Грегори Джил. Моя долгожданная любовь

   — Вот так-то лучше, Катарина, — тихо сказал он. — Так-то гораздо лучше.
   Неожиданно он переместился так, что она оказалась под ним. Его руки протянулись к ее грудям и сжали их с грубым вожделением. Его глаза упивались ее глазами, а страсть осветила все мясистое лицо. Он нажал на нее так, что пружины матраса застонали, а его твердая мужская плоть близко подошла к ней.
   — Фрэнк… нет! — Брайони попыталась сдвинуть с себя эту массу, огорошенная этой неожиданной грубой яростью. Ее тело беспомощно шевельнулось под ним, когда она начала борьбу. — Остановись… пожалуйста… ты делаешь мне больно. Пожалуйста, остановись. Фрэнк, я… я не хочу… Я не готова…
   — Заткнись! — Он схватил ее за волосы и прижал ее своим тяжелым корпусом. — Я не хочу слышать никаких отговорок от женщины, на которой женился! — рявкнул он.
   Кряхтя, он распластал ее бедра под своими ногами. Затем безо всяких промедлений он вошел в нее, вошел глубоко, несмотря на то, что она кричала от боли.
   — Да ты просто расслабься, Катарина, радость моя, и у нас все будет превосходно, — хрипло шептал он, надавливая все глубже и глубже. Широкая ухмылка царила на его потемневшем от страсти лице, освещая его сияющие глаза. — Уф, сладость моя, все будет превосходно.
   Брайони крепко зажмурилась, когда он зарылся лицом в ее локонах. Рыдания душили ее. Она чувствовала себя так, словно у нее вырывали внутренности, разрывали ее на части. Ей хотелось умереть. Но бесполезно. Она не могла бороться с ним, а главное, у нее на это даже не было права. Они были мужем и женой. Это была ее супружеская обязанность.
   «Наверно, я любила его когда-то, — в отчаянии говорила она себе, когда его массивное тело давило на ее слабую плоть. — Если бы я только могла вспомнить!»
   Казалось невозможным, что она когда-то любила этого грубого, жестокого мужлана. Или что он когда-то любил ее. Он делал ей больно и не обращал на это внимания. Она громко рыдала, ее кости трещали под тяжестью его тела. Каким-то шестым чувством она понимала, что все было не так, что это дикое, животное совокупление было отнюдь не таким, каким должно быть у любящих друг друга людей. Оно должно быть прекрасным, головокружительным и всепоглощающим…
   Смутное воспоминание шевельнулось в ее мозгу — скорее ощущение, нежели воспоминание. Само ее тело как бы вспомнило, что чувствовало, когда его касались с нежностью, как оно воспламенялось от желания. А вовсе не так, как сейчас. Но когда-то — она могла бы поклясться — когда-то она знавала нечто иное, она знала экстаз и восторг в объятиях мужчины… Девушка содрогнулась, так как воспоминание и согревало, и насмехалось над ней, муча ее своим таинственным покровом. Был ли тот мужчина Фрэнк? Было ли между ними именно так до того, как она потеряла память, до того, как индейцы захватили ее?
   Когда Фрэнк покончил свое дело с ней и лежал, храпя, рядом, она тихо рыдала в подушку. От его грубого обращения у нее болело тело, и она знала, что наутро увидит на себе синяки. От отчаяния ее трясло. Она чувствовала себя заброшенной, как если бы была во власти мужа, а не под его защитой.
   «Я должна постараться, — говорила она себе, скрежеща зубами, по мере того как ночные тени заполняли крошечную комнату. — Я должна постараться снова полюбить его, восстановить то, что когда-то было между нами. Это мой долг. Я обязана сделать это!»
   Но она продолжала чувствовать себя несчастной. Казалось, что в долгих, беспросветных днях, которые ждут их впереди, нет никакой надежды на радость. Тоска щемила сердце. Брайони тосковала о чем-то таком, чего сама не могла назвать. Однако ее душа стремилась к этому, скорбя и надеясь на утешение, необходимость которого Брайони не могла понять, но без которого она не видела просвета.

