Грешнов Михаил. Эхо (Сборник фантастических рассказов)

   — Чем же вы похожи на нас? — спросил мысленно Грин.
   И получил мысленный ответ:
   — Ничем. Ваш разум зародился у теплокровных зверей, живших на деревьях и спустившихся позже на землю. Мы, если можно так сказать, происходим по прямой линии от динозавров. Кровь у нас холодная.
   Грин поднялся с камня и пошел в центр города, к холму, па котором блестела металлическая плетеная башня. Что-то подсказывало ему, что это Храм Видений.
   Он не ошибся. Пройдя туннелем, который был шире, чем в обычных домах, и сильнее блестел, видимо отшлифованный телами многих поколений элоров, Грин оказался в громадном зале, в котором, в отличие от других залов, ручья не было. Зато часть стены, противоположная входу, была превращена в экран, а может, белая металлическая пластина была встроена в стену. К верхним углам пластины подходили толстые провода — от металлической башни, догадался Грин. Зал был заполнен змеиными лоснящимися телами — здесь было двадцать, может быть, тридцать элоров, лица всех были повернуты к экрану.
   А там возникали и исчезали видения, смысл которых сначала показался человеку непонятным. Да Грин и не присматривался к ним, оглядывал зал, элоров. Что здесь? Действительно храм? Или клуб? Или помещение для непонятного ритуала? На вошедшего здесь не обратили внимания — смотрели на экран, молчали. Грин тоже стал смотреть на экран.
   На экране проходила вереница миров. Сумрачные, светлые, цивилизованные и необжитые, они сменялись один за другим, как картины в кино. Все это молча, молча, и когда Грин простоял час, смена картин стала утомлять его. Утомляла она и элоров. Постепенно они начали разговор — комментарий к видениям. Что это был за разговор!.. У Грина жилы наполнились холодом от этого разговора, спину свело от ужаса, как будто колючий песок сыпался ему за ворот.
   Когда на экране была развитая, полная жизни цивилизация, с великолепными юродами, с улицами, наполненными красивыми и веселыми людьми, кто-то сказал:
   — Эти умрут. Все до одного.
   Пришла другая картина: толпы, карнавал, праздник. И опять в зале раздался голос:
   — И этих ждет тлен, гибель и смерть.
   Никто больше не сказал слова. Не возразил, не выразил одобрения тем, на экране. Видимо, элоры были согласны с мнением собрата, продолжали смотреть на экран. А Грин более внимательно посмотрел на них: огромные слезящиеся глаза, бугорчатые тела, иссеченные морщинами. Старость чувствовалась в каждом элоре, старость заполняла зал до краев. Чем жили эти змеи с человеческим лбом и разумом? Прошлым, воспоминаниями? Или злобой и страхом скорого исчезновения? Пресыщенные, достигшие всего и пережившие все, они уже ничего не желали. Ни себе, ни другим.
   И вдруг на экране Грии увидел Землю. Поле, жнецов, вязавших и складывавших снопы. Были здесь женщины, мужчины, молодые и старые. Работа нравилась им, они смеялись и, видимо, перекликались друг с другом. «Где это? — подумал Грин. — В Канаде, в Голландии?..» Но тут один из элоров сказал:
   — Зачем они существуют?
   — Чтобы есть, — ответил другой. С насмешкой добавил: — Жрать и умереть.
   — Умрут, — сказал третий.
   Грин попятился из зала, а когда оказался в туннеле, повернулся и побежал к выходу.
   Проснулся он от стука. Стучали в дверь, и по-видимому, давно.
   В окна глядело солнце и земное синее небо. Грин облегченно вздохнул — это не было продолжением сна. И сказал:
   — Войдите.
   Вошла горничная, в чепце, в переднике. Остановилась на пороге:
   — Что с вами, мистер Грин, пять минут стучу.
   — Ничего, — ответил Грин. — Что вам нужно?
