, Я хочу ему помочь. Он этого, в конце концов, заслуживает. Вы, кажется, не согласны?
- Не согласен.
- Напрасно. Я постараюсь вас убедить. Ваш аспирант, как никто на Земле, ждал этого разговора, этого контакта. И он его дождался. Он будет посредником. Он этого достоин. А потом во всем этом деле мне нравится и другое.
- Что?
- Обыденность. Простота. Отсутствие всякой парадности. Защита кандидатской диссертации. А идея не совсем обычная, далекая от трафарета. Контакт между двумя цивилизациями - земной и внеземной. И не только гипотеза, а факт.
- Факт? - спросил я. - Но где ж?
- Здесь, - ответил он тихо. - Рядом с вами. На скамейке. Вам этого недостаточно?
- Дело ведь не только в моей придирчивости. Там будут и другие члены Ученого Совета. Среди них есть и мои недруги, недоброжелатели моего аспиранта. Он немножко заносчив. Не умеет скрыть свою эрудицию. И насмешлив, насмешлив выше всякой меры. Предвижу осложнения.
- Напрасно, Я ведь буду там и все улажу.
- При помощи телепатии и гипноза?
- Зачем? При помощи трезвых фактов, которые я им тут же предъявлю. Они поймут, кто я, откуда и с какой целью.
- Вы думаете, поймут?
- А вы?
- Я думаю, не все. Николаичев наверняка не поймет, а Хорошко... Есть у нас такой... Хоть и поймет, но притворится, что не понял.
- Перед очевидными фактами и им придется склонить голову.
- Не знаю. Не уверен. В свое время не склонили же головы перед генетикой, хотя у генетиков тоже были факты.
- Время было другое.
- Нет, - сказал я, - советую вам избрать более естественный путь для этого контакта. Не любите сенсации, шумиху? А я, думаете, люблю? Потому и не допущу, что это противоречит научной этике.
- Не будьте слишком категоричным.
- Вы называете это категоричностью?
- А что это?
- Принципиальность.
- Принципиальность? Вот не думал.
Сережа встал.
- Извините. Обеденный перерыв на исходе, а мне еще закусить надо, забежать в буфет. Если не возражаете, я к вам зайду. Продолжим наш разговор.
29
И разговор был продолжен.
- Я знаю - сказал Сережа тихо, - вы не верите, что я оттуда.
- Не верю.
- Это хорошо, что вы не верите.
- А что же в этом хорошего?
- Все! Все хорошо. И я этим удовлетворен... Сережа встал и задумчиво прошелся по кабинету.
- Я не похож на пришельца, - продолжал он, - а похож на обычного служащего, живущего на сто рублей в месяц и в коммунальной квартире. Потому-то вы и не верите.
- И не только потому...
- А почему?
- Жизнь - редкое явление во Вселенной, согласитесь, а разум еще реже. Как вы попали сюда?
- Не спешите. Все узнаете.
- Когда?
- Скоро. Когда ваш аспирант закончит свою диссертацию.
- А до того, как он закончит, нельзя узнать?
- Нельзя.
- Почему?
- Мы так условились, А я свое слово держу. На этот вопрос я пока не отвечу. Но можете задавать другие.
- Расскажите что-нибудь о своей цивилизации, только так, чтобы это было похоже на правду, а не на романы Черноморцева-Островитянина.
- Но ведь наша правда может быть не похожей на вашу. И у меня нет гарантии, что вы мне поверите.
- Ладно, - сказал я. - Рассказывайте.
- А что, собственно, рассказывать? Почти все вы знаете из научно-фантастических романов. Ну, научились управлять гравитационными волнами. И давненько. Еще когда у вас на Земле был палеолит. Ну, заселили соседние планеты, предварительно создав там биосферу и наладив климат. Ну, научились замедлять время... Установили контакт с кое-какими цивилизациями. Для этого пришлось искривить время и пространство, не думайте, это далось не легко. Чуть не перевернули вверх ногами Вселенную.
