— Что случилось, Роберт? — спросил я у него еще в передней. — У тебя опять застопорилось?
Он сразу перешел к делу.
— Я подозреваю, что ты помогаешь не только мне, — выпалил он.
У меня не было оснований отпираться.
— О'кей, — сказал я, — предположим, ко мне приходят многие. И что с того? Или ты недоволен тем, что получал от меня?
Я вспомнил притчу Иисуса о работниках в винограднике. Роберт был одним из первых, кому я в свое время протянул руку помощи, и мы с ним заключили долгосрочный договор. Его не касалось, как я договаривался с другими работниками в винограднике.
Я усадил его в кресло и принес две бутылки пива. Потом подошел к проигрывателю.
— Шопен или Брамс? — спросил я.
Он не ответил, тяжело вздохнул несколько раз и сказал:
— Ты говорил, что, кроме меня, у тебя никого нет.
Я сделал вид, что задумался.
— Неужели я действительно так сказал?
Его широкие плечи дрогнули. Наконец он прошептал:
— Я думал, что ты работаешь только со мной, Петтер.
— Послушай, — сказал я. — Наверное, ты имеешь в виду какое-нибудь мое высказывание десяти— или двенадцатилетней давности. Не отрицаю, тогда все было иначе.
— Но я считал, что так и останется — только ты и я.
Мне уже порядком надоело его нытье. Он поздно хватился и стал жаловаться, что в самой большой литературной пирамиде нашего времени слишком много участников, ведь он сам в течение многих лет был зависим от милостивых даров Паука. Но за добро всегда платят неблагодарностью. Стоило профессору Хиггинсу научить уличную цветочницу правильно говорить по-английски, как она тут же стала претендовать на роль его единственной избранницы.
— А тебе было бы приятно знать, что с моей руки кормится добрая половина наших писателей? Ты перестал бы тогда со мной сотрудничать?
Он кивнул.
— Но ты был доволен тем, как критика оценила твой последний роман. И Венке тоже, — напомнил я ему. —Ты получил от меня сюжет на восьми страницах, и, между прочим, за смешные деньги. Вообще-то, я согласен с тем критиком, который написал, что твой язык страдает небрежностью. Попросил бы меня прочитать рукопись, ты знаешь, за это я много не беру.
Он весь напрягся.
— Кому ты еще помогал? — спросил он.
Я приложил палец к губам.
— Ты с ума сошел?
Он подозрительно посмотрел на меня. Очевидно, думал, что между нами по-прежнему существуют доверительные отношения.
— А тебе понравилось бы, если бы я рассказал Верит и Юханнесу о наших отношениях?
— Ты помогаешь Юханнесу?
— Успокойся, Роберт. По-моему, ты переутомился. Расскажи о себе. Как тебе живется?
— Скверно, — сказал он.
Выглядел он неважно. Бросалось в глаза, что за последний год он сильно поседел. Вообще он относился к тем людям, которые долго сохраняют пышную шевелюру, но вдруг начал лысеть.
— Ты говорил кому-нибудь обо мне? — спросил он.
— Конечно нет, — ответил я, и это была чистая правда. — Мне можно доверять. Я работаю на двусторонней основе. Об этом можешь не беспокоиться, во всяком случае до тех пор, пока сам будешь вести себя прилично.
Через несколько недель он снова пришел ко мне, и опять без звонка. Я разозлился. Терпеть вторжение писателей в мою личную жизнь? Ну уж нет! Звук шагов на лестнице вызывал у меня отвращение еще с тех пор, когда мальчишки приходили звать меня на улицу играть в ковбоев или индейцев. Может, у меня гости, может, я занят приятным разговором с какой-нибудь жрицей изящной словесности. Или сижу, погруженный в раздумья. Кроме того, перед любым посещением я должен был затолкать Метра в спальню. Как ни странно, он покорно с этим мирился.
Мне стало ясно, что кто-то кому-то открылся. Скорее всего, они говорили о том, что я развернул широкую консультативную деятельность. Не сомневаюсь, что некоторые решительно отрицали, что значатся в списке моих клиентов. Я всегда умел угадывать правильно, предчувствие сродни сочинению правдоподобных историй.
В первый раз мне пришло в голову, что в один прекрасный день кто-нибудь захочет со мной поквитаться. Я уже чувствовал определенное давление и потому счел необходимым сообщить Роберту, что записывал на диктофон наши с ним разговоры. Как и то, что, получая от него чеки, каждый раз для порядка делал с них фотокопии. Я рассказал ему, что принял меры, благодаря которым мой банковский сейф откроется сразу же, как только со мной что-то случится. Я предположил, что это немного его отрезвит. Уж очень он был разгневан и раздражен, этот Роберт, высоченный, между прочим, мужик, по меньшей мере на целую голову выше меня. Я не раз убеждался, что иногда он становится неуправляемым. Впрочем, гнев у него быстро сменялся смирением и апатией, и это его выручало. Тяжело жить, опасаясь, что кто-то может воспользоваться твоим безвыходным положением. Когда человека загоняют в угол, он только усугубляет безысходность, цепляясь за несбыточные надежды, будто какое-нибудь чудо все изменит к лучшему, в таких случаях апатия бывает самым удобным душевным состоянием. Я дружески и с пониманием отнесся к нему — это тоже входило в мою систему обращения с писателями. Сказал, что от меня никто никогда не узнает о наших с ним сделках. Угостил его виски и спросил, как у него обстоят дела с Венке.
Прошло несколько лет, прежде чем я вновь увидел Роберта. Вид у него был болезненный, и он пожаловался, что переживает творческий кризис. На этот раз ему хотелось бы написать криминальный роман, сказал он, и я позволил ему выбрать один из двух сюжетов. Это было великодушно с моей стороны. Роберт знал, что сюжет, который он видел, но не купил, тут же обесценится и будет переложен из папки, где лежали истории на продажу, в папку для тех, которыми можно безбоязненно развлекать компанию. Я не мог совсем отказаться от удовольствия занимать друзей своими рассказами, необходимость иметь в запасе новые истории не позволяла мне расслабиться.
