Страница:
– Ладно, как хочешь. Удачи тебе.
Лейтенант с трудом оторвался от стены. Он был оглушен, перед глазами плясали огненные искры. Когда он вышел на крыльцо, сторож крикнул ему вдогонку:
– Эй, поберегись!
Карим обернулся. Старик глядел на него с порога, придерживая плечом застекленную дверь. Льющийся сзади золотистый свет делал его силуэт массивным и мрачным.
– Что? – переспросил сыщик.
– Я говорю: побереги себя. И никогда не принимай кого-то другого за собственную тень. Карим попытался улыбнуться.
– Это почему?
Старик натянул на лицо шерстяную маску.
– Да потому, что я вижу, я чую: ты ходишь среди мертвецов.
35
VII
36
37
Лейтенант с трудом оторвался от стены. Он был оглушен, перед глазами плясали огненные искры. Когда он вышел на крыльцо, сторож крикнул ему вдогонку:
– Эй, поберегись!
Карим обернулся. Старик глядел на него с порога, придерживая плечом застекленную дверь. Льющийся сзади золотистый свет делал его силуэт массивным и мрачным.
– Что? – переспросил сыщик.
– Я говорю: побереги себя. И никогда не принимай кого-то другого за собственную тень. Карим попытался улыбнуться.
– Это почему?
Старик натянул на лицо шерстяную маску.
– Да потому, что я вижу, я чую: ты ходишь среди мертвецов.
35
– И чего только я не делаю для вас, лейтенант! Я связалась с одним коллегой из отдела образования...
Голос директрисы звучал игриво и возбужденно. Карим позвонил ей с дороги.
– И что же вы нашли?
– Полное досье Фабьенн Эро, урожденной Паско. Но, увы, мы снова в тупике. После двух лет, проведенных в Сарзаке, эта женщина исчезла. Она больше нигде не преподавала.
– И нет никакой возможности узнать, куда она переехала?
– К сожалению, нет. Похоже, в тот год она не стала продлевать свой контракт с Министерством образования. Просто взяла да исчезла. И больше о ней никаких сведений нет.
Карим находился в каком-то поселке в окрестностях Сета. Сквозь стекло кабины он видел припаркованные машины, ярко блестевшие в свете фонарей. Слова директрисы не удивили его. Фабьенн Паско исчезла вместе со своей тайной. Со своей трагедией, И со своими демонами.
– А откуда эта женщина приехала в Сарзак?
– Из Гернона, университетского городка в департаменте Изер, близ Гренобля. Там она преподавала всего несколько месяцев. А до этого заведовала маленькой начальной школой в Таверле – деревушке в горах Пельву, неподалеку от Гернона.
– Есть ли в деле какие-нибудь биографические данные?
Директриса начала монотонно читать:
– Фабьенн Паско, родилась в сорок пятом году в Коривье, в долине Изера. В семидесятом году вступила в брак с Сильвеном Эро; в том же году получила первую премию на конкурсе пианистов в Гренобле... Вообще-то, знаете, с такими данными она могла бы преподавать и в высшем учебном...
– Продолжайте, пожалуйста!
– В семьдесят втором году поступила в пединститут. Два года спустя устраивается на работу в начальную школу Таверле, там же, в Изере, где и преподает в течение шести лет. В восьмидесятом году школа закрывается, так как из Таверле провели новую дорогу в соседнюю деревню, где школа была намного больше и дети могли посещать ее даже в зимнее время. Тогда Фабьенн перебирается в Гернон. Ей повезло – это всего в пятидесяти километрах от Таверле. И главное – этот городок славится среди преподавателей как центр интеллектуальной жизни и очень приятное во всех отношениях место.
– Вы сказали, что она вдова; когда умер ее муж?
– Не торопитесь, молодой человек, я как раз подхожу к этому! В восьмидесятом году, будучи в Герноне, Фабьенн носит фамилию своего супруга – значит, в это время у нее все благополучно. Но шесть месяцев спустя, в Сарзаке, она представляется вдовой. Следовательно, муж умер в период их пребывания в Герноне.
– В вашем досье ничего о нем не сказано? Его возраст? Его профессия?
– Лейтенант, это все же Министерство народного образования, а не детективное агентство!
Карим вздохнул.
– Вы правы. Продолжайте.
– Вскоре после приезда в Гернон она написала заявление о переводе. В любое место, лишь бы подальше от этого города. Как странно, правда? Ей сразу же предложили работу в Сарзаке. Ничего удивительного: на наши «чудные» места охотников нет!.. В Сарзаке она вновь взяла себе девичью фамилию. Видимо, решила оборвать все нити, связывающие ее с прошлым.
– Вы еще не рассказали о ее ребенке.
– Да, в самом деле, у нее был ребенок, девочка. Родилась в семьдесят втором году.
– Так и написано?
– Ну... да.
– И какое имя там указано?
– Жюдит Эро. Но в Сарзаке об этом никто не знал.
Каждое слово директрисы подтверждало гипотезу Карима. Он продолжал расспросы:
– Удалось ли вам поговорить с людьми, знавшими ее по Сарзаку?
– Да. Я разыскала бывшую директрису школы Матильду Сарман. Она хорошо помнит Фабьенн. По ее словам, та была довольно странной женщиной. Скрытная, нелюдимая. Очень красивая. И очень сильная физически. Высокая, метр восемьдесят. Широченные плечи. Она часто играла на фортепиано. Играла прекрасно, просто виртуозно. Я повторяю вам то, что услышала от Матильды...
– Фабьенн Паско жила в Сарзаке одна?
– Матильда говорит, что одна. Поселилась в какой-то глуши, километрах в десяти от города...
– И никто не знает, отчего она так внезапно покинула Сарзак?
– Нет, никто.
– И почему за два года до этого так же поспешно уехала из Гернона, тоже неизвестно?
– Нет. Может быть, следует обратиться туда... – Женщина нерешительно помолчала, затем все же осмелилась спросить: – Послушайте, лейтенант... Вы не могли бы объяснить мне, какое отношение имеет это расследование к взлому в моей школе?
– Я объясню позже. Вы сейчас едете домой?
– Я? Да... конечно...
– Захватите с собой все документы, касающиеся Фабьенн Паско, и ждите моего звонка.
– Но... Хорошо, я так и сделаю. Когда примерно вы позвоните?
– Еще сам не знаю. Скоро. И тогда все вам объясню.