Он зевнул, стыдливо прикрыв рот ладонью.
- Все, что я вам рассказываю, такие зады, такая древняя история, что самому скучно, как историку в средней школе. А вы уже и уши развесили? Мы изобрели аппарат, воссоздающий бытие, вещи. И это тоже не новинка. Вот вы видите меня. А у вас не возникла мысль, что, может, меня здесь нет, что я там? Здесь же мое отражение, воссоздающее себя! Об этом, кажется, не писали ваши фантасты? Впрочем, может, и писали. Всего не перечитаешь. И вот я скажу вам по секрету, что я совсем не похож на того Сережу, что продает книги. Вы только видите меня таким.
- А на самом деле? - спросил я.
- Замнем. Может, я чудовище с рогом вместо носа! Или минотавр? Не верите? Мне ничего не стоит выбрать себе любую наружность. Но я не хочу вас пугать. Зачем? Я выбираю себе наружность тех, кого уже давно нет. Некоторые считают, что это нескромно. Но было ли бы скромнее, если бы я вдруг стал похож на вас? Каждый считает себя неповторимым. И сходство, слишком буквальное сходство с кем-то посторонним оскорбляет, ущемляет чувство собственного достоинства. Недаром все сочувствуют близнецам. И понимают, что тут уж ничего не попишешь, обмолвилась сама природа. Вам не наскучила моя лекция? Не знаю, что еще вам поведать. Поймите, действительность, которая меня сюда послала, слишком пластична. История и прогресс сделали каждого из нас богом, который лепит себя и все окружающее. Потому-то мне так и хочется побыть в обыденности. Она еще сохранилась на Земле. Ее изображал милый Чехов, самый глубокий и скромный из земных писателей. Я перед ним в долгу, как перед учителем.
- А как вам удалось войти в контакт с Чеховым?
- Очень просто. Взял и прочел все, что он написал. Я понял, что обыденность в сущности великая вещь. И наша цивилизация, сделав нас богами, лишила нас существенного...
- Чего?
- Многого. А главное, простоты... Мне немножко надоело быть богом. Захотелось пожить в менее пластичном мире, в мире, где нет еще средств для искривления времени и пространства, для сжатия пружины бытия, для кодирования вещей и организмов, для умения воссоздавать ненужное и нужное, в том числе и себя самого. Я понимаю, это временная слабость, духовное недомогание, возможно, ошибка. Эту ошибку я исправлю во время защиты диссертации вашим аспирантом. А потом вернусь в свой мир. Закодируюсь и отправлю себя, как телеграмму.
Сережа грустно посмотрел на меня, словно уже прощался с Землей.
- Ну, как, верите или не верите?
- Верю. Да! Но не в такой степени, чтобы ввести это в диссертацию аспиранта. Нет, это не пройдет. Во всяком случае в нашем институте. Пусть попытается в другом месте. Может, что-нибудь и выйдет.
30
На этом не кончился наш несколько затянувшийся разговор.
Сережа еще несколько раз забегал ко мне, убеждал, просил, рассказывал разные подробности о пластичном мире своей цивилизации и каждый раз снова возвращался к любимой теме.
- Так у вас что же, - спросил я, - так ее начисто и нет, обыденности-то?
- Была когда-то, но кончилась. Не помню уж, в каком веке. В средней школе проходили, запамятовал.
- А как же без нее? Не совсем себе представляю. Ведь любовь к обыденности - это любовь к знакомому, к известному, к тому, что стало привычным. Вы что же, там у себя ни к чему не привыкаете, что ли?
- А к чему, собственно, привыкать? Все слишком подвижно, пластично. А главное, каждый все может. Каждый - бог.
- Бог?
- Да нет, не пугайтесь. Не бог, а вроде. Бога не существует, это я, разумеется, знаю. Даже кибернетического бога нет, того, который якобы придумал молекулярную запись, биологический код, зашифрованный и спрятанный от всех план.
