Страница:
Этот водный край существует и теперь, но его жители больше не считают себя коллиберами и не ведут свой род от доисторического племени.
Если бы до нас дошли все предания всех племен, полная история жителей Франции, как они видели себя сами, получилась бы обширная энциклопедия микроскопических цивилизаций. В большинстве случаев от этих рассказов уцелел лишь голый скелет. Вероятно, сотни групп населения так никогда и не были описаны. Почти все местности, упомянутые в этой главе, расположены близко от крупных торговых и туристских путей. Территории в глубине Франции, в местах, куда не дотянулись дороги и каналы, остались на карте фольклора почти целиком белыми пятнами.
Эти группы племен не следует считать отсталыми лишь потому, что их цивилизация вскоре должна была уступить место другой. Они не были бесформенными астероидами, которые ждали, пока их втянет в свою систему огромная звезда – государство. И так же, как селение Гу, они не были крайними случаями. Настоящим крайним случаем была категория людей, в которой было почти невозможно признать общину, хотя в нее входил значительный процент населения страны. Их маленькие импровизированные деревни назывались lieux-dits, «льёди», что значит «места, называемые…». Они существуют и сегодня, причем в большом количестве. Некоторые из них – деревни в полном смысле этого слова, другие кажутся обособленными частями трущобного города из лачуг и хижин. Есть и такие, которые словно бродят по небольшому участку земли: на какой-то карте они отмечены в одной точке, а на следующей уже в другой, где-то рядом. Многие из этих поселений называются Калифорния, Канада, Кайенна или Новый Свет – дальние форпосты крошечных империй, основанные нищими, иностранцами, нелюдимыми человеконенавистниками или отверженными, которые пытались прокормиться тяжелым трудом на краю леса или болота.
Во многих случаях от этих жилищ остались лишь имена, часто мрачные и точные или иронические.
Луан-дю-Брюи («Далеко от шума») – это крошечное скопление стоящих неподвижно трейлеров и металлических укрытий, которые словно сжались от страха перед грохочущим мимо них потоком грузовиков, которые едут к Ла-Рошели по национальной дороге номер 137.
До сих пор десятки мест называют Тут-и-Фо – «Все здесь нужно», Пэн-Пердю – «Потерянный хлеб», Мальконтан – «Недовольный», Гатбурс – «Порча для кошелька», то есть разорение, и Гатфер – «Порча железа», то есть каменистая земля, от которой при пахоте портится лемех. Около тридцати мест называются Перт-де-Тан – «Потеря времени», и неудивительно, что во многих из них теперь никто не живет. Эти непрочные сообщества напоминают о том, что современная Франция создана не только непрерывным движением традиций, – ее облик сформировало и то, что исчезло и угасло.
Историю племен, запечатленную в коротких надписях на местности, почти невозможно прочесть, но можно почувствовать, каким был их мир. Часто название отражает обстоятельства, которые складываются очень неблагоприятно для человека: неожиданно начинает дуть холодный ветер или местность вдруг становится безобразной. Иногда эти названия можно увидеть на маленьких синих указателях в придорожной траве или на особых панелях, их текст путешественник должен заучить наизусть, как волшебное заклинание перед тем, как войти в лабиринт дорожек. Часто они звучат как предостережения, жалобы или предсказания погоды. Ле-Лу-Гару («Волк-оборотень»), Пран-Туа-Гард («Берегись»), Ля-Сибери («Сибирь»), Пье-Муйе («Мокрая нога»), Параплюи («Зонтик»), «Мове-Ван» («Плохой ветер») или Ля-Нюаз («Облако») – практически невидимая деревушка в Бофорских Альпах, на той высоте, до которой обычно опускается слой облаков.
Двигаться дальше внутрь глубинной Франции стало трудно: у нас почти закончилась информация о ней. Вот-вот настанет время вернуться в Париж, в относительный комфорт бюрократического управления. Но нельзя упустить возможность почувствовать себя затерявшимся в племенной Франции. Любой, кто сворачивает с больших дорог, может случайно обнаружить более старые пути: тропы паломников, пути стад, долины крошечных рек, маршруты, по которым передвигались святые или их реликвии, «римские дороги», проложенные напрямик через ту или иную местность задолго до римлян. Точки на карте, которые на первый взгляд не представляли никакого интереса, начинали складываться в узор. Вот место на окраине города, где никто не останавливался без крайней необходимости; вот рощица в конце дорожки, которая никуда не ведет; вот затененная сторона реки или обдуваемый ветром куст боярышника и куча щебня там, где когда-то стояла хижина или галльский дом.
Именно в таких местах жило одно из самых больших племен Франции – племя, рассеянное по обширной территории от северо-запада Испании до Ла-Манша. И это племя неожиданным путем вернет нас в привычный мир.
Наиболее ранние письменные сведения об этих людях, известных под названием каго (cagots), относятся к 1000 году. Больше девятисот лет они жили маленькими общинами по всему западу Франции. Называли их по-разному: в Стране Басков – аготак (agotac), в Гаскони – гаэ (gahets) или гафе (gafets), в некоторых частях Лангедока и Анжу – капо (capots), в Бретани – какё (caqueux) или каку (cacous). Каго жили в мрачных пригородах Бордо и Тулузы, Ренна и Кемпера и на самой окраине почти каждого города и каждой деревни в юго-западной части Франции. Было также несколько отдельных общин каго по другую сторону границы, на северо-западе Наварры.
