Горбатов Александр. Годы и войны

   - Товарищ Лихачев честный и преданный Родине командир, он добросовестно выполнял все мои приказания.
   Прокурор уехал.
   В ходе войны мое высокое мнение о личных качествах В. М. Лихачева полностью подтвердилось: он заслуженно был признан одним из выдающихся артиллерийских начальников.
   Отрезанные полки в это время, отражая сильные атаки противника у деревни Червона Роганка, без дорог, полями и лесами, в течение ночи выходили из окружения. Утром 16 марта они появились в районе Молодового. С великой радостью обнял я их командиров и комиссаров.
   Нельзя не отметить, что успехами, достигнутыми за шесть суток наступления, наша дивизия полностью обязана героизму, проявленному всем личным составом, инициативе и находчивости командиров.
   Сменив после этой операции части 169-й стрелковой дивизии, мы наступали 21 марта на Драгуновку Западную, ворвались в нее, захватили три орудия и четыре миномета, но потом контратакой противника были выбиты и отошли в исходное положение. 22 марта повторили атаку - успеха не имели.
   Вечером я донес о результатах двухдневного наступления и потерях. При этом обратил внимание командующего на то, что до нашей дивизии здесь десять дней подряд вели наступление другие соединения и ничего не добились. Отсюда сам собою напрашивался вывод о нецелесообразности дальнейших атак на этом направлении. Но в тот же вечер мы получили приказ, в котором снова в грубой форме обвинялись в якобы неправильных действиях. В тот жe вечер я позвонил Маршалу Советского Союза Тимошенко и попросил его вызвать меня к себе вместе с командармом, чтобы в его присутствии объясниться. Через несколько дней, отправившись к главкому, я взял с собой семь приказов, выпущенных штабом армии за последние десять дней, в которых все командиры и комиссары дивизий получили взыскания. Иные из них за этот период имели уже до четырех взысканий и предупреждений.
   Решил рассказать Военному совету фронта все по порядку, начиная с бесцельных, беспрерывных атак на одни и те же пункты в течение десяти пятнадцати дней при больших потерях.
   Главком выслушал меня очень внимательно и, обращаясь к командарму, сказал:
   - Я же вас предупреждал, что грубость ваша недопустима, но вы, как видно, не сделали нужного вывода. Надо с этим кончать.
   А мне он посоветовал не горячиться, расспросил о состоянии дивизии и разрешил ехать к себе.
   За все это время командарм не сказал ни слова. Когда я уезжал, он остался у главкома. О чем они говорили - гадать не берусь. Однако после этого объяснения оскорбительных приказов стало заметно меньше.
   Вскоре были подведены итоги мартовской операции. Штаб армии извещал войска о захвате 500 пленных, 63 орудий, 173 пулеметов, 115 автоматов, 858 винтовок и 14 раций. Командирам дивизий предлагалось представить отличившихся к наградам.
   Горбенко вынул свою записную книжечку, перелистал странички и сказал, что среди десятка дивизий, принимавших участие в наступлении, наша выглядит неплохо. Из всего захваченного армией 226-я стрелковая захватила больше половины всех пленных, 48 орудий (из них половину тяжелых), 71 пулемет, 55 автоматов, 400 винтовок, 82 лошади, 16 кухонь, 12 раций. Непонятно, почему в приказе ничего но сказано о захвате минометов - нами одними взято 55. Придется многих представить к наградам...
   Мы были горды за свою славную 226-ю стрелковую дивизию, довольны работой, проведенной командирами, партийными и комсомольскими организациями.
   Скучно было сидеть на плацдарме во время весеннего паводка, когда долина реки шириной в километр была залита водой, когда нас с левым берегом соединяла узкая насыпь, размываемая вешней водой, а мост у Старого Салтова систематически разбивала авиация противника. Немецкие самолеты засыпали плацдарм листовками, в которых нам предлагалось уйти с него подобру-поздорову, чтобы "не купаться в воде Северского Донца".
   Я часто бывал у своего правого соседа, прекрасного топорища и волевого боевого командира 13-й гвардейской стрелковой дивизии А. И. Родимцева, а он в свою очередь бывал у нас. Мы обсуждали создавшееся положение, обменивались мнениями о работе в дивизиях, а иногда отдыхали за шахматами. Я рассказывал о мартовских событиях в 1917 году, о гибели трех наших пехотных дивизий на плацдарме за рекой Стоход. Тогда немцы сначала разрушили все переправы на реке, а потом, применив много артиллерии и газы, после третьей атаки захватили плацдарм.