Сюжет, который он купил у меня, назывался «Тройное убийство postmortem[26]» и, возможно, отчасти был вдохновлен песней Битлз «Lucy in the Sky with Diamonds». Он занимал пятнадцать страниц, вот вкратце его содержание.
Во фламандском городе Антверпен жили три брата: Вим, Кеес и Клас. У Вима на лице было большое родимое пятно, и он с самого детства терпел издевательства и насмешки братьев. Ему шел двадцатый год, когда он встретил избранницу своего сердца, Люси, очень красивую девушку, но Кеес сумел отбить у брата Люси всего за несколько недель до намеченной свадьбы. Отношения между братьями не улучшились и после того, как один за другим умерли их родители. Они оставили подробное завещание, в котором Вим был обойден. Тут не обошлось без старших братьев. Особые старания приложил Клас, помогавший родителям составлять завещание, ведь он был адвокатом, и еще долгие годы после смерти стариков он хвастался всему Антверпену, как ловко обвел их вокруг пальца.
Однако Вим сумел выбиться в люди, торгуя бриллиантами, и с годами сколотил солидное состояние. Больше всего его огорчало, что он так и не обзавелся семьей. Других женщин, кроме Люси, в жизни Вима не было, поэтому он не имел и наследников. Единственным утешением и радостью ему служило то, что Люси изредка заходила к нему ради старой дружбы. Со временем она стала обращаться к Виму за советом — делить хлеб и постель с Кеесом было не так-то легко.
Если бы младший брат умер раньше старших, Кеес и Клас, к их стыду, унаследовали бы часть его состояния, и, когда Вим в относительно молодом возрасте заболел неизлечимой болезнью, он написал завещание, в котором была выражена его последняя воля: Кеес и Клас непременно должны вместе открыть его сейф. По Антверпену ходили слухи, что в этом сейфе хранятся бриллианты стоимостью в несколько миллионов бельгийских франков.
Вим умер спустя пару месяцев после того, как в присутствии свидетелей подписал свое завещание. Кеес и Клас явились вместе, чтобы открыть его сейф, с ними пришел также один известный адвокат. Когда они трясущимися от жадности руками открыли заветный сейф, сработало мощное взрывное устройство и все трое погибли на месте. В сейфе не было ни одного бриллианта, а также ни векселей, ни денег. Кеес и Клас получили от брата в наследство только бомбу, но зато в ней было много тысяч карат и смастерили ее на совесть.
Сей гротескный эпизод газеты вскоре окрестили «тройным убийство post mortem», и он имел целый ряд юридических последствий. По завещанию Вим оставлял все свои ценности, кроме того, что лежало в сейфе, Люси вдове Кееса Но у суда не было уверенности, что она не являлась сообщницей убийцы. То, что она все эти годы иногда заходила к Виму в контору, ни для кого не составляло секрета, в последний год она бывала у него особенно часто, чего и не думала скрывать. Может быть, она имела доступ и к сейфу. Кроме того, суду было заявлено, что Люси недавно обращалась к адвокату по бракоразводным, делам, которому сказала, что намерена развестись с Кеесом, ибо их брак оказался неудачным и к тому же бездетным.
Для защиты интересов покойного торговца бриллиантами был назначен адвокат. Ведь никто не верил, что Люси одна сумела подложить бомбу в сейф после смерти Вима. К тому же куда делись все бриллианты? Можно ли было обвинять успешного торговца бриллиантами в тройном убийстве, прежде чем суд не скажет своего слова?
Обвинения Люси никто никогда не предъявлял, но, опираясь на представленные доказательства, суд запретил называть покойного торговца бриллиантами убийцей или тройным убийцей. Или, как выразился судья, «невиновен, пока не доказано обратное!». И наконец он объявил решение суда: о мертвых следует говорить хорошо или ничего.
Из за всех этих судебных разбирательств, газетных статей, а также, возможно, из-за потери мужа Люси решила уехать из Антверпена. За несколько дней до того, как она улетела в Буэнос-Айрес, чтобы поселиться вместе с живущей там кузиной, ей исполнилось тридцать лет, и в ее день рождения к ней явился хорошо одетый господин. Он вручил ей свою визитную карточку и сообщил, что представляет большую посредническую фирму. В руке он держал маленький чемоданчик, который его работодатель просил доставить на дом Люси ван дер Хейден и передать ей лично, но непременно в этот день. Люси расписалась в квитанции и, только когда посланец ушел, открыла чемоданчик. Он был полон бриллиантов. К ним была приложена написанная от руки записка следующего содержания: «Дорогая Люси. Поздравляю тебя с тридцатилетием и желаю тебе счастья. Живи за нас обоих. Твой Вим».
Первая группа состояла из тех, кто оказался не в состоянии довести свои проекты до конца и, следовательно, мог жаловаться на качество приобретенного товара. Я столкнулся со множеством таких сальто-мортале. Они меня забавляли. Смешно ругать «ягуар», если вообще не умеешь водить машину. Водителю надо пенять на себя, а не на автомобиль.
Вторую группу составляли неподкупные. Эти были особенно непредсказуемы, потому что могли не бояться за себя. Все они были неврастеники, и их особенно волновало, что я помогаю другим писателям, некоторых мучил почти параноидальный страх перед тем, что такое вообще может происходить. Они пытались поймать рыбку, но им приходилось ловить ее в океане слухов, и все их попытки были тщетны. Неподкупные тоже пребывали в заблуждении, что мои предложения носят эксклюзивный характер, и это настораживало их еще больше: кому же на самом деле я помогаю? Уж не этой ли новой комете, этому нахальному дебютанту, который под носом у всех отхватил премию критиков?
В третью группу входили должники, не всегда расположенные возвращать мне деньги. В нескольких случаях речь шла об очень значительных суммах. Ни покупатель, ни я не были заинтересованы в том, чтобы широкая общественность узнала, что один из бестселлеров этого года написан на основе сюжета, разработанного не самим автором. Никому из нас не хотелось, чтобы я напоминал о магнитофонных записях, но иногда мне все-таки приходилось прибегать к этому эффективному средству. Если вначале можно было сказать, что «Помощь писателям» носит беспорядочный характер, то теперь особую важность приобретал строгий порядок при заключении контрактов.
