Страница:
9 Труп в скафандре Дивизион вышел с острова в 2 часа 52 минуты по гринвичскому времени. В 3 часа 35 минут радиогазеты сообщили: "В четырехстах километрах от станции "Арктания", на восемьдесят шестом градусе северной широты и на семнадцатом градусе тридцати минутах восточной долготы подобран труп сына начальника станции "Арктания", Юрия Ветлугина, замерзшего во время пурги. Здесь же обнаружен разбитый штормом о торос двухместный автожир с надписью "Полярный жук". В семидесяти пяти километрах к юго-востоку от места гибели мальчика найдены в обломках отцепной кабины самолета типа "Молния" начальник станции "Арктания" Владимир Ветлугин и его тесть, радист на маяках той же станции Степан Андрейчик. Оба они легко ранены при спуске и аварии парашютной кабины своего самолета, один из них слегка обморожен. Поиски мальчика передавались по стереовизору с командорского противоштормового крейсера..." Все, кто следил в те дни за стремительным развитием этой арктической трагедии, понимали и видели, что дивизион свою работу выполнил блестяще и сделал все, что от него зависело, но сообщение это все же подействовало удручающе на миллионы людей. Слишком внезапно обрушилась беда на семью Ветлугиных. Судьба Амундсена, Скотта, Андрэ, Седова и многих других полярных исследователей прошлого снова вставала перед всем миром. История гибели благородных рыцарей Арктики, эти трогательные предания недавнего прошлого вновь были на устах у миллионов людей. Через тридцать минут радиогазеты передавали новое сообщение. Это пространное сообщение заслуживает того, чтобы его привести полностью. Boт оно: "Профессор Сергей Сергеевич Британов, известный своими замечательными работами по оживлению высохших и обмерзших млекопитающих, вылетел из Москвы сверхскоростным самолетом на остров Георгия Седова, куда доставлен труп замерзшего мальчика. Нашему корреспонденту сообщили, что профессор Британов намеревается вернуть к жизни мальчика, замерзшего на льду у Северного полюса. Сергей Сергеевич Британов, продолжав историческую работу профессора Бахметьева11, поставил ряд удачных опытов по оживлению замерзших млекопитающих. Опыты эти являлись завершением его долголетних работ по анабиозу. Профессор Британов готовился к окончательному эксперименту - к оживлению замерзшего человека. Сейчас, по-видимому, печальный случай в Арктике дает возможность профессору Британову произвести свой опыт в самое ближайшее время. Перед отлетом в Арктику профессор снесся с поселковой больницей острова Седова и просил главного врача больницы принять все меры, чтобы труп замерзшего мальчика не оттаял и был сохранен в том виде, в каком найден. Обращают на себя внимание два совершенно необъяснимых обстоятельства: труп мальчика найден летчиками противоштормового дивизиона не на льду, а вмерзшим в огромную глыбу льда, по всей видимости отколовшуюся от ледяного пака при передвижке и нагромождении льда в момент шторма. Как мальчик мог попасть внутрь льдины, остается до сих пор загадкой. По настоянию профессора Британова, до его прибытия на остров Седова труп мальчика оставлен в глыбе льда в таком виде, в каком он был найден. Однако врачей больницы и летчиков поразила необычайно темная окраска лица, которое смутно можно разглядеть сквозь лед. Необъяснимым обстоятельством является и то, что, за исключением головы и рук, все тело мальчика облачено в какую-то странную одежду, которая напоминает скафандр водолаза. Почему мальчик, перед своим побегом из дому одевший электродоху, оказался во льду в какой-то не то гуттаперчевой, не то каучуковой одежде водолаза, - до сих пор тоже остается загадкой".
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
10 "Будут существовать больницы для умерших" Это была просторная комната, облицованная большими, цвета слоновой кости, кафельными плитами. Посреди комнаты стояло сооружение из белого мрамора, напоминающее саркофаг12, с той разницей, что никаких надгробных надписей и рельефных изображений на верхней его крышке не было. Кроме мраморного сооружения, в комнате около большого окна, похожего на вход в зал, в углу находился небольшой стол, уставленный стеклянными сосудами с трубками и металлическими ящиками, соединенными проводами. Провода, уходя под пол, видимо, соединяли эту установку с "саркофагом". Возле мраморного сооружения группа корреспондентов в белых халатах окружила профессора Британова. Седой, величественный профессор объяснял журналистам устройство и назначение мраморного "саркофага": - Вы находитесь в операционной комнате островной больницы. Временно она превращена в дилатометрическую камеру. Тело замершего мальчика еще до моего прилета сюда помещено с куском льда в эту мраморную кану, соединенную с термоэлектронной установкой. Вы видите установку вон там в углу. Здесь происходит измерение количества льда в организме. Я вас предупреждал: ничего исключительного в этой комнате нет. Взглянуть на тело сейчас нельзя, да я его и сам еще не видел. Приходится положиться на тщательность и заботливость, с которой местные врачи выполнили