   - Тогда немцы не предупреждали листовками о "предстоящем наступлении, говорил я Родимцеву, - а сейчас предупреждают. Похоже на то, что у них здесь нет сил для наступления. И все-таки нам нельзя сидеть сложа руки; кто знает, не сделают ли они попытку сбросить нас в реку?
   И мы проводили большую работу по укреплению нашей обороны, совершенствовали систему огня. Дивизионная артиллерия, отведенная на левый берег, находилась в самой высокой готовности к открытию огня, полковая была поставлена на прямую наводку для стрельбы по танкам. Пользуясь системой наблюдательных пунктов, поднятых до вершин деревьев, мы старались просматривать глубину обороны противника и видеть то, что он тщательно скрывает от нас: при обороне плацдарма особенно важно, чтобы враг не напал внезапно.
   На наблюдательные пункты мы назначили по четыре человека, одного из них старшим. Эти люди не сменялись ежедневно, а закреплялись за определенным сектором на десять суток. Их учили хорошо запоминать местность и каждое утро проверять, не произошло ли за ночь изменений. Службу наблюдатели несли круглосуточно, меняясь через час или два (в том числе и старший). В тетрадь наблюдений записывали виденное и слышанное днем и ночью. Как важно закреплять людей за определенным сектором наблюдения, мы убеждались не раз.
   Я прибыл на один из НП и задал обычный вопрос:
   - Что нового, товарищи?
   - Нового нет ничего, - ответил старший.
   Но один из красноармейцев сказал:
   - Что-то мудрит немец. Вчера ночью привез бревна вон на ту высоту, весь день держал там, а этой ночью снова их увез.
   - А как думаете вы?
   - Наверное, хотел строить НП, а потом раздумал.
   Похвалив его, я сказал, что и, по-моему, это очень вероятно. И тут другой боец, наблюдавший во время нашего разговора в бинокль, вдруг воскликнул:
   - Да он его уже за ночь построил! Мы всегда видели на этой высоте высокий куст, а сейчас он совсем маленький, только верхушка видна.
   Старший взял бинокль, присмотрелся и сконфуженно признал:
   - Да, правильно. Как это я не заметил?
   На другом НП мне доложили, что за ночь противник вспахал длинную полосу, шириной метров в тридцать, один ее конец упирается в кусты, а другой скрывается за бугром. Когда бойцы спросили меня, зачем это, я ничего не мог сказать определенного. Похвалил их за наблюдательность и предложил внимательно присматриваться.
   - К люльке маленького ребенка, - сказал я, - подвешивают что-то блестящее. Ребенок смотрит, увлекается и не плачет. Глядите, может, противник и ваше внимание хочет отвлечь этой вспаханной полосой. Наблюдайте за всем сектором.
   Придя на этот пункт через два дня, я узнал, что на вспаханной полосе появилась еле заметная зигзагообразная полоска.
   - Это ход сообщения, - сказал боец. - Видно, в кустах расположен немецкий наблюдатель или туда выставляют на ночь секрет.
   Вот для чего нужна была пахота: если бы ход сообщения проложили по стерне непаханого поля, он был бы хорошо виден, а на вспаханном черном поле его разглядеть нелегко.
   Мне осталось только поблагодарить солдат за зоркость и бдительность. На особо выгодном НП я подолгу задерживался, всматривался сам в каждую подозрительную деталь в глубине обороны противника, расспрашивал бойцов, с удовольствием замечал, как они бывают довольны, наводя меня на решение какой-нибудь очередной загадки.
   11 мая 1942 года мы готовились к большому наступлению.
   После суровой зимы весна на юге началась рано: в конце апреля появилась травка на лугах, затем и лес оделся листвой, а сейчас и черемуха стояла в полном цвету.
   Артиллерийская подготовка была назначена на 6 часов, а начало наступления - на 7 часов 30 минут. Учитывая, что день будет тяжелый - трудно было сказать, когда и где бойцы получат передышку, - мы дали указание; ужином накормить до 20 часов, в 21 час людей уложить спать и обеспечить всем девятичасовой сон, подъем произвести в 6 утра, с началом артподготовки, а до семи раздать сытный завтрак.