Следы каго сохранились и сегодня в названиях мест, в стершихся каменных лицах, вырезанных на дверных косяках, в виде крошечных дверей и купелей почти в шестидесяти церквях от Биаррица до западной половины перевала Пейресурд. Большинство дверей для каго расположены слева от крыльца: эти люди должны были пробираться в церковь украдкой и садиться на те скамьи, которые стояли вдоль холодной северной стены[10]. Сидеть вместе с остальными прихожанами им было запрещено. Во время причастия им подавали облатку на конце палки. Им не разрешалось ходить босыми на людях и касаться голыми руками перил моста. До XVII века они не платили налогов, потому что их деньги считались нечистыми, и освобождались от военной службы, потому что им было запрещено носить оружие.
Мужчинам-каго было разрешено только плотничать и заниматься изготовлением веревок. Следы этой навязанной специализации до сих пор можно обнаружить в городе Агетмо, который когда-то был центром нескольких общин каго. Там почти половина жителей изготавливает стулья и кресла.
Многие женщины-каго были повивальными бабками, и считалось, что им известны тайные лекарства и заклинания. Поскольку каго были умелыми плотниками, некоторые аристократы и образованные люди считали их ценными работниками и отмахивались от всех предрассудков на их счет. В 1681 году парламент Ренна объявил незаконным преследование людей на том основании, что они – каго. Но запрет мало что изменил в повседневной жизни этой части населения. В начале XVIII века в Ландах кто-то увидел, как богач-каго берет воду из источника, предназначенного для «чистых» людей. Солдат отрубил ему ладонь, и потом ее прибили гвоздями к церковной двери. В 1741 году мужчина-каго из Мумура осмелился возделывать землю; за это ему пробили ноги раскаленными железными гвоздями.
Возникали и исчезали другие предрассудки, начинались и кончались другие преследования. Церковь в Наваррё была католической, потом протестантской, потом снова стала католической, но все это время в ней была отдельная дверь для каго. Накануне Французской революции некоторые священники все еще отказывались впустить своих прихожан-каго в основную часть церкви и хоронить их вместе с остальными христианами. В городке Люрб приходский священник заставлял их брать воду из колоды, откуда поили животных, и попытался покарать своего старшего брата за женитьбу на девушке-каго. Это происходило в 1788 году, когда стало труднее обнаружить каго в городских регионах, хотя в Бресте отдельная община каго была еще в 1810 году. Преследования каго на местах продолжались в течение жизни многих поколений. В 1840-х годах историк, искавший «про́клятые народы» Франции и Испании, обнаружил примерно сто пятьдесят городов и деревень, где жили люди, которых относили к народу каго. В городе Борс в 1830 году мэракаго заставили уйти с должности. В городке Арамиц мужчинам-каго было трудно найти хороших мужей своим дочерям. В городах Доньен и Кастебон в 1847 году умерших каго хоронили на отдельном кладбище, и было еще много кладбищ для умерших в этой коммуне каго из других мест. В городе Энебон, на юге Бретани, пекарь потерял всех своих клиентов из простого народа, когда женился на «какуз» (женский род от «каку», местного названия каго). В 1964 году учитель из Сали-де-Беарн, из тех мест, где холмистые предгорья Пиренеев начинают сглаживаться, постепенно превращаясь в равнинные Ланды, обнаружил, что над некоторыми семьями до сих пор смеются из-за того, что они потомки каго.
Никто не знает и не знал, почему каго были изгнаны из общества и за что их преследовали. Свидетельства о рождении и другие официальные документы указывали, что эти люди – каго лишь потому, что их родители тоже были каго. В сравнительно недавнее время, в 1890-х годах, появились свидетельства о странных генетических отклонениях во внешности этих людей, причиной которых считали события туманного прошлого.
У каго отсутствовали ушные мочки, была специфическая форма ногтей, светло-синие или серовато-зеленые глаза, желтовато-блеклая кожа, перепонки между пальцами рук и ног, младенческий пушок вместо волос на голове у взрослых людей. На юго-западе многие считали, что предками каго были вестготы, побежденные королем Хлодвигом в VI веке, и что слово «каго» происходит от слов «готский пёс» на беарнском диалекте или на латыни; однако более вероятно, что оно находится в родстве со словом, означающим «экскременты». Группа каго, которая в XVI веке послала прошение папе Льву X, называла себя потомками еретиков-катаров, которые были истреблены в XIII веке во время Крестовых походов против альбигойцев. Но каго появились раньше, чем катары, и нет никаких данных о том, что их религия была неортодоксальной. Выдвигалась и другая похожая гипотеза: каго – первые галльские христиане (одно из их названий было «chrestiens» – «крестьен»), а когда остальное население страны тоже приняло христианство, старый языческий предрассудок сохранился. В некоторые исторические периоды и в некоторых местностях каго путали с прокаженными, хотя колонии прокаженных существовали во Франции за несколько столетий до первых известных поселений каго. И ранние указы упоминают прокаженных и каго как разные категории нежеланных людей[11].