все мои указания. Ирина Ветлугина с Асей стояли позади всей группы корреспондентов. Мать сегодня Асе сказала: "Смотри, чтобы тетя Рина не плакала, а если будет плакать, утешай ее". Ася не отходила от Ирины ни на шаг. Она часто тревожно заглядывала ей в глаза: тетя Рина не плакала и не говорила о Юре, и все же Ася догадывалась, что мать ее друга сильно страдает. - Что произошло с объектом моей предстоящей работы? - продолжал профессор. - Живой, сложный человеческий организм оледенел под воздействием низкой температуры. Что это значит с точки зрения науки об анабиозе? Профессор умолк. Тишину нарушил лишь легкий шорох валиков портативных фонографов, висевших на груди у всех корреспондентов. - Произошло вот что: в этом организме прекратилось кровообращение; затем кровь, лимфа и межклеточная жидкость кристаллизовались. Все жидкие элементы организма, кристаллизуясь, обезводили органическую клетку. Это произошло путем наращивания кристаллов вне клетки. Разрастаясь, кристаллы как бы вытягивали из клетки сок. Стенки клеток сжались, потрескались, покоробились. Простите, что я так примитивно объясняю. - Ничего, ничего. Очень хорошо, - нестройно загудели корреспонденты. - Живая ткань омертвела и распалась, - подсказал кто-то из группы. Профессор улыбнулся и отрицательно покачал головой. - Нет, не распалась. Вот на этом и основаны мои работы по оживлению замерзших организмов. Если мы возьмем такой процесс, как гниение, и сравним его с обмораживанием живой клетки, разница получится колоссальная. Гниение - это именно и есть распадение всех элементов организма. Обмораживание же поражает все элементы организма, вносит в организм серьезные разрушения, но не уничтожает его... - Я уже говорил, - продолжал Британов после небольшой паузы, - мы, ученые, не просто размораживаем трупы, мы ищем путей к самой долгой жизни каждого появившегося на этой планете человека. Такой долгой, что она будет почти эквивалентна бессмертию. - Бессмертна только амеба, профессор. Она размножается делением... Корреспонденты обернулись к маленькому коротконогому человечку в больших желто-зеленых полярных очках-светофильтрах, произнесшему эту фразу. Профессор поглядел поверх голов на своего неожиданного оппонента (очкастый человечек стоял позади всех, рядом с Ириной). - Вы, товарищ Мерс, твердо уверены в том, что бессмертна только амеба? спросил профессор. - Да. - А вот у меня вызывает сомнение человек. Я очень подозреваю, что человек, даже не размножаясь делением, также бессмертен. Медицина сейчас уже располагает такими средствами, которые позволяют ей восстанавливать любой орган человеческого тела, вплоть до клеток нервного волокна, поврежденного болезнью или старостью. Кстати, последними своими работами профессор Гофман доказал, что старость - это тоже болезнь... Так вот, мы можем у человека, страдающего пороком сердца, извлечь его больное сердце, произвести в нем, если можно так выразиться, капитальный ремонт и водворить обратно. Мы искусственным путем можем вызвать сокращение сердечных мышц. Другое дело, если человек умер... Кровь умершего человека, как известно, продолжает жить еще восемь часов после остановки сердца. Не сразу умирают и некоторые другие элементы организма, но с момента остановки сердца, паралича мозга и дыхательных органов во всем организме умершего начинаются большие физические и химические изменения. Сейчас мы еще не можем устранить эти изменения, но уже с некоторыми видами смерти мы научились бороться, например со смертью, вызванной холодом. Наша наука получила могучее средство борьбы с обмораживанием и вновь утвердила некогда разрушенную бахметьевскую теорию анабиоза. Мы сейчас уже имеем право сказать, что для нас человек замерзший не есть - умерший; мы рассматриваем его как субъекта, подвергшегося тягчайшей болезни. И я замерзшего мальчика собираюсь не воскрешать, как о том возвестили многие газеты, я собираюсь его вылечить... - Вылечить от смерти? - насмешливо спросил очкастый Мерс. - Вылечить от смерти, - твердо сказал профессор. - Может быть, вас это ошеломит, но я твердо убежден, что в скором времени будут существовать особые больницы для умерших от холода... Я, по крайней мере, собираюсь в недалеком будущем организовать такую клинику. Ну, а от оживления людей замерзших близко, очевидно, будет и до оживления любого умершего, улыбаясь, закончил профессор. - Немедленное замораживание трупа только что умершего человека позволит нам устранить основную причину его смерти, а затем мы уже легко выведем его из анабиоза, вызванного холодом. Вот о чем я хлопочу уже тридцать лет. С улыбкой на устах этот человек говорил невероятные вещи; с уверенностью, не оставлявшей никаких сомнений, он объявил перед своей случайной аудиторией самую сумасбродную и затаенную мечту человечества - мечту о бессмертии - научной дисциплиной. Коротконогий Мерс помолчал вместе со всеми и вкрадчиво спросил: - А если человек умрет насильственной смертью? Ну, например, от сильного удара с полным размозжением головы? На мгновение стало тихо. Потом корреспонденты