Карим повесил трубку и снова изучающе взглянул на машины, припаркованные рядом с кабиной. «Ауди», «БМВ», «Мерседесы» – блестящие, современные, скоростные, но, увы, все с противоугонными устройствами! Он посмотрел на часы: уже больше девяти. Пора побеседовать со старым хищником. Лейтенант набрал номер прямого телефона Анри Крозье. Заслышав голос Карима, комиссар взревел:
– Будь ты проклят, сукин сын! ГДЕ ТЫ?
– Я продолжаю расследование.
– Надеюсь, по пути сюда?
– Нет. Мне нужно съездить еще в одно место. В горы.
– В горы?
– Да. В Гернон. Это маленький университетский городок возле Гренобля.
Наступила пауза. Затем Крозье медленно сказал:
– От всей души желаю тебе запастись убедительным объяснением, иначе...
– У меня оно уже есть, комиссар. Мой след ведет в этот город. Я думаю, что разыщу там наших осквернителей.
Крозье молчал. Казалось, апломб Карима лишил его дара речи. Воспользовавшись замешательством шефа, лейтенант пошел в наступление:
– Есть новости о машине?
Комиссар что-то промычал. Карим повысил голос:
– Так есть или нет?
– Мы нашли и машину и владельца.
– Каким образом?
– Разыскали свидетеля на Сто сорок третьем шоссе. Крестьянин. Возвращался ночью домой на своем тракторе. Около двух часов мимо него проехала белая «Лада». Он успел засечь только номер департамента. Мы проверили: машина действительно там зарегистрирована. Когда она проходила техосмотр, у нее были заводские, славянские покрышки. Это НАША машина. Скажем так, я уверен в этом процентов на восемьдесят.
Карим призадумался. Очень уж своевременно подоспела эта информация, даже подозрительно.
– Ас чего это вдруг у вас объявился свидетель?
Крозье усмехнулся.
– Потому что в Сарзаке творится черт-те что. Прибыли парни из центральной уголовки, которые скромностью никогда не отличались. Они тут разыгрывают спектакль в духе Карпантра, как будто у нас осквернили не одну могилу, а целое кладбище. – И Крозье злобно выматерился. – Ну и конечно, эти шавки журналисты тут как тут. В общем, мы по уши в дерьме, парень.
Карим сжал зубы.
– Назовите мне имя владельца и его город, быстро!
– Карим, так с начальством не разговаривают, я тебе...
– Имя, комиссар! Вы еще не поняли, что это МОЕ расследование? Что я один держу в руках все нити этого дела?
Крозье сделал паузу, без сомнения, стараясь взять себя в руки. Когда он наконец заговорил, его голос звучал вполне бесстрастно:
– Карим, за всю мою карьеру никто еще не говорил со мной таким тоном, как ты. Так вот, ты сию минуту отчитаешься о «твоем» гребаном расследовании. Иначе я сейчас же объявляю тебя в розыск, сучий ты потрох, и тогда пеняй на себя!
Его интонации ясно говорили, что лучше с ним не препираться. Карим в нескольких словах доложил о результатах своей поездки. Он рассказал историю Фабьенн и Жюдит Эро и о том, как мать дала ребенку вымышленное имя, описал их паническое бегство, несчастный случай на шоссе, стоивший девочке жизни. Крозье выслушал все это и недоверчиво хмыкнул:
– Ну прямо целый роман!
– Смерть – это и есть роман, комиссар.
– Н-да... Но, как бы то ни было, я не вижу связи между твоими россказнями и нашим ночным делом.
– Вот что я скажу вам, комиссар: Фабьенн Эро вовсе не была безумна. Ее преследовали не демоны, а люди, реальные люди. И я думаю, что именно эти люди прошлой ночью побывали в Сарзаке.
– Что?
Карим сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться.
– Я думаю, они хотели что-то проверить. Что-то, что им было уже известно раньше, но вдруг какое-то событие, случившееся в другом месте, пробудило в них сомнение.
– И где же ты собираешься их разыскивать, этих людей? А главное – кто они?
– Понятия не имею. Знаю лишь одно: демоны вернулись, комиссар.
– Ну, теперь уж ты сам бредишь!
– Может быть, но факты налицо: они обокрали школу Жана Жореса и проникли в склеп Жюда Итэро. Прошу вас, комиссар, назовите мне имя осквернителя и город, где он живет. Я хочу знать, не из Гернона ли он. Мне кажется, ключ к этой кошмарной тайне находится именно там.
– Ладно, записывай. Имя: Филипп Серти. Адрес: улица Мориса Блаша, дом семь.
Голос Карима задрожал от нетерпения:
– Город, комиссар! Какой город? Гернон?
Крозье, помолчав, ответил:
– Да, Гернон. Уж не знаю, каким чудом ты до этого додумался, но, черт меня подери, ты и вправду идешь по самому горячему следу.
Голос директрисы звучал игриво и возбужденно. Карим позвонил ей с дороги.
– И что же вы нашли?
– Полное досье Фабьенн Эро, урожденной Паско. Но, увы, мы снова в тупике. После двух лет, проведенных в Сарзаке, эта женщина исчезла. Она больше нигде не преподавала.
– И нет никакой возможности узнать, куда она переехала?
– К сожалению, нет. Похоже, в тот год она не стала продлевать свой контракт с Министерством образования. Просто взяла да исчезла. И больше о ней никаких сведений нет.
Карим находился в каком-то поселке в окрестностях Сета. Сквозь стекло кабины он видел припаркованные машины, ярко блестевшие в свете фонарей. Слова директрисы не удивили его. Фабьенн Паско исчезла вместе со своей тайной. Со своей трагедией, И со своими демонами.
– А откуда эта женщина приехала в Сарзак?
– Из Гернона, университетского городка в департаменте Изер, близ Гренобля. Там она преподавала всего несколько месяцев. А до этого заведовала маленькой начальной школой в Таверле – деревушке в горах Пельву, неподалеку от Гернона.
– Есть ли в деле какие-нибудь биографические данные?
Директриса начала монотонно читать:
– Фабьенн Паско, родилась в сорок пятом году в Коривье, в долине Изера. В семидесятом году вступила в брак с Сильвеном Эро; в том же году получила первую премию на конкурсе пианистов в Гренобле... Вообще-то, знаете, с такими данными она могла бы преподавать и в высшем учебном...
– Продолжайте, пожалуйста!