   Вечером накормили бойцов ужином и приказали спать.
   Как всегда перед боем, я, стараясь справиться с неизбежным волнением, мысленно проверял, все ли предусмотрено. В этих случаях хочется побыть одному. Я ходил взад-вперед по лесу, где расположился 985-й стрелковый полк. Вечор был очень теплый. Проходя по расположению батальонов, я видел, что все лежат, обняв свое оружие, но никто не спит; кое-кто тихонько перешептывался с соседом. Как знакомы мне эти солдатские думы перед наступлением! Одни думают о близких, о родных, другие - о том, будут ли живы завтра, третьи ругают себя за то, что не успели или забыли написать нужное письмо. Вспомнилось, что и сам вот так не мог заснуть перед наступлением, когда был солдатом, хотя смерти или ранения я не ожидал никогда. Вспомнилось и то, как по молодости лет я думал: самая тяжелая служба солдатская, легче быть отделенным командиром, а еще легче командовать эскадроном. Поднимаясь по командной лестнице, я убеждался: чем выше пост, тем труднее, тем больше ответственности ложится на плечи.
   Когда я подходил к какой-нибудь группе, шепот затихал, некоторые солдаты закрывали глаза, хотели казаться спящими. Я останавливался и спрашивал: "Почему не спите?" Или: "Почему замолчали?" Одни отвечали просто: "Не спится", другие: "Увидели вас, вот и замолчали, потому что приказано спать". Когда спросил, как они меня разглядели в темноте, кто-то ответил: "Мы вас хорошо знаем". И другие голоса из-под кустов это дружно подтвердили. Я был так тронут таким ответом, что поспешил уйти, чтобы не выдать своего волнения, и только посоветовал скорее засыпать, ни о чем не думать и твердо верить, что завтра будешь жив и здоров.
   Но я знал, что враг, стоящий против нас, силен и многим из тех, с кем я разговариваю, не придется больше писать писем.
   С четырех часов я был на ногах и снова прошелся по лесу. Было уже светло, но все спали крепким сном, хотя птицы щебетали на все голоса. В первый раз я был зол на них в это раннее майское утро, особенно на тех, которые пели громко. Я боялся, что они разбудят солдат, которые, вероятно, заснули лишь перед рассветом, - им надо было поспать еще хоть часок.
   "Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат..." Не случайно появилась эта прекрасная песня, так верно отвечающая переживаниям фронтовиков.
   На НП дивизии подполковник Лихачев доложил, что все готово, часы сверены, осталось пять минут.
   Ровно в шесть часов дружно заговорили все стволы артиллерии. Пока шла артподготовка, солдат подняли, накормили сытным завтраком. В семь часов тридцать минут мы пошли в наступление и овладели высотой 199,0 - основным опорным немецким пунктом, прикрывавшим село Непокрытое. К шестнадцати часам Непокрытое было в наших руках. На другой день мы овладели Червоной Роганкой и рядом высот западнее. Противник контратаковал нас, но без успеха. Мы захватили пленных.
   В это время от левого соседа, 124-й стрелковой дивизии, поступило уведомление, что его контратакуют с юго-запада пехота и до сотни танков. Несколько позднее мы наблюдали отход этой дивизии; противник занял Песчаное за нашим левым флангом. А на нас двигалась пехота с пятьюдесятью танками. Сутки мы отбивали атаки, а потом вынуждены были оставить Непокрытое и высоту 199,0. За три дня боев мы захватили 126 пленных, 28 орудий (из них 15 тяжелых), 20 минометов, 45 пулеметов, много боеприпасов и других трофеев. Вторая половина мая прошла для нас в обороне и безрезультатных попытках взять высоту 199,0.
   Мы узнали о печальном результате наступления наших войск южнее Харькова.
   Противник перешел в общее наступление. 11 июня мы получили приказ отойти за Северский Донец, а потом за реку Гнилушка. На этой реке все наши три полка оборонялись на широком фронте. Когда левый сосед - 38-я стрелковая дивизия под давлением противника отошел, не предупредив нас, противник атаковал нас во фланг и с фронта и потеснил наши полки. В этом бою был тяжело ранен комиссар дивизии Горбенко, находившийся рядом со мной. Я с грустью расстался с моим боевым товарищем, прекрасным коммунистом.