   — Я думала, что вы заболели, мистер Грин. Вынуждена была войти. Уже двенадцать часов, — посмотрела на медальон на груди. — Четверть первого…
   Лицо у горничной было круглое, с яркими накрашенными губами. Верхняя губа чуть приподнята, отчего на лице застыла гримаса легкого изумления.
   — Вам ничего не нужно? — спросила горничная.
   — Ничего, спасибо, — ответил Грин.
   — Я хотя бы переменю цветы.
   — Перемените после, — сказал Грин. — Пойду завтракать — тогда и перемените.
   — Обедать… — горничная удалилась.
   Прежде всего Грин позвонил в лавку Лебрена. «Хозяин еще не вернулся», — ответили ему, и Грин понял, что перед ним целый день, который некуда деть. Хорошо хоть, проспал все угро. Но тут ему вспомнился сон, змеевидные тела элоров, и Грин поежился: как это страшно… Нет, поправил он сам себя: тоскливо.
   Это чувство засело в нем, не давая сосредоточиться, найти занятие. Спустился в холл, но читать не стал. То и дело поглядывал на часы, пока наконец решил, что лучше всего пойти в Лувр, посмотреть древний отдел. В Лувре Грин бывал всегда, когда посещал Париж.
   Так он и сделал: пообедав в ресторане, пошел в Лувр. Такси он не взял: идти по солнечным улицам в пестрой толпе было приятно, и Грин чувствовал, как постепенно из него выветриваются ночные кошмары, тело становится гибким, сильным, а шаг уверенным.
   Но под сводами Лувра, в отделе египетских древностей, в запахе тлена и при виде высохших мумий, перед глазами начали оживать картины последнего сна. Грин поспешил выйти во внутренний двор музея и здесь присел на скамейку в сквере.
   Ужасный мир! — дал он волю воспоминаниям. Смерть, гибель чувствовалась во всем: в белесом небе, в усталом солнце, в туннелях, отшлифованных кожей, в самих элорах. Неужели цивилизация может так деградировать? Пресытиться, замкнуться в себе? Как они говорили! Как ненавидят все живое, цветущее!.. Ненависть — признак дряхлости, умирания. Может быть, им чем-то можно помочь? Грин мучился на скамье, отвращение, жалость к элорам, брезгливость боролись в нем, и он не мог понять, чего все-таки больше в его душе: жалости или отвращения. Можно взять от них опыт, знания? Но тут же Грин подумал, что и человеческую кожу можно превратить в орган дыхания и питания, мозг — в локатор, и содрогнулся: никогда! Замкнуться в себе всему человечеству! «Б-р-р, — повторил Грин, — никогда!»
   В сквере он просидел до вечера. Сны-утопии, думал он, сны-предупреждения о том, какими путями нельзя развиваться цивилизации. А какими путями ей развиваться? На этот вопрос у Грина ответа не было.
   Вернувшись, Грин прежде всего увидел, что таблеток на столе нет. Может, он положил их в карман? В кармане не было. В стол? И здесь не было.
   Грин позвонил горничной.
   Девушка вошла и так же, как утром, остановилась на пороге.
   — Таблетки? — коротко спросил Грин.
   — Извините, я случайно их смахнула на пол. И выбросила в мусоропровод.
   — Как вы смели?.. — Грин глядел в круглое лицо девушки, на глупо приподнятую губу, отчего на физиономии горничной застыло недоумение.
   «Черт бы тебя побрал, — ругался он про себя. — Эти гостиничные служки всегда лезут не в свое дело!»
   — Впрочем, мистер Грин… одна таблетка… Вот она! — Горничная порылась в кармане, достала белую таблетку, положила на стол. — Если не побрезгуете, мистер Грин… — Девушка покраснела.
   «Ну что ж, у нее еще есть совесть», — подумал Грин, глядя на пунцовые щеки девушки. Гнев его утихал.
   — Простите меня, — упрашивала между тем девушка. — И не говорите об этом мэтру. Меня уволят с работы.
   — Подите прочь, — сказал Грин. Таблетка лежала на столе, и только она привлекала его внимание.