– В семьдесят втором году поступила в пединститут. Два года спустя устраивается на работу в начальную школу Таверле, там же, в Изере, где и преподает в течение шести лет. В восьмидесятом году школа закрывается, так как из Таверле провели новую дорогу в соседнюю деревню, где школа была намного больше и дети могли посещать ее даже в зимнее время. Тогда Фабьенн перебирается в Гернон. Ей повезло – это всего в пятидесяти километрах от Таверле. И главное – этот городок славится среди преподавателей как центр интеллектуальной жизни и очень приятное во всех отношениях место.
– Вы сказали, что она вдова; когда умер ее муж?
– Не торопитесь, молодой человек, я как раз подхожу к этому! В восьмидесятом году, будучи в Герноне, Фабьенн носит фамилию своего супруга – значит, в это время у нее все благополучно. Но шесть месяцев спустя, в Сарзаке, она представляется вдовой. Следовательно, муж умер в период их пребывания в Герноне.
– В вашем досье ничего о нем не сказано? Его возраст? Его профессия?
– Лейтенант, это все же Министерство народного образования, а не детективное агентство!
Карим вздохнул.
– Вы правы. Продолжайте.
– Вскоре после приезда в Гернон она написала заявление о переводе. В любое место, лишь бы подальше от этого города. Как странно, правда? Ей сразу же предложили работу в Сарзаке. Ничего удивительного: на наши «чудные» места охотников нет!.. В Сарзаке она вновь взяла себе девичью фамилию. Видимо, решила оборвать все нити, связывающие ее с прошлым.
– Вы еще не рассказали о ее ребенке.
– Да, в самом деле, у нее был ребенок, девочка. Родилась в семьдесят втором году.
– Так и написано?
– Ну... да.
– И какое имя там указано?
– Жюдит Эро. Но в Сарзаке об этом никто не знал.
Каждое слово директрисы подтверждало гипотезу Карима. Он продолжал расспросы:
– Удалось ли вам поговорить с людьми, знавшими ее по Сарзаку?
– Да. Я разыскала бывшую директрису школы Матильду Сарман. Она хорошо помнит Фабьенн. По ее словам, та была довольно странной женщиной. Скрытная, нелюдимая. Очень красивая. И очень сильная физически. Высокая, метр восемьдесят. Широченные плечи. Она часто играла на фортепиано. Играла прекрасно, просто виртуозно. Я повторяю вам то, что услышала от Матильды...
– Фабьенн Паско жила в Сарзаке одна?
– Матильда говорит, что одна. Поселилась в какой-то глуши, километрах в десяти от города...
– И никто не знает, отчего она так внезапно покинула Сарзак?
– Нет, никто.
– И почему за два года до этого так же поспешно уехала из Гернона, тоже неизвестно?
– Нет. Может быть, следует обратиться туда... – Женщина нерешительно помолчала, затем все же осмелилась спросить: – Послушайте, лейтенант... Вы не могли бы объяснить мне, какое отношение имеет это расследование к взлому в моей школе?
– Я объясню позже. Вы сейчас едете домой?
– Я? Да... конечно...
– Захватите с собой все документы, касающиеся Фабьенн Паско, и ждите моего звонка.
– Но... Хорошо, я так и сделаю. Когда примерно вы позвоните?
– Еще сам не знаю. Скоро. И тогда все вам объясню.
Карим повесил трубку и снова изучающе взглянул на машины, припаркованные рядом с кабиной. «Ауди», «БМВ», «Мерседесы» – блестящие, современные, скоростные, но, увы, все с противоугонными устройствами! Он посмотрел на часы: уже больше девяти. Пора побеседовать со старым хищником. Лейтенант набрал номер прямого телефона Анри Крозье. Заслышав голос Карима, комиссар взревел:
– Будь ты проклят, сукин сын! ГДЕ ТЫ?
– Я продолжаю расследование.
– Надеюсь, по пути сюда?
– Нет. Мне нужно съездить еще в одно место. В горы.
– В горы?
– Да. В Гернон. Это маленький университетский городок возле Гренобля.
Наступила пауза. Затем Крозье медленно сказал:
– От всей души желаю тебе запастись убедительным объяснением, иначе...
– У меня оно уже есть, комиссар. Мой след ведет в этот город. Я думаю, что разыщу там наших осквернителей.
Крозье молчал. Казалось, апломб Карима лишил его дара речи. Воспользовавшись замешательством шефа, лейтенант пошел в наступление:
– Есть новости о машине?
Комиссар что-то промычал. Карим повысил голос:
– Так есть или нет?
– Мы нашли и машину и владельца.
– Каким образом?
– Разыскали свидетеля на Сто сорок третьем шоссе. Крестьянин. Возвращался ночью домой на своем тракторе. Около двух часов мимо него проехала белая «Лада». Он успел засечь только номер департамента. Мы проверили: машина действительно там зарегистрирована. Когда она проходила техосмотр, у нее были заводские, славянские покрышки. Это НАША машина. Скажем так, я уверен в этом процентов на восемьдесят.
Карим призадумался. Очень уж своевременно подоспела эта информация, даже подозрительно.
– Ас чего это вдруг у вас объявился свидетель?
Крозье усмехнулся.
– Потому что в Сарзаке творится черт-те что. Прибыли парни из центральной уголовки, которые скромностью никогда не отличались. Они тут разыгрывают спектакль в духе Карпантра, как будто у нас осквернили не одну могилу, а целое кладбище. – И Крозье злобно выматерился. – Ну и конечно, эти шавки журналисты тут как тут. В общем, мы по уши в дерьме, парень.
Карим сжал зубы.
– Назовите мне имя владельца и его город, быстро!
– Карим, так с начальством не разговаривают, я тебе...
– Имя, комиссар! Вы еще не поняли, что это МОЕ расследование? Что я один держу в руках все нити этого дела?
Крозье сделал паузу, без сомнения, стараясь взять себя в руки. Когда он наконец заговорил, его голос звучал вполне бесстрастно:
– Карим, за всю мою карьеру никто еще не говорил со мной таким тоном, как ты. Так вот, ты сию минуту отчитаешься о «твоем» гребаном расследовании. Иначе я сейчас же объявляю тебя в розыск, сучий ты потрох, и тогда пеняй на себя!
Его интонации ясно говорили, что лучше с ним не препираться. Карим в нескольких словах доложил о результатах своей поездки. Он рассказал историю Фабьенн и Жюдит Эро и о том, как мать дала ребенку вымышленное имя, описал их паническое бегство, несчастный случай на шоссе, стоивший девочке жизни. Крозье выслушал все это и недоверчиво хмыкнул:
– Ну прямо целый роман!
– Смерть – это и есть роман, комиссар.
– Н-да... Но, как бы то ни было, я не вижу связи между твоими россказнями и нашим ночным делом.