Почти все прежние и современные гипотезы о происхождении каго недостаточно убедительны, говорили, что это римские легионеры, заболевшие проказой и посланные лечиться водами в Галлию; крестоносцы, которые вернулись во Францию больными этой же болезнью; сарацины, которые сотрудничали с Карлом Великим и бежали во Францию после его поражения в Ронсевальском ущелье. Наконец стало ясно: заключается настоящая «тайна каго» в том, что эти люди ничем не отличались от окружающего населения. Они говорили на диалекте того края, где жили, их фамилии встречались у других жителей. У них не текла кровь из пупка в Страстную пятницу, во что верили многие бретонцы. Единственной подлинной разницей между ними и другими было то, что в результате восьмисот лет преследования они стали более умелыми и изобретательными, чем те, кто жил рядом с ними, и охотнее эмигрировали в Америку. Их боялись потому, что преследуемые каго могли попытаться отомстить. Сочинители песен и поговорок о каго даже не дают себе труда найти оправдание для подобного предрассудка:
Трудность проверки любой теории относительно происхождения каго состоит в том, что граница расселения каго отражает главным образом не пути передвижения этого народа, а распространение предрассудков о нем. На юго-западе зона расселения каго точно совпадает с историческими границами Гаскони, это позволяет предположить, что терпимость или нетерпимость властей к предрассудку определяла пути их расселения сильнее, чем передвижения какой-либо группы людей.
Точно известно лишь то, что каго считались отдельной группой населения и что их вынуждали жить в мрачных деревушках и пригородах. Почти все, что известно о них, касается их преследования. Сохранилось очень мало сведений об их жизни и занятиях, хотя они, кажется, очень сильно ощущали свою принадлежность к своему сообществу. В Тулузе в 1600 году группа каго потребовала проверить их кровь в доказательство того, что они точно такие же, как другие люди. Когда началась революция, каго штурмовали здания муниципальной администрации, чтобы уничтожить свои свидетельства о рождении. К несчастью, одной памяти местных жителей оказалось достаточно, чтобы поддержать традицию. Очень длинные рифмованные песни сохранили имена каго для будущих поколений не хуже чем картотека бюрократа.
Один молодой пастух-поэт, каго, написал на баскском языке автобиографическую песню, по которой можно судить, как долго он учился терпеть насмешки судьбы в школе гонений.
Его любимая, пастушка, «со слезами на своих прекрасных глазах» пришла пожаловаться ему: отец перевел ее на другое пастбище, потому что кто-то сказал ему: ее жених – «агот» (так звучит слово «каго» по-баскски). В приведенной части песни первой начинает говорить девушка:
Но отличительные признаки племен оказались необыкновенно стойкими; их не стерли ни законы, ни богатство, ни время. Эти признаки пережили индустриализацию, миграцию населения в города, а в некоторых местах уцелели даже после полувека существования телевидения и автомобильных дорог. Вельши – группа населения, живущая вдоль Вогезского горного хребта; когда-то ее диалект был островком романских языков в германском языковом море. Они до сих пор живут кланами, ищут для своей молодежи работу внутри кланов, чтобы не дать своей общине уйти на Эльзасскую равнину. Потомки прежних жителей Опона и Лизеля и сего дня населяют эти водные пригороды Сент-Омера. Похоже, что даже каста каго, сама того не сознавая, сохраняет себя в новых поколениях. Недавно один антрополог, который определял их родословные по юридическим документам, обнаружил: потомки каго до сих пор имеют склонность заключать браки в своей среде и занимаются своими традиционными профессиями, хотя никогда не слышали о каго.
Чтобы выковать из этой бурлящей массы микроскопических королевств одну страну, была нужна сила более мощная, чем политическая воля. Дискриминация была источником жизни и силы племенной Франции. Но она же была одним из средств, которые укрепляли единство современной нации. Когда Франсуа Марлен в 1780 году случайно столкнулся в городе Мец с большой общиной отверженных, он не знал, что видит перед собой далекое будущее: «Их загнали в тесноту, на эту маленькую улицу и каждую ночь запирают здесь, как заключенных в тюрьме. Этих несчастных заставляют носить черные куртки и белые ленты, чтобы их можно было отличить от прочих людей. Кроме этого, их можно узнать по бородам и по выражению упрека, которое отпечаталось на их лицах. Это упрек не за то, что их считают преступниками, а за то, что вынудили жить в таких унизительных условиях».
Евреев во Франции, за исключением Рейнланда, было очень мало, а в некоторых департаментах не было вовсе. Однако «дело Дрейфуса» разделило французскую нацию на две части так же, как Богородица из Роксезьера отделила одну аверонскую деревню от другой.
В отсутствие евреев там, где не знали о каго, одним из самых распространенных оскорбительных прозвищ для унижаемых племен было «сарацины». Так называли десятки маленьких групп населения от Па-де-Кале до долины Луары и Оверни и от оконечности полуострова Жиронда до Савойских Альп. Племена Бюрен и Шизеро на одном и на другом берегу реки Соны в Бургундии считались «сарацинами»: люди этих племен были маленького роста, смуглые и лечили болезни с помощью особенного «восточного» массажа. (Сведения о том, что они носили тюрбаны и клялись Аллахом, не вполне достоверны.) Черноглазых и черноволосых жителей обширной долины Валь-д’Айол возле Пломбьер-ле-Бен тоже называли сарацинами. Один из их кланов был знаменит умением лечить переломы и вывихи. Иногда видели, как дети людей этого клана, сидя на ступеньках крыльца, играют с разобранными на части скелетами.
Арабские поселенцы из колоний, возникших вдоль пути арабских армий, вторгавшихся во Францию в VIII веке, могли бы оставить в наследство местным жителям черты своей внешности, свои слова и даже свои профессиональные навыки. Но если нанести на карту места проживания всех «сарацинских» племен Франции, станет очевидно: они существовали почти везде, кроме тех мест, где можно было бы ожидать сильное арабское влияние.