И наконец, четвертая группа объединяла тех, кто извлек большую пользу из связи с «Помощью писателям», и в художественном отношении, и в материальном, но кому почудилось, что почва заколебалась у них под ногами, когда они поняли, что в сеть попало много добычи. Чем больше пользы им приносили мои услуги, тем значительнее казалась глубина падения и тем больше они начинали опасаться за свою репутацию. Им было стыдно, что они пользовались посторонней помощью, они чувствовали себя опозоренными, оттого что попались на клейкую бумажку. Это понятно. Но кто же виноват, что они не устояли перед искушением купить мои услуги?
Даже поняв, что я крупный поставщик, отдельные клиенты поддавались соблазну и заключали со мной новые контракты. Они сознавали, что, возможно, находятся на тонущем корабле, но, зараженные вирусом жадности, пренебрегали опасностью. Как и наркоманам, разговоры о том, что расплата неминуема, казались им пустой болтовней. Я спросил у одного из них, не боится ли он, что будет разоблачен после смерти. Но он только покачал головой: какая разница, ведь его уже не будет в живых. Это заявление, показавшееся мне бесстыдным, было типично. Постмодернистская цивилизация не питает почтения к посмертной славе. Жизнь — это парк удовольствий, и мысль многих писателей работает только до закрытия парка.
Другое дело, что эти клиенты могли все-таки меня ненавидеть. Нет никакого противоречия в том, что наркоман ненавидит наркоторговца.
Я сохранял полную невозмутимость, пока однажды не прочел в немецком журнале «Шпигель» весьма хвалебный отзыв о романе про шахматы, который вышел в Германии. Я достал этот роман, проглотил его за один присест и был изрядно шокирован.
В основу романа была положена та самая история, которую я много лет назад на Фрогнерсетере рассказал Марии незадолго до того, как она от меня забеременела. Автор немецкой версии изменил некоторые детали, дал героям новые имена и перенес действие на немецкую почву, но сюжет был мой, иногда вплоть до мелких подробностей. Написала его некая Вильгельмина Виттманн, ее имя мне ни о чем не говорило, но это мог быть и псевдоним.
Эту шахматную историю я рассказывал только Марии, тут у меня не было никаких сомнений. Если я до сих пор никому ее не продал, то лишь потому, что не нашел никого, кто был бы способен достойно воплотить мой замысел. Оставались только две возможности: Мария рассказала историю о лорде Гамильтоне какому-то писателю. Или — и с этим мне было еще труднее смириться — за псевдонимом скрывалась она сама. Рассказчик блестяще справился со своей задачей, я был удовлетворен результатом, хотя для меня этот рассказ был неразрывно связан с Шотландским нагорьем.
Эта весточка от Марии изрядно меня взбесила. Сюжет «Тайны шахмат» был лишь одной из многих десятков историй, которыми я одарил Марию, и большинство из них уже давно встали на ноги и ушли в мир в качестве полноценных романов. Неужели Вильгельмина Виттманн на этом не остановится? Вот тогда у «Помощи писателям» возникнут серьезные трудности.
Мария давно продемонстрировала, что обладает великолепной памятью, а теперь она начала еще играть в шахматы.
Письмена на стене
Он сразу перешел к делу.
— Я подозреваю, что ты помогаешь не только мне, — выпалил он.
У меня не было оснований отпираться.
— О'кей, — сказал я, — предположим, ко мне приходят многие. И что с того? Или ты недоволен тем, что получал от меня?
Я вспомнил притчу Иисуса о работниках в винограднике. Роберт был одним из первых, кому я в свое время протянул руку помощи, и мы с ним заключили долгосрочный договор. Его не касалось, как я договаривался с другими работниками в винограднике.
Я усадил его в кресло и принес две бутылки пива. Потом подошел к проигрывателю.
— Шопен или Брамс? — спросил я.
Он не ответил, тяжело вздохнул несколько раз и сказал:
— Ты говорил, что, кроме меня, у тебя никого нет.
Я сделал вид, что задумался.
— Неужели я действительно так сказал?
Его широкие плечи дрогнули. Наконец он прошептал:
— Я думал, что ты работаешь только со мной, Петтер.
— Послушай, — сказал я. — Наверное, ты имеешь в виду какое-нибудь мое высказывание десяти— или двенадцатилетней давности. Не отрицаю, тогда все было иначе.
— Но я считал, что так и останется — только ты и я.
Мне уже порядком надоело его нытье. Он поздно хватился и стал жаловаться, что в самой большой литературной пирамиде нашего времени слишком много участников, ведь он сам в течение многих лет был зависим от милостивых даров Паука. Но за добро всегда платят неблагодарностью. Стоило профессору Хиггинсу научить уличную цветочницу правильно говорить по-английски, как она тут же стала претендовать на роль его единственной избранницы.
— А тебе было бы приятно знать, что с моей руки кормится добрая половина наших писателей? Ты перестал бы тогда со мной сотрудничать?
Он кивнул.
— Но ты был доволен тем, как критика оценила твой последний роман. И Венке тоже, — напомнил я ему. —Ты получил от меня сюжет на восьми страницах, и, между прочим, за смешные деньги. Вообще-то, я согласен с тем критиком, который написал, что твой язык страдает небрежностью. Попросил бы меня прочитать рукопись, ты знаешь, за это я много не беру.
Он весь напрягся.
— Кому ты еще помогал? — спросил он.
Я приложил палец к губам.
— Ты с ума сошел?
Он подозрительно посмотрел на меня. Очевидно, думал, что между нами по-прежнему существуют доверительные отношения.
— А тебе понравилось бы, если бы я рассказал Верит и Юханнесу о наших отношениях?
— Ты помогаешь Юханнесу?
— Успокойся, Роберт. По-моему, ты переутомился. Расскажи о себе. Как тебе живется?
— Скверно, — сказал он.
Выглядел он неважно. Бросалось в глаза, что за последний год он сильно поседел. Вообще он относился к тем людям, которые долго сохраняют пышную шевелюру, но вдруг начал лысеть.
— Ты говорил кому-нибудь обо мне? — спросил он.
— Конечно нет, — ответил я, и это была чистая правда. — Мне можно доверять. Я работаю на двусторонней основе. Об этом можешь не беспокоиться, во всяком случае до тех пор, пока сам будешь вести себя прилично.
