Гореликова Алла. Четыре жезла Паолы

   Гидеон поежился вдруг. Сказал тихо:
   – Близко вы от горных. Не тревожат?
   – А чего им нас тревожить? – откликнулась старуха-травница. – Мир у нас с ними, хвала Вотану.
   – Чужим богам молитесь? – Взгляд Гидеона похолодел, резанул так – даже Паола испугалась. А бабка лишь плечами повела безразлично. Ответила:
   – Всевышний высоко, столица далеко, а снежные земли рядом. А там – Вотан главный, его власть. Ты, господин рыцарь, не понимаешь.
   – Не понимаю, – согласился Гидеон. – Одно знаю, Небесный Отец отступников не любит.
   – Церковь их не любит, – равнодушно возразила бабка. – Вот такие, как ты, не любят. А Всевышнему все равно. У богов там, наверху, свои счеты, и Вотан ему не враг.
   – Много болтаешь, – рыцарь поморщился, – доболтаешься.
   – А и доболтаюсь, не твоя печаль.
   – Ой, споет метель, как в ночи темным-темно, – навевала сон девчонка над люлькой.
   Бабка выдернула из углей горшок с их едой, переставила на криво сколоченный стол:
   – Вот.
   Гидеон ухмыльнулся криво, кивнул Паоле:
   – Садись, поедим.
   От горячего Паола наконец-то согрелась. Теперь ее начало неудержимо клонить в сон.
   – Где лечь можно, хозяйка? – спросил Гидеон.
   – А где хотите.
   Рыцарь пожал плечами, кивнул Паоле на лавку, а сам, завернувшись в плащ, устроился на полу поперек дверей. Паола свой плащ предпочла расстелить на лавке вместо матраса и подушки. Легла, свернулась калачиком, укрывшись собственным крылом и жалея, что нельзя натянуть его на макушку, как одеяло. Заснула – как в черную яму провалилась. Но и во сне ей чудилось тихое пение…
   Утро не прибавило хозяйкам хижины гостеприимства. Бабка зыркала волчицей, девчонка смотрела, как на пустое место. Паола охнула, потянувшись: за ночь тело застыло, занемело. Очаг остыл, и не похоже было, что бабка кинется его раздувать ради гостей. В щели под потолком свистел ветер.
   Гидеон ухмыльнулся, хрустнул суставами, разминая пальцы. Кивнул Паоле:
   – Пойдем. Спасибо, хозяйки, за приют.
   Когда хижина осталась далеко за спиной, хмыкнул:
   – Можно спрятаться от мира, но вряд ли у них получится не пустить к себе войну. Лучше бы к людям шли.
   Паола покачала головой, но спорить не стала.

* * *

   До самых снегов больше им жилья не попадалось. Неприветливые здесь были места, холодные, глухие. Казалось, все живое бежит отсюда. Только выл в корявых ветвях стылый ветер, а ночами ему вторили волки. Странные, слишком уж умные волки, опасающиеся нападать на двух явно не беспомощных путников, но не упускающие их из вида, провожающие, следящие издали. Словно ждущие чего-то.
   Паола научилась разводить костер, спать на земле, вовремя замечать низко нависшие ветви: пробирались звериными тропами, не везде позволяющими идти в полный рост. Не научилась только не слышать этот вой. Он вяз в ушах, завораживал, грозил, а иногда слышалась в нем колыбельная давешней девчонки: ой, споет метель, как в ночи темным-темно… Тогда ночь подступала ближе, и даже костер не мог разогнать стынь.
   К границе подошли под вечер. Выбрались из леса, и Паола замерла, забыв дышать, не в силах впустить в себя новое, невиданное прежде: огромную, чистую, сверкающую острыми звездными искрами белизну. Бесконечную, до горизонта, до неба; и даже само небо над нею утратило синеву Жизни, поблекло, затянулось белесой дымкой. Как в зеркале, подумала Паола; впрочем, мысль мелькнула мимолетно и тут же забылась, оставив лишь удивление.