В конечном счете главным отличительным признаком общины было не ее этническое происхождение, а то, что она жила в данном месте, а не в каком-то другом. На этом местном уровне река истории – медленный поток, в котором есть и обратные течения, и скрытые подводные пропасти. Летом 2004 года скалы вдоль дороги, которая круто поднимается вверх из долины Валь-д’Айол и ведет на север, были оклеены листовками, призывавшими людей, которые когда-то считались сарацинами, сказать «нет» исламизации Франции. Для некоторых своих жителей племенная Франция до сих пор опасная, разделенная враждой страна.
4. О Óc Sí Bai Ya Win Oui Oyi Awè Jo Ja Oua
В шестнадцатый день прериаля второго года «единой и неделимой» Французской республики (4 июня 1794 года) представитель департамента Луара-и-Шер шел на заседание Конвента по городу, разделенному враждой, которая была хуже любой войны между племенами. В этот день гражданин Робеспьер был избран председателем Конвента. Следующие семь недель во Франции будет править гильотина. Но ум аббата Анри Грегуара был занят более серьезными делами. Четыре года назад он послал во все муниципалитеты Франции список вопросов по поводу «патуа» (patois) – этим словом презрительно называли все диалекты, то есть все наречия страны, кроме официального государственного языка в его стандартной форме. В «Энциклопедии» оно толкуется так: «Испорченный язык, на котором говорят почти во всех провинциях… На настоящем «языке» говорят только в столице». Основные вопросы были такие: есть ли у жителей этой местности свой диалект? Можно ли на нем выразить отвлеченные понятия или он изобилует непристойностями и ругательствами? Патриотичны ли местные жители? И самый важный вопрос из всех: как можно уничтожить их диалект?
Аббат Грегуар не был языковым террористом. Он боролся за отмену рабства и смертной казни и за то, чтобы евреи получили полные права гражданства. Он пытался спасти сокровища нации от революционного «вандализма» (и изобрел слово «вандализм»). Он хотел усеять страну библиотеками и школами, но считал, что все это невозможно без общего для всего народа языка. Без национального языка не может быть нации.
Грегуар сам был из бедной семьи, из Лотарингии. Он знал, что невежественный и разделенный на части народ легко эксплуатировать. Для его слуха патуа были голосами суеверия и подчиненности. Как сказал один из его собратьев-революционеров, разнообразие языков – «одна из самых крепких опор деспотизма». Правительство уже истратило целое состояние на перевод своих декретов на каталонский, баскский, бретонский, провансальский и эльзасский языки, но, по мнению Грегуара, в долгосрочной перспективе единственным хорошим решением было заставить эти старинные языки умолкнуть навсегда.
Поблуждав по стране, до него добрались ответы от народных представителей, мэров, священнослужителей и полуграмотного крестьянина из Бретани. Из некоторых регионов – Пикардии, центра Франции, большой части Оверни и почти всей Бретани – ответы вообще не пришли: то ли там ни у кого не было нужных сведений, то ли никого не интересовало непонятное бормотание крестьян. Но и полученных откликов было достаточно, чтобы аббат Грегуар яснее представил себе сложенную из кусков французскую нацию, чем кто-либо до него.
В докладе аббата Грегуара «О необходимости и средствах истребить диалекты и распространить повсеместно французский язык» была нарисована тревожная картина страны, которая до сих пор гниет в средневековом невежестве. Уже было известно, что в пограничных землях Франции преобладают языки, совершенно не схожие с французским, – баскский, бретонский, фламандский и эльзасский. Но два романских языка, на которых говорили в большей части страны, – французский на севере и окситанский на юге, – тоже оказались путаницей непонятных диалектов. Во многих частях страны в каждой деревне был свой диалект. Некоторые респонденты сообщали: заметные изменения в речи людей отмечаются на протяжении одной лиги (это меньше 3 миль), а иногда на протяжении всего нескольких футов, как объяснял автор одного письма из провинции Перигё. Он писал: «Власть этого диалекта кончается у реки Низонны. Перейдя этот маленький поток, человек с изумлением слышит совершенно другой диалект, который по звучанию ближе к французскому языку». В Юре были «почти столько же разных диалектов, сколько деревень». Даже у растений и звезд в разных местностях были разные названия, как будто каждый маленький край жил под своим отдельным небом.
Если бы до нас дошли все предания всех племен, полная история жителей Франции, как они видели себя сами, получилась бы обширная энциклопедия микроскопических цивилизаций. В большинстве случаев от этих рассказов уцелел лишь голый скелет. Вероятно, сотни групп населения так никогда и не были описаны. Почти все местности, упомянутые в этой главе, расположены близко от крупных торговых и туристских путей. Территории в глубине Франции, в местах, куда не дотянулись дороги и каналы, остались на карте фольклора почти целиком белыми пятнами.