сразу все зашумели, зашевелились, послышались возмущенные восклицания: - Бред! - Дикая фантазия!.. Мерс стоял, чуть склонив голову набок, но, по-видимому, ни малейшего внимания не обращал на шум. Ирина Ветлугина отодвинулась от него и внимательно оглядела с головы до ног, - ей стало не по себе от спокойного, почти деловитого тона, каким задал свой вопрос этот человек. Ася тоже отстранилась от своего соседа, который явно рассердил всех. Здесь уместно будет познакомить читателя с тем, кого профессор Британов называл Мерсом. Этот меленький круглый человек появился на острове не кануне ночью. Утром он явился к профессору, прибывшему в Арктику ночью со сверхскоростньм стратопланом, и, назвавшись специальным корреспондентом антарктического биологического радиовестника, взял у профессора интервью о применении радия при размораживании обмерзших организмов. Уже при первом свидании профессор обратил внимание на странную внешность антарктического корреспондента - у нею было круглое женоподобное лицо, необычайно бледное. При первом взгляде на него профессор определил злокачественное малокровие, но, наблюдая дальше, заколебался: у Мерса лицо было не бледное, а какого-то фарфорового цвета. "Отсутствие пигмента в коже", решил профессор. С желто-зелеными очками Мерc, видимо, никогда не расставался. - Почему вы носите светофильтры? - спросил Британов. - Остатки полярной слепоты, - нехотя ответил Мерс. Задав свой странный вопрос. Мерс продолжал стоять все в той же позе смиренного молодого пастора, исповедующего грешника. Профессор с любопытством разглядывал его. - Вы хотите спросить, сможет ли в будущем наша наука вернуть жизнь человеку, у которого будет совершенно деформирован или даже уничтожен мозг? - спокойно спросил Британов. - Да, - кротко ответил Мерс. - Сможет. Я твердо знаю, что в будущем для человечества не будет ничего невозможного. Человек сможет сделать все. Я думаю, что я ответил на ваш вопрос, товарищ Мерс, - закончил профессор и отвернулся от бледного антарктического корреспондента. - Вы меня простите, друзья, - сказал он, взглянув на свой перстень-хронометр, - я не могу вас дольше задерживать в этой комнате. Длительное пребывание здесь такой большой группы людей может вызвать скачок температуры в кане. Я, кажется, не удовлетворил вашей любознательности и не рассказал о сущности предстоящей своей работы. Но я надеюсь, что мы еще не в последний раз встречаемся. Профессор подошел к Ирине. Погладил Асю по золотым кудрям. - Я хочу попросить вас остаться на минуту, - сказал он. Корреспонденты стали откланиваться. Последним вышел Мерс. - Я хотел спросить у вас, Ирина... простите, Ирина Степановна, кажется? - Да. - ...спросить у вас, Ирина Степановна, вот о чем. Удовлетворительное ли здоровье было у вашего сына? Ирина удивленно взглянула на него. - Да... А что? - Мне необходимо знать все о его здоровье. - Юра был абсолютно здоровым ребенком. Больше того, он вырос в Арктике. Он окреп и закалился в наших суровых условиях. - Да, совершенно верно. Я это упустил из виду. А теперь скажите, не было ли у него каких-либо кожных заболеваний на лице и на руках? - Нет. Абсолютно здоровая кожа на теле и на лице. - Может быть, краснуха? - Да нет же, говорю вам - ничего. - Странно... Профессор задумался. - А что такое? - с беспокойством спросила Ирина. - Почему вы об этом спрашиваете? - Я вам отвечу. Но предварительно разрешите еще вопрос. - Пожалуйста.. - Ваш муж белой расы? - Да, он русский. - Значит, цвет кожи у вашего сына точно такой же, как и у вас? - спросил он. - Да. - У тети Рины родинка есть на шее, и у Юры родинка, - вставила Ася. - Очень хорошо, - профессор ласково взглянул на девочку. - А теперь я вам объясню этот вопрос. Я еще не видел тела мальчика. Но главный врач островной больницы, когда водворял тело в эту кану, обратил внимание на совершенно необычайный, темный оттенок кожи на той руке, которая не была покрыта льдом. Он меня предупредил об этом, вот почему я и стал расспрашивать вас о здоровье мальчика и даже о цвете кожи его отца. Для меня это очень важно. - А разве это хуже, когда темная кожа? Хуже для опыта? - тихо спросила Ирина. - Нет, нет. Вы не тревожьтесь. Это решающего значения не имеет. Просто я удивлен. Нормальный цвет кожи у него сейчас должен быть бледновосковой. Но мы посмотрим, посмотрим. Завтра я увижу вашего сына и первого приверженца моей теории, поплатившегося жизнью за свою глубокую веру в науку. - Профессор! - Ирина схватила его за руку. - Профессор, я верю в вас. Сперва не верила, но когда слушала вот здесь, я поверила, - вы совершите чудо. Да, да, я знаю: это наука, но это будет и чудо. Профессор, я в жизни никогда не плакала. Как мне рассказать вам о моем горе? Профессор растерянно бормотал что-то успокоительное, но, видимо, он и сам волновался и поэтому ничего внятного не мог сказать. Ася совсем забыла, что должна успокаивать тетю Рину. Глядя на ее заплаканные глаза, она размазывала по лицу свои собственные, не менее обильные слезы и, всхлипывая, шептала: - Профессор... профессор...