   — Жаловаться не будете? — обернулась в дверях горничная.
   Грин молча кивнул ей вслед.
   Таблетку он принял через час, после сомнений и колебаний — стоит ли? «Страшные сны», — думал он. Но ведь он сам их выбрал! Все это Ренар: шарлатанство… Нет, это не шарлатанство. Но и что на самом деле, трудно было сказать. Знакомство? Попытка контакта? Предупреждение?.. Грин держал на ладони белую таблетку. «Не все же миры такие мрачные?» — думал он. В Храме Видений он видел города, толпы веселых людей. Есть цивилизации светлые, полные жизни и, наверное, недалеко ушедшие от нас в развитии. Зря он выбирал сам. Надо было довериться продавцу. Тот для начала дал бы ему не такое мрачное.
   С этой надеждой Грин проглотил белую таблетку и запил ее водой.
   Прежде всего он увидел перед собой колонны — четыре колонны.
   Он стоял в кустарнике, который был ему по грудь. Но это вовсе не кустарник, определил он тут же, а трава. И перед ним четыре колонны. Прошло еще секунды две, прежде чем он понял — колонны двинулись на него, — что это не колонны, а ноги, громадные ноги. И когда он поднял голову вверх, увидел двух мальчишек, склонившихся над ним. Что это были за мальчишки! Высотой в трехэтажный дом!..
   — Смотри-ка, — сказал один. — Он совсем перестал двигаться! — Грин, ошеломленный, стоял на месте как вкопанный.
   — Мимикрия, — сказал второй мальчишка. — Обычная уловка зверей: принять неподвижную позу или притвориться мертвым.
   — Мимикрия — это не то, — возразил первый мальчик. — Мимикрия — когда меняют окраску, а этот как был серым, так и остался.
   Грин был в сером костюме.
   — Ты прав, — сказал второй. — Просто он обомлел от страха. — Тут он протянул руку и схватил Грина.
   Лучшее в положении Грина было не сопротивляться и выждать, что будет дальше. Так он и сделал.
   — Он похож на нас, — сказал первый мальчик, глаза у него были голубые, величиной с колесо. — Откуда он взялся?
   Второй мальчик рассматривал Грина и ничего не ответил.
   — Нет, — сказал первый, — ты посмотри, как он похож на нас!..
   Второй двигал пальцами и ладонью, отчего Грин с трудом удерживал равновесие.
   — Отдаленно… — возразил он, все еще двигая пальцами.
   — Прямостоящий, — продолжал спорить первый мальчик. — С четырьмя конечностями и головой.
   — Суслик, когда стоит, — возразил второй мальчик, — тоже прямостоящий, с конечностями и головой. Отнесем его к профессору Чикли.
   — Отнесем! — согласился первый. Ребята были юными натуралистами и очень обрадовались находке.
   Мальчишка сжал пальцы, притиснул Грина. Тот задергался — у него перехватило дыхание.
   — Ого! — воскликнули оба мальчика. — Вышел из столбняка!
   Пальцы чуть-чуть разжались, четыре громадных глаза придвинулись к Грину вплотную.
   — Ты осторожнее, — сказал первый мальчик. — Не раздави.
   — А если он выпрыгнет — убежит?
   Какое там! Грин мечтал об одном: как бы его не уронили. А ну-ка, с высоты третьего этажа!
   Видимо, профессор Чикли был тоже натуралист, и его лаборатория стояла в поле — ближе к природе. Не прошло и трех минут, как Грин оказался у него на ладони — жесткой, пересеченной морщинами, как вспаханный земельный участок.
   — Ха! — говорил он. — Любопытно! Прелюбопытнейше! Где вы его нашли?
   — В поле.
   — Ха! — повторил профессор. — С рождения ничего подобного не встречал!
   — Новый вид? — обрадовались ребята.
   — Трудно сказать… — Профессор рассматривал Грина. — Надо испытать его на разумность.
   Борода профессора тряслась при разговоре, волосы были, как проволока, и Грин боялся, что конец бороды сметет его при случайном прикосновении.