Эти группы племен не следует считать отсталыми лишь потому, что их цивилизация вскоре должна была уступить место другой. Они не были бесформенными астероидами, которые ждали, пока их втянет в свою систему огромная звезда – государство. И так же, как селение Гу, они не были крайними случаями. Настоящим крайним случаем была категория людей, в которой было почти невозможно признать общину, хотя в нее входил значительный процент населения страны. Их маленькие импровизированные деревни назывались lieux-dits, «льёди», что значит «места, называемые…». Они существуют и сегодня, причем в большом количестве. Некоторые из них – деревни в полном смысле этого слова, другие кажутся обособленными частями трущобного города из лачуг и хижин. Есть и такие, которые словно бродят по небольшому участку земли: на какой-то карте они отмечены в одной точке, а на следующей уже в другой, где-то рядом. Многие из этих поселений называются Калифорния, Канада, Кайенна или Новый Свет – дальние форпосты крошечных империй, основанные нищими, иностранцами, нелюдимыми человеконенавистниками или отверженными, которые пытались прокормиться тяжелым трудом на краю леса или болота.
Во многих случаях от этих жилищ остались лишь имена, часто мрачные и точные или иронические.
Луан-дю-Брюи («Далеко от шума») – это крошечное скопление стоящих неподвижно трейлеров и металлических укрытий, которые словно сжались от страха перед грохочущим мимо них потоком грузовиков, которые едут к Ла-Рошели по национальной дороге номер 137.
До сих пор десятки мест называют Тут-и-Фо – «Все здесь нужно», Пэн-Пердю – «Потерянный хлеб», Мальконтан – «Недовольный», Гатбурс – «Порча для кошелька», то есть разорение, и Гатфер – «Порча железа», то есть каменистая земля, от которой при пахоте портится лемех. Около тридцати мест называются Перт-де-Тан – «Потеря времени», и неудивительно, что во многих из них теперь никто не живет. Эти непрочные сообщества напоминают о том, что современная Франция создана не только непрерывным движением традиций, – ее облик сформировало и то, что исчезло и угасло.
Историю племен, запечатленную в коротких надписях на местности, почти невозможно прочесть, но можно почувствовать, каким был их мир. Часто название отражает обстоятельства, которые складываются очень неблагоприятно для человека: неожиданно начинает дуть холодный ветер или местность вдруг становится безобразной. Иногда эти названия можно увидеть на маленьких синих указателях в придорожной траве или на особых панелях, их текст путешественник должен заучить наизусть, как волшебное заклинание перед тем, как войти в лабиринт дорожек. Часто они звучат как предостережения, жалобы или предсказания погоды. Ле-Лу-Гару («Волк-оборотень»), Пран-Туа-Гард («Берегись»), Ля-Сибери («Сибирь»), Пье-Муйе («Мокрая нога»), Параплюи («Зонтик»), «Мове-Ван» («Плохой ветер») или Ля-Нюаз («Облако») – практически невидимая деревушка в Бофорских Альпах, на той высоте, до которой обычно опускается слой облаков.
Двигаться дальше внутрь глубинной Франции стало трудно: у нас почти закончилась информация о ней. Вот-вот настанет время вернуться в Париж, в относительный комфорт бюрократического управления. Но нельзя упустить возможность почувствовать себя затерявшимся в племенной Франции. Любой, кто сворачивает с больших дорог, может случайно обнаружить более старые пути: тропы паломников, пути стад, долины крошечных рек, маршруты, по которым передвигались святые или их реликвии, «римские дороги», проложенные напрямик через ту или иную местность задолго до римлян. Точки на карте, которые на первый взгляд не представляли никакого интереса, начинали складываться в узор. Вот место на окраине города, где никто не останавливался без крайней необходимости; вот рощица в конце дорожки, которая никуда не ведет; вот затененная сторона реки или обдуваемый ветром куст боярышника и куча щебня там, где когда-то стояла хижина или галльский дом.
Именно в таких местах жило одно из самых больших племен Франции – племя, рассеянное по обширной территории от северо-запада Испании до Ла-Манша. И это племя неожиданным путем вернет нас в привычный мир.
Наиболее ранние письменные сведения об этих людях, известных под названием каго (cagots), относятся к 1000 году. Больше девятисот лет они жили маленькими общинами по всему западу Франции. Называли их по-разному: в Стране Басков – аготак (agotac), в Гаскони – гаэ (gahets) или гафе (gafets), в некоторых частях Лангедока и Анжу – капо (capots), в Бретани – какё (caqueux) или каку (cacous). Каго жили в мрачных пригородах Бордо и Тулузы, Ренна и Кемпера и на самой окраине почти каждого города и каждой деревни в юго-западной части Франции. Было также несколько отдельных общин каго по другую сторону границы, на северо-западе Наварры.
Следы каго сохранились и сегодня в названиях мест, в стершихся каменных лицах, вырезанных на дверных косяках, в виде крошечных дверей и купелей почти в шестидесяти церквях от Биаррица до западной половины перевала Пейресурд. Большинство дверей для каго расположены слева от крыльца: эти люди должны были пробираться в церковь украдкой и садиться на те скамьи, которые стояли вдоль холодной северной стены[10]. Сидеть вместе с остальными прихожанами им было запрещено. Во время причастия им подавали облатку на конце палки. Им не разрешалось ходить босыми на людях и касаться голыми руками перил моста. До XVII века они не платили налогов, потому что их деньги считались нечистыми, и освобождались от военной службы, потому что им было запрещено носить оружие.
Мужчинам-каго было разрешено только плотничать и заниматься изготовлением веревок. Следы этой навязанной специализации до сих пор можно обнаружить в городе Агетмо, который когда-то был центром нескольких общин каго. Там почти половина жителей изготавливает стулья и кресла.