11 Биение сердца Татьяна Свенсон сидела между двумя койками. Справа лежал Ветлугин, слева, опустив ноги, обутые в мягкие комнатные туфли, сидел дед Андрейчик. В этой палате они лежали вдвоем: Владимир Ветлугин и его тесть. Здесь было тихо и уютно. На подоконнике стояли цветы и маленький аквариум с красивыми амазонскими рыбками-полумесяцами. Все трое молчали, и оттого больничный уют, тишина, цветы и даже ярко раскрашенные рыбки в аквариуме казались печальными, как тишина, цветы и яркие огни на похоронах. Татьяна Свенсон, Ветлугин и дед Андрейчик думали каждый по-своему, но все об одном и том же: о погибшем мальчике. - Я все же не пойму, - сказала Татьяна, - почему Ирина не сказала ему в тот день, что будет буря? - Откуда ей знать, что он такое выдумает? Это я, старый осел, знал о его затеях и молчал, - сокрушенным тоном произнес дед Андрейчик. И снова наступила тягостная тишина. Молчание нарушил Ветлугин. Он будто рассуждал вслух: - Это преступление... Дед Андрейчик взглянул на него вопросительно. - Ты о чем? - Это преступление, - словно не расслышан вопроса, продолжал Ветлугин. Он поднял над одеялом свои забинтованные руки. - Подарить ребенку самолет и разрешить ему летать у полюса, где погода меняется каждые полчаса... Ветлугин приподнялся на локтях. Татьяна Свенсон с тревогой взглянула на бледного взлохмаченного начальника "Арктании". - Владимир Андреевич, что с вами? Он подержался еще немного на локтях и вновь опустился на подушку. - Не в полюсе дело, а в. том, что мы с тобой ротозеи, - ворчливо сказал старик. Затем добавил уже более примирительным тоном: - А я все-таки надеюсь на этого профессора. Если бы он не был так уверен, он не взялся бы за это дело. Факт... В наступившей тишине явственно послышались шаги за дверью. Кто-то прошел по коридору и снова вернулся. Это прошла Ирина. Уже пять часов подряд, прижав ладони к щекам, ходила она по коридору взад-вперед мимо белой двери, на которой висела дощечка с надписью: "Операционная". Тут же в коридоре рядком стояли журналисты, жадно прислушиваясь к таинственным шорохам за дверью операционной. Пригорюнившись, сидели в конце коридора няньки. Но Ирина ничего этого не замечала. Она запомнила одно: там, за белой дверью, лежит ее мальчик, ее Юра. Он мертвый. Над его трупом хлопочут какие-то люди в белых халатах. Они хотят оживить Юру. Они могут оживить его. Но могут и не оживить. Это опыт. И перед глазами молодой женщины возникала величественная голова профессора Британова. Ирина вновь и вновь до мельчайших подробностей вспоминала, как распахнулась дверь, как вошел вот в этот коридор седовласый, похожий на какого-то северного Зевса старик. Пар клубился вокруг его серебряной гривы. Зычным голосом (будто врач, пришедший с визитом к ребенку, больному коклюшем) он спросил: - Ну, где тут умерший? Она, Ирина, так растерялась тогда, что ни слова не могла вымолвить. Только испуганными глазами проводила Британова и его ассистентов в операционную комнату. На минуту вспомнилось: "Но почему же у Юры черная рука, не покрытая льдом?.." Кто-то окликнул ее: - Рина! Ирина вздрогнула и остановилась. Перед нею стояла Татьяна Свенсон. - Рина, присядь. Ведь ты свалишься так. Ирина вздохнула, повела плечом и опять пошла по коридору мимо насторожившихся корреспондентов. Внезапно дверь операционной открылась. Молодая белокурая ассистентка вышла, прикрыла за собой дверь и, сняв с лица марлевую маску, спросила: - Корреспондент "Радио-Правды" здесь? Бледный Мерc подошел вплотную к ней и вытянул шею, стараясь заглянуть в приоткрытую дверь, но его отстранил высокий плечистый юноша в золотистом костюме. - Я от "Правды", - сказал он. - Профессор разрешил вам установить микрофон. Наденьте халат, маску и войдите. Ирина стояла в отдалении. Она хотела поймать взгляд ассистентки, но та, опустив глаза, ушла. * * *
В этот необычайный день на устах всего человечества было два имени: "Юра Ветлугин" и "профессор Британов". Люди всех рас и национальностей говорили и думали об одном и том же: об опыте московского профессора, запершегося вот уже несколько часов со своими ассистентами в операционной комнате на острове Седова. Будет ли оживлен замерзший мальчик? Этот вопрос волновал миллионы людей на всех континентах и островах: в странах, окутанных мраком ночи, озаренных первыми лучами утренней зари и освещенных ярким дневным солнцем. Особенно волновались дети. О трагических происшествиях в Арктике они читали лишь в книгах и слышали рассказы стариков, а тут на их глазах стремительно развернулась арктическая трагедия. И потому десятки тысяч малолетних радиолюбителей не отходили от своих комнатных экранов и приемников. Центральный дом пионеров решил устроить коллективное слушание передачи с острова Седова для ребят всего мира. В тот момент, когда ассистентка на острове позвала в операционную корреспондента в золотистом костюме, из московской редакции "Радио-Правды" был дан сигнал в Центральный дом пионеров; и буквально через несколько минут все свободные залы клубов, театров и университетские аудитории во всех городах мира были заполнены детьми. Там, где была ночь, ребят, любивших поспать, будили их сверстники и уводили с собой. Это было явление, невиданное