Глава 16

 
   Что-то разбудило Джима Логана среди ночи. Он резко сел в постели, и его пробил холодный пот. Что такое? Что могло так неожиданно нарушить его сон и вселить такой ужас.
   По мере того как он приходил в себя, оглядывая крошечную спальню в восточном крыле дома на ранчо, где он проводил ночи все последние месяцы, учащенный пульс постепенно вошел в норму. Весь этот период он никак не мог преодолеть себя и вернуться в хозяйскую спальню, где провел столько чудесных ночей с Брайони. Нет, эта маленькая, простенько обставленная комнатушка подходила ему куда больше. Его взгляд упал на свернутые в походный сверток постельные принадлежности и вьючный мешок, сложенные на полу, в углу спальни. Все было приготовлено к утреннему выезду. Оставалось лишь дождаться зари.
   Однако смятение, оторвавшее его от сна, не проходило, обострив нервы до предела. Джима охватило какое-то страшное волнение, от которого он не мог избавиться. У него возникло ощущение, что все тело исколото иглами. В испарине, он слез с постели и шагнул к окну, вглядываясь в темноту ночи. Мириады звезд заполонили небо, но они отбрасывали лишь серебристую тень на непроницаемую мглу, нависшую над техасской прерией. Ночной воздух был неподвижным и плотным. Даже в это время суток июльская жара была невыносимой, но все-таки не она оторвала его от сна и ужаснула. Тогда что же? Что?
   Образ Брайони явился перед ним, и он прикрыл глаза и слегка качнулся. Брайони! Где ты? Не нужен ли я тебе в эту ночь? У него возникло такое ощущение, что да, он сейчас крайне нужен ей. Джим попытался убедить себя, что это лишь пустое воображение, что скорее всего Брайони уже нет на свете и ей не требуется ничья помощь, но странное наваждение не пропало, терзая его душу и покрывая спину холодным, липким потом.
   Ему надо уехать. Именно сейчас. Было очевидно, что он уже не в состоянии снова заснуть, тогда почему бы не отправиться в путь немедленно, не дожидаясь восхода солнца? Что-то в его душе взывало к действию, требовало, чтобы он не медлил. Возбужденный, с мыслями о предстоящей ему миссии он проворно и, как всегда, молча оделся. Прошло всего два дня после того, как пришло письмо от Томаса из Мексики с просьбой о помощи. Сердце Джима взыграло, когда появился шанс уехать куда-нибудь.
   Дон Томас Фелипе Диего-и-Рамонес был его другом со времен войны, сыном богатых мексиканцев, у которых возникли серьезные проблемы: на их скотоводческие хозяйства стали совершать набеги бандиты, обнаглевшие до того, что во время последнего набега подожгли асиенду. Томас попросил друга помочь, и Джим без колебаний сообщил, что выезжает. Он собирался тронуться в путь этим утром, но теперь чувствовал, что больше не может ждать ни минуты. Он отправится прямо ночью, оставив Дэнни записку с объяснением, что решил выехать в относительно более прохладное время суток. Записка позволит обойтись без прощальной церемонии.
   То, что Дэнни остается на хозяйстве один, его не беспокоило. Парень отлично справлялся с работой на Трайпл Стар и прекрасно обойдется без него. Кроме того, Джим подозревал, что к тому времени, когда он возвратится, когда бы это ни произошло, Дэнни обзаведется женой. Кажется, он, как пчелка, крутится вокруг племянницы Дюка Креншо, приехавшей к дяде погостить. Это была кокетливая блондиночка по имени Ребекка Кенеби, которой Дэнни, вероятно, сделает предложение до того, как девушка вернется на Восток в школу в конце лета. Джим был несказанно рад этому. Ему хотелось, чтобы Дэнни был счастлив, чтобы у него была женщина, которую он мог любить и о которой мог заботиться, и все же ему было нелегко видеть Дэнни и Ребекку, сидящих вместе на крылечке у парадного входа и крепко держащихся за руки, ибо при виде любви этих юных сердец и пробуждающейся в них страсти боль от собственной потери обжигала ему душу.