– Вот что я скажу вам, комиссар: Фабьенн Эро вовсе не была безумна. Ее преследовали не демоны, а люди, реальные люди. И я думаю, что именно эти люди прошлой ночью побывали в Сарзаке.
– Что?
Карим сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться.
– Я думаю, они хотели что-то проверить. Что-то, что им было уже известно раньше, но вдруг какое-то событие, случившееся в другом месте, пробудило в них сомнение.
– И где же ты собираешься их разыскивать, этих людей? А главное – кто они?
– Понятия не имею. Знаю лишь одно: демоны вернулись, комиссар.
– Ну, теперь уж ты сам бредишь!
– Может быть, но факты налицо: они обокрали школу Жана Жореса и проникли в склеп Жюда Итэро. Прошу вас, комиссар, назовите мне имя осквернителя и город, где он живет. Я хочу знать, не из Гернона ли он. Мне кажется, ключ к этой кошмарной тайне находится именно там.
– Ладно, записывай. Имя: Филипп Серти. Адрес: улица Мориса Блаша, дом семь.
Голос Карима задрожал от нетерпения:
– Город, комиссар! Какой город? Гернон?
Крозье, помолчав, ответил:
– Да, Гернон. Уж не знаю, каким чудом ты до этого додумался, но, черт меня подери, ты и вправду идешь по самому горячему следу.
VII
36
Фотографии немецких спортсменов внезапно ожили. Атлеты с подбритыми висками бежали по довоенному берлинскому стадиону. Стремительные. Могучие. Великолепные. Их бег был неровным, прерывистым, словно мелькание кадров старого фильма на скверной зернистой пленке с пляшущими точками и полосами. Он видел, как мчатся эти люди по гаревой дорожке. Слышал топот их ног и учащенное хриплое дыхание, не совпадавшее с ритмом бега.
Но что-то в этой картине смущало его. Лица спортсменов казались слишком темными, слишком суровыми. Надбровные дуги чрезмерно выдавались вперед. Что же скрывалось в этих темных провалах под густыми бровями? И вдруг, под истерический, громовой рев трибун, атлеты вздымали лица к свету, и Ньеман с ужасом видел пустые орбиты с вырванными глазами. Но это не мешало им ни видеть, ни бежать. Напротив, в глубине окровавленных глазниц что-то зашевелилось, оттуда донеслись какие-то чавкающие звуки, показались странные огоньки...
Ньеман вздрогнул и проснулся в холодном поту. Мерцающий светлый экран включенного компьютера слепил глаза, как лампа на допросе у следователя. Он встряхнулся, спрятал лицо в воротник и украдкой глянул на окружающих: слава богу, кажется, никто не заметил, что он дремал и вместо сладких снов видел кошмар, в котором появились персонажи фотографий, висевших в квартире Софи Кайлуа. То были кадры из фильма, снятого женщиной-режиссером нацистской Германии; он не запомнил ее имя.
Часы показывали двадцать один тридцать. Ньеман проспал всего сорок пять минут. Вернувшись со склада Филиппа Серти, он тотчас отослал свои находки – тетрадь, частицы металла и белую пыль – эксперту Патрику Астье в Гренобль, через Марка Коста, который ждал, когда в больницу доставят труп с ледника.
Затем Ньеман пошел в университетскую библиотеку, чтобы включить в список вокабул – так, на всякий случай – слова «пурпурные реки». Он просмотрел карты в поисках речной системы, возможно, носящей это название. Включил компьютер, чтобы порыться в библиотечном каталоге, – вдруг там найдется книга или документ, где упоминается это словосочетание. Но он ничего не обнаружил и внезапно заснул прямо перед экраном. Он не спал уже около сорока часов и просто-напросто отключился, поникнув, точно марионетка с оборванными нитями.
Комиссар окинул взглядом просторный читальный зал. За столами в застекленных кабинках по-прежнему трудились дюжина полицейских, отыскивающих литературу о зле, о чистоте, о глазах... Двое из них составляли список студентов, регулярно бравших такие подозрительные книги. Еще один потел над чтением диссертации Реми Кайлуа.
Но Ньеман больше не верил в «литературный» след, не верил так же, как, очевидно, и все эти люди, нетерпеливо ожидавшие смены. Два часа назад стало известно, что руководство делом, ввиду крайне незначительных результатов работы группы Ньеман – Барн – Вермон, переходит к уголовной полиции Гренобля.
И в самом деле: расследование не продвинулось ни на шаг, невзирая на мощное подкрепление со стороны. В помощь капитану Вермону для прочесывания горных склонов прибыли триста солдат с Романской военной базы. Их доставили на грузовиках около семи часов вечера, и они тотчас начали обыскивать западный склон Белладонны под руководством Вермона. Кроме этих людей, капитан получил в свое распоряжение еще две роты спецназовцев из Баланса.
Было обследовано больше трехсот гектаров, но поиски ничего не дали – и не дадут, в этом Ньеман был абсолютно уверен. Если бы убийца оставил какие-нибудь улики, их давно бы уже обнаружили.
Однако комиссар продолжал поддерживать связь с Вермоном и сам пометил на карте ключевые точки поиска – места обнаружения обоих трупов, университетский городок, склад Серти и все альпийские приюты...
Усилился также дорожный контроль. Вместо восьми кордонов теперь было выставлено двадцать четыре. Все шоссе, национальные и департаментские дороги на огромном пространстве вокруг Гернона были взяты под наблюдение полиции, так же как окрестные города и деревни.
Кипучая «бумажная» деятельность разворачивалась под руководством капитана Барна. Факсы шли сплошным потоком: свидетельства очевидцев, ответы на вопросники, комментарии специалистов... Рассылались запросы на все окрестные лыжные курорты.
Начиная с середины дня полиция непрерывно допрашивала тех, кто в последние недели имел контакты с первой жертвой.
Еще одна бригада вела опрос самых опытных местных альпинистов, особенно тех, кто ходил по Валлернскому леднику. Не обошли вниманием и «туземцев»; они жили не в Герноне, а в высокогорных деревушках на склоне хребта со стороны университетского городка. Помещение жандармерии не пустовало ни минуты.
Работа кипела вовсю, обстановка напоминала боевые действия, однако Ньеман не принимал в них активного участия. Больше чем когда-либо он был уверен, что найдет убийцу, лишь раскрыв мотивы его преступлений. А мотив был, скорее всего один – месть. Вот только высказывать эту гипотезу не следовало. Ни власти, ни широкая общественность не желали вдаваться в тонкости криминальных дел. Официальная версия звучала так: злодей убивает невинных. А он, Ньеман, пытался теперь доказать, что жертвы тоже были виновны.