до сих пор на нашей планете: дети, миллионы детей сидели в огромных и малых залах и, затаив дыхание, смотрели перед собой; на сценах, на подмостках, подле университетских кафедр - всюду стояли на тонких столиках маленькие компактные приемники радиофона, и стрелки на их дисках установлены на одну рубрику: "Остров Седова". В 5 часов 35 минут по гринвичскому времени в залах, наполненных детьми, раздался голос корреспондента "Радио-Правды": - Слушайте! Слушайте! Говорит остров Седова. Наш аппарат установлен в комнате, где профессор Британов производит опыт оживления замерзшего мальчика Юры Ветлугина!.. Затем последовала короткая пауза, после которой все тот же ровный голос продолжал: - Слушайте! Слушайте! Появились первые признаки жизни у замерзшего мальчика. Сейчас по его телу прошли сильные конвульсии. Температура повысилась уже до тридцати пяти и одной десятой! Сейчас должно забиться сердце мальчика! Включаю микрофон, соединенный с грудной клеткой. Слушайте! И вот, в глухой тишине огромных залов и аудиторий, переполненных притихшей детворой, стал зарождаться в воздухе легкий шорох. Шорох исходил из радиофонных приемников. Это были даже не удары сердца, скорее эти звуки напоминали легкие вздохи. Но звуки слышались все четче, все ритмичнее, все звонче. И наконец гулкое биение ожившего сердца наполнило все залы, все улицы и площади, весь мир. И дети, собранные в залах и аудиториях, зашумели: они вскакивали, они что-то кричали и размахивали руками. За мощным, в несколько сотен раз усиленным биением сердца слов их разобрать нельзя было, но горящие глаза и пылающие щеки лучше всяких слов говорили о том великом восторге, который переполнял их собственные сердца. Кульминационный пункт этого исторического дня наступил, когда миллионы детей с музыкой вышли на озаренные солнцем и электрическим светом улицы. Они пели быстрые, как скороговорка, песни и пританцовывали на мостовых. Дети несли огромные портреты профессора Британова и Юры Ветлугина вперемежку с большими транспарантами, на которых было написано:
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
10 "Будут существовать больницы для умерших" Это была просторная комната, облицованная большими, цвета слоновой кости, кафельными плитами. Посреди комнаты стояло сооружение из белого мрамора, напоминающее саркофаг12, с той разницей, что никаких надгробных надписей и рельефных изображений на верхней его крышке не было. Кроме мраморного сооружения, в комнате около большого окна, похожего на вход в зал, в углу находился небольшой стол, уставленный стеклянными сосудами с трубками и металлическими ящиками, соединенными проводами. Провода, уходя под пол, видимо, соединяли эту установку с "саркофагом". Возле мраморного сооружения группа корреспондентов в белых халатах окружила профессора Британова. Седой, величественный профессор объяснял журналистам устройство и назначение мраморного "саркофага": - Вы находитесь в операционной комнате островной больницы. Временно она превращена в дилатометрическую камеру. Тело замершего мальчика еще до моего прилета сюда помещено с куском льда в эту мраморную кану, соединенную с термоэлектронной установкой. Вы видите установку вон там в углу. Здесь происходит измерение количества льда в организме. Я вас предупреждал: ничего исключительного в этой комнате нет. Взглянуть на тело сейчас нельзя, да я его и сам еще не видел. Приходится положиться на тщательность и заботливость, с которой местные врачи выполнили все мои указания. Ирина Ветлугина с Асей стояли позади всей группы корреспондентов. Мать сегодня Асе сказала: "Смотри, чтобы тетя Рина не плакала, а если будет плакать, утешай ее". Ася не отходила от Ирины ни на шаг. Она часто тревожно заглядывала ей в глаза: тетя Рина не плакала и не говорила о Юре, и все же Ася догадывалась, что мать ее друга сильно страдает. - Что произошло с объектом моей предстоящей работы? - продолжал профессор. - Живой, сложный человеческий организм оледенел под воздействием низкой температуры. Что это значит с точки зрения науки об анабиозе? Профессор умолк. Тишину нарушил лишь легкий шорох валиков портативных фонографов, висевших на груди у всех корреспондентов. - Произошло вот что: в этом организме прекратилось кровообращение; затем кровь, лимфа и межклеточная жидкость кристаллизовались. Все жидкие элементы организма, кристаллизуясь, обезводили органическую клетку. Это произошло путем наращивания кристаллов вне клетки. Разрастаясь, кристаллы как бы вытягивали из клетки сок. Стенки клеток сжались, потрескались, покоробились. Простите, что я так примитивно объясняю. - Ничего, ничего. Очень хорошо, - нестройно загудели корреспонденты. - Живая ткань омертвела и распалась, - подсказал кто-то из группы. Профессор улыбнулся и отрицательно покачал головой. - Нет, не распалась. Вот на этом и основаны мои работы по оживлению замерзших организмов. Если мы возьмем такой процесс, как гниение, и сравним его с обмораживанием живой клетки, разница получится колоссальная. Гниение - это именно и есть распадение всех элементов организма. Обмораживание же поражает все элементы организма, вносит в организм серьезные разрушения, но не уничтожает его... - Я уже говорил, - продолжал