   Он хотел и чувствовал необходимость в том, чтобы уехать, так что письмо Томаса поспело как раз вовремя, став подходящим предлогом, чтобы хоть на время отвлечься от монотонной рутины жизни на ранчо и опять почувствовать себя независимым, ничем не связанным человеком. Дэнни не хотелось, чтобы он уезжал. Джим читал это в глазах брата, но Дэнни промолчал, когда старший брат твердо заявил, что едет в Мексику помочь старому приятелю.
   Нацарапав несколько строк, Джим вздохнул и сложил записку пополам. Дэнни славный парень, Джим будет скучать без него. Но пора оставить Трайпл Стар, так как теперь его ничто не удерживает в этом месте — нет ни жены, ни детей, ничего, что могло бы превратить прелестное, просторное ранчо в настоящий домашний очаг.
   Он собрал сверток с бельем и вьючный мешок и вышел в коридор, но что-то остановило его, когда Джим достиг лестницы. Он круто повернулся и направился в сторону хозяйской спальни, которую когда-то делил с женой. За все это время Джим ни разу не заходил туда, хотя Росита чистила и убирала спальню ежедневно. Там все оставалось в точности таким, каким было при Брайони, и все же совсем не таким. В атмосфере спальни не было аромата ее духов, а главное — не было той живительной искры, которая озаряла все вокруг при ее появлении. Им овладели тоска, острое желание вновь увидеть ее, держать ее в своих объятиях, слиться с ней в любовном экстазе, как они делали не раз на этом самом ложе. Но этому уже не бывать. Ее больше нет. Он понимал, что смерть навсегда разлучила их.
   В течение нескольких долгих минут он стоял там, подавленный тоской. Он нес это бремя в себе уже семь месяцев, с той самой ночи, когда Брайони исчезла. И с течением времени оно становилось отнюдь не легче, а наоборот, тяжелее. За этот период стрелок стал еще более молчалив, чем когда-либо прежде. Больше никто не слышал, чтобы он смеялся, счастье стало далеким воспоминанием. Внешне он казался таким же сильным, как и всегда, но в душе превратился в развалину. В эту минуту ему особенно не хватало Брайони, и из опыта он знал, что назавтра муки будут терзать его еще более, чем сегодня.
   Вот почему ему было необходимо уехать отсюда. Этот дом, как и эта спальня, навевали чересчур много воспоминаний. Может быть, когда он снова окажется наедине с собой в прерии, когда вокруг будут только звездное небо, кактусы и костер, ему удастся хотя бы немного забыться, облегчить ужасные страдания. А в Мексике он будет поглощен делами, там ему придется рисковать жизнью, помогая Томасу справиться с бандитами. Может, это позволит ему отвлечься от своего горя. И с угрюмой улыбкой Джим повернул к двери.
   Его взгляд упал на какую-то вещицу, которая светилась в темноте — это оказалась фотография в серебряной рамке на туалетном столике. Он подошел к ней и взялся за блестящую рамку. Его взгляд не мог оторваться от изображенных там мужчины и женщины, улыбающиеся лица которых были навсегда запечатлены фотокамерой. У него перехватило горло. Их медовый месяц в Сан-Франциско казался таким реальным, таким недавним, а ведь это было больше года тому назад. Тогда они были так счастливы, так уверены, что ничто и никогда больше не помешает их любви. Захваченный наплывом чувств, он так сжал рамку, что у него побелели фаланги пальцев. На мгновение ему захотелось швырнуть фотографию в стенку, разбить стекло, защищавшее ее от пыли и света, и разорвать ее на мелкие кусочки, но вместо этого он прижал ее к сердцу и немного постоял так с закрытыми глазами, чтобы удержать наплывающие слезы. Затем Джим опустил на пол свои вещи, аккуратно уложил фотографию среди пожитков, выпрямился и, не оглядываясь, зашагал к двери. Записку для Дэнни он положил на каминную полку в гостиной, а затем, глядя прямо перед собой, большими шагами вышел из дома.