Но как продвигаться вслепую? Кайлуа и Серти погибли, унеся тайну с собой. Софи Кайлуа не скажет ни слова, а слежка за ней не дала никаких результатов. Что же до матери Серти и его коллег по больнице, то все они знали обычного, вполне заурядного парня, и только. Матери даже не было известно о существовании склада, хотя он принадлежал ее мужу, Рене Серти.
Так что же делать?
Но в данный момент Ньеман не мог думать ни о чем, кроме одного загадочного обстоятельства. Включив свой телефон, он спросил Барна:
– Есть новости о Жуано?
Юный лейтенант, безупречный полицейский, горевший желанием приобщиться к опыту «мэтра», все еще где-то пропадал.
– Да, – пробасил капитан. – Я послал одного из моих парней в клинику слепых, чтобы узнать, куда Жуано собирался идти после.
– И что же?
Капитан устало сказал:
– Жуано покинул клинику около семнадцати часов. Похоже, он отправился в Аннеси, чтобы увидеться с одним офтальмологом, профессором Гернонского университета, который практикует и в этой клинике.
– Вы ему звонили?
– Да, конечно. И по рабочему номеру, и по домашнему. Ни один не отвечает.
– Адреса у вас есть?
Барн продиктовал только название улицы: врач держал кабинет в том же доме, где и жил.
– Я подскочу туда, – решил Ньеман.
– Но... зачем? Жуано рано или поздно появится и...
– Я чувствую себя ответственным за него.
– Как это?
– Если малыш сделал какую-то глупость, пошел на ненужный риск, то, я уверен, лишь для того, чтобы поразить мое воображение, отличиться передо мной, понимаете?
Жандарм возразил успокаивающим тоном:
– Да вернется ваш Жуано, куда он денется! Знаем мы эту молодежь. Небось забрал себе в голову какую-нибудь чушь и теперь копает в ложном направлении.
– Согласен. Но он может оказаться в опасности, сам того не подозревая.
– В опасности?
Ньеман не ответил. Наступила пауза: Барн как будто пытался осмыслить слова комиссара. Неожиданно он воскликнул:
– Ох, совсем забыл: Жуано еще звонил в больницу. Ему нужны были какие-то справки в архивах.
– В архивах? Что за архивы?
– Да у нас под зданием клинического центра есть огромные подвалы, где хранится вся история нашего края: документы о рождениях, болезнях и смертях здешних обитателей.
Комиссар ощутил неясный страх: значит, этот белокурый мальчик ведет какие-то поиски в одиночку. Значит, он взял след в клинике, и тот повел его сперва к офтальмологу, а затем в архивы центральной больницы. Он спросил напоследок:
– Кто-нибудь видел его там, в больнице?
Барн ответил отрицательно. Ньеман выключил телефон, но тотчас раздался новый звонок. Теперь участникам расследования было уже не до паролей, кодов и прочих предосторожностей, все переговоры велись в открытую. Голос Коста дрожал от волнения:
– Я получил тело, комиссар.
– Это Серти?
– Это он, без всякого сомнения.
Комиссар глубоко вздохнул. Итак, предположения о гибели Филиппа Серти подтвердились. Теперь он мог в официальном порядке послать бригаду для тщательного обыска склада.
Кост продолжал:
– Есть одно важное отличие в характере пыток первой и второй жертвы.
– Какое?
– Во втором случае убийца ампутировал не только глаза, но и кисти рук. Вы не увидели этого, потому что тело находилось в позе зародыша:
культи были спрятаны между коленями.
Глаза. Руки. Между этими анатомическими элементами Ньеману чудилась оккультная связь. В том, как убийца изувечил обе жертвы, крылась какая-то дьявольская логика, но полицейский ее пока не улавливал.
– Это все? – спросил он.
– Пока все. Я приступаю к вскрытию.
– Сколько тебе нужно времени?
– Минимум два часа.
– Начни с глазниц и позвони мне, как только обнаружишь что-нибудь интересное. Я уверен, что там найдется знак для нас.
– Комиссар, у меня такое чувство, будто я работаю посланником ада.
– Ну, как дела?
Офицер поднял голову.
– Тружусь, как видите.
Комиссар с улыбкой кивнул на толстую стопку:
– Ничего нового? Тот пожал плечами.
– Сплошная Греция, Олимпиады, спортивные состязания и прочие штуки: бег, метание копья, борьба, кулачные бои... Кайлуа пишет о сакральном характере физических испытаний. И еще о связи... нет, общности с высшими силами. По его мнению, высокий результат в соревнованиях рассматривался в те времена как путь к общению с богами... Например, атлет – по-гречески «athlon» – мог, превзойдя самого себя, пробудить силы природы – плодородие земли, ее изобилие. Заметьте, что он частично прав: иногда смотришь на этих бешеных футболистов на поле и веришь, что спорт способен пробудить в человеке сверхъестественные силы.
– Что еще важного ты заметил?
– Кайлуа пишет также, что в античную эпоху атлеты были еще и музыкантами, философами и поэтами. На этом пункте наш тихоня библиотекарь прямо-таки зациклился. Он искренне сожалеет, что прошли времена, когда тело и дух были спаяны воедино, в одном человеческом существе. Вот чем объясняется заглавие «Ностальгия по Олимпии». Ностальгия по эпохе сверхлюдей – и мыслящих и мощных, и духовных и спортивных. Кайлуа противопоставляет тому времени наш век, когда интеллектуалы не в силах поднять пару килограммов, а спортсмены все, как один, безмозглые. Он видит в этом разделении духа и тела знак полного упадка.
Ньеману вспомнились атлеты из его кошмарного сна. Слепые движущиеся изваяния. Софи Кайлуа объяснила, что, по словам ее мужа, берлинские атлеты ставили перед собой задачу возродить пресловутую глубинную связь физического и духовного начал.
Полицейский подумал также о чемпионах университета – профессорских детях, которые, по словам Жуано, добивались наилучших результатов по всем дисциплинам, в том числе и спортивным. Эта сверходаренная молодежь тоже, хотя и на свой манер, пыталась приблизиться к античному идеалу атлета. Когда Ньеман разглядывал в приемной ректора фотографии награжденных студентов, он приметил на их лицах торжествующее выражение молодой, всесокрушающей силы – силы и телесной и духовной, но какой-то особенной, вызывающей тревогу. Он улыбнулся полицейскому, уныло глядевшему на него.
