Грай Татьяна. Сайт фараона

   Ничего не поняв, он тем не менее решил впредь и в самом деле проявлять осторожность в мыслях. Свалиться в пустоту ему совсем не хотелось. Деревня вместе с открытым пространством тем временем кончились, приблизился лес. Между деревьями вилась довольно широкая тропа, по обе стороны которой высились почему-то сильно корявые черные стволы. Максим оглянулся. За спиной никакой тропы не было. Интересно, подумал он, аборигены до этого места на помелах долетают, что ли? Или на здешних лужайках такие травы, по которым сколько ни ходи, следа не останется?
   Запахло водой, издали донесся шум бурного потока. Тропа пошла под уклон, отсырела, вокруг как-то сразу стало темно и неуютно. Позвякивая ведрами, они с Елизаветой Второй подобрались к оврагу, прямо из стены которого вырывалась мощная струя пенящейся воды. Вода с грохотом неслась вниз по камням, на дно, и убегала за поворот оврага…

Глава вторая

   Максим, поставив ведра на землю, напряженно всматривался в темную глубь шумного оврага, в громкий стремительный родник. Пенящиеся струи были прекрасны, и Максим пожалел, что не взял с собой фотоаппарат. Ну, можно будет прийти сюда завтра…
   — Что? — громко спросила подошедшая совсем близко Елизавета Вторая. — Узнал?
   — Да, — крикнул он. — Я здесь бывал в детстве!
   — Я так и думала. Ну что, полезли вниз?
   Он молча подхватил свои ведра, повесил оба их на левую руку и, отыскав спуск, через минуту очутился уже возле яростного ручья, оглушительно плюющегося ледяными брызгами. А в детстве ему требовалось на это куда больше времени… ну, он ведь был совсем маленьким… правда, он не помнил, сколько ему было лет, когда он жил неподалеку от этого оврага. Но это и не имело значения.
   Каменный приступок, созданный то ли трудами человеческими, то ли самим родником, позволял набрать воды из потока без особого риска для жизни. Желтоватая упругая вода потока, стремительно влетая в ведра, тут же выпрыгивала наружу, оттолкнувшись от эмалированного дна, и наполнить емкости оказалось нелегко. Впрочем, используя одно из ведер в качестве черпака, они справились с делом, вот только сам черпак удалось заполнить лишь наполовину. Но это, наверное, было и к лучшему, ведь тащить два больших полных ведра предстояло не только мускулистому Максиму, но и хрупкой Елизавете Второй… пусть тащит полтора. Все-таки немного легче.
   Путь наверх занял несколько больше времени, однако в конце концов они выбрались в совсем уже темный лес. Теперь здесь почему-то совершенно исчез запах сырости, хотя, казалось бы, вечерней росе следовало усилить водяную составляющую лесных ароматов. Но воздух был сух и душист, как сено, и шорох невидимых колючих лапок сопровождал осторожно шедших по тропе Максима и Елизавету Вторую. Ведра противно поскрипывали дужками, то и дело выплескивая холодные порции на ноги водоносам, — но все равно джинсы на обоих были мокрыми выше колен после непосредственного контакта с бурлящей овражной стихией, и в кроссовках тоже немилосердно хлюпало, так что лишняя пара стаканов не могла их озаботить.
   — Ничего, — сказала Лиза-дубль, когда они немного отошли от оврага, — дома высохнем. Печка горячая, чайник тоже… ты не замерз?
   — Нет, — улыбнулся он, хотя Лиза-дубль, шедшая впереди, и не могла видеть его улыбки. — Лето как-никак… тепло.
   — Иные умудряются и в жару мерзнуть, — словно бы пожала плечами Елизавета Вторая. — И всегда в валенках ходят.
   — Ну, это не я, — возразил Максим, и тут же поинтересовался: — А что мы завтра будем делать?