   — Идея! — подхватили мальчишки. — Испытать его на разумность!
   Профессор был удовлетворен поддержкой юных друзей и тут же повторил:
   — Испытаем.
   Не успев оглянуться, Грин оказался в бетонном вольере глубиной метра полтора. Вольер представлял собой сооружение величиной, пожалуй, со стадион. К одному краю стены вольера поднимались наподобие спинки жестяной ванны, и на самом верху было встроено вогнутое, как в широкоформатном кинотеатре экран, зеркало. В зеркале отражалось устройство всего вольера, и Грин увидел, что это был лабиринт. Траншеи изгибались под разным углом, пересекали одна другую, заграждались стенами. Под зеркалом было несколько ниш, к ним вели извилистые ходы траншей.
   — Вот так! — сказал профессор Чикли, поставив Грина в траншею, в противоположном конце от зеркала. — Тут мы его и проверим.
   Грин, пришедший в себя от неожиданной встречи и предчувствуя, что испытание не сулит ему ничего доброго, закричал:
   — Что вы делаете?
   Мальчики тотчас заметили:
   — Пищит.
   — Пищит, — ответил им в тон профессор. — Положим ему еду.
   В одной из ниш под зеркалом появилось два яблока — громадные яблоки, величиной с арбуз.
   — Пошел! — Профессор подтолкнул палочкой Грина, палочка была толщиной в трехдюймовую жердь. — Ты же, наверно, проголодался.
   Грин не двинулся с места, им овладело оцепенение. Куда он попал? И что за испытание? Ведь он человек, а его посадили в вольер, как мышь! Все протестовало в нем, но как он мог выразить протест перед гигантами?
   — Пошел, упрямец! — Профессор подтолкнул палочкой Грина сильнее — так, что тот чуть не упал. — Ну, пошел!
   И Грин пошел. В зеркале он видел проходы к яблокам. Есть ему не хотелось, но что делать? Упрямиться? Профессор жердью переломает ему ребра!
   Грин шел прямым путем, и профессор поддакивал ему вслед:
   — Так, так…
   — Держу пари, — сказал мальчишка с голубыми глазами, — дойдет до яблок.
   — Посмотрим, — откликнулся второй, который, видимо, был злюкой и скептиком.
   — Так, так… — говорил между тем профессор Чикли.
   Грин дошел уже до половины пути, как вдруг с грохотом перед ним встала стена. В зеркало Грин видел другие ходы, свернул налево.
   — Дойдет! — сказал голубоглазый мальчишка. Второй молча смотрел на подопытного. Тут перед Грином встала вторая стена, и он опять повернул влево.
   — Недурно! — одобрил профессор.
   Голубоглазый мальчишка завопил в восторге:
   — Дойдет!
   Скептик помалкивал.
   Перед Грином продолжали вставать преграды: третья, четвертая… Сжав зубы, он метался вправо, влево — вольер действительно был немаленький.
   — Ха-ха-ха! — хохотали мальчишки.
   — Ха-ха! — поддерживал басом Чикли, и это «ха-ха!» в бетонном вольере гремело как гром.
   До яблок Грин добрался, хотя у него в кровь были разбиты колени, локоть правой руки: несколько раз он падал, натыкался на стены. Но он все-таки добрался.
   — Ура! — захлопал. голубоглазый мальчик в ладоши. — Дошел!
   — Чуть-чуть разумен, — согласился профессор Чикли и ласково сказал Грину: — Ешь.
   Грин и не думал есть яблоки. Да и как их есть — каждое пришлось бы держать обеими руками.
   — Ешь! — заорал на него второй мальчишка. В противоположность голубоглазому всю вторую половину испытания он молчал.
   — Ешь, дурашка, — посоветовал ему Чикли.
   — «Не буду! — крикнул Грин.
   — Опять пищит, — сказал голубоглазый.
   — Интересно, о чем он? — задумчиво спросил Чикли.
   — Испытаем его в магнитном поле, — предложил мальчишка-скептик.