– А ты недурно разбираешься в этой философской мешанине, – заключил он.
– Да что вы, это же темный лес! Хорошо, если половину просек. – И он похлопал себя по носу. – Но у меня есть нюх. Я этих правых издалека чую!
– Ты думаешь, Кайлуа был фашистом?
– Ну, точно не скажу... Тут дела посложнее... Но вот этот миф о суперменах и чистых духом атлетах попахивает знакомыми лозунгами о высшей расе и прочей чуши в этом роде...
Ньеману снова вспомнились кадры фильма о Берлинской Олимпиаде, висящие в квартире Кайлуа. За этими изображениями и спортивными рекордами Гернона скрывалась какая-то тайна. Может, между ними есть связь? Но какая?
– Там нет никаких намеков на реки? – спросил он офицера. – На пурпурные реки?
– Что-что?
Пьер Ньеман поднялся.
– Ничего, это я так.
Полицейский взглянул на высокого человека в синем плаще и громко сказал ему вслед:
– Слушайте, комиссар, ей-богу, поручили бы вы это дело кому-нибудь поумнее меня, например из студентов, а?
– Мне нужно мнение профи. Такое, чтобы оно укладывалось в рамки расследования.
Офицер скептически поморщился.
– Неужели вы думаете, что весь этот словесный понос может что-нибудь дать для нашего расследования?
Ньеман подошел и, взявшись за стекло кабинки, наклонился к полицейскому.
– В нашей профессии играет роль каждая мелочь. Нельзя упускать ни одной случайности, ни одной якобы бесполезной детали. Любое преступление построено как атом, понимаешь? Так что продолжай читать.
И он ушел, оставив своего собеседника в сильном недоумении.
Выйдя на улицу, он заметил посреди кампуса яркие огни телевизионных юпитеров. Прищурившись, он различил среди них тощий силуэт ректора Венсана Люиза, который, стоя на ступеньках главного корпуса, вероятно, лепетал что-то успокаивающее. В толпе телевизионщиков мелькали характерные логотипы региональных и национальных французских компаний, а также студий романской Швейцарии. Журналисты теснились вокруг ректора, засыпая его вопросами и отталкивая друг друга. Процесс пошел: все масс-медиа ринулись в Гернон. Сообщение об убийствах неминуемо должно было распространиться по всей Франции, а паника – по всему маленькому городку.
И это было только начало.
Но что-то в этой картине смущало его. Лица спортсменов казались слишком темными, слишком суровыми. Надбровные дуги чрезмерно выдавались вперед. Что же скрывалось в этих темных провалах под густыми бровями? И вдруг, под истерический, громовой рев трибун, атлеты вздымали лица к свету, и Ньеман с ужасом видел пустые орбиты с вырванными глазами. Но это не мешало им ни видеть, ни бежать. Напротив, в глубине окровавленных глазниц что-то зашевелилось, оттуда донеслись какие-то чавкающие звуки, показались странные огоньки...
Ньеман вздрогнул и проснулся в холодном поту. Мерцающий светлый экран включенного компьютера слепил глаза, как лампа на допросе у следователя. Он встряхнулся, спрятал лицо в воротник и украдкой глянул на окружающих: слава богу, кажется, никто не заметил, что он дремал и вместо сладких снов видел кошмар, в котором появились персонажи фотографий, висевших в квартире Софи Кайлуа. То были кадры из фильма, снятого женщиной-режиссером нацистской Германии; он не запомнил ее имя.
Часы показывали двадцать один тридцать. Ньеман проспал всего сорок пять минут. Вернувшись со склада Филиппа Серти, он тотчас отослал свои находки – тетрадь, частицы металла и белую пыль – эксперту Патрику Астье в Гренобль, через Марка Коста, который ждал, когда в больницу доставят труп с ледника.
Затем Ньеман пошел в университетскую библиотеку, чтобы включить в список вокабул – так, на всякий случай – слова «пурпурные реки». Он просмотрел карты в поисках речной системы, возможно, носящей это название. Включил компьютер, чтобы порыться в библиотечном каталоге, – вдруг там найдется книга или документ, где упоминается это словосочетание. Но он ничего не обнаружил и внезапно заснул прямо перед экраном. Он не спал уже около сорока часов и просто-напросто отключился, поникнув, точно марионетка с оборванными нитями.
Комиссар окинул взглядом просторный читальный зал. За столами в застекленных кабинках по-прежнему трудились дюжина полицейских, отыскивающих литературу о зле, о чистоте, о глазах... Двое из них составляли список студентов, регулярно бравших такие подозрительные книги. Еще один потел над чтением диссертации Реми Кайлуа.
Но Ньеман больше не верил в «литературный» след, не верил так же, как, очевидно, и все эти люди, нетерпеливо ожидавшие смены. Два часа назад стало известно, что руководство делом, ввиду крайне незначительных результатов работы группы Ньеман – Барн – Вермон, переходит к уголовной полиции Гренобля.
И в самом деле: расследование не продвинулось ни на шаг, невзирая на мощное подкрепление со стороны. В помощь капитану Вермону для прочесывания горных склонов прибыли триста солдат с Романской военной базы. Их доставили на грузовиках около семи часов вечера, и они тотчас начали обыскивать западный склон Белладонны под руководством Вермона. Кроме этих людей, капитан получил в свое распоряжение еще две роты спецназовцев из Баланса.
Было обследовано больше трехсот гектаров, но поиски ничего не дали – и не дадут, в этом Ньеман был абсолютно уверен. Если бы убийца оставил какие-нибудь улики, их давно бы уже обнаружили.
Однако комиссар продолжал поддерживать связь с Вермоном и сам пометил на карте ключевые точки поиска – места обнаружения обоих трупов, университетский городок, склад Серти и все альпийские приюты...
Усилился также дорожный контроль. Вместо восьми кордонов теперь было выставлено двадцать четыре. Все шоссе, национальные и департаментские дороги на огромном пространстве вокруг Гернона были взяты под наблюдение полиции, так же как окрестные города и деревни.
Кипучая «бумажная» деятельность разворачивалась под руководством капитана Барна. Факсы шли сплошным потоком: свидетельства очевидцев, ответы на вопросники, комментарии специалистов... Рассылались запросы на все окрестные лыжные курорты.
Начиная с середины дня полиция непрерывно допрашивала тех, кто в последние недели имел контакты с первой жертвой.