   – Плохо, – тихо сказал Гидеон, – тропу замело. Надо к лесу пробираться.
   – А есть тут лес-то? Как вообще деревья расти могут в этом… – Паола наклонилась, осторожно дотронулась до белого… «снег», подсказала себе. Снег уколол пальцы хрустким холодом – совсем не сильным, терпимым. Может, не так уж тут будет и страшно?
   – Растут как-то. – Гидеон пожал плечами. – Вон он, лес.
   Паола прищурилась, заслонила глаза ладонью: белизна мешала разглядеть, на что показывает рыцарь. Показалось, и правда темнеет что-то вдали.
   – Давай вернемся, – предложил вдруг Гидеон. – Туда дойти до темноты не успеем, не в снегу же спать.
   В покинутом ими зеленом сосняке, где-то совсем близко, переливчато завыл волчий вожак. Ему ответило слаженное торжествующее многоголосье. Девушка вздрогнула. Послышалось: только вернитесь, ждем…
   – Нет, пойдем лучше. Возвращаться – не к добру.
   Ноги провалились в рыхлое, холодное, глубокое – почти по колено. Паола взвизгнула, взмахнула крыльями.
   – Правильно, – буркнул Гидеон, – лучше лети.
   Сам он продирался по снегу, как по болоту, медленно, с явственным усилием, оставляя за собой распаханную борозду следов. Сумерки окрасили снег синим, и Паола подумала: здесь, похоже, небо и земля и правда друг в друге отражаются.
   А еще здесь слишком уж свободно звукам. Воет – а не поймешь, далеко ли, близко. Паола все оглядывалась, вертела головой, боялась – набежит стая, возьмет врасплох. Даже она, неопытная, понимала: рыцарь не сможет долго сражаться, увязая в глубоком рыхлом снегу.
   – Гидеон, мне страшно… – Стыдно было признаваться, но молчать – и вовсе невыносимо. К тому же Паола никак не могла унять дрожь.
   – Мне тоже, – мрачно признался рыцарь. – Вот что, если встретим кого, ты говори – ближний город ищем, к старейшинам идем. А зачем, не знаешь, я командую.
   – Ладно, – согласилась Паола. – А с чего ты вдруг так? Они ж нам союзники, чего бояться?
   – Они нам – да, – Гидеон отчетливо скрипнул зубами, – а мы им? Да кто знает, как оно сейчас, сколько без вестей по глуши шатаемся… Эх, Паола, будь моя воля…
   Рыцарь резко выдохнул, наклонил голову и пошел вперед. Снег стал глубже, Гидеон брел медленно, шепотом ругаясь сквозь зубы. Черные волосы покрылись инеем. Паола подышала на закоченевшие руки, растерла лицо, уши. Оглянулась. Зеленые земли виднелись куда ближе, чем она думала. Как же медленно двигаться по этому снегу! Прав был Гидеон, не стоило идти сюда на ночь глядя, не успеют они к ночи до леса…
   А еще здесь очень уж быстро темнеет. Привычный неторопливый вечер скомкан, ужат до предела: уходящий день до последнего цепляется за белизну снега, кажется, еще долго должно быть светло, и вдруг – ночь. И ветер – тоже вдруг.
   Ветер поднялся внезапно и резко. Вот только притененный синими сумерками снег нетронутой гладью стелился под ноги, и вдруг – взвихрился, ударил в лицо сотней злых острых булавок, забил глаза белесой мутью, завыл, захохотал в уши. Белый кокон обнял Паолу. В один миг она потерялась, перестала понимать, откуда и куда шла, а главное – где Гидеон. Она попыталась крикнуть, но ветер заглушил ее голос, забил рот снегом, перехватил горло удавкой. Она протянула руку, но рука не нашла опоры. Откуда-то Паола знала: попытается взмахнуть крыльями – останется без крыльев. Переломает, перемелет, сомнет… Паолу охватил ужас – слепой, животный, помрачающий сознание. Она умрет. Они оба умрут. Вот прямо сейчас. Они замерзнут насмерть, их тела занесет снегом, волки обглодают их, ветер разметет кости… и споет метель… Слезы примерзали к ресницам, ни рук, ни ног уже не было, не было будущего, не было надежды, только пел смутно знакомый девчоночий голос, тихий, заунывный, равнодушный, о том, как в ночи темным-темно. И выли волки. А может, это в маленьком городке далеко-далеко отсюда, на самой границе с орочьей полынной степью, веселая маркитантка баюкала дочку-безотцовщину.