Через несколько недель он снова пришел ко мне, и опять без звонка. Я разозлился. Терпеть вторжение писателей в мою личную жизнь? Ну уж нет! Звук шагов на лестнице вызывал у меня отвращение еще с тех пор, когда мальчишки приходили звать меня на улицу играть в ковбоев или индейцев. Может, у меня гости, может, я занят приятным разговором с какой-нибудь жрицей изящной словесности. Или сижу, погруженный в раздумья. Кроме того, перед любым посещением я должен был затолкать Метра в спальню. Как ни странно, он покорно с этим мирился.
Мне стало ясно, что кто-то кому-то открылся. Скорее всего, они говорили о том, что я развернул широкую консультативную деятельность. Не сомневаюсь, что некоторые решительно отрицали, что значатся в списке моих клиентов. Я всегда умел угадывать правильно, предчувствие сродни сочинению правдоподобных историй.
В первый раз мне пришло в голову, что в один прекрасный день кто-нибудь захочет со мной поквитаться. Я уже чувствовал определенное давление и потому счел необходимым сообщить Роберту, что записывал на диктофон наши с ним разговоры. Как и то, что, получая от него чеки, каждый раз для порядка делал с них фотокопии. Я рассказал ему, что принял меры, благодаря которым мой банковский сейф откроется сразу же, как только со мной что-то случится. Я предположил, что это немного его отрезвит. Уж очень он был разгневан и раздражен, этот Роберт, высоченный, между прочим, мужик, по меньшей мере на целую голову выше меня. Я не раз убеждался, что иногда он становится неуправляемым. Впрочем, гнев у него быстро сменялся смирением и апатией, и это его выручало. Тяжело жить, опасаясь, что кто-то может воспользоваться твоим безвыходным положением. Когда человека загоняют в угол, он только усугубляет безысходность, цепляясь за несбыточные надежды, будто какое-нибудь чудо все изменит к лучшему, в таких случаях апатия бывает самым удобным душевным состоянием. Я дружески и с пониманием отнесся к нему — это тоже входило в мою систему обращения с писателями. Сказал, что от меня никто никогда не узнает о наших с ним сделках. Угостил его виски и спросил, как у него обстоят дела с Венке.
Прошло несколько лет, прежде чем я вновь увидел Роберта. Вид у него был болезненный, и он пожаловался, что переживает творческий кризис. На этот раз ему хотелось бы написать криминальный роман, сказал он, и я позволил ему выбрать один из двух сюжетов. Это было великодушно с моей стороны. Роберт знал, что сюжет, который он видел, но не купил, тут же обесценится и будет переложен из папки, где лежали истории на продажу, в папку для тех, которыми можно безбоязненно развлекать компанию. Я не мог совсем отказаться от удовольствия занимать друзей своими рассказами, необходимость иметь в запасе новые истории не позволяла мне расслабиться.
Сюжет, который он купил у меня, назывался «Тройное убийство postmortem[26]» и, возможно, отчасти был вдохновлен песней Битлз «Lucy in the Sky with Diamonds». Он занимал пятнадцать страниц, вот вкратце его содержание.
Во фламандском городе Антверпен жили три брата: Вим, Кеес и Клас. У Вима на лице было большое родимое пятно, и он с самого детства терпел издевательства и насмешки братьев. Ему шел двадцатый год, когда он встретил избранницу своего сердца, Люси, очень красивую девушку, но Кеес сумел отбить у брата Люси всего за несколько недель до намеченной свадьбы. Отношения между братьями не улучшились и после того, как один за другим умерли их родители. Они оставили подробное завещание, в котором Вим был обойден. Тут не обошлось без старших братьев. Особые старания приложил Клас, помогавший родителям составлять завещание, ведь он был адвокатом, и еще долгие годы после смерти стариков он хвастался всему Антверпену, как ловко обвел их вокруг пальца.
Однако Вим сумел выбиться в люди, торгуя бриллиантами, и с годами сколотил солидное состояние. Больше всего его огорчало, что он так и не обзавелся семьей. Других женщин, кроме Люси, в жизни Вима не было, поэтому он не имел и наследников. Единственным утешением и радостью ему служило то, что Люси изредка заходила к нему ради старой дружбы. Со временем она стала обращаться к Виму за советом — делить хлеб и постель с Кеесом было не так-то легко.
Если бы младший брат умер раньше старших, Кеес и Клас, к их стыду, унаследовали бы часть его состояния, и, когда Вим в относительно молодом возрасте заболел неизлечимой болезнью, он написал завещание, в котором была выражена его последняя воля: Кеес и Клас непременно должны вместе открыть его сейф. По Антверпену ходили слухи, что в этом сейфе хранятся бриллианты стоимостью в несколько миллионов бельгийских франков.
Вим умер спустя пару месяцев после того, как в присутствии свидетелей подписал свое завещание. Кеес и Клас явились вместе, чтобы открыть его сейф, с ними пришел также один известный адвокат. Когда они трясущимися от жадности руками открыли заветный сейф, сработало мощное взрывное устройство и все трое погибли на месте. В сейфе не было ни одного бриллианта, а также ни векселей, ни денег. Кеес и Клас получили от брата в наследство только бомбу, но зато в ней было много тысяч карат и смастерили ее на совесть.
Сей гротескный эпизод газеты вскоре окрестили «тройным убийство post mortem», и он имел целый ряд юридических последствий. По завещанию Вим оставлял все свои ценности, кроме того, что лежало в сейфе, Люси вдове Кееса Но у суда не было уверенности, что она не являлась сообщницей убийцы. То, что она все эти годы иногда заходила к Виму в контору, ни для кого не составляло секрета, в последний год она бывала у него особенно часто, чего и не думала скрывать. Может быть, она имела доступ и к сейфу. Кроме того, суду было заявлено, что Люси недавно обращалась к адвокату по бракоразводным, делам, которому сказала, что намерена развестись с Кеесом, ибо их брак оказался неудачным и к тому же бездетным.
Для защиты интересов покойного торговца бриллиантами был назначен адвокат. Ведь никто не верил, что Люси одна сумела подложить бомбу в сейф после смерти Вима. К тому же куда делись все бриллианты? Можно ли было обвинять успешного торговца бриллиантами в тройном убийстве, прежде чем суд не скажет своего слова?