   20 июня наша дивизия - впервые за восемь месяцев боев - была выведена в резерв в район Волоконовки. Мы в это время находились уже в составе 28-й армии, которой командовал генерал-лейтенант Д. И. Рябышев. Членом Военного совета там был Н. К. Попель, начальником штаба - Мартьянов.
   22 июня я закончил командование 226-й стрелковой дивизией, с которой успел сродниться. Грустно было расставаться с товарищами, которых учил и у которых сам многому научился. Но не стыдно было сдавать новому командиру полковнику Усенко дивизию, на счету которой числилось более 400 захваченных пленных, 84 орудия (из них половина тяжелых), 75 минометов, 104 пулемета и много других трофеев. В тот период такому количеству захваченного могли позавидовать но только многие дивизии, но и некоторые армии.
   Меня назначили инспектором кавалерии штаба Юго-Западного направления. Не могу сказать, чтобы это назначение мне нравилось. В коннице я прослужил двадцать восемь лет, этот род войск любил больше, чем какой-либо другой. Но с появлением авиации и танков, еще начиная с 1935 года, у меня появилось, сомнение в роли, которую конница сыграет в будущей войне, особенно на Западном театре. Именно поэтому перед самым началом войны я и высказал желание служить в общевойсковых соединениях. Первый год войны подтвердил мою мысль. Вот почему я без энтузиазма встретил свое новое назначение. Кроме того, должность инспектора, в значительной мере канцелярская, противоречила моей натуре - я больше всего не любил писанины. Три месяца мучился я в этой должности, отыскивая себе и здесь по возможности интересную работу.
   В августе наша инспекция оказалась в Сталинграде. Меня, в течение десяти месяцев не удалявшегося от противника больше чем на пушечный выстрел, город поразил своим спокойствием. Странно как-то было видеть по-мирному одетых людей, отдыхающих в теплые вечера на берегу Волги. Прибытие штаба фронта сразу многое изменило. Город становился прифронтовым, он все больше наводнялся военными, все тревожнее и лихорадочнее билась в нем жизнь. Потом началась эвакуация населения, учреждений и предприятий. Второй эшелон штаба фронта тоже перешел на левый берег. За Волгой мне стало совсем невыносимо. Оставив за себя полковника, я выехал к А. И. Еременко, который был назначен командующим фронтом.
   Командный пункт находился в городе, в одном из оврагов. У А. И. Еременко, когда я к нему вошел, были член Военного совета Н. С. Хрущев и приехавший из Москвы генерал А. М. Василевский.
   Мне показалось, что я пришел не ко времени. Тем не менее Еременко сказал:
   - Давно не виделись с вами, товарищ Горбатов. Что скажете?
   - Не могу сидеть на восточном берегу в этой обстановке, прошу дать какую-нибудь оперативную работу. На инспекторской задыхаюсь от безделья, там и мой полковник справится. Мне показалось, что на вопросительный взгляд Еременко Никита Сергеевич ответил каким-то знаком. Еременко сказал:
   - Зайдите через часок.
   Ровно через час я вернулся. Командующий сказал:
   - Ну вот. Обстановка такова. Противник форсировал Дон, устремился к Волге, - полагаю, к южной окраине Сталинграда. С севера к городу идет наш корпус в составе трех стрелковых дивизий. (Он указал, по каким дорогам.) Вам нужно их встретить и поставить для обороны юго-западной окраины города.
   На моей карте он начертил рубежи обороны. Убедившись, что задача понята, сказал:
   - Ну, в час добрый, спешите.
   Я был очень рад, что получил хотя и временную, но работу. Подъезжая к местечку Городище, встретил одну дивизию, нашел ее командира, поставил ему задачу, за Городищем встретил вторую и тоже поставил ей задачу, Но когда я ехал, чтобы встретить третью дивизию, то увидел танки, идущие двумя колоннами прямо по полю; за ними следовала пехота на машинах, а в воздухе гудело много самолетов. Я не сомневался, что это противник и что он идет не к южной, а к северной окраине города. Что Делать? Решил, во первых, не ехать дальше для встречи дивизии (да и не мог я туда ехать, ибо оказался бы отрезанным от города); во-вторых, изменить задачу уже встреченным дивизиям, но прежде заехать на зенитные батареи, которые стояли недалеко от дороги и вели огонь по самолетам противника, и им тоже изменить задачу. Подъехал к ближайшей батарее. К счастью, на ней оказался полковник-зенитчик. Показав ему на колонны танков и пехоты противника, я приказал всеми зенитными стволами этого района бить не по самолетам, а по наземным целям. Полковник еще при мне приказал батарее опустить стволы и начать обстрел танков; обещал дать такое же указание другим батареям. Под ливнем снарядов зениток стройный порядок походных колонн противника нарушился. Надеясь, что артиллерийская стрельба насторожит третью по счету дивизию и противник не застанет ее врасплох, я догнал первые две дивизии, объяснил командирам изменение в обстановке и указал новые рубежи для обороны северо-западной окраины города.