   Оказавшись в седле и пустив Пекоса в галоп, в прерии, под звездным небом он почувствовал себя лучше. Его окутала своим саваном ночь, бездонная черная пропасть, в которую он смело нырнул, чтобы ответить на какой-то отчаянный внутренний зов. Ее черное, многозначительное молчание поглотило его, когда он пришпорил Пекоса и почувствовал, как ветер обжигает лицо. Кругом не было слышно ни звука, только вой ветра в ушах и собственное дыхание. Низко пригнувшись к шее жеребца, он улавливал краем глаза лишь блеск звезд, плывущих высоко в небе.
   Тот крик души, который пробудил его в постели, оторвав от сна, снова овладел им, но на этот раз он был в состоянии ответить на него, все погоняя и погоняя Пекоса, пока человек и конь не слились в сплошной силуэт, вихрем летящий по прерии мимо зарослей полыни и мескитов, подобно черным вереницам ночных теней. Джим мчался не прочь от чего-то, но по направлению к чему-то. Он не знал, что его ждет, но что-то такое влекло его, призывало, заставляло мчаться во всю прыть. Он чувствовал притяжение неведомого магнита и поддался ему со странным облегчением. Низко пригнувшись от ветра, он направлял жеребца в ту сторону, откуда его влекла к себе эта непонятная сила. Она заполняла его, заставляла ускорить бег коня. Что бы это ни было, он ответит на этот зов. Что бы ни ждало его, он встретит это лицом к лицу. Лучом маяка была сама его судьба, и он вихрем несся, чтобы встретить ее; его тело трепетало, а душа полнилась странным волнением.

Глава 17

 
   Успев жадно проглотить кусок говядины и яичницу из четырех яиц до того, как женщина по имени Катарина Честер поставила на стол кофейник, Вилли Джо откинулся на спинку стула, заложив руки в карманы изношенных хлопчатобумажных брюк. Он с вожделением посмотрел на молодую женщину, которая вновь наполнила его пустую чашку и поставила перед ним на грубо сколоченный из сосновых досок стол выщербленный чайник. Он пристально наблюдал, как она движется по кухне, готовя завтрак для его брата. Фрэнк еще не спустился вниз. Вилли Джо облизнулся, радуясь, что имеет возможность хотя бы недолго побыть наедине с Брайони Логан.
   — Ты приготовила отменный завтрак, радость моя, — объявил он своим грубым голосом, который превращал любое его замечание в насмешку. — Эта дыра стала намного больше походить на дом теперь, когда ты здесь и можешь малость почистить ее и украсить.
   Его маленькие грязно-карие глаза удовлетворенно блестели, когда он любовался ее хрупкой, но гибкой фигуркой, облаченной в бледно-сиреневое платье из мягкого муслина. Платье было отделано белыми кружевами на рукавах, под горлом и на поясе, который на спине был завязан в бант. Платье подчеркивало ее изящную фигуру и полные груди, и это вызывало у Вилли Джо прилив плотоядного желания. К его неудовольствию, она ничего не ответила на его замечание и продолжала стоять к нему спиной, работая у плиты. Он поднялся со стула и, крадучись, как кот, подошел к ней на цыпочках сзади. Тонкие, узловатые руки внезапно обхватили ее шею и крепко прижали к его корпусу. Она ощутила на ухе его горячее, прерывистое дыхание.
   — Да-с, ты и впрямь хороша собой! — хмыкнул он.
   Она попыталась оттолкнуть его, но он не сдавался.
   — Пусти меня! — выдохнула Брайони с отвращением, пытаясь вырваться из его рук. Она ощутила на коже под мочкой уха его влажный рот и содрогнулась. — Не прикасайся ко мне, Вилли Джо! Я сказала, не прикасайся!