   Он уже принимал как данное то, что в Панелово им придется пробыть не день и не два. Надо же, подумал он, а я ведь сначала предполагал, что мы и вправду за два часа сюда доедем, что-то узнаем — и вернемся в Сарань… вот чудак! Но его привела сюда тень скарабея, и пока он не сотрет и эту тень, как стер свою собственную, обратного хода не будет.
   …Дома деревушки притаились на косогоре, как стайка подвальных кошек, подстерегающих позднего прохожего… они словно готовились взорваться воплями, выпрашивая кусок колбасы, как выпрашивают жизнь… и лишь одно-единственное окошко — в доме рядом с домом Елизаветы Второй — слабо светилось голубым. Похоже, там смотрели телевизор. Отвечая на его мысли, Елизавета Вторая сказала:
   — Здесь очень рано ложатся спать. И встают тоже рано. Поля, видишь ли, требуют работы и заботы… сельский труд нелегок.
   — А что здесь растят? — спросил он.
   — Сельдерей на корень, — ответила Лиза-дубль. — Почва тут для него очень уж хороша. Ну, и у каждого еще и свой участок, сад, огород… тоже немало сил нужно.
   Несколько озадаченный, Максим довольно долго пытался сообразить, на что нужна такая прорва корней сельдерея, но наконец, ничего не придумав, спросил:
   — А что они с этим сельдереем делают?
   — Темнота кулинарная, — фыркнула Лиза-дубль. — Это же вкуснота фантастическая! В банки закрывают. В виде салата. Консервы то есть делают, понял? Тут у них неподалеку маленький консервный заводик, за речкой. Местные шутники его консерваторией зовут.
   Максим фыркнул и покачал головой. Консерватория… был какой-то старый-престарый анекдот… нет, забыл. И это тоже забыл.
   — А бессонницей кто это страдает? — задал он очередной вопрос, когда дом Елизаветы Второй был уже в нескольких шагах.
   — Это милая Наташенька, та самая соседка, что за моим садом смотрит, — весело ответила Лиза-дубль, опуская ведра на землю, чтобы открыть калитку. С этой стороны дом милой Наташеньки выглядел таким же темным, как и все остальные, — освещенное окошко смотрело в противоположную сторону. — Любит ночные программы. Триллеры и крутую эротику. Ей даже особую антенну из города привезли, чтобы побольше могла увидеть. А потом будет рассказывать всей деревне, подробно. Правда, обычно она смешивает в кучу два-три фильма, но это неважно, у нее получаются собственные истории… отличные истории, кстати сказать! И еще она видит массу необычных снов, и добавляет их содержание к сюжетам триллеров.
   — А зачем она все перемешивает?
   — А затем, что фантастически глупа и не может запомнить, что относится к яви, а что — нет. И всерьез ее интересует только то, что едят. Вещи несъедобные в ее личном мире просто не существуют.
   — И ей не нужно вставать чуть свет, чтобы окучивать сельдерей?
   Елизавета Вторая расхохоталась, внося ведра в кухню.
   — Нет, ее бывший муж содержит. Присылает денежки каждый месяц.
   Максим решил не уточнять, почему бывший муж так трепетно относится к милой глупой Наташеньке. Не его это дело. Ему хочется чаю. А еще лучше — кофе. И яичницы с колбасой. Много.
   И он получил желаемое.

Глава третья

   Максим, уложенный на ночлег в первой комнате, на кушетке, уже начал видеть сон (не получившие оценки факты бранились и дрались с артефактами, они швыряли друг в друга куски флорентийского мрамора — чудесного мягкого камня с текстурой, напоминающей творог, и мрамор рассыпался творожной крошкой), когда кто-то негромко, но твердо и уверенно постучал в окно.
   Не сразу сориентировавшись в обстановке, Максим в конце концов нашел-таки дверь и вышел через кухню в сени, потом в маленький дворик без крыши (над ним крупно моргали яркие звезды), но не успел дойти до калитки, как навстречу ему шагнула темная коренастая фигура. Мужик молча прошмыгнул в дом, и окончательно проснувшийся Максим рванулся за ним следом, испугавшись за Елизавету Вторую.