Многие женщины-каго были повивальными бабками, и считалось, что им известны тайные лекарства и заклинания. Поскольку каго были умелыми плотниками, некоторые аристократы и образованные люди считали их ценными работниками и отмахивались от всех предрассудков на их счет. В 1681 году парламент Ренна объявил незаконным преследование людей на том основании, что они – каго. Но запрет мало что изменил в повседневной жизни этой части населения. В начале XVIII века в Ландах кто-то увидел, как богач-каго берет воду из источника, предназначенного для «чистых» людей. Солдат отрубил ему ладонь, и потом ее прибили гвоздями к церковной двери. В 1741 году мужчина-каго из Мумура осмелился возделывать землю; за это ему пробили ноги раскаленными железными гвоздями.
Возникали и исчезали другие предрассудки, начинались и кончались другие преследования. Церковь в Наваррё была католической, потом протестантской, потом снова стала католической, но все это время в ней была отдельная дверь для каго. Накануне Французской революции некоторые священники все еще отказывались впустить своих прихожан-каго в основную часть церкви и хоронить их вместе с остальными христианами. В городке Люрб приходский священник заставлял их брать воду из колоды, откуда поили животных, и попытался покарать своего старшего брата за женитьбу на девушке-каго. Это происходило в 1788 году, когда стало труднее обнаружить каго в городских регионах, хотя в Бресте отдельная община каго была еще в 1810 году. Преследования каго на местах продолжались в течение жизни многих поколений. В 1840-х годах историк, искавший «про́клятые народы» Франции и Испании, обнаружил примерно сто пятьдесят городов и деревень, где жили люди, которых относили к народу каго. В городе Борс в 1830 году мэракаго заставили уйти с должности. В городке Арамиц мужчинам-каго было трудно найти хороших мужей своим дочерям. В городах Доньен и Кастебон в 1847 году умерших каго хоронили на отдельном кладбище, и было еще много кладбищ для умерших в этой коммуне каго из других мест. В городе Энебон, на юге Бретани, пекарь потерял всех своих клиентов из простого народа, когда женился на «какуз» (женский род от «каку», местного названия каго). В 1964 году учитель из Сали-де-Беарн, из тех мест, где холмистые предгорья Пиренеев начинают сглаживаться, постепенно превращаясь в равнинные Ланды, обнаружил, что над некоторыми семьями до сих пор смеются из-за того, что они потомки каго.
Никто не знает и не знал, почему каго были изгнаны из общества и за что их преследовали. Свидетельства о рождении и другие официальные документы указывали, что эти люди – каго лишь потому, что их родители тоже были каго. В сравнительно недавнее время, в 1890-х годах, появились свидетельства о странных генетических отклонениях во внешности этих людей, причиной которых считали события туманного прошлого.
У каго отсутствовали ушные мочки, была специфическая форма ногтей, светло-синие или серовато-зеленые глаза, желтовато-блеклая кожа, перепонки между пальцами рук и ног, младенческий пушок вместо волос на голове у взрослых людей. На юго-западе многие считали, что предками каго были вестготы, побежденные королем Хлодвигом в VI веке, и что слово «каго» происходит от слов «готский пёс» на беарнском диалекте или на латыни; однако более вероятно, что оно находится в родстве со словом, означающим «экскременты». Группа каго, которая в XVI веке послала прошение папе Льву X, называла себя потомками еретиков-катаров, которые были истреблены в XIII веке во время Крестовых походов против альбигойцев. Но каго появились раньше, чем катары, и нет никаких данных о том, что их религия была неортодоксальной. Выдвигалась и другая похожая гипотеза: каго – первые галльские христиане (одно из их названий было «chrestiens» – «крестьен»), а когда остальное население страны тоже приняло христианство, старый языческий предрассудок сохранился. В некоторые исторические периоды и в некоторых местностях каго путали с прокаженными, хотя колонии прокаженных существовали во Франции за несколько столетий до первых известных поселений каго. И ранние указы упоминают прокаженных и каго как разные категории нежеланных людей[11].
Почти все прежние и современные гипотезы о происхождении каго недостаточно убедительны, говорили, что это римские легионеры, заболевшие проказой и посланные лечиться водами в Галлию; крестоносцы, которые вернулись во Францию больными этой же болезнью; сарацины, которые сотрудничали с Карлом Великим и бежали во Францию после его поражения в Ронсевальском ущелье. Наконец стало ясно: заключается настоящая «тайна каго» в том, что эти люди ничем не отличались от окружающего населения. Они говорили на диалекте того края, где жили, их фамилии встречались у других жителей. У них не текла кровь из пупка в Страстную пятницу, во что верили многие бретонцы. Единственной подлинной разницей между ними и другими было то, что в результате восьмисот лет преследования они стали более умелыми и изобретательными, чем те, кто жил рядом с ними, и охотнее эмигрировали в Америку. Их боялись потому, что преследуемые каго могли попытаться отомстить. Сочинители песен и поговорок о каго даже не дают себе труда найти оправдание для подобного предрассудка:
Самая многообещающая гипотеза («компостельская») о происхождении этого племени еще проходит проверку, и, возможно, она окажется правильным объяснением. Многие общины каго жили вдоль главной дороги паломников, идущих в Компостелу. Их поселения чаще встречаются там, где на юго-западе несколько дорог сливаются в одну. Красный знак в форме перепончатой лапы, который этих людей иногда заставляли носить, когда-то мог быть эмблемой гильдии плотников; эта гильдия стала могущественной в Средние века, во время строительного бума на дороге в Компостелу. Члены некоторых гильдий были верны своему братству, как родному племени. Свидетельства такой крепкой верности встречаются до конца XIX века, а необычно большая область расселения каго, в которую входят совершенно разные в культурном и географическом отношении регионы, заставляет вспомнить о транснациональных братствах странствующих подмастерьев. Полукочевое сообщество чужаков, известных своим таинственным мастерством, которые нанимали для работ местных лесных жителей, разумеется, казалось остальному населению угрозой. Что-то похожее до сих пор можно почувствовать в провинции Русильон, на малолюдных участках пути в Компостелу, в деревнях, где не интересуются окружающим миром и где знаки, запрещающие «дикий» отдых, стоят рядом со знаками, отмечающими «Путь святого Иакова». Местные жители, увидев из своих окон паломников или других чужаков, гонят их дальше, спуская с цепи собак.