   — А что, можно в магнитном поле, — согласился профессор и двумя пальцами вытащил Грина из бетонной траншеи.
   — Отпустите! — взмолился Грин.
   — Можно и в магнитном поле, — повторил благодушно профессор.
   Тут Грин не стерпел и вцепился ему в палец зубами.
   — Ой! — охнул профессор. — Ишь ты, — жестко сказал он тотчас, отдирая Грина от пальца, — кусается.
   — Злобная тварь! — крикнули оба мальчика.
   На пальце у профессора проступила лужица крови.
   — Дайте я с ним расправлюсь! — предложил мальчишка-злюка.
   — Утопить! — сказал профессор, оторвав Грина за шиворот от ладони и встряхнув в воздухе.
   — Не надо! Не надо! — закричал Грин, дергая руками, ногами, и от этого крика проснулся.
   Была глубокая ночь, отель спал. Город спал с пригашенными огнями. Грин подошел к окну и простоял до рассвета, боясь вернуться в постель и увидеть продолжение сна. Хватит с него! Никаких больше таблеток! Правильно сделала горничная, что вышвырнула их, Грин сам бросил бы их в мусоропровод!
   У него заболела голова, и он потребовал горячий крепкий кофе. Так он провел утро, стараясь ни о чем не вспоминать, успокоить нервы.
   В десять часов он позвонил Лебрену.
   — Хозяин вернулся, — сказал ему продавец, — можете приезжать, я о вас доложил.
   Статуэтка Анубиса оказалась подлинной — подделки тут не было. Божок с головой шакала скалил зубы и, казалось, насмехался над Грином, Лебреном — они рассматривали его вдвоем, — казалось, он презирал их, потому что пережил людей и богов и, конечно, переживет Грина, Лебрена, может, цивилизацию в целом: недаром он сделан, как говорили египтяне, из вечного камня. Грин был рад, доволен, что отвлекся от своих мыслей и снов, весь день фотографировал статую, обмерял и делал ее описание.
   — У меня есть для вас сюрпризы еще, — говорил Лебрен, подбрасывая гостю то лунный камень с изображением Аменхотепа Четвертого, то свитки папируса, и этим завлек Грина так, что египтолог провел в кабинете Лебрена, каморке, упрятанной в глубине дома, два последующих дня. У них было о чем поговорить: Лебрен оказался не только торговцем, но и коллекционером древностей.
   — Этот мир, ныне исчезнувший, — говорил о периоде египетского Древнего царства, — интересен по-своему. Пирамиды… В них что-то неземное.
   Эта фраза напомнила Грину земляные холмы элоров, лабиринт профессора Чикли. Напомнила продавца снов.
   Когда это было — встреча, разговор с ним? Прошло четверо суток.
   Вечером Грин оставался в номере, вспоминая, даже пытаясь записать что-то из виденных снов. Ночь провел беспокойно, а утром решил поехать в известную ему лавочку. Что-то толкало его и что-то отвращало от свидания с продавцом. И чтобы окончательно разобраться в своих ощущениях, Грин вышел из автобуса раньше — на улице Пуатье. Что он ответит странному человеку? Тот, конечно, спросит о снах. Может быть, Грин упустил возможность общения? Хотя бы с гигантами? У них высокоразвитая цивилизация. Но что сделал Грин, чтобы войти с ними в контакт?..
   Чувство смятения не покидало Грина, пока он не дошел до знакомой улочки. Вот сейчас он свернет за угол и увидит вывеску «СНЫ».
   Грин свернул за угол, но знакомой вывески не увидел. Лавчонка была на месте: витрина, дверь, ступенька, вышедшая на тротуар. Но вывеска… Вывеска была другая: «Пуговицы». Грин замедлил шаги, подошел вплотную. Сквозь стекла витрины, соединенные встык, он увидел продавщицу с накрашенными губами, взбитой прической и перед ней на прилавке — картонки с пуговицами. На витрине не было надписи «Сны на выбор». Лавочка была та же, но продавщица и товар в ней — другие.