   — Эй, ты куда? — яростно зашипел он, схватив за рукав мужика, уже влезшего в кухню.
   — Где тут у тебя зеркало? — шепотом спросил мужик. — Не бойсь, я Лизавету не разбужу. Я тихо.
   Максим включил свет в кухне — лампочка загорелась едва-едва, в четверть накала, — и ткнул пальцем в зеркальце, висевшее рядом со входом, над рукомойником. Мужик пригляделся.
   — Нет, это не то. У Лизаветы другое должно быть, в раме.
   — Оно там, в комнате.
   — Я мигом, — пообещал мужик, прокрадываясь в темноту первой комнаты. Максим не отставал от него ни на полшага, опасаясь сюрпризов.
   Но мужик просто достал из-за пазухи тонкий, как карандаш, фонарик и включил его, направив на свое отражение. Посмотрел две-три секунды, облегченно вздохнул и, пятясь, вернулся в кухню.
   — Ну, ты даешь, — сердито сказал Максим. — А если я к тебе вот так-то, среди ночи, вломлюсь?
   — А приходи, — благодушно ответил мужик. — Только у меня зеркала нет.
   — На что тебе ночью чужое зеркало? У тебя что, башка подтекает?
   — Ну, все-то не вытечет, — ухмыльнулся мужик — и утопал со двора.
   Несмотря на изумление, Максим все равно хотел спать. Решив, что загадку мужика и зеркала вполне можно разгадать и утром, он снова улегся, и тут же заснул, но то ли мужик навеял на него дурные сны, то ли зеркало, — однако игра сонных энергий к утру измучила Максима вконец.
   Сначала ему приснилось, как толпа милиционеров в парадной форме и белых перчатках тщательно измеряет маленькой школьной линейкой труп. Труп лежал на залитых солнцем ступенях, ведущих с площади к зданию вокзала, и, видимо, по чьей-то злой воле очутился на границе двух территорий — городской и линейной. Милиционеры деловито прикладывали линейку к трупу, аккуратно вытянувшемуся во весь рост, и кто-то громко произносил цифры, а кто-то записывал их в огромный блокнот. Чем кончилось дело, Максим не узнал, потому что сон внезапно изменился, занеся его на круглую деревянную площадку, оказавшуюся гигантскими качелями. На мерно взлетающей и падающей плоскости тесно стояли маленькие столики, за которыми как ни в чем не бывало сидели молодые мужики и пили пиво. Между столиками ловко бегали официанты, разнося полные кружки и убирая опустевшие. Максим, едва держась на ногах, спросил, ни к кому в особенности не обращаясь:
   — Зачем все это?
   Один из официантов остановился и вежливо сказал:
   — У нас тут бывших моряков много живет. Они привыкли к качке. Это специально для них пивная. Уж так старались, чтобы было похоже, так старались…
   И тут же все растаяло, а он очутился в светлой березовой рощице — нарядной, как на полотнах Куинджи, а перед рощицей, чуть в стороне, на ярко-зеленой ровной лужайке, стояло особняком странное деревце. То есть это, безусловно, была ель… молоденькая ель, однако вместо шишек на ней росли крупные оранжевые морковки, весело торчавшие на ветках кверху хвостиками. Вокруг елки водили хоровод девицы в кокошниках и сарафанах, мелодично певшие хором: «Уж как финик наш созреет, всем он душу нам согреет, ай-люли, ай-люли, финики-то подросли!» Максим огляделся и увидел одинокого зрителя, любовавшегося хороводом — классического деда-пасечника в соломенной шляпе, в белой рубахе с подпояской, домотканных портах и лаптях.
   — О чем это они поют? — спросил Максим.
   — Как о чем? Пальму славят! Финиковую! — благолепно ответил пасечник.
   — Какую пальму? Это елка!
   — Чего? — взревел дед, оборачиваясь черным козлом. — Ты где это елку увидал, поганец?!