A baig dounc la cagoutaille!
Destruisiam tous lous cagot!
Destruisiam la cagoutaille,
A baig dounc tous lous cagots!
Долой каго!
Уничтожим их всех!
Уничтожим каго,
И долой их всех!
Трудность проверки любой теории относительно происхождения каго состоит в том, что граница расселения каго отражает главным образом не пути передвижения этого народа, а распространение предрассудков о нем. На юго-западе зона расселения каго точно совпадает с историческими границами Гаскони, это позволяет предположить, что терпимость или нетерпимость властей к предрассудку определяла пути их расселения сильнее, чем передвижения какой-либо группы людей.
Точно известно лишь то, что каго считались отдельной группой населения и что их вынуждали жить в мрачных деревушках и пригородах. Почти все, что известно о них, касается их преследования. Сохранилось очень мало сведений об их жизни и занятиях, хотя они, кажется, очень сильно ощущали свою принадлежность к своему сообществу. В Тулузе в 1600 году группа каго потребовала проверить их кровь в доказательство того, что они точно такие же, как другие люди. Когда началась революция, каго штурмовали здания муниципальной администрации, чтобы уничтожить свои свидетельства о рождении. К несчастью, одной памяти местных жителей оказалось достаточно, чтобы поддержать традицию. Очень длинные рифмованные песни сохранили имена каго для будущих поколений не хуже чем картотека бюрократа.
Один молодой пастух-поэт, каго, написал на баскском языке автобиографическую песню, по которой можно судить, как долго он учился терпеть насмешки судьбы в школе гонений.
Его любимая, пастушка, «со слезами на своих прекрасных глазах» пришла пожаловаться ему: отец перевел ее на другое пастбище, потому что кто-то сказал ему: ее жених – «агот» (так звучит слово «каго» по-баскски). В приведенной части песни первой начинает говорить девушка:
Это преследуемое племя, которое хотело уничтожить свои отличительные признаки, не было остатком варварской эпохи. Загадочные каго были людьми нового времени и гражданами Франции, предвестниками государства, в котором правосудие станет сильнее, чем традиция. Песня кончается предположением, что когда-нибудь экономическое развитие устранит различия между племенами: «Если бы я был богат, как вы, твой отец не сказал бы, что я агот».
Jentetan den ederrena ümen düzü agota:
Bilho holli, larrü churi eta begi ñabarra.
Nik ikhusi artzaiñetan zü zira ederenna.
Eder izateko aments agot izan behar da?
So’ izü nuntik ezagützen dien zuiñ den agota:
Lehen sua egiten zaio hari beharriala:
Bata handiago dizü, eta aldiz bestia.
Biribil et’orotarik bilhoz üngüratia
Hori hala balimbada haietarik etzira,
Ezi zure beharriak alkhar üdüri dira.
Agot denak chipiago badü beharri bata,
Aitari erranen diot biak bardin tüzüla.
Говорят, что агот – самый красивый из мужчин:
Светлые волосы, белая кожа и глаза синего цвета.
Ты самый красивый пастух, которого я знаю.
Неужели, чтобы быть красивым, надо быть аготом?
Вот как можно узнать агота:
Сначала ищи признаки на ушах.
У него одно ухо слишком большое, а другое
Круглое и все покрыто волосами.
Если это так, ты не из их народа,
Потому что твои уши совершенно одинаковы.
Если у аготов всегда одно ухо слишком маленькое,
Я скажу своему отцу, что твои оба одинаковые.
Но отличительные признаки племен оказались необыкновенно стойкими; их не стерли ни законы, ни богатство, ни время. Эти признаки пережили индустриализацию, миграцию населения в города, а в некоторых местах уцелели даже после полувека существования телевидения и автомобильных дорог. Вельши – группа населения, живущая вдоль Вогезского горного хребта; когда-то ее диалект был островком романских языков в германском языковом море. Они до сих пор живут кланами, ищут для своей молодежи работу внутри кланов, чтобы не дать своей общине уйти на Эльзасскую равнину. Потомки прежних жителей Опона и Лизеля и сего дня населяют эти водные пригороды Сент-Омера. Похоже, что даже каста каго, сама того не сознавая, сохраняет себя в новых поколениях. Недавно один антрополог, который определял их родословные по юридическим документам, обнаружил: потомки каго до сих пор имеют склонность заключать браки в своей среде и занимаются своими традиционными профессиями, хотя никогда не слышали о каго.
Чтобы выковать из этой бурлящей массы микроскопических королевств одну страну, была нужна сила более мощная, чем политическая воля. Дискриминация была источником жизни и силы племенной Франции. Но она же была одним из средств, которые укрепляли единство современной нации. Когда Франсуа Марлен в 1780 году случайно столкнулся в городе Мец с большой общиной отверженных, он не знал, что видит перед собой далекое будущее: «Их загнали в тесноту, на эту маленькую улицу и каждую ночь запирают здесь, как заключенных в тюрьме. Этих несчастных заставляют носить черные куртки и белые ленты, чтобы их можно было отличить от прочих людей. Кроме этого, их можно узнать по бородам и по выражению упрека, которое отпечаталось на их лицах. Это упрек не за то, что их считают преступниками, а за то, что вынудили жить в таких унизительных условиях».
Евреев во Франции, за исключением Рейнланда, было очень мало, а в некоторых департаментах не было вовсе. Однако «дело Дрейфуса» разделило французскую нацию на две части так же, как Богородица из Роксезьера отделила одну аверонскую деревню от другой.
В отсутствие евреев там, где не знали о каго, одним из самых распространенных оскорбительных прозвищ для унижаемых племен было «сарацины». Так называли десятки маленьких групп населения от Па-де-Кале до долины Луары и Оверни и от оконечности полуострова Жиронда до Савойских Альп. Племена Бюрен и Шизеро на одном и на другом берегу реки Соны в Бургундии считались «сарацинами»: люди этих племен были маленького роста, смуглые и лечили болезни с помощью особенного «восточного» массажа. (Сведения о том, что они носили тюрбаны и клялись Аллахом, не вполне достоверны.) Черноглазых и черноволосых жителей обширной долины Валь-д’Айол возле Пломбьер-ле-Бен тоже называли сарацинами. Один из их кланов был знаменит умением лечить переломы и вывихи. Иногда видели, как дети людей этого клана, сидя на ступеньках крыльца, играют с разобранными на части скелетами.
Арабские поселенцы из колоний, возникших вдоль пути арабских армий, вторгавшихся во Францию в VIII веке, могли бы оставить в наследство местным жителям черты своей внешности, свои слова и даже свои профессиональные навыки. Но если нанести на карту места проживания всех «сарацинских» племен Франции, станет очевидно: они существовали почти везде, кроме тех мест, где можно было бы ожидать сильное арабское влияние.
В конечном счете главным отличительным признаком общины было не ее этническое происхождение, а то, что она жила в данном месте, а не в каком-то другом. На этом местном уровне река истории – медленный поток, в котором есть и обратные течения, и скрытые подводные пропасти. Летом 2004 года скалы вдоль дороги, которая круто поднимается вверх из долины Валь-д’Айол и ведет на север, были оклеены листовками, призывавшими людей, которые когда-то считались сарацинами, сказать «нет» исламизации Франции. Для некоторых своих жителей племенная Франция до сих пор опасная, разделенная враждой страна.
4. О Óc Sí Bai Ya Win Oui Oyi Awè Jo Ja Oua
Аббат Грегуар не был языковым террористом. Он боролся за отмену рабства и смертной казни и за то, чтобы евреи получили полные права гражданства. Он пытался спасти сокровища нации от революционного «вандализма» (и изобрел слово «вандализм»). Он хотел усеять страну библиотеками и школами, но считал, что все это невозможно без общего для всего народа языка. Без национального языка не может быть нации.
Грегуар сам был из бедной семьи, из Лотарингии. Он знал, что невежественный и разделенный на части народ легко эксплуатировать. Для его слуха патуа были голосами суеверия и подчиненности. Как сказал один из его собратьев-революционеров, разнообразие языков – «одна из самых крепких опор деспотизма». Правительство уже истратило целое состояние на перевод своих декретов на каталонский, баскский, бретонский, провансальский и эльзасский языки, но, по мнению Грегуара, в долгосрочной перспективе единственным хорошим решением было заставить эти старинные языки умолкнуть навсегда.
Поблуждав по стране, до него добрались ответы от народных представителей, мэров, священнослужителей и полуграмотного крестьянина из Бретани. Из некоторых регионов – Пикардии, центра Франции, большой части Оверни и почти всей Бретани – ответы вообще не пришли: то ли там ни у кого не было нужных сведений, то ли никого не интересовало непонятное бормотание крестьян. Но и полученных откликов было достаточно, чтобы аббат Грегуар яснее представил себе сложенную из кусков французскую нацию, чем кто-либо до него.
В докладе аббата Грегуара «О необходимости и средствах истребить диалекты и распространить повсеместно французский язык» была нарисована тревожная картина страны, которая до сих пор гниет в средневековом невежестве. Уже было известно, что в пограничных землях Франции преобладают языки, совершенно не схожие с французским, – баскский, бретонский, фламандский и эльзасский. Но два романских языка, на которых говорили в большей части страны, – французский на севере и окситанский на юге, – тоже оказались путаницей непонятных диалектов. Во многих частях страны в каждой деревне был свой диалект. Некоторые респонденты сообщали: заметные изменения в речи людей отмечаются на протяжении одной лиги (это меньше 3 миль), а иногда на протяжении всего нескольких футов, как объяснял автор одного письма из провинции Перигё. Он писал: «Власть этого диалекта кончается у реки Низонны. Перейдя этот маленький поток, человек с изумлением слышит совершенно другой диалект, который по звучанию ближе к французскому языку». В Юре были «почти столько же разных диалектов, сколько деревень». Даже у растений и звезд в разных местностях были разные названия, как будто каждый маленький край жил под своим отдельным небом.