 
   Паола очнулась от боли. Жгучей, жарко-знобкой, багрово-алой. Она горела, пылала, варилась в кипятке, в адовой кипящей смоле. Это смерть? Она умерла и попала в ад? Но за что?
   И, если это ад, где черти, демоны и… кто там еще в аду? Почему не пахнет серой?
   Может, был бой, и она ранена, обожжена? Паола шевельнула рукой, пытаясь добраться до кошеля с эликсирами, и снова провалилась в беспамятство.
   Когда пришла в себя в следующий раз, боли не было. Только слабость и странное морозящее онемение, не похожее на действие знакомых девушке эликсиров и заклятий. Под веками плавали желто-багровые пятна, в ушах пульсировал назойливый звон. Ни шевельнуться, ни хотя бы открыть глаза Паола не рискнула. Лежала тихо, прислушиваясь к себе, заново ощущая собственное тело – несомненно, вполне живое.
   Она вспомнила теперь: никакого боя не было. Только метель. Вспомнила, как замерзала, как выл в уши ветер и колючий снег залеплял глаза. Как перехватывало дыхание, а в груди разрастался ледяной ком. Наверное, правду говорят, что слишком сильный холод сродни огню – так же опаляет, сжигает насмерть.
   А она, выходит, спаслась? Но как? Кто?..
   Потом заполнивший голову звон притих, и сквозь него пробились голоса. Говорили где-то рядом, и один из голосов совершенно точно принадлежал Гидеону.
   Значит, он жив. Они оба живы.
   Слава тебе, Всевышний!
   В этот миг до сознания Паолы добрались два слова, сказанные Гидеоном: «союзнический договор». Рыцарь говорил что-то еще, но Паола, едва подхватив нить, тут же упустила ее снова. Лишь подумала: мы, верно, у горцев.
   Гидеону ответил другой голос, хриплый и злой, слишком твердо выговаривающий «г» и слишком тянущий «р». «Вы не враги, нет». Гном? Паола взглянула сквозь ресницы, но увидела лишь обшитый деревом потолок – не слишком четко, потому что в глазах все еще плавала обморочная муть. Надо повернуться. Всего лишь повернуться, не вставая… ну же, Паола, ты сможешь! Ох уж эти мужчины, рыцари, стоит сойтись хотя бы двум, тут же разговоры о войне!
   «Вы хуже».
   Что?..
   «Предатели!»
   Я сплю, подумала Паола. Какие-то странные у них разговоры. Надо просыпаться. Надо все-таки встать. Встать, воды попросить, глянуть, как Гидеон… наверное, и полечить его придется…
   Паола зашарила руками в поисках опоры, дернулась – и с грохотом свалилась на пол.
   – Не сплю, больно, – лишь услыхав удивление в собственном сиплом и тихом голосе, поняла, что сказала это вслух.
   Кто-то хмыкнул.
   Кто-то подхватил ее под мышки и грубым рывком взгромоздил на лавку, прислонив к стене, точно куль с овсом. Мелькнул перед глазами волчий тулуп, сивая борода, злые колючие глаза под кустистыми белесыми бровями. Гном.
   – Сиди.
   Попросить воды Паола не успела. Горец отступил на шаг, и она увидела Гидеона. Слова замерзли во рту. Рыцарь сидел на полу, прислонившись плечом к стене, руки вывернуты за спину, небрежно скомканные плащ и камзол валяются рядом. Он не посмотрел на Паолу, даже головы не поднял, и именно это больше всего испугало девушку.
   Они в плену?
   У горцев?
   А бумаги – не помогли?!