   Она изо всех сил ударила его каблуком туфли.
   Он охнул и отпустил ее, отступив назад, и Брайони развернулась лицом к нему.
   — Ты… жалкая жаба! — крикнула она. Грудь ее вздымалась от волнения. Пряди волос эбенового цвета развевались вокруг ее вспыхнувшего лица. — Не смей… никогда не смей касаться меня!
   — А ты посмей только еще раз лягнуть меня! — бросившись к ней, рявкнул Вилли Джо. Он схватил ее за запястья и сжал их так, что она застонала от боли. — Я научу тебя вести себя подобающим образом, девушка, во что бы то ни стало!
   Он неистово тряхнул ее и заставил попятиться, в результате чего она оказалась в опасной близости от горячей плиты, на которой яичница и масло в сковороде превращались в сгоревшую бурую массу. Его глаза загорелись безумным огнем, а губы под черными тонкими усиками скривились в жестоком нетерпении. В страхе Брайони вскрикнула.
   — Что происходит, Вилли Джо? — раздался грудной голос Фрэнка, и Вилли Джо, замерев, отпустил руки Брайони.
   — Ничего, Фрэнк, абсолютно ничего. Просто мы с Катариной потолковали немного.
   Брайони вся дрожала. Она подняла все еще темные от страха глаза на Фрэнка.
   — С тобой все в порядке? — Это было сказано таким тоном, что нужно было ответить.
   Вилли Джо зорко смотрел на нее, стоя так близко, что ее волосы шелестели от его дыхания.
   Она кивнула, онемев и закостенев перед их взглядами.
   — Хорошо. А теперь вот что. Я не хочу больше никаких конфликтов между вами. Вилли Джо, прекрати приставать к Катарине. У нее и без того полно дел, чтобы еще выслушивать твой треп. А ты, Катарина, — Фрэнк тяжелой лапищей сжал ее плечо, — радость моя, не обращай на него никакого внимания. Он просто обыкновенный малый, и ему тоже нужно найти себе женщину, которая будет принадлежать только ему.
   — Я скажу тебе, что мне нужно, — заговорил Вилли Джо, резко повернувшись к брату, но Фрэнк обрезал его.
   — Тебе нужно сию минуту пойти к Бену Форресте-ру, — посоветовал он. — Я встречусь там с тобой и остальными, как только поем и воспользуюсь случаем поболтать с моей дорогой женушкой в это славное осеннее утро. А теперь отправляйся, Вилли Джо, пока у меня не истощилось терпение!
   Когда младший Честер удалился, Брайони перевела дыхание. Она подошла к плите и начала соскребать сгоревшую яичницу со дна сковороды.
   Фрэнк сидел за столом и подливал себе кофе в кружку, наблюдая за ее работой. Уже почти четыре недели они находились дома в Калифорнии, и она еще полностью не оправилась после утомительного путешествия через пустыню. У них ушло два месяца, чтобы пересечь Техас, Аризону и Нью-Мехико в знойную жару, проводя в седлах, подобно индейцам, по десять часов в день. Трижды она падала в обморок от жары и жажды, и иногда ему приходилось просто снимать ее с пони. Но она ни разу не пожаловалась. Она лишь подчинялась его приказаниям и принимала из его рук то, что он выдавал. Но он понимал, что это было для нее сущим адом. И в душе молча восхищался ее мужеством и упорством. О да, она, конечно, отощала, отощала больше, чем когда они натолкнулись на нее у лагеря шайенов, и выглядела слабенькой, как молочный ягненок. И все-таки в ней была какая-то сила, нежелание сдаваться перед лицом невзгод, и Фрэнк должен был признаться, что это ему в ней было по душе.
   В это утро она выглядит очень даже ничего себе, размышлял он про себя, пока она готовила ему яичницу и говядину. Почти такой же симпатичной, как ночью, когда лежала под ним на большой двуспальной кровати. Вспомнив об этом, он ухмыльнулся. Как жаль, что у него не хватило для этого времени еще и утром. Он бы рад был отнести ее наверх в постель прямо сейчас. Но Бен Форрестер и другие будут ждать его.