   Получилось удачно; вместо того чтобы дивизиям идти еще пятнадцать километров, они перешли к обороне почти в том же районе, где находились, с выдвижением отдельных частей на три - пять километров навстречу противнику. Порекомендовав комдивам немедленно поставить артиллерию на огневые позиции, выбросить вперед наблюдателей и обеспечить ведение артогня еще до занятия оборонительных рубежей стрелковыми частями, рассказал им, как связаться с КП фронта, и поехал для доклада к командующему.
   Сдерживая возбуждение, я вошел к нему.
   - Ну что, встретили? - спросил он.
   Я доложил, что видел, что сделал и где КП двух дивизий. Видно было, что мой доклад о такой близости противника и о том, что он идет не на южную, а на северную окраину города, был первым. Командующий поблагодарил за выполнение задания и тут же послал меня на Тракторный завод, чтобы все отремонтированные танки отравить с экипажами в две стрелковые дивизии, занявшие оборону. Кроме того, он приказал проехать в военное училище, находившееся в северной части города, и изготовить его к бою, как воинскую часть. Лишь поздно вечером я вернулся усталый, но довольный своим рабочим днем.
   На другой день противник вышел к Волге севернее города, у деревни Рынок. С этого дня я стал выполнять много различных заданий оперативного характера. Расскажу лишь о немногих, с которыми связаны были интересные случайности, характерные для первой недели обороны на Волге.
   В одну из первых ночей не успел я еще заснуть после позднего ужина, как меня вызвали снова к командующему. Он мне сказал, что противник форсировал Дон. Сводения о расположении наших соединений противоречивы. Я должен поехать в западном направлении и всем нашим войскам в том районе передать приказание о переходе к обороне на рубеже, который командующий начертил на моей карте.
   Ночь была темная, местность однообразная. Командующий фронтом предупредил; нужно быть осторожным. Я понимал, что в этих условиях придется смотреть больше на спидометр, чем на местность. Поэтому, прежде чем отправиться, я тщательно изучил маршрут по карте, сосчитал количество оврагов по пути и измерил расстояние между ними.
   Первые двадцать пять километров мы проехали быстро, потом часто останавливали встречные машины - спрашивали, из какой они части, где их штаб. На первый вопрос отвечали определенно, на второй еще определеннее - "не знаем". Потом машины перестали встречаться.
   Мы ехали с потушенными фарами, останавливались все чаще и прислушивались. На одной из таких остановок, в сорока километрах от города, услышали отдаленный шум моторов. Вскоре различили шум танков, идущих тоже без света нам навстречу. Чьи они, наши или противника? Без света могут идти и те и другие. Я решил съехать с дороги и притаиться. Люки ночью открыты, и танкисты могут перекликаться между собой.
   С тем местом, где мы стояли, поравнялись два танка, за ними шли три машины с людьми; разговоров не было слышно. Я приказал шоферу оставаться на месте, а сам пошел к дороге. Вдруг танки остановились, послышалась немецкая речь. Я вернулся к шоферу, мы круто развернули машину и поехали в сторону от дороги. Проехав километра четыре, попали в населенный пункт, где нашли штаб одной из наших дивизий, а в нем бодрствующего начальника штаба. Оказалось, дивизия обороняет примерно тот рубеж, который начертан командующим фронтом на моей карте. Передав приказание командующего, попросил нанести положение дивизии на мою карту и предупредил, что дорога севернее не перекрыта - по ней прошла разведка противника с двумя танками. Возможно даже, что это и не разведка, а походное охранение, поэтому необходимо перекрыть дорогу или установить за ней наблюдение.
   Я поехал в танковый корпус для уточнения переднего края его обороны. На своем наблюдательном пункте командир корпуса стал знакомить меня с обстановкой.
   - Видите гребни возвышенностей? Они заняты частями корпуса; перед ними проходит овраг, а за ним уже противник.