   Максим проснулся и сел, вытаращив глаза. Уже рассветало, и с улицы (если это можно было назвать улицей) в окошко заглядывали мальвы. С кухни доносилось звяканье посуды — похоже, Елизавета Вторая встала давным-давно… ну, наверное, ей не снился всякий морковно-пивной бред.
   Он встал, натянул джинсы и футболку и вышел в кухню.
   — С добрым утром! — приветствовала его Лиза-дубль. — Как спалось на новом месте? Невеста не приснилась?
   — Нет, — хмуро ответил он.
   — Удобства во дворе, — сообщила Елизавета Вторая, — в сарае, слева. Умываться — тоже во дворе, я там тебе все приготовила, увидишь. А потом и позавтракать можно будет.
   После утренних процедур, осложненных отсутствием горячей воды и душа, Максим вернулся в дом — раскрасневшийся, повеселевший. Свежий прохладный воздух помог ему вытряхнуть тяжесть дурных снов, к тому же на столе он увидел роскошный завтрак — горячую картошку, салат из помидоров и огурцов, яичницу, порубанный толстыми ломтями сыр, серый хлеб… о лучшем и мечтать было незачем!
   — Ну, и чем мы сегодня займемся? — спросил он, утолив первый голод. — Кстати, тут ночью какой-то мужик приходил, в зеркало посмотрелся — и ушел.
   — А, они теперь толпой повалят, — спокойно ответила Лиза-дубль. — Извини, я об этом не подумала. Надо было тебя наверху спать уложить.
   — Наверху?
   — На чердаке, там отличная комнатушка устроена, — пояснила Елизавета Вторая.
   — Погоди… — Он отложил вилку и внимательно посмотрел на Лизу-дубль. — При чем тут чердак? Можешь ты объяснить, зачем этот мужик приходил?
   — Из-за зеркала, — с готовностью ответила Лиза-дубль. — Оно, видишь ли, показывает человеку основные константы его характера. Я не знаю, почему оно такое, оно мне вместе с домом досталось. Но все местные знают о нем, и им интересно…
   — Что им интересно?
   — Ну, понимаешь… тут живет народ деликатный, когда хозяев нет — в дом не войдут. Даже Наташенька, даром что у нее ключи — дальше кухни ни шагу. Но уж когда я приезжаю, они спешат понять себя… узнать, изменились ли они за прошедшее время. Кстати, можешь и сам посмотреть. Только это нужно делать от полуночи до четырех утра, в темноте, света не зажигать. И ты увидишь, что в тебе главное. Ведь люди часто даже и не догадываются об этом.
   — Снова мистика-эквилибристика, — пробормотал Максим, возвращаясь к яичнице. — До чего же она мне надоела! Зачем мы здесь?
   — Мы пришли за тенью скарабея, — напомнила ему Лиза-дубль. — Ведь ты потерял прошлое.
   — Да… скарабей. Какого черта он привел нас именно сюда?
   Елизавета Вторая пожала плечами.
   — В этом только ты можешь разобраться. Только ты. И никто тебе не поможет.
   — А, ну да… каждый сам выбирает свой путь. И каждый по-своему преломляет реальность. Ох, устал я от всего этого!
   — Ничего, пройдет.
   По двору мягко прошлепали чьи-то ноги, в дверь деликатно постучали.
   — Входи, Наташенька! — крикнула Лиза-дубль.
   В кухню вплыло существо, при виде которого Максим задохнулся от восторга, мгновенно забыв и о дурных снах, и о ночном мужике, и об усталости беспамятства…
   Хорошенькое личико с нежной бело-розовой кожей обрамляли нечесаные пегие волосы, свисавшие на лоб и на плечи. Яркие карие глазки смотрели на мир несколько исподлобья, демонстрируя тем самым недоверие к бытию. Истрепанная синяя в розовый цветочек блузка, сплошь обшитая пышными рюшами, давным-давно лишилась большей части пуговиц, и на их месте красовались крупные английские булавки. Клетчатая красно-коричневая юбка, длинная и свободная, обзавелась основательной прорехой на правом боку, но это, похоже, ничуть не беспокоило ее владелицу. Босые ноги милой Наташеньки были грязными до изумления, впрочем, и руки у нее были не чище. На обломанных под корень черных ногтях сверкали кое-где остатки ярко-красного лака. И еще милая Наташенька обладала необъятной попой.
   — С добрым утром! — певуче поздоровалась Наташенька. — Я не помешала?
   — Нет, милая, мы уже собрались чай-кофе пить. Присоединишься?
   — А что ж, не откажусь! — Покачивая пышным задом, Наташенька прошла к столу и плавно опустилась на поспешно придвинутую Максимом табуретку. — Чайку всегда приятно выпить. Здравствуй, Никита! Ты вроде как меня не признал? А вот я тебя сразу узнала. Хотя, конечно, ты здорово бородой оброс. Как леший. — И милая Наташенька залилась визгливым смехом, обнажив мелкие белые зубки, но тут же смех резко оборвался и милая Наташенька, сделав печальное лицо, сказала: — Жалко бабушку твою. Хорошая была женщина. Сколько уж прошло… год? Ну да, год. Напрасно ты на похороны не приехал. Уж тут надо было все свои важные столичные дела бросить.
   Он смотрел на милую Наташеньку, видел сверкающие под круглым выпуклым лобиком глазки, видел шевелящиеся розовые губки… и чувствовал, как вселенная вокруг него сжимается, сжимается… он словно попал в ком мягкой подсыхающей резины… его медленно стискивало со всех сторон… а когда теснота стала невыносимой, вспыхнула ослепительная белая лампа — и он увидел все сразу.
   …Нырнув в очередной раз в Интернет в поисках необходимой для новой статьи справки, он наткнулся на сайт «Фараон» — и его вдруг охватило неодолимое любопытство. Кто это так странно себя обозначил, думалось ему… зачем? Чтобы выглядеть оригинальным? Ну-ка, посмотрим… а в следующее мгновение в его уме зазвучал чужой голос. Все произошло так стремительно, что он не успел опомниться и выключить компьютер, он просто замер, вслушиваясь… и мельком подумав о том, как это он умудряется слышать говорящего без наушников… а голос медленно, размеренно говорил — приказывал — отправиться за ониксовым скарабеем, похищенным много веков назад из его гробницы… чьей гробницы, растерянно спросил Никита… моей, букашка, ответил голос, я — фараон… ты увез моего скарабея из Египта, и ты должен его вернуть… но не просто вернуть… раз уж так переплелись дороги судьбы, тебе придется вместе со скарабеем вернуть мне и тело… там, в Египте, мой талисман многие сотни лет был недоступен для меня, но теперь… верни моего скарабея… Никита мысленно спросил: что за бред, мне что, запихнуть этот камень в процессор или в монитор… кстати, я еще два года назад подарил его бабушке, а она жила в далекой деревне, а в прошлом году умерла, и где теперь эта безделушка… не смей называть безделушкой священного жука, взревел голос в его голове, и Никита окончательно решил, что сошел с ума… но его словно парализовало, он не мог ни шевельнуться, ни позвать на помощь… впрочем, звать все равно было некого, он был дома один, жена давным-давно ушла от него… а голос все гудел, гудел… На спинке священного скарабея вырезана магическая формула… с ее помощью умерший может обрести новое тело и новую жизнь, но он должен иметь формулу перед глазами и прочитать ее особым образом… сфотографируй скарабея… увеличь снимок, сканируй и передай мне… вот интересно, вспыхнул в уме Никиты вопрос, а эту формулу кто-нибудь проверял… да, ответил фараон, тот человек стал Вечным Жидом и до сих пор скитается по свету… но он не находит покоя, потому что совершил ошибку… я не ошибусь… но послушай, сообразил наконец Никита, ведь твой поток сознания должен был сразу после смерти одного тела обрести другое, новое… ведь колесо перерождений вращается без остановки… нет, после промежуточного состояния мне не досталось земного материального тела, не только человеческого, но даже звериного… я стал голодным духом… а теперь я хочу стать человеком, и я стану им… но если ты стал голодным духом, возразил Никита, это значит, что тебя привели к такому рождению твои собственные ошибки, совершенные в прошлых жизнях… и пока ты их не отработаешь, ты не можешь обрести другое тело… ты принесешь моего скарабея, ничтожество, еще яростнее взревел голос, и не смей рассуждать о чужих ошибках… магического жука похитили до того, как я успел вернуться из промежуточного состояния и прочитать формулу… спеши, отправляйся немедленно…
   После этого Никита очнулся уже в купе поезда, мчавшего зачарованного журналиста на поиски драгоценного навозного жука.
   И надо же было ему натолкнуться на этот сайт… да, но ведь случайностей такого рода не бывает, все обусловлено нашим собственным прошлым…
   Никита, отчасти вернувшись к реальности маленького домика Елизаветы Второй, долго смотрел в точку, ничем не обозначенную, но ощущаемую в пространстве, и думал о том, куда мог подеваться скарабей, подаренный им покойной бабушке. Наконец он окончательно пришел в себя, потряс головой и повернулся к Лизе-дубль. Девушка сидела у стола, опустив голову на руку, и смотрела на милую Наташеньку. Он тоже посмотрел на обладательницу необъятной попы. Та вроде бы пребывала в трансе. Во всяком случае, блестящие глазки были крепко зажмурены, нечесаные пегие патлы прилипли к повлажневшему лбу, а милая Наташенька мерно раскачивалась, сидя на слишком маленькой для ее роскошной попы табуретке.
   — Чего это она? — шепотом спросил обретший наконец собственное имя Никита.
   — Не обращай внимания, — тоже шепотом ответила Елизавета Вторая. — С ней такое часто бывает. То ли очередной сон смотрит, то ли просто балдеет — не знаю. Ну, все вспомнил?
   — Да. — Никита был совершенно уверен в том, что Лиза-дубль прекрасно видела его воспоминания, и потому пересказывать их ни к чему. — Я действительно явился сюда за тенью скарабея. Меня прислал фараон… надо же… мне так хотелось в тот момент выключить компьютер, но почему-то я не мог этого сделать.
   — Ты вот что… ты пока что не думай обо всем этом, — посоветовала Елизавета Вторая. — Выбрось все из головы, пусть не спеша уляжется.
   — Но найти жука все равно нужно. А кто теперь живет в бабушкином доме?
   — Никто. Сгорел дом. Полгода назад, зимой.
   — Ох… и где же мне искать этого чертова скарабея?
   — Ну, скарабеев-то ведь много… — внезапно заговорила милая Наташенька, очнувшись и исподлобья уставившись на Никиту. — Уж как много! Скарабей — это что? Да просто навозный жук, так ведь? И фараонов много. Очень много. На перекрестках стоят. Расплодились, как скарабеи. Как навозные жуки. — Она просияла улыбкой, продемонстрировав зубки. — А ты не помнишь, Никита, как мы с тобой желуди собирали да на старом выгоне навозных жуков ловили? Кто больше наберет.
   — Помню, — усмехнулся он. Теперь он и в самом деле помнил.
   — А нынче я кино смотреть люблю, — сообщила милая Наташенька так, словно доверяла Никите самую большую тайну своей жизни. — И рекламу обожаю. Вот эту особенно: если хочешь торговать в Москве — включи сто два и четыре, и будет два в одном — тут тебе сразу и газ, и вода, и шампунь, и кондиционер!
   Елизавета Вторая захохотала, как сумасшедшая, вскочила и умчалась с кухни во двор. Никита тоже едва не лопнул со смеху. А милая Наташенька, набычившись, уставилась на него и язвительно поинтересовалась:
   — И чего это вы заржали оба?