Обвинения Люси никто никогда не предъявлял, но, опираясь на представленные доказательства, суд запретил называть покойного торговца бриллиантами убийцей или тройным убийцей. Или, как выразился судья, «невиновен, пока не доказано обратное!». И наконец он объявил решение суда: о мертвых следует говорить хорошо или ничего.
Из за всех этих судебных разбирательств, газетных статей, а также, возможно, из-за потери мужа Люси решила уехать из Антверпена. За несколько дней до того, как она улетела в Буэнос-Айрес, чтобы поселиться вместе с живущей там кузиной, ей исполнилось тридцать лет, и в ее день рождения к ней явился хорошо одетый господин. Он вручил ей свою визитную карточку и сообщил, что представляет большую посредническую фирму. В руке он держал маленький чемоданчик, который его работодатель просил доставить на дом Люси ван дер Хейден и передать ей лично, но непременно в этот день. Люси расписалась в квитанции и, только когда посланец ушел, открыла чемоданчик. Он был полон бриллиантов. К ним была приложена написанная от руки записка следующего содержания: «Дорогая Люси. Поздравляю тебя с тридцатилетием и желаю тебе счастья. Живи за нас обоих. Твой Вим».
* * *
Моя сеть начала менять характер. В ней появились нити, связывающие моих клиентов между собой. Постепенно эти нити стягивались вокруг меня, опасность нарастала. В сети обнаружилось четыре слабых места, представленных четырьмя группами писателей.Первая группа состояла из тех, кто оказался не в состоянии довести свои проекты до конца и, следовательно, мог жаловаться на качество приобретенного товара. Я столкнулся со множеством таких сальто-мортале. Они меня забавляли. Смешно ругать «ягуар», если вообще не умеешь водить машину. Водителю надо пенять на себя, а не на автомобиль.
Вторую группу составляли неподкупные. Эти были особенно непредсказуемы, потому что могли не бояться за себя. Все они были неврастеники, и их особенно волновало, что я помогаю другим писателям, некоторых мучил почти параноидальный страх перед тем, что такое вообще может происходить. Они пытались поймать рыбку, но им приходилось ловить ее в океане слухов, и все их попытки были тщетны. Неподкупные тоже пребывали в заблуждении, что мои предложения носят эксклюзивный характер, и это настораживало их еще больше: кому же на самом деле я помогаю? Уж не этой ли новой комете, этому нахальному дебютанту, который под носом у всех отхватил премию критиков?
В третью группу входили должники, не всегда расположенные возвращать мне деньги. В нескольких случаях речь шла об очень значительных суммах. Ни покупатель, ни я не были заинтересованы в том, чтобы широкая общественность узнала, что один из бестселлеров этого года написан на основе сюжета, разработанного не самим автором. Никому из нас не хотелось, чтобы я напоминал о магнитофонных записях, но иногда мне все-таки приходилось прибегать к этому эффективному средству. Если вначале можно было сказать, что «Помощь писателям» носит беспорядочный характер, то теперь особую важность приобретал строгий порядок при заключении контрактов.
И наконец, четвертая группа объединяла тех, кто извлек большую пользу из связи с «Помощью писателям», и в художественном отношении, и в материальном, но кому почудилось, что почва заколебалась у них под ногами, когда они поняли, что в сеть попало много добычи. Чем больше пользы им приносили мои услуги, тем значительнее казалась глубина падения и тем больше они начинали опасаться за свою репутацию. Им было стыдно, что они пользовались посторонней помощью, они чувствовали себя опозоренными, оттого что попались на клейкую бумажку. Это понятно. Но кто же виноват, что они не устояли перед искушением купить мои услуги?
Даже поняв, что я крупный поставщик, отдельные клиенты поддавались соблазну и заключали со мной новые контракты. Они сознавали, что, возможно, находятся на тонущем корабле, но, зараженные вирусом жадности, пренебрегали опасностью. Как и наркоманам, разговоры о том, что расплата неминуема, казались им пустой болтовней. Я спросил у одного из них, не боится ли он, что будет разоблачен после смерти. Но он только покачал головой: какая разница, ведь его уже не будет в живых. Это заявление, показавшееся мне бесстыдным, было типично. Постмодернистская цивилизация не питает почтения к посмертной славе. Жизнь — это парк удовольствий, и мысль многих писателей работает только до закрытия парка.
Другое дело, что эти клиенты могли все-таки меня ненавидеть. Нет никакого противоречия в том, что наркоман ненавидит наркоторговца.
Я сохранял полную невозмутимость, пока однажды не прочел в немецком журнале «Шпигель» весьма хвалебный отзыв о романе про шахматы, который вышел в Германии. Я достал этот роман, проглотил его за один присест и был изрядно шокирован.
В основу романа была положена та самая история, которую я много лет назад на Фрогнерсетере рассказал Марии незадолго до того, как она от меня забеременела. Автор немецкой версии изменил некоторые детали, дал героям новые имена и перенес действие на немецкую почву, но сюжет был мой, иногда вплоть до мелких подробностей. Написала его некая Вильгельмина Виттманн, ее имя мне ни о чем не говорило, но это мог быть и псевдоним.
Эту шахматную историю я рассказывал только Марии, тут у меня не было никаких сомнений. Если я до сих пор никому ее не продал, то лишь потому, что не нашел никого, кто был бы способен достойно воплотить мой замысел. Оставались только две возможности: Мария рассказала историю о лорде Гамильтоне какому-то писателю. Или — и с этим мне было еще труднее смириться — за псевдонимом скрывалась она сама. Рассказчик блестяще справился со своей задачей, я был удовлетворен результатом, хотя для меня этот рассказ был неразрывно связан с Шотландским нагорьем.
Эта весточка от Марии изрядно меня взбесила. Сюжет «Тайны шахмат» был лишь одной из многих десятков историй, которыми я одарил Марию, и большинство из них уже давно встали на ноги и ушли в мир в качестве полноценных романов. Неужели Вильгельмина Виттманн на этом не остановится? Вот тогда у «Помощи писателям» возникнут серьезные трудности.