   У Бена был план ограбить банк в Санта-Барбаре, и Фрэнку хотелось принять участие. Это означало бы быстрые и легкие деньги, причем с небольшим риском. Нет, ни в коем случае нельзя упускать такой шанс. С сожалением он выбросил из головы похотливые мысли и сосредоточился на завтраке. Он набросился на стоявшее перед ним блюдо с таким же азартом, с каким набросился бы на свою «жену», будь на то лишняя минутка.
   Пока Фрэнк поглощал еду, Брайони стояла у окна и смотрела на открывавшийся из него вид. Был последний день сентября, и пригород Сан-Диего купался в золотистых солнечных лучах. Белый домик, принадлежавший Фрэнку и Вилли Джо, ютился в чудесной зеленой долине, где под дуновением морского бриза покачивали головками оранжево-золотистые маки, а склоны холмов были просто усеяны изящными фиалками и люпином с розовыми цветками. Но она не замечала ни великолепного вида, ни заросших чапарелью гор, ни густых сосновых рощ, ни цветущих склонов холмов, ни щебетания и пения воробьев и желтоклювых сорок, сидевших на ветках высоких дубов. Она вновь переживала тот момент, когда Вилли Джо ухватил ее сзади, прижался губами к коже ее шеи и безжалостно, целеустремленна подталкивал ее к горячей плите. Ее пальцы закручивали тонкий муслин юбки, сминая его по мере того, как росло ее отчаяние. Внезапно она обернулась к Фрэнку.
   — Я… я боюсь Вилли Джо! — обронила она.
   Фрэнк поднял глаза от стола с едой.
   — Он пугает меня, — поспешила она, прежде чем он успел оборвать ее. — Фрэнк, я хочу, чтобы ты пообещал мне, что не оставишь меня наедине с ним. Никогда. Не знаю, что может случиться, если у него будет шанс на…
   — Послушай, Катарина… — Фрэнк поставил на стол кружку и отодвинул стул. Он подошел к ней и положил мясистые лапы на ее плечи. — Успокойся, радость моя. Вилли Джо не обидит тебя. Он чуток распущен и малость грубоват, это так, в особенности для такой симпатичной молодой женщины, как ты, со всеми твоими благородными манерами, но он не тронет и волоска на твоей голове.
   Его улыбка была снисходительной, отеческой, как если бы он увещевал балованное дитя.
   Брайони внимательно посмотрела на него.
   — А как же отнестись к тому, что произошло несколько минут назад? — дрожащим голосом настаивала она. — Он… он схватил меня, Фрэнк. Он… целовал меня.
   На ее маленьком, милом лице появилась гримаеа отвращения.
   — Я знаю, он твой брат и тебе неприятно, когда о нем плохо говорят, но он… волочится за мной, я уверена в этом. И одновременно, мне кажется, он ненавидит меня. Если бы ты тогда не вошел, он бы…
   — Но ведь я вошел, верно? И я высказался в его адрес. — Своей рукой размером в медвежью лапу Фрэнк коснулся ее волос и погладил их шелковистые прядки. — Ты ведь знаешь, я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, Катарина. Так что не забивай свою славную головку понапрасну мыслями о Вилли Джо.
   — Но…
   — Я сказал, можешь не волноваться! — рявкнул Фрэнк, и она инстинктивно съежилась.
   При виде испуганного выражения на ее лице, у Фрэнка Честера что-то екнуло в душе.
   — Слушай, радость моя, мне жаль, что ты испугалась в это утро, — сказал он более мягким тоном, что удивило его самого едва ли не больше, чем ее. — Я хочу, чтобы ты ничего не боялась. Я позабочусь о тебе. И я поговорю с Вилли Джо, чтобы он впредь держался от тебя подальше. Идет?