Британов после небольшой паузы, - мы, ученые, не просто размораживаем трупы, мы ищем путей к самой долгой жизни каждого появившегося на этой планете человека. Такой долгой, что она будет почти эквивалентна бессмертию. - Бессмертна только амеба, профессор. Она размножается делением... Корреспонденты обернулись к маленькому коротконогому человечку в больших желто-зеленых полярных очках-светофильтрах, произнесшему эту фразу. Профессор поглядел поверх голов на своего неожиданного оппонента (очкастый человечек стоял позади всех, рядом с Ириной). - Вы, товарищ Мерс, твердо уверены в том, что бессмертна только амеба? спросил профессор. - Да. - А вот у меня вызывает сомнение человек. Я очень подозреваю, что человек, даже не размножаясь делением, также бессмертен. Медицина сейчас уже располагает такими средствами, которые позволяют ей восстанавливать любой орган человеческого тела, вплоть до клеток нервного волокна, поврежденного болезнью или старостью. Кстати, последними своими работами профессор Гофман доказал, что старость - это тоже болезнь... Так вот, мы можем у человека, страдающего пороком сердца, извлечь его больное сердце, произвести в нем, если можно так выразиться, капитальный ремонт и водворить обратно. Мы искусственным путем можем вызвать сокращение сердечных мышц. Другое дело, если человек умер... Кровь умершего человека, как известно, продолжает жить еще восемь часов после остановки сердца. Не сразу умирают и некоторые другие элементы организма, но с момента остановки сердца, паралича мозга и дыхательных органов во всем организме умершего начинаются большие физические и химические изменения. Сейчас мы еще не можем устранить эти изменения, но уже с некоторыми видами смерти мы научились бороться, например со смертью, вызванной холодом. Наша наука получила могучее средство борьбы с обмораживанием и вновь утвердила некогда разрушенную бахметьевскую теорию анабиоза. Мы сейчас уже имеем право сказать, что для нас человек замерзший не есть - умерший; мы рассматриваем его как субъекта, подвергшегося тягчайшей болезни. И я замерзшего мальчика собираюсь не воскрешать, как о том возвестили многие газеты, я собираюсь его вылечить... - Вылечить от смерти? - насмешливо спросил очкастый Мерс. - Вылечить от смерти, - твердо сказал профессор. - Может быть, вас это ошеломит, но я твердо убежден, что в скором времени будут существовать особые больницы для умерших от холода... Я, по крайней мере, собираюсь в недалеком будущем организовать такую клинику. Ну, а от оживления людей замерзших близко, очевидно, будет и до оживления любого умершего, улыбаясь, закончил профессор. - Немедленное замораживание трупа только что умершего человека позволит нам устранить основную причину его смерти, а затем мы уже легко выведем его из анабиоза, вызванного холодом. Вот о чем я хлопочу уже тридцать лет. С улыбкой на устах этот человек говорил невероятные вещи; с уверенностью, не оставлявшей никаких сомнений, он объявил перед своей случайной аудиторией самую сумасбродную и затаенную мечту человечества - мечту о бессмертии - научной дисциплиной. Коротконогий Мерс помолчал вместе со всеми и вкрадчиво спросил: - А если человек умрет насильственной смертью? Ну, например, от сильного удара с полным размозжением головы? На мгновение стало тихо. Потом корреспонденты сразу все зашумели, зашевелились, послышались возмущенные восклицания: - Бред! - Дикая фантазия!.. Мерс стоял, чуть склонив голову набок, но, по-видимому, ни малейшего внимания не обращал на шум. Ирина Ветлугина отодвинулась от него и внимательно оглядела с головы до ног, - ей стало не по себе от спокойного, почти деловитого тона, каким задал свой вопрос этот человек. Ася тоже отстранилась от своего соседа, который явно рассердил всех. Здесь уместно будет познакомить читателя с тем, кого профессор Британов называл Мерсом. Этот меленький круглый человек появился на острове не кануне ночью. Утром он явился к профессору, прибывшему в Арктику ночью со сверхскоростньм стратопланом, и, назвавшись специальным корреспондентом антарктического биологического радиовестника, взял у профессора интервью о применении радия при размораживании обмерзших организмов. Уже при первом свидании профессор обратил внимание на странную внешность антарктического корреспондента - у нею было круглое женоподобное лицо, необычайно бледное. При первом взгляде на него профессор определил злокачественное малокровие, но, наблюдая дальше, заколебался: у Мерса лицо было не бледное, а какого-то фарфорового цвета. "Отсутствие пигмента в коже", решил профессор. С желто-зелеными очками Мерc, видимо, никогда не расставался. - Почему вы носите светофильтры? - спросил Британов. - Остатки полярной слепоты, - нехотя ответил Мерс. Задав свой странный вопрос. Мерс продолжал стоять все в той же позе смиренного молодого пастора, исповедующего грешника. Профессор с любопытством разглядывал его. - Вы хотите спросить, сможет ли в будущем наша наука вернуть жизнь человеку, у которого будет совершенно деформирован или даже уничтожен мозг? - спокойно спросил Британов. - Да, - кротко ответил Мерс. - Сможет. Я твердо знаю, что в будущем для человечества не будет ничего невозможного. Человек