   Грин не зашел в лавочку, прошел мимо. Вернулся и прошел еще раз. На улице никого не было, утро нераннее: все, кому нужно, разошлись на работу, школьники — в школу.
   Одинокая фигура Грина, видимо, привлекла внимание прохожего.
   — Англичанин, сэр? — спросил он. — Угадываю по трости. Она у вас, как у Шерлока» Холмса. Кого-нибудь ищете?
   — Здесь была вывеска… — нерешительно начал Грин.
   — «Сны»? — подсказал прохожий.
   — Да, «Сны», — утвердительно кивнул Грин.
   — Полиция, сэр, — ответил прохожий. — Наряд полиции! Кто-то донес на продавца.
   Грин стоял, ожидая, что еще скажет собеседник.
   — Удивительнее всего, сэр, — заговорил тот, — когда полиция наскочила на лавку, здесь уже были пуговицы.
   Собеседник засмеялся, обнажив на миг редкие зубы:
   — Представьте их физиономии, сэр!
   — Куда же делся товар, вывеска? — спросил Грин.
   — Никто не знает. Испарились. — Собеседник опять засмеялся. — Так, во всяком случае, говорят все, — добавил он.
   — И вы верите? — спросил Грин.
   — Почему бы не верить? Атомный век, поиски в космосе… А вам понравились сны? — вдруг спросил собеседник. — Хотя бы один?
   — Не понравились, — ответил Грин. — Ни один. — К нему вернулось то же мрачное настроение.
   Собеседник вздохнул:
   — Жаль, сэр. Как трудно наладить контакт между галактиками. Ужасно трудно! Особенно между цивилизациями, которые ценят форму, а не содержание. Принимают, так сказать, по обличью…
   Грин промолчал. Собеседник минуту помедлил и стал прощаться:
   — До свидания, сэр. Желаю вам удачи в делах.
   Приподнял шляпу. Концы ушей его были закругленные, розовые, покрытые белым пухом.
   — До свидания, — сказал он еще раз и, не глянув Грину в лицо, повернулся и пошел вдоль по улице. Завернул за угол.
   А Грин с удивлением заметил, что не может сдвинуться с места, точно прирос к асфальту. Не сдвинулся с места до тех пор, пока незнакомец не исчез за углом. Только когда он исчез, оцепенение прошло и Грин кинулся вслед за ним. Но было уже поздно: на улице никого не было. Ни души.

НИКОЛАЙ ЧУДОТВОРЕЦ

I

   Учитель-пенсионер Николай Иванович Волин вышел на прогулку, как обычно, в восемь часов. Четвертый год он не работает — оставил школу и превратился в свободного человека. У него масса времени, с которым он не знает, что делать. Время осаждает его с утра до вечера и даже ночью, когда не спится. Школа перешла от него к дочери, тоже учительнице, Ольге Николаевне. Живут они вдвоем. Жену Николай Иванович похоронил, когда девочке шел пятый год. Сейчас Ольге — двадцать один.
   Сельцо Битюжное, из сорока четырех дворов, лежит на холме и состоит из двух улиц — центральной и боковой. На центральной улице клуб, магазин и бригада, с широким двором и навесом, под которым прячутся от дождя сеялки, бригадная автомашина. Школа и домик Николая Ивановича в начале улицы, на холме, а внизу протекает речка — Зеленая. Тут же, между холмами, лес: черемушник да калина.
   В лесу Николай Иванович знает каждую мочажину и тропинку. Он и сейчас идет по улице, к лесу. Не спешит, да и спешить ему не к чему. Останавливается у бригадных ворот. Раньше здесь был колхоз «Заря», а теперь — бригада. Основная власть на селе — бригадир Лапшин, бывший ученик Николая Ивановича. Как раз он вышел из бригадного дома.
   — Отдыхаете? — спрашивает у Николая Ивановича.
   — Отдыхаю, Сережа.
   — Все в лес? — Бригадир знает привычки старого учителя.