Мария давно продемонстрировала, что обладает великолепной памятью, а теперь она начала еще играть в шахматы.
Письмена на стене
Как раз в тот период я основательно укрепил свои позиции за границей. Это было как нельзя кстати, потому что дома ячея моей сети стала чересчур мелкой. Население Норвегии немногочисленно, зато в ней много писателей. Вскоре я зачастил в Германию, Италию, Францию, Испанию и Англию.
Сначала требовалось устроиться на работу в какое-нибудь издательство, я уже давно понял, что без этого мне не обойтись. Многие редакторы прекрасно понимали, что я могу быть им полезен, даря их авторам некоторые идеи, мой рейтинг у этих писателей был очень высок. Все чаще меня просили выступить консультантом по той или другой книге, теперь уже совершенно открыто. Это была приятная перемена, полезно иметь документы, свидетельствующие, что ты зарабатываешь какие-то деньги. Не без труда, но мне удалось убедить налоговую инспекцию, что хотя бы с части заработанных мною денег действительно уплачены налоги.
Я устроился редактором переводной литературы в одно из крупных издательств. На это место претендовало много народу, но я получил работу, как только заикнулся, что она меня интересует, мне даже не пришлось посылать им своего резюме. Я пользовался хорошей репутацией, а как же иначе, ведь меня все знали. Я был серый кардинал в литературе.
Никого не удивило, что такой человек, как я, захотел работать в издательстве. Удивительно было другое: как это не пришло мне в голову раньше и как этому не помешало отсутствие у меня, получившего высокий балл на экзамене артиум[27], какого-либо формального образования? Я был самоучка и не стыдился, что не имею университетского диплома, я просто перешагнул эту стадию. Есть люди, которые самостоятельно узнают больше, чем могли бы им дать учителя.
Издательству, открывшему мне свои двери, очень повезло. Я пришел, чтобы делать там важную работу, в этом не было никакого сомнения, но только я знал, что под прикрытием работы в издательстве смогу обзавестись полезными связями за границей, знакомствами, которым предстоит сыграть важную роль в расширении «Помощи писателям».
Я проработал в издательстве четыре года и уже в первый год познакомился со многими ведущими сотрудниками больших иностранных издательств, которые имели наиболее широкие представления о литературной жизни в Скандинавии. В мою задачу входило отбирать новые иностранные книги, достойные перевода на норвежский. Это было легко. Агенты знали, с кем следует поддерживать связь, они гонялись за мной по большим залам книжной ярмарки во Франкфурте. Это меня развлекало. Они лезли ко мне с поцелуями и совали свои визитные карточки. И понимали, что отвергнутые мною книги имеют мало шансов на издание в скандинавских странах, я был своего рода пробным шаром. Прежде чем продвигать какую-нибудь книгу на японский или американский рынок, немецкие или итальянские издательства обращались ко мне, чтобы узнать мое мнение об этой книге, и я тут же объяснял им, какие произведения, на мой взгляд, могут рассчитывать на успех в той или иной стране. Я мог назвать фамилию того, с кем им следует связаться, а иногда не отказывался и лично замолвить за них словечко. Кроме того, я умел добиваться выгодных условий при заключении контрактов. Благодаря этому ко мне постоянно обращались за советом даже в тех случаях, когда вопрос формально находился вне моей компетенции. Будучи редактором иностранной литературы, я также выполнял функции рекламного агента и содействовал распространению скандинавской литературы за рубежом. Я никогда не рекомендовал того, в чем не был уверен. Если я сообщал немецкому издателю, что какой-нибудь датский или шведский роман ожидает успех на немецком книжном рынке, издатель знал, что я отвечаю за свои слова. Отвечать за свои слова очень важно, если имеешь дело с людьми. Доверие завоевывается не вдруг, а утрачивается очень легко.
Когда однажды я постучал в двери директорского кабинета и отказался от должности редактора иностранной литературы, поднялся страшный переполох. Но я хотел двигаться дальше. С начала восьмидесятых годов я был кем-то вроде разведчика для большинства крупных издательств в мире. В мою задачу входило отслеживать перспективные новинки скандинавской и немецкоязычной литературы и как можно скорее предупреждать издательства, с которыми я был связан, о всех книгах, представляющих для них интерес. Это в корне изменило мой статус, вскоре я уже был представителем престижных издательств из многих стран, которые теперь часто посещал.
Во время своих путешествий я продолжал сочинять сюжеты романов и придумывать новые идеи. Когда я был моложе, мне лучше всего думалось во время походов в горы или в поезде, идущем по Хардангервидде. Не хуже получалось у меня и в самолете на высоте сорока тысяч футов, когда я летел в Нью-Йорк, Сан-Паулу, Сидней или Токио. Чтобы родить идею романа, требовалось всего несколько минут, о чем-то ведь я все равно должен был думать, так уж устроен человеческий мозг. Я не мог просто смотреть в проход и гадать, когда стюардесса принесет новую чашку кофе. Моя профессия предполагала длительные перелеты, и мне оставалось только радоваться, что я не предприниматель или, что было бы еще хуже, не сочинитель романов. Записная книжка занимает меньше места, чем рукопись романа или компьютер, она хотя бы не так бросается в глаза. В своих трудах по эстетике Гегель подчеркивал, что чем древнее и богаче тот или иной вид искусства, тем меньше он требует физической массы.
Теперь уже никто не удивлялся моему появлению на книжных ярмарках и литературных фестивалях, в какой бы части света они ни проходили, мне платили за то, чтобы я держал руку на пульсе книжного рынка. Я предпочитал узнавать о стоящих романах еще до того, как их выпускали в свет. Никто не подозревал, что в некоторых случаях я знал о романе задолго до его написания и даже еще до того, как сам автор понимал, что напишет эту книгу. Для разведчика это выгодная позиция, я был мастер находить и размещать стоящие издания. Говорили, будто я обладаю шестым чувством.
«Помощи писателям» пошло на пользу то, что она перестала зависеть только от скандинавских авторов. Я перевел некоторые из моих лучших сюжетов на английский, немецкий, французский и итальянский. Мне пришлось изрядно потрудиться, но это было преодолимое препятствие. Я всегда любил читать книги на языке оригинала, считая это едва ли не своим долгом. Поэтому уже с начала семидесятых годов моим хобби стало изучение новых языков. Список авторов, которые могли стать клиентами «Помощи писателям», постоянно пополнялся. Потому что американские или бразильские литераторы считали относительно безопасным делом покупать сюжет у норвежца. Я обладал уже солидным состоянием.