Еще одна бригада вела опрос самых опытных местных альпинистов, особенно тех, кто ходил по Валлернскому леднику. Не обошли вниманием и «туземцев»; они жили не в Герноне, а в высокогорных деревушках на склоне хребта со стороны университетского городка. Помещение жандармерии не пустовало ни минуты.
Работа кипела вовсю, обстановка напоминала боевые действия, однако Ньеман не принимал в них активного участия. Больше чем когда-либо он был уверен, что найдет убийцу, лишь раскрыв мотивы его преступлений. А мотив был, скорее всего один – месть. Вот только высказывать эту гипотезу не следовало. Ни власти, ни широкая общественность не желали вдаваться в тонкости криминальных дел. Официальная версия звучала так: злодей убивает невинных. А он, Ньеман, пытался теперь доказать, что жертвы тоже были виновны.
Но как продвигаться вслепую? Кайлуа и Серти погибли, унеся тайну с собой. Софи Кайлуа не скажет ни слова, а слежка за ней не дала никаких результатов. Что же до матери Серти и его коллег по больнице, то все они знали обычного, вполне заурядного парня, и только. Матери даже не было известно о существовании склада, хотя он принадлежал ее мужу, Рене Серти.
Так что же делать?
Но в данный момент Ньеман не мог думать ни о чем, кроме одного загадочного обстоятельства. Включив свой телефон, он спросил Барна:
– Есть новости о Жуано?
Юный лейтенант, безупречный полицейский, горевший желанием приобщиться к опыту «мэтра», все еще где-то пропадал.
– Да, – пробасил капитан. – Я послал одного из моих парней в клинику слепых, чтобы узнать, куда Жуано собирался идти после.
– И что же?
Капитан устало сказал:
– Жуано покинул клинику около семнадцати часов. Похоже, он отправился в Аннеси, чтобы увидеться с одним офтальмологом, профессором Гернонского университета, который практикует и в этой клинике.
– Вы ему звонили?
– Да, конечно. И по рабочему номеру, и по домашнему. Ни один не отвечает.
– Адреса у вас есть?
Барн продиктовал только название улицы: врач держал кабинет в том же доме, где и жил.
– Я подскочу туда, – решил Ньеман.
– Но... зачем? Жуано рано или поздно появится и...
– Я чувствую себя ответственным за него.
– Как это?
– Если малыш сделал какую-то глупость, пошел на ненужный риск, то, я уверен, лишь для того, чтобы поразить мое воображение, отличиться передо мной, понимаете?
Жандарм возразил успокаивающим тоном:
– Да вернется ваш Жуано, куда он денется! Знаем мы эту молодежь. Небось забрал себе в голову какую-нибудь чушь и теперь копает в ложном направлении.
– Согласен. Но он может оказаться в опасности, сам того не подозревая.
– В опасности?
Ньеман не ответил. Наступила пауза: Барн как будто пытался осмыслить слова комиссара. Неожиданно он воскликнул:
– Ох, совсем забыл: Жуано еще звонил в больницу. Ему нужны были какие-то справки в архивах.
– В архивах? Что за архивы?
– Да у нас под зданием клинического центра есть огромные подвалы, где хранится вся история нашего края: документы о рождениях, болезнях и смертях здешних обитателей.
Комиссар ощутил неясный страх: значит, этот белокурый мальчик ведет какие-то поиски в одиночку. Значит, он взял след в клинике, и тот повел его сперва к офтальмологу, а затем в архивы центральной больницы. Он спросил напоследок:
– Кто-нибудь видел его там, в больнице?
Барн ответил отрицательно. Ньеман выключил телефон, но тотчас раздался новый звонок. Теперь участникам расследования было уже не до паролей, кодов и прочих предосторожностей, все переговоры велись в открытую. Голос Коста дрожал от волнения:
– Я получил тело, комиссар.
– Это Серти?
– Это он, без всякого сомнения.
Комиссар глубоко вздохнул. Итак, предположения о гибели Филиппа Серти подтвердились. Теперь он мог в официальном порядке послать бригаду для тщательного обыска склада.
Кост продолжал:
– Есть одно важное отличие в характере пыток первой и второй жертвы.
– Какое?
– Во втором случае убийца ампутировал не только глаза, но и кисти рук. Вы не увидели этого, потому что тело находилось в позе зародыша:
культи были спрятаны между коленями.
Глаза. Руки. Между этими анатомическими элементами Ньеману чудилась оккультная связь. В том, как убийца изувечил обе жертвы, крылась какая-то дьявольская логика, но полицейский ее пока не улавливал.
– Это все? – спросил он.
– Пока все. Я приступаю к вскрытию.
– Сколько тебе нужно времени?
– Минимум два часа.
– Начни с глазниц и позвони мне, как только обнаружишь что-нибудь интересное. Я уверен, что там найдется знак для нас.
– Комиссар, у меня такое чувство, будто я работаю посланником ада.
* * *
Ньеман пересек библиотечный зал. У двери сидел кряжистый полицейский, усердно изучавший диссертацию Реми Кайлуа. Ньеман обогнул ряд и занял место напротив, в одной из застекленных кабинок.– Ну, как дела?
Офицер поднял голову.
– Тружусь, как видите.
Комиссар с улыбкой кивнул на толстую стопку:
– Ничего нового? Тот пожал плечами.
– Сплошная Греция, Олимпиады, спортивные состязания и прочие штуки: бег, метание копья, борьба, кулачные бои... Кайлуа пишет о сакральном характере физических испытаний. И еще о связи... нет, общности с высшими силами. По его мнению, высокий результат в соревнованиях рассматривался в те времена как путь к общению с богами... Например, атлет – по-гречески «athlon» – мог, превзойдя самого себя, пробудить силы природы – плодородие земли, ее изобилие. Заметьте, что он частично прав: иногда смотришь на этих бешеных футболистов на поле и веришь, что спорт способен пробудить в человеке сверхъестественные силы.
– Что еще важного ты заметил?
– Кайлуа пишет также, что в античную эпоху атлеты были еще и музыкантами, философами и поэтами. На этом пункте наш тихоня библиотекарь прямо-таки зациклился. Он искренне сожалеет, что прошли времена, когда тело и дух были спаяны воедино, в одном человеческом существе. Вот чем объясняется заглавие «Ностальгия по Олимпии». Ностальгия по эпохе сверхлюдей – и мыслящих и мощных, и духовных и спортивных. Кайлуа противопоставляет тому времени наш век, когда интеллектуалы не в силах поднять пару килограммов, а спортсмены все, как один, безмозглые. Он видит в этом разделении духа и тела знак полного упадка.