   - А где находятся ваши артиллерийские наблюдательные пункты?
   - Вот здесь, правее и левее меня, - показал он рукой.
   Я удивился: ведь оттуда ничего не видно, кроме тыла своих обороняющихся батальонов. Почему бы НП не вынести вперед, на высотки, где обороняются батальоны?
   Следуя правилу: доверяй, но проверяй, я решил сам пробраться на передний край. Но к гребню высоты дойти не удалось. Когда до нее оставалось с полкилометра, из овражка высунулась голова старшего лейтенанта.
   - Товарищ генерал! Там противник, прыгайте скорее ко мне.
   Едва успел я спрыгнуть, застрочили два пулемета. Пули летели поверх наших голов. Командир роты рассказал, что нельзя показаться - сразу обстреливают. До противника всего триста метров. У него уже убили четырех неосторожных бойцов.
   От командира я узнал, что вся его малочисленная рота находится здесь, в овраге. Расположение свое он оправдывал тем, что склон высоты очень пологий, весь простреливается. По оврагу можно подносить роте еду и боеприпасы, да и на случай наступления противника отходить по оврагу лучше. Его объяснение я счел простым и честным, хотя и наивным: какой смысл сидеть в овраге, как в мышеловке, не имея никакой обороны? По-видимому отступая тысячи километров, многие научились думать в первую очередь о том, как отступать, но не научились еще прочно и активно обороняться...
   Вскоре я убедился, что никакой обороны на гребне высоты нет, что командир корпуса просто не знает, где закрепились его подразделения. И я прямо ему сказал:
   - Такой обороной вы открываете противнику путь к Волге.
   Командир корпуса заверил, что положение будет исправлено.
   Но что я мог доложить командующему фронтом по возвращении? Оборону танкового корпуса нельзя назвать плохо организованной, вернее будет сказать, что никакой организации нет, нет и обороны.
   Стойкость наших войск на Волге вошла в историю. Они отразили бесчисленные атаки. Фашисты не вышли к Волге, хотя она находилась от них всего лишь на дальности пистолетного выстрела. Почему же мы не смогли организовать оборону, когда враг был от города на расстоянии артиллерийского выстрела?
   Ведь тогда вести оборону было куда легче...
   В эти тревожные дни я много думал о том, как же это случилось, что мы оказались на Волге. Можно ли объяснить это только тем, что нападение противника было внезапным? Нет, дело не только в этом, думал я и все больше склонялся к тому, что одной из основных причин наших неудач на фронте является недостаток квалифицированных кадров командного состава: сколько опытнейших командиров дивизий сидит на Колыме, в то время как на фронте подчас приходится доверять командование частями и соединениями людям хотя и честным, и преданным, и способным умереть за нашу Родину, но не умеющим воевать. Все это усугубляется неумелым подбором людей. Кто ведает этим вопросом в Вооруженных Силах? Саша Румянцев. Я видел, как он подбирает кадры, как разговаривает с людьми. Неспособный разобраться в деловых качествах командиров, он интересуется только их анкетами.
   А возьмите пополнение, которое мы получаем. Это замечательные люди, умные, храбрые, самоотверженные. Но очень часто они совершенно не знают военного дела, не умеют бить врага. Это потому, что в округах их плохо учат. Да и может ли быть иначе, если формированием войск руководит Ефим Афанасьевич Щаденко, который сам мало смыслит в военном деле? Заменили бы его седовласым генералом, пусть безногим или безруким, но побывавшим в современном бою, знающим, каким должен быть сегодняшний солдат, и умеющим передать другим свои знания...
   Забегу вперед и скажу, что, побывав в Москве после битвы на Волге, я узнал, что Румянцев уже снят с поста заместителя Наркома обороны по кадрам. Обрадовало меня и известие о том, что формированием и укомплектованием войск руководит уже не Щаденко.
   Организовался Донской фронт, его командующим был назначен К. К. Рокоссовский, а членом Военного совета А. С. Желтов. Меня назначили сюда инспектором кавалерии.
   Когда я уезжал из города, он уже пылал сплошным огнем; никто не пытался тушить пожары - это было невозможно. Машину с пристани пришлось отослать обратно в штаб, сам я с адъютантом на пароме переправился через Волгу к Красной Слободе, чтобы оттуда добираться в штаб Донского фронта через Камышин.