   Она кивнула. Фрэнк притянул ее к себе, чтобы поцеловать. Как и всегда, она подчинилась, но не более того. В ее губах не было ответной теплоты, не было жадности, и ее дрожь, когда он держал ее в объятиях, была обусловлена не страстью, а отчаянием. Фрэнк с трудом сдержал приступ негодования. Хоть бы разок она отреагировала так, как если бы любила его. Эта мысль была для него шоком. Он отпустил ее, быстро повернулся и зашагал к выходу.
   — А теперь расслабься, — проговорил он, снимая с крюка свою мягкую войлочную шляпу и пропуская резинку от нее через голову. — Я вернусь к ужину, и… Вилли Джо будет со мной целый день.
   — Ты поговоришь с ним сегодня? — В ее глазах все еще был страх.
   Фрэнк кивнул:
   — Как только доберусь до Форрестера.
   Уходя, он в последний раз взглянул на ее заострившееся, обеспокоенное лицо. Да, он поговорит с Вилли Джо! Он заставит своего младшего братца держаться подальше от своей жены! Своей жены? На смуглом лице Фрэнка Честера выступил румянец, когда он направился в конюшню за лошадью. Неужели он сходит с ума? В последнее время были моменты — причем таких моментов было немало, — когда он забывал о том, что все это было чистейшей воды надувательством, что черноволосая, зеленоглазая красавица, которую он провез через горы и пустыню, была вовсе не его женой, а Джима Логана. Иногда она пробуждала в нем такие чувства, которые были совсем не свойствены ему. Он не был уверен, что понимает то, что происходит в его душе. И, дьявольщина, ему это отнюдь не нравилось.
   «Кончай воспринимать это так серьезно, — говорил он себе, седлая своего чалого. — Девушка — это только средство для того, чтобы отомстить Логану. Она просто орудие. И лучше подготовиться к тому, чтобы передать ее поскорее Вилли Джо, так как тому уже надоело ждать своей очереди».
   Но мысль о том, чтобы отказаться от собственных претензий на женщину Джима Логана, вызывала в нем волну сожалений. Это было все равно, как иметь выигранную взятку при игре в покер и быть вынужденным бросить карты.
   Выводя чалого из сарая, он бросил удрученный взгляд на черного жеребца, которого они забрали у индейцев вместе с их пони. Этот жеребец вставал на дыбы и лягался, как безумный, когда Фрэнк или Вилли пытались оседлать его. Был момент, когда Вилли Джо был близок к тому, чтобы застрелить проклятое животное. Но Фрэнк остановил его, зная цену, которую можно получить за хорошего коня. Они всегда могли выгодно его продать. Но так или иначе Фрэнк был полон решимости в ближайшие дни приручить жеребца. Так же, как он приручил жену Джима Логана. Сладость этой мести стрелку, убившему их младшего брата, давала ему колоссальное удовлетворение, и он решил лучше поразмышлять об этом, вместо того чтобы думать о хрупкой красоте Брайони и ее потрясающем обаянии. Подумав о том, в какой ярости был бы Джим Логан, если б узнал правду, Фрэнк опять пришел в хорошее настроение и ухмыльнулся про себя, оседлав чалого и пустив его в галоп на восток, по направлению к кирпичному дому Бена Форрестера.
   Брайони закончила прибирать кухню в безотрадной тишине. Самой ей вовсе не хотелось завтракать, и она бездумно бродила взад и вперед по кухне, убирая на место тарелки и блюдца и вытирая старый сосновый стол мокрой тряпкой.
   Двухмесячная поездка до Калифорнии сказалась на ней. Ее физические и духовные силы были на исходе. Но в основе лежали не только тяготы путешествия через знойную бескрайнюю пустыню по выматывающей летней жаре. Ее память все еще не вернулась, и она чувствовала себя еще более одинокой и подавленной, чем когда-либо. Ей казалось, что она просто тень человека, ходячий скелет, не имеющий души. У нее не было прошлого, не было глубоких связей с чем-либо или кем-либо. Насколько она могла представить, будущее не сулило ей никаких радостей.