- Где взял? - удивился Костя.
Просиял опять Серега. Ждал этого вопроса, значит. Прошелся по кабинету, заложив за спину руки:
- На вокзале, на телеграфе. При обыске нашел у Трубышева неотправленную телеграмму в Вологду на сливочное масло. А потом прикинул. Одна есть - должны быть и другие. Вот на телеграфе и конфисковал... Но это еще не все... В пакгаузе сейчас стоит вагон, а в нем пятьдесят бочонков сливочного масла. И на кого бы, думаешь? На Трубышева. А получатель у меня сидит с Дужиным и Пастыревым. Очный допрос провожу сегодня... Пойдем, посмотрим на них...
Они перешли коридор, завернули за угол. Поднялись навстречу сидящие у входа два вооруженных милиционера. Еще один стоял у входа в комнату. У стены милиционер с расстегнутой наготове кобурой нагана. А в дальнем углу, отгороженном тяжелым столом, как барьером, сидели трое подследственных. Они были похожи на просителей, руки держали аккуратно на коленях, смиренно, глаза у всех были полузакрыты. Дремали на солнцепеке, падающем в форточку со стороны Мытного двора.
Увидев вошедших, двинулись разом. Трубышев достал платок, высморкался. Дужин спрятал руки за спину, точно собрался идти под конвоем куда-то. Иван Евграфович улыбнулся Косте, как старому знакомому.
- Нате, читайте.
Подсевкин раздал телеграммы каждому, как будто собирался играть с ними в "очко" или в "буру". Дужин тотчас кинул их на стол, прорычал:
- Неграмотный...
Иван Евграфович перебрал в руках; но читать не захотел. Положил аккуратно на стол. Трубышев стал читать внимательно, шевеля при этом губами.
Где-то там, на лондонской или чикагской бирже, царило столпотворение. Мелки маклеров выбивали цифры стоимости нефти, пшеницы, муки, винтовок, пулеметов "Максим". Кто-то хватался за голову, кто-то мчался в ресторан заказывать званый обед в честь своей фортуны. И на губернской бирже в этот день шло обычное собрание. И спрос, и предложения не отличались от спроса и предложений тех дней, когда Викентий Александрович в толпе посетителей официальной биржи приглядывался, прислушивался, прикидывал. Та же пшеница с юга, та же фанера с севера, песок сахарный с Украины или вобла из Поволжья...
О чем думал Трубышев, глядя на телеграммы: о Дымковском, который принимал мануфактуру, полученную по фиктивным ордерам? Или об Ахове? Или о Синягине? О деньгах, оставленных в столе, приготовленных кому-то из лавочников? Зачем ему понадобились они, если свои тысячи лежали в мраморных окладах умывальника в квартире? Может, о краже муки, раскрытой так быстро и просто? Или о Вощинине, который завидовал Трубышеву и его барышам?
Шумело собрание на губернской бирже в особняке, окнами на Сенной базар. А здесь было тихо. И гофмаклер, как пугаясь этой тишины, отложил телеграммы, зевнул откровенно громко:
- Не выспался. В камере шум, вонь от параши. Ужасно...
Он аккуратно потер щеки ладонями, попытался усмехнуться, но усмешка не получилась.
- Надо было предполагать все это, - наставительно произнес Подсевкин, раскладывая на столе бумаги, чернильницу, карандаши, как учитель перед уроком. - Предполагать, когда вступали на этот путь...
- Все в жизни к счастью стремилось, - задумчиво проговорил Викентий Александрович, - но в мире все несколько раз сменилось...
Дужин покряхтел и качнулся. Милиционер тотчас же двинулся, зорко и напряженно вглядываясь в лицо громилы. Иван Евграфович быстро махнул ладошкой по лицу, как вытер невидимые слезы.
Так же махал он ладошкой возле стола, на котором лежали золотые вещи: перстни, серьги, кулоны, часы, вынутые при обыске из подвала. Все, что приходило в руки трактирщика из рук таких, как Хрусталь и Ушков...
Подсевкин щелкнул пряжкой портфеля, достал лист бумаги.
- Ну, гражданин Трубышев, сначала я должен вас обрадовать. Сливочное масло из Вологды на третьем пути в тупике стоит. Что с ним делать теперь?
Трубышев нисколько не удивился, не было в его глазах ни тревоги, ни удивления. Он сказал все так же лениво и скучающе:
- Собирался дело завести. Разве запрещено?
- Не запрещено...
Подсевкин оглядел всех троих долгим, пристальным взглядом, заговорил негромко и неторопливо:
- На предварительном следствии вы говорили, что Вощинин решил уехать из города. Это для того, чтобы избежать ареста. Чтобы не узнали про ордера. Так ведь?
Ему не ответили. Следователь заглянул в лист бумаги, доложил на него ладонь:
- Вот это протокол допроса Сынка. Он рассказал, как было дело. Шел он поздно вечером, встретил Вощинина, попросил прикурить. Тот был пьян, выругал его, а Сынок не стерпел. Дерганый потому что ваш Сынок, как сам он признался. Так и в протоколе я отметил. Дерганый Сынок. Не стерпел он и выхватил нож... Случайно все вышло...
- Вот видите, - воскликнул сразу Трубышев. Трактирщик вздохнул вдруг. Мелькнула и пропала на губах Дужина самодовольная ухмылка.
- Но случайно ли? - сказал снова Подсевкин. - Нет. Приговор Вощинину вынес ваш мир наживы. Ваши деньги... Они привели и к убийству Вощинина, и к убийству сотрудника милиции, они посадили вас на скамью подсудимых...
Он помолчал, прибавил, склоняя голову над листом бумаги:
- Ну что же, последнее заседание тайного биржевого комитета будем считать открытым...
Трактирщик, по привычке видимо, опять дернулся вперед угодливо, точно получил заказ от посетителя ресторана "Царьград". Дужин отвернулся к окну, глядя в черную стену соседнего дома. Трубышев вынул из кармана платок, но успел еще глянуть на Костю. И эта виноватая кислая улыбка бывшего кассира заставила Костю встать резко.
- Я потом посмотрю протокол, - проговорил он, обращаясь к Подсевкину. - Дел много на сегодня...
И вышел в коридор, сбежал едва не бегом по лестнице на улицу. Было светло и тихо. Бледное зимнее солнце скупо поливало переулок оранжевыми лучами. Щурясь, проходили мимо прохожие, накатывались сани крестьян с дровами, с углем, метались во дворах с криками мальчишки, и слышалось нежное нытье шарманки от ворот Мытного двора.
В губрозыске он сначала зашел во двор, посмотрел, как Варенцов обучает службе нового пса.
- Ах ты, лопоухий, - покрикивал старик тонким голосом, пихая к морде щенка рукав тулупа. - Ну, совсем без башки родился, - пожаловался он Косте с огорчением. - Только по углам норовит, вынюхивает вроде кошки.
- Подрастет - поумнеет, - утешил Костя его. Он открыл дверь, в коридоре увидел идущего быстро навстречу Кулагина. Лицо его было красное, и в красноте этой пропали сразу золотистые веснушки.
- Куда собрался, Нил?
- На вокзал, - ответил Кулагин. - Девчонка маленькая затерялась куда-то.
Он даже не остановился и Костя мысленно похвалил его. "Молодец Кулагин, не тратит время зря на болтовню".
В "дознанщицкой", как всегда после обеда, было шумно, дымно. Агенты вели беседы со свидетелями, спорили о чем-то между собой.
При появлении Кости шум сразу стих, и он увидел, как агенты, оставив свои дела, уставились на него. Костя снял фуражку, кинул ее на подоконник, вытащил из-за печи стул, и в этот момент сидящий за соседним столом Саша Карасев сказал:
- Тебе, Костя, звонил с табачной фабрики начальник кадров. Велел приходить твоему знакомому на работу. Вторая смена набирается с завтрашнего дня...
Все продолжали смотреть на Костю, и он, вдруг охваченный странной радостью от слов Саши, попытался нахмуриться.
- Хорошо, - буркнул, взял в руки рапорт. Последнее дело Николая Семенова. Задержал двух "ширмачей" в фойе кинотеатра во время их "работы". А в субботу Семенов уезжает в Москву на курсы криминалистов. Через полгода вернется и будет начальником НТО - научно-технического отдела, если расшифровать слово. Будет по капле крови, по волоску, по царапку на стекле, по окурку находить преступный мир.
- Слышали, Николай едет на курсы, - проговорил, не подымая головы.
- Слышали, - едва не хором отозвались агенты.
- По капле крови, по окурку будет брать налетчика, - восхищенно продолжил Костя, все так же не подымая головы. - Наука - дело великое...
- Наука - ладно, - отозвался Леонтий. - Но ты сообщи поскорее своему знакомому. Сам знаешь, по безработице живо займут другие.
- А вы занимались бы своими делами, - попросил Костя, оглядывая товарищей. - И что уставились...
Те переглянулись и снова уткнулись в бумаги, заговорили со свидетелями. Саша Карасев принялся накручивать ручку телефона, вызывая уезд.
Подписав рапорт, отложив его в сторону, Костя все с тем же удивительным чувством радости и легкости на душе посмотрел в окно. Сыпались на стекла оранжевые лучи солнца, точно высохшая хвоя. Синь неба была глубока и ярка. Скоро и первые дни весны. Скоро конец зиме.
Нелегкая выдалась она для губрозыска, для его товарищей по работе. Тут и погони, и застреленный Федя Барабанов, и раскрытая "черная биржа", и приговор, вынесенный комиссионеру... А за всем этим милое улыбающееся лицо Поли. Увидеть ее, пригласить в кино на Дугласа Фербенкса.
"Выдумал что, инспектор. С девушкой в кино. А что? - тут же ответил сам себе сердито. - Или не имеешь права?"
Надел решительно на голову фуражку, поднялся из-за стола. Сказал, ни к кому не обращаясь, а глядя в окно на куски синего неба за переплетами, на купола церкви, на эти дворцового вида здания на площади:
- Если позвонит Иван Дмитриевич, скажете, что Пахомов на Мытном дворе. Опять там "конфетчики" развелись...
Он пошел прямо, видя лишь дверь перед собой и вместе с тем твердо зная, что агенты, бросив снова свои дела, смотрят ему вслед и улыбаются, хитро и по-доброму.
Просиял опять Серега. Ждал этого вопроса, значит. Прошелся по кабинету, заложив за спину руки:
- На вокзале, на телеграфе. При обыске нашел у Трубышева неотправленную телеграмму в Вологду на сливочное масло. А потом прикинул. Одна есть - должны быть и другие. Вот на телеграфе и конфисковал... Но это еще не все... В пакгаузе сейчас стоит вагон, а в нем пятьдесят бочонков сливочного масла. И на кого бы, думаешь? На Трубышева. А получатель у меня сидит с Дужиным и Пастыревым. Очный допрос провожу сегодня... Пойдем, посмотрим на них...
Они перешли коридор, завернули за угол. Поднялись навстречу сидящие у входа два вооруженных милиционера. Еще один стоял у входа в комнату. У стены милиционер с расстегнутой наготове кобурой нагана. А в дальнем углу, отгороженном тяжелым столом, как барьером, сидели трое подследственных. Они были похожи на просителей, руки держали аккуратно на коленях, смиренно, глаза у всех были полузакрыты. Дремали на солнцепеке, падающем в форточку со стороны Мытного двора.
Увидев вошедших, двинулись разом. Трубышев достал платок, высморкался. Дужин спрятал руки за спину, точно собрался идти под конвоем куда-то. Иван Евграфович улыбнулся Косте, как старому знакомому.
- Нате, читайте.
Подсевкин раздал телеграммы каждому, как будто собирался играть с ними в "очко" или в "буру". Дужин тотчас кинул их на стол, прорычал:
- Неграмотный...
Иван Евграфович перебрал в руках; но читать не захотел. Положил аккуратно на стол. Трубышев стал читать внимательно, шевеля при этом губами.
Где-то там, на лондонской или чикагской бирже, царило столпотворение. Мелки маклеров выбивали цифры стоимости нефти, пшеницы, муки, винтовок, пулеметов "Максим". Кто-то хватался за голову, кто-то мчался в ресторан заказывать званый обед в честь своей фортуны. И на губернской бирже в этот день шло обычное собрание. И спрос, и предложения не отличались от спроса и предложений тех дней, когда Викентий Александрович в толпе посетителей официальной биржи приглядывался, прислушивался, прикидывал. Та же пшеница с юга, та же фанера с севера, песок сахарный с Украины или вобла из Поволжья...
О чем думал Трубышев, глядя на телеграммы: о Дымковском, который принимал мануфактуру, полученную по фиктивным ордерам? Или об Ахове? Или о Синягине? О деньгах, оставленных в столе, приготовленных кому-то из лавочников? Зачем ему понадобились они, если свои тысячи лежали в мраморных окладах умывальника в квартире? Может, о краже муки, раскрытой так быстро и просто? Или о Вощинине, который завидовал Трубышеву и его барышам?
Шумело собрание на губернской бирже в особняке, окнами на Сенной базар. А здесь было тихо. И гофмаклер, как пугаясь этой тишины, отложил телеграммы, зевнул откровенно громко:
- Не выспался. В камере шум, вонь от параши. Ужасно...
Он аккуратно потер щеки ладонями, попытался усмехнуться, но усмешка не получилась.
- Надо было предполагать все это, - наставительно произнес Подсевкин, раскладывая на столе бумаги, чернильницу, карандаши, как учитель перед уроком. - Предполагать, когда вступали на этот путь...
- Все в жизни к счастью стремилось, - задумчиво проговорил Викентий Александрович, - но в мире все несколько раз сменилось...
Дужин покряхтел и качнулся. Милиционер тотчас же двинулся, зорко и напряженно вглядываясь в лицо громилы. Иван Евграфович быстро махнул ладошкой по лицу, как вытер невидимые слезы.
Так же махал он ладошкой возле стола, на котором лежали золотые вещи: перстни, серьги, кулоны, часы, вынутые при обыске из подвала. Все, что приходило в руки трактирщика из рук таких, как Хрусталь и Ушков...
Подсевкин щелкнул пряжкой портфеля, достал лист бумаги.
- Ну, гражданин Трубышев, сначала я должен вас обрадовать. Сливочное масло из Вологды на третьем пути в тупике стоит. Что с ним делать теперь?
Трубышев нисколько не удивился, не было в его глазах ни тревоги, ни удивления. Он сказал все так же лениво и скучающе:
- Собирался дело завести. Разве запрещено?
- Не запрещено...
Подсевкин оглядел всех троих долгим, пристальным взглядом, заговорил негромко и неторопливо:
- На предварительном следствии вы говорили, что Вощинин решил уехать из города. Это для того, чтобы избежать ареста. Чтобы не узнали про ордера. Так ведь?
Ему не ответили. Следователь заглянул в лист бумаги, доложил на него ладонь:
- Вот это протокол допроса Сынка. Он рассказал, как было дело. Шел он поздно вечером, встретил Вощинина, попросил прикурить. Тот был пьян, выругал его, а Сынок не стерпел. Дерганый потому что ваш Сынок, как сам он признался. Так и в протоколе я отметил. Дерганый Сынок. Не стерпел он и выхватил нож... Случайно все вышло...
- Вот видите, - воскликнул сразу Трубышев. Трактирщик вздохнул вдруг. Мелькнула и пропала на губах Дужина самодовольная ухмылка.
- Но случайно ли? - сказал снова Подсевкин. - Нет. Приговор Вощинину вынес ваш мир наживы. Ваши деньги... Они привели и к убийству Вощинина, и к убийству сотрудника милиции, они посадили вас на скамью подсудимых...
Он помолчал, прибавил, склоняя голову над листом бумаги:
- Ну что же, последнее заседание тайного биржевого комитета будем считать открытым...
Трактирщик, по привычке видимо, опять дернулся вперед угодливо, точно получил заказ от посетителя ресторана "Царьград". Дужин отвернулся к окну, глядя в черную стену соседнего дома. Трубышев вынул из кармана платок, но успел еще глянуть на Костю. И эта виноватая кислая улыбка бывшего кассира заставила Костю встать резко.
- Я потом посмотрю протокол, - проговорил он, обращаясь к Подсевкину. - Дел много на сегодня...
И вышел в коридор, сбежал едва не бегом по лестнице на улицу. Было светло и тихо. Бледное зимнее солнце скупо поливало переулок оранжевыми лучами. Щурясь, проходили мимо прохожие, накатывались сани крестьян с дровами, с углем, метались во дворах с криками мальчишки, и слышалось нежное нытье шарманки от ворот Мытного двора.
В губрозыске он сначала зашел во двор, посмотрел, как Варенцов обучает службе нового пса.
- Ах ты, лопоухий, - покрикивал старик тонким голосом, пихая к морде щенка рукав тулупа. - Ну, совсем без башки родился, - пожаловался он Косте с огорчением. - Только по углам норовит, вынюхивает вроде кошки.
- Подрастет - поумнеет, - утешил Костя его. Он открыл дверь, в коридоре увидел идущего быстро навстречу Кулагина. Лицо его было красное, и в красноте этой пропали сразу золотистые веснушки.
- Куда собрался, Нил?
- На вокзал, - ответил Кулагин. - Девчонка маленькая затерялась куда-то.
Он даже не остановился и Костя мысленно похвалил его. "Молодец Кулагин, не тратит время зря на болтовню".
В "дознанщицкой", как всегда после обеда, было шумно, дымно. Агенты вели беседы со свидетелями, спорили о чем-то между собой.
При появлении Кости шум сразу стих, и он увидел, как агенты, оставив свои дела, уставились на него. Костя снял фуражку, кинул ее на подоконник, вытащил из-за печи стул, и в этот момент сидящий за соседним столом Саша Карасев сказал:
- Тебе, Костя, звонил с табачной фабрики начальник кадров. Велел приходить твоему знакомому на работу. Вторая смена набирается с завтрашнего дня...
Все продолжали смотреть на Костю, и он, вдруг охваченный странной радостью от слов Саши, попытался нахмуриться.
- Хорошо, - буркнул, взял в руки рапорт. Последнее дело Николая Семенова. Задержал двух "ширмачей" в фойе кинотеатра во время их "работы". А в субботу Семенов уезжает в Москву на курсы криминалистов. Через полгода вернется и будет начальником НТО - научно-технического отдела, если расшифровать слово. Будет по капле крови, по волоску, по царапку на стекле, по окурку находить преступный мир.
- Слышали, Николай едет на курсы, - проговорил, не подымая головы.
- Слышали, - едва не хором отозвались агенты.
- По капле крови, по окурку будет брать налетчика, - восхищенно продолжил Костя, все так же не подымая головы. - Наука - дело великое...
- Наука - ладно, - отозвался Леонтий. - Но ты сообщи поскорее своему знакомому. Сам знаешь, по безработице живо займут другие.
- А вы занимались бы своими делами, - попросил Костя, оглядывая товарищей. - И что уставились...
Те переглянулись и снова уткнулись в бумаги, заговорили со свидетелями. Саша Карасев принялся накручивать ручку телефона, вызывая уезд.
Подписав рапорт, отложив его в сторону, Костя все с тем же удивительным чувством радости и легкости на душе посмотрел в окно. Сыпались на стекла оранжевые лучи солнца, точно высохшая хвоя. Синь неба была глубока и ярка. Скоро и первые дни весны. Скоро конец зиме.
Нелегкая выдалась она для губрозыска, для его товарищей по работе. Тут и погони, и застреленный Федя Барабанов, и раскрытая "черная биржа", и приговор, вынесенный комиссионеру... А за всем этим милое улыбающееся лицо Поли. Увидеть ее, пригласить в кино на Дугласа Фербенкса.
"Выдумал что, инспектор. С девушкой в кино. А что? - тут же ответил сам себе сердито. - Или не имеешь права?"
Надел решительно на голову фуражку, поднялся из-за стола. Сказал, ни к кому не обращаясь, а глядя в окно на куски синего неба за переплетами, на купола церкви, на эти дворцового вида здания на площади:
- Если позвонит Иван Дмитриевич, скажете, что Пахомов на Мытном дворе. Опять там "конфетчики" развелись...
Он пошел прямо, видя лишь дверь перед собой и вместе с тем твердо зная, что агенты, бросив снова свои дела, смотрят ему вслед и улыбаются, хитро и по-доброму.