сможет сделать все. Я думаю, что я ответил на ваш вопрос, товарищ Мерс, - закончил профессор и отвернулся от бледного антарктического корреспондента. - Вы меня простите, друзья, - сказал он, взглянув на свой перстень-хронометр, - я не могу вас дольше задерживать в этой комнате. Длительное пребывание здесь такой большой группы людей может вызвать скачок температуры в кане. Я, кажется, не удовлетворил вашей любознательности и не рассказал о сущности предстоящей своей работы. Но я надеюсь, что мы еще не в последний раз встречаемся. Профессор подошел к Ирине. Погладил Асю по золотым кудрям. - Я хочу попросить вас остаться на минуту, - сказал он. Корреспонденты стали откланиваться. Последним вышел Мерс. - Я хотел спросить у вас, Ирина... простите, Ирина Степановна, кажется? - Да. - ...спросить у вас, Ирина Степановна, вот о чем. Удовлетворительное ли здоровье было у вашего сына? Ирина удивленно взглянула на него. - Да... А что? - Мне необходимо знать все о его здоровье. - Юра был абсолютно здоровым ребенком. Больше того, он вырос в Арктике. Он окреп и закалился в наших суровых условиях. - Да, совершенно верно. Я это упустил из виду. А теперь скажите, не было ли у него каких-либо кожных заболеваний на лице и на руках? - Нет. Абсолютно здоровая кожа на теле и на лице. - Может быть, краснуха? - Да нет же, говорю вам - ничего. - Странно... Профессор задумался. - А что такое? - с беспокойством спросила Ирина. - Почему вы об этом спрашиваете? - Я вам отвечу. Но предварительно разрешите еще вопрос. - Пожалуйста.. - Ваш муж белой расы? - Да, он русский. - Значит, цвет кожи у вашего сына точно такой же, как и у вас? - спросил он. - Да. - У тети Рины родинка есть на шее, и у Юры родинка, - вставила Ася. - Очень хорошо, - профессор ласково взглянул на девочку. - А теперь я вам объясню этот вопрос. Я еще не видел тела мальчика. Но главный врач островной больницы, когда водворял тело в эту кану, обратил внимание на совершенно необычайный, темный оттенок кожи на той руке, которая не была покрыта льдом. Он меня предупредил об этом, вот почему я и стал расспрашивать вас о здоровье мальчика и даже о цвете кожи его отца. Для меня это очень важно. - А разве это хуже, когда темная кожа? Хуже для опыта? - тихо спросила Ирина. - Нет, нет. Вы не тревожьтесь. Это решающего значения не имеет. Просто я удивлен. Нормальный цвет кожи у него сейчас должен быть бледновосковой. Но мы посмотрим, посмотрим. Завтра я увижу вашего сына и первого приверженца моей теории, поплатившегося жизнью за свою глубокую веру в науку. - Профессор! - Ирина схватила его за руку. - Профессор, я верю в вас. Сперва не верила, но когда слушала вот здесь, я поверила, - вы совершите чудо. Да, да, я знаю: это наука, но это будет и чудо. Профессор, я в жизни никогда не плакала. Как мне рассказать вам о моем горе? Профессор растерянно бормотал что-то успокоительное, но, видимо, он и сам волновался и поэтому ничего внятного не мог сказать. Ася совсем забыла, что должна успокаивать тетю Рину. Глядя на ее заплаканные глаза, она размазывала по лицу свои собственные, не менее обильные слезы и, всхлипывая, шептала: - Профессор... профессор...
11 Биение сердца Татьяна Свенсон сидела между двумя койками. Справа лежал Ветлугин, слева, опустив ноги, обутые в мягкие комнатные туфли, сидел дед Андрейчик. В этой палате они лежали вдвоем: Владимир Ветлугин и его тесть. Здесь было тихо и уютно. На подоконнике стояли цветы и маленький аквариум с красивыми амазонскими рыбками-полумесяцами. Все трое молчали, и оттого больничный уют, тишина, цветы и даже ярко раскрашенные рыбки в аквариуме казались печальными, как тишина, цветы и яркие огни на похоронах. Татьяна Свенсон, Ветлугин и дед Андрейчик думали каждый по-своему, но все об одном и том же: о погибшем мальчике. - Я все же не пойму, - сказала Татьяна, - почему Ирина не сказала ему в тот день, что будет буря? - Откуда ей знать, что он такое выдумает? Это я, старый осел, знал о его затеях и молчал, - сокрушенным тоном произнес дед Андрейчик. И снова наступила тягостная тишина. Молчание нарушил Ветлугин. Он будто рассуждал вслух: - Это преступление... Дед Андрейчик взглянул на него вопросительно. - Ты о чем? - Это преступление, - словно не расслышан вопроса, продолжал Ветлугин. Он поднял над одеялом свои забинтованные руки. - Подарить ребенку самолет и разрешить ему летать у полюса, где погода меняется каждые полчаса... Ветлугин приподнялся на локтях. Татьяна Свенсон с тревогой взглянула на бледного взлохмаченного начальника "Арктании". - Владимир Андреевич, что с вами? Он подержался еще немного на локтях и вновь опустился на подушку. - Не в полюсе дело, а в. том, что мы с тобой ротозеи, - ворчливо сказал старик. Затем добавил уже более примирительным тоном: - А я все-таки надеюсь на этого профессора. Если бы он не был так уверен, он не взялся бы за это дело. Факт... В наступившей тишине явственно послышались шаги за дверью. Кто-то прошел по коридору и снова вернулся. Это прошла Ирина. Уже пять часов подряд, прижав ладони к щекам, ходила она по коридору взад-вперед мимо белой двери, на которой висела дощечка с надписью: "Операционная". Тут же в коридоре рядком стояли журналисты, жадно