   — Да ничего, ничего… — сквозь смех пробормотал Никита. — Хорошая реклама, веселая.
   — А… ну, это верно, — согласилась Наташенька. — Ну, я пойду, пожалуй. Вы с Лизаветой надолго к нам?
   — Не знаю пока, — ответил Никита. — Там видно будет.
   — А…
   Милая Наташенька встала и величаво выплыла в дверь, слегка задев о косяк необъятной попой.

Глава четвертая

   Лиза— дубль куда-то ушла, не сказав ни слова, а Никита уселся на скамью, стоявшую рядом со врытым в землю посреди сада-огорода трехногим деревянным столом -древним, потемневшим, с растрескавшейся от смены сезонов столешницей, — и принялся размышлять о сущем. По столу вокруг синей керамической пепельницы суетливо бегали жуки-солдатики — красные, с черными физиономиями, нарисованными на спинках, — и Никита вспомнил, как в детстве, приезжая на лето к бабушке в Панелово, он собирал солдатиков в спичечные коробки и уносил на луг, — потому что бабушка их недолюбливала. А ему солдатики очень нравились… Бабушкин дом сгорел. Вещи бабушки… ну, наверное, кое-что оставалось в доме, а что-то разошлось по разным рукам… и где теперь искать скарабея с магической формулой на спине? Кстати, он что-то и не замечал, чтобы на ониксе была какая-то формула… впрочем, всякие извилистые линии и кружочки-черточки там действительно изображены, возможно, это и есть формула — на каком-нибудь арамейском или шумерском языке? Или на языке голодных духов.
   Неужели фараон, затаившийся в раскинувшейся по всей планете информационной паутине, и в самом деле рассчитывает обрести новое тело? Как? Захватить чужое? Но это же чушь, мистика из мистик… однако сумел же он отправить тебя за этой ониксовой безделушкой, напомнил себе Никита, еще утром в силу полного беспамятства носивший временное имя Максим, подаренное ему фантастической Лизой… фантастическая малышка Лиза… воспоминания о ней время от времени начинали одолевать Никиту, почему-то причиняя тягучую боль… но сейчас он задумался о другом. Почему вообще мы зачастую так цепляемся за воспоминания… за ерундовые, никчемные события прошлого, которые куда разумнее было бы просто выбросить из головы, похоронить… почему иной раз завязнет в уме какая-нибудь чушь, и ни за что ее не выковырнуть, или начинаешь до бесконечности повторять чьи-то слова, задевшие, обидевшие тебя, и постепенно (или мгновенно) раскаляешься гневом… или просто повторяется фраза, мелодия… кружится, кружится в сознании, рассыпая вокруг себя мутный сор ненужности… может быть, это из-за того, что все энергии всегда текут по кругу, и именно потому всей материальной природе свойственен круговорот… и колесо сансары вращается по той же причине… интересно, а что будет, когда все потоки энергии — и живых существ, и материальных предметов, — сольются воедино? Впрочем, возможно ли такое?…
   Мадам Софья Львовна мягко вспрыгнула на стол, спугнув его мысли и перепугав жуков-солдатиков, и уселась перед Никитой.
   — Вам что-то нужно, мадам? — спросил он.
   Мадам в ответ фыркнула и принялась тщательно мыть мордочку. Никита наблюдал за изящными движениями лапки Софьи Львовны, думая о красоте всего племени кошачьих… а потом почему-то его мысли съехали на личностную и социальную обусловленность эстетических канонов. То, что кажется красивым, например, африканцу, живущему в глубине джунглей, в глазах рафинированного европейца может выглядеть уродливым… ну, а если папуас вдруг задумается об окружающей его природе — сочтет ли он прекрасными водопад, море на закате… или посмотрит на них строго утилитарно? И существует ли вообще хотя бы одна-единственная общечеловеческая эстетическая константа? Что-нибудь такое, что все, абсолютно все до единого мыслящие существа сочли бы красивым? Константа… константы характера…