   – Тебя как звать?
   Паола не сразу поняла, что гном обращается к ней. Мысли путались, вспыхивали и гасли, не успевая пробиться на поверхность. Вот что такое «каша в голове»…
   – Можно воды?
   – Тебя как звать? – повторил гном.
   – Паола.
   Гном вперевалку протопал к стоявшей в углу кадушке, зачерпнул ковш, вернулся, сунул девушке в руки. Пока ходил, Паола успела разглядеть сваленные кучей их с Гидеоном дорожные припасы и, отдельно, взятые у жезлоносицы Проклятых вещи – свиток с заклинанием, эликсиры, тусклая кучка золота и серебра. Вода оказалась ледяной, но в голове прояснилось, и Паола осторожно, мелкими глоточками, выпила почти все.
   – Спасибо. Это вы нас спасли?
   Ни на вопрос, ни на благодарность гном не ответил. Хрустнул корявыми пальцами, ожег ледяным взглядом.
   – Что вы делали в наших землях?
   – В город шли, – медленно ответила Паола. Голос, и без того сиплый, после ледяной воды сорвался почти на писк. Жалко она, должно быть, выглядит…
   – В какой?
   – Не знаю, – растерялась Паола, – в любой, где старейшины…
   – Зачем вам старейшины?
   До чего же глупо, подумала Паола, даже не знаю, как отвечать, никогда не обговаривали всех подробностей! Но кто бы мог подумать, что их вдруг станет допрашивать какой-то… кто он, кстати? Ладно, это после. Кем бы ни был, пока непонятно, в чем дело, сердить его не надо. Кивнула на Гидеона:
   – К старейшинам он шел… переговоры – мужское дело.
   – Лжешь! Думаешь, не ясно, что может искать в наших землях крылатая служанка вероломного императора?
   – Вероломного? – Паола задохнулась, с трудом подавила панику. – Вы о чем? Мы не сделали ничего плохого, клянусь! Вообще ничего не сделали!
   – Не успели, – буркнул горец.
   – Да почему?! Мы едва успели три шага по вашей земле ступить, а вы с нами как с врагами, за что?! У нас письма с собой, нас послали сюда как друзей, как союзников, это вы… – Паолу затрясло, паника захлестывала с головой, ведь она-то знала: в самом важном горец прав. Она лжет, пусть во имя императора и по приказу, но лжет, совесть ее нечиста, и за неправые клятвы Всевышний с нее спросит. Но признаться – значит погибнуть. Они должны жить. Выжить. В конце концов, если война прощает убийство, то простит и ложь.
   И, в конце концов, если горцы с ними как с врагами, значит, они тоже враги. А обмануть врага – не грех.
   Эти мысли мелькнули в голове Паолы мгновенной вспышкой, озарением. И – вот странно! – успокоили. По крайней мере теперь ясно стало, что делать. Держаться сказанного, возмущаться вероломством союзников, плакать, требовать встречи со старейшинами – и надеяться. Изо всех сил надеяться, что Гидеон сумеет как-то их освободить. Придумает выход.
   Ведь переговоры – и правда мужское дело…
 
   Это оказалось самым сложным – надеяться. Гном измотал ее вопросами, заставлял повторять нехитрую историю снова и снова, и с каждым разом даже самой Паоле все ясней становилась беспомощная глупость ее бесконечных «это не мое дело» и «мне об этом ничего не рассказывали». А Гидеон словно не слышал, сидел безучастно, ни звуком не подтвердил ее слов, и Паола не понимала – почему? Я должна верить, повторяла она себе. Он знает, что делает. Он вовсе не бросил меня; так надо, наверняка так надо, я просто должна ему верить…
   – Ты наглая лгунья! – вспылил наконец гном. – Наглая, глупая, бесчестная, как…
   – Замолчите! – взвизгнула Паола. – Как вы смеете!
   В следующий миг ее голова с глухим стуком ударилась о стену, в глазах вспыхнули искры, а рот наполнился кровью. Рука у горца оказалась тяжелая.