Часть моих будней проходила в тесном контакте с агентами, издательствами и писателями, вскоре я стал персоной, с которой многие стремились показаться в общественном месте. Им было не стыдно обедать со мной на книжных ярмарках во Франкфурте, Лондоне, Болонье или Париже, они считали для себя честью, если их видели рядом со мной. Вокруг меня постоянно роились люди, профессия не запрещала уступать личным симпатиям, и я провел много приятных вечеров с женщинами-издательницами. Единственными конкурентами в моей нише были другие разведчики. Нельзя же один и тот же бестселлер выпустить одновременно в издательствах «Сёль» и «Галлимар».
Сразу после открытия ярмарки я разговорился с одним французским редактором — недавно книга, написанная по моему сюжету, вышла в его издательстве и имела огромный успех. Автор, с которым я встретился в пабе на литературном фестивале в Эдинбурге несколько лет тому назад, точно следовал моему замыслу, и язык романа был очень изысканным. Я получил солидный аванс, и еще мне полагалось пять процентов от всех роялти с его изданий во Франции и переводов в других странах. Книга получила много призов и уже была переведена на семь или восемь языков. Диктофонная кассета, не оставлявшая вопросов относительно характера наших отношений, надежно хранилась в банковском сейфе вместе с копиями денежных переводов. Кроме того, у меня дома, в Осло, имелось еще одно подтверждение — запись с магнитофона, подключенного к моему телефонному аппарату. Я всегда щедро раздавал писателям номер своего телефона, магнитофон работал бесшумно, и, чтобы избежать недоразумений, в конце разговора я обязательно подводил итог нашим договоренностям.
Очень скоро я убедился, что французский редактор осведомлен об условиях моей сделки с автором премированного романа. Может быть, тот сам намекнул ему о них? Но для чего? Неужели он совершенно лишен чувства стыда?
Прямо ничего не было сказано, но по тому, как тот редактор со мной разговаривал, я понял: он предполагает, что я не единожды оказывал писателям такие услуги. У него даже хватило наглости спросить, что мне известно о других подобных случаях. Когда я взял свой пластмассовый стаканчик и небрежной походкой направился к немецкому стенду, давая ему понять, что мне неприятно это вынюхивание, он схватил меня за руку и сказал:
— Будь осторожнее, Петтер!
Тон был дружеский. Но сомневаюсь, что он питал ко мне теплые чувства. Я истолковал его слова как угрозу. Может быть, он боялся, что слухи дойдут до самого писателя и пострадает репутация его издательства.
Я остановился и перекинулся парой слов с главным редактором одного из крупнейших немецких издательств, который сообщил мне, что в этом году они привезли особенно много хороших книг. Он угостил меня бокалом игристого спуманте, этот человек даже не подозревал, что работа над двумя романами, о которых мы говорили, началась в Осло много-много лет тому назад. Это не имело никакого значения.
Сначала требовалось устроиться на работу в какое-нибудь издательство, я уже давно понял, что без этого мне не обойтись. Многие редакторы прекрасно понимали, что я могу быть им полезен, даря их авторам некоторые идеи, мой рейтинг у этих писателей был очень высок. Все чаще меня просили выступить консультантом по той или другой книге, теперь уже совершенно открыто. Это была приятная перемена, полезно иметь документы, свидетельствующие, что ты зарабатываешь какие-то деньги. Не без труда, но мне удалось убедить налоговую инспекцию, что хотя бы с части заработанных мною денег действительно уплачены налоги.
Я устроился редактором переводной литературы в одно из крупных издательств. На это место претендовало много народу, но я получил работу, как только заикнулся, что она меня интересует, мне даже не пришлось посылать им своего резюме. Я пользовался хорошей репутацией, а как же иначе, ведь меня все знали. Я был серый кардинал в литературе.
Никого не удивило, что такой человек, как я, захотел работать в издательстве. Удивительно было другое: как это не пришло мне в голову раньше и как этому не помешало отсутствие у меня, получившего высокий балл на экзамене артиум[27], какого-либо формального образования? Я был самоучка и не стыдился, что не имею университетского диплома, я просто перешагнул эту стадию. Есть люди, которые самостоятельно узнают больше, чем могли бы им дать учителя.
Издательству, открывшему мне свои двери, очень повезло. Я пришел, чтобы делать там важную работу, в этом не было никакого сомнения, но только я знал, что под прикрытием работы в издательстве смогу обзавестись полезными связями за границей, знакомствами, которым предстоит сыграть важную роль в расширении «Помощи писателям».
Я проработал в издательстве четыре года и уже в первый год познакомился со многими ведущими сотрудниками больших иностранных издательств, которые имели наиболее широкие представления о литературной жизни в Скандинавии. В мою задачу входило отбирать новые иностранные книги, достойные перевода на норвежский. Это было легко. Агенты знали, с кем следует поддерживать связь, они гонялись за мной по большим залам книжной ярмарки во Франкфурте. Это меня развлекало. Они лезли ко мне с поцелуями и совали свои визитные карточки. И понимали, что отвергнутые мною книги имеют мало шансов на издание в скандинавских странах, я был своего рода пробным шаром. Прежде чем продвигать какую-нибудь книгу на японский или американский рынок, немецкие или итальянские издательства обращались ко мне, чтобы узнать мое мнение об этой книге, и я тут же объяснял им, какие произведения, на мой взгляд, могут рассчитывать на успех в той или иной стране. Я мог назвать фамилию того, с кем им следует связаться, а иногда не отказывался и лично замолвить за них словечко. Кроме того, я умел добиваться выгодных условий при заключении контрактов. Благодаря этому ко мне постоянно обращались за советом даже в тех случаях, когда вопрос формально находился вне моей компетенции. Будучи редактором иностранной литературы, я также выполнял функции рекламного агента и содействовал распространению скандинавской литературы за рубежом. Я никогда не рекомендовал того, в чем не был уверен. Если я сообщал немецкому издателю, что какой-нибудь датский или шведский роман ожидает успех на немецком книжном рынке, издатель знал, что я отвечаю за свои слова. Отвечать за свои слова очень важно, если имеешь дело с людьми. Доверие завоевывается не вдруг, а утрачивается очень легко.