Ньеману вспомнились атлеты из его кошмарного сна. Слепые движущиеся изваяния. Софи Кайлуа объяснила, что, по словам ее мужа, берлинские атлеты ставили перед собой задачу возродить пресловутую глубинную связь физического и духовного начал.
Полицейский подумал также о чемпионах университета – профессорских детях, которые, по словам Жуано, добивались наилучших результатов по всем дисциплинам, в том числе и спортивным. Эта сверходаренная молодежь тоже, хотя и на свой манер, пыталась приблизиться к античному идеалу атлета. Когда Ньеман разглядывал в приемной ректора фотографии награжденных студентов, он приметил на их лицах торжествующее выражение молодой, всесокрушающей силы – силы и телесной и духовной, но какой-то особенной, вызывающей тревогу. Он улыбнулся полицейскому, уныло глядевшему на него.
– А ты недурно разбираешься в этой философской мешанине, – заключил он.
– Да что вы, это же темный лес! Хорошо, если половину просек. – И он похлопал себя по носу. – Но у меня есть нюх. Я этих правых издалека чую!
– Ты думаешь, Кайлуа был фашистом?
– Ну, точно не скажу... Тут дела посложнее... Но вот этот миф о суперменах и чистых духом атлетах попахивает знакомыми лозунгами о высшей расе и прочей чуши в этом роде...
Ньеману снова вспомнились кадры фильма о Берлинской Олимпиаде, висящие в квартире Кайлуа. За этими изображениями и спортивными рекордами Гернона скрывалась какая-то тайна. Может, между ними есть связь? Но какая?
– Там нет никаких намеков на реки? – спросил он офицера. – На пурпурные реки?
– Что-что?
Пьер Ньеман поднялся.
– Ничего, это я так.
Полицейский взглянул на высокого человека в синем плаще и громко сказал ему вслед:
– Слушайте, комиссар, ей-богу, поручили бы вы это дело кому-нибудь поумнее меня, например из студентов, а?
– Мне нужно мнение профи. Такое, чтобы оно укладывалось в рамки расследования.
Офицер скептически поморщился.
– Неужели вы думаете, что весь этот словесный понос может что-нибудь дать для нашего расследования?
Ньеман подошел и, взявшись за стекло кабинки, наклонился к полицейскому.
– В нашей профессии играет роль каждая мелочь. Нельзя упускать ни одной случайности, ни одной якобы бесполезной детали. Любое преступление построено как атом, понимаешь? Так что продолжай читать.
И он ушел, оставив своего собеседника в сильном недоумении.
Выйдя на улицу, он заметил посреди кампуса яркие огни телевизионных юпитеров. Прищурившись, он различил среди них тощий силуэт ректора Венсана Люиза, который, стоя на ступеньках главного корпуса, вероятно, лепетал что-то успокаивающее. В толпе телевизионщиков мелькали характерные логотипы региональных и национальных французских компаний, а также студий романской Швейцарии. Журналисты теснились вокруг ректора, засыпая его вопросами и отталкивая друг друга. Процесс пошел: все масс-медиа ринулись в Гернон. Сообщение об убийствах неминуемо должно было распространиться по всей Франции, а паника – по всему маленькому городку.
И это было только начало.
37
С дороги Ньеман позвонил Антуану Реймсу:
– Есть новости об англичанине?
– Я сейчас как раз в Отель-Дьё. Он все еще не пришел в сознание. Врачи настроены весьма пессимистично. Посольство Соединенного Королевства натравило на нас целую свору адвокатов. Они явились прямо из Лондона. И журналисты тоже, конечно, на стреме. В общем, представь себе наихудший вариант и помножь его на десять.
Спутниковая связь работала безупречно: Ньеман прекрасно слышал каждое слово Реймса.
Он представил себе директора в Отель-Дьё, на острове Ситэ, и вспомнил самого себя, прежнего, в коридорах парижских больниц, где он допрашивал проституток, пострадавших от кулаков сутенеров и щеголявших кто разбитым носом, кто синяком под глазом. Припомнились ему и окровавленные лица задержанных, которых он сам «разукрашивал» у себя в кабинете, их руки, прикованные наручниками к кровати, и разноцветные огни бордельных вывесок, озаряющие мертвенную белизну жалких каморок.
Вспомнил он и Отель-Дьё, откуда выходил иногда в три часа ночи, измочаленный вконец, и портал собора Нотр-Дам, освещенный ярко, как днем. Пьер Ньеман был воителем по натуре. И воспоминания его всегда сопровождались блеском стали и огнями пожаров, звоном щитов и кличем бойцов. Ему вдруг стало грустно при мысли о странности такого существования, на которое мало кто согласился бы, хотя для него самого оно было единственным смыслом жизни на этой земле.
– Ну, как твое расследование? – спросил Реймс.
Его голос звучал не так агрессивно, как во время предыдущего разговора: видимо, профессиональная солидарность и общее прошлое все-таки возобладали.
– Есть новости об англичанине?
– Я сейчас как раз в Отель-Дьё. Он все еще не пришел в сознание. Врачи настроены весьма пессимистично. Посольство Соединенного Королевства натравило на нас целую свору адвокатов. Они явились прямо из Лондона. И журналисты тоже, конечно, на стреме. В общем, представь себе наихудший вариант и помножь его на десять.
Спутниковая связь работала безупречно: Ньеман прекрасно слышал каждое слово Реймса.
Он представил себе директора в Отель-Дьё, на острове Ситэ, и вспомнил самого себя, прежнего, в коридорах парижских больниц, где он допрашивал проституток, пострадавших от кулаков сутенеров и щеголявших кто разбитым носом, кто синяком под глазом. Припомнились ему и окровавленные лица задержанных, которых он сам «разукрашивал» у себя в кабинете, их руки, прикованные наручниками к кровати, и разноцветные огни бордельных вывесок, озаряющие мертвенную белизну жалких каморок.
Вспомнил он и Отель-Дьё, откуда выходил иногда в три часа ночи, измочаленный вконец, и портал собора Нотр-Дам, освещенный ярко, как днем. Пьер Ньеман был воителем по натуре. И воспоминания его всегда сопровождались блеском стали и огнями пожаров, звоном щитов и кличем бойцов. Ему вдруг стало грустно при мысли о странности такого существования, на которое мало кто согласился бы, хотя для него самого оно было единственным смыслом жизни на этой земле.
– Ну, как твое расследование? – спросил Реймс.
Его голос звучал не так агрессивно, как во время предыдущего разговора: видимо, профессиональная солидарность и общее прошлое все-таки возобладали.