- А откуда вам это известно?
- Откуда? Смешно. Я же книгами торговал. Распространял антирелигиозные издания. То, о чем я сейчас вам толкую, - только метафора.
- Ну, а скучно не бывало?
- Здесь у вас, на Петроградской стороне, или там?
- Там.
- Случалось что-то вроде. Но редко. Впрочем, не уверен. А что такое скука?
- Скука? Ну, чувство, что ли, такое, когда тебе начинает казаться, что тебе тысяча лет с гаком и что ты уже все на свете видал.
- Нет, этого не испытывал. Наоборот, мне всегда казалось, что я только что родился, хотя живу на свете... Ну да, завтра мне исполнится три годика...
- Три годика?
- Не три годика, а триста три. Детский возраст. Но в паспорте цифра куда скромнее, чтобы не пугать Татьяну Ивановну, нашу паспортистку, или девушку, которая согласится пойти со мной в загс... Впрочем, вряд ли. Кто захочет выйти за минотавра.
- А разве вы минотавр?
- Как говорит ваш Серегин, замнем. Я немножко проговорился. Ну, даже если и минотавр. Вам все равно не заметить. Важно, кем я тут являюсь, а сущность... Замнем.
- Там, я слышал от Серегина, остались жена и двое ребятишек?
- Остались. Ну, и что ж? Может, мне туда и не добраться. Дела здесь задержат. Обстоятельства.
- А почему вы говорите, что вы минотавр?
- Замнем. Не будем углубляться в дебри. Да и античная мифология мне нравится... Жалко, что не застал древних греков, Опоздал почти на три тысячи лет. Да, впрочем, и сейчас у вас неплохо. Хочется пожить в менее пластичном мире, где еще не сняты с человека все заботы. Да, черт подери! Забыл за газ и за электричество уплатить. Какой уже день ношу в кармане счет.
Сережино лицо стало озабоченным.
- Пустяки, - сказал я. - Ну, пени несколько копеек удержат. Вы же не улетаете к себе?
- Характер покою не дает. Я немножко педант. Но рассеян. Минотавру всегда труднее.
- Почему?
- Половина - земная, половина - тамошняя. Два мира, два опыта в себе ношу. Две ноши на одной спине. Думаете, легко?
- Не думаю.
Сережа посмотрел на меня и вдруг сконфузившись спросил:
- Заслуживаете вы откровенности?
- Об этом не меня надо спрашивать.
- Ну, ладно, расскажу. Дело в том, что Серегин уговаривает меня поменяться.
- Чем?
- Ну, судьбой, что ли. Обстоятельствами жизни.
- Как это? Не понимаю.
- Очень просто. Хочет, чтобы я остался здесь, а его закодировал вместо себя и отправил туда.
- Зачем?
- Хочет побывать в пластичном мире.
- Этично ли это?
- А вам как кажется?
- Мне кажется, что это не совсем этично. У вас там семья, Да и вообще, что за обмен? И кроме того, если он собирается исчезнуть и, вероятно, надолго, если не навсегда, то зачем хлопотать о своей диссертации, добиваться защиты? Там, наверное, не имеет существенного значения, кандидат ли он наук или обычный смертный.
- Дело тут тонкое, не простое. Самолюбив. Кроме того, он считает, что это своего рода экзамен. А если сказать всю правду, боится, что я так и не войду в контакт с человечеством.
- Почему?
- Характер такой. Излишняя скромность, временами переходящая в застенчивость. Нелюбовь к сенсации, к газетной шумихе, Странная привычка быть всегда в тени.
- Ну, а сами вы как? Готовы поменяться с ним или нет?
- Еще не решил. Но вернемся к делу. Так поддержите вы Серегина?