   — Хожу-брожу. Гербарий Оленьке делаю.
   Учитель еще поговорил бы с бригадиром, но тому недосуг: поправляет подпругу на лошади — едет в правление, в Жарове.
   Перейдя мост через Зеленую, Николай Иванович сворачивает с дороги в гущину леса. Нужно нарвать горицвета. Растет горицвет на Круглой Поляне. Спуститься в ложок, потом подняться на Скальную Гриву — тут и Поляна.
   Покой и сонная зелень обступают учителя. Тропинка петляет среди деревьев — его тропинка, Николая Ивановича. Он протоптал ее. Умрет — а тропинка, след его на земле, останется. Но еще много дней Николай Иванович будет ходить сюда так, как сейчас.
   Спустился в ложок. Здесь сырее, выше трава. А вот и подъем на Скальную Гриву. Там и тут встречаются полянки-латочки. Старик пробирается от одной полянки к другой и вдруг останавливается. Впереди голоса — женский, взволнованный, и мужской, внешне спокойный, но и в нем проскальзывает тревога:
   — Неужели застряли, Бин?
   — Потерпи, Лола, пока не знаю причины.
   — Я боюсь…
   — Чего ты боишься?
   — Кто-нибудь обнаружит нас.
   — Место заброшенное. И неполадка, я думаю, пустячная.
   — В каком мы году, Бин?
   — В тысяча девятьсот семьдесят пятом.
   — О, Бин…
   Странные звуки, будто железо царапает о железо. И опять:
   — Бин…
   — Что, Лола?
   — Вдруг это надолго?
   — Не знаю. Что-то с ведущим контуром.
   Голоса — впереди и чуть в стороне от тропинки. Николай Иванович сделал два-три шага, раздвинул кусты. Сперва он ничего не понял: увидел что-то голубое с золотом и двоих, наклонившихся, как ему показалось, над выпуклым зеркалом.
   — Помоги мне выправить. — Мужчина упирался в зеркало руками, как если бы хотел приподнять его.
   Женщина тоже уперлась руками в зеркало — руки ее были голыми до плеч, тонкими и нежными.
   — Тяжело, Бин… — пожаловалась она.
   — Надо ее поставить нормально, Лола, — сказал мужчина и опять потянул за край зеркала. Шевельнулись кусты.
   Тут Николай Иванович рассмотрел, что они стоят возле машины.
   Видимо, машина потерпела аварию — свалилась на кусты и стояла накренившись. Выпуклое зеркало — это крыша машины, отшлифованная до блеска и отражавшая небо. Мужчина пытался выправить машину, стоял спиной к Николаю Ивановичу. Женщина, наоборот, — лицом. Старалась помочь мужчине стянуть машину с кустов, от усилия закусила губу.
   — Тяжело… — опять пожаловалась она.
   — Совершенно необходимо поставить машину нормально. Так она не улавливает силовых линий магнитного поля.
   — Знаю, Бин, но что я могу поделать?
   — Ну-ка, еще раз, вместе, — сказал мужчина.
   Тут глаза женщины встретились с глазами Николая Ивановича.
   — Бин… — произнесла она.
   Мужчина почувствовал страх в ее голосе, обернулся. Теперь они оба глядели на Николая Ивановича. Учитель отметил твердые черты лица мужчины, капли пота на лбу. Лицо женщины было нежнее. Николай Иванович назвал бы его красивым, если бы его не портил страх.
   Целую минуту они смотрели друг на друга — незнакомцы и Николай Иванович. За это время учитель заметил в одежде и в них самих много странностей. Легкое платье женщины в золотых блестках, волосы перехвачены обручем, который замыкался под подбородком тонким, еле видимым жгутом. Такой же обруч был на голове мужчины. Руки у него тоже были обнажены до, плеч, каждый мускул на них как литой. Одежда у обоих из легкой отсвечивающей ткани — сиреневой у мужчины и серой у женщины. Оба высокие, разгоряченные, видимо, непривычной работой — машина, скособоченная, не поддалась их усилиям.