Когда однажды я постучал в двери директорского кабинета и отказался от должности редактора иностранной литературы, поднялся страшный переполох. Но я хотел двигаться дальше. С начала восьмидесятых годов я был кем-то вроде разведчика для большинства крупных издательств в мире. В мою задачу входило отслеживать перспективные новинки скандинавской и немецкоязычной литературы и как можно скорее предупреждать издательства, с которыми я был связан, о всех книгах, представляющих для них интерес. Это в корне изменило мой статус, вскоре я уже был представителем престижных издательств из многих стран, которые теперь часто посещал.
Во время своих путешествий я продолжал сочинять сюжеты романов и придумывать новые идеи. Когда я был моложе, мне лучше всего думалось во время походов в горы или в поезде, идущем по Хардангервидде. Не хуже получалось у меня и в самолете на высоте сорока тысяч футов, когда я летел в Нью-Йорк, Сан-Паулу, Сидней или Токио. Чтобы родить идею романа, требовалось всего несколько минут, о чем-то ведь я все равно должен был думать, так уж устроен человеческий мозг. Я не мог просто смотреть в проход и гадать, когда стюардесса принесет новую чашку кофе. Моя профессия предполагала длительные перелеты, и мне оставалось только радоваться, что я не предприниматель или, что было бы еще хуже, не сочинитель романов. Записная книжка занимает меньше места, чем рукопись романа или компьютер, она хотя бы не так бросается в глаза. В своих трудах по эстетике Гегель подчеркивал, что чем древнее и богаче тот или иной вид искусства, тем меньше он требует физической массы.
Теперь уже никто не удивлялся моему появлению на книжных ярмарках и литературных фестивалях, в какой бы части света они ни проходили, мне платили за то, чтобы я держал руку на пульсе книжного рынка. Я предпочитал узнавать о стоящих романах еще до того, как их выпускали в свет. Никто не подозревал, что в некоторых случаях я знал о романе задолго до его написания и даже еще до того, как сам автор понимал, что напишет эту книгу. Для разведчика это выгодная позиция, я был мастер находить и размещать стоящие издания. Говорили, будто я обладаю шестым чувством.
«Помощи писателям» пошло на пользу то, что она перестала зависеть только от скандинавских авторов. Я перевел некоторые из моих лучших сюжетов на английский, немецкий, французский и итальянский. Мне пришлось изрядно потрудиться, но это было преодолимое препятствие. Я всегда любил читать книги на языке оригинала, считая это едва ли не своим долгом. Поэтому уже с начала семидесятых годов моим хобби стало изучение новых языков. Список авторов, которые могли стать клиентами «Помощи писателям», постоянно пополнялся. Потому что американские или бразильские литераторы считали относительно безопасным делом покупать сюжет у норвежца. Я обладал уже солидным состоянием.
Часть моих будней проходила в тесном контакте с агентами, издательствами и писателями, вскоре я стал персоной, с которой многие стремились показаться в общественном месте. Им было не стыдно обедать со мной на книжных ярмарках во Франкфурте, Лондоне, Болонье или Париже, они считали для себя честью, если их видели рядом со мной. Вокруг меня постоянно роились люди, профессия не запрещала уступать личным симпатиям, и я провел много приятных вечеров с женщинами-издательницами. Единственными конкурентами в моей нише были другие разведчики. Нельзя же один и тот же бестселлер выпустить одновременно в издательствах «Сёль» и «Галлимар».
* * *
Когда этой весной я приехал на международную книжную ярмарку детской и юношеской литературы в Болонью, у меня сразу же появилось чувство, что это посещение может оказаться последним. Уже в первое утро я почувствовал что-то неладное. Я всегда очень быстро улавливал чужие настроения и враждебность по отношению к себе.Сразу после открытия ярмарки я разговорился с одним французским редактором — недавно книга, написанная по моему сюжету, вышла в его издательстве и имела огромный успех. Автор, с которым я встретился в пабе на литературном фестивале в Эдинбурге несколько лет тому назад, точно следовал моему замыслу, и язык романа был очень изысканным. Я получил солидный аванс, и еще мне полагалось пять процентов от всех роялти с его изданий во Франции и переводов в других странах. Книга получила много призов и уже была переведена на семь или восемь языков. Диктофонная кассета, не оставлявшая вопросов относительно характера наших отношений, надежно хранилась в банковском сейфе вместе с копиями денежных переводов. Кроме того, у меня дома, в Осло, имелось еще одно подтверждение — запись с магнитофона, подключенного к моему телефонному аппарату. Я всегда щедро раздавал писателям номер своего телефона, магнитофон работал бесшумно, и, чтобы избежать недоразумений, в конце разговора я обязательно подводил итог нашим договоренностям.
Очень скоро я убедился, что французский редактор осведомлен об условиях моей сделки с автором премированного романа. Может быть, тот сам намекнул ему о них? Но для чего? Неужели он совершенно лишен чувства стыда?
Прямо ничего не было сказано, но по тому, как тот редактор со мной разговаривал, я понял: он предполагает, что я не единожды оказывал писателям такие услуги. У него даже хватило наглости спросить, что мне известно о других подобных случаях. Когда я взял свой пластмассовый стаканчик и небрежной походкой направился к немецкому стенду, давая ему понять, что мне неприятно это вынюхивание, он схватил меня за руку и сказал:
— Будь осторожнее, Петтер!
Тон был дружеский. Но сомневаюсь, что он питал ко мне теплые чувства. Я истолковал его слова как угрозу. Может быть, он боялся, что слухи дойдут до самого писателя и пострадает репутация его издательства.
Я остановился и перекинулся парой слов с главным редактором одного из крупнейших немецких издательств, который сообщил мне, что в этом году они привезли особенно много хороших книг. Он угостил меня бокалом игристого спуманте, этот человек даже не подозревал, что работа над двумя романами, о которых мы говорили, началась в Осло много-много лет тому назад. Это не имело никакого значения.