- Нет, - ответил я. - Пусть защищает в другом месте и с дру-гим руководителем. Я в своих убеждениях тверд и научной этике не изменю.
31
Минотавр - один из образов критской мифологии. Это получеловек - полубык, которого, согласно древней легенде, царь Минос заключил в лабиринт, построенный афинским художником Дедалом.
Но тут не афинский художник Дедал, а сама действительность построила что-то вроде лабиринта, в котором запутала меня и мою логику, мое врожденное чувство здравого смысла, связывающего мой опыт с опытом всего человечества.
Единственный выход из лабиринта - это остаться верным научной этике и не допустить защиту диссертации на соискание кандидатской степени, диссертации, которая вошла бы в противоречие с опытом всех поколений, живших до меня.
Верил ли я в то, что Сережа был посланцем неизвестного, но вполне реального, хотя и безмерно далекого мира?
И верил и не верил.
Между мной и аспирантом Серегиным произошел разрыв.
Я постарался забыть обо всем, что тревожило меня в течение этого странного года, и, когда проходил мимо книжного магазина на Большом проспекте, убыстрял шаги.
Чувство тоски по неведомому манило меня в этот магазин, но каждый раз я оказывался сильнее самого себя и проходил мимо.
Увлеченный работой (писал научно-популярную книгу "Культура и знаки"), я стал все реже и реже думать об удивительных обстоятельствах, игравших недавно со мной в сомнительную и загадочную игру. Но извещение на четвертой странице "Вечернего Ленинграда" вдруг толкнуло меня в лабиринт, из которого, как еще недавно казалось мне, я с трудом выбрался.
"28 мая, - прочел я, - на филологическом факультете Ленинградского университета В. В. Серегин защищает диссертацию на соискание степени кандидата наук "Языкознание космоса". Оппонентами выступают профессор Минотавр и доктор исторических наук Дедал".
Дочитав извещение, я испытал то же самое чувство, как когда увидел свое изображение на странице научно-фантастического романа. Газету я купил на Невском, когда собирался перейти Садовую подземным переходом.
"Необходимо повидаться с Сережей", - подумал я. И в ту же минуту увидел его. Он сидел в подземном переходе за раскладным столиком и продавал книги и лотерейные билеты.
- Это же не лабиринт, - сказал я ему, - созданный афинским художником Дедалом, а подземный переход.
И показал объявление, напечатанное в "Вечерке".
- Придете на защиту? - спросил Сережа.
- Нет. Не приду.
- Купите лотерейный билет!
Я купил лотерейный билет и спросил;
- А что же дальше?
- Завтра в восемь часов вечера включите телевизор, И вы убедитесь, что на этот билет вы выиграли мир.
32
В тот самый час я включил телевизор.
Показывали обыденную сценку из академической жизни - защиту диссертации на соискание кандидатской степени.
Я уже хотел сменить программу, как вдруг узнал своего бывшего аспиранта Серегина. Он стоял на трибуне и негромко, но внушительно объяснял членам Ученого Совета и всем присутствующим:
- Их логика, их видение мира соответствуют их среде. Миф? В какой-то мере да. Но миф, созданный не воображением, не фантазией, а властью над законами природы... Мой уважаемый оппонент профессор Минотавр разрешил мне продемонстрировать фрагменты фильма, доставленные на Землю... Механик, потушите, пожалуйста, свет.
И в то же мгновение на экране телевизора возникло лицо женщины, глядящей в ручное зеркало. Охваченное круглой рамкой, в руке у женщины было прозрачное озеро с рыбами, плавающими на дне.
Затем возникла стена с картиной. В раме был живой лес, шумели деревья, колеблемые сильным ветром.
Голос не диктора, а Серегина продолжал:
- Мой уважаемый оппонент профессор Минотавр расскажет вам о биосфере этой удивительной планеты, о пластичности этого созданного заново мира, а я ограничусь кратким изложением темы, которой посвящена моя диссертация "Языкознание космоса".