прислушиваясь к таинственным шорохам за дверью операционной. Пригорюнившись, сидели в конце коридора няньки. Но Ирина ничего этого не замечала. Она запомнила одно: там, за белой дверью, лежит ее мальчик, ее Юра. Он мертвый. Над его трупом хлопочут какие-то люди в белых халатах. Они хотят оживить Юру. Они могут оживить его. Но могут и не оживить. Это опыт. И перед глазами молодой женщины возникала величественная голова профессора Британова. Ирина вновь и вновь до мельчайших подробностей вспоминала, как распахнулась дверь, как вошел вот в этот коридор седовласый, похожий на какого-то северного Зевса старик. Пар клубился вокруг его серебряной гривы. Зычным голосом (будто врач, пришедший с визитом к ребенку, больному коклюшем) он спросил: - Ну, где тут умерший? Она, Ирина, так растерялась тогда, что ни слова не могла вымолвить. Только испуганными глазами проводила Британова и его ассистентов в операционную комнату. На минуту вспомнилось: "Но почему же у Юры черная рука, не покрытая льдом?.." Кто-то окликнул ее: - Рина! Ирина вздрогнула и остановилась. Перед нею стояла Татьяна Свенсон. - Рина, присядь. Ведь ты свалишься так. Ирина вздохнула, повела плечом и опять пошла по коридору мимо насторожившихся корреспондентов. Внезапно дверь операционной открылась. Молодая белокурая ассистентка вышла, прикрыла за собой дверь и, сняв с лица марлевую маску, спросила: - Корреспондент "Радио-Правды" здесь? Бледный Мерc подошел вплотную к ней и вытянул шею, стараясь заглянуть в приоткрытую дверь, но его отстранил высокий плечистый юноша в золотистом костюме. - Я от "Правды", - сказал он. - Профессор разрешил вам установить микрофон. Наденьте халат, маску и войдите. Ирина стояла в отдалении. Она хотела поймать взгляд ассистентки, но та, опустив глаза, ушла. * * *
В этот необычайный день на устах всего человечества было два имени: "Юра Ветлугин" и "профессор Британов". Люди всех рас и национальностей говорили и думали об одном и том же: об опыте московского профессора, запершегося вот уже несколько часов со своими ассистентами в операционной комнате на острове Седова. Будет ли оживлен замерзший мальчик? Этот вопрос волновал миллионы людей на всех континентах и островах: в странах, окутанных мраком ночи, озаренных первыми лучами утренней зари и освещенных ярким дневным солнцем. Особенно волновались дети. О трагических происшествиях в Арктике они читали лишь в книгах и слышали рассказы стариков, а тут на их глазах стремительно развернулась арктическая трагедия. И потому десятки тысяч малолетних радиолюбителей не отходили от своих комнатных экранов и приемников. Центральный дом пионеров решил устроить коллективное слушание передачи с острова Седова для ребят всего мира. В тот момент, когда ассистентка на острове позвала в операционную корреспондента в золотистом костюме, из московской редакции "Радио-Правды" был дан сигнал в Центральный дом пионеров; и буквально через несколько минут все свободные залы клубов, театров и университетские аудитории во всех городах мира были заполнены детьми. Там, где была ночь, ребят, любивших поспать, будили их сверстники и уводили с собой. Это было явление, невиданное до сих пор на нашей планете: дети, миллионы детей сидели в огромных и малых залах и, затаив дыхание, смотрели перед собой; на сценах, на подмостках, подле университетских кафедр - всюду стояли на тонких столиках маленькие компактные приемники радиофона, и стрелки на их дисках установлены на одну рубрику: "Остров Седова". В 5 часов 35 минут по гринвичскому времени в залах, наполненных детьми, раздался голос корреспондента "Радио-Правды": - Слушайте! Слушайте! Говорит остров Седова. Наш аппарат установлен в комнате, где профессор Британов производит опыт оживления замерзшего мальчика Юры Ветлугина!.. Затем последовала короткая пауза, после которой все тот же ровный голос продолжал: - Слушайте! Слушайте! Появились первые признаки жизни у замерзшего мальчика. Сейчас по его телу прошли сильные конвульсии. Температура повысилась уже до тридцати пяти и одной десятой! Сейчас должно забиться сердце мальчика! Включаю микрофон, соединенный с грудной клеткой. Слушайте! И вот, в глухой тишине огромных залов и аудиторий, переполненных притихшей детворой, стал зарождаться в воздухе легкий шорох. Шорох исходил из радиофонных приемников. Это были даже не удары сердца, скорее эти звуки напоминали легкие вздохи. Но звуки слышались все четче, все ритмичнее, все звонче. И наконец гулкое биение ожившего сердца наполнило все залы, все улицы и площади, весь мир. И дети, собранные в залах и аудиториях, зашумели: они вскакивали, они что-то кричали и размахивали руками. За мощным, в несколько сотен раз усиленным биением сердца слов их разобрать нельзя было, но горящие глаза и пылающие щеки лучше всяких слов говорили о том великом восторге, который переполнял их собственные сердца. Кульминационный пункт этого исторического дня наступил, когда миллионы детей с музыкой вышли на озаренные солнцем и электрическим светом улицы. Они пели быстрые, как скороговорка, песни и пританцовывали на мостовых. Дети несли огромные портреты профессора Британова и Юры Ветлугина вперемежку с большими транспарантами, на которых было написано: